Керенский. В шаге от краха

Алексей Птица (2024)

Борьба за власть идёт полным ходом. Эсеры и меньшевики, кадеты и анархисты, все хотят власти. Ленин и его однопартийцы по РСДРП уже в пути, их ждут. Армия и флот быстро деградируют, а население вкусившее всех прелестей свободы и равенства, растеряно и постепенно погружается в хаос гражданской войны. Алекс Керенский, попавший в тело А.Ф.Керенского изо всех сил торопится создать базу для собственной диктатуры. Но обстоятельства не дают ему сделать, так, как он этого хочет. Сможет ли он хотя бы выжить?

Глава 2. Меньшиков

«Если кто погубит Россию, то это будут не коммунисты, не анархисты, а проклятые либералы» Ф.М. Достоевский

Быстро пройдя через загаженный окурками и плевками холл, Керенский направился сначала в зал заседаний, где проходило очередное собрание солдатских депутатов. Зная, что его ждут в библиотеке, он не торопился. Своим появлением в зале Керенский вызвал бурю приветственных криков. Поздоровавшись сразу со всеми, он быстро прошёл к трибуне, где ему сразу уступил место предыдущий оратор.

Хриплым, словно бы пропитым и прокуренным голосом, хотя не пил и не курил, Керенский начал выступление перед собравшимися депутатами, надрывая уже заболевшее горло. Предвосхищая вопросы солдат и рабочих, яростно жестикулируя, он описывал свои достижения на посту министра юстиции и внутренних дел.

Кратко его речь можно было уложить в несколько предложений: из тюрем всех выпустил, милицию организовал, оказывает посильную помощь ссыльным, защищает народ. А уж как несладко приходится царедворцам в тюрьме, это была отдельная песня, которую он пропел не хуже Кобзона или, скажем, Шнура.

Не сдерживаясь, где-то сгущая эмоциональные краски, где-то наоборот, обеляя себя, Алекс Керенский рассказывал о тюрьме и личных беседах с генералами и сенаторами. Под конец его спича зал почти ревел от восторга, многие вскочили с мест и, размахивая руками, радостно кричали, мстительно скалясь. Те, кто не вскочил, стучали прикладами винтовок по полу, доламывая кресла, на которых сидели.

Отовсюду слышались громкие окрики.

— Так им и надо, мироедам! Эксплуататоры! Изверги! Деспоты! Долой самодержавие! И прочие столь же вдохновляющие лозунги. Керенский же любуясь эффектом, вызванным его словами, про себя думал о потрясающей наивности протестного электората и о том, как им легко управлять.

Дождавшись, когда все более-менее успокоятся, он продолжил.

— Товарищи! Несмотря на всё вышесказанное, я хотел бы обратиться к вам с предложением: отпустить из тюрьмы тех людей, которые готовы работать на революцию и потом и кровью заслужить себе прощение. А многие, находясь в тюремных условиях, стали настолько больными, что надо им дать возможность помереть дома, в постели. Мы ведь не звери, товарищи?

Толпа депутатов недоумённо молчала. А Керенский, пользуясь паузой, продолжал.

— Это у них комплекс звериного оскала империализма, но мы, революционеры, живём другой жизнью и идеалами. Прошу вас, уважаемые солдаты и рабочие, воспользоваться данной вами властью, чтобы облегчить условия содержания некоторых заключённых и освободить тех, кто готов с нами сотрудничать на благо Свободной России.

Пауза была недолгой. Снова со всех сторон послышались возгласы.

— Разрешаем! Чего уж там! Мы же и вправду не звери! Только тех, кто полезен!

— Огромное вам человеческое спасибо, — отреагировал на это Керенский. — Я выполню ваш наказ, дорогие делегаты.

И, пуская скупую мужскую слезу от переполнявших его радостных эмоций, Керенский вышел из зала заседаний. Внутренне торжествуя, он отправился в библиотеку, где его ожидали господа-товарищи революционэры.

Его уже откровенно там заждались, что сразу же и показали. Как только он вошёл, к нему обратился председатель Петросовета Николай Чхеидзе.

— А ми вас ждём давно, товарыщ Керенский. Нэхорошо так поступать! У всех митинги и выступления.

