И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты

Алексей Чертков, 2014

Политтехнолог Гулидов соглашается на предложение банкиров привести к победе на губернаторских выборах в богатом запасами алмазов, золота, нефти северном регионе ставленника олигархов. Найденные им в семейном архиве документы, свидетельствуют о давних планах зарубежных спецслужб завладеть ресурсами Арктики. Разные поколения одной семьи будут противостоять этим замыслам. Приключения героев книги, происшедшие с ними на побережье Северного Ледовитого океана в 1880—х годах и в устье реки Колымы (1943—1944 годы), написаны по рассказам очевидцев и архивным источникам. Вторая книга из дилогии автора (первая – «Алмаз в невидимой оправе» вышла в свет в 2008 году).

Посвящаю светлой памяти моего деда

Алексея Захаровича Черткова.

1 Иероглиф «Проколотое мясо»

Не касаясь земли, куда-то вдаль, в сторону уплывающих облаков, бежала полная женщина, увлекаемая двумя ухоженными породистыми псами. Округлые ягодицы бегуньи колыхались при каждом движении налитых ног, как будто какой-то пластический хирург-виртуоз вставил в женский круп два гелевых полушария от школьного глобуса.

Короткие волосы попастой были одного цвета с собачьим окрасом. Движения этой удалой парочки были на удивление синхронны: уши и хвосты, как и «материки» и «океаны» «глобуса», подпрыгивали в такт их стремительной поступи. Создавалось впечатление, что баба с оттопыренной задницей только что спорхнула с одного из парковых постаментов, отряхнула белую известь и понеслась прочь, боясь, что её побег не останется незамеченным. Между тем люди в округе были заняты своими мелкими делами и не обращали никакого внимания на бегунов, удаляющихся в сторону горизонта, обильно украшенного пунцово-красными красками заката.

Прошло несколько минут, а пушистые облака и дама-памятник с упряжкой собак всё бежали и бежали, наслаждаясь дарованной свободой. Несмотря на столь идиллическую картину, наблюдавшему её Гулидову вдруг стало тревожно на душе. Он неожиданно поймал себя на ощущении того, что вместе с беглецами из его размеренной жизни окончательно уносится прочь так полюбившееся ему за последние годы безмятежное спокойствие…

***

Гулидов давно отошёл от дела всей своей жизни, которое в насмешку называл мордоделанием. Последние прямые выборы главы республики десятилетней давности, в которых его команда одержала победу, наделали много шума. Кандидатов на судьбоносный пост президента далёкого северного региона судебными решениями по нескольку раз снимали с дистанции, отменяя регистрацию. Затем их восстанавливали, опять снимали. Цирк, да и только. Плодами победы, как водится, воспользовались те, кто копий не ломал, а тихонько стоял в стороне, ожидая своего часа и доходных кресел. Гулидов же не стремился занять какой-либо пост в новой администрации, сторонился любых разговоров с заезжими пиарщиками на эту тему. Он тогда ещё тосковал по своему фруктовому саду и благодати загородного времяпрепровождения. Вернувшись из длительной командировки, он предпочёл укрыться от любопытных глаз на даче, благо располагалась она совсем неподалёку от небольшого городка в трёхстах верстах от душной и пыльной столицы.

Здесь-то он и облюбовал небольшое кафе на базарной площади. Главной достопримечательностью заурядной забегаловки был её хозяин и повар в одном лице — приветливый армянин Ашот. Сын Закавказья установил кухню посередине основного зала. Новшество сократило посадочные места в этой точке общепита, но имело и ряд преимуществ: люди могли наблюдать за приготовлением своего блюда, корректировать рецептуру, а заодно убивали время — пересказывали Ашоту последние новости, услышанные в городе и по телевизору. Ловко орудуя своими огромными волосатыми лапами, добродушный армянин приправлял особыми специями готовящийся шашлык, люля, долму и с шутками-прибаутками выдавал клиентам необычайно вкусные и ароматные порции.

