Девочка без имени

Александр Эдуардович Гуйтер, 2021

Он нашёл её на свалке. Маленькую девочку, которая не знала своего имени, не знала, кто она и которая умела разговаривать с собаками. Тану привёл её домой, не зная, что теперь его жизнь изменится навсегда.

С самого утра шёл противный мелкий дождик. Тану сидел в небольшом кафе, пил остывший кофе с корицей и смотрел в окно. Обычно он выпивал чашку за пару минут, чтобы кофе не успел остыть, но сегодня ему не хотелось выходить наружу, и он сидел уже целых полчаса, ожидая, что дождь закончится.

— Ты что, ждёшь, когда кончится дождь? — спросила Айко, хозяйка и официантка одновременно.

— Угу, — буркнул Тану и отхлебнул из чашки.

— На небо посмотри, — усмехнулась Айко, — он точно всю ночь идти будет, а, может, и весь завтрашний день.

Это Тану и без неё знал: достаточно было посмотреть на бесконечно-серое небо, чтобы понять, что дождь и не думает заканчиваться. В такие дни Тану казалось, что это навсегда, что этот дождь, раз начавшись, уже никогда не прекратится, что небо навсегда останется серым и безжизненным, а всё живое утонет в тумане.

— Тоска, — сказал Тану.

— И не говори, — поддержала Айко. — Мне в такие дни хочется сидеть на диване перед телевизором, укутавшись в плед и пить горячий шоколад или что покрепче. И ещё чтобы шторы были закрыты, чтобы не видеть того, что снаружи.

— Раньше считали, что дождь это романтично.

— Кто считал-то? — усмехнулась Айко. — Всякие поэты да писатели! Вот взять бы этого романтика, отправить на улицу под дождь дня на три!

— Думаешь, ему разонравится? — улыбнулся Тану.

— Уверена. Когда от холода и сырости зуб на зуб не попадает, тебе точно не до всякой романтики!

Тану вспомнил, как когда-то, ещё в школе, читал стихи поэта, воспевавшего дождь. Стихи он не помнил, имя поэта забыл, но смысл прочитанного в памяти сохранился.

— Помню, как читал, что кто-то называл дождь слезами неба. Знаешь, там так хорошо написано было! Мол, мы все плачем по кому-то или из-за кого-то, а небо плачет по всем нам.

Айко фыркнула и рассмеялась.

— Глупости это всё! Дождь он и есть дождь! Вода и только! Хотя, знаешь, — она облокотилась на стойку и подпёрла подбородок кулаком, — в этом что-то есть. Вот, чёрт!

— Что?

— Да что-то мне тоскливо стало. Может, выпьем по стопочке?

Тану редко выпивал: под действием алкоголя тоска, испытываемая им чуть ли не постоянно, становилась просто невыносимой. В голову лезли тяжёлые мысли о смысле жизни, собственной никчёмности, тоскливые воспоминания о чём-то упущенном и потерянном и отчаяние от того, что в будущем ничего не изменится. Он не знал, что именно хочет изменить и от этого становилось лишь тяжелее.

Но сейчас он хотел согреться.

— Давай, — кивнул Тану. — Слушай, а налей мне ещё кофе и влей в него стопку.

Айко посмотрела на кофеварку.

— Тут как раз на одну чашку осталось, — сказала она. — Сейчас разогрею.

Она нажала кнопку и достала из-под стойки початую бутылку коньяка.

— О, закипает. Ну, давай чашку!

Тану допил остатки и протянул чашку Айко. Та налила кофе и разбавила его коньяком.

— Как крепко! — сказал Тану, отпив из чашки.

— Пятьдесят на пятьдесят! — усмехнулась Айко. — Самая лучшая пропорция!

Она отхлебнула из бокала, поморщилась и шмыгнула носом.

— Всё-таки я простыла.

— Промокла с утра?

— Да, — кивнула Айко. — С утра встала, в окно смотрю — туч вроде нет. Ну, я зонтик и не взяла, а только от дома отошла, он и начался. Я уж домой не пошла, а то бы к открытию не успела, да и переодеться тут есть, во что, — она снова отхлебнула. — Но промокла, как собака. Пришла, в зеркало посмотрела, а у меня даже губы посинели!

— Коньячком согрелась? — улыбнулся Тану, почувствовав, как по телу разливается приятное тепло.

— Ага, сейчас! — фыркнула Айко. — В начале рабочего дня! Нет, исключительно кофейком.

Тану хлебнул и посмотрел в окно.

— Нет, это никогда не закончится, — сказал он, — хоть всю ночь просиди.

Он посмотрел на часы и присвистнул:

— О, так уже почти девять! Надо домой идти.

— А мне надо закрываться.

— Так рано ещё вроде.

— Ты думаешь, кто-нибудь придёт? — ухмыльнулась Айко. — За последние полтора часа только ты один и зашёл.

