Тёмных дел мастера. Книга первая

Алексей Берсерк, 2017

Место действия – индустриальный мир активно развивающегося королевства Сентус. Пройдя сквозь тёмные века, магия, изначально существовавшая в этом мире лишь для числа избранных, наконец-то стала доступна широким массам. Правда, когда в один из дней на самую обычную современную школу магии совершается нападение загадочных колдунов, владеющих невероятной силой, повергающей весь мир в хаос, то королевскому правительству приходится срочно искать помощи у того, кого лучше было бы не трогать…

Карта материка Первых Империй

Пролог

Он сжал зубы, после чего гневно выкрикнул:

— Коруно сароз!

Громкое эхо, страшное как сама смерть, раздалось по округе. И словно этого было недостаточно, из его руки вдруг вырвался отвратительный шар, напоминающий сгусток чёрных молний. С невероятной скоростью шар врезался в невысокого человека в сине-зелёной мантии и подбросил его вверх, точно игрушку. Второй раз скалистую местность огласил уже менее громкий крик. Этот крик вырвался из груди магуса как знак того, что он не может больше противостоять этой неистовой силе, не подчиняющейся никому и ничему в мире.

— Чёртовы людишки! — с пренежением и злобой сказал убийца, поправляя покосившуюся суму. Затем он быстро подошёл к уже бездыханному телу своего противника и поднял с земли его небольшой магический жезл. «Ха! Я думал энергии будет больше…» — проскользнула в его голове злорадная мысль, когда чёрный колдун уже перекладывал его к себе. После этого он безразлично пнул тело ногой с расчётом на то, что у магуса могло остаться при себе что-то ещё, но кроме жезла так ничего и не обнаружил. «Неужели они снова оказались настолько глупы, чтобы заслать ко мне простого наёмника?!»

Солнце клонилось к закату, освещая уходившего от места битвы человека в изношеной тёмно-коричневой робе, перетянутой кожаным ремнём, его неестественно гладкую лысую голову и шипастые костяные наплечники, придававшие ему и без того пугающий вид. Когда он вскочил на своего скакуна, яркий луч света попал и на его медальон с перевёрнутой пятиконечной звездой в центре, но, будто бы по велению каких-то злых сил, сразу же поглотился им, и медальон снова оказался в тени. Чёрный колдун лихо пришпорил лошадь, вставшую от этого на дыбы, и поскакал по узкой скалистой дороге дальше, вверх к ущелью.

К тому моменту, когда тьма уже полноправно взяла в свои холодные объятья всё окружающее, несколько теней тоже проскользнули по этой дороге вверх, правда, настолько неуловимо, что человеческий глаз вряд ли когда-нибудь смог отследить их. К тому же прочитанное незадолго до этого заклинание «невидимости» работало на своих хозяевах практически безотказно.

— Кто ещё остался? — тихо прошептала одна тень, обращаясь к другой на ходу.

— Это был последний… — со вздохом ответила та и покосилась на горизонт. Тяжёлые тучи застывших гор неизбежно надвигались на них с запада, и у обоих наблюдателей оставалось не больше недели, чтобы закончить свою операцию и вернуться с результатами в главный штаб.

–…Ты думаешь, что теперь нам придётся разбираться с ними?! — взбудоражено заявила вдруг первая тень.

— Ещё чего! — переглянулась с ней вторая и нервно прибавила шагу. — В конце концов, это не наше министерское дело. Хотя, за такие деньги…

Глава 1

Мечты слабых — бегство от действительности…

(Юзеф Бестер)

Много времени прошло с их последней встречи. Мальчик держался за гриву белой как снег лошади, а она уносила его куда-то вдаль. Он был совсем нагой, однако это его ничуть не смущало. Напротив, мальчик даже был горд от того, что не боялся быть нагим. Эта гордость напополам с нестерпимой радостью перекликалась в нём самом и с летящим вокруг снегом, с природой, со всем этим миром, словно всё это было едино. Они мчались как ветер по широкому коридору из снега, и, казалось, никакое препятствие, никакая сила не могла встать у них на пути. Он был свободен! Так же свободен, как она!

Но внезапно в его сознании что-то оборвалось. Снег стал падать ровно и мягко. Мальчик понял, что они остановились. Казавшийся поначалу серым пятном проносившийся мимо него мир стал приобретать очертания занесённого снегом горного перевала. Вокруг были только острые скалы. Горизонта не было видно. Впервые за всё время его тела коснулся ощутимый холод. Лошадь застыла посреди дороги. Напротив неё стоял оскалившийся чёрный волк. Радость мальчика мгновенно сменилась на страх. Снег плавно опускался на мокрую шкуру волка, загривок его был всклокочен, а глаза горели багряной злобой. Хищник стал медленно обходить лошадь сбоку, готовясь напасть, а юноша, не зная, что делать, зажмурился, схватившись за шею лошади изо всех сил. Он вдруг ясно почувствовал свою беспомощность, свою трусость и впервые чётко осознал, что всё, что он по-настоящему может в жизни — это лишь вот так просто лежать, ожидая атаки со стороны. Вот почему сейчас для него оставался только один выход: покорно ждать своей смерти и бояться. И он ждал. Ждал боли, ощущал волчьи клыки в своей глотке, представляя грядущий конец… но зверь всё никак не нападал. Ему казалось, что волк играет с ним, хочет помучить его перед смертью. «Ну почему, почему-у?!..» — непрерывно проносилось в голове мальчика. Ждать становилось невыносимо, и теперь он уже желал смерти, молил о ней, как об избавлении от всех мучений: своих страхов, переживаний, самой своей никчёмной жизни.

И в то же время, где-то совсем в глубине себя он всё же ощущал совершенно иное, какое-то еле уловимое чувство, которое каждый раз не хотел ощущать. По какой-то причине он страшился осознать его намного больше, чем осознать свою грядущую гибель. Ему казалось, что это чувство выводило его далеко за грань человеческой смерти и даже самой счастливой человеческой жизни.

Но вот боль, наконец, коснулась его тела… Что-то сильно ткнуло его в лопатку.

–…Каким же образом аксеант взаимодействует с серильной массой, домагус 178?

Альфред мгновенно открыл глаза и вскочил, чуть не выпрыгнув из-за алхимического верстака.

— С-сереет… — вырвалось из его губ единственное, что он смог уловить в вопросе профессора, помимо своего персонального номера.

— Вы абсолютно правы, уважаемый 178-ой! Теперь у вас сереет третья двойка по моему предмету в журнале.

Вся аудитория негромко оживилась. Профессор подошёл к своему столу и черкнул в лежавшем там профжурнале закорючку, а Альфред уныло сел обратно, делая вид, что не замечает, как остальные смотрят на него. Уверенным тоном профессор продолжил что-то объяснять им дальше.

Тут парень окончательно пришёл в себя и понял, что опять задремал на уроке, впрочем даже, как всегда. Он вновь принялся безучастно смотреть в окно и уже почти не обращал внимания ни на бормотания профессора, ни на Корина, который сидел с ним рядом и старательно выводил всё, что говорил профессор, в тетради, ни на школьный двор — он смотрел куда-то вдаль.

Альфред никогда не переживал из-за нарисованных где-то циферок, определяющих, как говорили профессора, его «подготовку к жизни». В последнее время он попросту не видел всей этой жизни. Погрязнув с головой в повседневных обязанностях, Альфред медленно проживал свои дни, которые затем складывались в недели и месяцы, такие же равномерно серые, как и его третья двойка.

Понурый дневной свет пробивался сквозь окна и падал на стоявшие в противоположном углу кабинета шкафы с зельями. Некоторые он просвечивал насквозь, в других же был настолько густой, тёмный и древний отвар, что когда требовалось взять немного для ученических опытов, то приходилось с силой выбивать эту дрянь оттуда. На всех этих склянках не было ни пылинки, впрочем, как и во всём кабинете и даже, как казалось Альфреду, во всей школе. Алхимический верстак, за которым он сидел, был тоже до боли чист, и только подставка с мензурками для опытов выдавала собой изъян в его идеально ровной поверхности. Позади за верстаками стояли большие бутыли с водой, спиртом и эфиром.

Шкафы, вазы с искусственными цветами, бордовые занавески, седой лысоватый профессор, выводивший что-то в воздухе заклинанием «свет», аккуратные домагусы в тёмно-синих мантиях, тоненькие пёрышки и тетради — всё как нельзя лучше подчёркивало друг друга и дополняло.

Прежде у Альфреда, пожалуй, никогда не было и мысли о том, что что-то может находиться в такой идеальной чистоте. На ферме своего отца, где он родился и вырос, юноша ещё с младенчества привык к вилам и сену, тяжёлой работе и мозолям на руках. Конечно, он прекрасно понимал, что отец желал для него только лучшего, отправляя в подобное место, но за те два года учёбы, что он провёл здесь, паренька всё ещё воротило от всей этой педантичности. Профессор Мюссель, да и все остальные профессора считали, что у него кривые руки, так как Альфред очень неразборчиво писал и не умел обращаться ни со склянками (они часто просто выпадали из его рук), ни с палочкой или жезлом — главными атрибутами магуса, ни с чем-либо подобным. Возможно, Альфред уже давно и вылетел отсюда, если бы не профессор Тарет, лучший друг его отца. Когда-то они вместе участвовали в «МАГ» — масштабной королевской реформе, одним из указов которой было приобщение всех желающих отроков к магии и создание магических школ по всему Сентусу. И, конечно, было совершенно понятно, что такой достойный юноша, каким профессор считал Альфреда, просто не мог оскорбить отца своим отказом учиться в одной из подобных школ. Но, к сожалению, профессор Тарет не вёл у их курса ни одной дисциплины. Поэтому не знал о том, как шли дела у парня на самом деле.

Альфред часто скучал по старой жизни, по отцу и по дому. Иногда вечерами он садился у окна своей комнатки в общежитии и вспоминал своё счастливое прошлое. В такие моменты ему очень хотелось сбежать обратно к отцу, но что-то его всегда останавливало, и парень продолжал терпеть.

К тому же, хотя юный Альфред и осознавал, что всё окружающее шло вразрез с ним, однако, не смотря ни на что, в самой глубине подсознания его всё равно тянуло к магии, не как к искусству, но как к состоянию — и, пожалуй, только это и придавало ему сил для её дальнейшего изучения. Хотя определённо даже сам юноша не мог сказать этого наверняка.

В последнее время Альфред почему-то очень плохо спал по ночам, и когда мимо входной двери пролетел оживленный «левитацией» звонок, объявляя конец лекции, он опять клевал носом. С сонным видом юноша поднялся из-за стола и принялся собирать вещи. Когда специальное магическое перо было вложено в тетрадь, а тетрадь в книгу, он по привычке сунул всё разом подмышку и стал продвигаться к выходу, вливаясь в общую толпу домагусов, выходивших из кабинета. Оказавшись в узком коридоре, он влился в ещё большую толпу таких же студентов, спешивших с последних лекций по своим делам, и в этой, давно ставшей привычной для всех волне синих колпаков и жужжащего звона никому уже не было дела до невысокого Альфреда, которого сдавливали со всех сторон его же сокурсники, сверстники и профессора магии.

В нужный момент он еле успел перестроиться в боковой ряд, идущий наверх, когда оказался в узком кирпичном пролёте, из которого было всего два выхода: полукруглый справа, с вечно открытой деревянной дверью, и винтовая лестница, ведущая прямо из середины башни в общежития домагусов. Изо всех сил сопротивляясь и барахтаясь, юноше всё же удалось вырваться из толпы на втором этаже, а та бурлящим потоком продолжала двигаться дальше по лестнице, переходя к другим отделениям и коридорам.

В таких ситуацияхАльфреду не раз приходила в голову мысль о перенаселённости школы. Но, похоже, что директору Антуану де Кьюзи, профессору магии третьей степени, было наплевать на всё, кроме личной выгоды и внешнего престижа своего заведения. Каждый раз за пару дней до того, как королевская комиссия приезжала к ним с проверкой, он попросту выпускал приказ о том, чтобы профессора его заведения начинали составлять из своих лучших учеников образцовые классы. А самых худших по их мнению домагусов зачисляли в особый список и по наступлении намеченной даты в очередной раз вывозили их погулять по улицам ближайшего города на «неожиданную» экскурсию. После этого директор самолично водил своих именитых гостей по «просторной» школе магии с отличными учениками, делая вид, что разговаривает с каждым из домагусов, прислушиваясь к их мнению. И естественно, не заводил сию помпезную делегацию в те места школы, где было слишком узко, неуютно или тускло. При этом остальным студентам оставалось только бесцельно шататься по закоулкам окрестного города до отъезда именитых гостей, а потом снова, как ни в чём не бывало, возвращаться обратно, переодеваться в школьную форму, так и не узнав всех причин своего очередного внеклассного урока.

Во всех случаях среди них оказывался и Альфред.

На втором этаже западного крыла школы было уже более просторно, и там можно было ходить свободно. Коридор этажа был длинный, стены его после недавнего ремонта были выкрашены в бежевый цвет, а на подоконниках стояли разноцветные, однако сухие цветы. Большинство людей в больших городах находили это последним писком моды и красоты, но, даже зная об этом, Альфред не разделял их вкусов и никогда не понимал, что красивого было в высохшем и давно мёртвом цветке. В пролётах между окнами висели картины, изображающие застывших в разных позах магусов, совершивших когда-то великие подвиги, или просто знаменитых, написанные не менее знаменитыми художниками. А в самом центре этажа покоился огромный портрет короля Сентуса.

Копошась в своих мыслях, парень уже подходил к выделенной ему на этот семестр комнате. Мимо него с шумом проносились студенты разных курсов, оживлённо беседуя друг с другом. Некоторые из них искоса поглядывали на Альфреда, когда тот, как всегда с опущенной головой, молчаливо продвигался вдоль самых стен, сторонясь остальных. Старые деревянные половицы немного потрескивали под его шагами. Подойдя к двери, юноша привычным движением полез в карман своих брюк за ключом, когда вдруг что-то еле заметно скользнуло по его спине.

–Эй, недотёпа! — Альфред узнал знакомый голос. Он вынул руку из кармана и медленно повернулся.

Напротив него стояли трое домагусов. Тот, что находился в центре, был выше Альфреда на целую голову. Этот громила имел надменный взгляд и немного помаранный вид. Мантия внизу лоснилась от потёртостей и была заметно измята, расстегнутая рубаха вылезала из-под коричневой жилетки, узконосые сапоги были натянуты поверх брюк. Пальцы рук выглядели толстыми и неуклюжими, всегда грозное скуластое лицо выдавало в нём жившего мелкими склоками человека, однако его чёрные волосы, по привычке, оставались зачёсаны на бок, что как-то не могло не выделяться из его внешнего вида.

Альфред знал этого бугая все два года. Кан всегда любил потешаться над всеми, кроме себя. Он не упускал случая нагрубить и профессору. Каким-то чудом Кан всё ещё держался в таком месте, как школа магии, хотя также не вписывался в толпу здешних студентов, как и Альфред. Правда, по другой причине.

— «Опа!» — Кан резко выхватил свою палочку откуда-то из-за спины и направил её на Альфреда. Практически тут же из его палочки вырвался продолговатый овал светло-пурпурного цвета и попал в лицо уже зажмурившегося юноши. Проходящие мимо домагусы к тому моменту даже приостановились в предвкушении чего-то смешного. Достаточно было бросить только зерно смеха в эту толпу, и всё пространство вокруг заполонил бы хохот… что Кан и сделал. Альфред открыл глаза от рокочущего смеха. Как обычно, громче всех смеялся сам Кан. Он прямо-таки изогнулся от наигранного гоготанья, когда парень в растерянности стал мотать головой, пытаясь найти на себе причину этой реакции, пока не посмотрел на свои упавшие брюки.

— Держи ещё, пень! «Синт!» — вырвалось другое самодельное заклинание изо рта согнутого от смеха Кана, когда тот ещё раз ловко направил палочку на Альфреда. На этот раз маленький синий шарик, ударивший в юношу, заставил его кожу посинеть до светло-лилового цвета. Альфред упал. Коридор взорвался новой волной смеха. Кан, весь покрасневший, уже держался за стену от хохота. Он тыкал в Альфреда пальцем, широко раскрыв рот. Глаза его ширились от собственного превосходства и вскоре Кан принлся наиграно подражать действиям паренька, когда Альфред, наконец, подобрал свои брюки и кое-как собрал в охапку упавшие перо и тетрадь. После чего быстро стал искать ключи от своей комнаты. В этот раз, хоть и не с первых секунд, но Альфред всё же начал действовать, а не застыл от беззащитности, как это обычно бывало при их встрече с Каном один на один. Сейчас он просто хотел скрыться от этого позора хоть куда-нибудь.

Альфред не заметил, как открыл дверь своей комнаты, и опомнился уже, когда стоял, упёршись в неё спиной с обратной стороны. К тому моменту синюшность его кожи начала понемногу спадать, но Альфреда всё ещё бил колотун. Он слышал оживление людей за дверью, слышал их обидные выкрики и обрывки фраз, однако не было похоже, что Кан всё ещё стоял там, иначе одним этим дело бы точно не кончилось. Утвердившись в подобных мыслях, юноша нервно вздохнул и, ещё раз проверив, надёжно ли заперта его дверь, медленно прошёлся по комнате, присел на свою кровать в углу и склонил голову набок.

В первый же день он напоролся на Кана у входа. Без особой причины тот тогда сильно толкнул фермерского паренька, просто проходившего мимо, и с тех пор Кан никогда не отставал от него. Альфред приехал в это место, надеясь встретить доброту и отзывчивость, однако в первый же день получил лишь непонимание и насмешку. В то время он был ещё открытым для нового мальчуганом, хотел увидеть мир. Но впоследствии увидел мир таким, каким даже не мог его себе представить — он увидел его настоящим. Поначалу повергшее его в ужас открытие теперь казалось парню вполне закономерным и логичным: люди из так называемого «приличного общества» глупые и безразличные, их мечты низкие, а идеалы ложные. По какой-то причине в этой школе все оказались просто помешаны на чистоте и правилах и ни в коем виде не терпели реальности — того, что земля чёрная и грязная, а вода бывает и мутная. Для каждого из этих людей оставались важны лишь их бесполезный социальный престиж и связи, а каждый, непохожий на них, тотчас же становился отребьем, для которого нигде не было места.

Всё это ютилось у Альфреда где-то в уголке его сознания, давая иногда о себе знать вот в такие моменты. Однако легче от этого его собственная жизнь пареньку не казалась.

Альфред сделал ещё один вдох и откинулся на кровать.

Комната в общежитии, где он ютился, была маленькой и довольно светлой благодаря большому окну в стене. Юноша любил сравнивать её с решетчатой клеткой, из которой было всё видно, но выбраться откуда представлялось решительно невозможно. Небольшой прямоугольный стол, стул, подставка для заклинания «световой шар», кровать, чемодан — всё это еле умещалось в комнатке. В первые месяцы привыкший к простору полей Альфред чувствовал себя здесь крайне неуютно, но со временем он привык и даже полюбил свой маленький уголок. Каждая вещь здесь находилась под рукой, и ничего не мешало. Стол был весь засыпан его тетрадями, учебниками и свитками — парень не считал это беспорядком. Также в столе была полка, где помимо посуды Альфред хранил ещё и свёрток с письмами от отца. Временами он перечитывал их, и глаза его немного краснели от подступающих к ним слёз. В чемодане у двери лежало нижнее бельё на смену и его обычные домашние вещи. Последний раз в домашнее он одевался почти год назад, когда уезжал к отцу на лето — до родной фермы Альфреда было около семи дней пути на лошади, если ехать в карете или в телеге. На полу был постелен простенький половичок, а стены и потолок и вовсе были голые. На подоконнике лежало его «Завоевание диких земель». По вечерам Альфред любил вчитываться в строки этой исторической саги, которая захватывала его воображение целиком и уносила прочь от окружающей его бессмыслицы и суеты.

Из окна хорошо был виден внутренний двор школы. Хотя весна давно уже буйствовала на Хоккарианской возвышенности, погода была мерзостной в последнюю неделю. Небо было равномерно свинцовым и, казалось, могло упасть. Это почему-то вгоняло Альфреда в такой мрак, что даже его умение радоваться любой погоде тут как-то не очень срабатывало. Окно чётко захватывало ту часть школьного двора, где росли аккуратно подстриженные кустарники, и стоял фонтан в виде лебедя. Также, ко всему прочему, из него была видна часть идеально ровного газона и аллеи, огибающие всю школу по периметру. А ещё из его окна была видна высокая каменная стена вокруг школы. Стена была старой, поросшей мхом и травой. Вероятно, она стояла здесь с самой постройки этого замка, когда ни о какой магической школе и речи быть ещё не могло. Кроме того она не только защищала школу от всего остального мира, но ещё и производила довольно странное впечатление необычно мрачной, совсем уж неприступной постройки.

За исключением Альфреда в школе, пожалуй, никто больше не понимал, как она возвышалась в сознании каждого обитателя этого места. Казалось, что её нельзя было ни перелететь, ни сломать, ни даже дотронутся до неё. Определённо, защита школы от мира снаружи не была её единственной задачей: такая стена ещё и ограничивала мир внутри. А кроме того по совершенно необъяснимой для себя причине Альфред был уверен в том, что даже если школа разрушится, то стена ещё долго будет стоять на этом месте как немой свидетель давно ушедших времён и событий.

Сама школа также представляла собой холодную каменную твердыню с возвышающимися башнями. Крыши у башен были выстроены конусом, выложенным красной черепицей. Замок имел пятиугольную форму с разнообразными пристройками к нему, конюшней, погребами и большой оранжереей с северной стороны. От ворот стены до парадного входа в школу пролегала широкая мощёная дорога с декоративным заборчиком по краям. В праздничные дни по ней проходило много именитых гостей.

Школа находилась на вершине обширного, но довольно низкого холма. Со всех сторон от неё плавно спускались обрабатываемые земли и упирались в густой лес на западе и пастбища местного городка Шиванс на юго-востоке. Закаты и рассветы здесь были воистину потрясающие. Иногда по вечерам от земли шёл туман, а по ночам в хорошую погоду можно было видеть всю необъятную громаду звёздного неба так ясно, что сердце замирало в груди. Для Альфреда такие моменты были чуть ли не единственным клочком радости в этом месте. Хотя, возможно, и сам Альфред был единственным, кто мог искренне восхищаться тем, на что другие просто не обращали внимания, считая это обычным делом.

Через главные школьные ворота ученикам дозволялось выходить каждый день, но только на час, в одно и то же время. Естественно, никто из них даже и не думал о побеге. В основном здесь учились те, кто провёл всю свою жизнь в городах и поэтому редко покидал замок без особых причин. Ибо каждый считал настоящим проявлением цивилизации здесь, в такой глуши — только их школу. Альфреду даже казалось, что поля и лес на горизонте как-то пугают их, как будто все ученики, слуги и даже профессора боялись настоящего мира, зажавшись в своём маленьком мирке и посматривая оттуда на всё свысока. Сама жизнь давала им возможность изучить что-то кроме каменных стен школы, но лишь некоторые выходили прогуляться по вечерним полям и то, когда погода позволяла. Конечно же, парень старался не упускать таких моментов. Временами ему казалось, что нужно было сделать только один шаг, и лес, его любимый лес спасёт измучившегося юношу от всего этого. Но потом он приходил в себя и понимал, что, скорее всего, не смог бы выжить там долгое время. Да и куда бы он затем подался? Ведь с помощью магии его бы обязательно нашли и вернули отцу… А затем, прямо на отцовских глазах, исключили бы из школы, что стало бы для Альфреда самым страшным позором во всей его жизни.

Поддавшись своим печальным размышлениям, юноша опять пропустил ужин. К счастью, Корин, прихвативший пару кусков хлеба, сыра и гроздей винограда со стола, очень скоро зашёл к своему товарищу узнать, почему тот уже в третий раз за последние полмесяца не приходит на ужин в обеденный зал. Альфред никогда не считал Корина приятной компанией, однако этот простоватый мальчуган из предместий городка Вант-Сартос очень любил поболтать с соседями по общежитию. А молчаливый Альфред как никто другой умел слушать и не перебивать. Отчего и не мог отделаться от навязчивости Корина.

