Почему нарушаем!

Алексей Оутерицкий, 2015

Книга «Почему нарушаем» написана с помощью известного литературного приема «рассказ в рассказе» и состоит из множества самостоятельных произведений, объединенных в единое целое – сборник разножанрового юмора.

Требуются феминистки

Требуются феминистки. Срочно

Потому и организовались в организацию, чтоб скучно не было, а звучит красиво. Ну, а раз феминистками обозвались, надо что-то делать. Лучше даже меры к чему-нибудь принимать, чтоб название свое непримиримое оправдать. Но сначала пересчитались, конечно, так положено. Организация-то почти армейская получилась, а это налагает и обязывает. Дисциплина! В общем, пока их с два десятка примерно набралось, но еще примкнуть обещали. Для начала хватит, короче. Делать-то что? Нет, ну что против мужиков надо выступать — это-то понятно. Но конкретно?

И тут повезло. Эти личности никчемные сами против себя и подсобили. Те, которые роду мужского, антагонистического, да еще в депутатах заседают. От жиру и нечего делать законопроект, подлецы, наметили. Чтоб аборты, мол, запретить. Значит, надо обязательно против быть, на то и феминистки. Тем более — как мужики посторонние не в своих абортах разбираться могут? Зато хитрить, надо отдать им должное, здорово наловчились. Объявили, чтоб не придраться было: для демографии в виде деторождения, дескать, все это затеяно. Одно слово, подлецы!

Стали присматриваться — где б задуманную акцию провести. И поняли, что лучшего места, чем возле клиники Бонча-Бруевича, не найти. Потому что гинекологическое то место. Кабинет у него там, абортарием так прямо красиво и называется.

Ну, нарисовали плакатов, пошли к Бончу-Бруевичу договариваться. Тот поддержке своих абортов обрадовался, чаем напоил, а еще обещал пищей горячей периодически подбадривать. Чтоб стоять им возле абортария и не уходить никуда.

Ну, встали, плакаты развернули, постояли… Дамочки не примкнувшие останавливаются, плакаты про мужиков, которые сволочи, читают, а потом дальше себе идут. Ну, хвалят еще некоторые иногда. А те, что на аборты к Бончу-Бруевичу шли, так они и без того на аборты свои шли уже. И без плакатов всяких сообразили — что надо так. Что прогрессивно это, и в духе времени, и вообще. Короче, надо и все. Ну и что за толк с такой акции? Неинтересно феминисткам показалось бездействовать так. Активнее бы надо. Стали тогда сами к не примкнувшим дамочкам подходить, просвещать. За аборты полезные, которые против мужиков нацелены, агитировать. Как увидят дамочку с животом, тут же подбегают кучно и в абортарий уговаривают. Надо, мол, чтоб против мужиков все было, объясняют. Нельзя нынче с животами ходить, нынче аборты делать надобно. Ситуация нынче в мире такая сложилась, что надо. Чтоб непременно поперек.

А дамочки беременные — кто пугается, а кто и вовсе в крик, чтоб отстали. Не продвинутые, одним словом, в основном попадались. Значит, смекнули феминистки, дамочки эти или к агитации невосприимчивые, или их, мужикам поддавшихся и залетевших, на более ранних стадиях отлавливать надо. А тем, что с животами большими — им, наверное, поздно уже. И делать и объяснять — все поздно. Слишком уже далеко глупость их зашла.

Поменяли тактику, стали к прохожим внимательно приглядываться. Высмотрели одну молоденькую, что вела себя подозрительно, и к ней:

— Вам нужно срочно к Бончу-Бруевичу! Аборт вам, дамочка, делать пора. Прямо сейчас, незамедлительно, не то потом поздно будет!

А та в обморок грохнулась, еле откачали дуреху впечатлительную.

— Как вы узнали, — спрашивает, очнувшись, — если я сама еще не в курсе. Я даже ответов на тест еще не получила. И что будет, если муж мой бесплодный про это узнает? Нет, вы правда уверены, что я залетела? А может, нет у меня ничего?

И опять рыдать — насилу валерьяновым корнем успокоили…

Опять, значится, промашечка вышла. Теперь уже с диагностикой беременности на ранних стадиях промашка. Многие не догадываются, что давно с абортами ходят, но и со стороны это дело тоже не рассмотреть. Ну и как тут быть?

