Заслуженный гамаковод России

Алексей Иванников, 1998

Собрание миров: мир лягушки-путешественницы, мир крысы-индивидуалистки, мир собаки «нового русского», а также мир биржевого спекулянта и мир человека, переживающего предстоящую гибель человечества. Аналоги данных повестей, близкие по типу и по качеству: «Скотный двор» Д. Оруэлла, «Падение» А. Камю, «Затворник и Шестипалый» В. Пелевина, «Превращение», «Отчёт для академии» и «Исследования одной собаки» Ф. Кафки.

История лягушки-путешественницы, написанная ею самой

Ныне, став пожилой уважаемой лягушкой и чувствуя скорое приближение смерти (не пережить мне предстоящей зимы: я уже вижу это) хочу я оставить о себе память и поведать о реальных фактах и обстоятельствах, сопровождавших мою героическую попытку дать всем сородичам доступ в незнакомый доселе мир и открыть новую главу в истории лягушачьего рода. Попытка — хоть и была замечена и вошла в анналы истории — но обросла ненужными сплетнями и бессмысленными подробностями — как старая черепаха водорослями и паразитами — и моя задача теперь: соскрести наносные отложения и освободить твёрдый прочный панцирь. Неоднократно уже мне доводилось слышать о появлении самозванцев, имевших наглость объявлять себя авторами дерзновенного прорыва, и просто вынужденно мне приходится объявить на всё болото и окружающую его местность: именно я и есть та самая лягушка, которая летала на утках.

Дерзкие самозванцы, квакая о мнимых подвигах, даже не поинтересовались и не попытались узнать: жив ли я ещё, давно откинул лапы в подходящей тихой заводи или оказался проглочен зловредной цаплей, не оставляющей наш род в покое уже многие поколения. В противном случае они попридержали бы своё гнусное кваканье и попытки кривыми дрожащими лапами отнять у меня то, приоритет на что принадлежит мне по праву: первенство в воздухоплавании.

Вы спросите: а когда и с чего всё начиналось? Плавая ещё головастиком в кишащей опасностями канаве и то и дело спасаясь бегством от птиц и жуков-плавунцов — уже тогда я осознал это чувство парения над твердью, потом только разделившейся на болота и леса, поля и горы, которые именно мне впервые выпало счастье наблюдать с высоты птичьего полёта. Внутреннее ощущение было настолько сильным, что именно оно и позволило мне выскальзывать из уже открытого и готового вцепиться клюва, сообщая дополнительное ускорение совсем не в ту сторону, куда целилась птица, предугадывая моё движение. С самого рождения я был не простой лягушкой, способной лишь ловить комариков и орать на всё болото, утверждая свои права: ещё когда длинный неуклюжий хвост связывал мои движения и не позволял выбираться на сушу — уже тогда я мысленно парил в толщах воды, рассматривая проплывавший внизу ландшафт. Водоросли были кустами и деревьями, качавшимися под порывами ветра, а неровности дна становились холмами и оврагами, позволявшими временно спрятаться от всевозможных опасностей и угроз, так что я даже чертил в уме целые схемы и карты, дававшие возможность такому мелкому лягушонку как я наилучшим образом построить маршруты движения и организовать распорядок дня. И это было моё первое великое открытие! Позже выяснилось, правда, что меня уже опередили: общаясь потом со взрослыми умными лягушками, я узнал, что многие поколения наших предков пользуются в практической жизни знаниями о топографии, способствуя дальнейшему процветанию нашего рода. Кто-то из великих предков уже нащупал золотую жилу, заставив меня тем самым обратить внимание на смежные области и направления, не подвергшиеся такому изучению. А я ведь всегда был таким любознательным и настырным лягушонком! Стоило какому-нибудь камню бултыхнуться в воду, распугивая всех обитателей: и разве я бежал, рефлексивно унося ноги от незнакомой опасности? Ничего подобного: в отличие от сородичей я наоборот приближался к неизвестному предмету и ощупывал его: сначала ртом — когда ещё крошечные слабые лапки не позволяли дотянуться и провести полное обследование, но вскоре — после отпадения хвоста и превращения в настоящую полноценную лягушку — этот недостаток оказался устранён и я мог уже действовать свободно и раскованно. Сколько же я ощупал палок, коряг и всевозможных предметов, попадавших к нам из другого мира! Одно только перечисление должно отнять кучу времени, такого теперь дорогого для меня, так что сразу я перейду к заключениям. Мир, увы, слишком враждебен к нашему роду, и попадающие в водоём камни, бутылки и прочие разнородные предметы есть проявление именно этой враждебности и ненадёжности. Сидя в затишье под любимой корягой — что со временем происходит со мной чаще и чаще — я вспоминаю теперь прошедшую жизнь и с гордостью сознаю, что не зря прошла она и не оказалась замкнута в пределах родного любимого болота, которое как раз из-за великого деяния мне и пришлось покинуть. Кто-то ещё и подумает, что мне пришлось просто спасаться бегством по причинам личного характера: вынужден разочаровать подобных пессимистов, не было никогда ничего подобного. Я всегда был сильной, но покладистой лягушкой, не задиравшей лапы на не принадлежавшее мне по праву, так что даже самые крупные и упитанные самки — взирающие на всё свысока — вполне благосклонно относились к моим весенним трелям, разлетавшимся по всему бескрайнему болоту. Это было славное время: когда миновав угрозы и опасности я стал-таки полноправным обитателем родимого водоёма и присматривался уже к кочкам и устроившимся на них конкурентам: далековато мне было ещё до того, чтобы попытаться захватить надёжный плацдарм для дальнейшего продвижения, и я ещё только пробовал привлечь внимание молодых независимых самок, не связываясь пока с превосходящими в массе и силе самцами. Я ещё только рос и набирал вес, готовясь завоевать себе достойную кочку под палящим солнцем, угнездившись на которой смог бы рассчитывать на все радости болотной жизни. Тучи мошек и комаров над головой создавали пятнистое покрывало, из которого мне просто время от времени требовалось выхватывать языком самые яркие и аппетитные пятнышки, заполнявшие вместительный желудок. Такие же молодые лягушата бороздили толщу воды, устраивая иногда шумливые потасовки: растущие силы требовали выхода, и только мерзкие цапли или иногда другие птицы прореживали наши ряды, добавляя всем оставшимся гордости и самоуважения. Это ведь не их только что схватили твёрдым клювом и проглотили на глазах всего света — нет! — это вон ту глупую квакушку, имевшую наглость предъявлять нам какие-то претензии, настигла жестокая судьба!

Что же касается меня, то совершенно недостаточно мне было удобной кочки и толстой упитанной самки по весне: я всегда стремился к большему. Речь шла не о власти: нет, ничего подобного никогда даже не приходило мне в голову: взять на себя руководство всем скопищем глупых невежественных лягушек, заботящихся только о личной выгоде — спасибо, не надо. Лишь высокие цели могли вдохновить меня и заставить как-то действовать: требовался лишь намёк и повод. И скоро такой повод появился: этот лебедь вылетел из заоблачного поднебесья и врезался в воду, едва не убив меня и раскидывая во все стороны опадавшие перья. Он был уже мертвым: страшный грохот опережал его падение и явно определял данное происшествие, такое трагическое для могучей птицы. Однако для меня оно стало не трагическим, а счастливым: как обычно я тут же принялся ощупывать огромное для меня тело, путаясь в перьях и порванных кожных покровах, и тут-то меня и осенило: я тоже хочу летать, и пока не добьюсь этого, не успокоюсь!