–…Говорят, Персиваль хотела тебя видеть, — пробурчал Корин сразу после того, как успел обсудить с ним все свои проблемы.

— Опять? — уныло ответил ему Альфред.

— Это из-за Кана, наверно, — немного усмехнулся тот, покручивая в руках остатки сырного бутерброда.

— Она опять думает, что я виноват.

— Скорее всего.

— Почему она всегда выгораживает Кана?

— Может, они связаны как-то… Родственники?

— Да нет, Корин, не родственники… — недовольно ответил ему Альфред и отвернулся.

В душе он понимал, что проще всего было скинуть проблемы на фермерского безрукого студента, чей отец, в случае чего, не сможет заплатить за него, чем на богатенького Кана из Кальстерга. Хотя всё ещё надеялся, что это было не так, и он ошибался.

— Ладно, я зайду… — проговорил, наконец, Альфред и подошёл к окну.

Корину хватило мозгов понять, что парень был уже не в том настроении, чтобы болтать с ним, и решил пойти дальше по своим делам.

«Зайду завтра с утра! Может быть, с утра она будет добрее…» — подумал про себя Альфред, запирая за ним дверь. Ему не хотелось ничего объяснять сейчас.

Выглянувшее из-за тучи на некоторое время солнце пробилось в его комнату, и парень с неохотой заметил, что уже умудрился опоздать и на сегодняшний «свободный час». Не найдя ничего лучше, он решил снова закопаться в свою книжку.

Вечером Альфред попробовал попрактиковаться перед завтрашним уроком по творению заклинаний. Взяв с подоконника свою палочку, он как можно аккуратнее стал выводить ею в воздухе световые круги и создавать небольшие газовые облачка, произнося слова заклинания из учебника. Но как всегда у него это не очень-то получалось. Возможно, сон мог поправить ситуацию, — пришла к нему в голову последняя усталая мысль, и Альфред начал готовиться ко сну. Сняв с себя верхнюю одежду, он повесил её на вешалку и, оставшись в одном исподнем, быстро юркнул под одеяло, не забыв погасить магический «свет» на подставке, стоявшей в углу у стены. Однако в эту ночь он проспал ещё меньше, чем в предыдущую. Что-то неясное волновало его до самого рассвета… Что-то неясное… Возможно, это был завтрашний отчёт перед Перси.

Глава 2

…мечты сильных формируют действительность.

(Юзеф Бестер)

Центральный кабинет Персиваль Ульт находился на третьем этаже прямо над входом в здание школы. Также в её распоряжение входили кабинет на первом этаже и кабинет провидения в западной башне. Стук в обитую красным ситцем дверь оторвал полную женщину от размышлений:

— Да, домагус 178, входите.

Благодаря своим особым зачарованным печатям, она была не просто провидцем и могла видеть всю информацию о вещи или существе даже через стену. Поговаривали, что она могла изменять воспоминания человека и выискивать самые потаённые желания в его душе. И, естественно, именно она руководила группой домагусов третьего года, в которой учился Альфред. Парень знал, что с ней было просто невозможно лукавить, и поэтому всегда всё говорил начистоту. Из-за проблем с Каном он часто оказывался в этой, наверное, самой аккуратненькой комнатке в мире.

Ни в коей мере здесь не могло быть изъяна. Декоративный коврик перед входной дверью был лишь незаметной прелюдией к её кабинету. Внутри царили чистота и порядок. На стенах между картинами висели бесчисленные правила школы. Изрядное количество этих правил касалось гигиены и поведения в стенах здания. Конечно же, большинство из них являлись творением самой госпожи Ульт. Окна были обрамлены золотой тканью и бархатными занавесками, так любезно предоставленными ей самим директором. По кабинету витал запах благовоний. Вся мебель и вещи максимально сочетались с этим местом. Книги в шкафах были рассортированы не только по алфавиту, но ещё и по цвету, виду, толщине и языку. Даже под ножки резного стола из красного дуба были подложены маленькие лоскутки ткани, чтобы тот своим весом не оставлял вдавленных отпечатков на подстеленной под ним искусственной шкуре лося, по которой, казалось, никто никогда не ходил. Справа и слева от входа стояли напольные вазы с сухими цветами. Сбоку находились два роскошных кресла, в которых госпожа Ульт обычно пила чай из очень маленьких чашечек со своими подругами-профессорами, совершенно открыто предаваясь сплетням и судачествам о школе, позволяя себе тем самым до конца следовать своей женской натуре.

Альфреда, видевшего картину этого кабинета много раз, всё ещё воротило от неё. Как всегда он очень тщательно вытер ноги и вошёл. Перси сидела за столом и писала свои отчёты позолоченным пером. Альфред немного заробел и остался стоять у входа.

— Что, так и будете там стоять? — цинично окликнула его Персиваль.

Парень послушно подошёл и сел напротив неё.

Госпожа Ульт никогда не умела выбирать наряды. Она носила то красную мантию, обтягивающую её во всех местах, то зелёный нарядный кафтан, который никак не вписывался в её серьёзный облик с пухлыми запястьями. Лицо этой женщины никогда не видело ни настоящей улыбки, ни счастливого настроения, лишь аккуратность и сдержанность. Раздутый второй подбородок и губки бантиком делали её очень похожей на индюка, но никто, разумеется, не осмеливался даже подумать о подобном в присутствии этой дамы.

«Наверное, и Кан её боится…» — посчитал про себя Альфред, на что госпожа Ульт манерно сняла с носа свои серебряные очки на цепочке с тоненькими стёклышками, и юноша тут же осёкся своих мыслей.

— Домагус 178, расскажите мне, — делая небольшие паузы между словами, начала Перси, — почему вы вчера нарушили пункт третий правила 56 и правило 118?

Альфред немного дрогнул:

— Я-я, прос…

Перси не дала ему закончить:

— Одни из справедливейших правил этого прекрасного места, этого бастиона науки, которым мы все так гордимся и который так любим! Вам что, здесь не нравится?

— Н-нет, госпожа! Нравится! — парень постарался спрятать все свои дурные мысли ещё когда шёл сюда.

— Тогда что же вы можете сказать в своё оправдание?

— Но он…

— Вы смеете обвинять свою жертву в этом? — Персиваль имела привычку опережать разговор, читая фразу ещё в мыслях своего допрашиваемого. — Это наглость, домагус 178!

— «Жертву? — изумился про себя Альфред — Он же всех задирает, она, что, не зна…»

Перси вновь нарочито показательно облокотилась на стол и приблизила своё лицо к Альфреду:

— Господин домагус 178, возможно, вы здесь заместитель директора, а не я? — и Альфреду стало как-то не по себе от того, как спокойно она произнесла эту наигранную фразу.

— Я… мы… мы просто… — начал он тут же что-то быстро объяснять, но Перси уже не слушала его.

— По велению моего пальца вы вылетите отсюда быстрее, чем ваши незаконные заклинания из палочки!

Глаза юноши округлились. Он отлично знал, что Кан мог сболтнуть лишнего, и знал это ещё вчера. Но то, что он выставит зачинщиком самого Альфреда — это даже для Кана было чем-то новым. Похоже, вчера вечером Перси прижала его вплотную, и Кан, чтобы не скрипеть мозгами, сделал то, что не могло бы его выдать в их дальнейшей беседе. Но почему Перси поверила в такую глупую ложь, госпожа Персиваль, провидец школы?…Нет, она просто сделала то же, что и Кан: позволила этому и дальше казаться правдой. Независимо от истины, для школы деньги и репутация семьи Кана были намного важнее. А сейчас она со своим неприступным видом заставляла и самого Альфреда признать это.

— Это он! — парень больше не мог себя контролировать.

— Что?! — возмутилась Перси.

Альфред начал усиленно вспоминать, как было на самом деле.

— Вы что, хотите одурачить меня? — с негодованием, но всё же сдержанно изумилась Персиваль. — Вы порочите наше великое заведение своей гнусной ложью! Это дело не останется безнаказанным, запомните. Теперь вон, я не хочу вас видеть, — снова возмущённо, но в этот раз уже совсем спокойно сказала Перси.

Парень смотрел в пол, широко раскрыв глаза. В голове его вертелись одни и те же мысли:

— «Она же чувствует, что я говорю правду, почему же она опять выгораживает Кана? Он же нарушил все эти «строжайшие правила» школы!»

И словно топор, раскалывающий бревно на две части, эту мысль расколола «телепатия» госпожи Ульт:

— «Вы что, глухой? Вон!»

Альфред вздрогнул. Он встал, откланялся и повернулся к двери, уходя под пристальным взглядом Персиваль.

К тому моменту злоба уже вовсю клокотала в нём. Кровь приливала к вискам, отстукивая в голове удар за ударом, когда парень с громкими шагами начал спускаться по лестнице. «Что за настоящие законы царят в этом месте?! — сдерживаемые до этого в кабинете госпожи Ульт бунтарские мысли теперь фонтаном вырывались наружу. — Зачем они обманывают сами себя? Так и должно быть? Зачем тогда вообще эти показные правила?!» Альфред постоянно наблюдал такое с тех пор, как приехал сюда, и всегда злился из-за подлости этого общества, из-за его фанатичной аккуратности и абсурдной законности, под которыми оно могло спрятать эту свою подлость, из-за ограниченности, глупости его устройства, его беспечности и того, насколько члены общества слепо следуют системе, будто уже были рождены для этого.

Юноша не заметил, как дошёл до кабинета творения заклинаний, и пришёл в себя лишь когда с силой толкнул дверь вперёд.

— Вы опоздали, домагус! — профессор Детар как всегда был аккуратно напорист.

— Я… меня вызывала госпожа Ульт, — сквозь зубы проговорил ему Альфред.

В ответ на это профессор принял деловитый вид:

— Хм, да? А мне она ничего такого не передавала. В любом случае, это ваши проблемы. В следующий раз не допущу к занятиям.

Парень еле сдержался (хотя на самом деле, скорее всего, никогда бы не позволил себе открыто выступить против несправедливости профессора). И с угрюмым лицом прошагал к остальной аудитории.

Комната, где проводились практические занятия, была не в меру высокой и не предполагала сидячих мест, поэтому домагусы стояли в куче слева. Сам профессор в свою очередь стоял у окна, а позади за ним находились пять деревянных щитов с красными кругами в центре.

— Итак, продолжим, — как всегда быстро пролепетал Детар, снова оседлав давно заученную в голове схему проведения урока, после чего ловко выставил вперёд палочку, подобрав другой рукой рукав мантии, и правильным тоном произнёс:

— «Нонимо астатус».

Зелёный шарик вылетел из его палочки и врезался в щит, оставив после себя небольшие клубы пара.

— Этим заклинанием вам никогда не придётся пользоваться. Но знать его необходимо для экзамена по моему предмету, — распорядился профессор. — Практикуйтесь.

Немного побродив по кабинету, группа выстроилась в своём обычном порядке, встав по шесть человек у каждой мишени. Альфред встал последним. Его всё ещё обуревала злость, и когда до него дошла очередь, то без лишних прелюдий он просто громко выкрикнул:

— «Нонимо астатус!»

— Сто-оп! 178-о-ой! — как бы в ответ на его действия тут же проговорил Детар. — Первое правило творения заклинаний?

Паренёк остановил руку с палочкой на полпути, и заклинание не успело сработать.

— «…Ни злость, ни ярость, ни любые другие подобные чувства и чувства, приписываемые к таковым, не должны иметь место при творении заклинаний и ритуалов — только сосредоточенность и точность», — монотонно пробурчал Альфред.

— Возможно, кто-то знает второе «Великовечное» правило?» — скрупулёзно произнёс профессор.

— «Нельзя творить заклинания и ритуалы, запрещённые главным органом магической власти в стране, пользоваться запрещенной энергией, а также нарушать всё, связанное с «Великовечными» правилами», — воодушевлённым голосом подхватил его одноклассник Мердок.

— Запомните, что любое нарушение этих правил творения заклинаний ведёт к серьёзному и, что более важно, настоящему наказанию за стенами этой школы, — деловито напомнил Детар. — Продолжайте.

Ещё какое-то время после этого все домагусы продолжали творить показанное им заклинание, но лишь к концу урока Альфред успел как следует успокоиться и прийти в обычное для себя состояние. А когда по коридору пролетел звонок, он юрко прошмыгнул к выходу и успел выйти почти самым первым.

И у него была на то причина, ведь брать с собой свои вещи в кабинет главного профессора, коих в школе было несколько, включая госпожу Ульт или самого директора, было крайне невежливо по законам школы. И потому он должен был успеть сбегать в общежитие за тетрадями, ведь перемена была короткой, а кабинет развития магии, в котором у него должен был проходить следующий урок, находился в другом корпусе замка. По пути он один раз упал, но всё же успел сбегать в левый корпус общежития на второй этаж, спуститься, пересечь первый этаж и снова подняться по лестнице на второй этаж заднего правого корпуса школы как раз ровно до того, как раздался второй звонок.

Предмет развития магии был довольно скучный, предполагал только записывание информации, которую рассказывала профессор. И вскоре после того, как начался урок, а профессор Алкания взялась за описание жизни одного из трёх отцов-основателей магии второй эпохи, на Альфреда уже снова напала сонливость. Он вяло окинул взглядом до боли надоевший кабинет с его шкафами книг, закрывавшими добрую половину стен, и в очередной раз принялся смотреть в окно. Было похоже, что погода ещё долго не предвещала ничего хорошего, но Альфреда опять тянуло вдаль. Пшеница на полях уже начинала зацветать. Лес стоял тёмной стеной, и только на окраине деревья немного покачивались от ветра. Вскоре заморосил мелкий дождик. Наблюдая за каплями, сползающими по стеклу, юноша и вовсе начал закрывать глаза.

Уже в каком-то полусне ему почудились фигурки людей на дальнем поле, держащие путь к замку. «Люди…» — Альфред слегка очнулся от дрёмы. Люди нередко появлялись у замка, но в основном это всегда были возничие, те, кто доставлял еду и свежую воду раз в несколько дней из Шиванса, или визитёры в расписных каретах, а эти шли пешком. Мысли с большой неохотой ворочались в его голове, цепляясь друг за друга, теряя смысл, и, в конце концов, парень не заметил, как сон вновь утянул его за собой, заставив потерять счёт времени…

Проснулся он уже от лёгкой встряски. Как всегда ожидая очередного нагоняя, Альфред почти рефлекторно одёрнулся и сел ровно. Но почему-то это его действие так и осталось без ответа. Проморгавшись, он окончательно пришёл в сознание и огляделся в поисках профессора.

Профессор Алкания стояла у своего стола с книгой в руках и молчала. Молчали и все в кабинете, не было слышно даже шума с соседних и нижних этажей. Эта тишина спросонья показалась парню почти оглушающей. Что-то было не так. Не так, как обычно, не так, как должно было быть. Альфред насторожился, пытаясь понять, в чём дело. Вдруг стена, рядом с которой он сидел, будто подёрнулась, разразившись глубоким звуком где-то внизу, и затряслась. Некоторые стёкла в окнах треснули. Альфреда и всех, кто находился в кабинете, тоже ощутимо тряхнуло. С потолка посыпались пыль штукатурки и мелкие камешки, а два шкафа упали прямо на парты. Домагусы всё же успели кое-как отскочить в разные стороны, хотя несколько девушек тотчас же завизжали. А другие студенты отшатнулись от своих мест, привстали и медленно попятились к двери.

— Быстрее! Все на выход! — проверещала профессор Алкания. Такие события быстро смахнули с юноши последние остатки сна. Однако к выходу, как другие, он не спешил.

За два года обучения это место стало для Альфреда чем-то совсем уж равномерным и неизменным. Наверное, стена вокруг школы всё же влияла и на него тоже, поскольку обстановка здесь ограничивала любого своего жителя по одному отведённому стандарту. Этот стандарт медленно обтачивал индивидуальность каждого новоприбывшего по образцу, точно гранильщик в своей мастерской обтачивает все самородки по одному образцу камня с шестнадцатью гранями. И со временем всё становилось понятно, предсказуемо и казалось правильным, потому что являлось уже абсолютно привычным. Ни от кого не требовалось делать что-то новое и думать по-другому, поскольку это предполагало собой лишнюю трату сил, когда перед глазами были уже готовые правила. А удобнее всего им было следовать, если вообще не размышлять и не заботиться ни о чём другом. Поэтому казалось вполне разумным, что в такой системе неожиданностей не может существовать как таковых. Это место просто не могло сочетаться с такими вещами, как сильные встряски стен!

Именно это и смутило Альфреда. Теряя драгоценное время, он всё пытался как-то уместить столь грандиозное событие у себя в голове, чтобы как следует понять его и осмыслить, но оно всё никак туда не влезало. «Это как-то не так, не здесь, не из…» — парень не успел закончить мысль из-за того, что Неррол решительно толкнул его в бок. Повинуясь этому толчку, юноша как-то отрешённо тоже засеменил к выходу. Там их уже ждал кто-то из старших.

— Быстрее в подземелья! — скомандовал он, но Альфред его не слышал. Всё, что сейчас творилось вокруг, заставляло его испытывать те же чувства, которые парень так часто испытывал, когда над ним издевался Кан. Однако сейчас он впервые не чувствовал при этом ни страха, ни беспомощности как обычно. Что-то творилось в его душе. Неизвестно откуда взявшееся любопытство вместе с непреодолимым чувством свободы мешались в нём в неясную растерянность.

— Ты что, оглох, студент?! Школу атакуют! — проорал кто-то над его ухом.

— Что?.. К-как… школу?.. — в недоумении спросил Альфред, повернув в его сторону голову. — Зачем?..

Вместо ответа чья-то рука ухватила его за шиворот, но Альфред выкрутился. Толпа домагусов уже валила с криками через общий коридор второго этажа, пытаясь прорваться к лестнице в правой башне, из которой внизу можно было пройти в коридор первого этажа, ведущий к главному холлу внутри замка или в подземелья, если завернуть за лестницу. Эта толпа легко подхватила Альфреда и всех остальных студентов из его группы у входа в кабинет и понесла за собой, однако парнем уже целиком завладело чувство непонятного ступора. И когда он оказался на первом этаже, то всё же сумел вырваться из общего потока, как делал это всегда, но так и не понял — зачем.

Он вышел в коридор и двинулся по нему к главному холлу первого этажа, но по этому коридору на него неслась уже другая толпа. Это были студенты из противоположных корпусов школы, которые, как и те, кто был на втором этаже, стремились попасть в подземелья замка через вход в правой задней башне. Альфред оказался словно между молотом и наковальней. Не зная, что делать, он запрыгнул на подоконник одного из окон в коридоре и присел, держась за занавеску. Однако кто-то из пробегавших мимо студентов вскоре очень сильно толкнул его ненароком, и юноша, разбив спиной хлипкое стекло, тут же вылетел в окно. Благо в тот момент он был на первом этаже. И всё же Альфред довольно ощутимо ударился спиной о стекло, а затем и о землю, на несколько секунд потеряв для себя ориентацию в пространстве. Когда он встал, то почувствовал, что к ноющей боли в спине прибавилась и другая, более острая. Это был один из осколков стекла, поранивший его руку. Такую боль было невозможно терпеть, и юноша даже негромко вскрикнул. Неожиданно этот крик раздался у него в голове, как колокол, и тут парень будто опомнился.

Ураган новых мыслей ворвался в его сознание, заставив быстро принимать решения и наконец понять, что вокруг него что-то происходит!

Кое-как отодрав длинный кусок от мантии, он довольно сносно обвязал им руку в месте пореза и огляделся.

Альфред выпал прямо на углу замка перед главным входом. Шёл дождь. За углом должны были быть парадные ворота школы — единственная возможность выскочить наружу во всей этой суматохе. Через них он так часто выходил прогуляться вечером, когда ворота открывались, и возвращался обратно, когда отпущенное время заканчивалось. Потому проложить путь к долгожданной свободе через них сейчас по какой-то причине казалось для Альфреда самым естественным решением. Парень словно забыл, откуда он только что вылетел, забыл и про специально оборудованные для эвакуации в случае пожара подземелья, куда устремились все остальные. Посчитав, что первые из этих загадочных нападавших, скорее всего, уже открыли ворота и ворвались напрямую в замок, он окончательно утвердил в голове своё решение. В любом случае времени на раздумья у него оставалось мало, и нужно было действовать… Впоследствии та картина, которую он застал возле главных ворот Хоккарианской школы магии № 57, отпечаталась в памяти Альфреда навсегда.

Воздух в этом месте будто бы был пропитан чем-то тягучим. Казалось, что над всем двором витало непонятное чувство дикой, необузданной силы. Привычный Альфреду главный школьный двор узнавался теперь с трудом. Здесь царил хаос. Валялись выдранные из земли кусты, покореженные остатки декоративных сооружений, оба фонтана были разбиты вдребезги, из-за чего теперь вода из них клокотала в разные стороны, а газон кое-где зиял уродливыми дырами развороченной земли.

Посреди главной дороги стояло странное полупрозрачное рогатое существо с человеком внутри. Большая голова этого существа была откинута назад, а длинный хвост медленно извивался подобно змее. Рогами оно чуть ли не упиралось в землю. Но больше всего парня испугало даже не само существо, а тот человек внутри. Его лицо было подобно лицу самого дьявола: изогнутые от гнева и агонии брови, застланные кровавой плёнкой глаза, сгорбленный крючковатый нос, который время от времени становился плохо виден из-за высунутого во всю длину языка, мотавшегося из стороны в сторону. До этого момента Альфред при всей своей обычной робости и трусливости даже никогда и подумать не мог о том, что возможно испытывать такую всевыжигающую жуть перед обычным человеком. В том, что это был обычный человек, у юноши почему-то не возникало сомнений. Из его расставленных в разные стороны рук струились серо-синие огни, а рогатое существо лишь досконально повторяло за ним все движения, вплоть до того, что тоже вращало своим раздвоенным на конце языком в такт страшному человеку. От того места, где оно стояло, расходились еле заметные тёмно-розовые волны, но башенной стены замка, у которой находился юноша, они почти не достигали.

Другой человек, замеченный Альфредом, летал по небу над школой на неком подобии крыльев. Однако этот настоящий птичий полёт не шёл ни в какое сравнение со стандартным заклинанием «левитации», известным чуть ли не с незапамятных времён почти каждому уважающему себя магусу. Его движения казались парню чрезвычайно легки и необузданны, а из рук его вырывались чёрные лучи, которые он направлял в профессора Детара. В это время сам профессор продолжал стоять на полусогнутых ногах, а из его палочки выходило неизвестное Альфреду заклинание, похожее на кокон, покрывавший тело Детара с ног до головы. Лучи врезались в поверхность этого кокона и с шипением растворялись, отекая вниз в виде жидкости, но, судя по выражению лица профессора, долго он так сдерживать их уже не мог.

Третий человек из нападавших стоял у ворот, куда его оттеснила профессор Гувтак. Из одной руки этого низкорослого, но крайне уродливого бандита вырывался чёрный пульсирующий щит, которым он защищался от огненных шаров и молний профессора. А другой рукой он сам кидал в неё какие-то чёрно-синие шары размером со среднюю тыкву.

Странно, но именно в этот момент Альфред заметил ещё одну вещь, которая, по сути, была очевидна с самого начала — никто из нападающих не использовал ни палочек, ни жезлов. Каким образом они творили свою страшную магию, и была ли это магия вообще, оставалось непонятным. В любое другое время юноша был бы ошарашен таким открытием, но сейчас оно просто потерялось в водовороте всего того, что он видел, слышал и ощущал.

