Голос крови (сборник)

Алекс ТекилаZZ, 2013

Они живут в царстве вечной тьмы. Они боятся света дня. Они неравнодушны к запаху человеческой крови. Они – вампиры. Но, помимо вечного голода, им знакомы и другие чувства. Что происходит, когда любимая девушка вдруг оборачивается жаждущим крови чудовищем? Что скрывает загадочный незнакомец, с которым вы познакомились ночью в баре и который по чему то никогда не назначает встреч днем? Как поступить, если вы врач, у вас на операционном столе умирает юная пациентка, и в ваших силах подарить ей жизнь, вечную жизнь? В этой книге собраны тринадцать историй о вампирах. Тринадцать леденящих душу историй о тайнах, жизни, смерти и любви. Читайте и будьте осторожны, выходя вечером на улицу.

Taliana. Живая вода

Полночь. Огни над танцполом уже слепят ее глаза. Шум музыки и голоса посетителей сливаются в один сплошной невыносимый звук. Ноги отказываются танцевать, а тело молит об одном — покинуть это царство хаоса и окунуться в тепло и уют собственной спальни.

Ольга прощается с друзьями и перед выходом спешит в дамскую комнату. По дороге ей постоянно попадаются целующиеся парочки, и даже в уборной не удается избежать подобных сцен. Едва она закрывается в кабинке, как по соседству раздается неоднозначное ерзание с параллельной звуковой трансляцией поцелуев.

— Дома нельзя этим заниматься? — рассерженно спрашивает она.

Ей отвечает громкий стон, почти крик — и серия ударов о стенку туалета.

— Чтоб вас! — ругается она, понимая, что так у нее ничего не выйдет.

Тем временем в соседней кабинке притихают, и вскоре раздается характерный скрип двери и звук удаляющихся шагов.

— С облегчением! — язвительно кидает она вдогонку неизвестным и неторопливо покидает свою кабинку.

Намылив руки, Ольга бросает рассеянный взгляд в зеркало и испуганно замирает…

Позади своего отражения за распахнутой дверью кабинки она видит неподвижное тело.

* * *

Девушка полулежит поверх унитаза и не подает признаков жизни. С замирающим сердцем Ольга подходит к ней и неуверенно касается ее плеча.

Тело вздрагивает, и женщина испуганно отшатывается, встречая взгляд резко распахнувшихся глаз.

Вид у девушки странный, непонимающий, а взор — шальной, как от дурмана.

— Где я?

— В туалете.

— А как я тут оказалась?

— Откуда мне знать?

Ольга облегченно вздыхает, но руки еще дрожат. Покинув кабинку, она идет к умывальнику освежиться.

— Ничего не понимаю. Мы танцевали…

Девушка замолкает, но вскоре раздается звук ее неуверенных шагов:

— Голова словно пьяная…

— Почему «словно»? — язвит Ольга.

— У меня неприятие алкоголя. Я даже пиво не пью…

— Святая невинность! — вытирая руки, усмехается женщина.

— Ничего не помню, — всхлипывая, шепчет девушка.

Ольга присматривается. Вид у незнакомки не разгульный. Она не дешевка и не продажная. Глаза честные, улыбка смущенная, одежда приличная. Кто-то измял ее, одурманенную, в кабинке туалета: неудивительно, что теперь она испугана и растеряна.

В сердце закрадывается непрошеная жалость.

— Может, тебя опоили? — вслух предполагает Ольга.

Девушка заинтересованно оборачивается в ее сторону, и Ольга повторно замирает. Она смотрит на отражение девушки: на ее шее отчетливо виден небольшой кровавый след…

* * *

— Ты точно не помнишь, как его зовут? — настойчиво спрашивает Ольга.

Девушка крутит головой из стороны в сторону. Она не помнит.

— А как выглядит, рост, цвет глаз, что угодно?

— Ничего. Сплошное размытое пятно. Помню его голос, такой сладкий, чарующий…

— Что он тебе говорит?

— Предлагает потанцевать. Потом говорит, что мне нужно выйти в туалет. И я иду. А потом… ничего. Пустота.

Ольга хмурится, размышляет, Анна все плотней кутается в ее теплый плед.

Они пьют чай на кухне Олиной квартиры и разговаривают. Уже близится рассвет, а они все сидят.

— Спасибо, что не бросила меня, — в очередной раз говорит Анна.

— Не обсуждается, — бурчит в ответ Ольга.