Разумеется, мне пришлось оставить лебедя: только маленькое невесомое пёрышко смог я прихватить с собой, крепко сжимая его губами. Совсем скоро должны были нагрянуть хищники, и не стоило подвергать себя лишней опасности. Уже из надёжного укрытия я видел пару ворон, спикировавших на мёртвое тело, но совсем недолго пировали они на нём: появившаяся собака отогнала серых тварей и уволокла тушу. Мне же оставалось лишь рассматривать и ощупывать неожиданный трофей, определивший — как оказалось — мою грядущую судьбу.

Ведь только с помощью подобных инструментов можно подняться в воздух и долго парить на невидимой подушке, одолевая немыслимые расстояния! Я сразу же понял такую простую вещь и принялся действовать: ведь если покрытый растительностью лебедь способен летать, то почему бы того же самого не добиться молодой и сильной лягушке, обклеенной со всех сторон перьями? Со всей серьёзностью я подошёл к решению задачи: собрав всё оставшееся от лебедя, я с помощью добытой из улиток слизи тщательно прилепил найденное к туловищу и лапам: торчавшие кверху и по бокам белые насаждения втрое увеличивали мой объём и позволяли надеяться на удачный исход, и даже необходимость немного пожариться на солнце и подсушить созданную конструкцию не слишком сильно расстраивала меня: я знал, на что иду.

Однако жестокое разочарование постигло меня: сколько я ни пытался подняться в воздух, перебирая и дёргая лапами, но лишь разлетевшиеся во все стороны комары и водомерки напугали моих ближайших соседей, лишившихся в результате сытного обеда, и какое-то количество ила поднялось со дна, загрязнив на время поверхность. Я уже слышал недовольные крики: они наконец увидели моё облачение и, похоже, размышляли: стоит ли им драпать от незнакомого, или надо всё же проучить за незваное вторжение пернатого странного гостя. Я уже хотел крикнуть: да это же я, разве вы не узнали?! — но тут резко всё изменилось: огромная тень нависла сверху над нашей мирной только что заводью, и последний отчаянный вопль раздался совсем близко от меня, подведя итог чьей-то жизни.

И сейчас ещё я помню то жуткое состояние, в котором оказался сразу после этого: какая же лягушка не испытывает ужаса перед цаплей и ей подобными, находясь тем более в непосредственной близости? Я чувствовал, как она ходит вокруг меня, оглядывая со всех сторон непонятное пернатое создание: остальные лягушки уже успели нырнуть под воду, и я оставался единственным доступным для неё обедом. Оцепенение полностью сковало мой мозг и мои мышцы, и даже лапой я не смог бы пошевелить: если от этого зависело бы моё спасение. Только бы не квакнуть! Она уже наклонилась ко мне: абсолютно ничего я не мог сделать в такой ситуации, и мерзкий запах гнили из раскрытого клюва должен был стать моим последним ощущением. Но что-то не понравилось ей: цапля лишь выдернула пёрышко из моего обмундирования и повертела им в воздухе: она резко снялась с места и на настоящих огромных крыльях понеслась ввысь, где парили такие же лёгкие и могучие птицы как она.

Долго ещё я не мог прийти в себя, и только выбравшиеся на поверхность соседи в изумлении окружили меня и потребовали объяснений. Случившаяся дальше безобразная сцена ясно показала, что значит быть первооткрывателем: мне предъявляли претензии за потерю бдительности, приведшую к гибели весьма жирной уважаемой квакушки, и ближайшие родственники уже готовились напасть и придушить меня, примериваясь к складкам местности и отрезая мне дорогу. «Да он же издевается над нами!» Наконец они окончательно пригляделись к моему облику, и кто-то подошёл и ощупал мой наряд. «Ну и вырядился!» Я уже хотел чистосердечно и ясно объяснить им ситуацию: я ведь старался для всего нашего рода, в том числе и для них, но меня опередили: сзади навалился кто-то огромный и сильный, и сразу двое подскочили с боков и принялись лупить меня задними лапами. Перья закружились во все стороны: если бы не мягкая накидка, то негодяи могли изувечить, и наконец страшным усилием я стряхнул державшего меня и рванул вбок: ещё никогда я не запрыгивал так высоко, растопыриваясь в воздухе и стараясь держаться как можно дольше на остатках порванной экипировки: я парил как первая лягушка, доставшая до неба кончиком зелёной пупырчатой лапки, и никакие препятствия больше не могли помешать в великом грандиозном замысле: стать первым из нашего рода, сумевшим покорить небеса.

Однако когда я добрался до тихой спокойной заводи — находившейся на другом краю болота — совсем другие заботы одолели меня, спустив резко на землю: я уже видел кривые недоумевающие взгляды в мою сторону, и огромный чёрный самец — восседавший в центре на вместительной кочке — уже квакнул что-то презрительное и недовольное. Мне пришлось нырнуть на дно: только там можно было избавиться от остатков компрометировавшего меня наряда. Твёрдая коряга больно скребла спину и брюхо, но только так можно было счистить не понравившееся и вызвавшее такое отторжение: возможно, я напоминал о наших главных врагах — птицах — обильно оснащённых такой амуницией и использующих её во вред нам. Ведь именно внезапные атаки с большой высоты наносят нам наибольший ущерб, и только случайный промах разохотившегося хищника может позволить лягушке уцелеть: если проснувшаяся жажда жизни направит земноводного по маршруту, неожиданному для сбившегося с цели летуна.

Совершенно ясно я понял, что шёл по неверному пути: куда же нам — толстым и неповоротливым — состязаться с птицами в их родной стихии? Даже моих молодых сильных лап явно недоставало для поднятия в воздух огромного толстого брюха, и что уже говорить о шансах для других моих сородичей, покрытых плесенью и заботящихся как раз о толщине подкожного жирового слоя? В явное противоречие входили мои устремления — как выяснялось — с интересами и пристрастиями ближайших родичей: я даже не мог излить никому душу и поделиться мыслями, стремительное же бегство из родной заводи отрезало дорогу назад, и главное теперь было, чтобы известие о происшествии не добралось бы и сюда, загоняя меня в угол. Местные лягушки — незнакомые мне прежде — не проявляли видимой агрессии, а чёрный самец судя по всему являлся здесь самым сильным и авторитетным обитателем, и безусловно имело смысл установить с ним дружеский контакт. Когда я вынырнул на поверхность, вокруг царила благостная обстановка: чёрный самец пробовал голос, готовясь задать вечерний концерт, остальные же усиленно питались, работая языком направо и налево, про моё же неожиданное появление успели забыть, так что я тихо присоединился к компании вкушающих вечерние дары, тайно сжимая в правой лапе последнее нежное пёрышко.

Что сказать о месяцах безделья, отягчённого разными мыслями, последовавших потом? Я бился как гадюка, попавшая в лапы цапле — это внутри, переживая происшедшее — снаружи однако я был обычной рядовой лягушкой, уже выросшей и искавшей свою кочку под солнцем. Мелкие конфликты, позиционная борьба в местах наибольшего скопления насекомых, близкое знакомство с самками, уже охотно шедшими на тесный контакт — только самые ленивые или больные могли бы уклониться от подобных прелестей повседневной жизни. И ещё, разумеется, борьба за существование: слишком уж много врагов окружало нас со всех сторон и не позволяло жить спокойно, но неоднократно благосклонная судьба выручала меня и на новом месте: чёрный самец недолго оставался местным предводителем, и после его страшной смерти в лапах случайно залетевшего стервятника разгорелась нешуточная схватка за оставшуюся свободной кочку, от которой я благоразумно отстранился. Я пережил и неоднократные набеги гадюк, и появление в наших краях шального загулявшего енота, едва не обнаружившего моё тайное убежище на дне среди коряг: весьма многие тогда лишились жизни, но только не я: у меня была великая цель, и я не собирался от неё отказываться.