Вдруг из окна на четвёртом этаже в рогатое существо с человеком внутри ударил настоящий боевой магический снаряд и с оглушительным хлопком откинул его прямо в сторону Альфреда. Но парень даже не шелохнулся — сковавший его в первые моменты ужас намертво прирастил его тело к земле, и теперь юноша мог только наблюдать за происходящим. При ударе о землю чудище вокруг человека тут же исчезло. Сверху, по воздуху на землю плавно «слевитировал» директор Антуан. Напавшему на школу ужасному человеку хватило этого времени на то, чтобы подняться на ноги. Однако, как оказалось, такой сильный удар нисколько не повредил ему, и даже не оставил на его теле ни единой царапины.

После этого они оба где-то около секунды просто смотрели друг на друга, пока директор Антуан резко не вскинул палочку и не произнёс: «Тесаго кеа нас петарос».

За то несоизмеримо короткое время, что он это говорил, его противник, лишь злостно блеснул глазами, словно бы директор оставался для него не больше, чем очередной жалкой добычей. Затем резко поднял руки к небу и каким-то ужасающим полурыком, полурёвом выдавил из себя фразу, похожую, скорее, на боевой клич, чем на заклинание.

«Разарот Кар-ро!» — загремело в ушах у Альфреда. Из палочки Антуана вырвалась буро-красная линия, а в руках человека из непонятно откуда возникших клубов чёрного дыма появилось вдруг странное, уродливое безволосое существо с огромным лбом и голым черепом. Этот лоб оттеснял маленькие красные глазки существа в разные стороны, а вместо рта оно имело нелепую дыру со множеством мелких зубов внутри. Было видно, что эта тварь прямо-таки росла из рук своего создателя, обвивая их отростками до самых локтей. Но поначалу Альфред не заметил этой детали. Заклинание директора Антуана почти в мгновение ока достигло того места, где стоял человек, однако, как оказалось, тот уже успел выставить свои руки вперёд. И ещё не появившееся из дыма существо принялось натурально поглощать врезавшийся в него магический луч без всяких отлагательств.

— Да-а! Да-аа! — кричал страшный человек, запрокидывая голову назад. С каждой секундой лицо его становилось всё более и более гневным. Затем он медленно стал подходить к директору. Существо в его руках продолжало поглощать луч. На лице Антуана выступил небольшой испуг, но он тут же исчез, сменившись напором.

— Узри! Узри-и!!! — рычал человек, задирая свой подбородок вверх, словно призывая своего противника к поражению.

Он всё приближался и приближался, и в тот момент, когда его жуткое существо уже почти вплотную коснулось палочки Антуана, директор не смог больше сохранять невозмутимость:

— Т-ты… ты… нет… Не-ет! Как т-ты?.. Т-ты… Ты не можешь! Ты просто не можешь! Это же «безответный луч Савесса»!!!

Существо раскрыло свою пасть ещё шире. Антуан задёргал подбородком, его бросило в мелкий пот. Сознание директора отказывалось признавать творившуюся картину. Выронив палочку, он вскрикнул и беспомощно закрылся руками от надвигающегося на него кошмара. Стоная от собственного бессилия, директор Антуан медленно опускался на колени. Было видно, что лицо его побагровело, а из глаз и носа потекло. Человек приподнял руки, и тварь перед ним изогнулась. За один рывок она вцепилась в голову Антуана и под громогласные вопли директора стала медленно пожирать его снаружи и изнутри. Из её пасти тотчас же брызнула кровь. Вскоре у директора подкосились ноги, и он уже висел у существа на зубах. Альфреда, наблюдавшего за этой сценой с полубезумными глазами, стошнило. Но даже после этого он всё ещё не мог заставить себя оторвать взгляд от происходящего. Напротив, сковавший его теперь ужас навалился на парня ещё сильнее.

Откуда-то в человека с тварью полетело сразу два магических снаряда и энергетические подобия мечей и копий. Человек дёрнул существо в ту сторону, и оно поглотило эти заклинания так же, как и луч Антуана, которого так и не успело доесть. Окровавленные ноги директора упали и остались лежать на траве. После того как существо проглотило последний снаряд, человек вдруг снова поднял руки вверх, и оно быстро растворилось в воздухе, оставив после себя лишь очередное чёрное облако странной энергии. Предплечья и кисти безжалостного убийцы вновь были свободны.

Трое из членов охраны школы теперь приближались к нему со стороны парадного входа в здание, однако лицо страшного человека впервые за всё время не выражало ничего, кроме спокойствия. Было похоже, будто он давал себе передышку перед следующим раундом. Затем на мгновенье в его глазах блеснул уже знакомый Альфреду огонёк, а рот злорадно оскалился. «Чему он смеётся? Как он может смеяться, его же сейчас могут тяжело ранить, обездвижить, а может быть, даже и… убить!» Подумав об очередном убийстве, Альфред невольно вздрогнул. Тем временем все три охранника разом взмахнули палочками, произнесли необходимые слова и вновь ударили заклинаниями по человеку. Но тот лишь слегка подался вперёд. Снаряды и молнии снова летели в него, однако странный колдун и не думал уклоняться от них. Вместо этого он исказил лицо очередной волной яростной злости, как делал это раньше, и будто в продолжение этой злости изо рта его вырвалось нечто резонирующее и шипящее. Альфреду показалось, что это нечто было похоже на звук «Шра-ах!», но разобрать его звучание до конца он так и не смог.

Быстрым и невидимым движением человек вскинул руки вперёд ладонями, расставив пальцы, и полупрозрачный щит, появившийся перед ним практически в момент удара, лихо отразил обратно всю магию. Заклинания тотчас же полетели назад. Молния попала в охранника Клода, остальные же кое-как увернулись от собственных магических творений. Щит исчез почти сразу после того как появился, а в руках страшного человека уже горели два синих огня. С той же быстротой, с которой был возведён щит, он кинул огни в двух оставшихся магусов, поразив обоих.

На какое-то время во дворе всё стихло, больше там никого не было. Человек стоял один. Другие нападавшие сражались уже где-то внутри замка. Оттуда раздавались хлопки, стуки и обрывки криков. Человек мельком посмотрел по сторонам и, будто вокруг никогда ничего не происходило, как ни в чём не бывало тоже направился к центральному входу в замок. Однако Альфред так и продолжал стоять без движения, прислонившись к стене. Он заметил, что охранник Клод был всё ещё жив. Стражник рассеянно двигал обугленной рукой, пытаясь схватиться за что-нибудь, чтобы встать. Паренёк понимал, что было ещё не поздно помочь ему, оттащить куда-нибудь, перевязать раны, но тело парня никак не слушалось. Всем своим существом Альфред оставался во власти увиденного, в ушах не переставало звенеть. Ужас как-то незаметно прошёл, но на смену ему пришёл страх. Юноше казалось, что если двинуться с места, то его непременно заметят и убьют.

Продолжая оставаться в подчинении у этих мыслей, он всё осматривал и осматривал школьный двор своим бессмысленным взором, пока его взгляд не остановился на главных воротах школы. Между ними ясно была видна щель. Альфред еле заметно задрожал. Он моментально вспомнил о том, зачем он появился здесь, на переднем школьном дворе. Все его чувства обрушились как лавина, обнажив в голове лишь образ этого просвета! И Альфред уже отказывался понимать что-либо ещё. То самое тело, которое ещё пять секунд назад было намертво сковано страхом, теперь с быстротой ветра несло парня вперёд — туда, откуда для него всё ещё ярко сверкала эта безумная надежда.

…Мальчик почти добежал до ворот, когда чья-то тяжёлая дубина опустилась на него сверху и ударила по голове. Свет, что он так ясно видел внутри и снаружи себя всего секунду назад, вдруг истончился в совсем узенькую полоску и померк. Бесчувственное тело Альфреда упало на землю ничком.

Смутное подобие сознания пришло к парню, когда кто-то уже увозил его от школы на лошади. Тело Альфреда связали и перекинули через лошадиный круп вниз головой, но онничего подобного не ощущал. Вместо этого в его глазах отражалась дымящаяся от пожара школа с разрушенной от основания в центре крепостной стеной. Той самой стеной, до которой, как ему казалось, нельзя было дотронуться и которая должна была простоять здесь практически вечно!!!..

Кроме того, Альфреду также постоянно слышались чьи-то неясные разговоры и хохот впереди. Постепенно они начинали сливаться для парня со всем, что он видел, в одно большое жужжащее пятно. Сознание опять покидало его.

Глава 3

Моё имя известно!

И меня повсеместно

Беспричинно боятся.

Меня тянет смеяться!

«Очень страшный тип» —

Их стереотип.

Я — матёрый старый волк! Я в охоте знаю толк!

И с ружьём наперевес выхожу в родной свой лес.

Для меня в лесу вовек зверю равен человек.

Безусловно, вы правы —

Я опаснее волка!

На меня нет управы,

У меня есть двустволка.

Без сомнения вас

Мой заметит глаз!

Я — матёрый старый волк! Я в охоте знаю толк!

И с ружьём наперевес выхожу в родной свой лес.

Для меня в лесу вовек зверю равен человек.

Храбрых людей давно

Не сыщешь ни одного.

Должно быть понятно вам —

Что фору любому дам!

За мою голову дать

Готовы много монет.

Я счастлив вызов принять

Во имя новых побед!

Интереса мне нету

Выживать вас со света.

Но мольбы, если честно,

Слушать мне интересно.

Ведь охотник я

Вам — а не судья!

Я — матёрый старый волк! Я в охоте знаю толк!

И с ружьём наперевес выхожу в родной свой лес.

Для меня в лесу вовек зверю равен человек.

(Король и Шут — текст песни «Матёрый волк»)

Наконечник наточен. Тетива натянута. Острый глаз видит каждое движение добычи. Ещё немного, ближе… ближе… Сейчас!

Огромный, одетый в шкуры человек сжался от боли и, захлебываясь кровью, рухнул на землю. Стрела пронзила его прямо в горло. Не было ни крика, ни шума. Никто из лагеря даже не заметил, как что-то похожее на тень выскочило у кромки леса. Они пили, смеялись, ели и разговаривали, пока тень, быстро орудуя ножом, отсекала голову только что убитой жертвы. Затем тень взяла тело за руки и втащила его в лес. Горевший невдалеке костёр отбрасывал ровные блики на небольшую поляну, и люди сидели вокруг него кто на чём. Вдруг кто-то крикнул:

— Э, Джек, слыхал?.. Но ответа не было.

— Джек, чёрт-тя дери, иди сюда! Где ты там?..

Разговоры в лагере понемногу начали затихать. Джека Дикого Вепря нигде не было видно.

— Джек?..

— Джек!

— Куда он делся?..

— Да отошёл, вроде, по нужде…

— Джек, не дури!

–…Эй, сюда все, живо!

— Джек!!!

Однако тень уже этого не слышала. Она мчалась сквозь кусты и деревья подобно дикой лани. Казалось, что она знала каждую веточку, которую встречала на пути, а лес как будто расступался перед ней. Затем лес подхватил её, и она уже летела на его крыльях, подобно птице. Темнота всё ещё быстро наступала в это время года, но тень это не пугало. Лес и темнота были её стихиями.

Взошла луна. Лес немного посветлел от её мягкого серебристого света. Набегающий северный ветер время от времени раскачивал высокие сосны, и тогда их треск раздавался эхом по всей округе. Откуда-то доносилась прерывистая трель соловья. К небольшому родничку, струившемуся сквозь заросли дичника, подошла напиться воды осторожная лиса. Огромная сова, заметившая что-то на земле, мягко и плавно слетела с ветки дуба. На поляне за родником догорал маленький огонёк. Его неровный свет выдавал фигуру сидящего рядом одинокого человека. Человек был одет в странный кожаный доспех. Доспех имел стандартные, хотя и давно уже устаревшие воинские наплечники с загнутыми вниз краями. Каждый наплечник состоял из двух металлических половинок и был обрамлён по краям красивыми узорами. Грудная и спинная части доспеха во многих местах тоже имели металлические вставки, что защищало его обладателя от открытых ударов, хотя и не давало ему полной защиты. Также весь доспех был снабжён ремешками с кармашками, которые отчасти превращали его в универсальную сумку для путешественников. Левая рука человека лежала на ещё более странном составном луке со сложной металлической рукоятью и изогнутыми плечами, похожими на те, что использовали в своих луках кочевники пустошей. Тетива была сделана из чего-то тёмного, а у каждого конца к загнутым наконечникам лука, за которые она крепилась, было привязано по паре невесомых перьев. В тетиву была вложена одна стрела. Её зубчатый наконечник время от времени поблёскивал от всполохов догорающего костра. Это была аккуратная, но всё же самая обычная стрела с белым гусиным пером, что само по себе сильно выделялось на фоне такой необычной амуниции. Рядом с луком в траве лежал и колчан, сделанный из дорогого меха северного волка, а также небольшая серая сума с длинным ремешком, наполовину пропитанная кровью.

Человек сидел, выдвинув вперёд одну ногу, согнув другую в колене. Опираясь на колено правой рукой, он вяло ворошил угли в костре длинной веткой. Левая рука его оставалась покоиться на луке. Лицо человека было давно не брито. Ото лба до щеки у него проходил узкий шрам, и ещё два небольших шрама были видны у него на переносице. Ветер слегка потрагивал его длинные с проседью волосы, всё ещё влажные от того, что недавно ему пришлось переплывать реку. Взгляд человека таил в себе глубокие раздумья. Иногда человек немного оживал, оглядывался по сторонам, но потом снова уходил в себя.Вдруг что-то шелохнулось в тёмных зарослях неподалёку. Человек вздрогнул и почти сразу же перекатился назад через левое плечо. За одно движение он успел не только подобрать под себя ноги, но и утянуть за собой свой лук, прижав стрелу указательным пальцем к рукояти. Лук описал в воздухе полоборота, и когда человек коснулся ногами земли, то моментально натянул его, целясь в ту сторону, где было замечено движение. Застыв на одном колене, человек направлял лук то вправо, то влево, выискивая свою цель. Пару секунд он ждал, пока враг как-то не выявит себя. Затем встал и начал пятиться назад, то и дело оборачиваясь во все стороны, пока полностью не скрылся в темноте.

Через три минуты человек сам появился возле тлеющего костра с той стороны, куда недавно целился, держа в руках охапку молодых берёзовых веток. Раскидав угли от костра сапогом, он как следует притоптал их, подождал пока они перестанут дымиться и расстелил сверху берёзовые ветки. С левой стороны от этой поклажи он поместил свой лук, затем вставил одну стрелу хвостовиком в тетиву, вынул из колчана ещё три, положил их рядом и стал устраиваться на ветках сам.

Наконец всё стихло. Человек лежал на спине, касаясь левой кистью рукояти лука, и смотрел в небо. Редкие тучи ветер разогнал еще к вечеру, и теперь перед лежащим на земле человеком открывалась вся небесная панорама в лучшем своём исполнении. Большая луна, плывущая по небесному своду как огромный белый кит, казалось, могла упасть на землю в любой момент. Хороводы звёзд вырисовывали затейливые узоры, на разгадку которых не хватило бы и десяти жизней. Мягкий ночной воздух обдувал лицо, а лес вокруг напевал свою колыбельную из шорохов, скрипов и теней.

Человек не боялся ночного леса. Он знал, что лес, как и всё другое в мире — тоже имел свою душу. Далеко не каждого человека лес мог принять обратно в своё лоно, ибо многие народы Сентуса уже давным-давно отдалились от леса. И, конечно же, ещё меньше людей могли принять лес за свой дом. Но когда такое случалось, то между человеком и лесом происходило духовное единение, и человек отбрасывал свои природные страхи. Он больше не боялся неизведанного, не боялся ни зверей, ни темноты в лесной чаще. Он становился лесом, а лес становился им. Человек помогал лесу, а лес помогал ему. Лес давал человеку защиту от неосторожных путников, блуждающих по его просторам, а человек помогал лесу тем, что так или иначе отводил людской вред от его границ. Человек следил за лесом днём, а лес следил за ним ночью. Однако если сам человек не был осторожен и не следовал лесным порядкам, то лес никогда не щадил его, и тогда человек становился его добычей. Человек учился у леса, брал от леса своё, а лес с радостью открывал свои запасы и тайны перед ним, благодаря чему жизнь такого человека всё больше отдалялась от людских законов. И становилась навечно связана с миром леса.

Яркое солнце озарило всю окрестность. Тот самый лес, казавшийся ночью таким угрюмым, обрёл новые яркие краски. Повсюду веяло утренней свежестью. Лесные птички взлетали высоко в воздух и кружились там хороводами, радуясь новому дню. Туман клубился у подножья небольшого хребта. На его вершине стоял человек в кожаном доспехе. Он проснулся с первым лучом солнца и решил взобраться туда наверх, чтобы тоже пропитаться свежестью утра. Закрыв глаза и расставив руки в разные стороны, он старался почувствовать и принять в себя каждую крупицу рассветного солнца, падающую на него. И хотя лицо его было спокойно — душа цвела от счастья. В такие моменты мир казался ему безмятежным, словно в нём никогда не случалось ничего дурного, ничто не обременяло его своей горечью, и все существа жили в нём счастливо и открыто. Наконец он открыл глаза. Постояв ещё немного и посмотрев вдаль, он вдруг спешно закинул через плечо свой лук, вставив его рукоятью в специальную кожаную перетяжку, пришитую к доспеху. Затем поправил пропитанную кровью суму на правом боку, затянул потуже пояс на штанах и кинулся резво спускаться по пологой стороне хребта вниз.

Спустившись, он огляделся по сторонам и неожиданно, сорвавшись с места, побежал на северо-восток. Прошлой ночью ему пришлось взять западнее своего места назначения, чтобы никто из возможных преследователей не мог найти его или увидеть дым от костра. Однако человек мог себе это позволить. Ловко огибая кусты и перепрыгивая сломанные деревья, сейчас он бежал почти так же быстро, как и ночью, когда убегал от лагеря бандитов на юго-востоке, неся свою драгоценную добычу. Но в этот раз ему не нужно было кого-то выслеживать или от кого-то скрываться. В этот раз ему нужно было лишь успеть к полудню добраться в порт Каррон за обещанным.

Порт Каррон находился в устье реки Вотран, где она впадала в Кальст. Это был один из тех промысловых портов-деревень, откуда в столицу доставляли свежую речную рыбу. Здесь было не так много магусов, как в городах, ведь работа, связанная с добычей рыбы, всегда считалась работой для простого люда. Однако после осуществления «МАГ» это место тоже постиг ряд изменений.

По всему порту можно было увидеть немалое количество заведений, пестрящих магическими вывесками закусочных для проезжих, мелких товарных лавок и частных домов торговых предприятий, которых год от года здесь становилось всё больше. И, конечно, проезжавшие мимо особы, обременённые своим достатком, не упускали возможности посетить созданные специально для них места покупок и отдыха, из-за чего портовый причал кишел их шикарными судами практически все семь дней в неделю. Разодетые гости ходили от одного такого заведения к другому, бросали брезгливые взгляды на местных рыбаков и аккуратно переступали своими блестящими туфлями навозные кучки, оставленные на дороге ослами и лошадьми.

Ну а местным просто не хватало денег на подобные заведения. С утра до ночи рыбаки тянули сети на своих лодках, а их жёны и дети надеялись, что хотя бы сегодня река наконец-то пошлёт им хороший улов. За широкими домами главной улицы один на одном стояли их ветхие дощатые хибары, ютясь в тени тотального магического режима, установленного королём и государством. А благодаря обновлённым субсидиям, выделенным из бюджета старны на их починку, часть хибар только ещё больше прогнила и развалилась.

Потому как бы шикарно ни жило высшее общество, простой народ продолжал существовать своей обычной жизнью, кормя и их, и себя одним хлебом, непристанно молясь лишь о том, чтобы грядущее «завтра» хоть чем-то отличалось от погрязшего в нужде «сегодня».

Со стороны леса местные возделывали поля под яровые. Кое-где стояли их хуторские домики и амбары.

Как всегда, ближе к полудню Вакка несла свой узелок мужу через поля. Вот уже неделю он с друзьями огораживал поля с запада, чтобы туда не забредали кабаны и не рыли посевы. После всех этих хмурых деньков припекающее сегодня солнце было ей непривычно, и Вакка решила свернуть с дороги, пройдя к дальним полям по краю леса. В тайне девушка надеясь приготовить сегодня весенних грибов, которые, возможно, попадутся ей на пути. Но, конечно, их нужно было ещё как следует поискать. Достигнув спасительного леса, Вакка вооружилась сухой берёзовой палкой и, перешагнув небольшую ямку с водой, направилась вглубь. Она старалась всё время держаться кромки, не заходя особо далеко за её пределы. Прохлада леса помогла Вакке прийти в себя после ужасного пекла, и она не заметила, как стала напевать себе под нос, осторожно ероша старую листву в поисках грибов.

Долго искать ей не пришлось — большой красивый сморчок в компании двух своих меньших товарищей выглядывал из-под гнилого пня прямо напротив неё. Не ожидая сразу такой удачи, девушка даже негромко взвизгнула от неожиданной находки. Присев на колени, она положила узелок рядом с собой и стала осторожно отламывать гриб от корневища двумя руками, попутно оглядываясь в поисках других таких же подарков неподалёку.

Вдруг по непонятой для себя причине Вакка вздрогнула. Что-то было не так со стороны леса. Какое-то тёмное пятно плавно передвигалось вдоль берёз и елей. Насторожившись девушка замерла. Она следила за ним взглядом, боясь вздохнуть. Неожиданно пятно остановилось и повернулось в её сторону. Вакка повалилась с колен на землю, но тут же заполозила ногами, кое-как поднялась и, не найдя лучшего решения, бросилась бежать в сторону полей. Словно сквозь спину она почувствовала, как существо сначала медленно, но постепенно набирая ход, помчалось вслед. Вакка оглянулась назад — огромный бурый медведь, ревя и сопя, стремительно надвигался на неё, словно стена. Девушка онемела от ужаса. Она хотела закричать, хотела позвать на помощь хоть кого-нибудь, но голос её как будто исчез. Медведь приближался всё ближе и ближе. Вакка обернулась ещё раз и увидела, что он был уже в паре метров от неё. Промелькнувшая в голове мысль о смерти заставила её совсем потерять самообладание, и девушка уже не видела, что происходило вокруг.

Неожиданно она резко влетела во что-то на всём ходу и чуть было не потеряла равновесие. Поспешно одёрнув голову, Вакка увидела чьё-то суровое лицо, смотревшее на неё сверху. Не подавая ни малейшего знака волнения, этот возникший из ниоткуда на её пути человек тут же схватил девушку за запястье, откинул от себя в сторону и, не отпуская её руки, остался стоять как раньше. Вакка упала на колени и со всей силы взялась колотить его по предплечью, но человек продолжал её держать. Тут она заметила, что медведь уже не гонится за ней, а стоит напротив человека и просто смотрит на него. Человек тоже смотрел на медведя, не отрывая взгляда. Девушка прекратила вырываться, в ужасе наблюдая за этой странной картиной. Медведь в любой момент мог кинуться на человека и растерзать его, однако он смирно продолжал стоять на месте. Время текло невыносимо медленно, секунды растягивались, и Вакке показалось, что прошла целая вечность, пока лесное чудище вдруг вновь не зашевелилось, после чего осторожно развернулось и, не спеша, направилось обратно в чащу. Девушка перевела взгляд на человека, однако тот всё ещё не двигался и ждал, пока медведь полностью не скроется за деревьями. Затем он тоже посмотрел на девушку. «Ты кто?» — человек говорил немного хрипловатым, но от этого не менее серьёзным голосом. Вакка чувствовала, что к ней вернулся её собственный голос, однако единственное, на что она оказалась способна, стали всхлипы и стоны.

— Давай-ка, подымайся, — человек поднял её с колен, как поднимают с пола маленького ребёнка, и поставил на землю. Но Вакка лишь вцепилась в него со всей силы и зарыдала.

— Ну-ну, — легонько похлопал он её по затылку, — не реви.

Вакка отошла от него, вытерла нос рукой и всхлипывающим голосом заговорила:

— М-меня Вакка з-зовут, Вакка Ральтен… Я к мужу шла, решила по дороге грибов, а тут… тут… — она снова заплакала.