Атмосфера заведения была по-домашнему гостеприимна, но случались и происшествия.

— Захожу я с приятэлэм в одно московское кафе, чут ли нэ в цэнтрэ, рядишком с Крэмлём, — делился подробностями своей поездки в столицу хозяин. — Спрашиваю у официанта-таджика: «Пиво разливное эсть?» «Эсть», — говорит он. «Принэси!» Приносит что-то в стэклянной бутилкэ. Я ему: «Паслушай, дарагой! Я тебя русским язиком с армянским акцэнтом папрасил принэсти разливное пиво. А ти принёс в бутилке! Бутилочное! Разницу нэ понимаэшь?» «Канэшно, панимаю, — отвечает таджик. — Я же его сейчас в кружку налью, значит, пиво разливное!» Га-га-га! Ти саабражаэшь, Серога? — Он хлопнул по плечу здоровенного детину. — Вы тут, в России, нас чурками називаете, а сэйчас азиаты понаприезжали и такие коры мочат, что мама не горюй! Кто сэйчас достоин этим обидным прозвищэм називаться? Кого обзывать будэшь?

Парубок отчего-то поболтал своей бритой головой в разные стороны, как будто старался что-то найти в ней или по крайней мере поднять на поверхность с глубин памяти умную мысль. Он заметно покраснел, вылупил глаза и с гневом выпалил в лицо улыбающемуся Ашоту гневную тираду:

— Один хрен! Всех чурок на кол! Разбираться никто не станет, кто прав, а кто нет, если какая заварушка случится? Никто! Будет как у хохлов на Майдане: вилы — в бок, обрез — в рыло, коктейль Молотова — за шиворот. Там и поговорим! Так что давай быстрей клепай свой люля и не полощи мне мозги!

— Вот и пагаварыли… Ти, Серога, отчего такой строгий? Это же шютка! Шютка такая, — попытался сгладить ситуацию Ашот.

— «Я меняю шутки на прибаутки» — так мой корефан говорит. А он зря болтать не будет. Не то что твоя волосатая морда! Трепитесь и трепитесь, никакого толку от вас нет. Вы мне все уже вот где! — Парень провёл большим пальцем по своему горлу.

Конфликт назревал на ровном месте. Понимая, к чему это может привести, Ашот отвернулся от не по делу возбудившегося посетителя и угрюмо стал надраивать чугунную сковородку, бормоча что-то непонятное на родном языке. Может, он делился со сковородкой своими взглядами на странную миграционную политику властей, а может, уговаривал её стать его орудием, случись что. Кто же его знает?

Конечно, в забегаловке время от времени вспыхивали и драки: одни не поделят меж собой столик у окна, другие — весёленьких подруг, третьи отказывались поедать кавказские блюда. В их потаённом сознании в одночасье, видите ли, просыпались гурманы, и в сиську пьяная клиентура, насмотревшаяся сериалов, требовала буржуйских деликатесов — устриц и улиток. Ашот пытался угодить всей этой разномастной публике, проявляя невероятные дипломатические способности и навыки миротворца.

Впрочем, со временем инцидентов становилось всё меньше и меньше — заведение «У Ашота» стало пользоваться у местного общества доброй славой.

Зимой в кафе было малолюдно. Летом духота выгоняла посетителей на дощатую террасу. Гулидов же сторонился любого общества и постепенно свыкся со своим затворничеством. Дефицит общения восполнял наблюдениями за местными нравами: хамством привокзальных торговок, забавами местной братвы, слоняющейся в поисках подвыпивших фраеров на железнодорожной станции и халявного пойла, пустыми разговорами обывателей о незавидном положении с кормами для скотины, видах на урожай, заготовке солений.