Пока думали, тут опять мужики-сволочи сами же против себя подмогли. Тот закон про запрет абортов не прошел у них почему-то, так они тут же другой, стервецы, учудили. Надо, дескать, их разрешить. И даже, возможно, денежно поощрять.

Ах вы ж сволочи! Как так разрешить? А демография? В общем, опять дело появилось. Нарисовали другие плакаты и опять бегом к Бончу-Бруевичу. Тот чаем их поить на сей раз не стал, даже разговаривать не захотел, зато они ему высказали все, что негодяй действиями своими антидемографическими заслужил. Дескать, сволочь он и нехорошее поощряет. Мало того, что стране вовсю гадит, так еще и деньги на этом зарабатывать не брезгует. Построились возле абортария крепкой акцией и дамочек туда теперь уже не пускают. Нельзя, мол. Раньше можно было, а теперь нельзя. Рожать, мол, надобно, дуры залетные. Сами виноваты. Нечего от мужиков беременеть было.

Те в слезы. Бонч-Бруевич, оказывается, очень уж здорово руку на этом деле набил, очень уж грамотно им те аборты удалял, хапуга в белом халате. Феминистки с сочувствием залетевших товарок слушают, а пускать все равно не пускают. Уговаривают мужьям бесплодным честно во всем признаться и рожать. Так лучше будет. Для всех лучше, и для государства в том числе. Государству тогда демографический приплод в людях положительный образуется, на манер бухгалтерского сальдо.

Объясняют вроде бы хорошо, с доводами вескими, а дамочки непонятливые все одно на своем упорно стоят. Все равно пропустить к преступнику от медицины уговаривают… Задумались феминистки. И чего эти дамочки в мужиках такого хорошего нашли, что даже аборты через то хорошее делать согласны? Задумались, а потом решили сами проверить. Осторожно, конечно, и не на себе. Выбрали одну, недавно примкнувшую, которую все равно не жалко пока, и решили на разведку ее послать.

Ну, надела подопытная юбку покороче, оплакали ее подруги заранее, а тут как раз и идеологические противники в количестве трех штук объявились. Кавказской национальности те противники оказались. Короткое увидели, аж завибрировали от возбуждения. Стали подопытную уговаривать, чтобы с ними куда-то пошла. Обещали показать кое-что. Очень, мол, это «кое-что» интересное, и ей непременно понравится. А уговоры свои — вещественно подкрепляют. Цветами и другими аргументами, на манер крученого коньяка со звездочками. Подопытная всплакнула напоследок, с подругами попрощалась, и пошла врагов скрупулезно проверять. Ушла, и нет ее долго. Видно, затянулась проверка. Видно, непросто оказалось этих кавказцев, науку феминистическую заинтересовавших, исследовать. И неделю ее нет, и две. Третья неделя уже пошла, а ее все нет… А на пятую — объявилась. Только вот заметили ее, к сожалению, поздновато, когда она уже от Бонча-Бруевича выходила. Разговаривать с подругами не захотела, мимо быстро прошмыгнула, и в машину. А в машине ее уже не трое, а пятеро кавказцев нетерпеливо дожидаются. Только тогда и поняли феминистки, что в их ряды затесалась изменщица.

Посовещались они и послали вторую, чтоб проверила, где первая. Та сходила посмотреть, потом вернулась и доложила: сидит, мол, изменщица в ресторане с восемью кавказцами, и надо ее оттуда срочно вызволять. Похоже, не изменщица она, просто ее взяли в заложницы. Но она ничего, пока держится. Для виду пьет вино, дает себя обнимать, танцует, хихикает. В общем, делает вид, что ей не страшно, но надо бы подругу все-таки выручать. И вот она-то, вторая, этим и займется, выручит лично. И умчалась быстро, ей даже ответить не успели. Умчалась, и тоже нет ее долго — наверное, тоже в заложницы угодила. Хотели феминистки сгоряча на поиски первых двух подруг третью снарядить, да не решились, слишком уж рискованным дело оказалось, а их и без того мало осталось.

