Рыба без головы (сборник)

Алексей Серов, 2013

В свои двадцать три года, я знаю очень мало. Например, я так и не понял, попадают ли кошки и собаки куда-то после смерти? Испытывают ли они «Чувства»? Что играет большую роль: имя автора или его талант? И многое другое. Известно мне немного, но из этого немногого, я могу заключить, что рыба, а в частности, рыба без головы – есть символ отчаяния и первозданного горя. Она, будучи всю свою недолгую жизнь в постоянном и неустанном движении, безо всякой цели и причины, в одночасье теряет голову. Будучи постоянно занятой лишь движением своего плавника и рта, она проживает совершенно глупую и по-настоящему бессмысленную жизнь.

Рудименты. Повесть

Пишущая машинка (благодарности)

Даша хоть и считает машинку моей любовницей, бдительно следит, чтобы страниц этак 5 в день были готовы, и чтобы при этом ничто не мешало процессу. За это я дарю ей слова благодарности.

Мои немногочисленные, но близкие до атомов, друзья, которые, надрываясь, несли пишущую машинку мне в подарок, что хоть и было преисполнено шуткой, явилось величайшим признанием. Спасибо Вам.

Мои Мама и Папа хранили машинку в минуты тяжелейших мук — это стало главным признанием. Огромное спасибо Вам.

Моя кошка, пристрастившаяся вырывать напечатанные листы, а это тоже что-то да значит. Мур.

Спасибо. Без вас мне и строчки не написать: Стас, Рената, Антон, Даша, Паша, Настя, Саша, Эдик, Даша Б., мама, папа.

I

1

Я сидел в небольшом кабинете с зарешеченными окнами и писал заявление. В другом конце коридора был мой единственный новоиспеченный коллега. У меня тряслись руки, а в желудке творилась странная суета. Хотелось спать.

* * *

Вчера, в шесть или семь часов вечера, мне позвонил знакомый и спросил, не хочу ли я поработать. По телевизору в тот момент шла передача о богачах, купающихся в шампанском. Я на них страшно злился.

Что это за работа, знакомый мне говорить не хотел, да и сам не знал толком. Сказал только, что платят вовремя и, вроде бы, по специальности. Он сказал «Работа хорошая, зарплата исправная». У меня вырвался смешок на обилие «р» у картавого собеседника, но я сдержался.

Из соседней комнаты доносились крики отца и матери. Они сердились друг на друга за что-то малозначительное.

— Хорошо, я согласен, — сказал я знакомому, поглядывая то на телевизор с богачами, то на комнату с родителями.

В тот момент мне казалось, что нет ничего ясного, от того и нет ничего сложного или простого, и что нет такой работы, которая могла бы не устраивать. Мне казалось, что на любой работе можно найти свои плюсы, ну и «бла-бла-бла».

В тот момент мне вообще много чего казалось.

А утром у меня заболел живот. Еда в рот не лезла, но мать настояла, чтобы я поел. Сказала, что весь день еще на работе голодом буду сидеть.

— Так я же только узнать про работу! — спорил я.

— А может, тебя сразу и устроят! Здорово же будет, правда?

Отчего-то она была очень радостной. Она гладила мне рубашку и джинсы, пела при этом песни. А мне было не ясно, что же тут такого веселого?

Мне пришлось поторопить ее с глажкой, хоть и не очень хотелось. Я оборвал ее на полуслове очередного шлягера, сославшись на автобус. Порхая, она дала мне рубашку, джинсы и вернулась в кровать. Ей можно было поспать еще полтора часа.

В своей комнате я открыл окно и вместе со звуками, свежестью и приятной прохладой, квартира постепенно наполнялась утром. Несколько минут я стоял неподвижно, кажется, даже с закрытыми глазами, то ли уснув, то ли просто наслаждаясь медленными и ровными глотками чего-то нового. Меня разбудила мать, вернувшаяся, чтобы «еще раз поцеловать тебя и сказать, какой ты у меня молодец, что устраиваешься на работу».

Мне было не по себе. Открыв глаза и обернувшись посмотреть на мать, я снова подумал о ее радости. Затем, резко оборвав собственную мысль, я почувствовал изжогу и вышел в коридор. За несколько секунд завязал шнурки, сказал, что постараюсь произвести хорошее впечатление и вышел.

