Чужие и близкие

Алексей Петрович Бородкин, 2015

Командир эскадрильи полковник Сильвер защищает от вторжения базу землян на Марсе. Хирург Александр Дворжак работает в обычной клинической больнице. Между этими двумя мужчинами существует связь – девочка Лиза, дочка полковника Сильвера. И ещё одно невероятное обстоятельство: на Марсе нет базы. Её попросту не может существовать. Есть маленькая Лиза, игрушечная красная машинка, биосиликоновое сердце и человек, погибший в аварии. Ещё мнимое безумие и большая ответственность. Как такие разные "штуки" связаны воедино – читайте в рассказе.Содержит нецензурную брань.

В воскресенье решили устроить пикник: поехать далеко в лес, развести костёр, жечь смолистые сучья и смотреть, как дымная полоса убегает вверх, к тёмным пихтовым макушкам. Смотреть и мечтать. Однако утром пала роса, похолодало, стало неуютно. Возникло смятение: ехать или нет? Мокрый еловый лес — место тоскливое. Тогда Элеонора (моя сестра) волевым решением перенесла пикник на задний двор своего дома. Я подумал, что это даже лучше: меньше суеты и мясо легче пожарить. Так получалось, что во всех компаниях и при любых обстоятельствах мясо жарил я. И птицу, и рыбу."Карма такая, — говорил один подпитый экстрасенс. Сдёргивал со шпаги зубами шашлык и уверял, что разбирается в вопросе. — Не самая, к слову, плохая".

Часам к восьми вечера гости разошлись. Остались только Элеонора, её муж Стас, я и красивая девушка Нина. Красивая, умная и немногословная, как статуя Венеры в парижском Лувре.

В мангале догорали угли, и два куска мяса стыли на решетке. Два последних кусочка. Вместе с теплом из них уходила привлекательность. Испарялись жизненные соки. Уже не хотелось съесть их — не просыпался аппетит; и только бумажные папильотки на косточках выглядели по-прежнему нарядно."Туалет умерших, — не к месту пробежала мысль. — Парадный саван".

— Ты почему не пьёшь? — спросила Элеонора. Смотрела проницательно. — Завязал?

— Нет, не завязал.

— А чего?

— Не хочу.

Она покачала головой, это означало глубоко-идущие выводы. Быть может диагноз и курс лечения. Налила полстакана водки, затем томатного сока и каплю табаско. В качестве бонуса прибавила васаби — эту приправу обожал Стас. Иными словами, Стива — сестра называла мужа на французский манер.

— Нина, вы любите качаться на качелях? — Стакан Элеонора поставила на столик, как бы не для кого. — У нас замечательные качели. Стива благоволи покатать девушку. Только не увлекайся.

Качели были действительно замечательными: лодка, подвешенная к балке на тонких стальных струнах. Нина устроилась на носу, Стива — на корме, он глубоко присел, потом сильно распрямил ноги. Через некоторое время челнок поплыл по небу: вперёд, чуть назад (для разбега) и снова вперёд.

— У неё красивое лицо. — К вечеру день разгулялся, солнце сползло в просвет под облаками, и я прикрыл глаза ладонью, чтобы смотреть. — Есть что-то трогательное.

— При чём здесь лицо? — Элеонора удивилась. — У неё замечательно развита грудь и широкие бёдра. Она выносит и родит здорового ребёнка, будет кормить его молоком, а не смесью. Своим молоком.

— Твой практицизм граничит с цинизмом.

— Мой практицизм граничит с жизнью.

Понятно: сестрёнка подбирает для меня альтернативный вариант — девушку здоровую, образованную и покладистую. Чтобы во второй раз братика непременно настигло счастье."Любовь нечаянно нагрянет, — вертелась на языке фраза. — Вот только за нечаянно, бьют отчаянно".

— Твоя тебя бросила? — напрямик спросила Элеонора.

— Официального объявления не было. Пока это называется поездка в Карелию на отдых. Или в командировку… я не уверен точно.

— Когда вернётся не сказала? — Я кивнул. — Сына взяла с собой? — Ещё один кивок. — И целый чемодан вещей? — Кивок. — Понятно. Как воспринял Мишка?

— Не думаю, что он понял. Шесть лет мальчишке, что с него взять?

— Телефон, надо полагать, отключила, сучка?

Иногда она невыносима в своей прямолинейности, я хотел сказать колкость или даже грубость, но сестра не дала этого сделать, она сунула мне стакан и приказала:

— Пей, робкий человек!

— У меня завтра смена, — вяло возразил я. — Мне работать. Ты же не хочешь, чтоб я оперировал с похмелья?

— Твои пациенты — чужие люди, — ответила Элеонора. — А ты мне брат. Родная кровь. Я за тебя чувствую ответственность, а другие меня не волнуют, у них свои сёстры.

Железная логика. Железобетонная. Я выдохнул и залпом выпил стакан.

— Я люблю её, Элка. Я всё ещё люблю её.

— Это поправимо. Качественный секс и вкусный ужин — через месяц в твоём мозгу не останется никого, кроме Нинки. — Элеонора махнула рукой: — Вы мужики примитивные создания.

Закат растёкся кленовым сиропом, сделался вязким и жарким. Рубашка прилипла к спине; стало безмятежно и совсем расхотелось спорить. Даже говорить расхотелось. Только между третьим и четвёртым… кажется, коктейлем я попросил:

— Не торопи события. Пусть всё идёт естественным путём.