— Знаешь, что я еще помню? — тихим шепотом говорит девушка и, дождавшись внимательного взгляда, продолжает: — Ему совершенно невозможно сопротивляться…

* * *

«Ему совершенно невозможно сопротивляться», — эти слова постоянно пульсируют в ее мозгу и не дают ни спать, ни есть. Она кажется сама себе сумасшедшей, когда ровно через неделю вновь перешагивает порог того самого клуба. На этот раз она идет одна и делает это намеренно. Если ее расчет верен, во-первых, Он — роковой неизвестный, что проколол шею девушке по имени Анна, — интересуется именно одиночками. А во-вторых, подвергнуть девушку повторному испытанию, хоть та толком ничего не помнит о своих злоключениях, женщина не желает. Возможно, это глас нереализованного материнства: Ольге тридцать шесть, а Анне — всего восемнадцать, при других обстоятельствах они вполне могли бы быть матерью и дочерью.

— Марк, есть ли среди завсегдатаев вашего заведения мужчина, молодой человек или юноша, который может вскружить голову любой даме? — спрашивает она бармена, протянув шелестящую купюру.

— Такой, как ты, или дурочке из молодых? — улыбается он.

— Любой.

Марк задумывается, а потом, поджав губы, крутит головой.

— Есть пара типов, что любят молоденьких пустоголовых кукол, но с такой дамой, как ты, им не тягаться. Есть и пара альфонсов, что за неплохие бабки скрасят досуг состоятельных дам. Но такого, кто мог бы вскружить любую голову, я не знаю.

— Дай мне знать, если увидишь такого чертовски красивого парня, что с ним любая пойдет! — Ольга смеется и пытается свести все к шутке.

Марк понимающе кивает и углубляется в свои дела, а Ольга направляется блуждать залами клуба, чтобы своим цепким взглядом отыскать рокового неизвестного в толпе встречных мужчин.

Время близится к полуночи, но она не видит ровным счетом ничего подозрительного или необычного. Рядовой вечер в клубе. Шум. Музыка. Люди. Целующиеся пары на танцполе, в темных уголках, коридорах, и масса желающих посетить туалет на пару с другом или подругой. Она ощущает себя извращенкой, которая подсматривает за сладостным досугом других, с той лишь разницей, что ей это не доставляет ровным счетом никакого удовольствия. Обидно. Она все еще надеется, хоть и сама толком не понимает, на что.

Не дождавшись ничего, кроме трех шумных кульминаций и одного зычного матерного окрика в свой адрес, когда ее ловят на подсматривании, рассерженная и пристыженная, она покидает место своего позора, но у выхода ее нагоняет Марк.

— Помнишь, просила найти красивого парня? Я ему сказал о тебе, и он не прочь познакомиться. Ждет у стойки бара.

Марк расплывается в самодовольной улыбке.

— Ты сказал ему обо мне? — едва сдерживая рвущиеся наружу гнев и стыд, переспрашивает она.

— Все в порядке! Человек пришел расслабиться. Ты тоже. Что я сделал не так? — недоумевает Марк.

Ольга берет себя в руки и кивает. Она идет за молодым человеком, настраивая себя на то, чтобы тактично отшить бедолагу. Но «бедолаги» на месте не оказывается.

— Ничего не понимаю. Он просил тебя показать. Дал мне денег, — суетится Марк.

— Много дал? — усмехается Ольга.

— Пятьдесят зеленых, — сверкает зубами бармен и лезет в карман за подтверждением. — Куда же я их дел?

— Удачи в поиске, а я домой.

— А как же красавчик?

— В следующий раз…

* * *

…Ночь. Темно и сыро. Недавно прошел дождь. Последнее такси увели из-под носа. Пришлось идти пешком.

Перекресток, аллея, парк. Темно и пусто. Шум далеких колес, шелест листвы и вновь тишина.

Ольга оглядывается. Свет фонаря подмигивает ей в луже и гаснет, как и его двойник на столбе.

— Чудесно! — оценивает она. — Последний фонарь в парке, и тот погас. Весело…

Тихо, но стук сердца нарастает. Что это? Шаги позади, или показалось? Она опять оглядывается. Снова никого. Впрочем, темно — хоть глаз коли. Все равно ничего не рассмотреть. Приходится всецело полагаться на слух.

Стук, стук, стук…

Это шаги, или сердце стучит в груди?

Стук, стук, стук…

— Не будешь дурой, ночью через парк больше не пойдешь. А если убьют, и подавно! — насмехается она над собой, с трудом унимая дрожь.

