С парусами по жизни. Часть 2.1. Онежско-Ладожские приключения

Алексей Ушаков

«Онежско-Ладожские приключения» охватывают период в 20 лет.Это наша Жизнь, наши мысли и наш трёп на камбузе, как когда-то в прошлом веке, треп нашего поколения на кухнях в «хрущевках». Это и наша исповедь себе и Богу, это и парус, и Ладога, и приключения, и истории из жизни. Более 700 фото и карт стоянок. Книга в двух частях Часть 2.1 и Часть 2.2. Книга содержит нецензурную брань.

Время больших надежд и разочарований. 2004-й год

…а с небосклона бесшумным дождем падали звезды,

Вон снова упала, и я загадал живым вернуться из…

Владимир Высоцкий

Оставалось сделать последнее усилие — всё бросить, подняться с дивана и отправиться в Тверь, где у причала яхт-клуба в устье Тверцы стоит яхта, а Боцман Володя ждёт моего приезда, чтобы тут же отдать швартовы и уйти на Онегу подальше от этой суеты… Положение дел в Стране в целом и в бизнесе было не очень. Многие так и не могли оправиться от дефолта 98 года. С избранием Путина появилась надежда, что что-то начнет меняться в лучшею сторону — тогда мы еще думали, что все зависит от Президента.

Вот и у нас дела были не супер. Работу Клуба (ROSC) фактически прикрыли налоговые органы и изменившееся законодательство, и я болтался без дела; супруга как финансист, аудитор и налоговик была востребована и работала на серьезных должностях в крупных компаниях, но огромная нагрузка, ответственность и стремление всех обходить Закон подталкивали к уходу и созданию семейного бизнеса. «Микруху» и швертбот «Мева» пришлось продать. На черный день оставил виндсерфинг в полном комплекте и параплан с мотором — рука не поднималась. Надо было на что-то содержать «Дюфур», дачу и осуществить летний поход на Онегу — нет смысла держать яхту на кильблоке, она должна рассекать воду, а платить так и так приходится. Многие считают, что можно что-то купить (машину, дачу, яхту, квартиру…), но не пользоваться — нееет, от этого сужается время возможностей, останавливается развитие жизни и утекает ваш потенциал. Вещи дешевеют, не принося ничего. А длительные походы на яхте в места безлюдные дают возможность уйти от всего негатива жизни, переключиться, взглянуть на все со стороны, подумать, набраться сил и новых идей. Недельные туры в Европу — это просто развлекуха.

Надо было как-то зарабатывать и окупать расходы. Решили начать развивать «чартер» на Онеге или Ладоге. В Клубе был такой проект, и мы возили все документы по проекту во Францию и Германию, предлагали чартерным компаниям продавать наши лодки с капитанами на Ладоге и на Онеге. Люди там отказались, сочтя, что мы недооцениваем риски хождения по этим водоёмам, обеспечение лодок и людей всем необходимым и не можем гарантировать быстрой спасательной операции. Иностранцы опасались к нам приезжать, а наши нет, и мы решили пригласить людей и покатать их на яхте на Онеге. Совершенно неожиданно, уж и не помню кто, рекомендовали нас двум девчонкам из Белоруссии. Катя была начальником юридического отдела у Лукашенко, а её подруга Наташа кем-то там в дипкорпусе. Зачем они поперлись в Россию на Онегу пройти «парусную» практику, нам было с Боцманом не очень понятно, но на безрыбье, как говорится… А тут еще и мой одногруппник по МИФИ Никита изъявил желание поправить нам финансовое положение, а там подтянулся и начинающий яхтсмен Андрей, которому я помог купить Французскую яхту «Beneteau Fist-211», чтобы пройти практику переходов по каналам и шлюзам и походить на Онеге. Так получалось, что с походом из Твери на Онегу и обратно и хождению на Онеге с «клиентами» выходило около 50—55 дней. Небольшое участие каждой стороны, и все вопросы решались. Яхта — это здорово, но всё стоит денег, и немалых. Например, за стоянку лодки, как моя, в яхт-клубе в год надо выложить 60—120 тысяч рублей. Плюс расходы на кран минимум два раза в год, на техническое обслуживание (ТО) всех систем и агрегатов, на сезонную консервацию и расконсервацию и на судовую кассу для осуществления крейсерских походов. Питание на яхте обычное трехразовое, как дома, вот и считайте, сколько это стоит.

Готовим лодку к спуску на воду и походу

По тем временам сети продовольственных магазинов по стране не были так развиты, как сейчас, и нам приходилось основные продукты закупать в Москве. Наши шмотки и куча продуктов на два месяца загружались в мою «АУДИ-А6» в салон под крышу и ехали с нами на лодку, которая стояла тогда в Твери (стоянка дешевле) уже на воде у причала. Я привез всё это и Боцмана в Тверь и уехал в Москву — оставлять машину на неохраняемой стоянке в Твери не решились.

Потом до Твери я добирался электричкой. Для меня это было экзотикой (я с пятого курса института я не вылезал из машины) и не рассказать о том, что творилось тогда в электричках и о чём говорили совершенно незнакомые люди, я просто не могу. Напомню — это был 2004 год.

На платформу нас не пускали и держали перед турникетами до прихода электрички — лавочек не было, приходилось стоять и толкаться с соседями. Раньше такого никогда не было — электричка, как правило, приходила минут за 15—20 и пассажиры неспешно шли и занимали места, раскладывали ручную кладь на полки, сидели и смотрели в окно или читали, вагоны были чистые. А тут: пришла электричка, пассажиры вышли, и нас запустили в душные грязные вагоны. Электричка набилась до отказа и отошла практически без опоздания. Мне удалось занять место у окна, работая локтями внаглую — с моим позвоночником стоять часа четыре до Твери не вариант. И так поступали все, кто посильнее. В результате молодняк сидел, а старики и старушки торчали в проходе. Сразу же, один за другим, стали появляться женщины и мужчины с огромными сумками через плечо, разных возрастов, на все лады рекламирующие и продающие свой товар. Они пробирались по проходу и совершенно беспардонно теснили стоящих людей, не взирая на их возраст и пол, демонстрируя свой товар. Они шли нескончаемым потоком и сменяли друг друга в хорошем темпе. Провезли инвалида с гитарой, исполнившего с надрывом песню про Афган. Все это напоминало телевизионную рекламу, только более навязчивую и менее профессиональную. Это действо быстро достало меня, но ничего не поделать: в руках не было пульта, нажатием кнопки которого можно сменить картинку или выключить звук. Потом мне подумалось, что если сделать картинку черно-белой, то всё это вкупе с грязью, духотой и нагло ведущими себя подвыпившими пассажирами напоминает мне картинки из документального или художественного кино про годы революции и гражданской войны — докатились, блин.

В вагоне было жарко, душно и шумно. Поезд тащился уже три с половиной часа вместо двух сорока пяти по расписанию. Народ таращил глаза и хватал ртом воздух, хоть окна некоторые и были открыты — кондиционеров не было. Все громко разговаривали, стремясь перекрыть говор других и шум из открытых окон. Особенно отличалась молодежь, стоявшая и сидевшая кучками, пьющая пиво и ругающаяся матом. На них никто не обращал внимания. У окон сидело две группы неопределенного возраста и бандитского типа, они играли в карты, ругались матом, два человека из них курили. Народ возмущался, но его посылали на… просто и откровенно. Творился беспредел, пришедший к нам в 90-х вместе с перестройкой, демократами и либералами и с их теорией толерантности и либеральных свобод — вседозволенности, а на деле откат далеко назад. Контраст с тем, что я привык видеть в электричках во времена студенчества, поразил и ошеломил меня. Перемещаясь на машине, я не видел такого падения нравов. Раньше, в СССР, в вагонах было чисто, и никто не мог себе позволить ничего лишнего — народ бы одернул, да и милиция ходила и следила за порядком. Людей пожилых уважали, им уступали места, а тут они были стороной слабой, все были вынуждены стоять. Мне стало стыдно, что я сам, работая локтями, пробрался к окну. Но потом подумал, что боролся за место с наглыми парнями, что остались без мест, и теперь зло смотрят на меня из прохода. Моё удивление заметил опрятный старичок напротив, по виду профессор времен 50-х, и подождав, когда я перестану проглядывать журнал, завязал беседу:

— Кхе, кхе, Вам, видно, не часто приходится на электричках ездить? Удивлены? Большие перемены, да? Понимаете, что происходит?

— Стараюсь понять, да не все удается!

— Кхе, кхе, вы мне скажите: почему все перевернулось, особенно, для нас, для стариков? — он наклонился ко мне, чтобы не орать на весь вагон. — Вот я, участник войны, на свою пенсию не могу ничего сделать: ни крышу в доме починить, ни по хозяйству чего-нибудь купить, ни поехать к врачу (а своих-то в деревне теперь нет), а мне на автобусе, электричке и метро полдня ехать надо, а это полпенсии, да еще не принимают врачи! Я вот по здоровью вынужден был из Москвы в деревню податься, там сейчас работается легче.

— Ты, дед, того, небось, в Куликовской битве ещё участвовал, так, значит, не положено тебе, не заслужил, не за то воевал, — «шутят» стоящие в проходе пацаны, которым я не дал сесть к нам на лавочки, и ржут на весь вагон. — Надо было к немцам топать, сейчас бы на мерине ездил бы, а не в электричке трясся, а то непонятно, чего вы для нас отвоевали?

