Псоглавцы

Алексей Иванов, 2011

«Трое молодых москвичей приезжают на “халтурку” в глухую деревню Поволжья: им надо снять со стены заброшенной церкви погибающую фреску. На фреске – еретическое изображение святого Христофора с головой собаки. Оказывается, деревня в старину была раскольничьим скитом, а “халтурка” – опыт таинственных дэнжерологов, “сапёров” мировой культуры. И во мгле торфяных пожаров утраченная историческая память порождает жуткого Псоглавца – то ли демона раскольников, то ли бога лагерной охраны. Если угодно, это жанровый роман, ужастик про оборотней. Если угодно – новая деревенская проза. Если угодно – стилизация под веб-сёрфинг по теме русского раскола. Но в целом “Псоглавцы” – история про незримые границы культуры и стражей этих границ. У любого общества есть определённый круг убеждений, и общество не разрешает человеку покидать этот круг, а если человек осмеливается выйти за священный предел, то в погоню за ним кидаются чудовища». Алексей Иванов

8

Кирилл с улицы поверх забора изучающе разглядывал соседний дом. Наверное, это было жильё под дачу, принадлежавшее местным «городским». Крышу дома перекрыли профильным железным листом, стены отделали сайдингом, концы брёвен забрали в короба, поставили евроокна. Недешёвый тюнинг. Кирилл вспомнил, как на экскурсии в Коломенском экскурсовод объяснял им, туристам, как важно для деревянного строения «дышать». А в этой упаковке дом сопреет за пять лет. Ну да и ладно, не его дело. Сто пудов, что в этом доме есть электричество, может, даже генератор. Но есть ли хозяева?

Хозяев не было. Звонок у ворот не работал, на стук никто не отозвался. Значит, придётся подключаться к другому соседу, справа.

Кирилл прошёл мимо фасада школы, «базы», и по пути начал считать шаги. Школу и другой дом разделял огород, где на бурых грядках густо зеленела лохматая картофельная ботва. Среди ботвы, согнувшись, возилась пожилая женщина. От дома и двора огород был отделён кривым штакетником. Кирилл насчитал восемьдесят восемь шагов. Нормально. Ему в распоряжение Гугер оставил две бобины провода, каждая длиной по пятьдесят метров, должно хватить с изрядным запасом. Да и шаг ведь у него не метровый.

Ворота стояли не запертые. Кирилл толкнул чуть приоткрытую створку и вошёл во двор. Домик у правых соседей оказался не ахти. Небольшой и явно ветшающий. Когда-то он был добротным, крылечко тесовое, фундамент покрыт жестяным козырьком, наличники — или как там называются эти доски вокруг окна — выпилены фигурно. Сейчас крыльцо скосилось, жесть поржавела, краска наличников облупилась.

Во дворе между крыльцом и дровяным сараем колола чурбаки на поленья та самая полунемая девушка Лиза, которую они подвезли по пути в деревню. Кирилл сразу воспрянул духом.

На Лизе была прежняя клетчатая рубаха, теперь навыпуск, но уже не пенсионерские треники, а старые мужские штаны, обрезанные ниже колен на манер бриджей. На ногах — расшлёпанные ботинки без шнурков и с вываленными по-собачьи языками. Густые русые волосы Лиза собрала в узел на затылке, но несколько прядей выбились и смешно торчали в разные стороны. От работы загорелая Лиза жарко раскраснелась, пухлые сочные губы казались влажными.

— Привет, — сказал Кирилл и смущённо кашлянул в кулак.

Лиза опустила топор и настороженно посмотрела на гостя. Кирилл ничего не мог с собой поделать — он опять взглядом зацепился за грудь Лизы, и отвёл глаза в сторону.

— Мне бы, э-э… кто хозяин у вас, поговорить, — путано объяснил он. Если эта Лиза здесь живёт, конечно, и она — тоже хозяйка, но как разговаривать с немой?

Лиза, не отвечая, легко показала топором за штакетник на старуху, что торчала в огороде.

— Спасибо, — сказал Кирилл.