Позади что-то цокает. Звук как от удара монетой об асфальт. Ольга замирает на миг, прислушиваясь к тишине, а затем словно сумасшедшая срывается с места и стремительно мчится вперед.

Аллея, другая. Шума позади не слышно, но она не рискует оглянуться.

Беседка, памятник — и, наконец, нужный поворот и выход на проезжую часть.

«Такси, такси!» — кричит она, но машина проезжает мимо. Ольга нервно оборачивается в сторону парка, но там темно и по-прежнему никого не видно. Она пересекает дорогу и движется вдоль улицы к ближайшему перекрёстку в надежде найти в этот поздний час свободную машину.

Машина, потом другая проносятся мимо, а она все косится на парк, что не торопится остаться позади. Сердце стучит ровнее, руки перестают дрожать, но такси нет, а она все идет одна в этой давящей тишине.

— Что за ночь такая?! Нет никого… — раздраженно шепчет она.

На противоположной стороне появился силуэт, но освещение паршивое, и она не может его толком рассмотреть. Интуиция говорит ей, что это мужчина. Он идет неторопливо, словно прогуливается. Пинает что-то ногой и насвистывает какую-то мелодию. Ольга отчетливо слышит ее в тишине. Что-то знакомое, но она не может уловить, что именно. Свист смолкает, и раздается голос. Мягкий и глубокий, он поет ей. Он поет именно ей…

Голос такой чарующий, что ему просто невозможно сопротивляться… Она цепенеет от этой мысли, вспоминая слова Анны. Ужас ознобом ползет по ее телу, подбираясь к разуму. Ольга закрывает уши руками и пятится, со страхом всматриваясь в плавно движущийся на нее силуэт.

Его руки заложены в карманы, он ступает неспешно. Уверенная походка вразвалочку, высокая стройная фигура, вся укрытая темнотой. И только его голос отчетливо различим в тишине, голос, что неторопливо пробирается в ее сознание. Он звучит так, словно мужчина шепчет ей на ухо:

…На перекрестке

Мы друг друга повстречали…

Стояли одиноко

Между двух миров…

И звуки ночи

Нас тихонько повенчали…

Жизнь или смерть?

Понятно все без слов…

Загадочный мой взгляд

Для смертных — ЯД!

Так отчего, скажи,

Глаза полны печали?

Ты этот сладкий яд

Готова пить ночами?

Ведь эту песню ночи

Два сердца сочиняли…

— Изыди, нечистый!

Смех — тихий, задорный.

— Оля, Олюшка… Наивная девочка. Ты же искала меня, зачем же удивляться, что я пришел на твой зов? — сладко тянет он.

— Кто ты?

Опять смех. Мужчина замирает и даже запрокидывает голову, чтобы насладиться своим весельем.

— А кто я, по-твоему?

— Не знаю! — кричит она.

— У тебя ведь есть догадки?

— Ты проколол восемнадцатилетней девочке горло!

— Проколол? Какие глупости! Зачем мне это, не пойму?! Это занятие для глупых детишек или маньяка, который окончательно съехал с катушек. А я знаю цену женской крови. Я не пролью ее ни капли понапрасну, — то ли поет, то ли говорит он.

— Кто ты?

— Это ты мне скажи, кто я? — теперь его тон серьезен. Он уже не шутит и не смеется.

— Ты зло. Ты нечисть. Ты нежить!

— Фу, как грубо! — отплёвывается он брезгливо. — Нежить. Зло… Зло — это очень глобальный масштаб. Я — скорее мелкий пакостник в масштабах вселенной.

— Вампир.

— Во-о-от! — протягивает он довольно. — Уже ближе.

Истерически вскрикнув, женщина круто разворачивается и со всех ног бросается наутек. Она несется так, что от собственной скорости у нее начинают слезиться глаза. В груди печет невыносимо. Вскоре ломается один, а затем и другой каблук. Но она мчится, и даже мысль о том, что бы остановиться, приводит ее в невероятный ужас.

Крыльцо. Подъезд. Дом. Дверь, лестница, площадка, лестница, дверь. Наконец-то дома…

— Ай-яй-яй! Кто же от вампиров пешком бегает?

Вскрик. Вспышка яркого света — и темнота перед глазами…

* * *

Собственная голова стала невыносимой тяжестью. Ольга морщится, силясь подняться на слабых руках. Странный дурман владеет ее телом. Глаза не открываются, а в голове навязчиво звучит невыносимо томительная песня. Она успокаивает настолько, что ей снова хочется спать.