Старик, не обращая внимания на молодняк, продолжал:

— Мы горбатились в полях, в КБ и на заводах, умирали на фронтах, а подонкам все досталось. Лучшие люди полегли в окопах и в застенках. На их костях все построено было. А кто мы теперь и наши дети, и внуки? Никто! Мы отдавали всё, чтобы наши дети и внуки жили лучше, а на деле?

В глазах у деда появились слезы. Ответить было нечего, и все молчали, только один из пацанов со злобой заметил:

— Ничего, скоро мы всех в сортире замочим (крылатая фраза Путина)! — потом он допил из горлышка пиво и кинул бутылку в открытое окно, окатив пеной сидящих на лавочках.

Мужчина, уже в годах, сидевший рядом со старичком, неожиданно оторвался от газеты и вступил в разговор:

— Вот послушайте, что пишут в газетах: «… партии, лидеры и их команды приходят и уходят, делая путь развития извилистым, а аппарат остается… реально, властные функции находятся у аппарата, который заинтересован только в стабильности своего положения и его качественного улучшения» — и не более того, понимаете! Рука руку моет, вот как это называется, и никакого развития!

— Открутить башку можно лишь отдельно взятому зарвавшемуся чиновнику, — продолжил человек с газетой, — да и то тому, кто ворует не по чину, но победить аппарат, то есть систему невозможно!

— Да, скорее всего, это так, — вступил в разговор старичок профессорского вида, — этот аппарат себя воспроизводит из числа родственников и их близких, отторгая всех чужаков. Из недр аппарата выходит правящая элита, которая и определяет, как и куда развиваться стране, как жить всем остальным и куда расходовать материальные ресурсы. А ведь наши интересы сегодня с их интересами не совпадают!

У мужчины в руках была газета «Аргументы и факты» и он цитировал отрывки из статьи про властные элиты.

— А что такое правящая элита? — спросил тот пацан, что кинул бутылку в окно.

— А это та часть общества, над которой не каплет ни при какой погоде, и которая паразитирует на всех остальных! А все остальные — просто рабы, создающие материальные блага, — вступил мужчина с соседней лавки, опережая тех, кому был задан вопрос.

— Возможно, они и правы, — сказал старичок напротив меня.

— У нас прав тот, у кого больше прав, кто сильнее и у кого больше денег и связей, — заявил пацан в проходе и разразился громким смехом, явно довольный собой.

— Вот-вот, — сказал кто-то рядом.

— Чего вот-вот? — продолжил пацан. — А как иначе? Слабаков, что ли, вперед пускать?

Перед бурей

— Причем тут слабаки! — опять вступил пассажир с газетой. — Умные, совестливые люди, способные к созиданию и развитию общества должны всем управлять, а не второгодники и бандиты, ведущие нас в тупик.

— Ну, ты загнул, отец, прямо как лектор общества «Знание». Что скажешь, раньше лучше было? Ничего нельзя, туда не ходи, этого не делай, заграницу нельзя, машину, квартиру не купить, а как жить? Вот, сейчас, бля, все можно, главное, чтобы бабло было. И никто вопросов не задаёт, откуда деньги, Зин? Ха-ха-ха…

— Да, раньше лучше было! Люди были добрее! Раньше как было: каждый входил в положение других, уступал, помогал, уважение к заслугам человека было. Мы не уважаем друг друга, не уважаем Президента, правительство и депутатов, мудаками их называем. А раньше они для нас богами были бы, потому что заботились о людях, а сейчас им плевать на нас!

— Ага, заботились! В лагеря половину народа посадили, поубивали! Эти хоть не убивают! За что тех уважать-то?

Кто-то с соседней лавки поторопился вставить:

— Это пока не убивают и не сажают. Сейчас ни у кого нет никаких гарантий. Сегодня ты член системы, а завтра ты уже на помойке. Вон Ходорковский уже сидит, а был крутой!

— Наворовал, вот и сидит!

— Это же передел собственности. Наворовал, дай другим! Главное во власть, в Кремль не лезть.

— Просто создан такой механизм, который безразличен к своим шестеренкам—исполнителям. Незаменимых шестерен нет. Поэтому каждая шестеренка хочет иметь все и сразу, понимая, что будущего может не быть, — это уже подключился человек интеллигентного вида из прохода, глотнув что-то из пластиковой бутылки, от чего его глаза заблестели и подобрели.

— Вообще, в стране состояние острой государственной недостаточности, — неожиданно заявил человек средних лет в камуфляжной куртке.

— А куда же партии смотрят? — вдруг спросила старушка в проходе.

— Тебе что, мать, коровника не хватает, хочешь в партию вступить?

— Я бы в партию «Родина» вступила, — уверенно заявила бабуля.

— А я бы в ЛДПР пошёл, — вдруг сказал ершистый пацан, — они своих в регионах рассаживают в кресла управленцев.

Все засмеялись.

— А что Вы смеетесь, они правильные вещи говорят, — не унималась старушка про партию «Родина».

Все начали что-то говорить, разом, не слушая друг друга. Поезд подошел к конечной станции, опоздав на два часа. Я поднялся и помог старику снять его вещи с полки, достал свои.

— Удачи тебе, сынок, смотрю, не прост ты…

— И вам не хворать, а насчет власти — люди еще про Сталина вспомнят.

Боцман, сидевший в кокпите с видом машиниста, у которого паровоз «под парами», завидев меня еще на подходе к яхт-клубу на дороге, соскочил на дебаркадер, у которого стояла яхта, подбежал к воротам и открыл калитку — мы обнялись молча и молча пошли к лодке, прыгнули в кокпит, я спустился в каюту, сказав Боцману:

— Заводи дизель, готовься к отходу.

— Кэп, а перекусить с дороги?

— Спасибо, вижу, что ждал и приготовил, но лучше потом, на ходу.

— Ооо, это по-нашему, ура, а то нет сил тут больше сидеть.

Я сделал записи в Судовом журнале (СЖ) и вышел в кокпит в привычной яхтенной одежде, встал к румпелю и скомандовал:

— Отходим, носовой, потом кормовой…

— Есть, сэээр, — с явным удовольствием и хорошим настроением Боцман быстро отвязался и уже отталкивался от дебаркадера футштоком.

На стоянке не было никого, и никто не махал нам рукой и не желал «семь футов под килем» — была яхта, и нет её… Нам телячьи нежности и не нужны, мы народ бывалый, но порядок-то должен быть.

— Кэп, ты какой-то ошалелый, электричка задолбала?

— Есть немного, духота, шум, больше четырёх часов ехали, да ещё разговоры дурацкие и всё о политике. Как медным тазом придавило.

— Сейчас всё пройдет, пойду чайку сделаю с сушками.

Разговор за чаем, когда лодка покидала окраины Твери, сразу перешёл на «производственные» темы — каков будет график перехода. Боцман вытащил в кокпит лоцию, блокнот, карандаш и калькулятор. Стали прикидывать, а сможем ли попасть в прежний график и в те же места стоянок. Путь длинный, более 1000 км, а мест нормальных для ночёвки очень мало и лучше стоять на проверенных.

В шлюзе у Дубны

До шлюза в Дубне нам засветло не дойти. Решили встать в правую часть Новосельского залива, что у острова Уходово, туда, где я хотел строить спортивно-туристический комплекс «Московское море» (писал о нём в первой части).

Место там пустынное, обычно никого не бывает, а тут одинокий дымок с берега, но никого не видно. Мы зашли поглубже и встали на носовой якорь на глубине два метра, чуть не касаясь швертом дна. По обыкновению, искупались в теплой мутноватой от цветения воде. Боцман, зная мой крутой нрав в первые 3—5 дней похода, был молчалив и ждал указаний.

Полный штиль. Вода — зеркало, только старое — все в оспах тополиного пуха. Запахи свежескошенной травы и дыма костра, теплые лучи закатного солнца. Все это унесло меня в воспоминания о выборе этого места для Проекта — тогда была осень, ветер и холодно, а пришли мы сюда на теплоходе. С раздражением я отмахнулся от этих воспоминаний и стал погружаться в волшебный мир предстоящего путешествия. Суета дня отодвинулась на задний план.

Ура! Свобода! В каком смысле свобода? Да в простом — ближайшие два месяца мы сами для себя все определяем: куда идти, как идти, где стоять, что делать и сами за все это ответим. Все проблемы, вопросы, заботы позади! Напряжение последних часов спало, и наступила расслабуха. Всегда перед отходом, месяца за два, я старался переделать все дела вперед на два месяца и дома, и на даче, и на работе, чтобы уйти налегке. Это кажется, что всё просто: сел на яхту и ушёл. Одно дело на недельку сходить — и домой, а другое дело на два месяца и более уйти за тысячи километров, где связи часто нет, откуда не сорваться и домой не приехать. Как ни крути, а на яхте думы о доме, а дома о яхте.

— Боцман, кто-то обещал перекусить, или я ослышался?

— Кэп, усё готово, садитесь жрать, плиз.

Мы поели и сидели в кокпите. Боцман, экономя время и свои силы, положил мне рис с тушёнкой в тарелку, а себе поставил кастрюльку, сказав: меньше мыть, Кэп, извини.

— Последний раз, хорошо, мы же не бомжи, а ты в университете учился.