— Извините, товарищи! — сразу же деланно покаялся Керенский. — Сначала меня задержали рабочие, что встретили у входа. А потом, в силу непреодолимых обстоятельств, меня буквально затащили в зал заседаний, чтобы заслушать доклад о проделанной работе министерства юстиции на благо революции.

— Ну, и что вы им сказали? — с усмешкой спросил Плеханов, приподняв подбородок с торчащей на нём редкой бородкой.

«Сидел бы ты молча, старый козёл, — нелицеприятно подумал о нём Керенский. — Размекался тут, французский ставленник. Прямиком из Ниццы мчался в Россию. Одни сюда, другие, опосля, обратно. Шило с мылом поменяли местами. С пляжа на революционный бал. Клоуны! Ладно, посмотрим».

— Вы меня вызвали для отчёта или поговорить на другие темы?

— Отчёт вы дадите князю Львову, — ответствовал ему Плеханов, с ходу взяв на себя обязанность быть главным в этом допросе. — Всех здесь присутствующих интересует один, но очень важный вопрос… А именно, на каком основании вы выпустили царских чиновников, заключённых в тюрьму за свои преступления перед народом Российской империи?

Керенский только усмехнулся про себя.

— Я только что получил на это разрешение делегатов Совета солдатских и рабочих депутатов. Они полностью поддержали моё решение. А, кроме того, мною были выпущены только те, против кого не было найдено ни одного факта злоупотребления властью. Большинство царских чиновников я заключил под стражу по своему собственному почину, дабы они не мешали свершиться Февральской революции (реальный факт).

Мне пришлось выдёргивать ядовитые зубы гадюке самодержавия, и после того, как ядовитые зубы выпали, змея реакционной власти больше не представляет опасности. Большинство из выпущенных мною согласились сотрудничать с новой революционной властью. Глупо не воспользоваться их умениями себе на пользу.

— Вы врёте! — не сдержал эмоций один из большевиков, кажется Залуцкий.

Керенский повернул к нему голову.

— Судя по вашей логике, я вру всегда. Но что сделали вы для революции? Где вы были в то время, когда я лично арестовывал царских министров? У себя дома или на партийной квартире, обсуждая программу своей партии?

Залуцкий опешил и не нашёлся сразу, что сказать.

— Ваши заслуги перед революцией всем ясны. Но непонятна цель освобождения царских преступников, — решил внести свою лепту в выяснение вопроса Хенрих Эрлих, представляющий еврейский Бунд.

— Я уже объяснял. Все самые одиозные деятели сидят. Мы же не звери! Смертная казнь отменена, народ победил. Россия свободна!

— Александр Фёдорович, перестаньте говорить лозунгами, — мягко прервал его спич меньшевик Скобелев. — Вы отдаёте отчёт в своих поступках и их предполагаемых последствиях?

«Ессстессственно!» — усмехнулся про себя Керенский, но не стоило это говорить вслух, для расспрашивающих его господ-товарищей были заготовлены совсем другие фразы.

— Я уже говорил о своём отношении к мерзким царедворцам. Те, кого я посчитал нужным выпустить из тюрьмы, были отпущены либо под залог, либо под домашний арест. И следствие по многим из них продолжается.

— Ну, если так, — несколько разочарованно проговорил Скобелев, — тогда ладно. Мы не должны потворствовать «бывшим».

И тут Церетели, молчавший все время и вроде как бывший на стороне Чхеидзе и собственно самого Керенского, неожиданно показал зубы поднаторевшего в ссылке и тюрьмах кавказца.

— У меня есть сведения, уважаемый министр юстиции, что вами выпущены на свободу деятели русских монархических организаций: доктор Дубровин и боевик-черносотенец Юскевич-Красковский.

Это был серьёзный ход, оказавшийся для Керенского неприятным сюрпризом. На несколько секунд в помещении библиотеки повисла неловкая, даже можно сказать, угрожающая пауза. По губам членов Петросовета проскользнула улыбочка. У кого-то ехидная, у кого-то понимающая, а у кого-то злая или недоумённая.

— А вы в курсе того, что это мною лично были даны указания о задержании обоих этих деятелей? (реальный факт).