Человек вновь подошёл к ней и приобнял за плечи, точно родную дочь:

— Пойдём на дорогу. К мужу, говоришь, шла? А он, значит, у тебя в полях работает? — Вакка закивала головой.

— Понятно…

Человек говорил ровно, спокойно, даже как-то суховато, а Вакка всё всхлипывала и подрагивала.

Вскоре они вышли в поля, где Вакка показала куда идти. Тут она вспомнила про узелок, который оставила у гнилой берёзы.

— Этот что ли? — спросил человек, доставая откуда-то белый тряпичный свёрток.

— Д-д-да! — выдохнула радостным, но всё ещё дрожащим голосом Вакка. — Спасибо!

— Я сначала узелок твой увидел, а потом и тебя. А ты что же — меня не видела? — подбадривающее добавил он к протянутым вещам, но девушка только удивлённо замотала головой, совсем не желая вспоминать только что пережитый ею ужас.

Всю дорогу они провели в беседе, разговаривая то об одном, то о другом, пока не добрались до большого шалаша, стоявшего посреди развилки между дальними полями, откуда уже вовсю доносились мужские голоса. Заслышав их на полпути, Вакка тут же рванулась вперёд, не помня себя от волнения и радости, оставив своего спасителя немного позади.

— Фольт! Фольт! — в проходе на этот зов почти сразу показался черноволосый бородатый мужчина в поношенной белой рубахе.

–Фольт! — упала, наконец, Вакка ему в объятья и зарыдала. На что тот только в недоумении посмотрел на неё, раскинув руки в разные стороны, и даже не успел толком подняться во весь рост, оказавшись снаружи.

— Здорова же она у тебя реветь! — с укоризной в голосе сказал подоспевший к ним человек.

— Фольт, я решила лесом пройти, — затараторила девушка — а там… там… — дрожь тут же сковала всё, что она пыталась сказать дальше.

–…Медведица за ней погналась, — продолжил за неё стоявший в стороне человек. — Видать, детки у неё там первогодки малые неподалёку бегали. А жена твоя к ним подошла близко — вот медведица за ней и побежала.

Услышав это, Вакка зарыдала ещё сильнее.

Через несколько минут человек уже сидел в шалаше вместе с Ваккой, Фольтом и другими рабочими, обедая тем, что девушка приготовила своему мужу в узелке. И хотя простор его скромных обкиданных валежником и ветками приземистых перекрытий не дотягивал даже до пяти метров в диаметре, каждому из находящихся внутри людей было вполне себе уютно и сытно.

— Как же звать тебя, отец? — спросил Фольт сидевшего рядом с ним спасителя своей жены, дожёвывая последнее яйцо.

— Зови меня Гортер Устен, — ответил ему тот, вытирая губы рукой.

Фольт показал на его лук:

— Луком владеешь? Охотник?

— Следопыт, — мрачно отозвался Гортер, и несколько рабочих в шалаше сразу же настороженно переглянулись.

–…Спасибо тебе ещё раз, Гортер, за то, что жену мою спас! — благодарно вымолвил на это Фольт.

— Да что там-м… — лукаво протянул его собеседник и умолк. От чего бородатый мужчина лишь немного улыбнулся и украдкой посмотрел из шалаша в сторону леса:

— А как же ты всё-таки медведицу отогнал?

Вакка тоже посмотрела на Гортера. Следопыт вздохнул:

–Не обижайся, друг Фольт, но всё равно не поймёшь, даже если скажу.

— Ладно, молчи, знаю я вашего брата, — с ухмылкой промолвил тот, — а послушай, Гортер, не хотел бы ты у нас остаться на время?

— Нет, Фольт, спасибо! Ждут меня в порту давно. Дела у меня там.

Сказав это, Гортер взял свой лук, и они с Фольтом вышли наружу.

— Ну, тогда бывай! А так: заходи к нам, если что. Дом наш у входных ворот в порт стоит по правую сторону, сразу отыщешь.

Гортер провёл рукой по щетинистому подбородку:

— Зайду непременно! — решительно пообещал он.

После этого следопыт снова заглянул в шалаш, попрощался с Ваккой и остальными, подобрал у выхода свою суму, от которой уже начало попахивать из-за жары, пожал руку Фольту и спешным ходом отправился дальше по дороге в порт. Отныне дорога больше не предвещала для него ничего хорошего.

Сэр Дестер ван Тардос, один из главных чиновников в Сыскном Министерстве Сентуса, снял себе шикарный, по местным меркам, трёхэтажный каменный дом в центре Каррона. Такие дома обычно сдавались по одному, реже двум-трём в провинциальных городах и селениях. Весь дом был нарядно украшен коврами и гобеленами, мог похвастаться несколькими шкафами книг, в основном о магии и магической культуре, размещал в холле первого этажа королевский бюст и портрет в полный рост, герб Сентуса и Кальстерга. А ещё повсюду в доме маячила прислуга из местных, вычищающая в комнатах каждую чёрную точку и зажигающая везде иностранные благовония. У входа в дом стояла добровольная стража в красных мантиях и шляпах с загнутыми по бокам полями. Владельцем дома был господин Дорнтамус, местный глава управления, живший по соседству со своим «детищем». Дом самого Дорнтамуса был тоже сложен из камня, но имел только один добротный этаж в основании и второй дощатый этаж как пристройку сверху. Он жил там вместе со своей семьёй, заставляя одну и ту же прислугу держать в идеальной чистоте оба дома. Однако в этот раз вся прислуга безотлучно проводила время в доме на сдачу, и на то была причина. Ведь когда такая влиятельная фигура, как сэр Дестер, прибыла в порт Каррон, то Дорнтамус без всякого раздумья и за полцены отдал этот дом ему в распоряжение, поскольку замолвленное перед королевским советом слово о маленьком управляющем порта на юго-западе ценилось им намного дороже обоих своих домов, семьи и торговых контрактов на стороне. Не говоря уже о такой мелочи, как наёмная прислуга, которую он считал продуктом заменяемым по мере необходимости.

Сегодня Сэр Дестер с самого утра сидел в углу за резным столом кабинета на первом этаже, работая с толстыми папками бумаг. И лишь к полудню в дверь дома постучались.

— Это ты, Гарольд? Кто там пришёл, пусти.

Дверь открылась, и Гортер зашёл внутрь. Рука в красном рукаве предусмотрительно закрыла её за ним. Дестер посмотрел на следопыта оценивающим взглядом:

— Явился… На день ведь задержался, мерзавец!

Ничего ему не ответив, Гортер лишь молча подошёл к столу, снял свой лук, взял его в левую руку. Затем свободной правой рукой отогнул ворот окровавленной сумы у себя на боку и вытянул из неё за волосы голову Джека Дикого Вепря с запёкшейся по всему лицу кровью. Дестер спешно достал из кармана платок и прикрыл им нос:

— Дмести!

Гортер нахмурил брови.

— Уговор был на триста! — грозно прорычал следопыт.

— Дмести и убеди эту днянь осюда! — настаивал на своём чиновник.

Гортер взмахнул рукой с головой убитого Джека и шлёпнул её прямо на стол Дестеру, замазав ему кровью все отчёты. От этого Дестер вскочил со стула, но прежде чем он успел позвать стражу, Гортер опёрся той же рукой о стол и оказался с Дестером прямо лицом к лицу.

— Послушай меня, боров усатый! — тихим, но жёстким голосом начал говорить следопыт. — Эти твои двое ряженых у двери — считай, что уже не дышат. А я гонялся за башкой у тебя на столе целых два паршивых дня без сна, и всё-таки всадил в него стрелу на лесной поляне близ Силкона! К тому же потом я ещё полночи и полдня тащился сюда, в Каррон, с пересыпом всего в четыре часа. Никто из твоих министерских крыс не сделал бы эту работу быстрее, и ты это знаешь! А ещё ты знаешь меня и знаешь, что я с лёгкостью могу снова найти его шайку и сказать, кто заказал их вожака. И тогда ты, Дестер, вряд ли успеешь доплыть до Кальстерга целым и невредимым! Я слышал, что они очень любят слушать агонию и крики знатных особ… Мне даже не нужно сейчас об тебя пачкать древко своей стрелы за какие-то лишних сто серебряков, которые ты потом будешь долго вспоминать, когда шайка отлучённых будет медленно поджаривать тебя на калёных штырях!

Дестер, стоявший всё то время, пока Гортер говорил, с округлёнными глазами, уронил свой платок и сел от неожиданности обратно на стул, когда следопыт упомянул про то, что найдёт шайку Джека Дикого Вепря. Отлучённые были страшны в гневе и имели свои лагеря во всех лесах и на всех берегах Кальста. Если в одном из их лагерей что-то происходило, то об этом тут же узнавали все остальные лагеря. Не всякая магия могла так быстро передать новость, а отлучённые уже были готовы и никогда не опускали свои мечи и топоры, пока не добивались мести любой ценой. Чёртов следопыт был слишком хорошо осведомлён об этом. И наверняка знал лагеря поближе от порта Каррона, чем лагерь Джека.

Сэр Дестер «великолепный», как сам Дестер любил себя иногда называть, оказался сейчас великолепно скован тесными рамками королевского заказа на убийство главарей отлучённых. Он всё ещё мог позвать стражу за входной дверью, но добровольная стража могла заколдовать кого угодно, кроме Гортера Устена. Этот следопыт умел стрелять быстрее любого произнесённого слова. К тому же он специализировался ещё и в охоте на магусов преступников.

— Хорошо, хорошо! Забирай все триста! Только отдери это от моего стола и возьми с собой как пойдёшь!

Чиновник быстро достал из своего стола кошель с монетами и протянул его Гортеру. Следопыт взял его из руки ещё взбудораженного Дестера, подкинул ладонью на вес и прищёлкнул к своему поясу за какой-то незаметный крючочек. Затем он дёрнул голову Джека за волосы, резко развернулся и вышел.

— О, боги… — промямлил Дестер, подобрав с пола платок и промокнув им свою лысину.

Когда Гортер снова оказался снаружи, то заметил на противоположной стороне улицы телегу с навозом. Не долго думая, он сразу же направился в ту сторону и, проходя мимо телеги, лихо впечатал в навоз голову Джека. Дремавший на козлах старик-возничий ничего не заметил, а одного из стражей сэра Дестера, углядевшего эту выходку, пробило на грубый смех. Казалось, что эти ребята не слышали ровным счётом ничего из того, что творилось в доме. Следопыт прошёл дальше по улице и завернул налево за угол.

Теперь его путь лежал в одну из двух таверн порта Каррона. Сегодня к поясу Гортера был пристёгнут кошель с тремя сотнями серебряных монет, и уж на этот раз он надеялся заплатить старику Жарту за все три прошедших дня. И даже ещё за день-другой вперёд. К тому же следопыту очень не хотелось смущать Фольта и Вакку своим присутствием, ведь они наверняка и так ютились в маленьком доме, как все местные из рабочего люда. Но он решил обязательно оставить им пятнадцать серебряников и отдать перед уходом из Каррона.

Гортер всегда старался не привлекать к себе внимания, быть незаметным даже в городах и сёлах. Он никогда не разговаривал с людьми больше, чем было нужно, никогда не влезал в дела «большого общества», да и что было скрывать — в обществе он чувствовал себя неуютно. И ему стоило больших усилий оставаться таким же сосредоточенным в чертах деревень, сел и особенно городов, как и за их пределами. В большинстве случаев он просто молча брал заказ, выполнял его, получал деньги и каждый раз чувствовал облегчение, когда покидал очередное поселение, возвращаясь обратно на тракт или в леса. Поэтому он был холоден к политике, нуждам бедняков, государственным реформам вроде «МАГ» и просто выполнял свою работу.

Но всё же Гортер Устен был далеко не слеп, всегда имел своё мнение и, проходя по улицам новой деревни или села, вроде порта Каррона, часто недоумевал от тех вещей, которые видел.

С каждым днём новый королевский режим казался ему всё отвратнее. Мимо него проходили надменные магусы, разного рода купцы и чиновники в расшитых золотом мантиях и нарядах, обмахивающиеся веерами. А из подворотни на него смотрели скручивающие свои дырявые сети рыбаки, их дети, бегающие по двору в рванье, и женщины, стирающие единственное в доме бельё и развешивающие его на палках перед дряхлыми хижинами. Наблюдая подобную картину с завидным постоянством в разных селениях, Гортер не мог понять, зачем король этой страны прикрывался маской золотого благополучия перед теми, кому бывало нечем поужинать перед сном? Кому приходилось работать день и ночь, чтобы обеспечить продовольствием громадную прослойку общества, созданную для невесть какого блага Сентуса вслед за его же собственными реформами. И кому надлежало рождаться только затем, чтобы до конца жизни служить этим зарвавшимся магусам!

Следопыт опять погрузился в раздумья. К счастью, он ещё мальчишкой научился следить за тем, что происходит вокруг него, дабы всегда оставаться настороже и успевать думать при этом о чём-то своём. Гортеру было не по себе от того, что сегодня он ночует хоть и в небогатом, но всё же хорошем и тёплом месте, а этим людям приходится жить в своих ветхих хижинах, где из утвари были только гнилые кровати да самодельные печи. Но всё же он не давал этим мыслям подчинить свою душу и повлиять на ясность своего ума. Ведь для человека, живущего в дороге, даже триста серебряных монет кончались очень быстро, и вскоре следопыту опять бы пришлось искать новый контракт. Или много дней добираться до одного из своих лесных убежищ, разбросанных по всему Сентусу, так как постоянного дома у него не было уже целых 25 лет… Да и вряд ли бы он сильно помог этим людям, если бы раздал им всем по серебряной монете.

Гортер заметил обмазанный белой глиной дом с высокой крышей, который он видел три дня назад, уходя из порта по южной дороге. За ним и должны были находиться «Три соловья», — и он не ошибся: двухэтажное здание с железными птицами на вывеске показалось сразу же за этим домом. Подходя к двери таверны, он уже намеревался открыть её, как вдруг она сама с шумом отлетела и врезалась в стену, чуть не слетев с петель. Из таверны поспешно вывалился человек. Сегодня он явно перебрал, и от него за версту несло перегаром и чесноком. Мрачным взглядом сильно потрёпанного жизнью существа он посмотрел на Гортера, затем развернулся к нему боком, нагнулся и начал спокойно блевать в поильную для лошадей. Гортер обошёл его, словно бревно на дороге, и вошёл внутрь.

В нижнем зале «Трёх соловьёв» не всегда было приятно находиться, так как там иногда было очень шумно из-за пьянчуг и дебоширов. А в такую жару там было ещё и очень душно. Кто-то сидел за стойкой, кто-то за столами, но основная масса народа просто ходила туда-сюда или стояла, подпирая стены. На этих стенах висело несколько кинжалов, копий и луков, а также множество голов разных животных, водящихся в местных лесах.

В былые времена в Сентусе существовала добрая традиция для тех, кто уходил на покой после странствий и открывал свою собственную таверну или трактир: хозяин всегда украшал стены своегонового заведения оставшимися у него от старой жизни трофеями, оружием, доспехами или тем, что находил в странствиях и путешествиях. Войдя в такую таверну, можно было всегда понять, чем занимался её владелец раньше, до того как отошёл от дел. Но в последнее годы такие места в Сентусе стали исчезать — столичное правительство и это умудрилось поставить под закон, заменив их серыми бездушными домами для временного проживания и оставив от того, что раньше считалось таверной, лишь одно название. Даже хозяина для этих новых «таверн» теперь выбирал совет поселения. Вот почему Гортер был приятно удивлён, когда обнаружил в Карроне «Трёх соловьёв» 10 лет назад, и с тех пор он всегда останавливался именно здесь по прибытию в порт. И хотя впоследствии сам порт Каррон постоянно менялся, обзаводясь постройками нового типа, таверна продолжала стоять на старом месте.

Впрочем, тех, кто был внутри, это не очень-то волновало. Улов в Кальсте падал год от года, и многие рыбаки спивались от безработицы, продавая последнее, что у них было. Ремесленники разорялись, продавали лавки торговым домам, а те, кто не мог позволить себе остановиться в других тавернах порта, предоставленных советом, почти всегда останавливались здесь. По этой причине в «Трёх соловьях» вечно толпился народ.

За стойкой как всегда стоял невесёлый Жарт, протирая пивную кружку фартуком. Время от времени он покрикивал на толпу, чтобы та не слишком увлекалась, от чего никто и не заметил, как Гортер вошёл внутрь. Но когда он сделал пару шагов, началось нечто странное.

Многие посетители, завидев его, терялись и умолкали на полуслове, от чего другие начинали их переспрашивать, но, когда и сами замечали следопыта, то тоже поспешно замолкали. Кто-то из пьянчуг начинал неожиданно икать или что-то бубнить себе под нос, а пара человек и вовсе протиснулись к выходу, когда он прошёл мимо них. Люди плавно расползались перед ним на две стороны, уступая дорогу. А Гортер всего лишь продвигался к стойке своим обычным шагом, ни на ком не заостряя взгляда. Драки для этой таверны были обычным делом, и лишь каким-то чудом она каждый раз избегала закрытия, когда господин Дорнтамус снова и снова узнавал о новой потасовке. Но те, кто были здесь тогда, четыре дня назад, ещё отлично помнили, какую драку учинил в тот день этот странно одетый лучник.

В тот день всё начиналось как обычно. Жарт как всегда протирал свои кружки и покрикивал на кутящую толпу, которая между тем была тогда особенно шумной даже ещё до полудня, так как все праздновали освобождение Нагосиса Вертикта из тюрьмы города Тент.

Нагос был мелким землевладельцем и однажды повздорил, а потом и убил своего партнера по их общему делу, когда тот решил утаить от него часть прибыли и оставить её себе. Или, во всяком случае, так говорила про эти дела молва. Новая система правосудия, недавно введённая в королевстве, предполагала судить людей и за совсем мелкие провинности, которые сотни лет до этого решались между собой, поэтому такое тяжкое преступление, как убийство, уж никак не могло ускользнуть от нового комитета Сентуса по общественным наказаниям. Но всё же эта система сразу возымела в то время один большой минус, который сохранила затем на долгие годы, до сего дня. Любой новый осуждённый приговаривался либо к штрафу, либо к работам в колониях, либо к заточению на месяцы и годы в специально созданных для этого тюрьмах крупных городов. И всё, что отныне считалось преступлением — не оставляло после себя никакого урока ни совершившему его преступнику, ни народу вокруг. Так как, проведя даже несколько лет за решёткой или в колонии, преступник возвращался в общество целым и невредимым, как будто он и не совершал ничего такого. По этой причине в городах и сёлах стала появляться новая прослойка людей, отмотавших свой срок в одной из городских тюрем, в компании таких же преступников закона, и вышедших обратно ещё злее, чем раньше. Именно это и произошло с Нагосисом.

Его выпустили через пять лет после убийства, направив в родной порт Каррон, где он был «несказанно счастлив», узнав по прибытии, что новый городской совет отдал его бывшие земли местным рабочим. И уже на следующий день Нагос подал прошение о том, чтобы ему присвоили должность начальника над этими людьми, пытаясь таким образом хоть как-то вернуть себе поля, коими он когда-то владел как их полноправный хозяин. Тем более что некоторые из местных, как оказалось, всё ещё помнили его и по старой памяти очень уважали. Поэтому буквально через день после возвращения Нагос был уже неофициально признан их новым лидером, а тот в свою очередь обещал многих взять с собой, когда снова начнёт свой поход за властью.

В последовавшей за этим событием долгожданной пирушке приняли участие почти все завсегдатаи его любимой таверны, крича и хлопая Нагосиса по плечу. Однако «исправительное» заключение много чему научило Нагоса, и к тому моменту он уже давно заприметил хорошенькие вещички на странном человеке, сидящем за столом в дальнем углу. Этот человек был немного староват, не обращал никакого внимания ни на него, ни собравшуюся здесь ради его чествования толпу и был занят только тем, что точил и начищал свои стрелы одну за другой, изредка отхлёбывая пиво из кружки. Он носил странный кожаный доспех с металлическими наплечниками и вставками из таких же пластин, а к стене рядом с ним был приставлен даже ещё более странный лук. Позже Нагос углядел потрепанный рюкзак у ног человека и колчан под стулом из дорогого меха северного волка. С детства Нагосис Вертикт ненавидел думать о чём-то и ждать, предпочитая сразу действовать, и возможно, именно эта черта его характера когда-то и подтолкнула бывшего землевладельца к убийству своего напарника. А сейчас Нагос очень хотел заполучить себе всю эту странную экипировку. Глаза его горели яркой завистью, когда он как бы невзначай бросал свой взгляд на этого диковато выглядящего лучника.

Наконец Нагос решил встать из-за стойки. Процокав сапогами по всей таверне, он вальяжно подошёл к отрешённому незнакомцу и нагло спросил его, почему тот не веселится вместе со всеми. На что человек в устаревшей амуниции даже не соблаговолил обратить в его сторону хотя бы малейшей крупицы своего внимания, продолжая сосредоточенно вычищать очередную взятую в руки стрелу. От этого Нагосис сразу же поменялся в лице. Он грубо окликнул его бранным словом и начал дознаваться у человека, уважает тот его или нет. Вновь не получив ответа, Нагос решил напрямую спросить человека о том, не хочет ли он продать свой лук и доспехи.

На самом деле такими вопросами Нагос лишь искал для себя повод ударить этого человека первым, чтобы потом иметь некое оправдание своим действиям, а, возможно, и вовсе свалить всё на него. Это было ещё одно «золотое» качество, так любезно предоставленное ему другими заключёнными из тюрьмы, когда он однажды поведал им за что его посадили. Вот почему сейчас он не спешил лезть на рожон без причины. Однако когда человек не удостоил вниманием и третьего его вопроса, Нагосу уже стало ясно, что настала пора для кулаков. Он знал, что даже старый охотник Жарт скорее всего спишет ему все выходки в своём заведении на нет, какими бы жестокими и кровавыми они не были, поэтому решил, что смело может разбить сегодня пару стульев и столов. А заодно и рожу этого сноба, если тот не отдаст ему свои вещи по-хорошему.

Резким, уверенным движением Нагос ухватился за край стола молчаливого проходимца и опрокинул его в сторону, намереваясь сразу же отвесить ему хорошую оплеуху в челюсть, пока тот ещё сидит. Однако в этот же самый момент, по какой-то причине, его поразила жуткая боль. Первый раз в своей жизни он нелепо вскрикнул от боли на людях, его скрутило, и безжалостный Нагосис оказался просто вынужден присесть на одно колено. Все как-то разом стихли, наблюдая за тем, как их новый лидер припал к полу, зажимая обеими руками кровоточащую икру. А из самого кончика носка сапога сидящего перед ним человека торчало маленькое заострённое с обеих сторон выкидное лезвие. Всё ещё не отрывая взгляда от древка стрелы, которое он шлифовал, человек упёр носок лезвием в пол и задвинул его обратно в подошву. Потом он посмотрел на корчащегося от боли и злости Нагоса таким взглядом, каким люди обычно смотрят, закончив одно дело и переходя к следующему, встал со стула и, предугадав ловкое движение, отскочил в сторону, когда убийца попытался схватить его за ноги, чтобы свалить. На мгновение этот отскок всё же заставил человека остановиться на месте. Но лишь на мгновение. Следующим движением человек оказался позади Нагоса, присел, зажал его шею рукой в замок и поднял застонавшего убийцу с пола. Затем он что-то прошептал ему на ухо, после чего сразу же отпустил. Нагосис оглянулся и посмотрел в лицо своему противнику стеклянными глазами. Было видно, что человек его чем-то очень сильно напугал. Тем не менее, корчась от каждого шага и волоча за собой ногу, Нагос поспешил уковылять из таверны так быстро, как только смог.