У нас на яхте заведены порядки в старых традициях: мы нормально сервируем стол, Боцман готовит как «у тещи», за столом нельзя сидеть с голым торсом и в плавках, чтятся старые флотские порядки, о которых потом. Традиции на флоте — это атрибут хорошего тона.

Стоим за кормой сухогруза и слушаем матросов

Боцман мыл посуду, сидя на кормовой площадке, а я привычно сидел в кокпите, вытирал то, что протягивал мне боцман, и мы обсуждали маршрут. Завтра надо встать после рассвета и двигать к шлюзу. Впереди долгий путь на Онегу, и нет смысла тут засиживаться. Мы считали дни — у Боцмана в этот раз было всего две-три недели, на больше его не отпускали. Мы договорились еще зимой, что мы с ним перегоняем лодку на Онегу в Петрозаводск, откуда он уезжает, а ко мне должен приехать матросом/коком приятель Никита, с которым мы будем ходить две недели. Потом он улетает, и ко мне на яхту приедут девочки из Белоруссии, а на перегон в Тверь матросом/коком Андрей, нуждающийся в морской практике. Все же я надеялся и на Боцмана, как без него, пусть он вернется хоть на перегон яхты. Был составлен график приездов и отъездов и занесен в СЖ — такой понедельный календарь, в котором я с завтрашнего дня начну вычеркивать завершенные дни.

Давление растет, а погода все портится и портится. Начал моросить дождь. Как быстро меняется погода, а ведь из Твери выходили при ясном небе. Небо ровно-свинцовое и только там, где садится солнце, образовалось окно, через него резко ударил сноп солнечных лучей, подсветив все и увеличив контраст. Мгновение, и тучи надвинулись, все померкло, небо стало серым и тоскливым — как вспышка фотоаппарата и кадр в памяти. В городе мы этого не замечаем, а здесь это меняет настроение и ощущение Мира.

Разошлись по каютам. Я приоткрыл люк и лег. Сразу вспомнилось, как два года назад мы стояли тут двумя лодками вместе с нашим приятелем на «микрике».

Из воспоминаний о яхтенных происшествиях

Мы стояли в Новосельском заливе, на Иваньковском водохранилище. Дело было под ночь, начиналась гроза, накрапывал дождь. Я лежал в носовой каюте и читал книгу. Вокруг громыхало. Чувствовалось, что гроза приближается — всё меньше времени проходило от вспышки молнии до звука грома. В какой-то момент одновременно сверкнуло и громыхнуло так, что я сразу оглох и перестал различать звуки, а вокруг стало светло, как бывает в зале, где включены софиты. Причём свет сначала включали, как бы поворачивая реостат, а потом он начал спадать, яхту тряхануло.

Я инстинктивно выбросился через верхний люк и распластался на палубе на баке. Было тихо и поливал дождь. Рядом со мной, распластавшись на палубе, лежал Масик с закрытыми глазами и тяжело дышал. Из лодки в кокпит вылез Боцман, держась руками за уши и качая головой, как после контузии. Всё было как в тумане — глазам не хватало резкости, но зрение постепенно восстанавливалось. Прошло несколько минут, и я поднялся. Прошлепал голыми ногами по мокрой палубе в кокпит. Боцман точно был контужен. Мы сидели друг напротив друга молча, потом начали улыбаться и рассмеялись. К нам присоединился Масик, он пытался пару раз тявкнуть, но у него не получилось, он фыркнул и устроился у меня на коленях. Смеялись долго — это был выход из шока, который мы испытали. На «микрике», что стоял рядом, из каюты шел дым.

Потом выяснилось, что и у нас, и на «микрухе» сгорело все электронное оборудование, которое было заведено на мачту или работало в этот момент. Свидетель на берегу, чей костер так и дымил, сказал, что в нас попала молния.

Да, все приборы, что имели выходы на мачту, сгорели, но молния не тронула GPS-навигатор. Все металлические детали на палубе и мачта с вантами и штагами у нас заземлены на шверт и чугунную плиту под днищем яхты.

На «микрике» загорелась проводка под подволоком, но ее быстро погасили, также сгорели приборы, и, кажется, что-то было с «подвесняком».

А Эдди после этого случая сделался каким-то другим, философом, что ли, начал ходить к парикмахеру, полюбил смотреться в зеркало и стал строже, хитрее, принципиальнее: что решит — сделает обязательно.

В дождь хорошо спится. В пять утра встали с большим трудом, сразу подняли якорь и ушли в сторону Дубны. На подходе связались со шлюзом, и диспетчер сказал, что мы можем заходить за сухогрузом.

Мы стоим прямо у кормы небольшого сухогруза и невольно слушаем разговор двух матросов на корме, что курят, сидя на лавочке прямо рядом с нами (слышно не все):

–… руководитель страны (наверное, речь о Президенте) — это государственный муж, приходящий, как мужик, в новую семью с десятком детей и сотней родственников, которые смотрят на него с широко раскрытыми ртами, и все кричат: дай! дай, дай! — матрос затягивается глубоко, выпускает дым, стряхивает пепел за борт и продолжает:

— Новому папаше, чтобы брак не распался, нужно со всеми найти общий язык, блин, и старых фаворитов убрать — друзья есть и свои.

— Да, блин…

Матрос сидит к нам спиной, наклоняется к приятелю, что-то говорит и его не слышно.

— Кэп, слушай, какой у нас народ политизированный, даже матросы на швартовых о политике говорят, — Боцман.

— Да хрен с ними, надоело это уже.

Капитан сухогруза по громкой связи дал команду снимать швартовы, и матросы ушли. Ворота шлюза открылись, сухогруз начинает движение. Его корма удаляется, а мы и не заметили, как прошло шлюзование, получая урок новой семейной жизни — интересно матросы пляшут.

Час за часом мы уходили на Север к заветной цели на встречу с Онегой, проходя знакомые уже места, ставшие родными. Даже на ночную стоянку мы вставали, говоря: пошли на наше место, где стояли. Мы двигались в светлое время, вставая за час до наступления темноты и выходя на маршрут с рассветом. Если и тратим время утром, то только на купание.

Вот такие картинки мы видим каждый вечер в пути

Светает. Ночной туман еще не ушел с реки, а из «заводи», где мы стоим, и вовсе. Вода теплая и парит. Медленно спускаешься по трапу, и без плесканий и оханий, чтобы не спугнуть утреннюю тишину и восходящее солнце, опускаешься в воду и неторопливо крадучись плывешь, погружаясь в туман. Очертания лодки размыты. Солнце поднимается, вот мачта освещена, а вот и палуба, а Боцман, пока купается Капитан, готовит чай с бутербродами и ждет, когда я поднимусь на борт, а потом уже опускается в воду сам. Он знает, что Кэп не любит шума-гама в воде и оханий, и суеты в кокпите, да и лодку покидать нельзя — всегда кто-то из «понимающих» должен оставаться на яхте, это хорошая морская практика. Пьем чай минут 5—10 и поднимаем якорь. Выходя на фарватер, слушаем эфир на 5-м канале. Обычно на фарватер лодку вывожу я, а Боцман выносит в кокпит лоцию, бинокль, если нужно, одежду, что-то пожевать и меняет меня, а я иду заниматься любимым делом — заполнять СЖ и дневник.

Второй год мы идем без Эдди, и нам его сильно не хватает. Когда уходит друг, уходит часть тебя. Когда мы проходили нижнюю Шексну, там было место такое, километров пять-семь протяженностью, где жили огромные слепни — кусачие такие мухи. И мы всегда вспоминали, как Эдди, сидя в кокпите, ловил ртом пролетающих слепней. Он сидел в стойке «смирно» и только делал выброс морды вперед, хватая пролетающую муху. А Боцман, весь укутанный и в маске для ныряния, стоя на румпеле, бил мух полотенцем и кидал Эдди, который ловил добычу пастью на лету.

Пройдя Вытегорский маяк, мы взяли курс на Большой Клименецкий, чтобы сразу заночевать на Кижском фарватере и сходить потом в Кижи, а уж там видно будет. До места назначения топать нам было около 75 миль, а это примерно 15 часов хода. Как заходить в губу будем — с запада или с востока, определимся по ходу, какой ветер будет и как пойдем, а там, глядишь, еще миль 15 прибавится. Неплохой переход для одичавших в каналах и шлюзах яхтсменов.

В бухте «восточной» на Б. Клименецком

Однако, по ходу планы поменялись вместе с изменением погоды и ветра. Идти пришлось в лавировку на встречный ветер и волну. Было принято решение зайти в бухту Восточную на южной оконечности острова Большой Клименецкий. Детского спортивного лагеря, что стоит тут ежегодно, еще не было, и мы встали к дебаркадеру школы при входе в бухту. Как обычно, решили стоять пару дней. Поставить сеть, купаться и выспаться. Грибов пока не было. Часто шли дожди и грозы. На третий день мы выбрали «окно без дождя» и перешли на Кижский фарватер, затем встали за небольшим островком, искупались, покормили комаров и пошли слушать переговоры капитанов пассажирских кораблей. Часто, перейдя с пятого канала на «оговоренный», капитаны общались по-свойски, наверное, лежа в каюте. Подобное мы наблюдали и слушали с Боцманом много лет спустя, стоя в Стамбуле в ожидании конца шторма, и слушали наших ребят на сухогрузах, что десятками стояли на рейде Стамбула. Это как хороший радиоспектакль — развлекуха и источник информации.

