Любить и верить

Алексей Клочковский

Проза высокой пробы. Энциклопедия российской действительности. Продолжение традиций – и новые ответы на вечные вопросы. Пронзительная, глубокая, настоящая Литература.

Пятьсот и один день

За окном недобро посвистывала вьюга поздней зимы 199… года, а за кадром голос комментатора звучал еще более зловеще, чем музыка. На телеэкране мелькали кадры криминальной хроники.

— Ты бы сходил, мать встретил, — сказал отец; он чинил фотоаппарат рядом, насупившись сквозь очки на поблескивающий обнаженный механизм.

Олег промолчал, не в состоянии оторваться от экрана, на котором возникали то кришнаиты, то разукрашенные, как цирковые клоуны, сатанисты.

— Слышишь?! — громче повторил отец.

— А? — притворился Олег.

— Я говорю — мать надо встретить.

— У-ум-м!.. — недовольно промычал Олег. — Здесь же рядом… чего тут идти, да и сумок у нее сейчас, наверное, нет.

— Иди-иди!

Олег, вздохнув, оторвался от лицезрения кришнаитов и стал одеваться. Всунув ноги в валенки и застегнув шубу из искусственного меха, он открыл дверь.

— Ты куда это собрался? — вместе с шаркающими шагами послышался голос матери, в полутемном подъезде поднимающейся по лестнице.

— Что-то ты долго сегодня… — произнес отец, выглянув в прихожую.

— Только сейчас зарплату выдали!

Отец щелкнул языком.

— О-о, ну, толкотня, ну, толкотня была! Как начали выдавать, так народ про очередь забыл! Ле-езет, понимаешь, по головам! — стягивая сапог, возбужденно вспоминала розовощекая с холода мать. — И никто, ну, никто не одернет хамов! Главное, все со мной соглашаются — да, да, так нельзя, а сами же тех, кто понаглей, пропускают и слова не скажут! Тьфу!

Олег слушал, и у него учащалось сердцебиение: хотелось немедленно оказаться в той самой очереди и со смаком набить морду наглецу, лезущему по головам. «Простонародье…» — неприязненно думал он, однако знал, что, если бы он действительно оказался в той очереди, то, скорее всего, предпочел бы сделать вид, что ничего особенного не происходит.

Мать пристроила пальто на вешалку и прошла в комнату.

— Да это еще хорошо, что выдали! Сейчас в очереди с женщинами разговаривали, так сказали, что на прошлой неделе Зарипова — помнишь ее? — доярка, с четырех утра очередь заняла, чтоб зарплату получить. Представляешь?! Уж она просила-просила, чтоб выдали… И выдали-то только потому, что ей на похороны зятя деньги нужны были… Нам-то, бюджетникам, хоть всего на два месяца задерживают, а им, в совхозе — на шесть месяцев!

Отец снова щелкнул языком, качнул головой:

— Раньше за такое враз с работы бы полетел, и не только директор совхоза, или АО, — здесь отец изобразил презрительную гримасу, — как теперь называют, но и кое-кто в райкоме. А щас что? Как пошла эта разворуха…

(Разорение, разворовывание, разруха, заваруха — расплавленные огнем гнева и слитые в одно). «Емко, красиво», — мысленно оценил слово Олег, но не спешил — тоже мысленно — поддерживать отца.

— Ну ладно, давайте ужинать… — вздохнула мать, расставляя чашки с голубыми цветочками по ободку. Олег со скребущим звуком выдвинул табуретку из-под стола и сел, ощущая легкое волнение. Он исподлобья взглянул на отца. Это был подходящий случай проявить себя перед ним.

— Да-а, — слегка успокаиваясь, вздохнула мать, глотнув чая, — точно, разворуха… Разворуха и развал… И ведь большинство на референдуме голосовало за сохранение СССР, а страну все равно развалили… каждая республика — сама по себе!.. — вновь возбуждаясь, возвысила тон она.

Олег посчитал, что удобный момент наступил и вмешался:

— То, что сейчас происходит в стране, похоже на то, что было во времена феодальной раздробленности. А после нее наступил период объединения, который закончился примерно в правление Ивана Грозного диктатурой! — отчеканил он, с удовольствием замечая, что отец, похоже, с интересом и уважением прислушивается к его рассуждению. — И в истории не раз бывало, — авторитетным тоном разъяснял Олег, — что после периода разъединения наступает период объединения. Например: сначала революция и гражданская война, а потом — сталинская диктатура.

— Так что, во время объединения обязательно наступает диктатура? — спросила мать.

— Ну, может, это и не обязательно, но усиление государственной власти должно быть, а как же иначе? — Олег вдохновенно разглагольствовал, а перед его внутренним зрением проходили картины из «Хождений по мукам». Затем картины менялись, и вот уже Олегу виделись боярские шубы, воронье, спугнутое колокольным звоном и мечущееся, как лохмотья юродивого Никитушки на ветру… «…И-и, народец православный! Будешь плетью бит, кровью мыт! А Никитушка — весел, весел! А боярин, глядь, нос повесил! Худо — бунт, лиходолье! А хуж ее — неволя!..»

— Сталинская диктатура? Хм… — отец мельком бросил взгляд на Олега. — При Сталине без разговоров расстреляли бы за такое… Сегодня в новостях — несколько тысяч шахтеров Кузбасса не вышли на работу. Забастовка! Бастуют, потому что им зарплату не дают!

— Ужас! Надо сестре написать… муж-то ее там при шахте работает… как они там?..

— Да-а, уж не от хорошей жизни бастуют. А эти… умники… только и знают, что программу за программой провозглашать, — то «пятьсот дней», то ещё что-нибудь…

Слово «умники» отец произнес с нажимом, с каким-то особым смыслом, направленным против Олега — так Олегу почему-то показалось, и он внутренне напрягся, готовясь возразить, правда, еще не поняв, — что возражать и на что. Он вспомнил новостной сюжет, о котором говорил отец — физиономии в касках с фонариками, орущие и чумазые, как пьяный сосед. «Простонародье… Тебе-то что до них? У тебя пенсия хорошая», — промелькнуло у Олега в голове. Из размышления его вновь вывел голос отца:

–…на грани катастрофы! Такого никогда не было ни при Сталине, ни при Брежневе! А авторы обращения — все люди известные, ученые, писатели…

Конец ознакомительного фрагмента.