Мелгора. Очерки тюремного быта

Александр Филиппов

Так сложилось, что лучшие книги о неволе в русской литературе созданы бывшими «сидельцами» – Фёдором Достоевским, Александром Солженицыным, Варламом Шаламовым. Бывшие «тюремщики», увы, воспоминаний не пишут. В этом смысле произведения российского прозаика Александра Филиппова – редкое исключение. Автор много лет прослужил в исправительных учреждениях на различных должностях. Вот почему книги Александра Филиппова отличает достоверность, знание материала и несомненное писательское дарование.

3

Жизнь заключённого в колонии начинается с этапа. До этого он уже успевает насидеться в следственном изоляторе. Там, пока суд да дело, бывает, проходят годы. Но в среднем следствие и суд занимали шесть-восемь месяцев, и после вступления приговора в законную силу осужденного отправляли в места лишения свободы.

Этап в колонию, как правило, комплектовали из двух-трёх десятков человек, иногда — значительно больше. За ними на «воронках» — автозаках приезжал конвой — солдаты внутренних войск. Посчитав по головам, сличив физиономии зеков с фотографиями на личных делах, начальник конвоя давал команду на погрузку.

Заключённые с вещмешками — «сидорами» в обнимку суетливо под истошный лай караульных псов ныряли в тёмное нутро машины, где их рассаживали в специальные клетки — «боксы». При этом несовершеннолетние, женщины помещались отдельно.

Была ещё одна категория осужденных — «активисты», «красные», которых тоже содержали раздельно с основной массой заключённых. На личных делах активистов в спецчасти следственного изолятора делалась пометка красным карандашом: «этапировать отдельно». В случае нарушения этого правила, конвоиры рисковали доставить к месту назначения труп. Во время этапа зеки мстили «активу» — зная, что в колонии пугливые «краснопёрые» воспрянут. Превратятся в бригадиров, завхозов, дневальных, нарядчиков, и начнут в свою очередь щемить зоновскую братву.

На вокзале заключённых грузили в вагонзаки, прозванные «столыпинскими», и везли от станции к станции, где своих подопечных уже ждал конвой солдат-«чекистов» из близлежащих колоний.

Во время этапа «чекисты» не церемонились. В вагонзаках конвой нередко бывал поголовно пьян и отрывался на зеков по малейшему поводу.

Встречали прибывших тоже неласково — пинками, затрещинами загоняли в опутанный колючей проволокой предзонник, затем вели на вахту. Здесь подвергали тщательному шмону, переодевали в одежду установленного образца — чёрные молескиновые куртки, брюки, зимой к ним добавляли бушлаты, суконные, на «рыбьем меху», шапки, и отправляли на карантин, в «этапку».

На Мелгоре в «этапке» командовал здоровенный зек-«активист» с пудовыми кулаками по фамилии Лебедев. О прибытии «авторитетных» заключённых администрацию и зону предупреждали заранее — естественно, по разным каналам. Но в годы, о которых я рассказываю, новичков, претендующих на лидерство, брали в оборот сразу и прятали в штрафной изолятор, чтоб не мутили воду. В «этапке» оставалась основная масса «нормального» спецконтингента.

Чтобы сходу развеять иллюзии вновь прибывших в отношении их будущей карьеры в зоновской иерархии, Лебедев ещё в карантине гонял их на самые позорные работы, недопустимые для авторитетного зека, — уборку территории, помойки, «запретки». Если кто-то из новичков заявлял, что такая работа ему «в падло», «по понятиям не канает», Лебедев быстро ставил на место строптивого с помощью кулаков.

— Ну, давай по-честному, по справедливости, один на один! Если ты меня «сделаешь», я пойду вместо тебя мусор грузить, — прикалывался «активист». — А если я тебя урою — пойдёшь в «петушатник», будешь спать у параши до конца срока!

Расставшись с мечтами о воровской карьере, новичок угрюмо брёл с лопатой на помойку, и на всю тюремную жизнь становился зоновским «пахарем» — «мужиком».

Впрочем, Лебедев был не настолько твердолоб, чтобы очень уж ломать непокорных. Если после пары оплеух новичок твёрдо стоял на своём, активист отступал, писал докладную об отказе от работы без уважительной причины, и строптивого наказывали уже официально, водворением в шизо.