С приходом тепла чуть ли не каждый провинциал считал своим долгом отметиться на базарной площади. Кто-то приходил сюда за покупками, кто-то — за новостями. Для иных поход этот был нечто вроде выхода в высший свет: дамы — обитательницы окрестных развалюх — прихорашивались, выгуливая отдающие нафталином платья и юбки. В воздухе здесь стоял стойкий запах жареных семечек, прокисшей капусты, плесени от не успевающих высохнуть луж и гнилых досок, по которым и перемещались люди, минуя грязь и лужи, демонстрируя при этом чудеса эквилибра…

Пока Гулидов пребывал в обывательской неге, в столице произошло событие, в корне меняющее привычный ход жизни отставного пиарщика.

***

— Сегодня я подписал закон о возвращении прямых губернаторских выборов, — объявил по телеящику большеголовый человек в традиционно синеватых оттенков однотонном костюме и завязанном на шее большим узлом галстуке.

Гулидов приподнялся на локтях и всунул свой зад поглубже в чрево старенького расшатанного кресла. То в свою очередь проскрипело невнятным фальцетом, но нащупало точку равновесия и, вопреки законам физики, не развалилось под ответственным грузом.

— У-у-у, слабину дали, — поморщился он. — Тоже мне вертикаль! Пришли к тому, от чего ушли. Снова нацики да урки головы поднимут.

Два стареньких цветных телевизора этажеркой возвышались на тумбочке. Он перевёл взгляд на экран прибора номер три, взгромождённого в отличие от двух других на невысокий платяной шкаф. Там очередной шутник-телеведущий в цветастом пиджаке, напоминающем халат деревенской бабульки, травил спич о критериях выбора невесты. На Первом канале российского ТВ, как это ни странно, сватали заморского гостя — низкорослого живчика-итальяшку. Собрат Берлускони — такой же лысеющий и престарелый, как его знаменитый земляк-ловелас, — выбирал в жёны статную русскую девицу. Он без умолку лопотал ей ласковые слова, корчил умиротворённые гримасы. Не дожидаясь согласия зардевшейся дивчины, апеннинец моментально прижал потную головушку к шикарному бюсту невесты, тем самым недвусмысленно обозначив главное направление своего натовского удара.

— Хотя… Хотя нет худа без добра, — вернулся к теме дня Гулидов, оставив парочку миловаться без него на глазах многомиллионной зрительской аудитории.

Он потянулся было к коробке с материалами последней избирательной кампании, что пылилась в углу его тесной квартирки, но убрал руку. Очнись, дружище, на дворе другие времена! «В карете прошлого далеко не уедешь!» — вспомнил он переделанную горьковскую фразу. Походил в размышлениях по комнатке. Вышел во двор. Там ветер нещадно трепал выросшие по краям участка берёзы. Повалил снег. Настроение заметно улучшилось.

«Пришла и к нам на фронт весна, солдатам стало не до сна…» — вдруг стал он напевать слова давней фатьяновской песни, чему сам несказанно удивился.

***

От «Южки» до «Марьиной Рощи», где Гулидову была назначена встреча, ехать в вагоне метро с одной пересадкой минут сорок. В начале одиннадцатого в подземке народу немного. Офисный планктон в своих конторках уже давно стучит по клавиатуре компьютеров, пенсионеры в это время без особой нужды не ездят, гостям столицы вроде как ещё рановато. «Подремлю», — решил Гулидов и, уютно пристроившись на крайнем сиденье ближе к двери, сдвинул пониже козырёк кепки. Неожиданно его взгляд уткнулся в босые ноги с разбухшими, исковерканными пальцами, торчащими из-под лохмотьев джинсовых брючин. Тёмно-сиреневые ступни представляли собой неопределённую субстанцию обмороженных человеческих конечностей с комьями прилипшей к ним грязи и запёкшейся крови. Это неестественное для зимы явление заставило содрогнуться не только нашего циника, но и соседей по вагону. Мужчина без обуви немного замялся у входа в вагон, не решаясь в таком затрапезном виде присесть на свободное место. Затем он, по-видимому, решил, что стоя привлекает к своей внешности больше внимания пассажиров, и занял крайнее место аккурат напротив Гулидова.