Завоёванная мною кочка находилась на краю заводи, и благодаря этому я был в большей безопасности по сравнению со многими: недалёкие камыши прикрывали мой ареал с одного бока, прямо же под моей кочкой находилось огромное скопление палок и коряг, как раз и ставших для моего дома надёжным фундаментом; большие глубины вокруг позволяли мне удирать от всех возможных опасностей, петляя и запутывая недругов, и наконец самое главное: я получил возможность думать, не отвлекаясь на постороннее и обыденное. Сколько же всего за эти месяцы пришло в мою голову идей, недолго пошуршало там и оказалось исторгнуто, как несоответствующее моему главному замыслу! Да и кто бы ещё смог понять и по достоинству оценить мои шальные великие открытия, случившиеся просто на досуге в процессе переваривания комаров и мошек? Разве в состоянии эти глупые квакши были представить, например, что главное преимущество птиц — даже не крылья, а их горячая красная кровь, позволяющая им всегда пребывать в боевом состоянии — нападая в любое время дня и ночи — в то время как мы вынуждены придерживаться строго определённого распорядка? Отправь такую вот глупую квакушку в холодное время ночью на разведку: и от неё останется лишь отчаянный вопль в ночи, сопровождаемый похрустыванием костей в пасти какого-нибудь филина или енота. С другой же стороны: жара нам не менее вредна и опасна, и наш жизненный ареал таким образом ограничен чрезвычайно жёсткими рамками. А зимняя спячка? Если птицы отправляются осенью на юг, а весной одновременно с нами снова заселяют обжитые места, то они явно имеют перед нами огромное преимущество, связанное как раз с нашей неспособностью переносить большие холода. Но я придумал выход! Ведь если птицы укутаны перьями, то что мешает нам создать себе тёплое надёжное покрывало, нацепив которое лягушка уже не будет дубеть от холода и превращаться в сосульку. В конце концов я соорудил нечто, что можно было натянуть на зелёную пупырчатую кожу: переплетённые вместе листья от кувшинок и росших неподалёку деревьев я прикрепил паутиной к задним и передним лапам, создав таким образом непродуваемый панцирь. Боясь неадекватной реакции соседей, я поздно ночью испытал новую конструкцию: в кромешной темноте я натянул кожух и выбрался на сушу. Было не так холодно: я постоял, прислушиваясь и присматриваясь к происходившему в неясной темноте. Но что бы я стал делать ночью в глухом лесу, набитом опасностями и тревогами? Меня сожрали бы независимо от накидки и моей врождённой гениальности, так что я тихо и аккуратно дополз обратно до болота, стянул наряд и устроился в месте обычного ночлега.

После такой находки я почувствовал себя по-настоящему гениальной лягушкой: ну куда всем прочим лупоглазым и кривоногим было до моей изобретательности и ловкости ума? Только куда им было понять даже это: собственные убожество и отсталость, воспринимаемые как верность традициям и правила хорошего тона, они никогда не посчитали бы чем-то постыдным, моё же превосходство над всеми для них просто бельмо на глазу. Чтоб таким что-то доказать: это же болото должно зацвести зимой, а комары дорасти до размеров жабы, и тогда уже неизвестно: кто на кого станет охотиться. И чтобы они просто заметили мои открытия и обратили на них внимание, оторвавшись от ловли мошек и комаров: должно случиться что-то необыкновенное. Значит, я должен им это внушить!

Ведь каждая лягушка, нажравшись насекомых, должна твёрдо знать: зачем она живёт на свете. Она должна повторять это про себя днём и ночью, и первая мысль, возникающая с пробуждением ото сна, должна устремляться не к мошкам и комарам, а к возвышенному. А уж идеями-то я вполне в состоянии обеспечить все близлежащие болота: на все случаи жизни и для всех возрастов и пристрастий. Но должны быть, разумеется, и глобальные идеи, связывающие всех и объединяющие. И самое первое и очевидное: лягушки всех стран, объединяйтесь!

Данный проект настолько увлёк меня, что целый месяц я выквакивал, собирая буквально по буквам, те идеи и лозунги, которым должны следовать все полноценные земноводные. Это ж какая работа: всё предвидеть и предусмотреть, и не забыть на первый взгляд не самых важных и стоящих положений. И надо ж было ещё позаботиться о главной цели моей жизни — о великом полёте — который всё ещё маячил где-то на горизонте и не давался пока в лапы. Идея о нём должна была исподволь появиться в общем скоплении всех идей, и потом, постепенно набирая обороты, ввинтиться в самую гущу и занять центральное место. Начинать же следовало с нашего жизненного ареала, дающего кров и пищу: для его защиты вполне годился девиз: не позволим осушить наши болота! — переходящий потом в наступление: покроем болотами всю землю! Разумеется, кто бы смог сделать такое, но главное здесь было обозначить ориентиры, присматриваясь к которым любая лягушка могла бы прожить достойную жизнь. И здесь очевидно вылезал лозунг: каждой лягушке — по кочке! — переводивший вопрос с ареалом в индивидуальную плоскость. Ведь даже самый больной и хилый имел право на реализацию личности, но вот чтобы такая цель находилась в пределах досягаемости, надо ж было предусмотреть и время на работу над собой. Вечножрущие и заплывшие жиром по самую макушку от обильного питания никак не могли являться идеалом: поэтому девиз комарам — минута, идеям — час! просто идеально ложился в общую концепцию, расставляя нужные акценты. Сразу два лозунга — на выбор — должны были поддержать квакшу, достигшую реальных успехов в её желании проявить себя: пусть весь мир услышит наше кваканье! и скажи миру своё ква-а! Но кроме успехов встречались ещё и неудачи, и наших врагов следовало встречать достойно: даже в брюхе у цапли есть ещё надежда! призывал не сдаваться ни при каких обстоятельствах, а мир гадюкам и аистам! побуждал наших злейших недругов перейти на другой рацион. Кто бы ещё заставил их сделать это? — можно задаться таким вопросом, но подобные частности уже находились за пределами моей компетенции: мои небесные скрижали — надиктованные свыше — не разъясняли подобных мелочей, заставляя лишь внушить полученное знание всем прочим. Я так увлёкся составлением свода правил, что иногда просто забывал выходить на ловлю комаров и мошек, но занятие стоило того. Дополнительно для молодняка годился лозунг плох тот головастик, который не мечтает стать лягушкой!, демонстрируя верное направление развития, девиз же пожилые квакши — наша гордость и слава! доказывал преемственность поколений и необходимость соблюдать должную иерархию. Закалённые бойцы, прошедшие сквозь все набеги енотов и лисиц и облавы многочисленных пернатых агрессоров заслуживали уважения уже за одно это: их покрытая шрамами и рубцами шкура сразу указывала на самых сильных и опытных, заслуживающих самые вместительные кочки под солнцем и самых жирных самок весной, чему посвящался следующий лозунг: повысим яйценоскость наших самок!, гарантируя тем самым дальнейшее процветание нашего рода. И наконец: список завершал девиз, который подводил к тому, ради чего я целый месяц мучительно размышлял, стараясь хоть как-то приблизить свою главную мечту: лягушки и утки — братья навек!