Он отыскал в штакетнике калитку, зашёл на огород и через грядки стал пробираться к старухе. Старуха тяпкой окучивала картошку. Только вблизи Кирилл увидел, что старуха передвигается с помощью табуретки. Одна нога у старухи то ли не сгибалась, искалеченная артритом, то ли не держала, парализованная, и старуха переставляла перед собой табуретку, опиралась на неё обеими руками и вместо шага совершала какое-то странное телодвижение, подволакивая себя вперёд. В этом было что-то от насекомого. Похоже ползает жук с оторванной конечностью, припадает на бок. Но у наблюдателя нет ощущения, что жук страдает. Повреждённый робот, не более.

— Здравствуйте, — сказал Кирилл погромче.

Старуха медленно распрямилась, разглядывая Кирилла.

— Здравствуйте, — по-деревенски певуче ответила она.

На старухе был синий сатиновый халат школьной уборщицы и какие-то белые, больничные, бязевые штаны, для которых Кирилл нашёл только определение «исподнее». На ногах — галоши, на голове — платок, завязанный под подбородком.

— Я ваш новый сосед, — внятно и громко начал объяснять Кирилл. — Нас трое товарищей. Мы на неделю поселились в том здании, — Кирилл махнул рукой, — где школа была. У нас командировка в вашу деревню.

— То-то я и вижу, машина-то большая заворачивала. Кто такие, думаю? Городские, не иначе. Заповедниковские-то по-другому, всех здесь знают, им чего в брошенном доме-то сидеть…

Старуха говорила свободно и складно, как сказительница.

— Нам в тот дом электричество нужно. Я хочу попросить вас, чтобы разрешили наш провод в вашу розетку подключить. Мы заплатим. За каждый день — пятьсот рублей.

— В день по пятьсот? — переспросила старуха.

— Да. Пятьсот в день. Дней на пять-семь. Это будет где-то две с половиной — три с половиной тысячи.

— Три-то пятьсот много…

— Ничего, для нас нормально.

— Три-то пятьсот за всё лето нагорает. Дорогой нынче ток стал. Раньше-то жги — не хочу, а сейчас за всё дерут. Тысячу сюда, тысячу туда, вот и пенсии нету, а ведь жить надо, есть-пить… Картошка-то своя, овощи там, лук, яйца, но ведь хлеб нужен, без хлеба что за еда, и прикупить чего, хоть лампочки, хоть одёжу какую…

Кириллу сначала показалось, что старуха пожалела его расходы, а сейчас он понял, что старуха, не думая о нём, сразу приложила деньги за электричество к своему бюджету. Складность и певучесть речи была не от мудрости, а от глупости и равнодушия к тому, как сказано.

— Тогда я пойду схожу за проводом — и к вам в дом. Как вас зовут?

— Раиса Петровна я. Токарева. Да просто Рая Токарева, меня тут все знают, мы же у своих-то все на виду. А ты иди вон к дочери, Лиза она. Лизка-то и розетку покажет в доме…

Дочь? — удивился Кирилл. По старухе — так внучка… Хотя сколько этой Раисе Петровне? Лет шестьдесят. Как тётке, у которой он снимал квартиру. А тётка любовника имеет, ездит на Кипр…

— Только Лиза у меня, ну, это, говорит плохо, ты не пугайся, — всё журчала старуха. — Так-то она нормальная, заикается сильно. Я бы сама подошла, дак нога отказала, цельный час буду ковылять…

— Хорошо-хорошо, — торопливо заверил Кирилл.

Через забор он перелез с огорода во двор школы, достал обе бобины с проводом и улицей пошёл снова к воротам Токаревых.

Лиза всё ещё колола дрова. Она вогнала топор в чурбан и никак не могла развалить чурбан надвое или достать лезвие. Она нелепо стукала чурбаном на топоре о плаху, на которую ставила поленья. Кирилл шёл к Лизе, смотрел на её терзания, но видел лишь то, что груди Лизы от движений и наклонов увесисто качаются под рубашкой.

— Это снова я, — весело сказал Кирилл, бросая в траву бобины.

Он деловито забрал у Лизы топор с чурбаном на лезвии. Колоть дрова он не умел, но знал по кино, как справляются, если заклинило топор. Он закинул топор с чурбаном за спину, с натугой размахнулся через плечо и ударил обухом топора о плаху. Чурбан лопнул.

Кирилл отложил топор.

— Ты Лиза, — сказал он. — А я Кирилл. Я из Москвы. Я с друзьями тут, мы вчера тебя на автобусе подвезли немножко, помнишь?