Поезд тронулся с места. Что бы потом ни делал в пути Гулидов — заставлял себя думать о чём-то постороннем, читал подхваченную у распространителя газетку или пытался задремать, — глаза сами находили израненные ступни бедолаги, которые тот, как ни старался, не мог никуда спрятать от недоумённых взглядов попутчиков. Чувствовалось, что лишенцу и самому было неловко и стыдно пребывать в столь щекотливом положении. Но деваться ему было некуда, оставалось только потирать одну ногу о другую, борясь с пронизывающим тело холодом и сквозняками подземки. «Ну, хорошо, — сдался мысленно Гулидов, — давай поразмыслим, кем он может быть. Гастарбайтером? Не похож — физиономия явно русская. Жена, подлюга, выгнала? И это мимо. Бывают, конечно, стервы, но, чтобы так издеваться над человеком, нужно не в столице жить, а ещё и на службе в гестапо или у бандеровцев состоять. Пьянчужка? Тоже в молоко — из одежды на нём вполне приличные рубашка, свитер, джинсы. Забулдыги в цивильном обычно не ходят. Смотрит в пол виновато, опустил низко голову — явно ему конфузно. Пострижен аккуратно. Щетина, правда, двухдневная — выдаёт загулявшего или сбившегося с пути бедолагу. Как же он побредёт дальше босой по снегу, обильно сдобренному коммунальщиками реагентами, которые разъедают обувь, не говоря уже об обнажённой подошве человека?»

«Станция „Чистые пруды“, переход на станции „Тургеневская“ и „Сретенский бульвар“», — булькнуло в динамике. Гулидов нащупал в кармане несколько купюр и вложил их в руку прикорнувшему мужику. Тот посмотрел на него удивлёнными, добрыми, как у сенбернара, глазами и опять стыдливо склонил голову. Что-то подсказывало Гулидову — это была не последняя их встреча. В расшатанном от увиденного в метро состоянии он выскочил из вагона и направился в офис к уже знакомому нам «золотому унитазу».

***

В кабинет к Рвачёву его препроводил услужливый, широкоплечий шкаф-охранник. Всё время следования по длинному коридору тот почему-то ощупывал левую полу своего пиджака, словно там у него поселилась хлебная жужелица, сигнализировавшая о приближающемся обеденном перерыве. Так и есть — шеф изволил потчевать в комнате отдыха, обставленной на европейский манер. Викентий Ларионович подходил к этому действу самым наисерьёзнейшим образом: серебряная посуда была расставлена как войска на параде — вилочка к вилочке, ножичек к ножичку. На столе возвышались бутылка коллекционного вина из винограда «мавруд», антикварные кубки и ваза с вензелями забытых рыцарских эпох. Казалось, в таком антураже на тарелке, украшенной царскими гербами, должен красоваться, по крайней мере, фаршированный фазан с паштетом или перепела в сметане и с сырными кнелями.

Однако перед Рвачёвым стояла широченная ладья с японскими сашими — ломтиками хираме, морского леща, марлина, банального лосося. Чуткий нос Гулидова уловил раздражающие вкусовые рецепторы запахи соевого соуса с васаби и маринованного имбиря. Налившиеся питательным лоском щёчки его бывшего комсомольского товарища, после развала Союза вкусившего прелести банкирской жизни, разрумянились. По мере поглощения рыбьих тушек они постепенно увеличивались в размерах, приподнимая на своих округлостях нелепо оттопыривающийся пушок рыжих бакенбард.

— Садись, бля, — жующий указал на стул напротив себя.

— Присяду, — парировал Гулидов.

«Гавнюк! Даже перекусить не предложил». Но трапезничать с таким уродом ему уже расхотелось.

— Мне с тобой миндальничать некогда, я сразу к делу, бля.

— Валяй.

— Мои друзья там… — банкир посмотрел в потолок, — решили сыграть по-крупному — попилить один большущий регион, бля. Ну, сам понимаешь… нужен чел с опытом, который займётся этим аккуратно, без надрыва. Я рекомендовал тебя. Не возражаешь? Чем сейчас занимаешься? Опять, небось, девок по саунам тискаешь, как раньше…

Гулидов хотел было что-то ответить, но куда уж там вставить слово. Да этого от него, в принципе, и не требовалось.