— Не пой больше, — сипло просит она.

— Как скажешь, моя сладкая.

Резкий толчок от постели, и глаза женщины распахиваются. Картинка перед ними плывет и, наконец, обретает в темноте четкий мужской контур.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Что… ты тут делаешь? — выдыхает она, ужасаясь.

— Чай пью, — невозмутимо отвечает он. — Разве не видно?

Видно очень плохо. Но он и правда сидит в непринужденной позе на стуле возле ее дивана и что-то пьет. Она молит небо о том, чтобы это действительно был чай.

— Я спросила, что ты делаешь в моем доме? Я тебя сюда не приглашала! — строго цедит она сквозь зубы.

— Это только в кино нас нужно приглашать. В жизни мы и без приглашения прекрасно справляемся.

— Включи свет! — хватаясь за горло, требует она.

— Я не пробовал. Про «сладкую», это я так, чисто гипотетически…

Он спокоен, даже слишком расслаблен, весело настроен и расположен к общению.

— Что ты со мной сделал? — требовательно спрашивает она.

— Слегка оглушил. Все пройдет, обещаю.

— Зачем ты сюда пришел?

— Я же не мог тебя бросить одну! — удивляется он.

— А зачем ты меня по голове бил? Зачем шел за мной?

— Я чая хотел, а ты явно не была настроена меня им угощать, — он безмятежно разводит руками.

— А пить тебе хотелось — до смерти!

Ее едкий сарказм и раздражение мало его трогают.

— На твое счастье, нет, — усмехается он, и она даже во тьме видит, как опасно сверкают его зубы.

— Включи свет!

— Хочешь меня увидеть? — понимает он.

— Да.

— Тогда позволь вопрос. Ты предпочитаешь блондинов или брюнетов?

— Без разницы, — сухо отвечает она.

— Значит, на мой вкус? — в его голосе слышится улыбка. — Постарше или помоложе?

Тишина.

— Значит, помоложе.

— Почему «значит»?

— Потому что если постарше, об этом говорят, а если моложе, стесняются признаваться. Женская психология.

Он снова улыбается.

— Свет, — напоминает она.

Он поднимается, и тут же раздается щелчок выключателя.

Ольга прикрывает глаза ладонью, но вскоре обретает способность видеть и, отстранив руку от лица, резко отшатывается назад.

— Я хотел, чтобы тебе было удобней меня рассмотреть, — весело сознается он.

— Зачем же под самый мой нос свою рожу пихать? — раздраженно спрашивает она.

— Разве это рожа? — взмахнув у своего лица рукой, не соглашается он. — Или я плохо старался?

Старался он хорошо. Даже слишком. Лицо молодое, но в меру. Лет 25–27. Кожа светлая, гладкая. Черты лица классические — прямой нос, высокий лоб. Дивные золотые кудри и красивые глаза цвета океана. Такие же лазурные. Овальные. Безупречные. И улыбка — сахар в меду или мед в сахаре. Зубы, белые как снег, и тело, как у статуи Микеланджело. Давид чистой воды. Только не каменный, и стоит не во Флоренции, а перед ней. И улыбается…

— Я заслужил похвалу?

— С какой стати я должна тебя хвалить? — едко огрызается она.

— Можешь и не хвалить, но это оскорбительно, — обиженно замечает он. — Я сделал все, чтобы тебе было приятно смотреть на своего соседа по жилплощади.

— Кого?

— Давай опустим то место, где ты истерически кричишь и угрожаешь мне ментами, — предупредил он, брезгливо морщась. — Последних я не боюсь, как коллег по роду занятий, а первое я страшно ненавижу. Выбор у тебя невелик: согласиться по доброй воле или… тоже согласиться, но уже по иным, менее приятным причинам.

— Ты собираешься остаться навсегда? — ужасается она.

— Навсегда — это слишком много, тем более для долгожителя. Пары недель мне хватит.

— Хватит для чего?

— Мне нужен комфортный отдых. Я на время устраняюсь от дел. Устал.

Он сладко потягивается, хрустит косточками и зевает.

— Позволите прилечь, хозяйка? — осведомляется он, кивая в сторону дивана, на котором она лежит.

— Со мной рядом?

— Я думал — ты спишь в спальне! Тогда я лягу там, — он благодушно разводит руками, направляясь в коридор.

— Ты?..

— Можем и… мы… вместе, — задорно подмигивает он.

— Не можем. Ложись тут. И поклянись мне всеми демонами ада, что ты ко мне в спальню ни ногой.