В этот момент колокольчик двери звякнул и в кафе вошёл пожилой мужчина в чёрной одежде проповедника Нового Рассвета. Он вытер мокрое лицо, фыркнул и принюхался.

— Ну и погодку послали нам небеса! — с улыбкой сказал он, подойдя к стойке.

— Не то слово, — ответила Айко, пряча бокал.

Её движение не осталось незамеченным.

— Не волнуйтесь вы так, — лукаво прищурился проповедник, — я всё понимаю. Мне в такую погоду тоже порой хочется согреться чем-нибудь крепким. Но, увы, — тут он развёл руками и с улыбкой посмотрел на Тану, — приходиться довольствоваться исключительно кофейком. Иногда даже синтетическим!

Тану понимающе кивнул:

— Да, синтетика это гадость.

— И не говорите! — воскликнул проповедник, присаживаясь за столик. — Мне кофе с одной ложкой сахара!

Айко вздохнула и засыпала в аппарат порцию кофе.

— Вот скажите, — обратился проповедник к Тану, — какие мысли возникают у вас при виде дождя?

— А какое это имеет значение?

— Мне просто интересно, — ответил проповедник. — Знаете, разные люди порой испытывают абсолютно разные эмоции при виде одного и того же события.

— Не думаю, что дождь способен вызывать что-то, кроме грусти, — сказал Тану. — Тем более такой дождь.

— Да, вы правы, — согласился проповедник, посмотрев в окно, — такой дождь вызывает лишь тоску. Не то, что гроза. Вот где восторг, восхищение, какая-то детская радость! Небо словно взрывается над вами, обрушивая вниз обжигающие струи! Ты подставляешь под них счастливое лицо и весело смеёшься, чувствуя себя сопричастным этому торжественному и грозному явлению!

С сияющими глазами он повернулся к Айко.

— Вы могли бы стать поэтом или писателем, — сказала она, доставая чашку.

— Мне иногда кажется, что наша Церковь поступила неправильно, когда запретила людям творить, — грустно ответил проповедник.

— И это говорите вы, служитель Нового Рассвета? — удивился Тану.

Проповедник горько улыбнулся:

— Странная ирония, правда? Но я действительно так считаю.

— Почему? — спросила Айко, протягивая дымящуюся чашку.

— Спасибо, — поблагодарил проповедник. — Ух, какой горячий! Замечательно согревает! Понимаете, стремление творить заложено в нас изначально. Мы не можем не творить, не можем жить только наукой, не можем без того, чтобы не создавать что-то, чем будут восхищаться потомки, что-то, не имеющее практической цели, что-то, что способно заставлять наше сердце биться сильнее или сжиматься от ужаса.

— То, что способно вызывать эмоции, — добавил Тану и допил кофе.

— Да, — кивнул проповедник, — именно так. И этого нас лишили.

Айко недоверчиво посмотрела на него и сказала:

— Странно, что об этом говорите именно вы и ещё более странно то, что вы говорите это нам.

— Кому это — вам? — спросил проповедник.

— Совершенно незнакомым людям.

Проповедник вздохнул, хлебнул кофе и медленно произнёс:

— Я сегодня почувствовал, что больше не могу так.

— Ой, — замахала руками Айко, — только прошу, не надо перед нами исповедоваться.

— Да, лучше не надо, — добавил Тану.

Проповедник грустно посмотрел на него и хриплым голосом сказал:

— А кому ещё я могу высказаться, если не тем, кто меня совершенно не знает? Тем более, что вы помните, что такое живопись, скульптура, поэзия. Вы ведь наверняка тоже тоскуете по всему этому, как и я.

— Нет, — быстро ответила Айко.

— Вы врёте, — улыбнулся проповедник.

Айко покраснела и опустила глаза, а проповедник, допив кофе, встал и направился к выходу. Открыв дверь, он обернулся и подмигнул.

— Прощайте!

— До свидания, — сказал Тану.

Когда дверь закрылась, Айко достала из-под стойки бокал, допила и налила ещё.

— Странный он какой-то.

— Мне кажется, что его что-то мучает, — сказал Тану, смотря сквозь стекло, как проповедник медленно побрёл по улице.

— Всех что-то мучает, — хмуро сказала Айко, — а этим церковникам я вообще не доверяю.

— Как ты думаешь, куда он пошёл, — словно не услышав её, спросил Тану.

Айко глотнула коньяка и фыркнула:

— А тебе не всё равно? Мне вот лично абсолютно неинтересно, куда он мог пойти.

Тану вздохнул. Он вдруг почувствовал странное, необъяснимое родство с проповедником. Тот тоже испытывал тоску, хоть и немного другого толка: он тосковал по прежним временам, а Тану тосковал просто так, но именно чувство беспредельной тоски роднило их друг с другом. Тану захотелось вскочить, побежать следом, спросить, кто он такой и чего хочет, но вместо этого он отвернулся от окна и допил кофе.