— Как скажешь. Ты доктор. Будем надеяться, что рассосётся само. Как у беременной курсистки.

*

Утром я чувствовал себя измятым. Будто меня пожевал Кинг-Конг. Пожевал, пожевал и выплюнул. В голове гудела пустота (какая живёт внутри треснутого колокола), ныло в боку. Я дважды почистил зубы — противный привкус не исчез."Следует сделать томографию, — подумал. — Печень не в лучшей форме". Попытался прикинуть сколько вчера выпил в пересчёте на чистый алкоголь. Получалось немного.

Первая половина смены прошла спокойно: несколько порезов, ожог руки, отдавленный ноготь. Позже привели старика с переломом ключицы. Хотел попросить медсестру наложить гипс, но сделал сам. Решил, так скорее разгуляюсь. Временами накатывала слабость и тошнота, однако пальцы не дрожали.

Сразу после обеда привезли мальчика. Стервец катался на доске, цепляясь за грузовики. Длинная такая доска с колёсиками — лонг-боард, если я не путаю. Доска-убийца.

Множественные оскольчатые переломы правого бедра, вывихнутое плечо, сотрясение мозга и четыре часа операции. Четыре часа я собирал его кости, чистил, вбивал спицы, штопал и твердил себе:"Будет ходить. Обязательно, — повторял заклинание, — будет. Как без этого? Иначе, зачем здесь я? Для чего?"Воротник разбух от пота, временами тёплые щекотные ручейки сбегали по груди. До истерики хотелось пить.

Операция закончилась. Что ж… ходить будет — я хороший хирург. Когда закончил, стянул маску, посмотрел в лицо мальчику. От наркоза черты разгладились, исчезла болевая гримаса, осталась только чистая красота детства."А бегать? — медсестра покатила парня в послеоперационную. — Бегать вряд ли. Не лги себе, ты не Бог".

После операции долго сомнамбулически мыл руки, тер пальцы синтетической щеточкой.

"Скажите, доктор, — спросила совесть, — если бы вы вчера не пили, сделали бы операцию лучше?"Стерва не могла упустить шанс помучить саму себя.

К соседней раковине встал Джексон.

Спросил:

— Ты как? Нормуль? — Неутомимый оптимист, Джексон всегда приходил на час раньше смены. — Выглядишь паршиво. Сообщаю доверительно, как другу.

— Нет, — проговорил я, — всё сделал правильно. Лучше не могу.

— Чего? — густые татарские брови Джексона взлетели вверх, к потолку головы. По паспорту его звали Хадиджа Абдулаевич Барсай. Не имя с фамилией, а народная восточная песня с припевом. Барсай недавно работает в клинике. Первую неделю красивое имя восторгало, потом медсёстры урезали куплеты до демократического"Джексон". Почему именно это имя? Не знаю. Быть может по созвучию… или разглядели что-то общее в профиле и разрезе глаз. — Перетрудился?

— Да, извини. Устал как собака. Мальчишку оперировал.

— Тогда я за него спокоен. — Джексон энергично заработал щеточкой. — Что думаешь об уик-энде? У моих близняшек будет день рождения. Фатима хочет организовать вечеринку. Вино, молодая баранина, сласти и новый фильм. Приходи, а?

— Не хочешь оставаться с тинэйджерами один на один? — предположил я.

Джексон кивнул; я вспомнил своего сына Мишку. Он там, в Карелии без друзей… а я здесь. Будет предательством пойти на день рождения без него.

— Пожалуй, нет. Плохо себя чувствую. Хочу отлежаться.

— Не отказывайся, дорогой! Поправишься — вся неделя впереди! Будешь, как огурчик! — Джексон толкнул меня плечом и перешёл к сушилке. — Забыл тебе сказать, там привезли ещё одного.

— Черт! — я никак не рассчитывал на ещё одного пациента.

— Давай я прооперирую, — предложил Джексон. — Не против?

— Спасибо… с меня причитается.

Мы вышли в блестяще-голубой коридорчик. Лампы сегодня сияли сильнее обычного, до рези в глазах.

— Но тебе придётся сделать одну вещь. — Джексон стоял, подняв руки в перчатках кверху. — В приёмной дочь этого парня. Пациента. Поговори.

— О чём? — опешил я. — Что я могу сказать? Зачем это вообще?

— Девчушке пять лет, твоему сыну шесть. Ты сможешь тактично ей объяснить.

— Объяснить что?

— Дело вот в чём, они ехали в машине, — Джексон рассказывал, опустив глаза, старательно отводил взгляд. Я понял, что он боится. Боится, что я откажусь и потому предложил оперировать. — Дочка и он. Впереди с длинномера сорвало трубу. Тонкую стальную трубу, понимаешь?

— Нет.

— Прямиком бедолаге в голову. Пробило навылет. Жутко, правда? Теперь понял?

— Да я-то что могу? — почти закричал я. — Воскресить его? Превратить трубу в воздушный шарик?

— Какие ты глупости говоришь, как дурак, прости господи! Нельзя просто так пойти и сказать девочке, что из-за какого-то разгильдяя-рабочего её отцу разнесло череп! Тут нужно что-то придумать! Ты же сам отец! Представляешь, какой это шок? У неё год назад мать умерла, а теперь с отцом трагедия. Тут нужно тактично. Только ты сможешь!

Конец ознакомительного фрагмента.