— Разгул сепаратизма на окраинах государства нашего, бля! — начал высокопарно Рвачёв.

Особый комизм этой фразе, произнесённой с набитым заморской снедью ртом, придала тушка самой обыкновенной креветки. Она проскользнула между деревянных палочек и шлёпнулась аккурат в чашечку с соевым соусом.

Банкир поморщился, приложил салфетку к бледно-фиолетовому галстуку «в огурцах» и с нахлынувшим вдруг остервенением продолжил:

— Помнишь, Абрамович был губернатором Чукотки? Все над ним ещё посмеивались, бля. Но он — чудак, как ты догадываешься, только на первый взгляд. За это время его команда там здорово окопалась. Ты много слышал сводок с полей о рекордах по добыче золота или ещё каких благородных металлов в этой самой Чукотии? То-то! Тишина. А денежки любят тишину! Носом чую. Ушёл Ромыч, «Челси» свою лелеет, а дело его живёт и процветает. В тишине и снежном безмолвии. Это, считай, наш форпост на дальних берегах, бля буду!

Рвачёв хотел было опять сделать величественный жест, но покосился на креветку, разбухшую в соусе, и передумал.

Гулидов, конечно, мог потребовать пояснений: при чём тут Чукотка, форпост и сепаратизм? Но не стал. Надо будет — сам расскажет. Слишком хорошо он знал породу таких людей. Уж коли им что-нибудь в голову втемяшится, то они нипочём не отстанут, всех на уши поставят. А если впереди ещё и бабло замаячит, то туши свет и записывайся в Красную армию.

— Вот ты думаешь, эти сашими — такая примитивная японская еда? — Банкир для наглядности расплющил один рол. — Ошибаешься, сердечный! Иероглифы в названии этой безделицы означают «проколотое мясо». Рыбе прокалывают мозг, бля, чтобы она не мучилась и не вырабатывала молочную кислоту. Так жрать её полезней для здоровья. Представь себе, бля: самураи и об этом думают, когда даже столь бесполезную ракообразную тварь жизни лишают. Мы-то о таких мелочах не задумываемся, бля!

Вот и мы, то есть я со товарищи, хотим нанести такой же мощный, но точечный удар. В атрофированный на нефтегазовых харчах мозг кремлёвской элиты. Огромная часть страны, считай, бесхозной под ногами валяется. Со всеми её золотом, газом, алмазами, нефтью, углём. Горстка аборигенов не в счёт! Но нужно так вдарить, так вдарить, чтобы потом, бля, ни одна тварь вякнуть против этого не посмела! Властям сейчас не до этого — она в евромайданах вязнет, куда миллиарды гринов скидывает. И второй фронт у себя под носом ей открывать ой как не хочется. Мы в Украйне милой чуток потянем с беспорядками, но всему есть предел. Ситуация назрела, бля! Назрела! Понял ты это?

— Хм… — Гулидову наскучила параноидальная речь новоиспечённого фюрера.

— А ты, бля, не хмыкай! Мы тут время зря не теряли. Бюджет нашей баталии свёрстан. Цели определены. Артподготовка уже началась. Слышал, небось, как бородатый философ Другин заявил по ящику, что надо искоренять политический сепаратизм регионов, а особо строптивых поделить на отдельные субъекты? Вот мы и поделим! И распилим, бля! И объединим! Но уже под себя, бля, а не под кремлёвских подсирал. Лучшие же территории с нехилыми запасами присоединим к себе, отбросами пусть инвалиды занимаются. Некогда нам в этой помойке ковыряться, бля! Надо гнать аборигенов от океана, создать им на границах буферные зоны из национальных районов. А недра? Недра мы должны обернуть в свою пользу. Но это не твоя забота.

— Конечно, как недра делить или активы, так это сразу не моя забота, — буркнул для приличия Гулидов.

