Эстафета духа. Дубль-2 в притчах и рассказах. Врата духа закрываются

Алексий Лебедь, 2019

Толкование слов Иисуса, записанных Апостолом Фомой, должно пробудить в современном читателе сначала любопытство, потом – побуждение к исполнению, а затем – и достижение весьма качественных результатов в преображении собственной телесной оболочки вместе с присущим ей интеллектом и зависимой от разума чувственной сферой.А у вас в руках – долгожданное продолжение третьей части трилогии ”Эстафета духа”.

Часть VII. Духовный анамнез

Глава 60. Крест за спиною (Евангельские события)

Иисус сказал: ”Тот, кто не возненавидел своего отца и свою мать, не может быть Моим учеником, и тот, кто не возненавидел своих братьев и своих сестёр и не понесёт крест, как Я, не станет достойным Меня”.

Симон шёл с поля в приподнятом настроении. Душа его пела. И вовсе не те заунылые песни, которые приходилось слушать на празднике. Тяжёлый труд крестьян отразился и в песенных мотивах. Но ему хотелось воспеть что-то возвышенное и величественное. Быть может, того Самого неведомого Бога, о котором рассказывал этот странник Иисус? Сам Он, казалось, тоже пришёл оттуда, из-за облачных вершин, где и обитает вся Небесная Сила.

Но в то же время Иисус утверждал, что Бог един и управляет целым миром. Получалось, со слов этого Иисуса, что у Бога есть ещё и Сын?! И этим Сыном был Сам Иисус! Можно было и поверить в это по тому, как хорошо Он разбирался в Писании, как говорил, не по написанному отцами-пророками, а как бы от имени имеющего власть над целым миром. И вовсе не так, как фарисеи и книжники, которые только изображали из себя слуг Божьих, требуя за это почтительного к ним отношения и приношений. Иисус таковым не был.

Да, в Нём Симон и сам признавал эту Силу, пытаясь, вместе с подросшими сыновьями, постигнуть суть каждого сказанного Им Слова.

А Симон часто брал их с собой, Александра и Руфа. Первенца Александра назвал в честь великого завоевателя Македонии, хотя в окрестностях даже близлежащих селений никогда не встречал ни мужчин, ни подростков, ни малых ребятишек с таким именем. Но так хотелось видеть в сыне то величество, которого не хватало в тяжёлом, изнурительном труде.

Почва в этой местности была каменистая и требовала немалых усилий, чтобы прокормить себя, жену и двоих детей.

Можно было бы, конечно, перебраться на север страны, скажем, в Назарет. Там и почва, говорят, куда податливее. Тем не менее, здесь, в Иерусалиме, была своя, Киренская община, в которой и Симон был не последним человеком. А там — чужбина, где, со слов снующих туда-сюда купцов проживают, в основном, язычники, самаряне. Только общиной, как-никак, жить легче, чем одинокой семьёй.

А ещё, на руках у Симона престарелые родители, которые уже работать не могут, по причине слабости. Они своё уже отработали. Вырастили его и братьев, которые сами давно стали почтенными мужами.

Но и отец с матерью, и братья, при каждом удобном случае, часто напоминают ему о том, что этот Иисус добром не кончит. Нечего Его, мол, слушать, не туда склоняет народ. Вон и священники объявили на Него охоту, словно на разбойника. И, наконец-то, схватили, требуя казни. За что же, спрашивается? Кто объяснит? И кто оправдает такую несправедливость?

Был вчера и Симон с сыновьями на площади, где восседал на судилище Понтий Пилат. Надо же! Он умыл руки! Теперь кровь невинной жертвы на руках всего его народа. А значит — и на его мозолистых руках, и на сыновьях Александре и Руфе.

Особенно болезненно воспринимал это событие младшенький. Видать, Александр более хладнокровен. А поэтому и отнёсся к увиденному, хотя бы внешне, спокойно. Выдержка — вся в отца. А вот Руф вчера просто не знал, куда себя девать от недоумения, глядя на такое судилище.

Благо, они стояли немного в стороне и только наблюдали, как священники всё время подзадоривали толпу. И если бы не эти наущения, разве кто посмел бы требовать отпустить настоящего разбойника, да ещё и кричать, что пусть кровь Иисуса будет на их потомках?

Но все до смерти боялись священников, которые ещё и подговаривали, что, мол, кто громче всех будет кричать, тому простятся и долги, и прочие недоимки, не уплаченные в церковную казну. Тех же, кто будет молчать, отлучат от церкви. А отлучённых, как известно, могут не только изгнать из города, но и побить камнями.

Как тут устоишь против очевидной угрозы? И народ безропотно подчинялся, выкрикивая всё громче: ”Варавву! Варавву!”

Эх, знали бы они, какую беду наклика′ли на свою голову! Сам Симон понимал это каким-то внутренним чутьём. Это чутьё появилось у него не сразу и не вдруг. И не было его до того момента, пока Иисус не научил и его молиться Отцу Небесному. А он, уже сам, обучил этому и Руфа, и Александра.