— Ммм…

— У вас есть время, вы можете проверить, если не знаете.

— Да, так и было, — подтвердил Чхеидзе, который хорошо знал все эти события, мимоходом взглянув на Церетели. Но тот не сдавался.

— Допустим! Но они ярые антисемиты и жизнь многих наших товарищей в связи с этим находится в опасности, — уставившись на Эрлиха, парировал Церетели.

Здесь у Керенского был неоспоримый козырь.

— Не передёргивайте, уважаемый Ираклий Георгиевич. Дубровин отродясь антисемитом не был, а потому и не опасен. Вся их организация разгромлена во время первых дней февраля (реальный факт) и они бессильны что-либо сделать. Народ отвернулся от них, от царя и от церкви. Поэтому я и отпустил Дубровина, увидев, что он осознал всю глубину провала, своего и своей партии «Союз русского народа». Нет ничего приятнее, чем смотреть на раздавленного поражением врага.

Эта фраза словно губкой смыла с лиц всех присутствующих разные улыбки.

— Что касается Юскевич-Красковского, то после ареста он перестал заниматься своей деятельностью и стал смотрителем архива партии, называемой «Русский народный сою́з и́мени Михаила Арха́нгела». Он уже давно отошёл от боевой деятельности, проиграв её эсерам во главе с Борисом Савинковым. Юскевич не представляет опасности. В крайнем случае, мы совместно с Борисом найдём его. Свободных камер полно и палачей тоже.

Упоминание о Савинкове и тюрьме сразу внесло большую ясность, и Церетели замолчал.

— Ну, что, товарищи? — продолжил разговор Чхеидзе, — у кого ещё какие вопросы остались к нашему министру?

— Вы единственный из социалистов находитесь в составе Временного правительства, что вы можете сказать о его работе? — задал вопрос Плеханов.

— Пока, товарищи, вокруг царит форменный хаос, и я приглашаю всех вас войти в состав обновлённого правительства при первой же возможности.

— А такая возможность разве будет? — сразу усомнился в этом Плеханов.

— Да, правительство слабо и противоречиво. Старые разногласия имеют место быть. А, кроме того, товарищи, для каждого из вас не является секретом, что власть в этой стране принадлежит целиком и полностью Петросовету, поэтому грядущие катаклизмы неизбежны.

— Гм, интересное видение назревших проблем, — хмыкнул Плеханов.

— Да, мне нужна ваша помощь, товарищи. И особенно глубокоуважаемого мною Георгия Валентиновича Плеханова, этого истинного светоча учения марксизма. Нашего учителя, почитаемого революционерами всех партий и народов. Человека, который указал на путь, с которого мы никогда не сойдём!

— Гм, — Плеханов не ожидал такого открытого восхваления, но будучи весьма самолюбивым, причём, до болезненного состояния, даже не заметил, как подался на эту ничем не прикрытую лесть.

— И кем бы вы хотели меня видеть в правительстве?

— Я уверен, что вы сможете справиться с любой предложенной должностью, и даже роль Председателя правительства вам будет впору, но боюсь, что другие министры будут саботировать ваше назначение на эту должность и всячески мешать работать.

— Да я бы и сам не согласился. Мне предстоит много работы и власть как таковая меня не прельщает.

— А как вы смотрите на то, чтобы стать обер-прокурором? Наша церковь просто вопиет о необходимости своего обновления. Уверен, на этой должности вы принесёте только благо русскому народу.

— Гм, это трудный вопрос, мне надо подумать над этим. Но всё же, это пока не является насущной необходимостью. Временное правительство не собирается подавать в отставку, а потому я считаю наш разговор исчерпанным и прошу всех здесь присутствующих отпустить работать товарища Керенского. Ведь на нём лежат две горы весьма непростых министерств. Как вы считаете, товарищи?

Ни у кого возражений не нашлось, и после взаимных прощаний и рукопожатий Керенский вышел из помещения библиотеки, с трудом сдерживая рвущееся наружу дыхание и учащенное сердцебиение.