Кому-то покажется странным подобное сопоставление, но именно таким образом я надеялся реализовать свой великий замысел: если мы не можем летать сами, то нам помогут другие! Почему же утки? — можно задаться вопросом, но кто же ещё из обычных обитателей болота с одной стороны не представляет угрозы для такой крупной лягушки как я, с другой же стороны способен поднять меня в воздух и довезти до нужного места? Лишь мелким лягушкам и головастикам следует остерегаться встреч со взрослыми сильными утками, на меня же данное предостережение не распространяется: попробовали бы они подступиться ко мне! Живо я отбил бы задними лапами такую охоту заодно с перьями, могущими разлететься во все стороны света! Но главная задача здесь: суметь договориться с ними и заставить их поверить мне и исполнить замысленное. Однако без предварительной подготовки и наставления лягушек на путь истинный все мои усилия грозили кончиться провалом, так что именно с этого конца я решил зайти вначале.

Дождавшись однажды, когда всё болото благоухало после тёплого дождика, а обитатели разморённо готовились к вечерней еде, я пробрался в самый центр заводи и влез на оставленную кем-то кочку. Разумеется я убедился, что владелец находится далеко и не станет выяснять отношения: очень мне нужно было это место, просто для привлечения общего внимания требовалось оказаться в самой гуще. Я долго и протяжно заквакал, что являлось полнейшим нарушением субординации и всех законов: брачный сезон давно уже миновал, и никаких достаточных оснований для такого поведения с точки зрения обычной лягушки не существовало. Однако я не был обычной лягушкой, и наконец я решил сбросить маску и предъявить свои открытия на всеобщее обозрение.

Я квакал о том, что долгие поколения лягушек жили во мраке и невежестве, различая лишь скопища комаров и мошек и быструю тень налетавшей цапли или аиста, не обращая внимание на многообразие окружающего болота мира. Поколения шли одно за другим, а мы лишь перебирались из высыхающих болот в другие водоёмы, становившиеся новой родиной, и так же жрали насекомых, выясняли отношения и переживали бурный брачный сезон, чтобы уйти поздно осенью в очередную спячку, отбрасывавшую нас назад и не позволявшую расти и развиваться. Но теперь у нас есть альтернатива, и благодаря моим героическим усилиям мы ещё можем выйти на светлую дорогу.

Дальше я вкратце обрисовывал ту систему понятий и ценностей, которую так удачно выработал в ходе мозговой атаки: каждый теперь обязан был не просто работать языком и лапами направо и налево — нет! — всем теперь предписывалось заботиться о благе нации, не забывая о великих перспективах, открывающихся наконец на длинном скорбном пути. Светильник разума, который мне удалось возжечь благодаря нашим великим богам и моей врождённой гениальности, осветит теперь самые потаённые уголки и выведет оттуда на общее обозрение самое грязное и тёмное, заменив его великими надеждами и мечтами, безусловно объединяющими всех земноводных. И одну из таких надежд я могу уже назвать: это полёт. Я расписывал те великие преимущества и плюсы, которые будет иметь лягушка летающая перед лягушкой ползающей: оглядевшись вокруг с большой высоты, можно будет сразу определить места наилучших дислокаций для нашего проникновения и захвата новых водоёмов: получивший столь заметное преимущество сразу расселится на максимальных площадях, потеснив всех прочих и заставив их склониться перед нами. При этом возможен и захват чужих территорий: имея преимущество в воздухе, мы теперь сможем десантировать на головы врагов, давя их мощными телами и используя даже и подручные средства: скинув приличный такой булыжник с хорошей высоты, можно сразу же обратить врагов в бегство, ну а спустившийся отборный десант довершит полный разгром, обеспечив нам таким образом расширение ареала.

А пища? Поднявшись в воздух, мы теперь сами будем выбирать себе ту еду, которая покажется нам наиболее достойной уважения: теперь нам не надо будет ждать, пока комар или муха лишится осторожности и окажется в пределах досягаемости наших длинных языков. Теперь мы будем сами преследовать их, выбирая наиболее сочные и представительные экземпляры, обитающие на всех ярусах бесконечной лестницы жизни. А сколько разной экзотики пока миновало наши желудки, и способно благодаря возможности летать найти там в будущем достойное место! Комары, мухи, мошкара и слизняки — это же всё самое обыденное и приземлённое, могущее лишь утолить голод и дать возможность забыться ещё на день. Но теперь мы будем искать в пище наслаждение, порождаемое новыми безграничными возможностями, и не будет странным и необычным, если лягушка найдёт себе завтрак на болоте, пообедает где-нибудь в кронах раскидистых деревьев, а отужинает уже на зелёном лугу, приобщаясь к красотам растительной жизни!

А враги? Мы уже не будем так беззащитны и досягаемы для самых злобных и непримиримых противников: с помощью уток мы теперь сумеем дать отпор аистам и цаплям, енотам и лисицам, и даже шальные стервятники, решившие полакомиться нашим мясом, получат мощный ответный удар от вновь созданного союза: союза лягушек и уток, перед которым должны будут преклонить колени все, кто захочет и дальше обитать в наших тёплых влажных болотах!

Вознёсшись до недосягаемых высот, я с трудом остановил словесный поток: явное вдохновение вывернуло меня наизнанку и заставило присочинить многое такое, чего я и сам до того не знал. Реакция однако же была странная: все в оцепенении уставились на меня, один из соседей рефлекторно смахнул муху — потерявшую всяческий стыд и закружившуюся прямо над головами: она почему-то решила, что мы стали каменными изваяниями и больше не представляем угрозы. Однако муха ошибалась, но вместе с нею ошибся и я: на всех парах уже летел ко мне хозяин кочки, а проснувшиеся и оттаявшие наконец соседи уже злобно и напористо что-то кричали — каждый своё: «сам придумал?», «вылез тут!», «поквакал — и в тину!». Я аккуратно отполз в сторону: никто пока не нападал на меня, и только доскакавший хозяин кочки занял так опрометчиво оставленную позицию и со злостью уставился на меня: вряд ли он слышал что-нибудь существенное из моей речи, и только для поднятия собственного авторитета имело смысл заново утвердиться на родной, добытой в схватках территории.

Но немного покричав, очень быстро все успокоились: они уже отвернулись от меня и приступили к поглощению пищи: желудки требовали очередных порций насекомых, надоедливо круживших и ползавших в пределах видимости и досягаемости: совершенно их не занимали рассказы о грядущих деликатесах и запланированных победах, которые мы в состоянии были бы приблизить и сделать реальными. Родное брюхо оказывалось ближе и перевешивало все неимоверные перспективы, открытые мною и представленные на всеобщее обозрение, и ясно было, что никакой помощи и поддержки здесь мне ждать просто не приходится.

Я вернулся на родную территорию. Что ж, если они не желают помогать, тогда вся слава достанется мне одному, и не надо будет делиться ею с наглыми прихлебателями, безусловно пожелающими ущипнуть себе кусочек. Тогда моя цель: суметь договориться с утками и убедить их в нужности и выгодности предприятия. Пускай же эти толстобрюхие и бородавчатые квакают себе потом и исходят желчью, наблюдая из своего гнилого мелкого болота за моим великим триумфом!