Утром долго выжидали, когда прекратится дождь. Нам до заповедника ходу минут 30. Мы видели, как мимо острова к Кижам прошли два четырехпалубных «пассажира». Отвязались от берега, подняли якорь и неспешно пошли искать место, где пристать к берегу или причалу.

— Кэп, подходим! Вон купола, — Боцман уже суетился с якорем и концами.

— Не торопись. Там к причалам не подойти, корабли стоят. Может, обогнём остров левым боротом и к магазину, к деревушке?

— Там яхтсменов не любят.

На подходе к Кижам

Мы обходили остров, рассматривая храм и берега в бинокль, ища место для стоянки. Но наш взгляд постоянно упирался в таблички «ПРИСТАВАТЬ НЕЛЬЗЯ» или «ЯКОРЯ НЕ БРОСАТЬ». Наконец, подошли к рыбацкому пирсу на дальней оконечности острова, где было несколько домов и магазин. Положив с кормы якорь, подошли носом к пирсу и уперлись в табличку «Туристам НЕ вставать». Решили сходить по очереди, или пусть Боцман будет разведчиком, сходит в музей, храм и магазин. По времени на это отводилось полтора часа. Сам же я занялся приборкой в каютах и просушкой хлеба, который хранился в белых холщовых мешках. Погода этим летом выдалась дождливая, и хлеб из-за влажности постоянно плесневел.

Разложив хлеб в кокпите, под солнцем, я прилег в кают-компании, и уж начал было дремать, как был поднят стуком в борт. Поднялся на палубу и увидел стоящего на пирсе милиционера — молодого парня лет двадцати пяти. В одной руке тот держал рацию, в другой — велосипед.

Пока я говорю с блюстителем порядка, пришли за нашим хлебом

— Вы капитан?

— Да.

— Вы знаете, что здесь нельзя приставать?

— Да.

— Тогда прошу отойти от пирса и стоять на якоре.

— Боцман пошёл в магазин и скоро вернётся. Я каждый год здесь бываю и пристаю именно здесь, нам заповедник не нужен. Мне будет трудно одному подходить к пирсу — место здесь неудобное, да и ветер боковой сильный. Может, разрешите постоять до возвращения Боцмана?

— Ладно, но не больше часа.

В знак благодарности я протянул милиционеру 50 рублей, по московской привычке:

— Спасибо! Держите на пиво, погода-то шикарная.

— Я не пью!

— Ну, пригодится…

— Нет! Это вам не Москва, где все продается и покупается и менты продажные…

— А вы что, там бывали?

— Да, бывал. К земляку своему заезжал. Он здесь работать не смог и подался в столицу к родственнику, так тот его в гаишники устроил. Теперь отрабатывает.

— Ну и как?

— По-вашему, он как человек живет, а по-нашему, как бандит.

— А у вас что же, этого нет?

— Да нет, почти. Все на виду. Это у вас там людей, как деревьев в лесу, не уследишь!

— Что же вы не остались в столице?

— Мне и здесь хорошо. Здесь Родина.

— Скоро здесь никого не останется, Родина о вас забудет.

— Да, людей все меньше. Но ничего, Бог даст, поднимемся! Россия вообще если возродится, то только окраинами! Так, договорились — через час уходите!

Милиционер уезжает, а я только теперь замечаю гвалт и кружение чаек над кокпитом, которые стремятся схватить и поднять в воздух батон белого хлеба.

— Вот они, местные менты и гаишники!

Боцман осмотрел заповедник, узнал, куда лучше приставать и с кем договариваться, если подойти к пассажирским причалам с другой стороны — с парадного входа, куда подходят четырехпалубники, и мы отошли, как я и обещал служителю правопорядка.

Боцман Володя, в ожидании команды Кэпа: «забрать конец»

Шардоны на Онеге это одно из самых красивых мест. Не побывать там нельзя. Мы уже хорошо изучили акваторию островов и знаем, как подходить, где встать. Это сейчас на яхтах стоит столько современных приборов — и эхолоты вперед смотрящие, и навигационные системы в кокпите, и радары, и приемники погоды, даже неинтересно ходить становится, а раньше вообще ходили по бумажным картам и компасу, по пеленгам. Эхолоты не у всех были. Эти острова — любимое место яхтсменов из Петрозаводска, и у каждого своё укромное место. Шторма на Онеге ого-го какие бывают. Мы же стояли не на самом защищенном месте, но зато с него открывались виды на волшебные закаты. Яхтсмены сюда не вставали. А мы со своей кучей якорей и длинных швартовых концов с опаской, но вставали. Именно здесь нам удалось поймать трех сигов по килограмму и закоптить их.

Кстати, забыл рассказать, что при выходе с Кижского фарватера нам повезло. Мы, пропустив «Метеор» из Петрозаводска, выходили на большую воду по пенному следу и успели размотать «закидушку» (блесну с грузом на длинной леске, которую тащили за кормой лодки), благодаря чему поймали лосося на пару килограмм. Всегда, если идти сразу после «Метеора», велика вероятность поймать лосося, видимо, корабль поднимает винтами и глушит малька, а лосось приходит собирать.

Вот та самая красная рыба, что идет за «Метеором»

Через три дня мы пришли в Петрозаводск в яхт-клуб на улице Речников, куда должен был приехать мой приятель. Боцман сбегал на вокзал, взял билет до Москвы, вернулся на яхту, собрал небольшую сумку вещей, мы пообедали, и он ушёл на вокзал — его отпуск закончился, но он обещал вернуться через месяц, уладив дела с начальством.

А я остался ждать своего друга и бывшего однокурсника, который прилетал вечером. Он многое повидал по жизни, бывал и на АЭС, и на Новой Земле, летал с военными на вертушках и самолетах, составляя карты радиоактивного загрязнения территорий после различных радиационных инцидентов. Вырвался он в отпуск, наверное, больше посмотреть на яхту да пообщаться, чем смотреть на местные красоты, устоять перед которыми очень сложно — штилевые дни и закаты тут красочны, влюбляют в себя надолго.

Я дремал в кокпите, кода появился приятель и, стоя на причале, заявил:

— Ни хрена себе кораблик, — и поднялся на борт.

Расположился Никита в кормовой каюте. Обошел лодку, задавал вопросы, потом сели ужинать. Запасы наши были пополнены еще при Боцмане, и терять время на беготню по городу было не нужно — решили, что утром после завтрака по погоде определимся и отойдем.

После вечернего чая пошли осматривать яхт-клуб. Дело в том, что в то время там стояла подлодка «Малютка», помните, на которой в фильме «Особенности национальной рыбалки» герои ходили в Финляндию за забытой водкой. На Ладоге была база этих лодок, и, видимо, по случаю одну из них приобрели и притащили в Петрозаводск в надежде восстановить и потом катать туристов «за водкой». Интересная «штуковина», надо сказать.

Утром мы, как большие моряки, смотрели большую бумажную карту, на которой стоял штамп её принадлежности к «ВМС СССР с грифом секретно», что произвело на приятеля хорошее впечатление. Я рассказал ему, что мы первоначально пойдем на Шардоны — само слово «Шардоны» и обведенные карандашом на карте острова произвели не меньшее впечатление, чем штамп на карте. Мне, например, при слове «Шардоны» сразу мерещатся острова на Средиземке или в Атлантике, типа Азорских островов. Надо сходить в Кижи и на остров Чур, потом в Восточную бухту на Большом Клименецком острове, а еще в Унницкую губу в брошенную деревню Пегрема. Так мы ползали по карте Онеги с час, и я рассказывал о предстоящих переходах. Мне кажется, что Никите это нравилось. Было желание половить красную рыбку в проводку, поставить сетку, сделать уху на костре и рыбу горячего копчения. Никита был мастер плавать, да и на солнце хотел погреться. Он вообще человек надежный и к туристическому быту привычный, спортивный, беспроблемный, головастый и рукастый, готовый делать любую работу — спасибо его родителям.

Мой друг Никита

На Шардонах мы наслаждались закатами, ставили сеть и коптили рыбу. Никита делал уху на костре — всё, о чем мечтали. Звучит просто и банально, но это для тех, кто часами не мог оторваться от меняющейся картинки заката, от смены цвета, освещенности и настроения всей картинки, от полета и посадки на зеркальную гладь чаек и уток, от запаха дыма костра, что, проходя с берега через яхту, уходит на закат. Можно молча часами сидеть и просто впитывать — это, поверьте, не надоедает. В такие часы я люблю сидеть и делать записи в дневнике — общаться сам с собой.

Познакомились с семьёй из Петрозаводска. Он — главный инженер судоремонтного завода, когда-то приехал из Питера и был покорен будущей женой, а она рыбачка из местных. Они пришли на острова на своей яхте самостоятельной постройки и стояли в очень уютном укромном местечке, что и не видно их, и никакой шторм бы их не достал. Было любопытно наблюдать, как они проверяли сети — жена на веслах, муж на подхвате рыбу вынимает. Яхтой больше занималась хозяйка. Я вспоминал их, когда оказался в Нидерландах, в Амстердаме, где мы выставляли свою лодку микро-класса «Электра-18», которую строили на верфи в Волгодонске, но об этом потом, отдельно. Так вот, в Нидерландах яхты выбирают женщины, причем разбираются в лодках они великолепно!