А тут и новая беда подоспела. Мужики, которые депутаты и сволочи, опять новый законопроект удружили. Опять, в общем, аборты те запретить порешили. Пришлось опять к Бончу-Бруевичу на чай и дружбу напрашиваться. Помирились, конечно, в итоге, но только с Бончем. А Бруевич, тот позлопамятнее оказался, все еще дулся на них за что-то. Двое их, оказывается, было, а работали под одной фамилией, чтоб налогов поменьше платить и чтоб звучало солидней, по-научному. Пациенток впечатляло, вот они и расставались с деньгами дополнительными легко, за фамилию обманную приплачивая.

Не успели чай допить — новый законопроект подоспел. Тогда с Бончом опять поругались, а с Бруевичом — и не надо оказалось. Очень даже выгодно с этим Бруевичом получилось, что не мирились с ним.

Только те двое обманщиков бросились чай у них отнимать, а тут опять новый законопроект. И опять отменяющий старый, конечно. Тогда Бонч с Бруевичем еще им чаю подлили, но теперь совсем уже запутались феминистки. Теперь не успевали даже сообразить, какие плакаты в пикет брать. Поняли только, что мужики нарочно так делают, чтоб движение их справедливое окончательно запутать.

Сели опять думать, и тогда кого-то вдруг осенило, что надо делать. Пример надо показывать — вот что. Надо самим забеременеть и с абортами в животах назло тем мужикам ходить — тогда и плакаты не нужны. Тогда любой с легкостью по животам определит, что они категорически против любого подлого законодательства.

С Бончом помирились, с Бруевичом — вроде тоже. Зачем — и сами не поняли. Все равно те двое узнали, что они опять против — и тут же бросились чай отбирать, а потом и вовсе весь их пикет из своего абортария повыгоняли взашей. Ну и хрен с вами. Все вы, гинекологи, подлецы. Хотя бы только потому, что мужики.

Но не успели феминистки в себя прийти, как на них еще одна напасть навалилась — нехорошее что-то в движении их благородном завелось. Изнутри завелось. Некоторые короткое стали самовольно надевать, на каблуках ходить, краситься…

«Зачем, сестры?»

А затем, мол, что хотим сами себе и сестрам по общей борьбе нравиться.

«Но не для мужиков ведь?»

Нет, конечно! Как вы могли подумать! Исключительно для себя. А еще хотим маркетинг углубленный провести, чтоб знать в точности, где у мужиков слабые места и как с ними бороться. И кое-что уже стало проясняться, между прочим. Нами уже точно зафиксировано, что мужики здорово на безволосые ляжки клюют. У них самих подобного добра не имеется, вот они на чужое и засматриваются. Это нами уже в точности установлено, а теперь мы хотим свой маркетинг еще больше углубить — путем решительного появления на публике без лифчиков.

Тут уж в организации полный разброд пошел. Все захотели такого углубленного маркетинга, который без лифчиков, испробовать. И еще чтоб в коротком и с голыми ляжками непременно. А потом процесс и вовсе неуправляемым стал. Все вдруг, не сговариваясь, сели в автобус и поехали пропавших подруг искать, тех, что с кавказскими лицами жизнями своими рисковали. А в автобус запрыгнули в коротком и без лифчиков, разумеется. Но не для мужиков, конечно, а исключительно для себя и соратниц. Ну и для маркетинга еще, конечно. Того, что углубленный.

Приехали, в общем, в гостиницу кавказскую, подруг из заложниц вызволять, да там в итоге и остались. Потому что террористы их моментально с помощью коньяка и волосатых лап самих в заложницы взяли.

Хотя, не все, конечно, в гостинице той террористической на неприятности нарвались. Некоторые от напасти такой убереглись, потому что осторожность необходимую проявили. Они просто до гостиницы опасной не доехали — их прямо из автобуса мужики повытаскивали. Как увидели ляжки безволосые, как разобрались, что под материей тонкой лифчики отсутствуют — так даже не стали разбираться, что феминистки это, и что на опасное задание едут. Не спрашивали даже — не то б им, конечно, ответили!

Так неожиданно и закончилась история эта странная, феминистическая… Крепко пострадали храбрые и принципиальные дамочки от мужиков. За правду свою правильную пострадали.

Зато с Бончом крепко сдружились. И с Бруевичом заодно. Навсегда сдружились, окончательно и бесповоротно. За законопроектами теперь не очень следят, потому что времени свободного маловато — на просвечивание надо ходить регулярно, нельзя это дело на самотек пускать. Тем более, Бонч с Бруевичом отходчивыми оказались, и за оптовые посещения большую скидку скинули.