— Клянусь всеми демонами ада! — вскинув руку, повторяет он пламенно. — Если бы это еще что-то для меня значило…

Он тихо посмеивается, но она не разделяет его веселья.

— Надо же, нежить, а храпит, как живой мужик! — бурчит она, ворочаясь с боку на бок…

* * *

Работа не ладится. Все валится из рук. Мысли путаются и все время возвращаются к тому, что у нее дома, на ее диване, перед ее телевизором, с чашкой ее чая лежит живой вампир. Впрочем, утверждение о том, что он живой, сомнительно…

«Я буду спать», — сказал он, и сколько она не пыталась отвлечься, воображению непроизвольно представлялся гроб с сырой землей и его тело внутри. Хотя утром, он, кажется, вполне комфортно чувствовал себя на атласных простынях ее дивана.

— Он всего лишь авантюрист! — внезапно осознает она. — А я испугалась! Поверила! Нужно в милицию звонить…

Она берет трубку, но в ней вместо гудков раздается голос:

— Я же тебя просил без милиции.

Немая сцена. Паника и ком в ее горле.

— Раз ты все равно не работаешь, может, сходим прогуляться? Покажу тебе пару фокусов. Тебе ведь интересно?

Он явно самодовольно усмехается по ту сторону телефона. Ее это злит, но она соглашается. Ей очень интересно…

* * *

— Спрашивай, — позволяет он, ухмыляясь.

Они гуляют по улицам города уже битый час. Все это время он молчит и самодовольно улыбается своим мыслям, а она изо всех сил напускает на себя безразличный вид, хотя происходящее уже начинает ее раздражать. Но она терпит. Она очень хочет узнать…

— Брось! — тянет он своим певучим, беспредельно мелодичным голосом. — Ты совершенно не умеешь притворяться. Спрашивай!

— Кто ты?

— Мне казалось, с этим мы уже определились.

— Этого не может быть. Вампиров не бывает!

— Еще как бывают. Или ты полагаешь, что веками неутихающие разговоры о нас — пустая болтовня и вымысел? Уверяю тебя — люди на такое не способны! Всякая ложь в этом мире пропитана истиной. Все, что вы умеете — обыгрывать и искажать факты.

— Ты не похож на ходячий труп.

— Вот! Самое грубое искажение фактов. Вампиры не мертвецы. Они живые! Существа из плоти и крови. Мы пьем воду и едим пищу, дышим, спим, но мы не способны к самостоятельной выработке необходимой всему живому энергии… Впрочем, я слишком опережаю события.

— Значит, ты правда вампир?

Он недовольно морщится.

— Смотря что вкладывать в этот термин. Я не мертв, и кровь пью далеко не у всех. Ведь я волак.

Он улыбается, и на его безупречном лице появляется самодовольное выражение.

— Волак?

— Пьющий женскую кровь. Перевод дословный, — бросив на нее косой взгляд с прищуром, поясняет он.

— А мужчины тебе чем не угодили? — возмущается она. — Почему нам одним такая честь?

— Фу, какая гадость! Мужская кровь горчит, и после нее во рту остается привкус нестиранных носков.

Он гадливо морщится, но продолжает:

— Потребности в энергии она, безусловно, удовлетворяет, но ненадолго. Женщина — вот источник жизни. В ее крови ключ бытия. Поэтому ни один уважающий себя волак не станет пить мужскую кровь. По нашим меркам, это самое низкое из всех возможных падений.

Он замирает, чтобы тут же театрально выдохнуть следующие слова:

— Волак — художник любовной иллюзии! Мастер, околдовывающий разум и тело, искушающий лишь ту женщину, которая этого ждет. Он дарует любовь, а взамен берет самую малость — немного сладкой энергии жизни…

— По принципу пиявки? — едко перебивает она.

Он снова морщится, но тут же усмехается с оттенком веселья в глазах.

— Мы никогда не берем лишнего. И работаем чисто. Не подкопаешься. Мастерски создаём иллюзию. И даем не меньше, чем берем. Все честно.

— Впечатляющий альтруизм! Одурманить, изнасиловать и напиться крови!

Он весело улыбается ее ядовитым замечаниям и, закатав рукава, демонстрирует гибкие кисти рук с красивыми длинными пальцами.

— Настало время демонстрации.

— Ты собираешься совратить кого-то на моих глазах? — ужасается она.

Он смеется. Раскатисто, но негромко.