Никита главный по натяжке вант и креплению краспиц

Общение с новыми знакомыми было очень интересным. Познакомились мы на воде, когда мы и они просто катались на своих Тузиках между островами. Мы были приглашены посмотреть их лодку, и, в свою очередь, пригласили пару к себе. У них была деревянная лодка, а в них особый аромат и аура. В каждой детали виден труд и любовь к этому делу. Пили чай с вареньем и выпечкой хозяйки — вкуснотища. Просидели часа два-три, много говорили о яхтах, политике и проблемах с работой. Они с интересом слушали мои рассказы про бот-шоу в Париже и Дюссельдорфе.

К их приходу к нам мы также готовились — я пек «блины Капитанские», а к ним у нас были сгущенка и джемы. Гости пришли на Тузике, встали у нашей кормы. К нашей лодке у них был особый интерес — таких тут они еще не видели. Обошли, осмотрели и ощупали всю лодку. Особый интерес был проявлен к системе водоснабжения, устройству гальюна и душа, они спрашивали, как уходит вода, как стоит газовая плита, холодильник и мойка на камбузе. Лодка им очень понравилась. Женщина (извините, не помню имени, а судовой журнал того времени хранится в яхте, а она стоит в Приозерске — прямо секрет Змея Горыныча) сразу отметила, что лодка обжита и имеет свой неповторимый стиль хозяина — ей виднее. Блины пошли на ура. Самым приятным были разговоры. Мне всегда интересно общаться с такими людьми, неравнодушными к происходящему, рукастыми, откровенными, готовыми помочь. Вот и из-за таких встреч стоит туда ходить. Люди на Севере совершенно другие.

У нас в гостях яхтсмены из Петрозаводска

Неожиданные встречи бывают разными

Много позже у меня произошла неожиданная встреча в порту Бари (Черногория), куда мы пришли из Бари (Италия). Иду я по длинному причалу мимо различных яхт и вдруг мен6я окликают:

— Алекс, Алекс!

Оборачиваюсь. Стоит небольшая яхта, максимально футов 36, над кокпитом раскрыт огромный зонтик от солнца, а из-под него выглядывает загорелый мужчина небольшого роста средних лет, лысоватый.

— Алекс,… (что-то на французском — переводится как «клянусь мамой»), Алекс.

И тут до меня доходит — это же француз Марио, мы с ним сидели в соседних камерах во французской тюрьме:

— Марио, черт тебя дери (всё равно не понимает), дружище, как ты тут оказался?

Подошла моя команда и стала помогать переводить мне и Марио. В итоге я понял следующее: он отсидел, вышел, женился, жена нашла работу в Черногории, и они ушли из Франции на яхте сюда, живут на яхте. Марио ждет жену с работы, занимается хозяйством, они любят друг друга и по выходным катаются на яхте. Очень сожалел, что я не смог вернуть недвижимость на Канарах. Спрашивал, отдал ли я долг тому человеку, у которого взял, чтобы полететь во Францию и сесть в тюрьму. Он научился великолепно готовить. Приглашает вечером в гости, хочет познакомить с женой…

Какая была история, какие встречи, какие люди. А как тесен мир! А тот парень, с которым мы сидели в одной камере, поляк, учился в Москве в МАИ, а сел за перегон ворованных авто в Польшу. Чудны твои дела, Боже.

Пока мы стояли на островах, выяснилось, кстати — гости подсказали и детальный осмотр, что на мачте неправильно стоят краспицы — они опустились по вантам к палубе, а надо, чтобы они были горизонтальны, а лучше чуть вверх смотрели. И ослабли ванты поддерживающие краспицы. Предстояла большая работа по настройке вант и краспиц, а для этого пришлось поднимать матроса на мачту. Почему матроса? Первое — он легче Капитана, второе — ему хотелось что-то поделать руками (любоваться закатами надоело и хотелось чего-то серьезного), и третье — Капитан должен руководить матросами и учить их, сам он и так всё умеет. Выбора не было!

Надо сказать, что с этим занятием Никита справился легко и делал его с удовольствием. Сделал он это настолько хорошо, что стоит всё это до сих пор — мы мачту не снимаем, когда лодку поднимаем, только слегка ослабляем ванты на зиму.

А еще мы с матросом ходили на Тузике под его водительством вокруг островов и занимались фотосессиями, благодаря чему была сделана масса фотографий, которые потом пошли и на фотовыставку.

После Шардон мы отправились в Уницкую губу — я хотел показать Никите деревню, которую, в связи с отсутствием к ней дорог, враз переселили при Сталине в другое место. Это была «забота» о людях — медпункта там не было, школы не было, магазина не было… Все так и осталось брошено — дома, амбары, церковь, сады, всё… Людей погрузили на баркасы и увезли на «большую землю». На фото видно, какие крепкие и замечательные дома вынуждены были бросить люди. Всё это стоит до сих пор, немного с годами ветшая. Здесь великолепные покосы, и селяне из других деревень, например, деревни Ламбас ручей, приходят сюда на больших плоскодонках и косят траву на сено. Помню, настроение у нас было не очень, видимо, на нас действовала аура места, помнившая людские переживания, отчаяние и злобу. В каком же обществе мы живем, когда всех постоянно ломают через колено? Справедливости нет нигде, но разве это правильно? Многие хотят уехать, а куда? Хорошо там, где нас нет? Нет, надо жить так, чтобы было хорошо там, где мы есть, и делать это хорошо, хоть и в отдельно взятом месте. По миру не набегаешься. Хотя те, кто живет исключительно из-за денег, ищут, где глубже, и находят. Вопрос — не утонуть бы.

Остатки домов в Пегреме

Когда мы пришли в Кижи, то встали у дебаркадера, куда подходят пассажирские корабли, и зашли слева, почти обойдя пристань. Начальник причала осмотрел нашу яхту и сказал:

— Ладно, стойте, ваша яхта вид не портит, даже наоборот, а то на кораблях много иностранцев, что им на наши лодчонки-то смотреть.

Мы задрали нос выше козырьков бейсболок и пошли осматривать заповедник. Интересно все же жили наши предки. Мы обсуждали стоящие дома и думали, а почему, через столько времени, современные дома селян не лучше, а, может, и хуже по сути своей. То, что мы видели, было устроено для развития семьи и рода, автономной крепостью, каким и должен быть семейный дом. Главный храм был на реставрации, и, как оказалось несколько лет спустя — на вечной реставрации. Этот храм — памятник деревянного зодчества, собранный без единой металлической детали, в войну не бомбили ни немцы, ни финны, а при нас в мирное время он стал рушиться, как очень многое в нашем обществе. Справедливости ради, надо сказать, что в момент написания этих строк поступила информация, что все реставрационные работы в заповедники «Кижи» завершены, и он открыт для посещения туристов.

Часовня, стоящая в деревне Пегрема

Начальник причала был прав — иностранцы, шедшие с прогулки на корабль, а ими были французы, увидевшие родной «Дюфур», подошли и через переводчика стали расспрашивать нас, как мы сюда попали. Пришлось рассказать им «страшную историю» о покупке яхты во Франции и о том, как мы её перегоняем в Москву из Ла-Рошели, а тут просто мимо проходили. Французы остались очень довольны и просили с нами сфотографироваться — теперь будут у себя рассказывать, что в Кижах, в этой дыре российской, видели двоих русских, которые во Франции купили яхту и пришли туда своим ходом. Думаю, что мы бы справились!

Кижский фарватер не очень интересен, но по нему мы вышли в восточном направлении и отправились на остров Чур. По ветру и прогнозу встали с восточной стороны, а сеть поставили с западной на прибое в каменистом заливе, перенеся Тузик на руках через небольшой перешеек. Я, как обычно, заполнил СЖ и занимался записями в дневнике, Никита обследовал берег — он вообще любил ходить пешком, забираться на скалы, собирать грибы и ягоды — не может сидеть на месте. Видимо, шило в заднице — это наш с ним неоперабельный атрибут.

Стоянка у о. Чур

К вечеру в залив подтянулся аккуратный кораблик голубого цвета. Странным было то, что мы не услышали русской речи — только английскую и финскую. По их маневрам стало понятно, что первоначально они хотели встать там, где стояли мы — у приглубого берега и сосен на скалах. Но место занято. Тогда их капитан решил носом выехать на песчаный пляж, бросив метров за 100 за кормой якорь. Носовые швартовы они вынесли далеко на берег и обмотали за огромные валуны, скинули большую деревянную сходню. Встали в 100 метрах от нас. Когда закончились работы по «швартовке», мы вышли на них по радиостанции на 5-м канале, поздоровались и обменялись новостями по погоде и прогнозами, что у нас и у них были. Капитан сообщал, что они гидрологи, ведут исследования акватории — он говорил на русском без акцента.

Через пару дней мы пошли на Большой Клименецкий остров в бухту на южной его оконечности с восточной стороны. Обычно там располагалась Детская парусно-спортивная школа из Московской области. Энтузиаст-тренер и несколько родителей, пап и мам, приехав заранее, разбивали палаточный лагерь, строили кухню, устанавливали навесы, словом, налаживали быт. Потом, в двадцатых числах июня, к ним на корабле из Петрозаводска доставляли группу детей в сопровождении нескольких родителей, продукты и другое оборудование, лодки «лучи», «кадеты», «фины». Жили они тут до двадцатого августа. При входе в бухту, там, где располагался лагерь, стоял небольшой дебаркадер, к которому и приставал корабль, а когда он уходил, стоял парусный флот.