— Ещё хочешь? — спросила Айко.

— Нет. Мне, наверное, уже пора.

— Пока.

— Пока.

Тану застегнул куртку, накинул на голову капюшон и вышел на улицу.

Наклонив голову, Тану медленно брёл вдоль мусорной свалки, освещённой жёлтыми фонарями. До дома оставалось совсем немного, как вдруг его привлёк странный звук, доносившийся из-за кучи мусора. Тану остановился и прислушался. Звук был похож то ли на плач, то ли на скулёж.

«Может, щенок? — подумал Тану. — Бедный! Ему, должно быть, очень холодно и одиноко».

Тану осторожно заглянул за мусорную кучу и увидел большую картонную коробку, раскисшую от сырости. Плач доносился из неё. Тану присел на корточки, заглянул внутрь и вздрогнул.

«Ребёнок?»

— Что ты здесь делаешь?

Огромные глаза взглянули из полумрака.

— Я не знаю, — ответил ребёнок.

— А как тебя зовут?

— Я не знаю.

— Тебе холодно?

— Очень.

— Что же мне с тобой делать?

— Не бросайте меня здесь, — всхлипнул ребёнок.

— Не брошу.

— Обещаете?

— Обещаю.

Ребёнок медленно вылез из коробки и Тану увидел, что это девочка. Чумазая, со спутанными грязными волосами, одетая в тонкий серый балахон, прилипающий к телу, она стояла перед ним и улыбалась.

— Вы — первый, кто захотел мне помочь, — сказала она.

— А были другие?

— Да, — кивнула девочка, — пробегали собаки, но они даже не стали со мной разговаривать и убежали.

— А разве собаки умеют разговаривать?

— Конечно, — уверенно ответила девочка. — Все умеют разговаривать, но не все умеют слушать.

Она улыбалась, хоть и дрожала от холода. Тану понял свою оплошность, быстро снял куртку и накинул её девочке на плечи.

— Так тебе будет теплее.

— А как же вы? — спросила девочка, кутаясь в куртку.

— Ничего, — улыбнулся Тану, — до дома недалеко.

— А где вы живёте?

— Вон там, — Тану указал на дорогу.

— На дороге?

— Нет, — ответил Тану, чувствуя, как рубашка напитывается влагой, — просто отсюда не видно. Если идти по дороге, то скоро придёшь к моему дому.

— А вы один живёте?

— Да.

— Наверное, это очень грустно.

— Что?

— Жить одному.

Тану задумался, а девочка уверенно прощебетала:

— Но теперь вы не один. У вас есть я.

— Но…

— Вы обещали не бросать меня.

— Я…

— Вы обещали.

— Хорошо.

Тану подхватил девочку на руки, прижал к себе и пошёл домой.

«Что я делаю? Это же чистое безумие! Надо будет сообщить в полицию. Да, когда приду домой, обязательно сообщу. Может, она чья-то дочь и родители её ищут».

— Пожалуйста, не отдавай меня им, — словно прочитав его мысли, прошептала девочка.

— Кому это — «им»?

— Им, — ответила девочка и заснула.

В коридор выглянула соседка. Это была пожилая женщина в толстых очках и с отвратительным характером. Когда-то она работала учительницей и к детям относилась с плохо скрываемой неприязнью.

Придирчиво посмотрев на Тану, который задумчиво стоял перед своей дверью, размышляя, как ему достать из куртки ключ и не разбудить девочку, соседка спросила:

— Кого это ты принёс? Собаку со свалки?

— Тихо! — шикнул Тану. — Это девочка. Она спит.

— Уж лучше бы собаку. Где ты её подобрал?

— Неважно.

— Ты уже сообщил в полицию?

— Пока нет.

Старуха подошла к нему, посмотрела на девочку и скривила губы:

— Обязательно сообщи.

— Хорошо.

— Я прослежу, — сказала старуха, посмотрев Тану в глаза.

— А почему для вас это так важно?

— А вдруг она беглая преступница?

— Она ребёнок!

Соседка махнула рукой:

— Знаем мы этих детей! Слышал, что позавчера на улице Хризантем случилось?

— Нет.

— Вот! Там вот такие вот, как ты их называешь, дети, убили мужчину.

— Как?

— Камнями забили. По новостям сказали, что на нём живого места не было. Вместо лица — кровавое месиво, все кости переломаны, вокруг всё в крови…

— Подождите, а с чего вы взяли, что это дети? — негодуя, спросил Тану.

— А кто ж ещё? Видел, сколько там их бегает, беспризорников этих?

— А полиция что говорит?

— Что личность преступника не установлена. А чего там устанавливать? Это же ясно, как ясный день! Будь я на месте начальника полиции, я бы уже давно приказала всех этих малолетних убийц переловить и отправить в трудовой лагерь!

Девочка вздохнула.

Конец ознакомительного фрагмента.