Должность завхоза карантинного помещения, которую занимал осужденный Лебедев, считалась одной из самых «козлячьих», а потому и опасных. В любое время можно было нарваться на совсем уж «отмороженного» новичка или психопата, и получить удар заточкой под рёбра. Но Лебедева эта участь миновала. Зарезали его уже после освобождения, на воле, какие-то малолетки, от которых он, не принимая всерьёз, отмахнулся высокомерно в ходе вспыхнувшего конфликта возле пивной…

За время пребывания в карантине администрация знакомилась с личными делами осужденных, ставя на особый учёт склонных к побегу, больных, инвалидов. А примерно через неделю собиралась комиссия по распределению этапа.

Заседала она в жилой зоне, в специальной комнате, где стоял длинный стол, заляпанный с незапамятных времён чернилами, — для представителей администрации. Напротив — ряды длинных скамеек для осужденных.

Возглавлял комиссию начальник колонии. Здесь же присутствовали его заместитель по режиму и оперработе, замполит — так именовался замначальника ИТК по политико-воспитательной работе, директор производства, начальники режимной, оперативной, медицинской частей, начальники отрядов.

Распределяли этап, примерно так: восседавший во главе стола грузный седой подполковник Владимир Андреевич Медведь — «хозяин» зоны — брал из стопки лежащих перед ним личных дел в картонных папках верхнее, открывал, читал про себя, недовольно хмурясь, а потом объявлял громко:

— Осужденный… Жит… пис… баев! Правильно я назвал? Кто?!

Житписбаевым оказывается длинный, худой и унылый казах. Он поднимается, глядя под ноги и теребя в руках зоновскую кепку — «пидорку».

— Так… Ну, давай почитаем всем, что ты натворил… — Медведь читает подшитую к личному делу копию приговора: — Работая водителем в совхозе… Во время перевозки зерна с тока… будучи в нетрезвом состоянии… посадил в кабину доярку Гульнару… Ага! Остановился в кукурузном поле, где совершил с ней насильственный половой акт. Было такое, Житписбаев?

Зек шмыгает носом и виновато кивает.

— Уговорить не мог… — тихо хихикает кто-то из отрядников.

— Но, — продолжает Медведь, это ещё не всё! Затем, на окраине села… — это что ж, она с тобой, дура, дальше поехала? На окраине села… предложил потерпевшей вновь совершить половой акт в извращённой форме. От чего она, естественно, отказалась! — с удовлетворением заключает начальник колонии, и закрывает личное дело.

— Приговорён к семи годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии усиленного режима, — объявляет Медведь. — Но! — обращает он взор на осужденного, — при условии хорошего поведения и добросовестной работы через пять лет мы можем направить вас, Житписбаев, на стройки народного хозяйства или в колонию-поселение. Ясно?

Зек опять обречённо склоняет голову.

— По профессии шофёр? — подключается к разговору директор производства подполковник Зубов.

Осужденный — сама скромность и раскаяние, снова кивает.

— И права есть? Дома? Пусть пришлют. Автомобиль мы сейчас тебе не доверим. Будешь пока водить тачку на кирпичном заводе. А там посмотрим. Как он себя ведёт? — обращается Медведь к «активисту» Лебедеву.

— Нормально, гражданин начальник, — вскакивая с лавки, докладывает тот. — От работы не отказывается, в блатные не лезет.

— Как, Житписбаев, работать будешь? Искупать, так сказать, добросовестным трудом вину перед обществом и Гульнарой? — допытывается начальник колонии у заключённого.

— Буду, — обещает Житписбаев. — Мой фотка в совхозе на доске почёта висел…

— Прекрасный парень! — заключает Медведь. — Побольше бы нам таких. А то присылают ништяков беспонтовых — ни украсть, ни покараулить… К тебе, Борисенко, в шестой отряд.

Начальник отряда капитан Борисенко с видимым удовольствием записывает фамилию новичка в блокнот. «Мужики-пахари» любому отрядному ох как нужны!

— Следующий… Иванов! — начальник колонии берёт очередную папку, читает: — Младший сержант Иванов… самовольно оставил расположение войсковой части… четыре года лишения свободы.

Иванов, остроносый белобрысый паренёк, встаёт.

— Из армии убежал? — спрашивает подполковник.

— Убежал, — соглашается Иванов.

— У нас за побег — пуля!

Иванов понимающе кивает.

Слово берёт начальник оперчасти, на зоновском жаргоне «кумотдела», — капитан Александров:

— Владимир Андреевич, Иванов по личному делу проходит как склонный к побегу.

Медведь задумчиво смотрит на жирную полосу, проведённую красным карандашом по диагонали обложки личного дела — так ещё в спецчасти СИЗО помечают потенциальных «побегушников».