Мать закрыла за мной дверь. Пока я спускался, пальцы безо всякой команды, выудили из кармана сигареты, спички, и, выйдя на улицу, я закурил.

Прекрасное спокойное утро. Деревья чуть поблескивали от восходящего солнца, и каждая веточка на фоне сиреневого неба казалась чрезвычайно контрастной и наведенной на самую верную резкость. Остановившись у подъезда с сигаретой в зубах, я смотрел на высокие тополя, верхушками щекотавшие балконы двух соседних пятиэтажек, что выставлены лицом друг к другу. Белые у основания деревья медленно покачивались под прохладным ветром, еле слышно вздыхая. Глядя на их мерный сон, и улыбаясь, я медленно шел на остановку.

Знакомый сказал мне, что нужно доехать до «Светланы» и немного пройти по дворам. На словах все выходило крайне просто:

— Там через дворы пройти до углового дома, за него свернуть по дороге, но можно и прямо, а потом налево до киоска. Потом в здание бывшего детского сада… — я насчитал шесть «р», но так и понял куда идти. Пришлось переспрашивать.

За остановкой «Светлана» оказалось пять детских садов, из которых четыре — различного профиля организации.

Следуя схеме, я прошел от остановки через дворы, до углового дома, за него не свернул, а пошел прямо и налево до киоска. За киоском стоял серый, обнесенный забором детский сад. Конечно, бывший детский сад.

За парадной дверью, шагах в двадцати, сидела толстенная баба. С ног до головы изучив меня, она заключила:

— Нечего тут ходить. — Злобно так посмотрела из под очков.

— Я насчет работы.

— Какой еще работы? — толстенная баба сдвинула очки в красной пластмассовой оправе на переносицу, и посмотрела на меня еще строже.

— Видите ли, я не знаю, туда ли я пришел. — Я крутился на месте под тяжестью ее взгляда.

— Если не знаешь, зачем тогда говоришь, почему пришел? — Бессмыслица какая-то.

— Скажите, пожалуйста, это Пионерский 30? — я потянулся в карман за бумажкой с адресом, чтобы сверить названный адрес.

— Нет. — Толстенная баба в ту же секунду потеряла ко мне всякий интерес.

— Тогда до свиданья.

На улице я утешал себя мыслью о том, что такое может случиться с каждым. «И в этом — говорил я себе — нет ничего дурного или постыдного. Люди имена путают, числа, а тут всего лишь адрес».

Чуть взволнованный я шел обратно на остановку, чтобы восстановить маршрут и понять, где я совершил ошибку.

«От углового дома можно свернуть и пройти по дороге».

Солнце с высоты миллиона километров плавило мои волосы. Подмышки вспотели, что выбивало меня из колеи. Было неприятно опускать руки вдоль туловища, рубашка собиралась и отдавала влагой.

Остановившись, я глупо вертел головой. Киоск, до которого я дошел, был точной копией предыдущего. Здание бывшего детского сада не отличалось от того, что я видел прежде, и было обнесено точно таким же забором из тонких железных прутьев, слитых в решетку.

У входа в здание, на этот раз, было много народу. Все курили и часто смотрели на часы. Пройдя мимо них, приблизившись к парадной двери, я отдернул рукав рубашки и посмотрел на часы — 8.25.

Крупный парень с большим животом посмотрел на меня с уважением, словно я сделал что-то, что отличало их компанию и в чем они видели эталон смелости и чести. Я кивнул ему, как сделал бы это ковбой или рыцарь, медленно и не останавливаясь, лишь слегка замедляя шаг, и открыл парадную дверь.

Недалеко от входа стоял письменный стол, а на нем настольная лампа. Девушка лет двадцати пяти, завидев меня, оторвалась от работы и произнесла тонким, тихим голосом:

— Мы еще закрыты. Рабочий день с 8.30. — из ее уст это звучало волшебно. За двадцать шагов, что нас отделяли, смысл ее слов под действием пьянящей магии тонкого голоса перевернулся и предстал для меня, как «Давай, сбежим отсюда. Давай, унесемся на катере или на гондоле куда-нибудь очень далеко. Давай, улетим на марс вместе. Только подожди до 8.30».