Да и чай у них — ой, какой вкусный!

***

— Что с вами, девушка? — елейным голосом спросил Общественник. — Вам плохо?

— Уж не хорошо, это точно… — плаксиво отозвалась Фотомодель. И пронзила Бывалого сердитым взглядом. — Зачем такие страшные истории рассказывать! Теперь мне к Бончу на проверку записаться придется, не то не будет мне покоя. Такая уж я мнительная, хотя с мужчинами никогда никаких дел не имела. Тем более таких, после которых по врачам бегают.

— А как же Крупов? — вставил Интеллигент.

— Хрен с ним, с Круповым, к нему я всегда успею, — буркнула Фотомодель. — Мне бы к Бруевичу не опоздать. В этом деле очень важно со сроками определиться.

— Но зачем, — не понял Интеллигент. — Если вы с мужчинами никаких дел никогда не имели.

— Ну, мало ли… — Под любопытными взглядами Фотомодель потупилась, и, чтобы скрыть смущение, сняла с правой ноги туфлю — вытряхнуть из нее несуществующий камешек. — Говорю же, мнительная я больно.

— Какой у вас красивый педикулез! — восхищенно воскликнул заметно опьяневший Общественник, глядя на женскую ступню. — Умеете же вы, фотомодели, себя преподнести… Но за что! — сдавленно крикнул он, упав с ящика — рука приложившейся к его щеке Фотомодели оказалась неожиданно тяжелой.

— За слова поганственные, — сердито пояснила та, надевая туфлю. — Будешь знать, как разбрасываться.

— Но я же не сказал ничего дурного, — пролепетал Общественник, с кряхтением взбираясь на свое решетчатое седалище. Он потер покрасневшую щеку. — Ничего не понимаю… Ох уж эти женщины. Сплошные загадки… Никогда нельзя предугадать, как они отреагируют на комплимент.

— Ты, наверное, имел в виду педикюр, — насмешливо заметил Интеллигент.

— Я и сказал про него, — обескуражено подтвердил Общественник. — А она вдруг… — Он покосился на Фотомодель с опаской.

— За базаром, короче, внимательней следить надо, — подвел итог Бывалый и посмотрел на девицу одобрительно. — А ты молодец, за честь свою фотомодельную постоять умеешь. Ну а некоторые впредь будут думать, о чем говорят. — И посмотрел на Общественника с ухмылкой. — Между прочим, считай, что еще легко отделался. Иногда тем, кто слова почем зря путает, в дальнейшем оперативное хирургическое вмешательство требуется.

— Что, и на этот счет имеется какая-то история? — поинтересовался Интеллигент.

— Имеется, — подтвердил Бывалый. — И не одна — много.

— Расскажи хоть одну?

— Ладно, вот вам для начала из личного опыта… Одна девка на меня все скопцом обзывалась. Просил я ее, просил, чтобы выражения подбирала, а она… Бабы ж народ упрямый. Хотя и вежливо я ее просил, прошу присутствующих специально это отметить.

— Ну и?

— Ну и упала она. Случайно, конечно. Я девушек рукоприкладством не балую.

— А потом?

— А потом оказалась, что спутала она. Скопидома имела в виду. В кино я ее вроде как не водил, все деньги на водку вроде как тратил. Вот она и бесилась по своей бабьей дури.

— И что?

— А ничего. Разобраться-то мы с ее ошибкой разобрались, да что с того. Челюсть-то без врачей обратно не склеишь. Ну, извинился я, хотя и не за что было, сама виновата. Да и челюсть, если поменьше болтать, срастается быстро, на нее ж врачи проволочки специальные накручивают. Так что все для всех закончилось хорошо.

— Да, дела-а-а… — Общественник покачал головой и опять потер щеку. — Извините, девушка. И спасибо за науку.

— Ничего, — скромно отозвалась Фотомодель. — Всегда рада услужить. Если кому надо — обращайтесь.

— Но и это еще ерунда, — продолжил Бывалый. Он сделал знак Интеллигенту и тот ловко разлил по стаканам на удивление одинаковые, точно выверенные дозы сорокаградусного эликсира. — Есть история куда более забавная.