Мы же, обладая малой осадкой, заходили далеко в бухту туда, где она превращалась в блюдце в диаметре метров сто, и стояли по центру на носовом якоре.

С нами произошел занятный случай — мы же стараемся природу беречь и не мусорить: сжигаем мусор или складываем его в большой черный полиэтиленовый мешок литров под 350 и возим его, пока не найдем место сбора мусора. Так вот, накопив мусор, а мешок у нас стоял в кокпите и стал мешать, решили избавиться от него на «большой воде» там, где глубина была более 70 метров. Правда, Никита был против. Для этого приготовили три больших булыжника килограмм по десять, положили их в мешок, а мешок, не подумав, плотно и герметично завязали. Когда нашли нужное по глубине место, бросили мешок за борт в надежде на то, что он утонет. И он утонул, но не совсем. Сначала он ушел под воду, а когда мы уже были от того места метрах в трехстах, а шли мы под парусами, мы увидели, что мешок всплыл — о ужас! Мы думали, что со временем он утонет. Не тут-то было. Через три дня, когда мы шли в бухту Восточную, на штилевой зеркальной поверхности стоял столбом наш мешок на метр из воды, как буй. Что делать, подошли. Оказалось, что на солнце мешок раздуло, и он всплыл. Проткнули в нем дырку сверху, чтобы воздух выпустить, и ниже «ватерлинии», чтобы вода поступала, и наблюдали, как с пузырями мешок медленно уходил на глубину. Каюсь. Такого делать нельзя!

Мы долго болтались под парусами в безветрие, не выдержали, завели дизель и пошли на моторе. Это в штилевых гонках, которые считаются самыми сложными и нервными, когда команде часами нельзя двигаться, махать руками и прочее — а то вытряхнет дуновение из парусов — можно часами сидеть и ждать ветра, а в нашем случае надо двигаться к цели.

Вечера на Шардонах

Детский спортивный лагерь уже функционировал. У дебаркадера стоял парусный флот, две-три лодки были на воде — шла тренировка, на берегу полно детей, которые приветствовали наш заход в бухту. Было тихо. Воздух насыщен запахами леса и разогретой воды — под +28⁰С. В прозрачной воде было видно, как стаи рыбок кружат вокруг цепи носового якоря. Мы сразу поставили сетку в надежде вечерком поесть рыбки. Никите оставалось до отлета несколько дней. Мы решили не дергаться, стоять здесь и просто отдыхать, кататься на Тузике, собирать грибы. Мобильной связи здесь не было, а радио Петрозаводска на 5-м канале мы слышали. На второй день, при совершенно ясном небе и штилевой погоде, в полдень передали прогноз метеослужб: юго-восточный ветер 5—7 на порывах 9 м/с, с переходом на восточный и усилением до 11 м/с. Одно то, что ветер будет восточных направлений, будет усиливаться к вечеру и поворачивать против часовой стрелки, меня насторожило. Идти нам до Петрозаводска около 35 миль, а это хода не менее 7 часов. У нас еще было три дня до отъезда Никиты, и я принял, как оказалось, ошибочное (не проинтуичил) решение остаться и, дождавшись нормальных условий, уйти. А надо было уходить сразу. В 18:00 мы услышали прогноз на ближайшие шесть часов: усиление ветра до 11—13 м/с с порывами до 15 м/с, снижение температуры до +14—16⁰С (аж на 10⁰С) и дожди.

— Ничего, — подумал я, — стоим мы надежно, перед нами перешеек с перелеском — волны не будет, если что, поставим второй якорь.

— А надолго это? — спросил матрос.

— Не думаю.

Как я ошибался!

Погода портится

Из подробных воспоминаний тех дней

Второй день мы ждем улучшения погоды, чтобы покинуть бухту. Периодически выхожу на палубу. На ветру холодно, но хочется подышать этим буйным воздухом и услышать рев бури. От того, что нам видно с высоты гика в бинокль сквозь перелесок перешейка, становится неуютно. Волны высотой до трех метров с грохотом накатываются на скальный перешеек прямо напротив яхты. Перешеек в этом месте невысокий — метра два-три, и неширокий — метров пятнадцать-двадцать. Шум наката усиливает впечатление от стихии. Ветер постепенно крепчает. Вся вода в бухте завалена мусором, выдуваемым из леса. На узкой полоске перешейка стоит сухая сосна с ветками без коры, выбеленная солнцем, а на ней, как игрушки на рождественской елке, сидят чайки и большой ворон. Обычно чайки и вороны не дружат. Спустя лет десять я увидел, как стаи чаек и ворон объединялись в захвате новых земель и сидели на песчаных отмелях Волги — река стала мелеть, обнажив песчаные косы.

Периодически одна из птиц отрывается от ветки и парит на ветру минут пять-десять, возвращается на место, уступая место в воздухе другой, а ворон в это время каркает. Зрелище жутко-зловещее, но завораживающее. Лодку, стоящую на носовом якоре, болтает ветром, и она описывает хитрые траектории, напоминающие восьмерку. Появляется боковая волна со стороны входа в бухту, а это означает, что ветер и волна усиливаются. Видимость ухудшается. Появляется туман, начинается дождь. Придется еще ждать, а сколько? Спускаюсь в кают-компанию, где меня ждет продолжение разговора с матросом. Стучу по барометру — стрелка падает, и падает быстро — дурной признак. Сажусь за своё место, смотрю на показания метеостанции: стрелка ухудшения погоды мигает и прогноз — шторм.

— Что скажете, господин Капитан? — с серьёзным видом спрашивает матрос.

— Если тучи, сплотившись, по ветру летят —

Скоро все снасти твои затрещат,

Если ж на клочья начнут они рваться —

Ставь брамселя, их не стоит бояться.

Чайки коль к берегу держат свой путь —

Ветер здоровый, поверь, будет дуть.

Ходят чайки по песку,

Моряку сулят тоску

И пока не влезут в воду,

Штормовую жди погоду.

Что тут еще скажешь: ветер и волна усиливаются, барометр падает, прогноз неутешительный! Так что ставь чай, матрос. Теперь ты просто матрос, пока мы не выкарабкаемся. Яхтсмен должен использовать любую возможность, чтобы подкрепиться — неизвестно, когда еще представится такая возможность.

— Есть, господин Капитан, но я и матрос, и кок!

Я заполняю судовой журнал, занося в него данные метеостанции и барометра, а также результаты собственных наблюдений, включаю и прогноз метеостанции, и жду прогноз погоды. Через несколько минут из динамика слышится женский голос диспетчера Петрозаводского порта:

— Всем судам, всем судам! Передаем штормовое предупреждение до 6 утра (следующего дня): ветер восток, северо-восток, 13—15 м/с, с усилением до 17 м/с.

— Ну, вот застряли еще на день или сутки.

— Ну и ладно. Стоим-то хорошо, время еще есть, — отвечает матрос.

Ветер и ливень, почти ничего не видно

Мы садимся за изящно сервированный матросом (он эстет и гурман, когда есть на это время, а оно теперь есть) к чаю стол и, наливая из китайского чайника заварку, довольно крякаем и улыбаемся друг другу. Молча выпиваем по первой чашке и, покрывшись испариной, стягиваем с себя теплую одежду и начинаем футболить друг другу:

— Ты помнишь…?

— А ты помнишь…?

— А где сейчас…?

— А чем занимается…?

По сути, до этого момента у нас и не было возможности откровенно поговорить — присматривались, прислушивались друг к другу. Незаметно разговор с воспоминаний о прошлом переходит на обсуждение положения текущих дней, и лица теряют улыбки, становясь серьезнее. Я заметил, когда обстановка становится «серьезной — внушает опасения», люди стремятся сказать друг другу что-то откровенное, то, что наболело, чем-то поделиться, как в последний раз. А наболело у нас и многих, кто о России думал, как о Родине, о том, что творилось в государстве.

Чтобы скоротать время, завели разговор о наболевшем. Пересказывать нет смысла, было больше вопросов, чем ответов — мы не понимали, почему мы живем так бедно, в такой богатой стране. Конечно, высказывались резкие суждения и в адрес Правительства, главным образом в адрес либеральной экономической его части, и в адрес тех, кто развалил Страну и Союз, кто три раза обокрал Народ. Словом, обычные разговоры.

Шум прибоя превратился в рев, а брызги от разбивающихся о камни волн стали долетать до яхты. Ветер усилился и стал кренить яхту при каждом повороте ее лагом к ветру. Было решено жарить рыбу и варить макароны, к чему матрос незамедлительно и приступил, а я подставил лицо брызгам и ветру. Низкая облачность, туман, ветер и дождь — видимость метров сто. Похолодало до +8⁰С. С камбуза валит пар с запахом жареной рыбы.