— Ничего, — машет рукой начальник колонии, — куда он от нас побежит? Обратно в армию? Давайте его в третий отряд. В ночную смену на работу не занаряжать пока. А то ещё правда полезет на забор сдуру. Профессии у тебя, сынок, конечно, нет?

— ПТУ перед армией закончил. На автослесаря.

— Ну, какой ты автослесарь! Будешь пока сетку плести, а там посмотрим…

Не обходится без курьёза. Среди вновь прибывших оказывается ещё один военный — старший лейтенант. Срок — три года лишения свободы за хищение боеприпасов — гранат, толовых шашек. Старший лейтенант за магарыч продал их мужикам-колхозникам. Те глушили рыбу, с чем и попались, заложили на следствии своего поставщика…

Тут к работе комиссии активно подключается начальник режимной части майор Прокофьев. Ему уже за пятьдесят, на Мелгору переведён недавно из областного центра — проштрафился. Каким образом — ясно: бардово-фиолетовый «спецзагар» на лице выдаёт пристрастие майора к алкоголю. Он уже дважды под ехидными взглядами отрядных приложился к стоящему на столе графину с водой — сушит после вчерашнего.

— Вы коммунист?! — грозно вопрошает у зека майор.

— Так точно! Бывший! — рапортует старлей.

— Коммунист при всех обстоятельствах должен оставаться коммунистом! — напирает Прокофьев. — Я предлагаю вам ответственный участок работы — в столовой. На должности хлебореза. Не воровать, блатных не подкармливать. Считайте это партийным поручением!

— Слушаюсь! — радостно вытягивается по стойке смирно бывший старший лейтенант.

Ещё бы! Столовая — это вам не кирпичный завод, хлеборезка — не тачка с глиной…

Начальник «кумотдела» скептически улыбается. И воровать будет, и порционным маслом «авторитетов» подкармливать… Это — реалии зоновской жизни. От них никуда не денешься.

Распределение этапа закончено, но на столе ещё два личных дела.

— Каракашвили… Саркисян… — читает Медведь.

— В шизо, — сообщает зам по режимно-оперативной работе. — Каракашвили отказался от чистки картофеля, а Саркисян требует отправить его отбывать наказание по месту жительства — в Армению.

— Пусть считает нашу Мелгору Араратом! — хмыкает Медведь. — Мамбетов! Возьмёшь обоих к себе!

Начальник пятого отряда капитан Мамбетов возмущённо вскакивает:

— Товарищ подполковник! У меня этих «зверей» уже пол-отряда! Всю шваль ко мне, а кто план выполнять будет?

— Ничего. Перевоспитаешь…

Мамбетов обречённо садиться.

У него один из самых сложных отрядов, но Колька Мамбетов справляется. С нарушителями дисциплины, отказчиками от работы разбирается лично. Для этого в кабинете у него хранятся кожаные перчатки.

— Смотри, займётся тобой прокурор, — не раз предупреждал Кольку Медведь, сам, впрочем, начинавший свою тюремную карьеру с младших лейтенантов-отрядных, и хорошо знающий «специфику» воспитательного процесса в зоне. Тем более что официальных жалоб на Мамбетова на рукоприкладство от заключённых не поступало.

Несмотря на своеобразные методы воспитательного воздействия, в отряд к Мамбетову идут охотно. «Мужиков» — работяг в обиду он не даёт. У него легче всего попасть на досрочное освобождение, на «химию» или в колонию-поселение. Мамбетов вовремя подготовит документы в суд, поможет написать слезливую «помиловку». А насчёт рукоприкладства… Помню, привёл он как-то на освидетельствование в медчасть пьяненького зека из своего отряда. Медики подтвердили — действительно пьян. Видать, разжились где-то в отряде полученной по нелегальным каналам выпивкой.

— Николай Дулумбетович! — взмолился зек. — Не вешайте взыскание! У меня через месяц «УДО» подходит. Лучше морду набейте!

— Ладно! — согласился отрядный.

И, взяв за шкирку раскаявшегося зека, поволок в отряд — на разборки.

На все виды досрочного освобождения из колонии требовалось решение суда. Если в личном деле осужденного оказывалось подшито постановление о наложении взыскания за нарушение режима — суд отказывал в досрочном освобождении. Так что, если и впрямь виноват, лучше получить неофициально по морде, чем «парится» в зоне лишние месяцы, а то и годы.

Кому-то покажутся дикими и возмутительными подобные методы «перевоспитания», но колонийская жизнь — особая. Добро и зло в ней часто меняются местами, превращаясь в свою противоположность.