Тверская. Прогулки по старой Москве

Алексей Митрофанов

Тверская – самая главная улица Москвы, и это бесспорно. Здесь больше всего людей, машин, кафе, рекламы, ресторанов, магазинов. Здесь самые нарядные витрины и самые забористые цены. Днем здесь самые спешащие прохожие, а ночью – самые неспешные. Здесь в самых жутких пробках стоят самые роскошные автомобили. Богачи тут самые богатые, а бедняки самые жалкие. Характер Тверской улицы сложился не сейчас, в далеком прошлом. Вот об этом прошлом мы сегодня и поговорим.

Мясное княжество

ОХОТНЫЙ РЯД — улица между Театральной и Манежной площадями. До 1990 года была частью проспекта Маркса, с 1933 по 1955 год носила название площадь Охотного ряда, ранее называлась Охотнорядской площадью.

Собственно площадью Охотный ряд никогда не был. Даже в наши дни, когда этот кусочек города, ограниченный гостиницей «Москва», зданием Думы, Тверской улицей и Театральной площадью, имеет ширину почти что равную длине, он все равно не площадь, а часть магистрали. По нему едут машины — только в одну сторону.

А до революции свободного пространства здесь вообще почти не наблюдалось. Все было застроено одноэтажными деревянными домишками. Дома в два этажа, а также сделанные из иных материалов тут почти не попадались.

Охотный ряд возник в 1737 году, когда сюда перевели часть продуктовых лавок с нынешней Манежной площади. Тогда же появилось и название, раскрывающее специализацию этого рынка. Торговали здесь так называемой убоиной.

С легкой руки Гиляровского к Охотному ряду пристало не слишком приятное прозвище — «Чрево Москвы». Владимир Алексеевич был недоволен. Дескать, тут из подвалов тянуло тухлятиной, надоедали приказчики «в засаленных долгополых поддевках и заскорузлых фартуках», а ножи там чистили лишь раз на дню. Опять-таки обвес, обсчет и прочие традиционные явления русской торговли.

Городские власти иногда предпринимали санитарные осмотры. Что ж, они только подтверждали наблюдения Гиляровского: «14 августа полициею 2-го участка Тверской части совместно с врачом и торговым смотрителем в охотном ряду был произведен осмотр… лавок… Во всех этих лавках полки найдены в грязном виде, крючья, на которых вешается провизия, не вылужены, стены и потолок не выбелены, полы загрязнены, „стулья“, на которых рубят говядину, и фартуки рабочих также покрыты грязью».

Иной раз дело обстояло даже так: «Начиная с лестниц, ведущих в палатки, полы и клетки содержатся крайне небрежно, помет не вывозится, всюду запекшаяся кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям… всюду набросан сор, перья, рогожа, мочала…»

Словом, дух захватывает от ужаса.

Однако сам Владимир Алексеевич время от времени сбивался с обличительного пафоса. И проговаривался: дескать, по результатам сих проверок охотнорядцев очень даже ощутимо штрафовали, а против крыс использовали средство радикальное — котов и даже специальных фокстерьеров-крысоловов. Да и вряд ли, окажись прав Гиляровский, главными клиентами охотнорядских лавок были бы «повара лучших трактиров и ресторанов, а затем повара барские и купеческие, хозяйки-купчихи и кухарки».

Значит, обстояло все не так уж плохо.

Охотный ряд был в некоторой степени сезонным рынком. Вот как он выглядел сразу же после Масленицы: «Великий пост. Мама и я ходим из лавки в лавку в рыбном ряду. Это — Охотный ряд. В огромном чану — рыбы. Серебристой россыпью заиндевелой мелочи искрятся крошечные снетки. Весело и людно кругом. Сверкает снег, как на картинке с Дедом Морозом. Пахнет сайками и блинами. На салазках — опарницы, бутыли: квасы, сбитень…»

Это воспоминания Анастасии Цветаевой, сестры поэтессы Марины Цветаевой. Она не замечала разбросанных в подсобках «сора, перьев и рогож», а видела тут великопостную сказку.

Великий пост — время духовных, большей частью скорбных размышлений. Того нельзя и этого нельзя. Однако люди умудрялись даже в это время сделать себе праздник, ничуть не нарушая христианских заповедей. Как говорится, естество свое берет.