— Предполагаю, что это мое умение ты сомнению не подвергаешь. Или я не прав? Скажи, и я всегда смогу переубедить тебя на твоем собственном примере.

Он улыбается ей сахарной улыбкой, смотрит в глаза немигающим долгим взглядом, и по ее коже пробегают мурашки, а щеки непроизвольно начинают краснеть. В этот миг у нее не остается сомнений в том, что это не простой смертный. Ни один мужчина не способен так будоражить взглядом.

— Не стоит, благодарю! — с деланным отвращением возражает она и резко меняет тему. — А как тебя зовут?

— Здесь и сейчас я Алекс! — усмехается он. — Здесь и сейчас…

* * *

Она видела многое и полагала, что ее сложно удивить, но волаку это удается.

— Это гипноз? — тихим шепотом спрашивает она, когда он на ее глазах облачается в коллекционный костюм, а стоящий в двух шагах продавец этого не замечает.

— Иллюзия, — он щелкает пальцем и усмехается.

К моменту, когда они покидают магазин с ворохом элитных обновок для него, на них по-прежнему никто не обращает внимания.

— Это воровство, — хмуро цедит она себе под нос, зная, что он ее отлично слышит.

— В стране, где все воруют, эти слова звучат нелепо, — цинично возражает он.

— Да уж, решила поговорить с упырем о нравственности, — усмехается она.

— Сколько же раз тебе повторять?! Я волак! Не упырь! — вздыхает он раздосадовано.

По дороге они натыкаются на чумазого мальчишку, что просит подаяния, протягивая маленькую грязную ладошку каждому, кто проходит мимо. Ольга тянется в карман за деньгами, а ее спутник тем временем смотрит на ребенка с откровенным презрением.

— Попрошайки, — гадливо морщится он. — Мелкие паразиты. Москиты в мире кровососущих. Это отвратительно! Если берешь — бери! По-крупному, а не пресмыкайся за пятак. Суть одна. Но так хоть достоинство свое сохранишь.

— У него нет выбора, — возражает Ольга.

— Выбор есть всегда, — усмехается он. — Он, как и я в свое время, выбрал легкий путь. Жить на подачках. С этого и начинаются вампиры.

Перехватив ее откровенно пораженный взгляд, он смеется.

— А ты полагала, мы рождаемся кровососущими? Нет, это приходит со временем. Апофеоз развития вампиризма. А я стою на верхушке этой пирамиды. Волак — это высший мастер. Всякая пиявка способна сосать кровь у любой живой твари.

Он снова брезгливо морщится и косится на чумазого пацаненка, что теребит женщину за рукав блузы, выпрашивая еще денег.

— А ты попробуй, добейся такого мастерства, чтобы тебе ее предлагали сами, — продолжает волак. — Женщины…

Он вздыхает сладко и щурится как сытый кот.

— Как много в этом чарующем слове… Женское тело — колыбель новой жизни. Вместилище сил, молодости и красоты. Всем, что у меня есть, я обязан вам!

Ольга слушает зачарованно, ждет продолжения, но волак, сознавая ее интерес, усмехается ее ожиданию, смакует его. Он не собирается полностью открывать занавес тайны. Не сейчас…

В музее истории, закрытом на текущий ремонт, он демонстрирует ей чудеса внушения. Директор музея изображает по его желанию кактус в пустыне в засушливый год, а его секретарша танцует «Лебединое озеро». Волак смеется. Ему весело. Ольга хмурится. Происходящее кажется ей отвратительным, а он сам — вульгарным хамом, избалованным, развращенным типом.

— Прекрати! — требует она, когда к танцу секретарши для его увеселения присоединяется и уборщица. — Это уже не смешно. У тебя нет права насмехаться над этими людьми.

— Почему? Кто силен, тот и прав! Разве не по этому принципу живут люди в нашем мире?

— Но это никому не дает права унижать слабых, — грустно возражает она. — Я ухожу.

Она разворачивается к выходу, и он некоторое время провожает ее заинтригованным взглядом, а затем предлагает:

— Пообедаем? Я угощаю.

— Не желаю есть на ворованные деньги.

— Заплати ты.

— Оплачивать твою нездоровую тягу к роскоши я желаю еще меньше!

— Тогда не упрямься. Из двух зол положено выбирать меньшее.

* * *

Элитный ресторан — самый дорогой в городе. Неповторимое меню, французский повар, шампанское «Кристалл». Она безразлично ковыряет вилкой в своей тарелке, он ест с отменным аппетитом. Вокруг красиво, как в сказке. Живая музыка, живые цветы и… живой вампир. За столом напротив…

— Тебя возможно поймать?