Но для уток также требовалось представить разумную и логичную версию: и сразу же после возвращения я стал размышлять над этим. Так какие же выгоды и преимущества мог я предложить сильным и самостоятельным птицам, едва ли пожелающим прислушаться к словам совершенно незнакомой им лягушки? Дружба? Но разве захотят они общаться с теми, кто иногда становится их пищей, и о каких же хороших отношениях тогда может идти речь? Альтруизм? Но разве ж можно найти его в среде, где каждый норовит прищучить другого и вылезти повыше, взгромоздившись на кочку повместительней и поудобней? Научный эксперимент? Здесь я задумался надолго: утки ведь могли разделить со мной славу — пускай и в качестве подсобного средства — но они так же как и я попали бы в историю. Следовало только продумать способ передвижения, чтобы обеспечить себе всевозможные удобства и войти в историю с гордо поднятой головой, а не влететь туда, кувыркаясь кверху тормашками.

И как раз в этом вопросе обнаруживается полное невежество и личная заинтересованность мнимых свидетелей и горе-претендентов, всеми неправдами пытающихся отнять у меня патент на бессмертие! Стал бы я цепляться ртом за веточку и болтаться как лист на ветру, рискуя в любой момент позорно шлёпнуться на виду у всех, что могло бы привести даже и к смертельному исходу? Эти наглые горлопаны явно не были знакомы со мной, иначе они бы твёрдо знали, что в качестве средства для передвижения я выбрал придуманный так кстати кожух, который мне пришлось ещё больше укрепить и приспособить для выбранной цели: я заделал все щели на спине и брюхе, и собрал ещё паутины для удержания конструкции передними и задними лапами, но самое главное заключалось в том, что из специально высушенных водорослей я сплёл прочные надёжные верёвки, которые прикрепил к кожуху таким образом, чтобы их можно было накинуть на палку, специально уже подобранную. Я располагался в кожухе головой вперёд, и путешествие должно было проходить комфортно и удобно: дело оставалось за утками, которые согласились бы взяться за приготовленный мной хомут.

Ну и намучился же я с глупыми и наглыми птицами — особенно вначале — далеко не всегда даже улавливавшими мою мысль, уже не так вольно скакавшую по лугам и кочкам: здесь уж я постарался сосредоточиться на главном и единственно существенном: на проведении эксперимента, грозящего открыть новую страницу в истории! Однако в ответ доносились угрозы, грубые ругательства, и несколько раз меня даже больно щипали, в очередной раз оставляя не у дел. Вот и приноси после этого пользу всем и каждому, вот и делай великие открытия, получая взамен оскорбления и подзатыльники! Такой баланс явно не устраивал меня, и получив очередную порцию брани в ходе общения с очередной стаей уток, я задумался об изменении легенды. Ну какое в самом деле этим корыстолюбивым и глупым птицам дело до моих великих открытий, им бы тоже как и моим родичам: перехватить бы что-нибудь съедобное, а дальше хоть трава не расти! Вряд ли средняя утка по уровню интеллекта намного превосходит среднюю лягушку, и по интересам и пристрастиям наверняка наблюдается такой же расклад, так что очень долго пришлось бы мне приставать ко всем пролетающим мимо стаям в надежде найти подходящих союзников. И хорошенько обдумав все обстоятельства, мне невольно пришлось пойти на обман и подлог, который оправдывался великой целью, от которой я не собирался отступаться!

Ведь разве возможно совершать великие открытия и делать прорывы, руководствуясь исключительно официально признанными догмами и традициями? Мы бы и сейчас ещё сидели в том болоте, в котором впервые появились на свет наши праматерь и праотец, и не расселились бы по всему свету, образовав могучее скопление разрозненных общин. Кто-то же первый выполз наконец на берег — возможно даже, издыхая — и проложил путь к ближайшему водоёму, и даже если мотивом поступка послужила нехватка воды и пищи, но уже это дало великий толчок. И что же мне мешает последовать такому примеру, и объявить уткам, что я знаю — из древних лягушачьих мифов и легенд — о существовании обширнейших болот, не замерзающих зимой и способных накормить и дать приют всем того желающим уткам, а заодно и лягушкам. И если они согласятся взять меня с собой — прихватив созданную конструкцию вместе со мною — то я так уж и быть открою им эту великую тайну!

Сразу же я опробовал новую легенду: время уже поджимало, утки готовились отправиться на юг, и если именно в этом году я собирался совершить великий прорыв, то медлить было нельзя. Я ведь мог не пережить приближавшуюся зиму — по тем или иным причинам, и тогда долго ещё поколения лягушек ждали бы такого случая! Первая подвернувшаяся стая состояла из мудрых — по птичьим меркам — уток, и с интересом выслушав, мне всё же отказали: они уже твёрдо знали место будущей зимовки, и не хотели соблазняться непроверенной информацией. Их можно было понять, и подобрать следовало, видимо, не самых опытных и отягчённых интеллектом. Ещё пара стай вела себя агрессивно и напористо: сильные селезни и самки — окружив меня — требовали открыть мне месторасположение болот, ни при каких условиях не соглашаясь впрячься в повозку. Мне даже пришлось спасаться от них, заныривая на максимальную глубину и замирая среди разлапистых палок и коряг. Лишь пятая стая повела себя так, как нужно было мне: с уважением выслушав меня, они долго галдели, обсуждая в своём кругу соблазнительное предложение. Однако мне всё же было отказано: главный селезень — вожак стаи — задал мне с пристрастием несколько вопросов, которые могли разъяснить ситуацию, и мои ответы прозвучали — судя по всему — не слишком убедительно.

И тогда наконец появились те, кого я так долго и с нетерпением жаждал встретить: компания разбитных юнцов, вынырнувшая из-за облаков, резко пошла на посадку и вначале испугала меня. Но где им было справиться с такой сильной лягушкой как я: аккуратно выбравшись из тины, я произнёс столь зажигательную и вдохновенную речь, что вновь прибывшие сразу окружили меня и перебивая друг друга и даже щипаясь принялись выспрашивать детали и подробности. Но в этот раз я был уже во всеоружии: я рисовал им огромнейшие водные глади, покрытые ряской и камышом, и расцвечивал их самыми фантастическими рыбами и насекомыми, способными утолить жестокий голод и разнообразить рацион. Рыбы в тех местах — квакал я — просто невпроворот, так что присутствие многочисленных уток и других птиц лишь поддерживает необходимый баланс, который никак не сможет нарушить присутствие ещё одной лишней стаи. «Нырнул десяток раз — и обед обеспечен!» Место же нахождения этих благословенных мест — великая тайна, доверенная лишь самым мудрым и опытным лягушкам — таким как я — но при надлежащем отношении я мог бы помочь в поисках: отправившись в путь вместе с ними.

Молодые и глупые утки были теперь в моём подчинении: во вновь устроенном гвалте они теперь выяснили вопрос: стоит ли отправиться тотчас же, или надо отдохнуть, подкрепив ослабевшие силы. Мне пришлось даже вмешаться: вовсе не хотелось мне находиться во власти уставших и шатающихся от слабости птиц, способных случайно сбросить меня на землю. Тем более что я должен был окончательно опробовать и подготовить созданную конструкцию: чтобы ни одна нитка не дала сбоя, подвергнув меня страшной непредвиденной опасности.