Никто и никогда доселе не видел Вертикта таким. Все те, кто находились в нижнем зале таверны, стояли отныне как вкопанные, пока странный человек спокойно ставил на место стол и собирал свои вещи. А когда он направился к стойке, то толпа испуганно расступилась, освобождая ему дорогу. Никто не посчитал нужным выступить против него или хотя бы окликнуть его. Присутствующие лишь молча наблюдали за действиями человека, не выказывая ни страха, ни смелости. Всё это время Жарт находился за своей стойкой с тем же лицом, что и всегда, возился с посудой и выпивкой. Быть может лишь с той небольшой разницей, что теперь за его спиной стояли двое поварят, как всегда выглянувших из кухни на шум драки, но к своему удивлению ничего уже не заставших.

Было что-то странное в общении трактирщика и человека с луком. Конечно, оба они были далеко не молоды, оба имели шрамы, и было похоже, что тот человек тоже был охотником, как и старик Жарт когда-то, но дело было не только в этом.

По какой-то необъяснимой причине их действия казались одинаково мимолетны и легки, как будто им обоим довелось пройти одну школу жизни, где их научили так легко двигаться и словно парить. Это были обычные движения, но оба выполняли их так ловко и грациозно, что остальным это казалось похожим на танец. А под конец этого «танца» с выдачей и заполнением расписки о комнате, передаче небольшого количества денег в качестве задатка, поворотами и переходами человек всё так же мимолётно похлопал Жарта по плечу, отчего тот слегка улыбнулся ему в ответ. Затем человек взял все свои вещи и направился к лестнице на второй этаж, а трактирщик, всего лишь как обычно, продолжил протирать свои кружки. За всё время, пока они таким образом общались, никто из них не промолвил ни единого слова. А спустя всего пару минут люди в нижнем зале стали постепенно разбредаться по своим местам, допивать свою выпивку, доедать недоеденную закуску и тихо переговариваться между собой. И хотя было совершенно ясно, что Жарт что-то знал об этом человеке, сейчас никто не осмеливался вот так просто спросить его. Сторонники Нагосиса и все те, кому пришлось наблюдать за происходящим, были ещё слишком потрясены увиденным.

В этот раз безмолвный разговор между Гортером и Жартом происходил почти так же, с той лишь разницей, что, когда Гортер уже поднимался по лестнице, трактирщик всё же окликнул его и сказал, что им интересовались какие-то приезжие королевские адъютанты. Услышав такую новость, некоторые посетители в таверне переглянулись между собой и заухмылялись. Однако следопыт нисколько не изменился в лице, немного помолчал, затем резко повернулся и зашагал по трескучим ступенькам наверх.

На втором этаже таверны располагались шесть комнат, по три с каждой стороны коридора. Комната Гортера была второй слева. Следопыт достал маленький потёртый ключик из кармана и открыл им дверь.

Всё внутри комнаты оставалось лежать так же, как и четыре дня назад. И только ставни в комнате были наглухо закрыты деревянной заслонкой, из-за чего туда почти не проникал дневной свет. Сама комната не выглядела использованной, так как Гортер снял её в тот самый день, как пришёл в порт Каррон по объявлению и ушёл оттуда через пару часов, взяв заказ. Простая, но добротная деревянная мебель, широкая кровать, лавка, умывальник и ещё пара вещей — всё это было тем, что обычно требовалось путешественнику от комнаты в таверне, не больше и не меньше. И только махровый красный ковёр на стене с изображением золотого орла с мечом в когтях придавал этой комнате какую-то торжественность.

Следопыт осторожно закрыл за собой дверь, затем подошёл к окну, открыл ставни и стразу же обернулся направо, где стояла кровать. Ворвавшийся в комнату свет упал на прикроватную тумбу, мирно расположившуюся между кроватью и оконной стеной. Но лишь через пару секунд стало заметно, что в углу за тумбой на полу стоял сероватый поношенный рюкзак. Этот рюкзак был главным сокровищем Гортера, так как уже несколько лет содержал в себе много ценных вещей, которые он тоже носил с собой, но не мог их брать на время выполнения заказа. Рюкзак был расположен в комнате таким образом, чтобы вошедший на первых порах со стороны двери непрошеный гость, или залезший в окно человек никак не мог его сразу заметить.

По правде сказать, за все те дни, пока Гортер выслеживал одного из главарей отлучённых, на втором этаже таверны «Три соловья» её вторая комната по левую сторону использовалась только как хранилище для поношенного рюкзака следопыта. И лишь старый трактирщик Жарт знал об этом. Однако Жарту это было абсолютно всё равно, а Гортер поступал так каждый раз, когда мог позволить себе снять комнату в поселении, чтобы оставить там свой рюкзак на время выполнения заказа. Это был не самый экономный, но вполне себе надёжный способ для сохранения вещей в целости, к тому же во всём Сентусе не было ни одного человека, которому бы Гортер Устен мог в полной мере доверять.

Рюкзак смотрел в сторону окна и был слегка повёрнут к левой стене. Незаметный кусочек бумажки и ткани под серый цвет рюкзака, которые следопыт оставил на нём таким образом, что если бы кто-то залез в него, то обязательно их задел, — всё ещё оставались лежать в нужных местах. Это была ещё одна хитрость — простой охотничий маячок на неосторожную добычу. Гортер облегчённо вздохнул. Он аккуратно достал из-под складок рюкзака какой-то флакон с бесцветной жидкостью и поставил его на прикроватный столик. Затем вынул рюкзак из своего убежища, расстегнул на нём все пряжки, после чего стал доставать из ремешковых карманов на своих ремнях, протянутых вдоль доспеха, коричневый тряпичный мешочек с чем-то сыпучим внутри, катушку с тоненькой нитью, маленький точильный камешек, перья какой-то птицы и другие подобные вещи, старательно укладывая их в разные отделы рюкзака.

Гортер никогда не расставался со своим оружием и всегда клал его рядом с собой. В тавернах как правило для этой цели отлично подходил стул, и когда всё, наконец, было убрано и собрано, следопыт взял у стены небольшой стульчик, поставил его по левую сторону от кровати, положив на него свой лук и колчан. Затем он принялся расстёгивать ремни на своём кожаном доспехе. Этот доспех состоял из двух половинок, как нагрудник или стальная кираса в старое время, однако был сделан так искусно, что когда Гортер одевал его и стягивал ремни, то доспех сидел на нём как единое целое и в нём нельзя было найти ни одной щёлочки. Освободившись от доспеха, следопыт размял плечи и так же повесил его на спинку стула.

Потом он подошёл к окну. Солнце только-только прошло середину неба, однако порт казался ему каким-то сонным. В широком речном устье Вотрана качались ветхие рыбачьи лодки. На улицах было не так много народу. Две полные женщины из местных с большими медными тазами для стирки в руках стояли в переулке и о чём-то оживлённо беседовали. Откуда-то доносился лай собаки. Жаркий день неумолимо клонил всё вокруг к отдыху. Гортеру тоже захотелось вздремнуть. Он потянулся и раскатисто зевнул. Наверное, после двух недель путешествия по пыльному тракту и трёх дней блуждания по местным полям и лесам он мог себе позволить немного спокойного сна, тем более что делать пока всё равно было особо нечего. Во всяком случае, не сегодня. Следопыт прикрыл ставни, отошёл от окна, снял свои сапоги на особой подошве и лёг поверх суконного одеяла на кровать. Сейчас он по желанию мог даже не запирать дверь в свою комнату — полы у старика Жарта безбожно трещали, и Гортер поневоле мог слышать все шаги в коридоре.

Глава 4

Не поддавайся на обман врага

и не покупай славословий у льстеца;

один расставил сети хитрости,

а другой раскрыл глотку жадности.

(Абу Мухаммад Муслих ад-Дин ибн Абд Аллах Саади Ширази)

Уже давно смеркалось. Последние рыбаки возвращались на лодках обратно в порт. Оказавшись на берегу, они относили дневной улов в приёмный склад, где его замораживали с помощью магии, и выходили оттуда уже налегке, с пятью-шестью серебрениками в кармане. На улицах почти никого не было. В домах тех, кто умел обращаться с магией, уже давно горел магический свет, другим же приходилось обходиться свечами. Торговые дома и лавки закрывались на ночь. Однако из окон «Трёх соловьёв» всё ещё били яркие лучи. Жарт часто задерживался с последними посетителями до позднего вечера, а иногда ему приходилось вставать и по ночам из-за очередного бедолаги, которому не хватало денег или желания остановиться в государственной таверне.

На этот раз все, кроме каких-то четырёх неутомимых гуляк, уже отчитывались дома перед жёнами, но этим всё же хотелось закончить сегодняшний день, обставив напоследок соседа в карты. Трактирщик копошился под стойкой, всё время урча себе под нос об этом дурацком правиле — не закрывать таверну до последнего посетителя, которое совет поселения установил специально для его таверны. На самом же деле с помощью этого постановления господин Дорнтамус решил лично снимать определённую долю от дохода с таверны, которая пользовалась у местных в порту таким большим спросом, взамен на некоторые попущения с его стороны в вопросах постоянных неурядиц, возникающих внутри этого заведения. Но знали об этом лишь немногие. Целиком поглощенный перестановкой бутылок, Жарт тем не менее заметил, что в какой-то момент весёлая четвёрка наконец прекратила кричать и браниться. Посчитав, что они уже ушли, он с облегчением вздохнул и выпрямился над стойкой вместе с найденной им бутылочкой своего любимого «Староэльфийского». Однако, как оказалось, все четверо ещё сидели на своих местах, и каждый из них молча смотрел на входную дверь, где ясно виднелись два внушительных размеров человеческих силуэта, одетых в красные мантии. За их спинами пренебрежительно жался один из тех королевских адъютантов, которые недавно заходили к старому трактирщику и спрашивали его о следопыте, остановившемся у него в таверне. Четверо игроков поспешили скорее докончить свою выпивку и убраться наконец восвояси, когда эти люди направились прямиком к стойке. Но Жарт как всегда оставался стоять на своём месте и смотрел на эту надвигающуюся стену силы так, как будто в любой момент мог справиться с ней одним лишь своим пальцем. Двое стражей остановились, не дойдя пары шагов до стойки. Практически сразу же из-за их спин показался сравнительно менее высокий, однако куда более напыщенный адъютант и тихо спросил:

— Он прибыл?

Жарт посмотрел на лестницу, потом снова на адъютанта и стоическим шёпотом ответил:

— Да, сегодня в обед, вторая слева, не заперто.

Адъютант опять юркнул назад, и все трое двинулись к лестнице. Когда последний из них поднялся, старик Жарт ещё раз проводил их всех взглядом, затем повернул голову назад к стойке, покачал головой и выразительно харкнул, взявшись протирать её поверхность засаленным полотенцем.

Оказавшись на втором этаже, адъютант показал условный знак, и двое парней осторожно подошли к указанной двери, встав подле неё каждый со своей стороны. Один из них постучался. Ответа не было.

— «Похоже, дверь не заперта, Карл. Давай, осторожно…» — «телепатировал» адъютант второму стражу. Тот понял, чего от него хотят, взялся за ручку и молча приоткрыл дверь.

Внутри было темно. И так как трактирщик уже зажёг свечи по всей таверне, глаза стражей не сразу заметили в комнате фигуру, сидевшую с натянутым луком на стуле в углу и пристально на них смотрящую. Оба боевых магуса замерли почти в один момент. А когда адъютант подошёл посмотреть, в чём дело, то вскоре и сам заметил следопыта, который услышал своих неосторожных гостей, когда те ещё поднимались.

Вообще за вечер Гортер уже не в первый раз ощущал сквозь сон, как кто-то из постояльцев ходил по коридору. Однако за лук он решил взяться только сейчас, когда вдруг понял, что чьи-то приглушённые шаги пытались так старательно и незаметно обступить его дверь с внешней стороны.

— Браво! — почтенно зарокотал адъютант. — Вы даже лучше, чем о вас говорят, господин Гортер.

— Обо мне уже говорят? — недоверчиво переспросил следопыт.

— Ну-у, к нашему всеобщему благу вы переделали немало хороших дел в разных городах и селениях нашей страны, и-и-и… — адъютант сделал небольшую паузу, немного покачав головой, — даже до королевского двора дошли слухи о некоем чудо-следопыте. Гортере из Легиосса, мёртвой деревни… — адъютант был готов и дальше перечислять его заслуги, но когда он упомянул о Легиоссе, Гортер ослабил тетиву, вскочил со стула и быстрыми шагами подошёл к тому месту, где стояла вся троица. Оба королевских стража также быстро отреагировали, потянувшись было к своим жезлам. Но адъютант уже понял, что сказал что-то не то, остановил их резким движением и сам подался вперёд.

— Чего вам надо? — почти угрожающе спросил Гортер.

— Вашего присутствия, господин Гортер, требует сам Великосеятельство Король, — отчеканил адъютант, после чего более расслабленным голосом добавил: — Будет проведено важное собрание. Но, к сожалению, я не знаю всех подробностей этого дела, оно засекречено и…

Следопыт отвернулся в сторону и, немного помолчав, грубо ответил:

— Меня не интересует ни ваш король, ни ваши дела. И если вы хотите доложить ему об этом без дырки в животе, то советую вам отправляться обратно в Кальстерг немедленно!

Однако адъютант, ожидая такого ответа от человека, прожившего несколько лет в диком лесу без общения с другими, жестом отослал обоих стражей в коридор. А сам зачем-то засунул руку в карман и спокойно сказал:

— Десять тысяч серебряных Расморов.

Гортер, уже начавший собирать вещи, обернулся.

— Вы сможете купить себе приличный домик где-нибудь в лесу и преспокойно жить там, отбиваясь от волков, — продолжал мусолить понравившуюся тему человек в красном. Следопыт грозно посмотрел на адъютанта. Тот понял, что, похоже, зря опять перегнул палку, и поспешил переспросить:

— Ну так что, господин Гортер?

Гортер медленно снял доспех со стула, обдумывая что-то в голове.

Меньше всего в этой жизни ему хотелось видеть грязную, пропитанную магией столицу Сентуса. Он ненавидел деньги, считая современную систему королевства, построенную на заграничной основе — несовершенной от самого своего основания, растлевающей тело и разум. Однако вот уже семь лет он, как и все, был вынужден и сам работать за деньги, выполняя заказы на выслеживание, казни, поиск и разведку. Увы, но современное следопыту общество больше не могло существовать без постоянной торговли, и многих вещей в нём можно было достичь только через проклятые золотые монеты. И хотя Гортера никогда не интересовали ни эти вещи, ни те возможности, которые они давали — к сожалению, один такой валютный долг достался и ему самому как наследие из далёкого прошлого… И укрываться от него, как это делали многие теперешние дворяне, он решительно не хотел.

В этот раз король предлагал немалую сумму, а это означало, что его ищейки из королевских внутригосударственных служб опять не могли справиться со своей работой. И им был нужен кто-то из наёмников, опытный и нейтральный. «Дестер постарался, королевская шавка…» — недобро усмехнулся про себя Гортер. С того момента, как следопыт выполнил свой первый заказ для Сыскного Министерства Сентуса, оставалось только считать дни, когда один из главных чиновников, вроде Дестера, доложит о «прекрасном следопыте» в столицу. И вот, даже несмотря на то, что Гортер редко брал задания министерства, стараясь как можно чаще оставаться незаметным, этот день настал. Возможно, Дестера задела их сегодняшняя ссора, а может быть, он посчитал, что будет безопаснее, если Гортера возьмёт под крыло министерский совет — сейчас это было уже не важно. Гортера заметили, а это значило только одно: в покое его теперь не оставят. Стоило разобраться с этим заказом, забрать деньги и залечь на дно. И по какой-то необъяснимой причине именно этот вариант казался сейчас следопыту разумнее всего.

Застегнув все пряжки и ремни, натянув сапоги, надев колчан и лук, схватив свой потёртый рюкзак за кожаную лямку и положив ключик от комнаты на тумбочку, Гортер быстро зашагал к выходу. Не взглянув адъютанту в лицо, он вышел в коридор и спустился по лестнице вниз. С довольным видом адъютант закрыл за ним дверь и тоже двинулся вслед, позвав свою никчемную охрану.

Проходя мимо стойки, Гортер невольно остановился и посмотрел на Жарта. Тот стоял с внешней стороны стойки, опёршись на неё поясницей и сложив руки на груди. Было заметно, что старик уже давно ожидал, чем же окончится встреча следопыта и королевских посланцев, и теперь просто смотрел на Гортера в ответ лукавым взглядом. Им обоим всё было понятно без слов. Спускающийся адъютант тоже довольно скоро застал этот момент и ещё на лестнице быстро затарабанил во весь голос:

— Ну что, господин Гортер, вы согласны?

Не отрывая взгляда от трактирщика, Гортер угрюмо ответил ему вопросом на вопрос:

— Где ваша галера или карета, или что там у вас?.. — на что старик Жарт еле заметно прищурил глаз и повёл краем седых усов.

— Мы на галере, господин Гортер. Она давно стоит в порту, — помялся радостный адъютант.

Услыхав это, следопыт уверенно развернулся и направился к выходу, но когда вышел за порог, то снова остановился и посмотрел по сторонам.

На улице царил вечерний мрак. Гортер прищурился и втянул в себя воздух пару раз. Дул слабый западный ветер, но небо было ещё чистым. При такой погоде по воде на мало-мальски приличном судне они добрались бы до Кальстерга за день или два с полным отрядом гребцов. А если ветер всё же усилится, то и на одних парусах.

— Нам сюда, — скомандовал появившийся за его спиной адъютант.

Они свернули за угол и пошли по тёмной улочке куда-то в трущобы. Выйдя на широкий двор, окружённый крестьянскими халупами, адъютант немного потоптался на одном месте, крутанул головой и свернул направо. Такое поведение не было похоже на поведение человека, который хотел кого-то заманить в засаду. Но Гортер всё же не убирал руки с одного из своих метательных кинжалов, носимых им ремне, которые уже несколько раз спасали ему жизнь в тех случаях, когда снимать свой лук и остальную поклажу у него просто не было времени. Пройдя ещё пару домов, они вышли к реке. Яркая луна отражалась в её поверхности ровным серебряным светом. Земляная тропинка сменилась на речную гальку, которая теперь приятно шуршала под ногами. Справа находилась деревянная пристань. Адъютант уверенно зашагал туда. Гортер и стражи последовали за ним. На пристани не было ни единой души. И только в двух деревянных домах, где жили смотрители, горел тусклый свет. Сейчас в порту стояли пять разных галер. Две из них были помечены широкими красными линиями по обоим бортам и украшены позолоченными деревянными фигурами на носах. Гортер сообразил, что на одной в порт, вероятно, прибыл Дестер, а на другой этот королевский шут со своей свитой. Адъютант действительно остановился перед одной из них и, повернувшись к следопыту, указал рукой на судно. Гортеру и раньше приходилось видеть такие суда, и, подойдя ближе, он безошибочно узнал в этом судне королевский трёхпалубный смотровой галеас.

Покрытый кое-где резными узорами, он очень выделялся на фоне остальных галер, стоящих в порту. Корма судна плавно переходила в роскошные декоративные крылья, сделанные из хоккарианской белой сосны. С повёрнутого к берегу борта следопыт насчитал двадцать вёсел. Галера стояла немного поодаль от остальных, а к причалу напротив неё была привязана лодка.

«Хм, а королевские матросы не так уж и глупы», — подумал Гортер между делом. В таких местах, как порт Каррон, приезжим надо было держать ухо востро и не причаливать вплотную к пристани, особенно ночью, когда на борт могла легко взобраться шайка бродячих налётчиков, магусов-самоучек или отлучённых, перебить всю команду и захватить судно.

Боевые магусы пошли в лодку, а адъютант расплылся в благодатной улыбке и, окинув взглядом галеру, обратился к следопыту:

— Вот, господин Гортер, это наша «Святая Валентина». На ней мы с Вами поплывём в столицу Сентуса, великий город Кальстерг. Да, кстати… — он уронил себе под ноги неловкий взгляд, — прошу меня простить, мы очень спешили, и я до сих пор Вам так и не представился. Я личный адъютант короля, Фернард де Листар.

Гортер ничего ему не ответил. Фернард учтиво помолчал, ожидая ответа, однако неловкое молчание затянулось. Догадавшись, что ответа не будет, он резко вздёрнул голову и указал рукой на лодку:

— Что ж, пойдёмте.

Гортер медленно побрел за ним к лодке. Двое стражей к тому моменту уже закончили отвязывать её от причала и теперь доставали вёсла и вставляли их в уключины. Подойдя к швартовочному столбу, адъютант взялся за него рукой и спрыгнул в лодку. Гортер же решил не спешить и сначала положил свой рюкзак и лук на край пристани. Затем он ловким движением спорхнул в лодку как птица и, уже балансируя в ней на обеих ногах, осторожно забрал с пристани свои вещи. Стражи заняли места на вёслах, а Фернард и следопыт сели напротив них. По команде адъютанта они отчалили и начали старательно грести по направлению к королевской галере.

Гортер прислонился к одному из бортов лодки и опустил руку в воду. Она была всё ещё по-весеннему холодной. Фернард с интересом наблюдал за тем, как следопыт смотрел в тёмные речные воды. Лицо его, как и раньше, оставалось спокойно и серьёзно, но даже через эту маску безразличия можно было заметить, что Гортер будто бы прощался со своим родным миром, дабы на несколько дней погрузиться в другой. Фернарду было невдомёк, что следопыт поступал так почти каждый раз, когда брался за новое задание, находящееся вдали от его родных лесных просторов. Однако сейчас это обстоятельство всё равно казалось Гортеру совершенно не похожим на то, чем он когда-либо занимался в своей жизни ранее. Правда причиной здесь, возможно, могла быть всего лишь та заметная скомканость и поспешность, с которыми оно столь неожиданно вдруг возникло перед ним и уже лихорадочно закрутилось, изо всех сил вовлекая следопыта за собой в свой непривычный поток.

Наконец их лодка подплыла к галере, оказавшись в той обширной тени, которую судно отбрасывало на воду. Двое матросов уже стояли у её борта наготове, и когда лодка вплотную причалила к правой стороне судна, они тут же принялись опускать вниз два каната, пропущенные в широкие бортовые кронштейны. Внизу стражи быстро привязали их к специальным кольцам в каркасе лодки, затем вынули свои жезлы, направили их на канаты и в один голос скомандовали:

— «Тетематос сенкельтос».

Оба каната заиграли слабым голубоватым свечением и стали сами поднимать лодку наверх. Когда лодка поднялась, Фернард встал, перебрался через массивный корабельный леер на палубу судна, позвав за собой Гортера, а стражи остались помогать матросам крепить лодку к кронштейнам.

Палуба у галеры была просторная и чистая. Каждый бочонок или канат лежал там на своём месте, а небольшая команда матросов следила за оснасткой и парусами. Бак и ют палубы имели типичные надстройки с обитыми красной кожей дверьми, ведущими в разные судовые отсеки. Но то, что само судно относилось к большим двухпалубным галеасам Сентуса, значило, что направление движения здесь, скорее всего, контролировала магия. Подтверждало это и то, что на вершине главной мачты галеры следопыт увидел большое глазное яблоко. Оно было светло-синего цвета, крутилось во все стороны и таким образом успевало следить за всем, что происходило вокруг.

Вдруг красная дверь полуюта открылась, и из неё вышел высокий человек в тёмно-лиловом камзоле и чёрной широкополой шляпе с белым пером. С первых мгновений было заметно, что у этого человека также оказалось слегка припудрено лицо, а под золотыми нашивками своего мудрёного воротника он напоказ носил несколько королевских наград. Широкими шагами он быстро, но весьма вальяжно направился к Фернарду.

— Это ваш особый пассажир? — слегка высокомерным тоном поинтересовался у него человек.

— Да, мы нашли его, — ответил адъютант.