Вот и сейчас, когда Симон разглядел войско, ведущее на казнь троих разбойников, в груди что-то перевернулось. Недобрые предчувствия вызвали беспокойство. Беспокойство обратилось в тревогу. Куда и делась та радость, которая безраздельно владела им ещё несколько мгновений тому. Среди троих разбойников, подгоняемых воинами, он сразу узнал Иисуса!

”О, Боже, Великий Отец Небесный!” Как же такой истерзанный, окровавленный, измученный, он мог нести ещё и древо для собственного распятия? Уж лучше бы ему самому дали нести эту тяжесть, чтобы хоть как-то облегчить участь страдальца! И за что? Только за то, что Он, якобы, выдавал себя за иудейского царя? Да это же ложь и клевета!

Конечно, это всё священники оговаривают, чтобы очернить святого человека. Никогда ни Симон, ни его дети, такого от Него не слыхали. Хотя и не о покорности говорил Иисус, а о великом царстве Его Отца. Призывал любить всех и оставить всё недоброе.

”Так может, Боже, позволишь мне пронести этот крест, чтобы легче было идти Твоему Сыну? Боже, Боже, я готов хоть этим послужить Тебе, если не могу ничем другим облегчить тяжесть испытаний, выпавших на долю этого великомученика!”

И вот глаза их встретились: его и Иисуса. В них не было ни жалости, ни мольбы о пощаде. Не было и дерзкого упрямства. Но та глубина, которую увидел в них Симон, казалось, способна была проникнуть в самые потаённые уголки его душевного состояния. Эти глаза понимали каждую потаённую мысль, каждое сокровенное желание!

И тут восседавший на коне кентурио коснулся палкой его шеи. Заострённый конец крепкой виноградной лозы был, словно наконечник копья. Симон сразу же поднял голову, не заставляя себя ждать. Да, это, конечно, был тот самый кентурио, который и раньше, как и сегодня, водил преступников на казнь. А вместе с ними вёл и Иисуса.

Повелительным жестом указал Симону на древо. Не нужны были и слова, чтобы понять, что требовалось взять у Иисуса ношу и понести её до места казни.

Но ведь это же была и его молитвенная просьба! Отец Небесный услышал его! Слава Вышнему на Небесах! Значит, Он действительно слышит всё! Каждый помысел, любую молчаливую просьбу.

Но что это? Древо оказалось действительно непомерно тяжёлым! Даже для его крепких рук и сильной спины.

Из чего же оно? Очевидно, долгое время лежало в воде и воины извлекли, чтобы распять на нём этого праведника. Ещё только сделано несколько шагов, а пот выступил не только со лба. Мокрой стали спина и плечи. А солнце припекает ещё сильней!

Бог огня стоит высоко, но вовсе не от его зноя эти крупные капли пота, которые он даже не мог теперь вытереть с лица.

Воины торопятся и всё время подгоняют несущих свои распятия. Скоро праздник и нужно поскорее закончить это скверное дело.

Каждый воин, как и крестьянин, или, скажем, гончар, ждал праздника с нетерпением. Праздник освобождения народа от египетского рабства. Праздник избавления от 400 летней неволи. Можно будет вволю повеселиться и попить вина. Поэтому и эта казнь оказалась для всех, кроме, разве что, священников, отнюдь не в радость.

Хотя, ещё вчера, славно потешились над этим Иисусом. Особенно смешно было, когда надели на Него царскую багряницу и сплели из терновой лозы венок в виде короны. Ну чем не царь!

Но сегодня уже не до веселия. Какое-то тревожное чувство вселилось во всех сопровождавших. Быть может, чувство вины? И ещё, этот святоша, совсем не похож на остальных разбойников. Ну да ладно! Нужно скорее исполнить свой долг и дело с концом.

А вот и перемена погоды. Внезапно подул сильный, порывистый ветер, поднял пыль с дороги. Быть дождю. Значит, тем более надо торопиться. Хотя такой резкой перемены погоды в здешних краях Симон что-то не припоминал.

И он тоже почти бежал со всеми. От древка, которое словно росло из спины, затекли руки. Мышцы окаменели. Капли пота повисли на ресницах и теперь мешают глядеть на дорогу, под ноги. А тут ещё и пыль, которая так и липнет к потному лицу, попадая в нос, в глаза, оседая на ресницах!

Тяжело дышать. Ноги с трудом отрываются от земли, словно вдавливаемые в каменистую почву неведомой силой. А нужно ещё и переступать через небольшие булыжники, которые то и дело, словно ниоткуда, возникают под ногами.

До Голгофы ещё далеко. Впереди — Эфраимские ворота. Вон уже видны и вышедшие из них женщины. Плотной небольшой толпой стоят вдоль дороги, по которой ведут на казнь. Эта толпа всё ближе. Женщины из толпы пытаются получше рассмотреть тех, кого сопровождают воины. От той же липкой пыли им тоже слепит глаза.