И тут я приступаю к главной части своего рассказа: описанию великой миссии, выпавшей на мою долю. То, что она именно выпала, а не стала праздником или торжественным зрелищем: я могу утверждать абсолютно авторитетно: забравшись в собранный костюм, я напоследок бросил прощальный взгляд на родное болото, которое вряд ли когда-нибудь мне предстояло увидеть. Но где же были рукоплескания, где были торжественные проводы величайшего лягушачьего гения и изобретателя всех времён и народов, готовившегося покорить новую стихию? С прискорбием сообщаю: не было их, и все позднейшие громогласные заявления и восторги есть лишь наглая ложь и попытка примазаться к чужой славе. Лишь две или три трусливые квакушки издали с безопасного расстояния следили за непонятной им суетой, и в самый последний момент — когда уже мои лапы и брюхо оторвались от земли: неподалёку из-под воды показалась чья-то любопытная морда. Глаза в ужасе раскрылись — оценивая непонятную ситуацию — и последним отблеском оказалась ушедшая в сторону тень, потому что последовавший резкий рывок сразу сбил и отставил в сторону все остальные образы и впечатления.

Неопытные юнцы — державшие в клювах палку — так резко рванули с места, что я почти потерял сознание: бесформенным мешком я болтался укутанный в вороха листьев и кувшинок, не слишком-то спасавших меня на самом деле: поток воздуха сильной струёй бил в морду и заставлял слипаться глаза, до сих пор не встречавшиеся с таким испытанием. Далеко не сразу мне удалось продышаться: широко открыв рот я всё-таки смог более-менее восстановить дыхание, хотя одновременно с этим глотка мгновенно пересохла, и при всём желании я не смог бы что-то говорить и отдавать приказы. А вожак стаи уже пристроился рядом и спрашивал указания: мы пока облетали болото по широкому кругу, поднимаясь по огромной спирали выше и выше, и мне как провожатому требовалось наметить начальный маршрут.

И здесь впервые я увидел то, чего не видела ни одна лягушка с момента нашего появления на свете: огромное болото — историческая родина — скукожилось и сжалось до вполне обозримого зелёно-серого водоёма, который по мере удаления всё больше превращался в пятно в окружении огромного могучего леса с редкими полянами и проплешинами. Лес был почти везде: лишь в одном месте он переходил в неясную издали цепь серых острых предметов, поднимавшуюся выше крон деревьев. Так выглядели горы: болтаясь на огромной высоте я подслушал обрывки разговора вожака с соседом, называвшим именно так неясные серые громадины, мне же ни в коем случае нельзя было выдавать своё незнание. К счастью я не мог произнести ни звука, и когда вожак обратился ко мне, требуя показать направление движения, я ткнул лапой куда-то чуть в сторону от горного массива, и стая тотчас же легла на указанный курс, пока ещё несогласованно поднимая и опуская крылья.

Вовсе не увеселительной поездкой оказалось моё героическое странствие по лугам и болотам на верных прирученных утках: ещё долго после приземления мне каждый раз приходилось восстанавливать слегка подорванное здоровье. Приземляясь на новое болото, мы первым делом выставляли караул, державший ближайшие окрестности под контролем. Остальные же — немного отдохнув — ныряли в поисках рыбы и улиток, достаточно обильно населявших попадавшиеся нам водоёмы. Однако мне приходилось заботиться о большем: я думал о душе! Слегка перекусив, я влезал в тесную лягушачью компанию, сгрудившуюся где-нибудь под корягами, и тут же читал вновь обращаемым лекцию: я рассказывал о своих великих открытиях и прозрениях, позволивших мне достичь небывалых высот в прямом и переносном смысле. Разве они думали, что когда-нибудь лягушкам покорится воздушная стихия, безжалостная и жестокая, и самые лучшие представители будут совершать полёты, используя для этого подвернувшихся уток? Однако это не является пределом наших мечтаний, и новые поколения лягушек — снабжённые придуманной мною идеологией — пойдут намного дальше: мы освоим воздух и землю, и неведомые пока что моря и океаны, и всё это станет также нашим домом, таким же удобным и вместительным, как родные тёплые болота, наша древняя историческая родина. Мы должны будем заключить союз с утками — нашими верными друзьями и помощниками, чьё содействие просто невозможно переоценить: именно они позволят реализовать нам многие составляющие намеченного мной проекта, так что всем полноценным лягушкам следует учиться дружить с ними. А кто из нас не мечтал пожить в странах, где зимняя спячка, приводящая к деградации и регрессу, станет излишней? Есть ведь и такие земли, где круглый год бывает подходящая нам температура, и лягушки только и делают, что едят насекомых и устраивают брачные игры: без всяких перерывов и ограничений. Разве это не лягушачий рай, но находящийся на земле, и в этот рай теперь сможет попасть любая лягушка, которая последует за мною!

Произнеся подобную речь, я далеко не всегда встречал достойный ответ: уж казалось бы какие ещё обещания и перспективы могли оказать лучшее воздействие на обитателей местного водоёма! Это сейчас они квакают во всю глотку, провозглашая себя верными учениками и продолжателями моего дела. Тогда же во многих случаях ситуация складывалась не слишком для меня благоприятно: местные предводители сразу же реагировали на явную возможность потерять свой резко пошатнувшийся авторитет: они ведь должны были стать — в случае признания моей правоты — рядовыми обычными квакушками, ничего не значащими на фоне нового кумира. И тогда они начинали действовать: сколько же раз мне приходилось отбиваться от наседавших недругов, призывая на помощь моих верных уток! С самой лучшей стороны показали себя эти бравые молодцы, отбивая наскоки резко превосходящих сил, которые мне потом приходилось внятно объяснять и истолковывать. Местные обитатели — как я обычно говорил уткам — когда-то вели с нами долгие продолжительные войны, и мерзкие подлецы — встретив меня одного и выяснив место моего рождения — решили воспользоваться случаем и отомстить мне. Но пускай утки не переживают: мы находимся на верном пути к благословенным болотам, а наличие врагов может лишь сплотить нас и сделать сильными и закалёнными.

Значительно реже меня ждал другой приём: когда собравшиеся вокруг вначале робко, а потом всё смелее и смелее начинали выспрашивать о том, как можно достичь описанного мною: утки ведь нападают на головастиков и мелких лягушат, таких слабых и беспомощных, и как же можно дружить с теми, кто представляет для нас определённую угрозу? Тогда я рассказывал о своих утках: я говорил о том, что уже несколько месяцев мы живём душа в душу, всячески оберегая и поддерживая друг друга, и разве это не есть пример того, как можно строить отношения? Затем следовали вопросы о тёплых землях: самые осведомлённые и сообразительные как правило слышали о чём-то подобном, однако их знания не распространялись дальше вездесущих комариков и отсутствия зимней спячки, и тут уж мне приходилось напрягать всё своё воображение: я рисовал им картины бескрайних водоёмов с прозрачной чистой водой, наполненных шевелящимися и разбегающимися во все стороны водяными насекомыми и жуками, охотой на которых заняты огромные стаи птиц и лягушек, которым лишь приходится открывать рот и разевать клюв, куда уже сами собой набиваются одуревшие от собственного обилия мелкие обитатели. Вместо же мелких гнилых заводей — поросших ряской и тиной — там огромные водные пространства, где на широких листьях местных растений могут собираться целые кланы — вроде вашего — и заниматься играми и развлечениями. На вопрос: а где же прятаться в случае появления аистов, цапель или прочих опаснейших врагов? — я отвечал так: глубина водоёмов там такова, что ни одна цапля не сможет достать занырнувшую своевременно лягушку, глупые же квакши — задающие подобные вопросы — могут и здесь спокойно попасть на обед к разгулявшемуся врагу рода лягушачьего. Однако на самом деле нет их в тех краях: ну какой же рай может быть набит аистами и цаплями — как болотная отмель нашей икрой во время брачного сезона? Так что пусть не задают они дурацких вопросов. Из вопросов же недурацких самым логичным был такой: а бывал ли я уже в тех краях? — на что мне приходилось давать утвердительный ответ. Я квакал о том, что сейчас готовлюсь совершить новое странствие в благословенные края, по пути одаривая всех встречных лягушек плодами добытой мудрости. Просьбу же взять с собой мне с прискорбием приходилось отклонять: я ведь не простая лупоглазая лягушка, нет — я великий гений и пророк — требующий соответствующего почёта и караула — едва покрываемого численностью моей стаи. Но если кто-то хочет попробовать: ему придётся пройти мой путь, и найти подходящую стаю уток, и тогда уже ему тоже — как и мне — все лягушки должны будут поклоняться как богу на земле!