— Не твоя! Кишка тонка! Бля! Чего удумал? Ты одиночка. А здесь волки стаей ходят…

Рвачёв с откуда-то взявшейся яростью так сильно бросил японские палочки, что они отпружинили от крышки стола и приземлились на персидский ковёр ручной работы. Банкир поморщился.

— Ну что, берёшься, бля? Пятьдесят тысяч зеленью в месяц. Само собой перелёты, гостиницы, взятки, девки — компенсируем. Собьёшь план, расходы избираловки и вперёд. И не мелочись, бля! Играем по-крупному, без дураков!

— Избирательной?

— Глухой, что ли? Именно — избирательной! Вчера вон Дима выборы губернаторов вернул, бля. Ты телек-то смотришь?

— Три.

— Что «три»?

— Три телека смотрю одновременно по разным каналам.

— То-то, я гляжу, тормознутый ты какой-то… Но это дело поправимое, бля! На морозах и ветрах враз всю эту московскую блажь и хандру изведёшь.

— Решение по возврату прямых выборов — это… вы?

— Не без нашего участия, — довольно крякнул Рвачёв. — Нам нужна легитимная власть. Слышишь, легитимная, считай — народная, бля! А не филькина грамота.

— Чтобы от имени народа этот самый народ и… грабить.

— А ну, цыц! Ишь праведник какой выискался, бля! На самом пробу негде ставить. Напомнить тебе, кого это Рудаков у себя в кабинете Гебельсом называл? А ведь не последним в ельцинской команде слыл человеком! На Гохране сидел в статусе замминистра финансов!

— Кого же в губернаторы ставить будем?

— Не соображаешь? Бля! Меня, кого же ещё! У тебя что, есть ещё кандидатура, бля?

— Ну, тогда конечно, кто же супротив самого Викентия пойдёт?

— Издеваешься или правда так думаешь? Говори прямо, бля! Короче, мне с тобой лясы точить недосуг. Берёшься за это дело или нет?

— Подумать можно? Нешуточную ведь вещь задумали.

— Можно… Но только три минуты. Думай, пока кофе допью.

— Почему я?

— Сам не врубаешься? Ты же родом из тех краёв. Значит, внедряться в местную специфику сподручней. Нациков тамошних и олигархов доморощенных как своих знаешь. Потом ты битый, бля, а за таких вдвое больше дают. И тюремного срока тоже, бля! Ха-ха, умора! Всё, время пошло!

«Двинуть бы ему от всей души в заплывшую салом харю, да жаль руки марать о такую мразь, — размышлял Гулидов, наблюдая, как банкир намазывает на маленькие кружочки оладушек чёрную икру и моментально их глотает. — С другой стороны, задача интересная, чего бы не попробовать? Хотя можно оказаться в очень и очень щекотливой ситуации. И неизвестно, куда ещё кривая дорожка выведет. Это у них на бумаге и в банкирских расчётах всё стройно и ладно. Бизнес-план, понимаешь. А как что не в тему, так скидывай белые одежды, натягивай армейский камуфляж. Привыкли людишек не за фунт изюма пачками скупать, а строптивых и неугодных в бетоне хоронить. И как таких уродов земля носит? Что-то никак, сколько ни твердили миру, не срабатывает идеалистический закон о добре, всегда побеждающем зло. Ой, не срабатывает… Или всё настолько смешалось в доме Облонских, что без очередной революции не обойтись? Видимо, не надоело ещё людишкам крушить всё без остатка и на руинах заново строить подобие новой жизни, которое в итоге оказывается ещё более уродливым отражением своего прошлого. И только такие прохвосты, как мой приятель, и могут поймать в этой клоаке золотую рыбку. И ловят же!»

