Избранная проза. Самое-самое

Алексей Алексеевич Ратушный

Эти произведения создавались мною в разные периоды жизни и в разных внешне обстоятельствах. Кроме одного. Каждый раз я писал с пониманием, что любой выход на улицу может стать именно последним.

Гибель четвёртой торцовки

Архангельску.

Геннадию и Алексею Кремлёвым.

Володе Лисицыну.

Павлу Зарубину.

Борису Артемьевичу Радевичу…

И всем лесопильщикам города…

Эту книгу я мечтал написать тридцать лет…

Всё не было времени… Пишу… Спешу…

Это — самое главное, что я хотел написать в своей жизни…

1

Наш ансамбль готов. Мы будем сегодня исполнять свой главный танец: танец с досками.

На четвёртой торцовке второго цеха СЛДК. В нашей группе три исполнителя. Точнее один исполнитель и две исполнительницы. Меня зовут Алексей. Их зовут Тоня и Оксана. Мы — сыгранная группа. Мы — лучшие на торцовке и лучшие в цехе. Поговаривают, что и в первом цехе такой группы нет. Мы уже год танцуем и играем вместе. Каждый в своём месте. Но слаженность работы обеспечивается именно мастерством всех трёх исполнителей. Мои партнерши — как на подбор. Невысокие. Худенькие. Похожи чем-то на Люду Брагину. Танец — дело тонкое и крайне продолжительное — семь с половиной часов с крошечным перерывом на смену постава. Во время этого перерыва можно и перекусить и малёха поспать. Мы профессионалы. Пять минут едим и пятнадцать спим. Спим как убитые. А потом воет сирена и мы поднимаемся, профессионально протираем глаза влажными платками и снова начинаем свой смертельно опасный танец.

Вы конечно видели канатоходца, который по канату идёт над пропастью. Без страховки.

Он рискует головой каждый миг. Целых две минуты. Балансируя по самому краю.

Рядом с Тоней вращается огромная торцовочная пила. За тысячные доли секунды она может отхватить ей и руку и голову. Пила не понарошечная. Пила жуткая, страшная, с зубьями заточенными так, что толстенная доска распиливается ею легко, как кусочек масла ножом. В руках у Антонины крючок. Крючок — это основной инструмент в нашем танце. Это кусок стали особой формы, тщательно выпиленный из канадской — лучшей в мире — пилы.

Крючок необходим, чтобы именно им поймать доску и резко выдернуть её на себя. Для этого надо аккуратно перегнуться над ползущей прямо на уровне пояса цепью. А цепь состоит из специально выставленных над звеньями шипов. Эти шипы хватают доску, прижимают её к пиле и, проплывая мимо. горделиво уносит лучшую часть доски дальше по столу торцовки, а отпиленный обапол падает под стол, легко брошенный туда изящным движением руки Антонины. Каждый миг при неточном движении шип может зацепить одежду Антонины, например фартук, и вдавить её в лезвие пилы. Случаи такие были, и были не раз! Руку может захватить за рукавицу доской и шипом, и опять туда же. Неточное движение и просто можно второй рукой задеть чудовищное лезвие…

Но Тоня — мастер высочайшего класса. Когда она танцует, внешнему наблюдателю всё в её движениях кажется безумно лёгким и безумно изящным. Мелькают, как крылышки бабочки, ручки, летят под стол отпиленные обаполы, весело бегают доски по столу — туда-сюда, тело женщины только красиво поворачивается вправо-влево на треть оборота, да ноги мягко меняют направления носков. Это подлинный танец! Танец весёлого крючка! Танец с доскаами! Под музыку ревущей от голода пилы. Она ненасытна! И этот танец на грани жизни и смерти длится все семь с половиной часов. Он захватывает! Он потрясает! Это одиннадцать тысяч высмотренных, проконтролированных, отобранных и точно обработанных досок в смену. От Тони вращающиеся вдоль стола барабаны катков отправляют доску на другой конец стола к Оксане. Она точно так же стоит перед гигантской ревущей пилой. Только у нее не правосторонняя, а левосторонняя стойка. Она торцует доски с другой стороны. И танец у неё такой же изящный и такой же точный, легкий, непрерывный! Только руки мелькают, только крючок сверкает в руке, как сабля, а пила продолжает орать. И надеяться попить подлинной крови. Пила — она любит человеческую кровь больше, чем смолу сосны. Она визжит от голода! Она охотится! Она готова в любой миг! Только зазевайся, только расслабься на секунду!