В 24:00 передали очередной прогноз до 6:00 утра следующего дня: ветер 9—11 на порывах до 13 м/с, ливневые дожди, туманы, видимость в пределах 250 метров, температура +8—12⁰С. Надо было что-то решать — на завтра у Никиты билет на самолет. Мне не хватило опыта принять правильное решение: всегда надо думать, что погода будет хуже, чем в прогнозе (так и было), экипаж физически и профессионально должен быть готов к данным условиям (а это было не так — матрос не имел ни опыта, ни навыков и плохо знал яхту, хотя и старался во всем). Надо исходить из того, что вы сможете ориентироваться и не попадете на камни (Капитан, штурман и рулевой в одном лице ночью с такой видимостью и в шторм — такого не бывает), весь расчёт делался на «навигационную систему электронных карт», а если бы она вышла из строя — был бы полный пипец, и на Онеге стало бы на две чайки больше. Вопреки «хорошей морской практике» я решил выходить.

Это моё рабочее место

Когда стало темнеть, ветер немного стих, а дождик превратился в ливень и сгладил волну, мы сделали попытку выйти из бухты, преодолевая навальную волну, но ничего не получилось. После 5-й преодоленной волны я понял, что, повернув направо и огибая мыс, мы не сможем идти боком к трехметровой волне. Выждав минимальную по высоте волну, я развернулся и пробкой на волне, гонимый ветром в корму, влетел в бухту и успел уйти влево вглубь нее. Мы встали на носовой якорь отдышаться.

Это был знак судьбы — тебе дали понять, что идти не стоит, остановись, ночуй, а утром уйдешь. Но куда там. Через два часа, когда волна улеглась до полутора метров, а ветер не превышал 7 м/с, я повторно принял неправильное решение — выходим. Капитан не имеет права без оправданной нужды рисковать кораблем и командой!

Со второй попытки мы легко вышли из бухты и начали пробираться в полной темноте в Петрозаводск. Шли под генуей, хоть и трудно, но с удовольствием, как застоявшиеся кони, желавшие доказать себе, что они рысаки. Все бы ничего, но вскоре ветер усилился вновь до 13 м/с и разогнал волну под два метра. Идти было все тяжелее, и вскоре сейлинг превратился в борьбу за судно и жизнь. Вся надежда была на электронные карты. Периодически я посылал матроса смотреть карты, но он не знал программы, а перекричать бурю было сложно. Все же я получал требуемые данные и вносил коррективы в курс лодки.

Неожиданно перед нами появился «12-ти этажный дом весь в светящихся окнах», и я стал просить Никиту посмотреть на карте: мы что, уже к Петрозаводску подошли? Потом до меня дошло — это был четырехпалубный «пассажир», боровшийся со штормом. Наши курсы пересеклись. Корабль шел чуть быстрее в Петрозаводск, и я пытался прикрыться им от волн. Какое-то время удавалось. Мы шли вслепую. Только компас, память карты и электронная карта. А Онега — это не море-океан, тут полно мелей и скальных отмелей с островами.

Так продолжалось до рассвета, когда мы подошли к городу. Стало ясно, что на такой навальной волне к набережной нам не подойти, мы ушли вглубь залива к подветренному берегу и там встали на якорь в ожидании развития событий.

Только часам к семи утра нам удалось подойти к набережной в центре города и спрятаться от волн за причалом для больших пассажирских кораблей.

Набережная у пассажирского порта в Петрозаводске

Я так устал от этой гонки по волнам, а шли мы не менее 7—7,5 узлов, что сразу ушел в свою каюту спать, а матрос, приведя все на лодке в полный порядок, спрыгнул на набережную, уселся на парапет и, болтая ногами как какой-нибудь пацан, стал следить за кружением чаек. Представляю, что он пережил. Часть жутких событий той ночи в рассказе я пропустил. Сквозь дрему я слышал препирательства своего матроса с капитаном небольшого прогулочного теплохода:

— Эй! На яхте!

— Слушаю вас.

— Уберите свою посудину отсюда на…! Мешаете разворачиваться! Размажу о стенку! Где капитан?

— Господин Капитан очень устал после ночного перехода, сами знаете, какая была погода, и теперь отдыхает. Будить его я не буду, а вы, небось, капитан бывалый и не первый раз здесь маневрируете, так что вам не составит труда нас не задеть.

— Пошли вы….

— Вы не серчайте, мы только оттуда.

Яхту заболтало — судно, напряженно работая винтами, отошло. Сквозь дрему про себя я поблагодарил матроса за то, что не пришлось вставать и переставлять яхту, и отключился.

Сегодня матрос улетает. Мы заняты сборами и приборкой лодки после ночного испытания. Для матроса все позади, но он сосредоточен и серьезен. Все делает быстро и основательно. Нам грустно от предстоящего расставания. Мы вспоминаем пролетевшие недели и шутим над собой.

— Помнишь, ты мне про фильм «Последний дюйм» говорил? — спрашивает матрос. — Я старался все усвоить!

— Ты молодец. Школа у тебя и закалка хорошие. Жаль, что улетаешь и раньше со мной не ходил, приятно было…

— Ничего, завтра у тебя пополнение. Все сначала. Не забудь им про фильм рассказать.

— А ты не пробуй дома гальюн прокачивать, не ищи там ручки!

Мы смеёмся. Обед и чай. Время пролетело. Вот уже и не матрос, а однокашник, на пирсе с сумкой в руке. Прощаемся.

Я спускаюсь в каюту и радуюсь забытым матросом вещам, значит, он еще вернется на яхту, а это здорово. Про себя я ругаю себя на чём свет стоит за принятое решение выходить, а не ждать утра, и понимаю, что Бог меня хранит, а это значит, что я еще миссию свою не исполнил.

Бог посылает испытания только тем, кто способен их преодолеть, остальные отсиживаются дома — не дай Бог, что произойдет, держась за руки и опасаясь перемен, нового, испытаний и потери комфорта и личного пространства — это для них «святое».

Друзья детства Валентин и Марина с корабля на яхту в гости

В полдень у парапета набережной появился Боцман — ура! Это означало, что все вопросы в Москве он решил быстро и вернулся поддерживать меня в походе с новым экипажем — двумя девицами из Белоруссии. Появились они к вечеру. Прямо к набережной их привез автомобиль с белорусскими номерами. Оказалось, что их привез муж Катерины, который приехал в Карелию по бизнесу. А нас они выбрали потому, что наша яхта была лучшей на Онеге. Мы с Боцманом вышли на набережную, поздоровались, познакомились, а потом помогли всем подняться на борт и посмотреть яхту. Яхта всем очень понравилась. Мы сразу определили девчонок в кормовую каюту. Потом попили чай, обсудили наш маршрут и сроки, когда и где мы будем и когда вернемся, после чего наши гости в полном составе отправились смотреть город и сходить в ресторан. Может, решили еще посоветоваться все вместе, внушаем ли мы им доверие, да и посидеть в ресторане напоследок — неизвестно ведь, как тут будут кормить. А мы с Боцманом, как всегда, привели все в порядок, и я рассказывал, как нам досталось в ночном переходе. Потом проверили наши продуктовые запасы, и Боцман отправился в магазин.

Мы с Валентином у пушки времен Петра

Завтра утром к пассажирским причалам, что были совсем рядом, должен был подойти четырехпалубный лайнер, на котором был мой друг детства капитан первого ранга Валентин Борисович с супругой. Валентин к этому времени уже был профессором и преподавал в Академии «под шпилем» в Питере. Как-то, идя под всеми парусами по «большой воде», ещё с Никитой, мы разминулись с четырехпалубным лайнером, и когда он уже был у нас за кормой, совершенно неожиданно раздался звонок мобильника:

— Алексей, привет, это Валентин!

— Привет, дружище!

— Скажи, не твоя ли яхта сейчас разошлась с «пассажиром»?

— Да, дружище, мы сейчас разминулись с четырехпалубником.

— Ха, так я сейчас стою на корме верхней палубы и наблюдаю тебя в бинокль.

— Это же ты в синей рубахе и желтой бейсболке?

— Я, точно! Вот так встреча!

— Слушай, мы через пять дней будем с утра в Петрозаводске, какие у тебя планы?

— Я в этот день буду стоять у набережной недалеко от пассажирских причалов. Жду в гости на яхту!

— Отлично, до встречи!

Нам надо было подготовиться к встрече и не ударить в грязь лицом. Боцман обещал сварить борщ и выставить закуску.

Поздно вечером появились Катерина с Наташей. Как и договаривались, ужинать мы их не ждали, а вот чай сели пить вместе.

Катерина, та, что возглавляла юридический отдел в администрации Батьки, была хрупкой и очень подвижной конструкцией, но задевала все углы на яхте и за все цеплялась. На улице она постоянно была в больших черных очках и в капюшоне.

Радистка Кэт

Наташа была спортивного вида, крепкая, небольшого роста. Как оказалось, она большей частью проживает в Швейцарии, где занимается парусным спортом на олимпийских классах. Здесь она хотела получить практику на большой лодке и понять, стоит ли им с Катериной приобретать подобную лодку, а если да, то где её держать. В этом плане они надеялись на наши советы.

Часов в одиннадцать утра я отправился встречаться с друзьями к трапу теплохода, а моя команда продолжала готовить торжественный приём и обживать лодку — девочки обещали рассказать стишки.