Нельзя сказать, что последние слова встречали везде восторженный приём: пару раз в сгустившейся тишине мне даже приходилось искать ближний путь к отступлению и бегству, однако чаще всего молчание было благоговейным и почтительным: я доказывал-таки местным обитателям свою силу и значительность, и несколько раз мне даже предлагали остаться. Но на что мне было это мелкое болото с обычными рядовыми квакушками, пусть и склонившимися в почётном реверансе и готовыми предоставить лучшую кочку и лучших самок по весне? Я жаждал теперь всемирной славы, и именно к этому были теперь устремлены все мои мысли и амбиции! Пару раз — случайно летая с утками по сложным зигзагообразным маршрутам и останавливаясь на ночлег неподалёку от одной из прошлых стоянок — я уже натыкался на слухи о моём героическом странствии, которые хоть и не опережали меня, но постепенно распространялись уже повсюду. Это была слава: давно обещанная и заслуженная, и теперь я просто старался распространить её на как можно большей территории. Мы летели уже несколько недель, каждый раз повинуясь моим указаниям, получаемым утками тогда, когда мы набирали достаточную высоту. Я примеривался, вспоминая расположение лесов, полей и водоёмов вчера во время приземления, и прокладывал курс примерно в том же направлении. Утки хоть и были глупыми невежественными подростками, но длительная дорога по непонятному маршруту сильно утомила их, и кое-кто, проявляя пока почтительность, начал уже ворчать и недовольно коситься в мою сторону. Это было неприятно и опасно: в ходе движения большая часть стаи принимала активное участие в моей транспортировке: через каждые два-три часа к моим очередным ездовым уткам подлетали сменщики и аккуратно забирали клювами длинную надёжную палку. Безусловно это становилось каждый раз испытанием для нервов: закоченевшим сгустком я каждый раз ждал ощутимого толчка и первых тревожных минут, когда уткам приходилось согласовывать неровные движения. В самом начале путешествия я даже однажды накричал на глупых безответственных юнцов, в течение часа болтавших меня из стороны в сторону: так что после приземления состоялся серьёзнейший разбор полётов. Вожак долго и нудно объяснял оболтусам необходимость бережно относиться ко мне и выполнять все мои просьбы и указания: а иначе не видать им всем благословенных болот. Внушение благотворно на всех подействовало, и больше подобные истории не повторялись. Однако по мере удаления от исторической родины мне всё чаще приходилось отвечать на каверзные вопросы, которые ставили вожак и его приближённые. Уже много горных массивов оставили мы позади, а леса, поля и водоёмы слились в бесконечную конвейерную ленту, на которую мы вступали каждое утро, сойдя с неё накануне вечером. Возможно, отправившись по известному им заранее маршруту, утки уже достигли бы места зимовки, так что глупых птиц вполне можно было понять. Несколько раз они уже окружали меня и пристрастно выспрашивали: а где же наконец обещанные мною болота, и не пудрю ли я им мозги? Разумеется, я всё отрицал: я говорил о сложности наших мифов и легенд, которые требуется ещё правильно понять и расшифровать, так что не всем глупым уткам по силам оценить древнюю лягушачью мудрость. «А не желаете: ищите сами!» После подобных бесед они затыкались и хмуро продолжали выполнять условия соглашения: но я уже ясно различал недовольные ухмылки и кривые взгляды, и очевидно было, что долго держать в неведении и подчинении мне их не удастся.

А зима уже подступала вплотную: рано утром снежок временами сыпался из низких облаков, окропляя белым цветом землю и растения. Насекомые уже намного реже попадались во вновь обнаруживаемых нами водоёмах, и вместо аппетитных комариков и мух мне приходилось довольствоваться водяными припасами: жуками и большими толстыми улитками, от которых пучило живот и становилось тяжело. Накидка почти не спасала меня, и только тёплые утки, собиравшиеся вокруг, по ночам согревали моё отощавшее тело. Очень неприятно сознавать мне теперь, что пришлось обмануть их доверие и так грубо использовать в собственных интересах: но разве хоть одно великое достижение обходится без грубой лести и обмана? Разве можно достичь чего-то серьёзного и значительного — выходящего за рамки общеизвестного — не сделав ловкий финт ушами или ногами, используя чужую слабость или неосведомлённость? Так и я надул моих бесценных уток, пообещав им всё и не сделав на самом деле ничего. Однако пора было закругляться: и здесь сложившиеся легенды полностью искажают и перевирают то, как это происходило на самом деле.

А я просто дезертировал. То есть выбрав подходящий водоём — обитатели которого уже в массовом порядке забивались во всевозможные норы и щели — я не стал широко оповещать всех о своих великих заслугах и достижениях. Выбравшись из утиной стаи посреди ночи — хоть как мне не хотелось покидать тёплое обжитое место! — я аккуратно отполз к пруду и обнаружив основное скопление местных лягушек, просто ввинтился в самую середину. Холодные жирные туши противно и мелко дрожали, но у меня не оставалось выбора, и именно так было проще всего уйти от неминуемой и жестокой расправы: когда утки обнаружили бы правду.

Так что рассказы о том, что якобы я не выдержал потоков славы, обрушившихся на меня и по собственной неосторожности хлопнулся в подвернувшееся так удачно болото: лишены всяких оснований. Разве я похож на сумасшедшего, готового сверзиться с какой угодно высоты, и всего лишь за лишнюю минуту славы? Меня бы просто размазало по земле, или даже если прямо подо мной в тот момент оказалась водная гладь: на сотню мелких лягушат разбилось бы моё бесценное для меня тело. Так что всё получилось намного проще и прозаичнее: проснувшись утром и не обнаружив меня, утки несколько часов летали во всех направлениях, обрыскивая болото и ближайшие окрестности. Я допускаю даже, что они наконец поняли обман: выглядывая из надёжного убежища я видел несколько жестоких стычек, которые произошли между утками и ничего не подозревавшими местными лягушками, выбравшимися для утренней еды на привычные места. Уж как утки буянили и свирепствовали, вымещая накопившуюся за недели ярость! Однако моё убежище в высоких камышах так и не удалось обнаружить жестоко обманутым, и после нескольких часов поисков они наконец собрались в клин и легли на известный им курс: тихо затаившись под камышами я мысленно благодарил их и прощался с теми, кто подарил мне великую надежду и дал шанс на бессмертие.