На великопостный рынок отправлялась вся Москва. Он не умещался в Охотном ряду и иной раз доходил до берегов речки Яузы. В лавках, конечно, ничего скоромного. Зато одних баранок сколько — сахарные, горчичные, анисовые, маковые, соленые, лимонные, шафранные, изюмные… Десятки всяческих сортов. Их вязали в связки и задирали на высокие шесты, чтобы не украл какой-нибудь несовершеннолетний хулиган. Зато в открытом небе на баранки нападали голуби.

Уйма всяких квасов — хлебный, солодовый, бражный, кислощейный (сильногазированный), изюмный, имбирный, грушевый. А если кто замерз — тот пил горячий сбитень. Прямо тут, на улице. К сбитню — постные блины, с икрой и с луком.

Больше всего постный праздник ощущался в медовом ряду. Там даже дух стоял церковный — пахло воском. Но тем не менее и тут разнообразие: мед малиновый, гречишный, вересковый, липовый… Такое же обилие было у рыбников, у грибников, у мастеров солить капусту.

Но с наступлением Великой субботы ассортимент изменялся. Павел Вистенгоф писал: «В Охотном ряду расставлены куличи, пасхи и красные яйца; туда стекаются хозяйки, дворецкие, повара и кухарки. Кто бежит и несет ногу копченой ветчины, кто тащится, едва передвигаясь под тяжестью нагруженных кульков, из которых торчит и нос испуганного петуха, и печальное рыло поросенка, производящего по улицам пронзительный визг, как бы от предчувствия, что ему не миновать беды».

Торговцы потешали посетителей разными ухищрениями. Как-то на одной из рыбных лавок появилось своего рода рекламное воззвание: «Сам ловил, сам солил, сам продаю!». А вскоре на ближайшей лавочке повесили иное объявление: «Сам не ловил, сам не солил, а дешевле соседа продаю».

Непонятно, что преобладало в этой акции — желание привлечь побольше покупателей или же самому повеселиться.

Конечно, здесь случались и курьезы, и трагедии, а чаще смех и слезы сливались воедино. Однажды, например, в газете появилось сообщение, озаглавленное так: «Прискорбный случай с врачом Г.»: «17 марта в Охотном ряду ходил какой-то прилично одетый господин, но без шапки. Сняв с себя шубу, он тут же продавал ее каждому встречному, в том числе и городовому. Последний, разговаривая с продавцом, понял, что ему приходится иметь дело с психически больным, так как неизвестный, забыв о своей шубе, стал рассказывать о крыле какого-то насекомого, которое будто бы излечивает массу болезней. Городовой надел на больного его же шубу и отвез его в приемный покой Тверской части. Здесь врач, беседуя с доставленным и освидетельствовав его, нашел его действительно психически больным. В лице больного признали московского домовладельца, лекаря Г., 30 лет, который, работая над диссертацией на степень доктора медицины, от усиленных занятий заболел психическим расстройством».

Но кухарки и дворецкие, конечно, в таких тонкостях не разбирались. Они с удовольствием слушали рассуждения несчастного доктора Г. на тему чудотворного крыла.

А над всем этим торгом возвышалась церковь Параскевы Пятницы. Она слыла могучей покровительницей продавцов, и мясники, обтерев руки о замазанные кровью фартуки, неистово молились на ее кресты.

Но в 1928 году приехал экскаватор — разрушать тот храм. По преданию, в ковш разрушительной машины забрался реставратор Петр Барановский. Своим поступком он рассчитывал вынудить власти изменить решение и сохранить церковь. Однако Барановский был оперативно извлечен из ковша, а церковь быстренько снесли.

Спустя некоторое время краевед Петр Сытин подвел окончательный итог охотнорядским переменам: «В центре Москвы, между улицей Горького и площадью Свердлова, высятся два новых многоэтажных здания: гостиница „Москва“ и Дом Совета Министров СССР. Широкий проезд между ними, достигающий 60 м, залит асфальтом и по обеим сторонам обсажен деревьями. Это — часть запроектированной большой магистрали, которая пройдет от площади Дзержинского до Ленинских гор. И только название ее — Охотный ряд — напоминает о далекой старине».

Вообще говоря, не такой уж и далекой.