Человек плавно перевёл свой взгляд на Гортера, осмотрел его с ног до головы, затем вновь взглянул на адъютанта, изобразив на лице некое удивление, но Фернард лишь слегка кивнул ему в ответ головой. Тогда человек снова посмотрел в сторону Гортера, но на этот раз уже расплылся в фальшивой улыбке и куда более располагающе заговорил:

— Что же, рад встрече с вами, господин следопыт. Я капитан этой королевской галеры, Делтарм де Кав. Добро пожаловать на моё скромное судно, надеюсь, во время путешествия у вас не возникнет проблем. Не волнуйтесь насчёт ветра: у нас полный отряд гребцов, и мы в любом случае рассчитываем прибыть в Кальстерг послезавтра к полудню.

Гортер отвёл взгляд в сторону и потёр бровь краями пальцев:

— Гребцов, да… Тогда, вероятно, если вы сядете за вёсла своей капитанской задницей, то мы сможем поспеть туда и завтра к вечеру.

У капитана Делтарма округлились глаза. В жизни этот человек, потомственный торговый дворянин и аристократ, не слышал подобной наглости в свой адрес.

— Д… Д-да кто ты такой, дикарь, чтобы!.. — чуть не поперхнулся он, начав, было, говорить снова, но не закончил — холодный и злобный взгляд следопыта тотчас же провалился в его душу, заставив капитана буквально затрепетать от своих же собственных слов. Однако следивший за всем происходящим Фернард поспешил возложить свои руки Гортеру на плечи и, попытавшись неудачно намекнуть оцепеневшему Делтарму о шутливом характере их нового гостя, как можно быстрее и расторопнее направил его к красной двери полуюта, чтобы поскорее спуститься с ним вниз. Гортер не стал возражать. Они подошли к двери и зашагали по ступенькам.

Внутри галера была украшена так же роскошно, как и снаружи. У лестницы, ведущей на верхнюю палубу, ветвились золочёными узорами металлические подставки со светящимися магическими шарами. Вдоль деревянного коридора с резными плинтусами располагались всё те же обитые красной кожей двери. На полу лежал багровый ковёр, отделанный по краям серебряными и золотыми полосками. И в завершение этого убранства по соседству с каждой дверью висел богато расшитый гобелен, на котором была изображена та или иная сцена из истории становления Сентуса.

Фернард подвёл Гортера к одной из дверей, распахнул её и отрапортовал:

— Вот, это ваша каюта, господин Гортер. Я и двое других моих помощников находимся прямо напротив вас. Все удобства находятся за дверью слева от вас. Если вам что-нибудь понадобится, обращайтесь к нам. Следопыт посмотрел за открытую перед ним дверь.

Каюта была просторной. По углам в ней висели подставки со светящимися шарами, похожие на те, что следопыт только что видел у лестницы, но меньшего размера. Посреди каюты вокруг небольшого коричневого столика располагались обитые красным бархатом диван и кресло. У одной из стен стоял деревянный шкаф с книгами и большой комод. На другой висел ковёр с изображением герба королевской семьи — светящегося шара с двумя перекрещенными мечами внутри. Также в каюте было небольшое окно, обрамлённое зелёными занавесками. Как и все окна на судне, оно находилось в бортовой стене и выходило на реку. У окна стояла большая двуспальная кровать с выгнутыми деревянными ножками. Она была аккуратно заправлена белым пуховым одеялом, на котором покоились три таких же белых пуховых подушки.

«Ну, не буду вам мешать», — слащаво промолвил адъютант, после чего откланялся, приоткрыл соседнюю дверь и элегантно зашмыгнул внутрь. Гортер посмотрел ему вслед, будто обдумывая сказанные адъютантом слова, и затем ещё раз оглядел каюту. От всей этой показной красоты, которую следопыт никогда не понимал, ему становилось тошно. Громко выдохнув, он скривился в лице, будто сейчас ему предстояло иметь дело с чем-то неприятным, и осторожно вошёл внутрь, закрыв за собой дверь.

В таком месте не стоило полагаться на видимость. Гортер уже ни раз имел дело с королевскими магусами, а это также могло значить и то, что даже сейчас, когда он находился в этой каюте один, за ним вполне могли наблюдать с помощью какой-нибудь магии. Осматривая все углы, следопыт медленно прошёл к середине каюты. Оглядев испытующим взглядом всю мебель, которая там стояла, он неуверенно взялся рукой за край диванной спинки и сжал её. На ощупь спинка оказалось непривычно мягкой, но когда Гортер разжал пальцы, спинка послушно отпружинила обратно. Сняв свой рюкзак, лук и колчан, он расположил их на некоторое время в ложе дивана и решил пройтись до кровати. Скептически рассмотрев все её спальные принадлежности, он присел на корточки, заглянул под саму кровать и, так ничего и не обнаружив, выпрямился во весь рост снова. Тогда следопыт попробовал просто присесть на кровать, однако вместо этого начал словно бы тонуть в её матрацах и перинах, поэтому резво вскочил на ноги и тут же отринул от неё в сторону.

Обогнув кровать с левого края, Гортер изучил оконную раму, затем зачем-то прошёлся рукой по занавескам, после чего решил осмотреть книжный шкаф. В шкафу стояло много толстых книг. Для человека его происхождения и статуса Гортер неплохо умел читать, но, читая сейчас одни только корешки этих книг, он уже не понимал значения написанных слов. Однако, несмотря на это, при ближайшем рассмотрении книги не вызывали у него никаких подозрений. Последним, к чему он подошёл, был широкий комод, стоявший рядом с входной дверью. Сверху на комод была постелена белая вязаная салфетка со стоящей на ней прозрачной вазой. В вазе находились три засушенных цветка. Следопыт рассмотрел со всех сторон вазу, поднял её, подвигал рукой салфетку и осторожно поставил вазу на место. Потом он медленно оглядел комод со всех сторон и принялся открывать все его ящики один за другим. Большинство из них были абсолютно пусты, и лишь в паре из них лежали чистые вещи на смену — белое полотенце, мягкие банные тапочки и бархатный халат. Гортер осмотрел и эти вещи, убедившись в их обыденности, после чего оставил комод в покое и вновь подошёл к окну.

Похоже, что единственным присутствием магии в его каюте оставались те светящиеся шары на подставках, замеченные Гортером в самом начале, но следопыту и раньше приходилось сталкиваться с этим заклинанием, поэтому он знал, как оно выглядит и действует. Сейчас его волновало другое.

Ещё в таверне, на краю всех своих мыслей и действий Гортер ощутил одно странное чувство. Это чувство было похоже на какую-то недосказанность, неясность или, скорее, ошибку, которую он уже давно искал во всём происходящем, но никак не мог найти. Всё шло своим чередом: он действовал как и всегда осторожно, был готов атаковать и защищаться. Но за всем этим явно стояло нечто большее, и каждый раз, когда Гортер подбирался к ответу, это большее ускользало из его сознания, растворялось и оставалось витать где-то на горизонте.

Из окна было видно, как галера потихоньку набирала ход. Кое-где на небе стали появляться тучки. От реки поднимался еле различимый туман. Гортер смотрел на всё это сосредоточенным взглядом, сложив руки на груди. Странное чувство в его голове тоже походило на туман. Он был незаметен, почти прозрачен, но всё равно не давал Гортеру заглянуть в глубь реки… Туман витал за его окном, туман обволакивал его разум, не давая мыслям соприкасаться друг с другом. Туман закрывал его от самого себя…

«Именем Единого!..» — беззвучно прошептал вдруг ни с того ни с сего обескураженный следопыт и пошатнулся.

Природа почти всегда помогала Гортеру Устену, даже когда он и не был в лесу. Она рассказывала ему, потому что он умел слышать её слова, она показывала ему, потому что он умел видеть её дела, и странным образом спасала его каждый раз, когда тот попадал в передрягу, указывая верный путь. Поэтому даже сейчас, когда он был погружён в этот яркий мир фальши и сомнений, природа смотрела на него с другой стороны окна своим бледным ликом вечерней прохлады, помогая ему видеть то, что для обычного человека почти всегда оставалось скрыто.

Гортер ещё раз неуверенно отступил назад, схватившись за спинку кровати. Ослабив на доспехе верхние ремни вокруг шеи, он запустил туда два пальца и начал перебирать ими где-то под рубахой. «Неужели… Неужели… Неужели!» — каждый раз всё сильнее и сильнее ударяло в его голове. «Так и знал!!! Наверное, потерял его там, в лесу, когда переплывал реку…» — однако следопыт уже переставал ясно мыслить. Глаза Гортера на мгновенье застыли на одном месте. Он развернулся и попытался сделать шаг к двери, но его ноги заплелись, и он упал. Тогда как следует стиснув зубы, следопыт из последних сил ударил локтями по полу каюты и неуклюжими движениями стал извиваться в сторону дивана, где оставил свой лук и рюкзак.

В голове у Гортера творилось что-то невообразимое. Он отчётливо продолжал видеть и слышать всё происходящее перед собой и с уверенностью мог позволить себе любое действие, но будто бы по чужой воле, и эта воля была направлена только на одно — заставить его сесть в эту галеру и плыть на ней до Кальстерга. Поэтому каждый шаг и даже каждая мысль, выступавшие против этой воли, давались ему теперь с ужасным трудом. С каждым новым движением следопыт чувствовал лишь жгучую боль, и ему казалось, что сейчас он плывёт против течения посреди бескрайнего огненного моря. Рюкзак расплывался перед его глазами, становился неясным, и, уже почти не помня себя, Гортер, пожалуй, только каким-то чудом смог всё же выкинуть вперёд одну руку в попытке ухватиться за свою цель. В тот момент ему почудилось, что по этой руке стал разливаться мягкий сиреневый свет. Следопыт живо перевернулся на спину и опрокинул на себя сверху что-то большое и тяжёлое. Почувствовав, как сознание вновь возвращается к нему, он оттолкнул упавший рюкзак вбок и, чуть не сорвав с него всех пряжек, вместе с доброй половиной других своих вещей вытащил оттуда какой-то кожаный свёрток, в котором на поверку оказался завёрнут небольшой металлический слиток.

Серая пелена будто бы разом спала с его глаз. Гортер лежал на спине посреди каюты между раздвинутой им мебелью и растасканными по всему полу вещами из рюкзака, зажимая на груди металлический слиток обеими руками. Силы вновь наполнили его тело, но теперь действовать надо было быстро — он без сомнения успел наделать много шума. Не выпуская слитка из рук, следопыт встал и беглым взглядом окинул всё, что лежало на полу, в поисках колчана, который, должно быть, обронил ещё в самом начале. Заметив, что тот лежит возле окна, Гортер заткнул металлический слиток себе за пояс, подобрал с пола ещё какой-то плоский предмет с широкой прорезью для руки, после чего в два шага оказался рядом с колчаном. Нагнувшись, он вытянул оттуда три стрелы, после чего, не разгибаясь, сразу же бросился в обратную сторону, к двери, прихватив по дороге ещё и свой лук. Толкнув дверь рукой, он стремглав вылетел в коридор.

В коридоре пока было пусто. Убедившись в этом, следопыт мгновенно выпрямился, взял в зубы две стрелы, прижал плоский предмет к рукояти лука, затем легонько постучался в дверь напротив и быстро натянул третью. Ответа не было. Тогда Гортер постучал туда ещё раз, но уже ногой. Чья-то рука сбоку тихонько отворила дверь. На долю секунды следопыт увидел сидящих за столом двух адъютантов, но и этой доли секунды ему оказалось достаточно, чтобы стремительно натянуть тетиву и со свистом всадить стрелу в плечо одному из них. Став свидетелем этого, второй быстро схватил со стола палочку, но, раскрыв в отаянии рот, не успел сказать ни слова, так как в это время вторая стрела Гортера влетела ему прямо туда и проткнула его щеку навылет. Оба адъютанта повалились на пол, крича от боли.

— Фернар-рд! — рявкнул Гортер, натянув последнюю стрелу. Слева от двери из-за угла медленно показался побледневший Фернард. Он понимал, что, похоже, в этот раз магия ему уже не поможет. Но следопыт вдруг приослабил тетиву и опустил лук.

— Зачем… — уже спокойным, однако пока ещё угрожающим голосом произнёс Гортер. — Зачем и кто послал.

Адъютант молчал.

— Ответь мне, зачем? — твёрдо повторил следопыт.

–…Честно говоря, никто из нас не думал, что Вы согласитесь и-и… — промямлил было тот.

— Разве ваш король под угрозой пожизненного заключения не запретил магусам использовать «правление сознанием»?! — грозно переспросил Гортер.

— Ну, формально мы использовали только небольшие, ограничивающие волю только в пределах разумного… — Фернард опять не успел договорить. Гортер смотрел на него каким-то злым, но очень глубоким взглядом, как будто пытался заглянуть сквозь него.

–…В, в-в глубине души Вы всё же сами решили пойти с нами! Отчасти это было добровольно! Иначе ничего бы не получилось… — взялся резво возражать Фернард, пытаясь оправдаться.

Однако Гортер уже отвёл от него свой взгляд в сторону, фыркнул носом, затем, будто опомнившись, вскинул голову немного вверх, прислушиваясь к тому, что творится в коридоре. И удостоверившись, что там всё ещё не было слышно ничьих шагов, снова уверенно перевёл свой взгляд на адъютанта.

— Ваша магия может лечить? — тихо спросил Гортер.

— Да, магическое воздействие некоторых медицинских заклинаний может напрямую воздействовать на сосуды, нервы, сужать и расширять ткани. Магусы врачеватели спец… — затарабанил тут же заученное в Королевской Магической Академии Фернард. Но углядев долю непонимания на лице следопыта, оборвал себя на полуслове. — Э-э-э, да я попробую полностью вылечить их к утру.

— Хорошо, — одобряюще сказал Гортер и тут же добавил, — чем вы меня чаровали?

Фернард поспешно вынул из кармана скомканную тряпочку, внутри которой лежала каменная фигурка:

— Вот этим… — затем подошёл к столу и указал на белый бумажный свиток с нарисованной там пентаграммой. — И этим.

Гортер опёрся плечом о косяк двери.

Фернард посмотрел на него исподлобья:

— А как Вы-ы?..

— Не ваше дело! — не дал ему закончить следопыт. — Можете больше не пытаться — всё равно не получится.

Гортер посмотрел на других королевских адьютантов, всё ещё стонавших на полу, и добавил:

— Советовал бы я вам выбросить всё это за борт, ребятки, пока ещё народу не набежало!

Фернард послушно подошёл к пергаменту, положил на него сверху тряпочку, взял всё это вместе, затем направился к окну и, приоткрыв его, выбросил всё за борт.

Следопыт переложил лук со стрелой в одну руку, перегнув её одним пальцем, устало помял глаза другой, и хотел было уже развернуться, чтобы идти обратно в свою каюту. Но Фернард, набравшись всей смелости, что у него осталась, всё же окликнул его:

— А вы… — Гортер вновь посмотрел на адъютанта. — Вы-ы поплывёте с нами на королевское собрание в столицу?..

Следопыт на мгновенье перевёл взгляд в сторону, рефлекторно облизнув губы, чтобы переспросить:

— Королевское, говориш-шь?.. — и потянул многозначительную паузу.

Поганец был прав. Похоже, что тот вывод в таверне Гортер сделал всё же своим умом, а это значит, что заклятье так и не подействовало бы на него, если бы он не начал каким-то образом выявлять его в себе. Возможно, тот путь, который следопыт избрал в своём прошлом, вел его к правителю этой страны уже давно. Да и денег, как видно, тот не жалел, а уж сил-то на то, чтобы найти подходящего человека, тем более.

— Ладно, — согласился Гортер. — Обе стрелы потом занесёшь ко мне, и без фокусов! А если сейчас кто заявится, то сам будешь с ними говорить, понял?!

Фернард кивнул. Следопыт развернулся, вышел обратно в коридор, посмотрел по сторонам, затем аккуратно открыл дверь в свою каюту, зашёл внутрь и так же аккуратно закрыл её за собой.

Адъютант подошёл к дивану и устало повалился на спинку. Внутри он был абсолютно опустошён. Ничего подобного он не мог предвидеть. Затем он безразлично взглянул на воющих на полу Квагра и Диместа, но тут, будто очнувшись, посмотрел в коридор и, изменившись в лице, быстро опустился перед ранеными на колени, помогая им сесть.

Оказавшись у себя в каюте, Гортер первым делом принялся собирать все разбросанные вещи обратно в рюкзак, попутно проверяя, не сломано ли что, не разбито или не рассыпано. К счастью, все его вещи оказались в порядке. Через несколько минут он услышал, как в коридоре раздались шаги пары человек. Следопыт настороженно замер. Люди остановились у его каюты, но тут скрипнула дверь в каюту королевских адъютантов, и до Гортера донеслась учтивая речь Фернарда. Те двое вошли внутрь, а адъютант продолжал говорить о чём-то вроде неудачи в обращении с магическим предметом, пестрил непонятными для следопыта словами, но всё же вполне успешно справлялся со своей задачей, так как через некоторое время два человека, хоть и нехотя, покинули его каюту и затопали дальше вдоль коридора на верхнюю палубу. Следопыт моргнул и вновь продолжил заниматься своими вещами.

Когда всё было собрано, он положил рюкзак, лук и колчан к окну, вынул из рюкзака металлический диск и прошёлся по всем углам своей каюты, поднося его поочерёдно ко всем четырём подставкам со светящимися шарами. Каждый раз, когда он это делал, шары каким-то совершенно необъяснимым образом сами собой гасли.

Даже если не все, то уж точно большинство из его ощущений были наверняка правдивы — подумал Гортер после того, как погасил последний шар и устроился на полу рядом со своими вещами. На той кровати, что стояла здесь у окна, он вряд ли бы смог как следует выспаться этой ночью. Как и всегда он положил свой лук с колчаном на расстоянии вытянутой от себя руки, затем убрал металлический диск обратно в рюкзак, но металлический слиток так и оставил за поясом. Однако, быстро что-то прикинув в голове, решил ещё и вытащить из рюкзака небольшой деревянный ларец с чем-то гремящим внутри, расположив его прямо под оконной, бортовой стеной. Вложив одну стрелу в тетиву, ту самую, которой он всё же не выстрелил в Фернарда, Гортер подтянул рюкзак себе под голову и закрыл глаза. Этим вечером он засыпал уже не в «Трёх соловьях», но деревянная палуба коридора, как и положено корабельной палубе, почти так же выдавала все шаги и передвижения, точно трескучие полы в таверне старого охотника.

Следопыт ничуть не злился на тех агентов королевского двора. Он уже давно перестал доверять людям или на что-то надеяться в них, поэтому можно было сказать, что ничего другого он и не ожидал от разодетых столичных франтов. Возможно, в другой ситуации он, скорее всего, даже убил бы их только за то, что они пытались сделать с ним своей гнусной магией, но пока все обстоятельства складывались в его пользу. В любом случае, теперь он всегда мог добровольно отказаться от работы и «вежливо» попросить лодку до берега, пока они плывут до столицы. А в столице, решил Гортер, он будет действовать уже по обстоятельствам.

Однако вскоре покачивающееся от волн и гребли судно сделало своё дело, и Гортер незаметно для себя отошёл ко сну.

Ночь выдалась для следопыта вполне спокойной и тихой. Никто не входил к нему, не делал попыток остановиться у его двери, не крался и не шептался, поэтому следопыт проспал всё время до самого рассвета.

Однако наутро в его дверь всё же легонько постучались, после чего совсем немного приоткрыли, и в получившейся расщелине показалась чья-то рука в красном рукаве, держащая две чистые стрелы. Медленно и осторожно рука нащупала ими стенку комода и положила стрелы туда. Затем так же осторожно рука убралась обратно, и дверь тихонько затворили. Гортер притворился, что не заметил этого.

Вскоре яркое утреннее солнце заполнило собой всю каюту, озаряя в ней каждый уголок. Следопыт, было, отвернулся от окна в другую сторону, но сон уже пропал. Тогда он медленно сел на полу и начал открывать свой рюкзак. Покопавшись внутри несколько секунд, он достал оттуда небольшой узелок среднего размера и кожаную флягу с деревянной пробкой. В этом узелке у Гортера оказались вяленое мясо, подсохшая краюха хлеба, две печёных картошки, варёное яйцо, помятый, но всё ещё съедобный лук и берестяная солонка. Следопыт расстелил ткань узелка на полу и разложил на ней всё своё нехитрое кушанье. Тут в его дверь снова развалисто постучались.

— Чего надо? — громко заявил Гортер в ответ на стук.

Из-за двери послышался томный мужской голос:

— Завтрак для господина.

–…Спасибо, не надо.

Человек за дверью постоял на месте ещё пару секунд и молча отправился дальше по коридору. Когда речь заходила о еде в таких закрытых местах, как королевская галера, да ещё и с тремя королевскими гадюками на её борту, Гортер всегда предпочитал придерживаться правила оставаться голодным или есть свою еду, если таковая имелась у него в запасе, как сейчас. Держа в одной руке мясо и закусывая его скрещенными в другой руке картошкой с луком, следопыт довольно жадно поглощал свой завтрак, так как за весь вчерашний день он не успел съесть ничего путного. Вообще жизнь научила Гортера подолгу обходиться без еды, даже когда на то не было особой причины, и такое питание казалось ему вполне нормальным.

Позавтракав, он отпил из фляги, скрутил наполовину опустевший узелок и сунул их обратно в рюкзак. Следом за ними в рюкзак отправился и вчерашний деревянный ларец, который Гортер вынимал на время сна, и рюкзак был застёгнут на верхние пряжки. Потом следопыт в очередной раз внимательно оглядел каюту, как делал это вчера.

Обычному пассажиру этого судна найти себе достойное занятие во время путешествия было довольно непросто, но Гортер Устен был не из тех, кто бесцельно тратил свою жизнь. Ни одна секунда его существования на свете не проходила даром, даже если казалось, что следопыт ничего не делал.

Для начала Гортер решил обойти всё судно, чтобы узнать побольше о королевском судовом деле. Он схватил свой колчан, поднялся с ним с пола, подошёл к комоду, взял оставленные на нём стрелы и привычным движением сунул их в довесок к остальным. Затем вместе с колчаном он вернулся назад к окну, к месту своей основной поклажи, проделал то же самое с последней, третьей стрелой, вложенной вчера в тетиву, после чего повесил колчан и рюкзак себе на плечо, как делал это обычно в деревнях и городах, одел через себя лук, пристегнув его к доспеху, и непринуждённой походкой направился к двери. Ноги следопыта ничуть не ныли от того, что вчера перед сном он так и не снял сапог, поскольку сапоги его, хоть и были сшиты из той же кожи северного волка, что и отделанный её мехом колчан — на поверку оказывались настолько хорошо вымяты делавших их мастером в процессе используемой им специальной обработки, что охватывали ногу нынешнего своего владельца как вторая кожа и почти не добавляли веса в процессе ходьбы или даже бега. Мелкий двойной шов на стыках этих сапог мог на какое-то время защитить ногу от снега, росы или дождя, хотя и не был абсолютно непроницаемым для влаги. К тому же было заметно, что за время носки эти швы хоть и разошлись немного в разных местах, но были сшиты заново чьей-то более грубой рукой. Зато внутри сапоги были подбиты лёгким подшёрстным мехом, растущим у северных волков на груди и животе. Такой мех позволял ногам дышать в зной и не давал замерзать в холод.

Выйдя в коридор, Гортер первым делом решил заглянуть в каюту адъютантов. После вчерашних слов Фернарда им овладела некая доля любопытства по поводу того, как магия заживляет раны, и остаются ли от этого заживления какие-то последствия. Хотя сейчас по большому счёту ему просто хотелось заиметь себе какого-нибудь проводника, который мог бы облегчить его передвижения по галере. Однако, отворив дверь, Гортер с удивлением обнаружил, что Фернард вместе со своими товарищами уже куда-то подевался. Их кровати оказались заправлены, каюта прибрана, а вчерашняя кровь, вытекшая на дощатый пол, была старательно стёрта. «Кажется, этим недотёпам не очень-то хотелось, чтобы о случившемся узнал кто-нибудь ещё, кроме тех, кто вчера уже видел их «неудачный магический предмет», — подметил про себя Гортер. Следопыт закрыл дверь, постоял пару секунд в коридоре, что-то обдумывая, и, развернувшись налево, уверенными шагами направился к лестнице в конце коридора, ведущей на нижнюю палубу.