Лиза настороженно кивнула.

Кирилл поймал себя на том, что ему Лиза нравится. У неё был чуть вздёрнутый нос и серые глаза. Обветренные скулы, рыжая летняя конопатость и густой загар, не курортный, а деревенский, делали её простушкой, однако сквозь крестьянку просвечивала барышня с египетским разрезом глаз, нежным овалом лица и таким изгибом губ, потрескавшихся от жары, словно эти губы знали о жизни всё.

— Мы с друзьями вон в том доме остановились, получается, соседи ваши, — пояснил Кирилл. — А электричества нет. Твоя мама разрешила мне к вам в розетку подцепиться. Я платить буду, по пятьсот в день. Это дней на пять, на неделю. Покажешь мне, куда воткнуться можно?

С разгона Кирилл не сразу осознал двусмысленность просьбы.

Лиза помолчала и кивнула. Они стояли и смотрели друг на друга.

— Ну так веди меня, — осторожно произнёс Кирилл.

Это указание прозвучало совсем странно, будто он попросил Лизу провести его сразу в постель. Лиза покраснела, повернулась и пошла к крыльцу. Кирилл задумчиво подобрал бобины и пошагал за ней.

Крыльцо вело на дощатую веранду с маленьким окошком. Веранду использовали как кладовку — здесь вдоль стен стояли какие-то мешки, похоже, с кусками торфа, а на полках блестели трёхлитровые пыльные банки. Дверь в дом была утеплена и обита дерматином.

Центр дома занимала большая белёная печь. Устье её находилось на кухне. Шершавый белый бок вылезал в большую комнату, где на полу были половики, а на окнах шторки. Стол застилала скатерть, в шкафу-серванте стоял телевизор, подушку на кровати украшала кружевная салфетка. Кирилл почему-то думал, что кровать должна быть высокой, двуспальной, с металлическими шариками на спинке, но кровать оказалась обычной панцирной койкой. Другую такую же койку Кирилл успел увидеть в узкой комнатушке сбоку, проём в эту комнату Лиза сразу задёрнула занавеской. Кирилл догадался, что комнатка — спальня Лизы. Две односпальные койки в доме означали, что здесь живут только Лиза и её мать, и у Лизы нет ни мужа, ни отца. Хотя, конечно, и на односпальную кровать можно лечь вдвоём.

— Где розетка? — озираясь, спросил Кирилл.

Лиза указала под стол.

Кирилл залез под стол и увидел у плинтуса допотопную розетку. Он потрогал её — розетка шаталась. Кирилл выглянул из-под стола.

— Она болтается. Можно, я прикручу её покрепче?

Лиза молчала.

— Отвёртка имеется?

Лиза подумала и отрицательно покачала головой. Точно, мужчины в доме нет, понял Кирилл.

— Тогда принеси ножик.

Лиза ушла и вскоре вернулась, присела и протянула тупой нож. Кирилл подкрутил шурупы и воткнул в розетку вилку одной своей бобины. Этот жест показался ему откровенным намёком на секс. Он вылез из-под стола, разматывая провод. В душе всё ходило ходуном.

— Готово, — сказал он, не двигаясь с места.

Лиза смотрела в сторону, избегая глянуть ему в лицо. Кирилл ясно видел её смущение, которое не соответствовало мелочному поводу.

— Лиза, ты ведь можешь говорить? — тихонько спросил он.

Лиза наконец взглянула ему в глаза — недоверчиво и робко. Потом зажмурилась, затаила дыхание и произнесла:

— Не… много…

Глаза Лиза не открывала, точно ждала поцелуя.

Она не смотрит, почти не говорит, и он с ней наедине, подумал Кирилл. Всё вокруг будто зазвенело. Он ощутил, что вдруг очутился за той границей, за которой он волен сделать всё, что захочет. Ведь Лиза ничего не увидит, не скажет и не сделает. Расплаты не последует.

Конечно-конечно, он Лизу не обидит. Сейчас не будет ничего. Но ведь могло быть всё. Похоже, она сразу и не поняла, что допустила, но теперь Кирилл вот как-то легко и сразу получил доступ к ней. Это было уже очень лично, и тайно сближало помимо воли. Сложно, когда это впервые, но то, что случилось один раз, повторить уже не трудно. Кириллу показалось, что он с Лизой как бы обо всём уже условился, только ночь главной встречи наступит ещё не сегодня. Кирилл молча рассматривал Лизу и думал: а какая она в любви? Если в постели она закричит, это станет словно бы возвращением дара речи.