Встреча была неожиданной и от этого втройне радостной. Мы гуляли по набережной, фотографировались, обменивались новостями и мнениями по происходящему, вспоминали наши школьные и студенческие похождения. Наконец, настал момент осмотра яхты. Марина, супруга Валентина, дочь военного моряка, также капитана первого ранга, и выпускница «Макаровки» была в неподдельном восторге от лодки, а Валентин, уже имеющий солидный живот и привыкший к металлическим палубам крейсеров, с опаской ступил на палубу и аккуратно с бака прошел в кокпит, опасаясь не перевернуть корабль. Встречали его всей командой. Сели на тиковые банки. Из яхты показался Боцман с рюмкой на подносе. Валентин встал, взял рюмку, выпил, крякнул и сказал:

— Отлично пошло! Кок службу свою знает!

— Валентин, это у меня Боцман.

— Боцман? Ну, посмотрим какой он у тебя Боцман, потом. А что команда?

Я представил гостям девочек и представил команде гостей. Все улыбались, обмениваясь корабельными шутками. Валентин не унимался:

— А что команда, службу знает?

— А что значит знать службу? — спросила Катя, явно привыкшая к точным юридическим формулировкам.

— Знать службу это: на корабле должен быть полный порядок и чистота. А как только босые ноги Капитана с койки опустятся на палубу, команда должна быть построена и Кок должен, постучав, зайти к Капитану и на подносе поднести чарку. А когда Капитан выйдет на верхнюю палубу, она должна быть чисто вымыта и суха.

— А если дождь? — спросила Катя.

— Повторяю, палуба должна быть чиста и суха.

Эта фраза у нас на яхте стала крылатой — Боцман теперь только так и учит всех приходящих матросов.

Обед удался. Боцман-Кок продемонстрировал, как правильно надо кормить команду, от чего хрупким и худым Кате и Наташе стало дурно с учетом того, что нас постоянно качало.

Когда обед был закончен, Валентин достал из сумки книгу «Справочник яхтсмена», автор Бонк, и сделал дарственную надпись: «Алексею, который стал моряком больше, чем я», указал время и место передачи, а затем вручил мне памятный подарок. Книга заняла достойное место в библиотеке на яхте, где и находится по сей день.

А это мы с Боцманом

В три часа после полудня пассажирский лайнер унес моих друзей дальше в круиз, а мы навели порядок, переоделись по погоде и отошли. Наш путь лежал на Шардоны. Погода была переменчива. Проходили небольшие дождики. Небо было украшено прекрасного вида тучами и облаками. Солнце создавало великолепный контраст. Вдобавок ко всему ветер часто менял направление и интенсивность. Наташа сразу стала просить поработать с парусами и сесть на румпель. Боцман рассказывал ей все нюансы настройки парусов на нашей яхте, а когда мы вышли за «поворотный буй» и легли на курс к Шардонам, Наташу посадили на румпель прямо перед компасом, сообщив, каким курсом идти. Боцман остался в кокпите контролировать процесс, а я спустился в каюту на своё рабочее место и стал заполнять СЖ и смотреть на экран компьютера, где наша яхта скользила по электронной карте.

А Катерина ходила по яхте или стояла на рубке у мачты и постоянно отправляла СМС. Вообще, отправлять СМС было её основным занятием, а может, и хобби. Она виртуозно двумя руками и четырьмя пальцами набирала тесты и выстреливала их вверх, поднимая руку. Потом, когда мы ушли далеко от города и связи не стало, она спросила:

— А там, куда мы идем, связь есть? Сможете ли вы поднять меня на мачту, туда наверх?

— У нас есть «беседка», — сказал Боцман, — судя по вашей комплекции, поднимем легко!

Уже на берегу Катерина научила нас отправлять СМС. Она набирала текст, нажимала «отправить» и подбрасывала телефон вверх, а мы с куском брезента ловили телефон. Пока тот находился в полете, СМС уходила. Прикольно, да. За все эти ухищрения мы прозвали Катерину «радистка Кэт».

Наши Минские друзья и матросы

Нам удалось всё. Мы были свидетелями замечательных закатов. Собирали грибы и ягоды. Правда, девочки терпеть не могли слепней и комаров. Рыбалкой мы не занимались, потому что «команда» не ела рыбу. Зато выяснилось, что девчонки обожают сладкое. За шоколад и особенно сгущенку они готовы продать Родину. За две недели, что они у нас провели, был съеден сезонный запас сладостей, и даже кусковой сахар и песок. Боцман был в ярости — он столько лет собирал запас в закромах, и вот на тебе.

Уже под конец своего срока девочки стали клянчить у Боцмана сгущенку:

— Товарищ Боцман, нет, господин Боцман, Володечка, миленький, ну дай баночку сгущенки.

— У нас больше нет, остался НЗ (неприкосновенный запас).

— Господин Капитан, Алексей Борисович, прикажите Боцману выдать нам сгущенку!

— Не могу, закрома — это его епархия. Могу только просить, но с условием, что банку делим на троих.

Тут вступал Боцман: «Хорошо, но делим на четверых».

Мы много раз пытались разговорить наших матросов и узнать что-то про Батьку, но кроме слов: «Он мужик правильный, думает о простых людях и о том, чтобы в руководстве Государства были белорусы, а не как у вас люди с „непонятными“ фамилиями» ничего не услышали. Что-то более подробное требовало сгущенку и только на двоих. Матросам нравилось в целом, что делается на Родине — всё и все работают, поля засеяны, в магазинах всё дешево, но зажимается частная инициатива и нет приватизации. Ну, насчет приватизации мы им рассказали, что в нашем случае это просто грабёж Народа и развал Государства, и стремиться к этому не стоит.

Наташа вела более активный, чем Катя, образ жизни — она купалась, загорала, путешествовала на Тузике недалеко от яхты, ходила в лес и залезала на скалы. В Кижах наши матросы накупили кучу сувениров всем своим знакомым. Надо сказать, что с погодой нам не очень-то везло в те дни. Ветра, дожди, прохладно. Иногда нам приходилось постоянно сидеть в яхте. Мы играли в домино, в карты, постоянно пили чай и ели.

Боцман был упорен в своём желании правильно и обильно кормить экипаж, как и принято на флоте. О ужас, забегая вперед, скажу, что в последний день эти худенькие девчонки не смогли влезть в свои обтягивающие джинсы. Боцман старался. В процесс готовки наши матросы не вмешивались, но мыть посуду упрашивали, и пару раз им это Боцман доверил, но потом жалел — часть предметов была утоплена, и ему пришлось нырять. Больше всего матросам нравился борщ и гречка с тушенкой.

Девчонки привезли с собой много книг. Постоянное чтение до глубокой ночи разряжало аккумуляторы. И вот в последние дни, когда мы стояли в заливе у мыса Бесов Нос и шли постоянные дожди, у нас сели оба аккумулятора так, что нельзя было пустить дизель — залет, приплыли. Что делать? Только ждать солнца в надежде на солнечную батарею (СБ). Два дня ждали солнце, и когда оно появилось, устроили экран буквой «П» из фольги вокруг СБ. Пришлось ждать 5—7 часов, пока дизель смогли пустить.

Мы торопились. Из-за погоды потеряли несколько дней. Пришлось делать ночной переход, чтобы в назначенный день быть у набережной в Петрозаводске.

Наш вояж по Онеге заканчивался. Мы сдали с рук на руки наших матросов и вздохнули с облегчением. Надо сказать, что их разгильдяйство держало нас в напряжении все две недели.

Знаменитая подлодка МАЛЮТКА, на которой за водкой ходят

В этот же день из Москвы приехал Андрей, которому нужна была практика хождения на яхте по Онеге и перегона по шлюзам и каналам — зимой он стал счастливым обладателем яхты «Бенету-211» и надеялся на самостоятельные походы. Надо сказать, что и я и Боцман «сучили ногами» — нам поднадоело болтаться тут, дома ждали дела. И как назло зарядили шторма. С набережной нам пришлось перебраться в яхт-клуб на улице Речников.

Штормовые предупреждения передают каждые три часа. Непогода держит яхту у причала. Андрей с Боцманом играют в шахматы, потом в шашки, потом в карты. Я вожусь с компьютером, изучаю карты и планирую маршрут. За десять дней предстоит пройти около тысячи миль и кучу шлюзов. Под вечер третьего дня объявляю команде, что завтра утром мы отходим, независимо от погоды. Пока ветер попутный, дойдем до хорошо закрытой бухты, сократив путь до Вытегры часов на 5—7.

Наш друг и матрос Андрей — ко всему готов

Через день, пройдя озеро, мы вошли в канал и двинулись к шлюзам. Путь домой — он долгий и грустный. Сколько бы я ни ходил этим путем, мне нравится смотреть на эти просторы и эти луга, на эти леса и косогоры, на старые деревушки, на дым из печных труб, стелящийся на воду.

Вот штабеля леса сложены. Мимо них лодка идет уже второй день. Воздух пропитан запахом древесины так густо, что можно легко сказать, какая лежит на берегу древесина. Вот береза, вот ольха, а вот сосна, вот ель… Под погрузкой стоят корабли, по флажкам на которых понятно, что пойдут они в Финляндию и Швецию.

От увиденного у матроса глаза повылезали из орбит и налились кровью. Началась дискуссия о политике, о положении в стране и тех порядках, что насаждаются. Не думаю, что вам это будет интересно в полном объёме — по ТВ, наверное, политика надоела. А мы не можем не говорить, особенно те, у кого накопилось, кто хорошо осведомлен, что же происходит и куда это все движется.

Конец ознакомительного фрагмента.