Гулидов лихорадочно соображал: «Задача рвачёвская на порядок труднее, чем раньше будет. Как бы без башки не остаться. Хотя… если сейчас откажусь, то не факт, что не упрячут в психушку: мол, много знал, изображал из себя Аллена Рэймонда¹. Тогда точно никогда больше не позовут, уж больно много он мне рассказал. Вон как желваками ворочает, хотя прямой заинтересованности для вида не подаёт. Другого выхода Викуша мне не оставил. Придётся соглашаться. Как говорится, Бог не выдаст, свинья не съест».

Гулидову отчего-то стало смешно от сравнения банкира с этим неряшливым животным. В его воображении предстал свинарник, на полу которого в грязи сидели банкиры в белых манишках, пожиравшие нечистоты. Жрецы золотого тельца при этом причмокивали, нахваливали друг другу отбросы пищи и толкались в очереди к банкомату, стоящему посредине зловонного помещения. Они пытались засунуть свои золотые кредитки в его приёмник, чтобы получить наличные для продолжения пиршества.

— Хорошо. Будь по-твоему. — Гулидов постарался вложить в интонацию как можно больше безразличия.

— Вот и ладненько, — отчего-то сразу обрадовался Рвачёв. — Чего ломался, бля? Работать будешь в тесной связке с ДТП. Да не стремайся так — с Дмитрием Тимофеевичем Податевым! Он из бывших фэсэошников, полкан. К телу был приближённым. Толковый, бля! Но будь с ним настороже. Сам понимаешь… Связь со мной через Стеллку поддерживай. Надеюсь, номер её мобильника ещё не забыл? Но знай: если замечу, что ты опять к ней подкатываешь, бля, яйца отстрелю и не задумаюсь. Такого барахла на рынке — только свистни. Ладно, шучу, гениальный ты наш! Вот тебе подъёмные, так сказать. Сдачи не надо! Гы-гы…

С этими словами банкир выложил на стол две пачки долларов. Новенькие сотенные банкноты, опоясанные широкой бумажной лентой, соблазнительно отливались серо-зелёным цветом.

— Бери, чего пялишься, бля? — заёрзал в кресле Рвачёв.

— У меня два условия.

— Какие на хрен условия? Ты что, с дуба рухнул, бля? Подключены мощные силы, администрация, банки, чиновники, депутаты, эти… как их там… брехуны — политологи, будь они неладные! А он — условия! Ты соображаешь, чего несёшь, бля? Или в своём Мухосранске вообще поляну не сечёшь? Это тебе не в грядках, бля, ковыряться!

— Первое, — прервал Гулидов желчный панегирик Рвачёва, — не называй меня впредь «сердечный». Это раз. И второе — мне нужно право на один выстрел.

— Чего-чего? Чего тебе нужно? Ну ты, бля, загнул! Из Царь-пушки, что ли?

— Контрольный выстрел. И чтобы твои прикормленные менты меня прикрыли.

— Месть, что ли? Ты давай, бля, не гони…

— Рвачёв, мы оба знаем, что в любой избирательной кампании, особенно такого масштаба, заводится крыса. За бабло или какой другой интерес одного штабиста наверняка конкуренты на крючок возьмут. И я сам должен с ним разобраться. Сам, слышишь? Иначе работать на тебя или, как там… на твоих я не буду.

— Не будет он! Да кто тебя спрашивает, бля? Будет он, не будет он… Что-то личное?

— Личное. Никак от прежней заварухи не отойду. Помнишь? Больше десяти лет прошло. Всё перед глазами. И сука та… Надо не исключать повторения пройденного и быть готовым к отпору.

— Если бы не… Ну, да ладно, хрен с тобой, будет у тебя такой шанс, бля. А там поглядим.

— Запомни, ты слово дал.

— Запомню, запомню, бля. Катись, достал ты меня.

Банкир махнул на собеседника рукой и переключился на другие дела: подозвал маячившего неподалёку помощника в белоснежной рубашке и тёмно-сером костюме, похожего на отличника-переростка, и что-то стал тому громко выговаривать.

Гулидов рассовал пачки долларов по внутренним карманам и покинул неприятную компанию.

Примечания

1

Известный американский политтехнолог, специализировавшийся на «чёрных технологиях».