— Никто не ловил.

— Почему?

— У меня много лиц. Но никто никогда не вспомнит ни одного из них.

— Ты бессмертен?

— Все бессмертны — в широком смысле этого слова. Но тела наши бренны, увы, — вздыхает он безразлично. — Другое дело, сколько мы способны в них прожить.

— И сколько же ты способен прожить в своем теле?

— Вопросы возраста для меня столь же интимны, как и для всякой уважающей себя женщины. Но позволю себе заметить, что я уже значительно старше тебя.

Он ухмыляется и кладет себе в тарелку очередной кусок осетрины.

— Намного?

— Что есть «много» или «мало» перед ликом вечности? — разводит он руками, усмехаясь.

Он снова играет с ее интересом, водит за нос, разжигает любопытство и, похоже, не спешит погасить его своими ответами. Одно слово — вампир!

— Значит, так ты живешь? Банальный потребитель чужого труда. Праздно и легко, пока другие надрываются? — замечает она.

— А кто же тебя вынуждает надрываться, Олюшка? — елейно улыбается он.

— Необходимость.

— Необходимость, говоришь? Она ли? Или это делает страх? Что без твоих трудов праведных ты вообще никому не нужна? В тридцать лет ты впервые подумала об этом. И вот уже шесть лет эта мысль не оставляет тебя, не правда ли?

Он неспешно растягивает губы в циничной усмешке. Он доволен собой, его глаза холодны. Наивно ждать от кровососущего жалости, но он сделал ей по-настоящему больно, и она не сумела остаться равнодушной хотя бы внешне.

— А тебя подобные мысли не терзают, — констатирует она холодно.

— Нет. Я свободен от предрассудков и человеческих страхов. Поэтому я живу, как хочу.

— Вампир — потребитель чужого…

Волак откладывает вилку и откидывается на спинку стула.

— Я слишком стар, чтобы мне читали нотации и учили нравственности. Наведи порядок в своей жизни, а уже потом веди других в светлое будущее. Это ваша всеобщая людская проблема. Идеализм и тяга к сказке. А в реальности вокруг — дерьмо. Ни дня, ни часа вы не бываете честны даже сами с собой. Вы, создавая массу условностей, не даете себе жить, а когда становитесь так несчастны, что уже не в силах это выносить, пытаетесь сделать такими и всех вокруг. Не я лицемер, а ты! Вы все! А я живу свободно и никогда не беру больше того, что мне могут отдать.

— Добрый и справедливый, прям Робин Гуд! Если каждый так станет делать, что останется?

— В том-то и дело. Я счастлив, поэтому и другим не мешаю быть таковыми.

Ольга смолкает, разбитая наголову его сокрушительной логикой закоренелого эгоиста.

Он спокоен, даже безразличен. Вновь вооружается вилкой и неторопливо ест. Уверенный, безупречно красивый, опрятный и шикарно одетый — он вызывает в ней чувство отвращения.

— Десерт ешь сам, — она поднимается.

— Ужин можешь не готовить. Я буду не голоден, — он отрывает взгляд от тарелки и направляет его куда-то за спину Ольги.

Она резко разворачивается и обнаруживает за столиком неподалеку весьма привлекательную особу, явно ожидающую того мига, когда волак подойдет к ней. Ольга горько вздыхает. Она проиграла этот бой.

* * *

Он переменчив. То щепетилен и аккуратен, педантичен во всем вплоть до мелочей, то вдруг превращается в безалаберного неряху. Так же переменчиво и его настроение. Смех легко сменяется гневом или слезами, а затем стенаниями, что «ему ужасно везет с плаксами». Что он имеет в виду, ей непонятно, но ее посещают догадки. Его настроение как-то связано с кровью, которую он потребляет. Она видит, как он приходит под утро на ночлег к ней домой — злой или умиротворенный. Но неизменно сытый. Она предполагает, что кровь не только сообщает ему настроение жертвы, но и частично передает ее характер.

* * *

В этот вечер он непривычно благодушен. Ходит по квартире в одних спортивных штанах с ее гитарой и тревожит гибкими пальцами струны, что-то негромко напевая себе под нос. Ольга следит за ним. Его не было дома всю ночь. Уже третью на этой неделе. Он частит.