— Я химик, привык по мензуркам дозированно разливать, — пояснил Интеллигент заинтересованно следящей за его действиями девице.

— Что за история? — поторопил Бывалого Общественник с видом человека, твердо решившего набраться полезного опыта, чтобы больше никогда не приходилось тереть стремительно вспухающую щеку.

— Про автомобилиста, несдержанного на язык, история… В общем, ехал один, ехал на машине своей новехонькой, дорогой. Стал светофор проезжать, знаете, есть такие, которые для всех общий красный выдают, а некоторым — сбоку стрелочка зелененькая, дескать, можно сворачивать, коль нужда такая есть.

— Знаем, видели, — кивнули все одновременно. — И что дальше?

— А дальше тот мужичок на ту стрелочку-то и поехал.

— И что?

— А другой мужичок начал дорогу переходить. Хотя и не полагалось ему — ему как раз красный свет светил.

— А что тот мужик, за рулем?

— А тот окно открыл и кричит тому, второму, что не прав тот, что не хрен под колеса лезть, когда у других стрелка горит.

— А тот что сказал?

— А тот ничего не сказал, просто позвонил куда надо. Дюже активным он оказался. — Бывалый зачем-то покосился на Общественника. — Сказал ментам, что, мол, какой-то бандит его на пешеходном переходе чуть злостно не сшиб, и что бандит тот на свою бандитскую разборку, мол, едет. Что так всем и кричит в окно, ничуть не стесняясь: стрелка, мол, у меня горит, опаздываю, мол, я, а потому уходите с дороги прочь, не задерживайте меня, не то худо будет!

— А что менты?

— А что менты. — Бывалый пожал плечами. — Объявили план «перехват» да поймали того мужичка на выезде из города. Прострелили ему шины, а машину его новую — в решето из «калашей» укороченных превратили. И по заслуженной медали за задержание особо опасного преступника получили. Вот и вся история… А звонившему устную благодарность объявили за сознательность гражданскую. — Он зачем-то опять покосился на Общественника и тот, нахмурившись, прикусил губу.

— А что с тем мужиком, что на стрелку ехал?

— А чего ему? Не убили ж. Живет себе дальше. Попались хорошие хирурги, наладили ему случайно отбитые при задержании почки… А машина — дело наживное. Зато впредь будет думать, прежде чем глупости вслух прилюдно кричать.

— Н-да, поучительная история, — пробормотал Интеллигент. — Оказывается, действительно, за словами следить надо. — Он тоже покосился на Общественника, а вслед за ним то же проделала Фотомодель. Общественник открыл было рот, чтобы сказать им что-то резкое, но его опередил Бывалый.

— Но и это еще ерунда, — сказал он. — Есть истории и покруче.

— Еще круче? — недоверчиво переспросил Интеллигент. — Куда круче-то?

— Есть куда. Про шпиона одного история. Шпион тот тоже на словесной ерундовине прокололся. Совсем как наш Общественник, сплоховал. Спросили его, где закладка.

— И что?

— И то. Взял да и выдал места, где информацию передавал — то есть, где контейнеры, замаскированные под кирпичи, прятал, чтобы их враждебная сторона потом скрытно изъять могла. Страну так свою опускал, гаденыш. И ведь не по идеологии — за бабки опускал, что еще больше усугубляет. А закладками — такие места на их шпионском сленге называются. Так-то.

— А кому он ту информацию передавал?

— Иностранцам, кому еще. Им для своих черных дел всегда какая-нибудь информация нужна, а денег — немерено. Бюджеты шпионские раздули, вот и вербуют всех и всюду, чтоб налогоплательщикам своим показать — мол, не зря хлеб жуют.

— А на чем тот шпион прокололся-то?

— Да говорю ж, на закладке спалился! Парня в библиотеке, где он книжку возвращал, спросили, куда делась закладка, а его повело, раскололся, гаденыш, как гнилой орех. У них же нервы — точно струны, бери да играй на них, что твой Ростропович на рояле… Как понесло его каяться — органы протоколировать не успевали.

— А-а-а… Понятно…

Помолчали.

— А что, здорово этот Ростропович на рояле играет? — вдруг спросил Общественник.

— Так себе.

— Как это, так себе! — возмутился Интеллигент. — Он лучшим признан!