Несмотря на ощутимый холод в Таврическом, Алекс был мокрым, как мышь, и столь же испуган. Он готовился к речи, глубоко заталкивая собственный страх. Но всё равно боялся, его неотступно преследовало ощущение неизбежности расплаты за свои поступки. Первый раунд внутрипартийной борьбы пока удалось выиграть, беда миновала. Теперь можно спокойно вздохнуть и начать реализовывать вторую часть своего плана. Ведь время не ждёт, оно одинаково безжалостно ко всем людям.

***

Выйдя из Таврического дворца, Керенский несколько замешкался. Его, что называется, тянуло в разные стороны. Нужно было везде успеть, а лучше сразу быть одновременно в нескольких местах. Так до конца и не определившись, он решил ехать в своё министерство и уже по дороге хорошо обдумать все, о чём услышал.

Завтра он всё же планировал посетить английское и французское посольство. Он не верил, что месье Палеолог и сэр Бьюкенен что-то могут пустить на самотёк. Не того формата люди, совсем не того.

Терещенко будет переводить, а он слушать и говорить в ответ. Да только дело было в том, что Керенский отлично знал английский и достаточно хорошо понимал французский. Этих знаний хватит для того, чтобы проверить правильность перевода а-ля Терещенко.

И это радовало. Страшно было то, что ему придётся улыбаться и образно говоря, «лизать задницы» этим господам. А что до этого дойдёт, уже было ясно. Иностранцам нужны были карманные революционеры и картонные диктаторы, иначе их игра не стоила тех свеч, которые они уже потратили.

Это не печеньки, а серьёзные деньги и ресурсы. Здесь была возможность свалить не неуклюжее правительство страны-лимитрофа, а целую империю, просуществовавшую без малого триста лет. Игра шла по-крупному. И Керенскому не хотелось быть жертвой сумасшедшего студента, в наркотических парах решившего убить его ради торжества справедливости этих господ.

Наёмные убийцы были всегда и во все времена, а уж в революционном Петрограде, так и подавно, их было предостаточно. А потому завтра ему предстояла операция подобострастия и униженного прошения, как бы ни противно это звучало. Но ничего, дайте только срок, он сполна расплатится с этими заносчивыми господами, а пока не время. Он только лишь начал разбрасывать камни, они ещё не проросли.

Уже подъезжая к министерству, в голову Керенскому пришла мысль, что у него нет собственного печатного органа, который был бы полностью ему подконтролен и потихоньку выдвигал выгодные ему определённые идеи.

Юридические газеты, вроде газеты «Право», или еженедельники, как например «Юридический вестник», мало подходили на эту роль. Нужно было что-то посильнее и напрямую к нему не относящееся. Эсеровские газеты категорически не подходили для этой роли.

Меньшевистские, большевистские, а также газеты, контролируемые либерально настроенными кадетами, тоже однозначно исключались из этого списка. А ведь Ленин говорил о том, что печатное слово — эта та сила, мощь которой очень часто была недооценена. И не случайно большевики, придя к власти, первым делом запретили всю свободную печать, оставив только подконтрольные им или союзнические газеты анархистов и левых эсеров.

Приехав в министерство и шествуя в свой кабинет, Керенский мимоходом обронил секретарю.

— Володя, найди и представь мне список всех газет и журналов, выпускаемых в Петрограде, а также их главных редакторов. Да, пожалуй, и главных публицистов. Надо посмотреть, кто есть кто.

Через час Володя Сомов занёс к Керенскому целый ворох самых распространённых газет. Отдельно был доставлен список редакторов и ведущих публицистов, а также партийная принадлежность того или иного печатного органа. Газет и журналов было великое множество, начиная от журнала «Вокруг света» и заканчивая чисто женским «Журналом для хозяек».

Листая пачку разномастных газет, от самого маленького «Петроградского листка», выходившего на одном листе, до художественных приложений к журналам вроде «Нивы», Керенский только хмыкал.

« Ах, какое самодержавие плохое, ах, какая реакционность, ах, какое разнообразие всевозможных печатных листков. И все эти газеты явно издавались не с марта 1917 года. Да кому это докажешь? Царь плохой, а большевики хорошие. Всё остальное от лукавого. То есть от атеиста».