Как-то в момент откровения он признался: чтобы выжить, волаку нужна самая малость — пара глотков каждое новолуние… Но для того чтобы создать и поддержать иллюзию, требуется намного больше сил… и крови. И он вынужден пить еще и еще…

— Переверни страницу. Вся конспирация насмарку. Читать один и тот же разворот тридцать минут кряду — неправдоподобно! — смеется он.

— Ты весел сегодня. Хорошая жертва попалась? — она придает голосу безразличную уверенность и с замершим сердцем ждет ответа.

Волак на миг останавливается для того, чтобы весело и задорно посмеяться.

— Ты долго готовила этот вопрос. Полагаю, имеешь право узнать правду. Хорошая.

— Значит, твое настроение напрямую зависит он жертвы?

— Почему жертвы? — обиженно морщится он. — Некрасивое слово. Ей понравилось.

— Сомневаюсь…

— А ты проверь! — усмехается он и вновь дразнит ее недвусмысленным взглядом. — Будешь знать наверняка.

— Предпочитаю неизвестность.

— Что еще? — оборачиваясь на ходу, хмурится он.

Ольга молчит. В ее сознании проносится множество вопросов, но она не знает, с какого начать.

— Остановись хоть на миг! — морщится он. — Даже я не способен разобраться в безумном ворохе твоих вопросов. Почему я снова пью? Ты это хотела спросить? Потому что ваша кровь не одинаково насыщает. Все напрямую зависит от личности. Яблоки тоже различны на вкус, как и вода. Одна — чистая и сладкая, как мед. Живая. А другая — стоячая. Мертвая.

— Почему ты ее пьешь?

— Кровь несет не только питательные вещества. Она таит информацию — чистую энергию жизни. Вампиры неспособны воспроизводить энергию, но она нам нужна, так же как и всем остальным. Поэтому мы ее пьем.

— Это сложно понять…

— Легче, чем кажется. Это как влить бензин в бак своего авто.

— А кто же тогда заправляет другие авто?

— Они изначально устроены так, чтобы производить для себя бензин. Вернее, из капли изначально пришедшего извне топлива вырабатывать многие литры бензина долгие годы подряд. Приумножать дарованное.

— А вы почему не приумножаете?

— Приумножатель не работает. Нет его у нас, — он хмурится, откладывает гитару и опускается в удобное кресло напротив нее.

— Выходит, вы просто не можете по-другому?

— Выходит что так, — усмехается он.

— Но это не оправдывает злоупотребления. Можно обойтись и меньшим. Тебе нравится такая жизнь! И меня ты выбрал умышленно, чтобы жить в роскоши. Ведь это так удобно — ничего не делать и ни за что не платить. Спать до обеда в шикарной квартире женщины, у которой нет ни семьи, ни родни. Где тебя никто не потревожит.

Он изучает ее спокойным взглядом, слегка касаясь указательным пальцем своих идеально очерченных губ.

— Очень сильная личность. Но слишком самодостаточная для женщины. Это пугает мужчин и делает тебя несчастной.

Ольга хмурится, но он продолжает сверлить ее пронизывающим взглядом безбрежных, бездонных, невыносимо лазурных глаз.

— Наша встреча была неслучайна. Ты искала меня. Ждала того, кто облегчит твои муки.

Ольга вздрагивает. Она не может ни встать, ни вскрикнуть, хотя испытывает невыразимый ужас, когда он, поднявшись, плавно скользит через разделяющее их пространство, заглядывая своими невозможными глазами прямо ей в душу.

— Не нужно меня бояться. Это совершенно не больно, — любовно поет его голос, разрушая стену ее страха, — а после тебе будет очень легко…

Всё, что Ольга чувствует — это как деревенеет от испуга ее тело и пересыхает во рту. А затем становится тепло от прикосновения его рук. И, кажется, время замирает, легкие навеки перестают дышать, а на землю спускается вечная мгла. Бесконечная лазурь его глаз неторопливо растекается перед ее взором, застилая собой все пространство вокруг и даже внутри нее…

* * *

Холодно. Кончики пальцев слегка онемели и покалывают. Во рту царит пустыня. Кружится голова.

Кажется, все это ей описывала Анна.

Ольга с трудом приподнимается на постели. Сознание мутится, картинка перед глазами нечеткая. Дрожащая рука ощупывает горло. Слева на шее отчетливо чувствуются небольшие ранки с подсохшей кровавой корочкой.

Она жалобно всхлипывает. Ей страшно. Слегка тошнит, и от волнения голова кружится еще сильнее. Сильно дрожат руки. Это слабость от потери крови. Утешает только одно — она все еще жива.

Конец ознакомительного фрагмента.