Что сказать о том периоде, который последовал за скоропалительным завершением моего путешествия? Я находился просто в жутком состоянии, и единственной моей заботой было выжить в ближайшую зиму. Обмороженные пальцы на лапах и обветренная кожа — особенно на морде — нуждались в длительном лечении и уходе, а отощавшее и поджатое брюхо, испорченное не самой доброкачественной пищей, требовало правильного и усиленного питания, так что сразу после отлёта уток я начал осваиваться на новом месте. К сожалению, я не мог использовать так удачно найденные слова для привлечения новых сторонников: устроенное утками побоище весьма серьёзно отразилось на здоровье и состоянии духа местных обитателей, и они в свою очередь также могли выместить на мне сквозившую в глубине ярость. Я представился как несчастный беженец, лишившийся родного водоёма и вынужденный искать новое прибежище, и поскольку многие кочки были незанятыми, то на одной из них я и разместился. Мою повозку в порыве ярости утки разнесли в клочья, и поскольку никто из местных обитателей не видел нашего приземления, то лишних вопросов мне задавать не стали. Да и разве смог бы кто-то из них представить, что я пересёк огромную территорию, используя уток в качестве тягловой силы?

Но пока что стоило помалкивать о своей гениальности и тех успехах, которых мне удалось достичь благодаря ей. Не везде ведь меня встречали с распростёртыми объятиями, во многих же случаях сознание моих успехов отрицательно действовало на местных квакушек: кто ж из добившихся высокого положения с помощью подковёрных интриг или удачного стечения согласен был бы признать моё первенство благодаря честному соревнованию в реальных достижениях? Поэтому мне просто пришлось заставить себя ни разу даже не упомянуть о злосчастных утках, внёсших такой беспорядок в местную жизнь: как и все прочие я готовился к трудной зимовке, наращивая запасы жира и проявляя повышенный аппетит. Здесь уж я смирился и временно забыл о недавних подвигах и собственных громогласных утверждениях: я нырял за каждым слизняком, попадавшимся в поле зрения, и не пропускал ни одного кузнечика и самой тощей мошки или блохи, по неосторожности залетавшей в сферу действия моего языка, и только это вместе с благотворным влиянием чистой проточной воды спасло меня. Недалеко протекавший ручей — место зимовки местных обитателей — дал мне возможность залечить раны, и когда следующей весной жаркое солнце ударило по белым сугробам и заставило их съёжиться, а потом раствориться в текущих повсюду потоках: я уже мало отличался от местных лягушек по внешним данным. Настоящие отличия находились внутри, однако неизвестно было: как всё это восприняли бы аборигены. Я уже почти породнился с ними: ко мне относились как к одному из самых уважаемых и сильных самцов, сопровождая это соответствующими атрибутами: доставшаяся мне кочка находилась в одном из лучших регионов, и приглянувшаяся самка сразу же откликнулась на призывный весенний зов. Мне не хотелось пока что разрушать сложившуюся иллюзию, и ведь именно так могло получиться, если бы я выложил всё, что знаю и чего достиг ценой огромных усилий. Осваиваясь в новой жизни, я хотел постепенно, по чуть-чуть приучить всех к собственной необычности, чтобы потом уже заставить их поверить мне по-настоящему и получить сполна давно заслуженное. Однако местные квакушки — как и все остальные — не отличались полётом фантазии: стоило завести разговор о великих целях — к которым должно всем стремиться — и взгляд собеседников сразу становился туманным и отсутствующим, так что даже ближайшим соседям — располагавшимся на ближних кочках — я быстро надоел со своими странными историями. Для лучшего переваривания насекомых — говорили они — необходимо сосредотачиваться на токе гормонов, всякие же отвлечения могут лишь испортить желудок, а лишняя потеря бдительности — как известно — также к добру не приводит. «И как тебя до сих пор никакая цапля не подцепила?» Аргумент насчёт цапли выглядел убедительно, но ведь это значит, что какие-то непонятные силы вели меня по жизни и в самом деле отводили от меня все возможные удары! Докажи это только попробуй квакшам, руководствующимся только интересами собственного брюха и не признающим других авторитетов! Так постепенно мне и надоело выступать с заумными речами, которые и так воспринимались как мои личные фантазии. Я уже и сам отяжелел и раздался во все стороны: с таким-то брюхом тяжело было бы уткам везти меня долгие часы без перерыва, а придумывать что-то новое мне больше не хотелось. Даже накидку — защищающую тело от холода и жары — я не доделал до конца, когда обнаружил, насколько я расширился в плечах и в животе. Так что настоящее потрясение перенёс я, когда впервые услышал историю о своих героических странствиях, всю исковерканную и перевранную, поскольку явно через многие болота и водоёмы пришлось перебираться ей, прежде чем она дошла до меня.

Вначале я даже не сразу понял это: одно лишь упоминание того, как я цеплялся за веточку плотно сжатым ртом, должно было вызвать гомерический хохот у любого более-менее разумного обитателя болота: хотел бы я посмотреть на того, кто смог отважиться на подобный трюк. Я ведь не цирковая лягушка, согласная совершить один смертельный номер, после чего арену пришлось бы убирать и искать на следующее выступление новых артистов! Мои же философские начинания явно оказались недооценены и почти полностью выпали из кадра: что ещё больше доказывает их глубину и самоценность. Моё великое предприятие — несколько раз едва не кончавшееся трагически — выглядело теперь как шальная инициатива решивших поразвлечься уток: и хотел бы я посмотреть, что сталось бы с теми, кто попробует получить от вредных заносчивых птиц хоть что-то, ничего не предлагая взамен! Передававшие из уст в уста историю глупые квакушки явно никогда даже близко не подходили к уткам, иначе они бы не пороли такую откровенную чушь о наших взаимоотношениях: они бы ещё сочинили, как утки ловили бабочек и стрекоз и кормили меня во время полёта! Однако безграничная глупость квакушек остановилась у этой черты, заставляя всех в конце концов прослезиться и расплакаться: при описании уже завершающей стадии истории.

Но больше всего задело и оскорбило меня то, что вслед за рассказанной историей просочился слух о том, что счастливо спасшаяся лягушка-путешественница обитает в соседнем болоте и уже по десятому или пятнадцатому кругу рассказывает сагу о своих скитаниях и счастливом возвращении на историческую родину. Будто бы утки — забрав с собой и прокатив её до места зимовки — при отлёте домой снова взяли её с собой. В конце же очередного сезона они захотели повторить ту же операцию, и только неудачное стечение обстоятельств помешало им в этот раз. Я уже хотел было добраться до наглого самозванца и набить ему морду: уж я бы отдубасил его своими закалёнными нелёгкой жизнью ляжками, но продолжавшийся брачный сезон заставил отложить дело, а потом уже из нескольких мест потекли те же пропитанные ложью и коварством слухи. Меня бы подняли на смех, если бы я предъявил свои претензии и попытался отстоять законные права! Слухи же о моей миссионерской деятельности — пусть медленно и тихо — но набирают обороты: я уже слышал из разных мест растекающиеся по болотам и озёрам мои лозунги и призывы: они уже задевают многих, и я верю, что меня действительно ведут по жизни великие могучие силы, которые рано или поздно заставят всех лягушек слиться в едином хоре и выйти на дорогу, которую указал им я: великий учёный и изобретатель, путешественник и пророк.

2007