— А кем признан-то? — Бывалый посмотрел на него иронически.

— Ну… — Интеллигент беспомощно пожал плечами, — не помню точно. Но признан, факт.

— Небось, другими Ростроповичами? — насмешливо предположил Бывалый. И сказал: — Я, кабы б захотел, и получше сыграть мог.

— А чего ж не играешь?

— А не хочу.

— А-а-а-а… Понятно…

Опять помолчали.

— Люблю про шпионов слушать, — со вздохом сказал Интеллигент. — Сам когда-то хотел таким стать. То есть не шпионом — разведчиком, конечно.

— Как Владимир Владимирович? — с придыханием спросила Фотомодель.

— Как он, — подтвердил Интеллигент.

— И чего ж не пошел?

— По зрению не взяли. — Он обиженно засопел и посмотрел на Бывалого. — А ты еще что-нибудь на шпионскую тему знаешь?

— А то.

— Расскажи?

— Ладно. Значит, дело такое… Начнем с того, что со шпионами вообще зачастую разные мудреные штуки происходят, — начал Бывалый. Он неспешно дожевал кусок плавленого сырка и чинно отрыгнул. — Работа у них такая. Экстремальная. Попадают они во всяческие ситуации, а как расхлебать — не знают. Ни одна, пусть даже самая подробная служебная инструкция для шпионов такие ситуации, которые жизнь подбрасывает, предусмотреть не в силах.

— Какие, например, ситуации? — спросил Интеллигент.

— А вот, например, такие, — сказал Бывалый. — Догоняли один раз одного шпиона. Организация одна догоняла. Серьезная такая организация, на три буквы называется. Вычислили его, пришли арестовывать, а он в машину сиганул — и в бега. За ним гонятся, а он, подлец, к посольству государства одного нехорошего, на которое работал, рулит, вот-вот уйдет… Доехал, выпрыгнул из машины, к воротам посольским побежал, а за ним организация та.

— Которая на три буквы и шпионов вычисляет?

— Она самая… Добежал он до ворот, а те заперты. Он тогда — сквозь решетку протискиваться, да и застрял прочно. Так застрял, что верхняя часть его шпионского туловища оказалась на территории того иностранного государства, а нижняя, по пояс, то есть, на нашей осталась. Иностранные покровители к себе своего выкормыша тянут, а наши — к себе. И никто перетянуть не может, потому что застрял он слишком крепко. Вызвали тогда иностранцы своих юристов, начали переговоры крючкотворить. Кричат, что раз голова на их стороне, значит, и весь человек под их юрисдикцией получается. Голова — она и есть всему организму голова.

— А наши? — с интересом спросил Интеллигент.

— А наши усмехаются. Нашим и задницы того шпиона достаточно, чтоб взять его в оборот. Когда переговоры юридические окончательно в тупик зашли, иностранцы в наглую стали шпионские показания с него снимать. Прямо при спецслужбистах наших. Очень уж ценные сведения он в голове держал, очень уж они им нужны были.

— А наши?

— А наши его по заднице ремнем — мол, не болтай, гад, молчи! Задница на нашей стороне, значит, и юрисдикция на нее наша. Имеем право.

— А шпион?

— А шпион орет от боли, показания давать отказывается. Ремнем-то по заднице схлопотать — небось, не пивом в жару освежиться. Удовольствия мало.

— И чем все кончилось?

— А ничем. Так по сей день в решетке той и торчит. Иностранцы ему медаль вручили, а наши впаяли десять лет лагерей с отбытием по месту застревания. И пригрозили, что если он свой рот с информацией важной раскроет, они к посольству его заочных сокамерников-блатарей привезут, а уж те его для знакомства враз с тыла оприходуют, опустят ниже самого низкого плинтуса. Вот и торчит он по сию пору в решетке с медалью на груди. Иностранцы его кормят, а наши дерьмо за ним убирают, потому что он его на нашу суверенную территорию валит. Обе стороны несут возле него круглосуточные дежурства, следят друг за дружкой, чтобы противник преимущества не получил. А он от сытных иностранных харчей все больше разжирается, и его шансы высвободиться все уменьшаются. Зато, с другой стороны, и срок потихонечку идет. Такие дела.

— Н-да, действительно, дела… — Интеллигент поежился. — Не хотел бы я в такой ситуации оказаться.