В отличие от той позолоченной лестницы, которая сопровождала новоприбывшего пассажира галеры с верхней палубы на среднюю, эта была сделана из простого, но добротного железа и напоминала, скорее, лестницу амбарного погреба. Следопыт осторожно спустился по ней вниз.

Нижняя палуба «Святой Валентины» не была похожа на то, что Гортер уже успел повидать на этом судне, и будто жила своей собственной жизнью, отдельно от всего того, что находилось выше неё. Здесь не висело позолоченных гобеленов на стенах, не было постелено мягких ковров под ногами, не стояли кровати с резными ножками или пружинящие диваны. Грубая, посеревшая от времени и речного воздуха доска выстилала здесь почти всё, куда только ни падал взгляд, кроме одной единственной стены, находящейся на противоположном конце палубы. В два ряда между лестницей и этой стеной стояли ввинченные в палубу широкие скамьи гребцов с дополнительными деревянными колодками в своём основании для упора ног. Было заметно, что когда-то под каждой скамьёй располагались и цепи от кандалов, о чём свидетельствовали следы на полу и круглые крепёжные кольца, которые по непонятным причинам до сих пор не были сняты. В том месте, где скамья упиралась в борт галеры, зияло бортовое отверстие для большого галерного весла. Оно оставалось достаточно широким для того, чтобы при необходимости все вёсла могли быть подняты и по команде утянуты внутрь, если задует хороший попутный ветер, и громоздкое судно уверено сможет продолжить движение на одних парусах. Однако что-то подсказывало Гортеру, что такое происходило нечасто.

На скамьях в потрёпанных одеждах сидели гребцы — простые люди из живущих в деревнях и сёлах рабочих, которые взялись за весло каждый по своей собственной причине. Но какой бы ни была эта причина, одно было ясно наверняка — эти люди оказались здесь не от хорошей жизни. Ведь работа гребца была всегда хуже любой другой наёмной работы, потому что ломала человека точно так же, как ломала человека работа на руднике или в каменоломне. Это была работа на износ, и, хотя её неплохо оплачивали, многие из тех, кто отработал на королевских, скоростных или грузовых галерах один лишь год, возвращались домой с навсегда ушедшим здоровьем, если им вообще удавалось вернуться. Ведь те, кому повезло меньше, гибли прямо на вёслах от истощения и недосыпа, когда плавание затягивалось, или нападал мёртвый штиль. И всё же желающих наняться гребцом на галеру никогда не становилось меньше.

Сейчас этим людям пришлось грести всю ночь и, скорее всего, придётся грести и дальше, пока не усилится ветер или галера не причалит к берегу. Гортер не знал, сколько раз в день на королевских галерах гребцам давали отдых и давали ли его вообще, когда их плавание занимало день или полтора, как в этот раз.

Однако поначалу никто из них не обратил внимания на спустившегося по лестнице следопыта, а Гортер, оглядев нижнюю палубу и завидев в другом конце от себя широкую стену с расположенной в ней красной дверью, стал медленно продвигаться к этой стене вдоль рядов скамей. Какое-то заклинание разносило по всей нижней палубе глухой шуршащий стук, словно каждый раз на палубу падал мешок с песком, и, повинуясь этому звуку, гребцы держали средний ритм гребли. Мельком заглядывая в их лица, следопыт заметил, что некоторые из гребцов довольно сильно устали, а других и вовсе пошатывало вместе с движением весла, из чего он сделал вывод, что за всю ночь гребцам так и не дали возможности отдохнуть.

Вдруг Гортер резко остановился на полпути и повернулся к одному из крайних гребцов. Сидящий перед ним человек был одет в одни только холщовые штаны и изодранные сандалии. Тело человека было смуглое, однажды познавшее на себе чей-то нож, а лицо — испещрено морщинами, что прибавляло ему сразу лишних лет десять, и трудно было понять, пересёк ли уже этот человек черту своей поздней зрелости или ещё нет. Человек безразлично взглянул на Гортера, ни на секунду не ослабляя хватку, и снова уставился перед собой, продолжая грести. Следопыт в свою очередь присел так, чтобы они поравнялись с ним лицами.

— Как звать тебя?.. — начал, было, говорить своим хрипловатым голосом Гортер.

Человек не обратил на него никакого внимания, лишь продолжая молча делать свою работу, но следопыт тоже не спешил подниматься и уходить. Опрокинув через несколько секунд на Гортера ещё один взгляд, человек, наконец, понял, что этот странный пассажир от него, скорее всего, так просто не отстанет, пока тот ему что-нибудь не ответит и, выдохнув ртом подступивший к горлу воздух, покорным голосом произнёс:

— Левтар… Ваша Светлость.

— А скажи, Левтар, как получилось-то так, что ты гребёшь здесь всю ночь без сна? — опять спросил Гортер.

Левтар молча продолжал грести, косясь на странного пассажира и, спустя секунд десять, тихо заговорил:

— Нету у меня урожая. Денег у нас тут всех нету… королевскому банку обратно долги по ссуде платить. Так нас сюда вот, значит, от семей наших, от детей… Пока не отработаем… — и ещё немного помолчав, добавил. — Ваша Светлость.

Следопыт отвёл свой взгляд в сторону. Всего на долю секунды в его глазах отразились сразу и боль, и горечь, но затем он снова сделался серьёзным, немного подумал, после чего перевёл взгляд на ту самую стену в конце палубы, к которой до этого направлялся, поднялся во весь рост и широкими шагами двинулся дальше.

Теперь Гортер не сомневался — эта стена, обитая декоративной доской из хоккарианской белой сосны, с большими витражными окнами и обтянутой красной кожей дверью, есть не что иное, как каюта того самого капитана. До этого ему казалось, что капитан заседает где-нибудь на верхней палубе, в полубаке или за межпалубной лестницей в полуюте, чтобы колдовать оттуда своей магией направление движения, но теперь ему становилось понятно, почему капитанская каюта находилась именно здесь, возле гребцов.

В конце, у самой стены, затаившись где-то в углу, стоял стражник. Это была корабельная охрана, магусы в синих камзолах, следившие за порядком внутри и снаружи галеры. Гортер знал, что капитан, скорее всего, ещё вчера успел предупредить своих людей, чтобы те присматривали за новым пассажиром, доставленным с берега, но, возможно, не учёл того, что следопыт мог заявиться к нему в каюту сам. Взгляд стражника становился всё более и более грозным по мере того, как Гортер приближался к нему, и когда он был уже в паре шагов от входной двери, стражник невольно вынырнул из своего угла, чтобы перегородить следопыту дорогу.

— Пассажирам запрещ…

— Капитан у себя? — сразу же совершенно бескомпромиссно перебил Гортер стражника, который, вроде как, взялся ему что-то объяснять своим властным тоном.

— Капитан де Кав сейчас в своей капитанской каюте, но пассажи…

— Это хорошо, — ещё раз твёрдо произнёс следопыт в той же манере, одновременно занося руку за спину и почти молниеносно выкидывая её вперёд.

Стражнику хватило этого времени на то, чтобы проследить взглядом за его движением и, отдёрнувшись, потянуться за палочкой, но схватить её он почему-то уже не сумел.

Те из гребцов, кто находился ближе всех к каюте капитана, могли в тот момент наблюдать странную картину, как боевой магус галеры, стоявший напротив пассажира с луком, ни с того ни с сего вдруг упал на колени и начал задыхаться, судорожно хватаясь за лацкан своего камзола в попытке вынуть оттуда палочку. Однако было похоже, что руки просто не хотели его слушаться. А через несколько секунд он и вовсе повалился на палубу, закатив глаза. Пассажир же, в свою очередь, ещё в самом начале предусмотрительно отскочил от стражника назад и, прикрыв рот и нос рукой, наблюдал за его действиями, пока магус совсем не перестал двигаться, после чего обернулся и обратился сразу ко всем гребцам на нижней палубе, сообщив им, что он решил пойти навестить их капитана, а те чтобы ничего не боялись и продолжали грести как раньше. Затем он снова повернулся к ним спиной, распахнул перед собой дверь каюты и, перешагнув через лежащего на полу стражника, быстро вошёл внутрь, закрыв её за собой с лёгким хлопком.

Поначалу на столь необычные действия Гортера среди гребцов раздались неразборчивые возгласы и бурчание, но спустя некоторое время все они стихли, ведь такая работа ни на что не позволяла отвлекаться подолгу, даже на разговор.

Стоило следопыту перешагнуть порог капитанской каюты, как уже знакомое чувство подлой магии вновь закралось в его душу. И хотя, в отличие от вчерашнего случая, сегодня Гортер мог позволить себе оставаться по этому поводу невозмутимым, медлить он всё же не собирался.

По старой привычке глазу умелого охотника хватило и секунды, чтобы оценить всю увиденную перед собой ситуацию. Помимо капитана в каюте на данный момент не было никого. Всё помещение занимало добрую пятую часть от нижней палубы, из-за чего, похоже, галера и не имела вёсел снаружи в том месте, где бортовая обшивка судна переходила в резные деревянные крылья, завершающие корму. Напротив вошедшего Гортера располагалось широкое укреплённое окно. Из него внутрь проникала изрядная доля солнечного света. С обеих сторон от оконной рамы стояли два небольших шкафа для бумаг с прозрачными стеклянными дверцами. И, как это было заведено в современном самонадеянном обществе магусов, никто из тех, кто крепил их на данные места в каюте, даже не потрудился поразмыслить о том, что во время шторма на море или при магическом ударе по корме эти шкафы могли легко выйти из своих укреплений и рухнуть своими дорогими стеклянными дверцами на то, что стояло перед ними: изысканной работы стол на тонких резных ножках с широким мягким креслом, приставленным к нему, в котором мирно сидел и занимался своими корабельными журналами потомственный торговый дворянин и аристократ капитан Делтарм де Кав. По правую руку от Гортера у стены под картиной с чьим-то портретом стояло ещё одно шикарное кресло, обитое чёрным ситцем с подвязками, и какой-то смешной маленький столик на одной ножке, которая далее расходилась на все четыре у основания и, вероятно, крепилась за них к деревянному паркету, которым был выложен весь пол каюты. По левую руку от Гортера во всю стену висел королевский герб, изображённый на бархатном полотне, и стояла одноместная кровать, похожая на кровать в каюте, предоставленной следопыту, только над этой кроватью был подвешен к тому же и полупрозрачный балдахин вроде тех, что вешали в спальнях маленьких девочек из знатных торговых родов Великого Гилия, а рядом с ней стояла узкая прикроватная тумба с резной подставкой для магического света, ювелирной шкатулкой и книгой, которую его капитанское величие, вероятно, любили почитывать перед отходом к своему сладкому сну.

Впрочем, сейчас капитан Делтарм бодрствовал и, не углядев с первого раза, кто из пассажиров судна посмел войти к нему в каюту без приглашения, поначалу сменил сразу несколько выражений лица, прежде чем отложил все свои бумаги и встал. Следопыт уверенно направился к его столу.

— Ч-что тебе здесь надо? — озабоченно и с надрывом в голосе спросил его капитан.

— Скажи мне, капитан, — начал тотчас следопыт, чем сразу оскорбил Делтарма, обращаясь к торговому дворянину на «ты», — магия твоя и магия всех магусов, она ведь очень сильна, как я погляжу?

— Моей магии хватит, чтобы вышвырнуть тебя с этого судна обратно в грязные леса, где тебе и место, дикарь! — как можно увереннее и высокомернее попытался ответить ему капитан, надеясь припугнуть следопыта с его странными вопросами.

— В леса, значит… — как бы с насмешкой на выдохе сказал Гортер и потёр ладонью уже изрядно заросшие щёки. — Так почему же тогда вы можете поднимать вверх лодки своей магией, а галеру-то вашу всё ещё, как в старые времена, гребцы вперёд толкают?

— Ты опять?! — не на шутку рассердился капитан Делтарм и уже хотел, было, продемонстрировать свою магию, как вдруг осёкся и подумал уже про себя: «…Г-где стража, чт?.. Рикардо-о!», после чего переключился на «телепатию»: «Эй, забери его давай! Живей, Рикардо!»

Гортер только ещё пристальнее уставился на капитана. Ответа из-за двери не было.

Капитан де Кав округлился в глазах. Было заметно, что он вдруг жутко занервничал. Ещё с большим напором он опять изъявил попытку позвать в свою каюту стражника через магически зачарованный для этого заклинания предмет, но дверь за спиной следопыта так и оставалась закрытой.

Гортер немного прищурил свой взгляд и двинулся вперёд всем телом так, чтобы опереться на стол капитана обеими кулаками и посмотреть ему прямо в глаза. Капитан Делтарм сразу запаниковал и отстранился назад, попутно обшаривая свой вычурный пояс в поисках чехла с палочкой, но Гортер тут же схватил его за грудки и придвинул обратно к своему лицу, из-за чего капитан задел стоявший между ними стол и тот назойливо громко скрипнул.

— Не юли, петушок ты размалеванный! Просто отвечай на мой вопрос, — спокойно произнёс Гортер, вглядываясь в лицо капитана глубоким и серьёзным взглядом.

Мысли в голове Делтарма де Кава резко забегали по кругу, оставляя свой след в его глазах, которые так и выискивали в убранстве каюты хоть что-то, куда бы он мог бросить взгляд в тот момент — лишь бы не смотреть в лицо следопыту. Эти сдвинутые брови, этот звериный блеск в его зрачках, эта сальная и помятая ветрами кожа, это смрадное дыхание сквозь зубы, никогда не знавшее современных очищающих средств — всей своей сущностью капитан Делтарм хотел сейчас избежать, убрать, выбросить, забыть, сделать что угодно, только бы не ощущать всего этого на себе, на своём выбеленном лике, за которым он так бережно ухаживал не один год, только бы не видеть это бескультурное убожество перед собой, только бы выкинуть его из своего сознания! Однако, следуя строжайшему уставу судоходства, принятого в их королевстве, капитан отлично понимал, что если бы с самим этим выродком что-то приключилось в пути, ещё до того, как он ступил бы за стены Кальстерга, то вся ответственность за это могла лечь не только на сопровождавших следопыта адъютантов, но и на капитана судна, которым его перевозили, то есть непосредственно на него — а этого Делтарм де Кав как всегда всеми силами пытался избежать и боялся просто до ужаса. К тому же капитан мог только догадываться, понимал ли столь изощрённое положение дел сам следопыт или нет. Но если бы сейчас он мог хоть как-то свалить всю ответственность за свои действия на одного лишь следопыта… Если бы он смог найти повод, только один маленький повод преступить закон!.. К сожалению, времени искать его уже не было.

Следопыт становился всё серьёзнее, и капитан чувствовал, что начинает задыхаться из-за стянутой на шее сорочки. Наконец, он решился схватить руку Гортера своей рукой, на что тот немного ослабил хватку и снова потребовал:

— Отвечай! Ну!

— На-*агкхр-р*… — поперхнулся своей слюной Делтарм. — На П-подд… ржание такого долгого… потока движения понадб-блось бы много магус… сов, рес-сурсв-в! С-слишком, мн-нго-ш… псти-и жш-ты ужже-е! — еле выговорил дальше капитан сквозь своё сдавленное горло.

Гортер отпустил его. Делтарм изогнулся и, схватившись за горло, прокашлялся несколько раз, после чего бросил на Гортера несколько опасливых взглядов, ожидая от него новых нападок, но тот оставался на своём месте. Тогда капитан неуклюже сел обратно в своё кресло, взял со стола платок и начал обмахиваться им, тяжело дыша. Сквозь пудру на его лице проступила краснота, и теперь оно приобрело какой-то неестественный оттенок.

Вдруг Гортер неожиданно прервал повисшую между ними в воздухе паузу:

–…Хех, и наказание для неплательщиков отменное!

В ответ на эту фразу Делтарм лишь как-то отрешённо посмотрел на него. Заметив это краешком глаза Гортер снова внезапно наклонился над столом капитана и посмотрел ему в глаза, из-за чего капитан де Кав уже более уверенно, чем раньше, схватился за свою палочку и дёрнул её наружу. Но следопыт быстро пресёк это движение, крепко зажав ладонь и палочку капитана свей рукой:

— А ты всё-таки подумай на досуге про моё предложение-то, капитан… посиди с ними, да погреби чуток — неумолимо серьёзно промолвил Гортер в лицо Делтарму без тени злобы или издёвки так, как один человек говорит другому при разговоре о делах насущных. С этими словами он отпустил ладонь капитана, выпрямился и, развернувшись, зашагал к выходу. Однако, взявшись за дверную ручку, он всё же приостановился и, не поворачивая головы, снова обратился к де Каву:

— А солдатик твой скоро очнётся, не переживай. Только с головой будет немного не в ладах до вечера, ты с ним сегодня помягче тогда…

После чего следопыт открыл дверь и вышел из капитанской каюты почти так же, как и зашёл в неё пару минут назад. Капитан Делтарм остался сидеть без движения в кресле с палочкой в руке. «М-мерзавец!» — сорвалось с его губ через несколько секунд только одно единственное слово.

Однако Гортер уже не мог услышать его. И на то было больше причин, чем могло показаться со стороны. Когда следопыт входил в каюту капитана, до него всё ещё доносилось, как шумит река и ходят вёсла по воде, как тяжело дышат и кряхтят гребцы, и даже как кричат речные птицы снаружи галеры по берегам Кальста, ровно так же, как и когда выходил из его каюты. Но стоило ему только закрыть за собой дверь и остаться в каюте с капитаном один на один — как все эти звуки разом умолкли, превратившись лишь в один заметный звук, тот самый, который был слышен по всей нижней палубе галеры: звук падающего на доски мешка с песком. Определенно это была магия. Похоже, что она не давала гребцам сбиваться с ритма с внешней стороны стены капитанской каюты, а с другой стороны, верно, берегла нежный слух капитана от грубых звуков корабельной жизни. Стражник был связным между всеми, кто сейчас находился на галере, и её капитаном. Всё это было более или менее очевидно.

Хотя что-то здесь явно не ладилось между собой.

Место стражника должно было также всегда оставаться подле каюты капитана, на случай мятежа команды. Если только капитан опасается мятежа. Ведь расположение каюты капитана-магуса непосредственно рядом с командой гребцов точно не являлось его капитанским выбором. Значит, такое расположение каюты являлось вынужденной необходимостью, чтобы капитан галеры мог как-то контролировать действия команды с помощью магии. А это, в свою очередь, означало, что капитан должен был находиться здесь большую часть времени, днём и ночью, пока гребцы сидели на вёслах. Но что же на самом деле оставалось под контролем у капитана галеры?..

Вчера капитан не знал, когда вернутся королевские адъютанты, но при этом уж слишком быстро оказался на верхней палубе, когда Гортер только прибыл на его судно. Если только корабельщик или слуга не предупредили его о приближении лодки. При этом он смог ненадолго оставить свою каюту. К тому же вчера он обмолвился о времени прибытии галеры в столицу Сентуса так, словно бы точно знал это время, несмотря ни на что, когда сам Гортер мог только прикинуть его, да и то без учёта перемены ветра или погоды. Можно сказать, что капитан сейчас немного выдал такую скрытую магию своим странным поведением, когда в присутствии Гортера будто в один момент узнал про своего стражника. Или, может быть, он просто догадался…

Конечно, пока это была всё та же магия, созданная в городах Сентуса. Но даже сейчас Гортер мог ощущать, как от неё уже веет гнилью и коварством, которые живут в душе каждого человека и всегда ждут своего шанса выбраться наружу. Шанса, который люди во все времена оказывались не прочь им предоставить в обмен на лёгкую наживу или сиюминутное ощущение счастья.

Обо всём этом следопыт наскоро размышлял, как обычно не забывая при этом смотреть по сторонам, когда направлялся из каюты капитана мимо рядов с гребцами обратно к лестнице, ведущей наверх. И хотя утро наступило не так давно, настроение у Гортера было уже довольно скверное.

На верхней палубе галеры царило утреннее блаженство. Не успевший развеяться слабый речной туман всё ещё гулял по ней, забиваясь в каждую щель. Пара матросов копошилась с канатами у мачты, пытаясь подготовить парус в надежде на то, что к полудню подует хоть какой-нибудь приличный ветер. Редкие утренние чайки кружили где-то сверху, покрикивая иногда на своём жалобном языке. Далёкий речной берег тянулся лесными полосами и широкими полями, прибрежными сёлами и пастбищами для скота. Небольшая группа пассажиров стояла у левого борта и, поглядывая на реку, вела мирную беседу между собой. Однако стоило кому-то из них завидеть в дверях хмурого следопыта, как настрой их беседы тотчас же быстро поменялся, опустившись до шёпота и косых взглядов, а затем и вовсе затихнув. Гортер направился к ним медленным уверенным шагом. Но поравнявшись с тем местом, где они стояли, прошёл мимо. Сейчас его интересовал человек в красном камзоле, стоящий у самой кормы в компании двух других своих товарищей. Фернард неуверенно сглотнул и изо всех сил постарался сделать вид, что не смотрит на приближающуюся к нему «грозовую тучу», и всё же непрестанно моля про себя Миара о том, как бы чего ещё ни выкинул этот чёртов головорез. Остальные адъютанты сразу же поспешили испугано скрыться за ближайшей дверью, оставив его одного разбираться со следопытом. Однако Гортер показался ему на удивление спокойным. Подойдя к Фернарду, он для начала всего-навсего справился о здоровье его соратников, а после зачем-то полюбопытствовал о капитане.

–…Так сколько, говоришь, лет-то ему?

— Капитану Делтарму де Каву, кажется, уже исполнилось двадцать девять, — несколько опешил непонимающий Фернард.

— Двадцать де-евять, значит… — по привычке повторил Гортер и умолк, задумавшись на мгновение о чём-то своём. — …Понятно. Эх! И как только таких за капитанство пускают!

Фернард как-то неуклюже усмехнулся вслед за его словами, изобразив на лице кривую мину. Такое любопытство со стороны следопыта показалось ему опасным, учитывая, что он вчера сделал с его товарищами, поэтому Фернард решил на сей раз обязательно проследовать за Гортером, чтобы ненавязчиво проводить его до каюты.

Окинув взглядом полупустую палубу и устремив его затем куда-то за горизонт, Гортер продолжал молчать ещё некоторое время, после чего, наконец, убрал руки с бортовых поручней и двинулся обратно в сторону красной двери полубака. Адъютант нервно сорвался со своего места и зашагал за ним вслед.

— Ладно! — коротко отсёк Гортер, когда они наконец спустились по витиеватой межпалубной лестнице вниз и дошли до своих кают. — Я, пожалуй, обратно в каюту, а ты скажи там, этим вашим людям, чтобы еду мне не носили, понятно? Занят я весь день буду до самой ночи.

У адъютанта в голове мелькнула невольная мысль, чем же таким можно заниматься в каюте целый день и вечер, чтобы даже не принимать пищи, но, посмотрев ещё раз на следопыта, он решил, что определённо не хочет этого знать.

— Конечно, господин Гортер, — ответил ему Фернард своим обычным административным тоном.

Услышав, что хотел, следопыт развернулся и зашёл в свою каюту, наглухо закрыв за собою дверь.

Похоже, пока Гортер отсутствовал, в приставленную к нему в каюту никто не заходил. Во всяком случае, пара обрывков бумаги и льняных тряпичных полосок, которые он мимоходом разложил у двери по кругу, перед тем как уйти, всё ещё оставались лежать на своих местах в том же порядке. Как всегда Гортер был осмотрителен с выбором места, разместив их подальше от комода, чтобы порыв ветра от распахивающейся двери достал до них только в том случае, если дверь в каюту открывали рывком, и чтобы любой человек, не смотрящий себе под ноги, скорее всего, задел бы их, когда вошёл. Такая простая уловка не давала возможности поймать вора или вернуть украденное, но могла многое поведать опытному глазу в случае пропажи. И всё же следопыт понимал, что нельзя было всецело полагаться на старые охотничьи трюки здесь, на судне, принадлежащем магусам, поэтому решил, что будет не лишним снова осмотреть всю каюту целиком.