Кирилл отвернулся, чтобы не смущать Лизу и не травить себя. В простенках между окнами висели фотографии и какие-то грамоты. Кирилл положил бобины на стол и направился к фотографиям.

На самом большом цветном портрете Лиза с букетом стояла с распущенными волосами, в косметике, в светлом полупрозрачном платье, смеющаяся. Наверное, это был выпускной вечер в школе.

— Ты красивая, — сказал Кирилл, не оборачиваясь, чтобы не видеть Лизу. Так она не могла возразить ни голосом, ни жестом, а потому не могла установить дистанцию и этим будто подтверждала их близость.

Кирилл рассматривал другие фотографии. Незнакомые лица, непонятные события. Дети, деревенские тинейджеры, женщины, мужчины, старики. Чужая жизнь. Это остужало. На снимке ярких, крикливо-химических тонов провинциальной студии Fujifilm Кирилл увидел Лизу-ребёнка на руках затрёпанного дядьки.

— Отец?

— Да, — сзади тихо ответила Лиза.

Кирилл почувствовал, что она волнуется и стесняется, как на медосмотре, хотя чего такого-то — семейные снимки? Или ею, немой, никто никогда не интересовался, и потому ей всё кажется интимным?

— Он жив? — Лиза сзади молчала. — Понятно…

Кирилл увидел фотку с «мыльницы», где Лизу-подростка обнимал за плечи рослый беловолосый парень. Кирилл вспомнил этого парня, хотя сейчас он стал куда старее, жилистее, ублюдистее. Это был Лёха Годовалов, который показывал им с Гугером и Валерием пустые дома в деревне. Ну, конечно. Куда здесь деться друг от друга?.. Хоть Лиза и немая, но ведь всё при ней, и ей не шестнадцать лет, кто-то это всё уже посмотрел и попробовал… Кирилл понял, что заревновал.

Кирилл оглянулся. Лиза смотрела на него с испугом, виновато и с надеждой. Кирилл отвёл глаза. Можно подумать, Вероника легла с ним девочкой… Но этот Лёха Год овалов, вор в сланцах, «ДМБ-2008»…

По снимку было видно, что Лиза не хотела фотографироваться. И всё же была рада и горда, что сильный парень обнимает её, готовый защитить и сделать счастливой. Лёха-то?.. Что он может в этом мире?

Кирилл вспомнил тот мир, который Лёхам был недоступен, но не из-за денег, а потому, что Годоваловым там нечего было делать, только бухать, а бухать дешевле и вольготнее дома. Кирилл любил кафешки у Нескучного и Пушкинскую набережную с трогательно-могучим космическим самолётом «Буран». Вспомнил пляжи Хургады и англичанина, инструктора по дайвингу, который, ухмыляясь, обучал Веронику, как брать в рот загубник акваланга. Вспомнил ледяные, мелко огранённые пики Домбая и страшную высоту под качающейся кабиной фуникулёра. Вспомнил Озёрку под Рузой, храмик Волынщино над водой, большой катер, который они всегда арендовали компанией, и всегда девчонки загорали топлес… Разве это сравнится с Лёхиной крутизной в деревне Калитино? Лиза хочет этого, да?

И тут Кириллу стало стыдно. Чего он понтуется? Лиза — полунемая бедная девушка из дремучей деревни. Ей не из чего выбирать. Она никогда не увидит «Бурана», Домбая, Хургады. Она не попробует мохито, не испытает шкодливого девчачьего удовольствия загорать топлес, она даже радости секса не узнает. В её судьбе ничего этого не будет. А жизнь у неё одна, как и у Кирилла, и другой никто не даст. Её жизнь безжалостно прогорит здесь вместе с торфяными болотами.

— Ты бы хотела уехать отсюда? — хрипло спросил Кирилл.

А Вероника? — подумал он и оглянулся.

Лиза закрыла лицо ладонями.

— Не… пустят, — с трудом сказала она.

— Кто не пустит?

— Они… Они не пустят.

— Кто они?

— Они.