— Не ходи в шпионы — не попадешь, — присоветовал Бывалый.

— И не пойду, — твердо сказал Интеллигент.

— Значит, покончено с мечтой детства?

— Значит, так.

— Ну и наливай тогда, раз так. Обмоем.

— Мне перед кастингом нельзя, — напомнила Фотомодель.

Интеллигент растерянно покрутил в воздухе пустой бутылкой и посмотрел на Бывалого:

— Кончилась водка-то.

— Так принеси еще, — спокойно посоветовал тот.

— А где взять?

— А где раньше брал, там и сейчас возьми.

— В холодильнике?

— В холодильнике.

— Так я ж вроде все, что было на полке, выгреб.

— А на другие полки заглянул?

— Нет.

— Вот и сходи, посмотри.

Никто не удивился, когда Интеллигент вернулся с охапкой запотевших бутылок.

— Банкуй дальше, — коротко распорядился Бывалый…

— Есть проблема, — прожевав сырок, намазанный баклажанной икрой, сказал Общественник, обращаясь, конечно, к Бывалому.

— Есть — решим, — веско сказал тот. — Излагай.

— Время, — начал Общественник, для наглядности вскинув руку, чтобы продемонстрировать всем запястье с часами. — Сидим мы, конечно, хорошо, но я…

— Боишься, что вот-вот нагрянет женушка с розысками? — догадался Бывалый, а Интеллигент, спохватившись, поспешно задрал край рукава и посмотрел на свои часы.

— Я не женат, — очень неубедительно возразил Общественник, почему-то покосившись на Фотомодель. — Просто — время. Так долго мусор не выносят.

— Ой, правда, я ж на кастинг опоздаю! — вскрикнула Фотомодель.

— Ты руку-то с часами опусти, опусти, — посоветовал Общественнику Бывалый. — Эта твоя проблема — она ведь не проблема совсем. Ты вот часами трясешь, а сам на них хоть мельком взглянул? — Он покосился на Интеллигента и усмехнулся — тот как раз недоверчиво таращился на свой электронный циферблат. Судя по выражению лица, ему нестерпимо хотелось в очередной раз протереть забытые дома очки. — Так сначала посмотри, а потом уже панику поднимай.

— Мать моя женщина! — вняв его совету, вскричал Общественник. — Остановились! А ведь таких денег стоят! Мне в магазине гарантию давали, божились, что это не китайская подделка! Ну я им устрою, ну я им… Я такую жалобу в инстанции накатаю!

— Часы идут, — остановил поток его гневных излияний Бывалый. — В точном соответствии с окружающим временем. Время идет медленно — часы идут медленно. Закон относительности Эйнштейна.

— Но как же…

— А так. Здесь свалка.

— И что? — не понял Интеллигент.

— А то. На свалке время измеряется по-другому, тут одна величина — вечность. Для твоей жены прошло всего несколько минут с тех пор, как за тобой захлопнулась дверь. А для нас…

— Ага, выходит, часы фиксируют время, которое там? — наконец понял Интеллигент. — Поэтому нам кажется, что они стоят?

— Именно так.

— Эйнштейн?

— Эйнштейн.

— Который ученый?

— Он самый.

— Значит, сидим дальше? — в один голос обрадованно выкрикнули Интеллигент с Общественником, а Фотомодель притихла в ожидании ответа.

— Наливайте, — коротко распорядился Бывалый, ставя тем самым точку в научном диспуте о времени. — Хватит о пустом, нам еще о дельном поговорить надо…

— Хорошо сидим, — через некоторое время все так же в один голос сказали двое.

— Кажется, я опьянела, — кокетливо заявила Фотомодель, — отталкивая руку Общественника, настойчиво предлагающего ей наполненный до половины стакан. — Мне хватит.

— На свалке не пьянеют, — сказал Бывалый. Прозвучало это столь безапелляционно, что Фотомодель не нашла, что возразить. Она со вздохом приняла свою долю и, ожидая чего-то, посмотрела на него вопросительно.

— Тост? — понял тот.

— Про красивых девушек, — подтвердила девица.

— Понравилось?

— Понравилось.

— Ладно, будь по-твоему, — согласился Бывалый. — Слушайте про красивых девушек.

И провозгласил следующее: