Призрак

Алексей Петрович Бородкин, 2016

Январь 1899 года. Через Атлантический океан движется пассажирское судно. Публику нельзя назвать милой; на борту собрался сброд, желающий задёшево попасть в Америку. Через две недели пути совершается преступление. Пострадала дочка мафиози дона Бартоломью. Капитан поручает расследование одному из пассажиров – девушке по имени Саломея. Почему именно ей? Она умеет общаться с призраками. На судне полно призраков, из них состоит большая часть команды. И это – только начало неприятностей. Мистика, триллер, детектив и хоррор перемешались в одну захватывающую историю.

Утром Сэл сказала, что у неё дурное настроение. Её мучали кошмары, она плохо спала и вообще:

— Давай сегодня никуда не пойдём? Проваляемся целый день в постели.

Я ответил, что от этого можно сойти с ума — целый день торчать в каюте. Сказал, что у нас и так слишком мало развлечений.

Она ответила, что я дурак. Так и сказала:"Коб, ты дурак!"и прибавила, что я ничего не вижу дальше собственного носа.

— Точнее видишь, но не хочешь видеть. А ещё точнее, смотришь, видишь, но не хочешь смириться.

Я спросил, о чём она болтает, но Сэл уже выскользнула из-под одеяла, накинула на плечи халат. Обожаю это мгновение, когда надевает свой полупрозрачный халатик: утренний оранжевый свет пронизывает ткань, виден контур обнаженного тела, соски грудей — они появляются по очереди, Сэл поворачивается, застёгивая пуговки, — первым возникает правый затем левый… просто театр кабуки в роскошно-сексуальной интерпретации.

В каюту заглянул дневальный, сказал, что кэп желает нас видеть. На вопрос:"Какого чёрта ему надо?"ответил, что капитан сильно расстроен.

— Даже пил ром!

Я посмотрел на мальчишку-дневального с насмешливой укоризной:

— Ого! Это действительно необычно! Он так редко это делает… всего лишь каждый день.

— Приказал, чтобы вы явились к нему, как можно быстрее.

— Чичас, — согласился я. — Только надену кеды. Чтобы в поворотах не заносило.

Дневальный пожал плечами, мол моё дело передать, а дальше поступайте, как хотите.

Я предложил Сэл позавтракать, она ответила, что не голодна, и вообще лучше поторопиться. Зачем дразнить гусей?

— Тогда пойдём к капитану?

Она кивнула. Сэл не успела накрасить брови и ресницы и потому походила на школьницу-выпускницу. Чуть наивную и ожидающую от долгой последующей жизни роскошных приключений.

Капитан трескал ром. Дневальный оказался прав, сегодня процедура принятия за воротник отличалась от обычной. С мертвецки спокойным лицом капитан наполнял кружку, вздыхал и с таким же философским спокойствием выпивал.

— Здравствуй, Саломея! — капитан обращался к моей напарнице. Меня он начисто игнорировал, даже руки не подал. Я не обиделся.

— Тут вот какое дело, — капитан говорил медленно, рассуждая. — Ты же общаешься с этими… — большим пальцем он показал за спину. — И я подумал…

— Что произошло? — спросила Сэл.

— Дельце приключилось на судне ху… — кэп икнул, — хуже не придумаешь. Долли Бартоломью изнасиловали.

Сэл ничего не сказала, только нахмурилась. Капитан постучал ногтями по столу и продолжил, размышляя с самим собой. Полагаю, он вытянул пару бутылок до нашего прихода.

— Если эту отвратительную выходку можно назвать изнасилованием. Скотина, Руперт, запудрил девице мозги, наплёл небылиц, что они станут играть в паровозики.

— Руперт? — удивился я. — Вы его поймали?

Кэп заглянул в кружку, увидел дно и сильно огорчился.

— Придумал же такое, мерзавец. Чух-чух! Паровозики! Как тебе это нравится? Впрочем, ей много не надо, мозги у девчонки, как у младенца.

К своим двадцати восьми (или около того) годам Долли Бартоломью имела роскошное тело здоровой зрелой женщины и мозги трёхлетнего ребёнка. Кэп сказал, что рассудком она напоминает попугая. Он видел такого в Глазго, в порту, у прокажённой гадалки.

— Весёлый был, шельма. Задорный. Хотя и воровливый.

— Чего вы хотите от меня? — спросила Саломея. — Насколько я понимаю, вы схватили насильника. Долли даст показания…

— Долли ничего не скажет, — перебил капитан. — Отец запрещает её допрашивать. Поэтому я хочу, чтобы ты нашла доказательства вины Руперта. — Мы с Сэл переглянулись. Я подумал, что сейчас мозги капитана напоминают попугайские. — Или доказала его невиновность. Понятно? Здесь действуют законы королевства! — кэп грохнул кружкой об стол. — И я гарантирую эти законы на своём судне! И никакой вонючий итальяшка не помешает мне судить подданного её величества! А значит, он имеет право на адвоката, на расследование и право быть повешенным. Понимаешь? Не зарезанным или линчёванным этими макаронниками, а повешенным по закону. Всё ясно?

Выговорившись, капитан нырнул под стол и загремел бутылками. Оттуда, снизу он рыкнул, что мы свободны. Он всё сказал, и более нас не задерживает.

Я взял Сэл за руку, и мы пошли к выходу. Было около одиннадцати — самое время для завтрака.

9 января 1899 года, пассажирское судно"Herald of freedom", отдало швартовы в порту Саутгемптона, втянуло в себя сходни, как глубоководный спрут втягивает в себя щупальца и вышло в бухту Саутгемптон-Уотер.

Только человек, обладающий тонкой извращённой фантазией (или напротив, не обладающий воображением вовсе) мог дать этому нелепому, грузному и неповоротливому судну такое название — глашатай свободы. Профилем"Герольд"напоминал одёжный шкаф, перевёрнутый набок и сильно изломанный — будто пьяный взбесившийся муж долго колотил по нему бейсбольной битой, полагая, что любовник жены заперся внутри.

Из бухты Саутгемптона"Герольд"намеревался попасть в Ламанш, пересечь его и стать на якорь в Шербуре, чтобы забрать купивших там билеты пассажиров. За Шербуром шла остановка в Лимерике — одёжный шкаф заполнял свои внутренности человеческими душами, и был готов пристать к любой стенке в любом порту, где бы нашлась хоть дюжина бедолаг, желающих пересечь Атлантику.

Какое-то время капитан серьёзно помышлял"заглянуть"на Азорские острова. Дабы пополнить трюмы питьевой водой и пассажирами.

— В главном он прав, — сказал я. — Если на судне совершено преступление, мы должны его расследовать.

— Как ты себе это представляешь? Расследовать раскрытое преступление?

— Ну… — я не знал что ответить, и подумал, что Сэл иногда бывает исключительно беспардонной. — Вскрытие покажет. Сейчас у нас два варианта: или осмотреть место преступления, или переговорить с подозреваемым.

— Он не подозреваемый, — отрезала Сэл. — Он преступник.

Руперт сидел на койке, подтянув к себе ноги и обхватив колени руками. Перед ним лежала раскрытая книга. Когда мы вошли, он поднял голову и посмотрел на нас сквозь круглые очки. Взгляд показался мне печальным. Не испуганным, не затравленным, а печальным. Весу в Руперте было килограмм шестьдесят, не больше.

"Матерь божья, — подумал я. — Если это насильник, то я просто бандит с большой дороги".

Пассажир второго класса, Руперт Строуберри путешествовал с женой и сыном — это я выяснил из пассажирского журнала. Он оплатил двухместную каюту, вероятно из экономии. Я мысленно представил, как он спит, обняв сына."Или жену. Они могли спать на одной койке, а сын имел отдельное, роскошное лежбище — десятилетнему мальчишке здешняя койка покажется необъятной".

— Что с вашей женой, Руперт? — спросил я. — Где ваш сын?

Руперт потёр рукой лоб, снял очки. Без очков он выглядел старше.

— Я… я не знаю, сэр, — произнёс растеряно. — Разве у меня была жена? Сын?

— Полагаю, что да. Во всяком случае, так написано в реестре пассажиров.

Сэл сложила на груди руки, стала у двери, как изваяние. Римский легионер, ни дать, ни взять: ноздри раздуты, в глазах вспыхивают молнии.

— Капитан сообщил, что вы совершили преступление. Вы это подтверждаете?

Я посмотрел на напарницу с удивлением:"Кто учил её вести допросы? Какой-то кошмар!"

— Саломея хотела спросить, как вы провели тот день? Расскажите по порядку с самого утра. Не опуская подробностей.

История получилась самая заурядная. Руперт проснулся, умылся, поговорил с миссис Щульц — соседкой по каюте. Соседка угостила его тостом с мармеладом; Руперт съел его в своей каюте, в одиночку. После этого три часа читал, покуда вновь не почувствовал голод. Спустился в столовую третьего класса — кормят там хуже, но значительно дешевле. Руперт признался, что ограничен в средствах.

— Мне нахамил один джентльмен, — сказал Руперт. — Кажется, из рабочих. Он был одет в чёрную куртку и грубые ботинки, в таких ходят кочегары.

Я кивнул и попросил продолжать.

Во второй половине дня сильно качало, он вышел на воздух, чтобы проветриться.

— Ага, — поддакнул я. — Повисеть на леерах. Вернуть океану съеденный обед.

Руперт не расслышал моей подначки, или не откликнулся на неё.

— Солнце к тому времени опустилось, демонически нависало над самыми облаками. И облака были такими… дивными. Пылающее солнце, угольно-белые облака. Помните сонет Рильке: Облики мира, как облака/тихо уплыли./Все, что вершится, уводит века/в первые были.

— Ближе к делу, — подала голос Сэл.

Побывав на воздухе, Руперт почувствовал себя лучше и пошел в бар. Не для того, чтобы выпить, но чтобы скоротать время. Заказал порцию виски — чтобы не выделяться, — и целый час цедил её. Даже задремал.

— Дай угадаю, — ухмыльнулась Сэл. — В баре к тебе подошел приятель, который играет в оркестре на банджо, и угостил двойным"Тропическим", который ты тут же выпил, несмотря на принципы, и основательно захмелел. Что было дальше, ты не помнишь.

Тон Саломеи мне не понравился, но вмешиваться я не стал, тем более что Руперт вытаращил глаза и сказал, что так и было. Он не знает, играет ли тот малый на банджо, однако он действительно предложил выпить"Землетрясение" — коктейль его собственного изобретения.

— После этого сознание возвращалось ко мне урывками, — Руперт почесал в затылке.

— Но хоть что-то ты помнишь? — спросил я.

— Почти ничего.

После этой фразы я тоже занервничал. Тупость парня начинала меня раздражать. Пришлось объяснить в простых и ёмких выражениях, что он (хорошо-хорошо, не он, кто-то другой) изнасиловал дочку дона Маурицио. И теперь куча головорезов во главе с разъярённым доном жаждет разорвать насильника в клочья.

— Или порезать на ремни, — предположил я. — Что тоже, согласитесь, малоприятно.

Капитан пожелал вершить суд законным образом, и только этот каприз стоит между итальянскими громилами и Рупертом.

— И единственный способ вынуть голову из петли, — внушал я, — которая уже накинута на вашу хрупкую шею, это вспомнить в деталях, что происходило в тот день. Найти хотя бы намёк на алиби.

На протяжении всего монолога, Руперт внимательно смотрел на мои губы. Мне показалось, что так он лучше понимает — не ушами, а глазами. Когда я закончил, он пролепетал, краснея:

— Помню, как я орал на верхней палубе. Уже ночью.

— Зачем?

— Хотел перекричать ветер. Потом залез в спасательную шлюпку. Там меня вырвало.

Он замолчал.

— Это всё?

— Всё.

— Паршиво.

Я вдруг почувствовал себя врачом. Врачом пациента, который отказывается жить. А как можно выздороветь, если нет желания бороться?

Оставалась только последняя, микроскопическая надежа. Я показал на повязку на левой руке Руперта и спросил, что там? Что с его безымянным пальцем? Он ответил, что палец откусила огненная фурия.

— Матросы на юте ловили рыбу, забросили сеть. На второй или третий раз им посчастливилось вытянуть фурию — моряки радостно загалдели, я подошел посмотреть.

Конец ознакомительного фрагмента.