Бегло просмотрев журналы, Керенский их отложил. Для его целей нужна была газета, причём максимально простая, на одном, максимум двух листках. Люди не должны много запоминать. Поданная информация должна быть короткой, как выстрел, и такой же хлёсткой. Всё остальное — лишь напрасно потраченные время и средства.

Люди, в основной своей массе, не интересуются ничем, кроме хлеба насущного, а полуграмотные и озабоченные — лишь своим выживанием, и не способны критически оценивать информацию. И чем яснее и чётче она будет подана, тем большим окажется нужный издателю эффект. А правда это будет или нет, уже не имеет никакого значения. Главное, чтобы верили.

Подходящих газет оказалось немного, и они либо принадлежали различным партиям, связываться с которыми Керенский не желал, либо были ему не интересны. Просмотрев пару десятков разных газет, он остановил свой выбор на довольно массовой газете «Новое время», главным редактором которой был Алексей Суворин. А главным публицистом газеты считался Михаил Осипович Меньшиков.

Прочитав некоторые из его статей, Алекс Керенский решил для себя, что этот человек ему как раз и нужен. Выйдя из кабинета и заметив дремавшего на стуле поручика Кованько, Керенский безжалостно растормошил его.

— Поезжай, доставь мне Михаила Меньшикова, публициста газеты «Новое время». Возьми с собой любого присяжного поверенного для сопровождения, найди адрес Меньшикова и привези его ко мне. Мне он нужен для определённого разговора.

Кованько кивнул и, потягиваясь на ходу, отправился искать себе попутчика. Ближе к вечеру известного публициста Михаила Меньшикова доставили в министерство.

Через порог кабинета Керенского переступил невысокий аккуратный человек с чеховской бородкой и усами, в очках с круглыми стёклами и головой настоящего мыслителя. Одет он был в коричневый сюртук, накинутый поверх светлой рубашки, повязанной синим галстуком.

— Прошу присаживаться! — радушно предложил ему стул Керенский.

— Благодарю! — коротко бросил в ответ Меньшиков. — С какой целью вы вызвали меня к себе?

— С самой обычной.

— Вы хотите посадить меня в тюрьму?

Керенский рассмеялся, но не очень весело. Честно говоря, смеяться ему и вовсе не хотелось, но надо было как-то снизить градус напряжения. Меньшиков не боялся, но и не ожидал для себя ничего хорошего. И это чувствовалось.

— Вы хороший публицист. И что главное! — Керенский высоко поднял указательный палец правой руки. — И самое главное, вы не революционный публицист и, в то же время, не либеральный. Мне как раз такой и нужен.

— Гм. Зачем вам я?

— Я хочу издавать свою газету.

— У вас есть свои печатные органы, «Земля и Воля» например, и не только они.

— Это не мои газеты, это моих товарищей по партии, — отмахнулся от этих обвинений Керенский. — Мне же нужна моя собственная газета, которая бы излагала то, что я считаю нужным доводить до простого народа, и не только.

— Боюсь, я не смогу вам в этом помочь.

— Не горячитесь, Михаил Осипович. Ваша газета будет исключительно патриотической направленности. И вы сможете в ней излагать свои собственные мысли, а не только мои. Я вам это не запрещаю.

— И всё равно, зная вас, я не смогу соучаствовать в развале России.

Керенский вздохнул.

— Ценю вашу прямоту. А с чего вы взяли, что я собираюсь разваливать Россию, Михаил Осипович?

— Судя по предыдущим действиям, у вас именно такая цель.

— Хорошо, я вас понял. Давайте я не буду вас разубеждать своими словами. Лучше всего переменить ваше мнение мне удастся исключительно делами. Вы это быстро поймёте. Я вас ни в чём стеснять не буду, и на первое время обеспечу денежными средствами. Дальше, надеюсь, вы сможете перейти на самоокупаемость. А, кроме того, я не собираюсь афишировать своё присутствие в этой газете. Даже статьи, которые я решу опубликовать в ней, планирую делать под псевдонимом.

— И каким же?

— Ну, скажем, «Гость из будущего».

— Что же, оригинально. А как бы вы тогда хотели назвать газету?

