День конституции

Алексей Борисов, 2017

Осень 2007 года. В Советском Союзе на смену перестройке пришла "нормализация", под старым флагом с серпом и молотом строится гибрид социализма и капитализма. Но нерешенные проблемы прошлого, среди которых – несменяемость власти и коррупция, дают о себе знать. Одновременно обостряется закулисная борьба внутри Политбюро. Ставки высоки: контроль над сверхдоходами от нефтяного бума и выбор преемника на посту генсека. В схватке политических тяжеловесов многое начинает зависеть от воли случая и… позиции тех, кто не виден из Кремля. У людей без высоких должностей есть свое мнение о том, куда должна идти страна. Или куда не должна. Экстремальная ситуация толкает навстречу друг другу сотрудника КГБ и журналиста-международника, офицера войск ПВО и школьную учительницу. Последствия происходящих событий выходят за пределы границ СССР и грозят привести к глобальному кризису… Какой будет очередная годовщина основного закона?

Глава вторая

3 октября 2007 года, среда

Сегодня армия опять приснилась Алексею. Вроде бежали кросс на три километра, потом командир что-то покрикивал, сверкая золотым зубом… потом зазвонил будильник. Время подъема было рассчитано так, чтобы просто поваляться еще минут десять, глядя в потолок. Пребывая в таком положении, корреспондент «Правды» и вспомнил ту смешную сценку на политзанятиях. Фатеева и Тихомирова тогда в наказание услали чинить забор вместо молодых солдат.

Хотя шутки шутками, а в какой-то степени благодаря Ельцину будущий правдист в декабре девяносто девятого сошелся с Денисом Беляевым. Вся Москва тогда обсуждала эскападу опального экс-секретаря МГК КПСС и недавнего посла в Замбии. Пару месяцев назад тихо уволенный на пенсию, он неожиданно дал интервью «Голосу Америки». В нем, как выразился бы какой-нибудь подрастающий неформал, Борис Николаевич оторвался по полной программе.

Говорил он тяжеловато — видимо, двенадцать лет в Африке сказались на здоровье, но правду-матку рубил, как и прежде, с плеча. Пуще всех досталось, конечно, Горбачеву: по словам Ельцина, перестройка могла пойти совсем иначе, если бы Михаил Сергеевич не проявил трусость и не поддался консерваторам в Политбюро. «И сам не «ам», и другим не дам», — так он оценил позицию прежнего генерального секретаря и президента в одном лице. Для нынешней власти у новоявленного пенсионера также нашлось хлесткое определение: ее он обозвал второй «брежневщиной», а ситуацию в стране — полным застоем.

С какой стати Ельцин вдруг прервал обет молчания? На что рассчитывал или хотя бы смутно надеялся? Это была тема номер один в тот вечер в ресторане Центрального Дома журналистов на Никитском бульваре. Алексей теперь уже не мог припомнить, какое мероприятие отмечали. Он представлял «Комсомольскую правду» и случайно оказался за одним столиком с коллегой из «Известий». Третьим в их компании был корреспондент «Учительской газеты», который, судя по морщинам на лбу и редким волосам с проседью, давно разменял шестой десяток.

— Напоили в очередной раз, — поставил тот диагноз Борису Николаевичу.

— А что еще в Замбии делать? — дипломатично сказал Алексей.

— Он и до Замбии был хорош, — поведал старший товарищ, уплетая бутерброд с красной икрой.

— Давайте за советско-замбийскую дружбу, — абсолютно серьезно предложил Денис, подливая всем троим виски из бутылки с этикеткой White Horse.

Когда посланец «Учительской газеты», приметив кого-то из знакомых, извинился и покинул их, Беляев заметил:

— А вас я что-то в нашем тесном кругу раньше не видел.

Алексей вежливо представился и добавил:

— Я в Москве недавно.

— Дебютируете на сцене? Это нормально, быстро освоитесь. Я сам когда-то с одним чемоданчиком приехал, — Денис подлил ему и себе, потом тихонько пропел:

За столом никто у нас не лишний,

По заслугам каждый награждён…

Замолчал, выжидая. Алексей так же тихо допел:

…Золотыми буквами мы пишем

Всенародный сталинский закон.

— Браво! За это и выпьем, — предложил Денис и, не дожидаясь ответа, опрокинул в себя новую порцию.

— Я же историк всё-таки, — скромно сообщил Алексей, последовав его примеру.

— Историк? Отлично. Это я по верхам всего нахватался на журфаке, — Денис вилкой подцепил и перетащил к себе на тарелку ломоть нежнейшей ветчины. — Закусывайте хорошенько, не стесняйтесь. Будем жировать, пока не грянул народный бунт.