А откуда берутся доски на цепях торцовочного стола? Со стола приёмного их подаю на торцовочный стол я — рабочий на поштучной выдаче досок. Именно поштучной, и именно выдаче. И танец мой другой, но тоже смертельно опасный. Пилы рядом со мной нет. Но рядом со мной колонна. Стальная. И если доска схваченная шипами цепей немного высунется за стол из-за моей оплошности, меня прижмёт к этому столбу и моментально раздавит мои бедра, с хрустом, безжалостно и навсегда. Я стою в специально выработанной стойке. Одна нога немного вперед. Одна рука — левая — в перчатке в любой момент готова вмешаться, а в основном служит для тонкой балансировки тела в момент основного движения в танце. Во второй руке — стальной длинный крючок, который я держу весьма необычным способом — здесь важна каждая мелочь, иначе кровавый мозоль за полчаса обеспечен! На каждую доску у меня две с половиной — три секунды. На столе приёмном лежит гора досок. Они падают на этот стол сверху, пачками с обрезных станций. Цепями, нажимая на педаль, включающую мощный двигатель, расположенную внизу у стола, пальцами правой ноги, я подтаскиваю очередную гору досок к краю стола. Они лежат переплетённые, внахлёст. Длиной пять-шесть метров. Толщиной два-два с половиной сантиметра, шириной от пятнадцати до двадцати пяти сантиметров. Сырые. Я выбираю очередную — удобную для подачи — доску, и своим крючком поддеваю её за ребро — попадая точным движением точно посередине. Крючок очень острый и легко входит на полтора-два сантиметра в дерево. Теперь рывок всем телом. Включение мышц идёт почти такое же, как у метателя ядра. Только у метателя ядра оно идет от стопы до кончиков пальцев волной по всему телу, а у меня здесь наоборот — от кончиков пальцев руки, через плечевой пояс, мышцы спины, поясницу и бедра к ахилловым сухожилиям. Я буквально вырываю доску и поднимаю её над столом, вращая поперек, рассматриваю, как положить её обзолом кверху, а затем резко выдираю крючок и прихлопывая сверху кладу её поперек движущихся цепей между шипов и обращаюсь к следующей доске, а только что положенная мной уже ползет в сторону Антонины в бесконечном ряду уже выложенных ранее досок. Со стороны кажется, что податчик досок пританцовывая печёт пирожки. Легко и просто. Мне эта простота давалась жестокими болями, опухшими руками, когда всю ночь или весь день я отсыпался с обёрнутыми в бинты руками, а потом, перехватив их тяжами снова шёл на смену. Цена этого искусства танца с досками необычайно высока. Через год люди, как правило, остаются без рук. В том смысле, что у них становятся хроническими растяжения сухожилий и другие серьёзные травмы. Но мне нравится моя работа. Я чувствую себя мастером своего дела. И я его люблю. О том, что неизбежно придёт, я не хочу думать. Я хочу работать именно здесь. Здесь наша группа танцует уверенно и мощно. Смена. Вторая смена — халтурим на бревнах. Потом одна смена — отсып. И снова торцовка! Восемьдесят децибел, когда не слышно крика рядом стоящего и орущего в ухо. Не совсем яркий свет. Сквозняк. Страшные, смертельно опасные цепи и пилы! Это — моя стихия! Это — моя поэма жизни! И у нас фантастически красивая группа. Мы в совершенстве владеем этим искусством. Мы сыграны. Мы понимаем друг друга с полуслова и вообще без слов. Мы торцуем одиннадцать тысяч досок в смену. Нам неинтересны подсчеты экономистов. Зарплата у нас стабильная и вполне нас устраивает. Тем более, что еще смен пятнадцать в месяц мы халтурим в других цехах. А иногда просят отстоять вторую смену подряд, если не вышел сменщик.

