Оставшиеся шаги. Рассказы

Алексей Альбертович Кобленц

Книга рассказов «Оставшиеся шаги» – первая прозаическая книга Алексея Кобленца – поэта и барда. Герои книги – это люди с непростыми судьбами. Но это люди, которые умеют любить, дарить радость другим. АК глубоко и тонко описывает внутренний мир и психологию человека. Читая эти рассказы, приходишь к осознанию, что каждый из нас – человек особый. Каждый нуждается в понимании и любви. Каждый – уникальный и драгоценный. Книга написана прекрасным поэтическим языком и адресована массовому читателю.

Исповедь

— А на хрена, ба, мне оно надо? Чего я, такой уж кривой самый у тебя? Нормальный. И в церковь твою я не особый ходок.

— А ты вот взял, да сходил бы!

— Да зачем? Попов смешить? Пришел здоровый лоб на исповедь! Это ж… Рано мне еще исповедоваться, ба… Успею…

Дрон сейчас не ведал, как отвязаться от начинавшей надоедать ему бабки, хоть старуху свою любил до беспамятства и ценил тоже за долгую ее, добросовестную, в вечных заботушках прожитую жизнь.

— Глупой! — перечила ему въедливая до «небесной» темы старуха. — Помирать-то мне как? Как тебя такого тут одного оставишь? Иди-и!..

— Куда идти-то? Дос-с-с-тала…

— В церкву! Зайди, постой хоть немножечко да лоб перекрести… Погляди, как другие-то…

Нет, ну она кого хошь до обморока доведет! И чего, милая, пристала? Чего ей надо? «В церкву, в церкву…» Чего он, охламон великовозрастный, там не видал?… Сумасбродная моя старушка!..

Дрон бабусю любил… Есть за что. Дело-то, по большому счету, и не в том, что вырастила и целенаправленно, и не худо-бедно, как вон у других там сплошь и рядом, а нормально воспитала пацана, так рано оставшегося сиротой без залихватски и чуть ли не в одночасье спаливших никчемную жизнь родителей — дело прошлое. Суть-то вся в том, что бабулька каким-то случайным и непонятным образом обронившая собственную дочку, мертвой хваткой зацепила внука и волокла его на себе одной все трудные годы становления. Тяжко, конечно, но — ничего не попишешь — надо! Любил ее Дрон — старую, добрую, ворчливую и не злую…

Через пару-тройку дней возвращался автобусом с работы и — черт их знает! — ноги сами выволокли на асфальт за две остановки раньше, прямо напротив ближайшего к дому храма… Минут десять, наверное, все стоял эдак поодаль от него, в сторонке… Покуривал и посматривал на высокие купола и на верхушки крестов… Это типа антенн, наверное… Типа антенн, притягивающих с благосклонных небес силу божью… Наверное… Сам-то он по этой тематике мало чего знал и мало чего понимал. Но сейчас решил почему-то именно так — антенны!

Ну, и зашел… Ну зашел!

Священник нараспев читал молитвы и негромкий его голос чуть ли не осязаемо поднимался под купол древнего строения. Клирос пустовал, зато ярко и маняще и как-то удивительно в тему горели расставленные там и сям свечечки. Они горели и грели его изголодавшееся по чему-то абсолютно непонятному нутро. Запахом ладана навеяло детское ощущение тихого праздника. Он приходил сюда вместе с бабушкой тогда… Тогда — очень давно. И теперь, значит, он здесь не чужой.

«Лоб перекрести…» Ах, да. Нехорошо, правда… И он наложил на себя неторопливое, размашистое и правильное крестное знамение. Что же дальше?.. Домой?.. О, да тут очередь чего-то… Да и не так уж, чтобы сплошь из старушек… Вот есть и помоложе, и как он… А вот мальчишка возле священника нашептывает батюшке что-то на ухо. Шепчет как своему на ушко, молоденькому, не отрастившему даже еще как следует бороду, батюшке. А служитель-недобород внимательно слушает, кивает, поглаживая пацаненка по голове…

— Вы последний на исповедь?

Дрон вздрогнул от неожиданно прошелестевшего рядом полушепота, а, обернувшись на вопрос незнакомой загадочно-красивой девушки, испугался еще больше:

— Нет! Я?.. Нет. Вы… Вы, пожалуйста, вставайте… А я нет…

Он быстренько проскользнул к выходу, но сам себя обнаружил только на улице за воротами покинутого им храма.

Исповедь… Слово-то какое — исповедь, — думал он уже окончательно придя в себя, сидя на лавочке возле подъезда и высасывая третью кряду сигаретину, отчего в горле делалось нестерпимо горько и некомфортно, что в свою очередь заглушало что-то иное, еще больше мешавшее Дрону, чем глубокие и частые втягивания и задохивания вовнутрь едкого табачного дыма… Мешало… Что?.. Ну, во первых, мешал маячащий перед глазами образ той загадочной девушки, освещенный теплыми свечами… Она там тоже, понятно, своя, и поэтому, наверное, свечи так по-свойски освещали ее лик. Именно — не лицо, а лик, применительно к месту ее внезапного появления. Мешал ее образ! И очень жестоко! До боли! Такого еще никогда с ним не случалось…

— Ба, а как там вообще исповедуются-то?..

— Андрюшечка-а! Ххоссспади-и-и!.. — бабка вскинула вверх обе руки, словно решила сдаться внуку в плен. — Милой, милой, родной ты мой мальчишечка-а! Неужто?!..

— Че ты, старая?.. Чего — неужто-то?

— Дозрел, дозрел, говорю, неужто?… — с надеждой и со слезой радовалась старуха.

— А дозреешь с тобой! Все мозги ведь, старая, пробуровила!

— Дык ведь готовиться надо — молитовки повычитывать, попоститься денька три…

— Давай, давай, бабань, свои молитовки и чего и как там постятся… И вообще — давай расскажи как там и чего надо делать перед этим, перед исповедью… Что я, в самом деле — хуже ее, что ли?

— Кого ее? — улыбалась просветлевшая и даже помолодевшая старуха, подсовывая своему Дрончику новенький молитвослов.

— Неважно, бабушка. Сейчас неважно.

Он еще посидел, подумал, повертел в руках толстенькую книжечку с крестом на обложке, поглаживая и покачивая ее на ладонях, словно младенца…

— Чего я, в самом деле — лучше ее, что ли?…