Не найдя ничего такого, что вызвало бы у него подозрения, Гортер наконец облегчённо вздохнул. Немного погодя, он подошёл к окну, снял с его щеколды кусок проволоки, которым туго стянул эту щеколду ещё вчера, и открыл окно настежь так, чтобы лёгкий весенний воздух мог свободно гулять по всей каюте. Затем Гортер скинул с правого плеча на руку свой рюкзак и колчан и осторожно положил их себе под ноги. Отстегнув крепление на доспехе, следопыт привычным движением снял также и свой лук, после чего опустился на колени сам перед всей своей поклажей.

Утреннее солнце весело играло на лице Гортера яркими лучами, временами заглядывая ему прямо в глаза. Речная прохлада мягко ложилась на его руки, и пока следопыт возился с разными ремешками и карманами своего рюкзака, то как-то неожиданно для себя вдруг вспомнил времена одного далёкого детства, принадлежавшего, как казалось ему сейчас, уже совершенно другому человеку.

Кружащее и беспечное это детство будто заигрывало с ним, переливаясь в солнечных бликах, отражаясь в каплях тумана и струясь по речным волнам. Та жизнь никогда не казалась ему легче или проще. Она всегда имела свои заботы, радовала и огорчала так, как могла радовать и огорчать только жизнь. Это была пора постоянного поиска своих дорог… и постоянного поиска своих неизбежных ошибок.

В детстве Горт часто попадал на кулаки из-за того, что всегда держался поодаль от остальной деревенской ребятни и почти всегда молчал. Частенько на пару дней, а то и на целую неделю он сбегал жить на лесные озёра, где у него была построена просторная и крепкая землянка. Самый первый охотничий лук и стрелы он получил ещё задолго до того, как стал отроком, от своего деда, бывшего королевского стрелка, последнего наследника долгого и древнего рода, служившего в королевской стрелецкой гвардии на протяжении восьми поколений. Правда, когда магия стала набирать силу в Сентусе, то первые реформы, связанные с ней, коснулись именно главных войск страны, и весь гвардейский гарнизон деда был распущен, так что ему пришлось снова вернуться жить в родную деревню. Ветеранского пособия, выплачиваемого деду, не хватало почти ни на что, поэтому его семье, как и семьям многих других отставников, приходилось искать новые пути заработка, чтобы прокормить себя и своё невеликое хозяйство. Научившись у деда мало-мальски прилично стрелять, Горт стал ходить с ним на охоту за птицей и пушным зверем, постепенно перенимая у того разные приёмы охоты.

Исходив с дедом вдоль и поперёк все леса вокруг их деревни, паренёк начал забираться в глушь, уходя за добычей всё дальше, устраивая ямы и засады на кабаньих тропах и плетя силки на куниц. Так продолжалось какое-то время, пока однажды его не загнали на дерево волки. Два дня Горт просидел в его ветвях без пищи и воды, пока волчья стая крутилась неподалёку, время от времени возвращаясь, скаля зубы и подрывая землю. Наконец под утро третьего дня парень смог улизнуть от них, воспользовавшись удачным моментом, однако вскоре стая погналась за ним по следам и почти настигла его у края леса. Обессилившее от голода и погони тело Горта нашли охотники из другой деревни и отнесли на свою охотничью делянку. Немного выходив парня, они незамедлительно отправились с ним до его дома. Такая охота обошлась отцу Горта в две лисьи шкуры и три золотых червонца, а самому Горту в двадцать ударов кнутом. Но нужда никого не жалела, и вскоре парню был вручён новый лук взамен того, что он бросил в лесу, и твёрдой отцовской рукой он снова был отправлен за ворота добывать лесного зверя.

Однажды летом в их деревню пришла очень жаркая и безветренная погода. Почти месяц солнце палило спины человеку и скоту, а на небе не появлялось ни единой тучи. На исходе этого месяца к ним заехали бродячие цыгане. На поляне близ деревенского амбара они поставили большой открытый шатёр, развернули под ним товары, а рядом устроили представление, чтобы завлечь побольше народа. Кто-то бросал по кругу разноцветные мячики, кто-то выдувал огонь и кидал ножи. Одна красивая юная цыганка ходила по канату, а недалеко от неё, в выложенном камнями круге два полуголых дрессировщика весело травили медведя. Почти с краю ото всех стоял черноусый цыган с большой золотой серьгой в ухе и зазывал народ. Он был уже в летах, громко сопел, так как был очень грузен, и от этого со стороны казался немного смешным. «Подходи, не ленись, глазом метким похвались, кто беляк¹ не пожалеет, пять потом собрать сумеет!» — орал он дубовым мощным басом, немного коверкая слова. Рядом с ним бегало много ротозеев-ребятишек, но уже стояли и трое-четверо взрослых.

Вот какой-то лопоухий парень с наглой кривой улыбкой первым звякнул серебряной монетой по столу, взял у цыгана лук со стрелой, отошёл на десять широких шагов от поставленной рядом на козлы соломенной мишени, натянул тетиву и стал внимательно целиться…

«Ай-ай, молодой, близко был ты, дорогой!» — на восточный манер выкрикнул толстый цыган с явной укоризной в голосе. Стрела, пущенная пареньком, воткнулась где-то в пяти сантиметрах от центра мишени — красного кружка, нарисованного на белом льняном полотне, которым по кругу была обтянута сама мишень. Парень цокнул языком, улыбка его почти сразу сползла с лица, сменившись недобрым оскалом, и он разочарованно всучил лук подошедшему к нему цыгану. «Выходи, кто посмелей, денег лучше не жалей! — продолжал зазывать между тем толстый цыган, вынимая стрелу из мишени и кидая её вместе с луком рядом на траву. — Давай! Стреляй! Не плошай! Кто смелый, глазом верный?!»

Вскоре по левую сторону от мишени собралась небольшая толпа. В самом её конце стояли три бородатых мужика из деревенских пахарей, которые подошли совсем недавно, но уже о чём-то громко спорили между собой. Через несколько секунд один из них всё же вырвался из толпы, послав сначала двух остальных своих приятелей к черту, а затем азартно повелев им глядеть за его делами в оба глаза, довольно расторопно направился к столу, рядом с которым стоял цыган. Громко хлопнув ладонью с монетой по его поверхности, этот мужик сам поднял лук со стрелой, после чего нарочито по-хозяйски отсчитал от мишени вслух десять шагов. Друзья громко улюлюкали и подбадривали мужика, пока тот прилаживал стрелу к тетиве и кидал в их сторону недвусмысленные проклятья, намекая об их споре. Наконец мужик натянул тетиву, прицелился и выстрелил. Стрела влетела в мишень со свистом и даже вышла с другой стороны, пройдя мишень насквозь. Но оба его друга зашлись громким хохотом, а остальная толпа моментально поддержала их, когда все увидели, что стрела воткнулась ближе к краю мишени, чем к её центру. Мужик основательно выругался, подошёл обратно к цыгану и впихнул ему в руки грубовато выглядящий лук. Усатый цыган что-то ответил ему, но толпа заглушила его слова своими криками и шумом. Мужик незамедлительно вернулся обратно в толпу к своим друзьям, кидаясь в них громкими словами и сдёргивая с пояса свой фетровый кошель. И хотя цыган продолжал дальше зазывать народ, теперь его было плохо слышно.

Толпа галдела. Отовсюду слышались новые споры и решения быть следующим. Вот ещё один молодой парень через какое-то время стремглав вылетел из толпы, положил монету на стол, спокойно взял лук у цыгана и отправился стрелять. Первый его выстрел не попал в цель, но парень не унывал и, положив ещё одну монету на стол, решил испытать свою удачу во второй раз. Но и в этот раз стрела не достигла центра мишени. На смену ему уже спешил другой мальчуган лет двенадцати с белёсыми волосами и оцарапанной щекой. С деловитым, насупленным видом, но немного приоткрытым от такого большого сосредоточения ртом, он аккуратно положил монету на стол, отошёл от мишени, натянул лук под углом и принялся долго-долго выцеливать мишень. Через некоторое время пареньку стало тяжело и слабоватеньким ещё пока рукам пришлось даже ослабить тетиву, на что толпа неодобрительно откликнулась в его сторону заунывным протяжным вздохом и порицаниями. Светловолосый паренёк бросил в их сторону какой-то виноватый бессмысленный взгляд и снова попытался натянуть тетиву. Однако после первой попытки руки уже совершенно его не слушались, и выпущенная им в конце концов стрела улетела куда-то за мишень. Парень только расстроено дёрнул локтями. Толстый цыган заметил, куда упала стрела, сделал пару шагов и поднял её из травы. Паренёк же тем временем подошёл к деревянному столу с опущённой головой и положил рядом с ним лук, после чего под оклики толпы юркнул в неё и исчез за спинами других.

Прошло пару минут, и, похоже, сам не понимая как, следующим оказался ещё один молодой парень, из тех, что немного постарше, лет семнадцати, в белой холщовой рубашке, с длинными тёмно-русыми волосами, стянутыми на лбу кожаным ремешком. Толпа как-то сама вытолкала его с громкими выкриками. «Эй, там, давай!» «Пускай молчун покажет!» «Да пустите уже его!» «Давай, молчун! Покажи им нашего брата!» — доносилось со всех сторон. Кто-то успел даже положить за него на стол сразу два серебряка. Однако парень только озирался вокруг, вглядываясь в лица толпы каким-то диким, неумолимым взглядом. Цыган, явно не ожидавший такого исхода, немного покрутил свои усы, после чего развалисто подбежал к пареньку, нагнулся к его уху и спросил: «А что, парень, хорошо стреляешь?» Тот лишь слегка отдёрнул голову назад, в сторону толстого цыгана, на мгновенье уловив его силуэт краем глаза, промолчал в ответ и молча потупился, уставившись на свои изодранные сандалии. Тогда цыган снова посмотрел на оживлённую толпу, потом опять на парня, снова на толпу, после чего крепко задумался, и вовсе отведя свой взгляд в другую сторону, и зачем-то полез руками в карманы своих больших ситцевых шаровар. Основательно там пошарив, толстяк, наконец, извлёк из правого кармана длинную чёрную полоску непрозрачной ткани. «Э-э, погоди, толпа, кричать! Парень ваш горазд стрелять! Чтоб всё было без обману, завяжу глаза смутьяну!» — громко пробасил он в сторону толпы и принялся старательно сворачивать ткань. Несколько человек в толпе сразу же ответили на это грязными фразами, обвинив цыгана и весь его народ в жульничестве, но большинству идея даже понравилась. С разных сторон посыпались ставки. Задвигались руки, зашуршали голоса и заблестели монеты. Всем хотелось посмотреть, как внук самого Вегора будет стрелять по мишени, да ещё и вслепую.

Тем временем цыган осторожно завязал парню глаза — тот не стал противиться — после чего демонстративно положил свои руки ему на плечи и повёл к столу. Подняв лук и стрелу с травы, толстяк вложил их в руки парня и наказал крепко держать, после чего подвёл парня к мишени, где всё так же демонстративно развернул его в противоположную сторону и под выкрики толпы повёл дальше, к месту стрельбы.

Парнишка и вправду оказался не лыком шит! За всё время, пока он шёл с завязанными глазами, парень ни разу не спотыкнулся, а когда цыган отдал ему лук со стрелой, то первым делом этот паренёк ловко крутанул стрелу между пальцев и схватил её за самый наконечник. Обычно такие наконечники использовали для тренировочной стрельбы, поэтому на нём не было бородки, а остриё было затуплено и закольцовано уже, чем толщина древка, чтобы стрела не вошла слишком глубоко, если вдруг попадёт в тело человека.

Доведя паренька до места, толстый цыган снова развернул его к мишени лицом, выровнял за плечи и скомандовал ему на ухо: «Мишень стоит прямо напротив тебя. Целься вперёд, мальчик, а не то промахнёшься!» После чего он выпрямился во весь свой рост, снова повернулся к толпе, зажал во рту два пальца и что было мочи свистнул. Толпа деревенских стала понемногу затихать, а цыган как мог торжественно объявил им: «У вашего парня три попытки! Попадёт в центр мишени хоть раз, получит все серебряки на столе и ещё пять золотых в придачу!» По толпе сразу же прокатилась волна изумлений и вздохов. Никто не знал, сдержит ли этот толстый цыган своё слово, так как выиграть пять-шесть серебряков можно было и в базарный день на любой ярмарке, если повезёт, однако чтобы наскрести на целых пять золотых, любой местный крестьянин должен был месяца полтора таскать мешки на мельнице как батрак, весь сезон охотиться только на пушного зверя или даже заточить свой топор и выйти на большую дорогу.

Прошло совсем немного времени, а рядом с местом, где проходило это состязание, собралась уже почти вся деревня. Люди толпились, подпрыгивали и давили друг другу на плечи. Никто не хотел пропустить момент выстрела. К толпе деревенских подошли и остальные цыгане из табора, музыканты, акробаты и даже дрессировщики оставили своего медведя пристёгнутым цепью к деревянному столбу посреди круга, чтобы посмотреть, зачем это весь народ собрался в одном месте.

Однако по какой-то причине русоволосый парень не спешил стрелять. Вставив стрелу хвостовиком в тетиву, он прижал её указательным пальцем к древку лука и теперь легонько прощупывал её оперение. То было самое обычное гусиное перо, не особо короткое, зато довольно узко подрезанное, чтобы стрела не могла лететь на большое расстояние, но с лёгкой руки била точно в цель. Лук, из которого он должен был стрелять, скорее всего был сделан из ясеня и на ощупь тоже не представлял собой ничего особенного: цельное дерево и простая льняная тетива. Такие луки могли сыграть хорошую службу в ополчении, но не в стрельбе по мишени.

— Пусть стреляет!

— Стреляй уже! — доносились из толпы недовольные выкрики, но парень даже не стал натягивать тетиву в ответ. Видя, что недовольство нарастает, толстый цыган ещё раз свистнул на толпу и заорал басом:

— Ти-и-хо-о!!!

Народ снова ненадолго умолк, а толстяк отошёл от парня ещё подальше, туда, где стояли все цыганские кибитки, и уже оттуда крикнул ему:

— Стреляй!

В этот раз парень не стал медлить. Ловким движением он быстро натянул лук. Затем почему-то снова испытующе дёрнул головой в правую сторону, потом ещё раз, будто хотел уловить какой-то звук, и в мгновение ока сделал свой выстрел…

Толпа не сразу поняла, что произошло…

Несколько мужиков впереди почти одновременно выругались матом, после чего у какой-то деревенской бабы прямо в толпе началась истерика. А один из местных ребятишек, снующих то там, то сям, застыл на месте от неожиданности, из-за чего другой наткнулся на его спину и упал на землю.

Русоволосый парень медленно опустил повязку с глаз.

Толстый цыган стоял на своём месте, точно неживой, со стеклянными глазами и побелевшим лицом, что не могло не выделяться на фоне его широкого тёмно-багрового живота. Дышать он почти не смел, кисти рук у него еле заметно дрожали, а по всему телу выступила мелкая испарина. За спиной у цыгана в дощатой стенке обоза торчала выпущенная парнем стрела. Наконечником стрела некрепко вошла в древесину, но своим оперением всё ещё торчала из большой и круглой серьги в ухе цыгана. Что в прямом смысле слова пригвоздило его за это самое ухо к находящейся за спиной стене обоза в мгновение ока! Однако толстый цыган совсем не обращал внимания на то, куда вонзилась стрела. Здесь и сейчас за какой-то миг вместе с тенью от пролетающей стрелы в его глазах пролетела и вся его жизнь. Что же касалось парня, то даже когда он снял повязку, взгляд его оставался таким же неумолимым, что и минуту назад. Своим видом он не выказывал ни радости, ни сожалений по поводу своего выстрела, словно заранее знал, куда попадёт стрела, и для него это было привычным делом.

Швырнув лук под ноги охающей и негодующей толпе, парень быстро развернулся и зашагал к столу с серебряными монетами. Достигнув его, он одним хорошим пинком толкнул деревянный стол вперёд, и все монеты, что лежали на столе, просыпались в траву. А паренёк лишь злобно харкнул вдогонку полетевшему кубарем столу, после чего до обиды презрительно взглянул в лица стоящих поблизости людей, окинул быстрыми взглядами всю остальную толпу и, сорвавшись с места, зашагал дальше по поляне в сторону деревни.

Некоторые ещё продолжали смотреть ему вслед с нескрываем порицанием или ехидными замечаниями, но большинству сейчас было уже не до того.

Цыгане быстро прознали, что случилось, и теперь возмущённо бранились на всю толпу. Деревенские как могли, конечно, сдерживали их, но напряжение нарастало. Немного погодя двое-трое цыган кинулись, было, за парнем следом, но оказалось, что он уже давно исчез. Остальные же побежали смотреть, что случилось с их старейшиной.

Толстый цыган к тому времени уже сполз на колени вниз и, оборвав серьгу, сейчас просто смотрел куда-то вдаль пустым, ничего не выражающим взглядом. Седовласая знахарка табора наспех проверила, жив ли он ещё. Кто-то из своих немедленно предложил проклясть эту собаку, сынка крестьянского, на что толстый цыган только как-то неуклюже зашевелился и отмахнулся рукой. Независимо от того, была ли это сила местных духов или простая случайность, но в глубине души он боялся даже помыслить обо всех возможностях человека, который мог с такого расстояния попасть точно в отверстие его серьги, не используя при этом ни глаза, ни магию, и сейчас ему совсем не хотелось искушать судьбу во второй раз.

Гортер достал из рюкзака чистую тряпку и плоский стеклянный пузырёк с прозрачной жидкостью. Аккуратно вытащив пробку из пузырька зубами, следопыт быстро промокнул тряпку этой жидкостью, после чего сразу же заткнул пробку обратно, взял свой лук и принялся основательно протирать его по всей длине. Там, где проходила его рука, поверхность лука начинала отливать серебром, словно металл, но когда жидкость высыхала — она снова постепенно тускнела. Закончив протирать лук, Гортер расстелил тряпку на полу, чтобы дать ей как следует просушиться на солнце. Затем пальцами он проверил целостность обмотки тетивы, крепость её узлов и петель, ход и прогиб обоих плеч лука при разных степенях натяжения и, удостоверившись во всей их обычной надёжности, следопыт отложил лук в сторону.

Это был действительно очень необычный лук. В руках Гортера не только тетива лука ходила свободно, будто её вообще никто не натягивал, а казалось, что оживал он сам и после этого уже продолжал существовать своей собственной жизнью. Сейчас дневной свет отчётливо выделял два тонких острых лезвия с внешней стороны рукояти, благодаря которым лук можно было использовать и в ближнем бою, если жертва окажется слишком близко от лучника или внезапно нападёт на него со спины. Однако не это казалось странным.

При всех своих хитроумных приспособлениях, коротких и длинных бороздках, а также маленьких канавках и отверстиях, сменяющих одно другое, сложные по форме рукоять и плечи лука были изготовлены из одного материала, похожего на странный блёклый металл. Ещё со времён первых великих империй мастера изготавливали разные части составного лука из разных материалов, чтобы придать ему хорошую дальность стрельбы и высокую пробивную силу. Годились и дерево, и кость, и даже тростник. Но как стальной лук мог стрелять, сохраняя упругость — оставалось загадкой, и, возможно, во всём мире лишь Гортер знал ответ на неё, чтобы использовать его с такой убийственной точностью и скоростью.

Закончив работу с луком, следопыт снова перешёл к содержимому своего рюкзака. Отстегнув все пряжки на внешних карманах, он стал аккуратно вынимать оттуда множество разных вещей, попутно осматривая некоторые из них, и выкладывать их перед собой на полу в нужном порядке. Через пять минут рюкзак опустел, а Гортер почти полностью обложил себя этими вещами и теперь сидел в задумчивой позе, потирая бровь и решая, с чего ему лучше начать. Гортер всегда поступал так перед долгим заданием, если у него оставалось для этого достаточно свободного времени.

Вокруг него лежали и какие-то белые матерчатые мешочки, и серые, еле различимые на деревянном полу плоские камушки разных форм, и маленькие бутылочки с зелёной, бурой или просто мутной жидкостью, которые он достал из деревянного ларца, и заранее приготовленная связка перьев разных птиц, а ещё в стороне стояла маленькая каменная ступка с бронзовым пестиком, лежали какие-то коренья, травы, нож скорняка, плотницкие клещи, небольшой молоточек и тонкая железная пластина с ладонь, заготовки наконечников разных форм, два напильника, аптекарские весы с гирьками, бумажные полоски для порошков, огниво, свечной огарок — в общем всё, что могло пригодиться любому следопыту, ремесленнику, алхимику, резчику по металлу, путешественнику, а проще сказать — самому Гортеру Устену в его нелёгком занятии. «Надо бы подумать, чего у меня мало и что закончилось, — сразу же после этого подметил про себя следопыт. — Без некоторых вещей я ещё смогу обойтись, но будет ли у меня время закупить остальное потом где-нибудь в этой их проклятой столице?.. Хм, особенно после того, как станет ясно больше про сам королевский заказ… Да и делом тут уже пахнет не совсем чистым, мать его! Стоит быть готовым ко всему». Перебирая вещи одну за другой, Гортер пытался обдумать все варианты грядущих событий и свои возможные действия в ответ на них. Посему некоторые вещи он тотчас придвигал поближе к себе, в то время как другие — методично отставлял в сторону.

Первым делом он подтянул за ремень свой колчан и стал по одной вынимать из него стрелы, осматривать их наконечники и оперение. Иногда он немного хмурился, брал в руки один из плоских разноцветных камешков и подтачивал им тот или иной наконечник. Кое-где он вынимал и перья, отвязывая их от древка, брал запасные, затем долго и упорно обрезал их, ловко орудуя своим ножом и измеряя на глаз. Когда всё было готово, Гортер запаливал свечной огарок от огнива, нагревал на пламени кусок древесного смоляного клея, мазал им нужное место и прилаживал новое перо к древку, стягивая его через некоторое время с остальным оперением у основания за корешок тонкой нитью. Просмотрев таким образом все свои стрелы, он принялся за травы и коренья.

Взяв какой-то скрученный корешок, Гортер сначала мелко нарезал его на железной пластине ножом, потом растолок получившееся в ступке и высыпал всё в заранее откупоренную склянку с прозрачной жидкостью внутри. Жидкость немного вспенилась и почти сразу же окрасилась в бледно-розовый цвет. Следопыт заткнул склянку пробкой, взболтал в руке и снова осторожно откупорил. Затем он подцепил остриём ножа порцию какого-то мелкого сыпучего порошка из белого матерчатого мешочка слева от себя, добавил её к жидкости в склянке и повторил то же самое…

— Слушай, это нельзя оставлять просто так!

— А у тебя, что, есть ещё какие-то идеи?

Рыжеволосый адъютант в красном кафтане округлил глаза:

— Ты что, Фернард, не видишь, что он опасен?! А вдруг он нападёт прямо во время официальной встречи на… сам знаешь кого!

Фернард потупил взгляд:

— Ты всё слышал вчера. Раз он сам согласился плыть с нами, то теперь уже точно не нападёт. К тому же с личной королевской охраной ему всё равно не тягаться. Да и кто вообще откажется от таких денег?!

Рыжеволосый парень умолк. В каюте было жарко. День догорал за окном ярким заревом, наполняя всё помещение каюты красным закатным морем. Шкаф, стулья, диван, комод и все остальные предметы в этом маленьком мирке виделись как-то иначе, словно закат открывал для них новые стороны существования, попутно закрывая старые шрамы. Два молодых человека со статной осанкой городских жителей сидели друг напротив друга.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Беляк — любая местная серебряная монета в повседневной речи рабочих и торговцев Сентуса.