Бунт в диетические девяностые так и не грянул. Диетическими эти годы прозвал тоже Денис, острый на язык. Сам он никаких диет не придерживался, профессию свою искренне любил, хотя осознал уже, что вряд ли войдет в ее суперэлиту. Полудетская мечта сделаться обозревателем-международником натолкнулась на реальность. Царившие на голубом экране монстры вещания не спешили сдавать позиции. Да и у монстров, а также других ответственных товарищей подрастали свои наследники.

Впрочем, в «Известиях» Беляеву нравилось. Издание Верховного Совета СССР и в эпоху после перестройки было в большей степени государственным, нежели партийным. Там не возражали против некоего свободомыслия в рамках дозволенного, поэтому шутки-прибаутки Дениса не влекли за собой тяжких последствий. Чувство юмора и умение на лету схватывать суть проблемы — эти качества приятеля Алексей, кстати, ценил особенно. Если кто-то из журналистского сообщества мог претендовать на звание его друга, то им был только Денис.

Но понятие «друг» в представлении Алексея всё-таки предполагало чрезвычайно большую откровенность, а Денис порой явно замыкался в себе, не звонил, даже будучи не в командировке и не перегруженным работой. С видимой неохотой он касался и темы своей семейной жизни. Отдельные выводы о ней Алексей, впрочем, сделал путем собственных наблюдений и умозаключений…

— Ну что? — спросил он у Ирины, позвонив ей тотчас после приезда в редакцию.

— Ничего, — мрачно ответила она.

— И не звонил?

— Нет.

Пробормотав что-то вроде «Всё образуется, вот увидишь», Алексей распрощался и основательно задумался. По его мнению, Денис был способен на отчаянный поступок, но совершил бы таковой лишь при самой крайней необходимости. Несмотря на свой повседневный лексикон, далекий от образцов официальной пропаганды, спецкор всегда включал голову там, где это требовалось. Это же, как был уверен Алексей, касалось и личных дел Дениса.

— Вообще не понимаю, — признался он себе после тщетных попыток родить хоть какую-то правдоподобную версию.

Потом началась редакционная суета. На летучке заведующий отделом отметил его материал о пленуме в Костроме. По определению начальства, живость изложения удачно совпала с идеологической боевитостью текста. Все сотрудники выслушали это с такими лицами, будто присутствовали на похоронах у кремлевской стены. Каждый второй, как не без оснований подозревал Алексей, готов был расхохотаться. Впрочем, автор означенного опуса тоже.

Время обеда подкатило незаметно. Гончаров сохранил первый написанный абзац очередной заметки, перевел компьютер в режим экономии электроэнергии. Новости в сети Интернет он решил посмотреть чуть позже. Тем более, что доступа к сайтам политически вредного содержания не было даже у корреспондентов «Правды». Обычно их по старинке узнавали, слушая радио в КВ-диапазоне. Опыт блокирования информации был на самом деле скопирован у Китая. Кроме того, персональные компьютеры до сих пор оставались в Стране Советов предметами дорогими. Десятки миллионов граждан по-прежнему имели о них чисто умозрительное представление.

«Пойти в столовку или прогуляться до кооперативного кафе?» — подумал Алексей.

Телефон оборвал его раздумья.

«Внутренний», — определил он по звуку и неохотно взял трубку.

— Добрый день, — сказал приятный женский голос. — Это Алексей Николаевич?

— Добрый. Это я.

Голос был незнакомым.

— Можно узнать, вы получили письмо?

— Какое письмо?

— Заказное.

Алексей чуть не ругнулся вслух. Совмещая гадания о судьбе Дениса с попытками написать нечто условно читаемое, он забыл разобрать бумажную корреспонденцию. Каждый день, после регистрации в журнале входящих-исходящих, ее исправно разносила по кабинетам специальная сотрудница.

— Моя фамилия Трофимова, — подсказала собеседница.

Гончаров, прижимая трубку плечом к уху, уже шарил по столу. Писем притащили всего три, не считая извещения о заказном письме. Верно, отправитель — Трофимова Т.А., город Москва.

— Простите, закопался, — ответил он. — А тему не подскажете сразу?

Гражданка Трофимова замялась.

— Она личная. Во сколько лучше перезвонить?

«Жалобщица, и сама приперлась», — пришел к выводу Алексей. Прессу, тем более партийную, в Советском Союзе продолжали причислять к инстанциям, куда всегда можно обратиться со своими бедами. «Правда» работала с письмами трудящихся основательно, их обзоры регулярно подавались в ЦК, так что отвертеться от общения с человеком и не отчитаться затем об исполнении было абсолютно невозможно.

Конец ознакомительного фрагмента.