— Да я хотел спросить просто. Я насчет работы и не знаю куда обратиться.

— Почему я не согласился на ее уговоры выкрасть ее? Честно, я просто надеялся, что мои слова тоже как-нибудь видоизменятся за двадцать шагов.

— Наверное, вы не туда попали. А вам какая организация нужна? — в ее голосе, на этот раз, звучало разочарование.

— Я только адрес знаю: Пионерский 30.

— Нет, не то, к сожалению. — И девушка улыбнулась.

Свет от настольной лампы падал сбоку, заостряя кончик ее носа. Признаюсь, в тот момент я подумал, что никогда больше не встречу в своей жизни девушки с таким краешком носа.

И мне хотелось бесконечно смотреть на ее улыбку, на то, как она, раскрасневшись от моего навязчивого присутствия, листает газету. На то, как она встает за кофе и как свет настольной лампы медленно ее отпускает, перетекая по лицу и одежде. На то, как она протягивает парню с большим животом, вышедшему из-за моей спины, журнал для регистрации.

Теперь, когда я это пишу, когда смотрю на слова, что выбрал, вижу их переплетение между собой на листе — они кажутся мне избитыми и услышанными уже где-то ранее. Поверьте, в то самое мгновение истинным моим желанием было стать желтым светом настольной лампы этой девушки. Я хотел, чтобы несколько раз в день это создание будило меня для того, чтобы я медленно скользил по ее одежде и чертам лица, наслаждаясь краешком ее носа. И конечно, никого кроме меня, для нее бы не существовало, а она сама даже и не знала бы обо мне.

— Простите. — Запинаясь от долгого молчания, проговорил я, подходя к ее столу все ближе.

— Да? — она снова мне улыбнулась, наверное, радуясь, что я истолковал первые ее мысли о похищении правильно, и что они трансформировались под верным углом и расстоянием в двадцать шагов.

— Я хотел бы стать… — на мгновения я задумался. В следующее — развернулся и убежал.

— Она что-то говорила мне вслед, но угол и расстояние были совершенно неверными и слова ударялись мимо, пролетая словно снаряды, пущенные наотмашь. Все, кто стоял на улице и курил, и поглядывал на часы, уже разошлись по своим кабинетам, поэтому во дворе перед входом было тихо. Я встал спиной к зданию, и пальцы выуживали из кармана сигарету и спички. Жара плавила асфальт, превращая его в черную липкую массу. Курить на такой жаре невыносимо, поэтому я стал искать подходящую тень.

По правую руку от входа были аккуратно посажены несколько тополей. Метров пятнадцать в высоту они создавали невероятно плотную тень, стоя в которой можно было на время забыть о жаре.

Мне нужно было найти место, где будет собеседование. Четыре практически одинаковых в округе бывших детских сада, и в одном из них меня ждут. К каждому из этих зданий ведет одна и та же дорога: от остановки через дворы до углового дома, за него можно свернуть, а можно пойти прямо и налево до киоска.

Я курил, наблюдая, как опоздавшие медленно заходят на работу, напоследок, окидывают взглядом тополя и щурятся солнцу.

Перед глазами у меня была мать. Она радостно гладила мне рубашку и джинсы, напевая мелодию из советского фильма о любви. Она приговаривала «Ты у меня такой молодец, сегодня ты устроишься на работу». Она целовала меня в щеку, спешно стирая влагу, оставленную поцелуем.

Некоторое время я стоял в нерешительности и странной задумчивости, вспоминая мать. Поискав взглядом урну, я щелкнул ногтем большого пальца о мякоть указательного, отправив остатки сигареты в траву. Оставалось еще два здания из четырех. В каком-то из двух меня, должно быть, ждут и уже готовят рабочее место. Знать бы вот точно в каком, чтобы перед входом успеть посмотреть на птиц и солнце.

Перед третьим зданием моя рубашка окончательно промокла от пота. В ботинках был пожар, а джинсы то и дело липли. Я в тот момент думал о странных вещах: когда в книгах читаешь о поте, это кажется простым и до того понятным, что голова не воспринимает эти строчки и наскоро пробегает их мимо; когда же твои ботинки служат для тебя адом сорок третьего размера — восприятие несколько меняется.

Конец ознакомительного фрагмента.