Женщины прикрывают глаза ладонями. Вот они уже почти рядом. И вдруг хор женского рыдания даже у Симона перевернул всё изнутри. Эти причитания, вполне очевидно, были адресованы Иисусу, которого, как послушную овцу, стражники ведут на заклание. Измученный, истерзанный, с кровоточащими шрамами от плетей. По всему телу видны засохшие подтёки, которые и обтереть-то некому. Да и кого же к Нему подпустят?

Вот и она, мать Иисуса, стоит вместе с плакальщицами. Симон, одним только взглядом, успел разглядеть мокрые от слёз глаза.

А вон, ещё, в стороне, молчаливая толпа зевак. Среди них и его сын, Руф. Что он может сейчас подумать, увидев отца вместе с теми, кого ведут на казнь? Да ещё и с древком для распятия на спине!

Но разве стыд сейчас испытал сам Симон? Пусть думает, что угодно!

Руф ждал отца. Оставив брата, он решил встретить его, побежал к Эфраимским воротам, через которые отец всегда возвращался домой. Так приятно было пройтись рядом с ним, прижаться к огрубевшей от ветров и тяжкого труда, руке. Шли обычно молча и каждый думал о своём. Но шли в ногу и словно облако блаженства окутывало Руфа.

Вот и сегодня самое время было вернуться отцу. Так где же он? По дороге ведут разбойников. Вон и Иисус. Впереди несколько воинов размахивают копьями, удерживая их за концы, чтобы толпа освободила дорогу.

И вдруг Руф увидел отца. Да ещё и древко за спиной. Мелкая дрожь с холодным потом пробежала по спине. Неужели и его на казнь? За что? Когда успели осудить? Неужели без суда?

Воин локтем оттолкнул Руфа, словно щенка. Руф едва не упал. Застыл в недоумении. Сначала отшатнулся назад, затем снова выпрямился и только смотрел, смотрел, не отрываясь, на отца.

В это же время Иисус остановился, повернулся просиявшим вдруг лицом к плакальщицам и впервые за долгое время пути заговорил:

— Дочери Иерусалимские! Не плачьте обо мне. О себе плачьте и о детях ваших. Ибо, вот, приходят дни, когда скажут: ”Счастливы неплодные, никогда не рожавшие, и сосцы никогда не питавшие.” Тогда начнут говорить горам: ”Покройте нас! И холмам — покройте нас. ” Ибо если с зеленеющим деревом это сделают, то с сухим что будет?

Эти слова будут потом передавать очевидцы летописцам, из уст в уста, каждый из них пытаясь истолковать и понять, что может означать такое предсказание. Неужто при их жизни свершится это пророчество? А может, Он заглядывает в какое-то далёкое будущее сквозь пелену веков? Ходит молва, что это — великий пророк… А с другой стороны, это может быть вполне очевидно. Потому как там, на площади, народ сам отрёкся от своего будущего… Кара Небесная — неумолимая расплата за проявленное малодушие.

Может, не священников, а Бога, который на Небесах, следовало бы бояться более всего? Хотя, на их стороне и власть, и армия, и грабительские поборы. А что делает власть чужими руками с непокорными богоотступниками, всем было хорошо известно.

Опять же, праведник этот, может, действительно Сын Божий? За что Он страдает? Вот и сейчас Его ведут на казнь вместе с разбойниками.

Так размышляли люди в толпе, молча взиравшие на идущих.

А Руф… Он смотрел и смотрел, не отрываясь, на отца. Даже когда говорил Иисус. Вон и котомка висит за поясом, с которой уходил в поле отец. Значит, не пытали?! У Иисуса нет креста. Не станут же его самого вешать на этом древке! Без суда… Так может, отпустят ещё? Надо ждать. Следовательно, отца всё же заставили нести крест, наконец-то, сообразил Руф, сразу с облегчением выдохнув содержимое из груди.

А Симон шёл дальше. Младшой остался уже далеко позади. Наверное, всё ещё стоит на дороге. Симон одним лишь беглым взглядом увидел, как воин толкнул его. Но сколько недоумения смог прочесть в этой позе отец!

Нужно идти и нести свой крест, подумал Симон. Только спустя века эту фразу будут применять в метафорических сравнениях. Так значит, и Голгофа, и тяжкое бремя испытаний каждого из нас ещё поджидают на дороге, предоставляя, в то же время, нам самим и право выбора пути.

Конечно, распнут не Симона. По жизни мы только несём посильное бремя. И что такое наши страдания в сравнении с тем, когда распинают вместо нас того, кто принял на себя эту добровольную жертву?

Так значит, и каждый наш грех берёт на себя тот, кому мы сами вверяем свою судьбу! Он — Искупитель, Проситель за нас перед Отцом Небесным, чтобы нам простились грехи. А мы — более не грешили и не подвергали Его распятию на кресте нашей же судьбы за проявленное малодушие.

Конец ознакомительного фрагмента.