— Ммм, пускай будет… Нужно понятное всем и хлёсткое название. В русском языке много хороших и интуитивно понятных слов, но, к сожалению, они почти все заняты. «Правда» уже есть, «Известия» тоже. Хорошо бы назвать «Родиной», но и это название уже есть. Тогда пусть будет «Глас народа». И понятно, и хлёстко, как вам?

— Неплохо, но вы должны знать мои убеждения.

— Это какие же?

— Я за Россию, за русских!

— В смысле? — Керенский удивился такой постановке вопроса.

— Меня называют русским националистом и это в высшей степени так. Я не боюсь замалчивать эту проблему.

— Вы что имеете в виду? — снова не понял Керенский.

— Понимаете, нация — это когда люди чувствуют себя обладателями своей страны, её хозяевами. Но сознавать себя хозяевами могут только граждане, люди обеспеченные в свободе мнения и в праве некоторого закономерного участия в делах страны. Если нет этих основных условий гражданственности, нет и национальности.

— Гм, — Керенский не знал, что сказать на эти слова.

— Вы ведь умный человек, господин… О! Простите, товарищ Керенский! Государство принадлежит тому народу, душа и тело которого вложены в территорию. Если мы будем представлять инородцам равные с нами права, то они будут использовать их не для обустройства общего дела, а в интересах своих собственных дел. При этом они будут для этого устройства всячески разобщать основной народ, оставаясь между собой тесно сплочёнными в общины, диаспоры и прочее.

Керенский задумался. Он никогда не слышал о Меньшикове. Да и как бы он о нём услышал, если того расстреляли на Валдае в числе одних из первых. Это был 1918 год, и все произошло на глазах его трёх малолетних детей. Имя Михаила Осиповича было давно затоптано в болото коммунистической действительности. А его палачи сгинул в проклятом тридцать седьмом.

— Но вас же не услышат. Вокруг свобода, братство, интернационализм, китайцы, венгры и прочие туркестанцы, ну и так далее.

— Вы абсолютно правы, но я буду всё равно пытаться, пусть и из последних сил, чтобы достучаться до сердец и умов. Я хочу вам объяснить. Понимаете, я не восстаю против приезда к нам и даже против сожительства некоторого процента иноплеменников, давая им охотно среди себя почти все права гражданства. Я восстаю лишь против массового их нашествия, против заполнения ими наших государственных и культурных позиций. Я протестую против идущего заселения России нерусскими племенами, против постепенного отнимания у нас земли, веры и власти… Несчастие России не только в государственных должностях. Не менее тяжелое засилье инородчины идет в области общественного и частного труда. Разве самые выгодные промыслы не в руках чужих людей? Значит, они талантливее русских, если берут верх, так говорят… Какой вздор! В том-то и беда, что инородцы берут вовсе не талантом. Они проталкиваются менее благородными, но более стойкими качествами: пронырством, цепкостью, страшной поддержкой друг друга и бойкотом всего русского. (М.О. Меньшиков). ( Дорогой читатель, это не мои мысли, это всего лишь цитата великого русского человека, сказанная сто с лишним лет назад.)

Сказать, что Керенский был в шоке, это значит, ничего не сказать. Вот ведь человек, сказал, как сквозь столетие посмотрел, и ведь ничего не добавить и не убавить. Все правда святая.

— Хорошо, организовывайте газету, я помогу вам, чем смогу. Не знал про вас я этого. Вы меня убедили. Я не против, но не надо выпячивать это так откровенно. Тоньше надо действовать, тоньше, уважаемый Михаил Осипович, а то убьют! Вы согласны возглавить новую газету «Глас народа»?

— Да, я подумаю.

— Прекрасно! Я с вами свяжусь. Не смею вас больше задерживать.

Уже уходя, Меньшиков обернулся и спросил.

— Вы будете бороться за власть. Я это вижу по вашим глазам. Но я хотел бы задать вам прямой вопрос. Вы будете биться за Россию или за интернационал?

Керенский отвёл глаза и нехотя буркнул: — За Россию! Интернационал и толерантность мне не интересны.

— Тогда я согласен. Вы должны помнить, что нельзя великому народу отказываться от элементарной необходимости иметь национальную власть. Это суровая необходимость.

И, плотно прикрыв за собой дверь, Меньшиков ушёл.