Мы молоды. Мы сильны!

Это наш цех. Это наша торцовка.

И здесь мы чувствуем себя востребованными и нужными.

Танцуем! И торцуем!

2

Мой учитель подачи досок — прекрасный маэстро из первого цеха. Его специально пригласили на три смены — обучать меня. Он красиво подаёт доски. Мне нравится его техника. Я рвусь в бой, а он останавливает меня: отдохни! Еще наподаёшься! Но мне стыдно просто стоять рядом. Я — ученик. Но я очень хочу уже работать. Наконец он отдает мне крючок и предлагает свое место широким жестом. Я пытаюсь попасть в доску крючком. Он делает это легким движением, а у меня ничего не получается. Но я упорен. С двадцатого раза стягиваю первую доску на стол, за ней ползут еще три, их разворачивает поперёк стола. Таня — сегодня она стоит слева от меня, смеётся. У тебя не получится! Не твоё это, говорит она. Вздыхает? «Господи, и где только такого урода нашли?» Этого я ей не прощу никогда. Потом, через полгода она будет умолять меня встать с ней в бригаду. Но я откажусь. Мягко скажу ей: «Ну зачем же тебе урод на смене? Полно нормальных вокруг!» А пока всё это еще впереди. Вскакиваю на стол, стукаюсь головой о потолок — он низкий — и быстренько поднимаю и разворачиваю доски, возвращаюсь на место подачи. Мой педагог улыбается: «Давай! Давай, Леха! Уважаю настырность твою!»

Через несколько минут мучений я сдаюсь — давай повторный курс молодого бойца! Он приступает. Все идет споро. Приёмный стол быстро пустеет. Что-то там на рамах случилось, раз доски не падают. Когда там — наверху — всё в порядке, доски падают непрерывно! Досок почти нет. Он передаёт крючок мне: пока досок мало — учись, студент! Я и вправду студент. Студент философского факультета. Об этом здесь никто ничего толком не знает. Я ведь только пришел. Кто я есть. откуда взялся — никому не интересно. И мне это нравится. Жизнь с чистого листа. Я упираюсь. Вечером у меня будут очень сильно болеть мышцы. Но я давно не бегал и забыл это чувство смертельно уставших мышц. Рвусь в бой. Мне уже удалось подцепить пару досок и поднять вверх. Всё-таки легкоатлетическая история полезна. Техника иная, но смыл тот же: упорно тренируй тело и координируй его под поставленную задачу. Я утонул в этом искусстве. Я провалился в него всем, что во мне есть. Через три дня обучения уже никто не смеётся над новичком. Мы уже просто работаем вместе. Еще месяца два я буду набирать форму, спасая вечерами и ночами опухающие руки. Но всё увереннее мой крючок будет впиваться в ребра досок, всё безошибочнее будет мой глаз отыскивать самую удобную для подачи доску в завале. Всё быстрее и быстрее будет ритм моих движений в этом танце жизни и смерти. И бригада моя постепенно проникнется уверенностью: с Алексеем мы любые завалы одолеем. Конструкторы распределения поставов учитывают составы работающих на торцовках. Чтобы торцовка не держала потоки, самые производительные по доскам поставы дают на торцовки лучших бригад. Поэтому доски падают непрерывно, гроздьями, пучками… Они обрушиваются сверху с грохотом и мы встречаем их с упорством трехсот спартанцев. Вперёд, Лакедемоняне! Мы противостоим им с упорством троянцев. И как бы быстро не работали обрезные станции над нами, мы быстрее. Мы уже практически не пропускаем мест в ряду шипов на цепях. В каждый рядок доску, а когда постав на четыре дюйма — мы кладём и по две доски в рядок.

Конец ознакомительного фрагмента.