Contra spem spero

Александр Усовский, 2020

Одиссей попадает в руки арабских бандитов, поставивших целью с его помощью изъять пятьдесят миллионов долларов у беглого русского чиновника-коррупционера, связавшегося с албанскими бандитами. Одиссей вынужден помогать им – под угрозой выдачи американцам. Но как только к тому предоставляется возможность – он, предупредив «дичь», с помощью своих товарищей находит возможность скрыться, и при содействии сети агентов, созданной ещё при СССР, возвращается домой – одновременно посодействовав возвращению на Родину похищенных миллионов.

Моей Родине — Беларуси, моим землякам,

моим друзьям, родным и близким,

моему отчему дому, земле,

на которой я вырос —

посвящается

Пролог

Откуда у вас вражды и распри? Не отсюда ли, от вожделений ваших, воюющих в членах ваших?

Желаете — и не имеете; убиваете и завидуете — и не можете достигнуть; препираетесь и враждуете — и не имеете, потому что не просите; просите — и не получаете, потому что просите не на добро, а для того, чтобы употребить для ваших вожделений…

Соборное послание св. апостола ИаковаГлава 4, ст. 1–3

Итак, начинается песня о ветре,

О ветре, обутом в солдатские гетры,

О гетрах, идущих дорогой войны,

О войнах, которым стихи не нужны.

Владимир Луговской

Imperare sibi maximum imperium est

Сенека

Красногорский район Московской области, 5 апреля 2002 года

— Воруют все! Но попадаются — только дураки!

— Но, Анатолий Николаевич, кто ж знал? Я думал…

— Плохо думал! Вернее — совсем не думал! Решил, что умнее других! Что тесть твою задницу прикроет — в случае чего! А другие — не дурней тебя, и тесть тебе — не в дырке затычка!

— Анатолий Николаевич…

— Что — Анатолий Николаевич?! Спасите-помогите? Воровать мы уже умеем, а отвечать — пущай дядя отвечает? Пусть тесть свою голову подставляет — а мы чистенькими выскочим? Так, что ли? Так ты думал, когда этот акт выполненных работ подписывал? Идиота кусок…. Это ж надо! Такая сумма — да единым актом! Ну кто, кто тебе поверит, что такие деньги вот просто так за два месяца в землю закопали? Да любая комиссия в два счёта всю твою панаму раскроет — уже раскрыла!

— Но я ж планировал поделиться…

— Планировал? Так что ж не поделился? Да ты авансом должен был половину запланированного к грабежу принести! Авансом! Да ещё час кланяться, чтобы взяли! А ты?

— Ну вы же знаете, федеральный трансферт…

— Масферт! Кому это интересно?! Кому, я тебя спрашиваю!?

В залитом весенним солнцем холле, обставленном лёгкой изящной мебелью, повисла нервная тишина. Молодой мужчина в светлом, итальянского стиля, костюме, сидевший на краешке легкомысленного светлокожего диванчика, пригорюнившись, уставился в стеклянный, на изящных кованых ножках, столик, изредка бросая боязливые взгляды на пожилого грузного дядьку в крепко ношеном спортивном костюме, нервно ходящего вдоль огромного, во всю стену, окна.

В тягостном молчании прошло минут пять. Затем пожилой, тяжело вздохнув, подошёл к столику и сел на тонконогий стульчик, издавший при этом едва слышный всхлип.

— Вот что я тебе скажу, Игорёк. Ситуация — крайняя, здесь я уже ничего сделать не смогу. Слишком далеко дело зашло, слишком много народу о твоём косяке в курсе. Даже если ты сейчас все полтора миллиарда этих раздашь — не факт, что не найдется ретивый карьерист, какой на этом деле захочет фишку срубить. Мне теперь идти к прокурорским за тебя подписываться — нет резона: и сам сгорю синим пламенем, и тебе ничем не помогу.

Молодой мужчина тревожно спросил:

— Так что ж делать?

Пожилой развёл руками и саркастически произнёс:

— Тебе — уже ничего. Всё, что можно — ты уже сделал без меня. — Затем, помолчав, добавил уже чуть мягче. — У тебя сейчас выхода два — или ты дожидаешься понедельника и идёшь с повинной в прокуратуру — дескать, бес попутал, готов понести суровое наказание — или, не откладывая дела в долгий ящик, собираешь манатки и дуешь туда, куда уворованное отправил — причём не позднее, чем сегодня вечером.

Молодой криво ухмыльнулся.

— А толку? Прокуратура всё одно выдаст ордер на арест, потом — выпишет требование на экстрадицию, и отправит его по месту моего пребывания — хоть скрывайся я в каком-нибудь Гондурасе — и всё одно я в прокуратуре окажусь, только на пару месяцев позже…. Только побегаю зазря! Тикать сейчас — только оттягивать неизбежное…

Пожилой неопределенно хмыкнул, встал, подошёл к окну, приоткрыл его — и, вдохнув всей грудью шальной весенний воздух, напоенный ярким солнцем и серебристыми отблесками весело сверкающей капели, покачал головой.

— Не кажи гоп!

Молодой заёрзал на своём диванчике.

— В смысле?

— Не спеши, говорю, себя хоронить. Ты, конечно, дров наломал кучу, но Ленка моя — твоя законная жена, опять же, Толик с Маринкой…. В общем, не хочу я дочь вдовой соломенной делать, а внуков — сиротами при живом отце.

Молодой пожал плечами.

— Так а что здесь можно сделать?

Тот, которого он называл Анатолием Николаевичем — хмыкнул.

— Всё можно. Если осторожно.

— Анатолий Николаевич, ну не тяните ж вы кота за хвост!

Пожилой вздохнул.

— Вот потому ты и погорел, что шибко торопливый, спешишь вечно, как голый в баню…. У тебя счета номерные, конечно?

Молодой молча кивнул.

— Ну, вот и хорошо, пока здесь будут бумаги на свет смотреть да разные страшные постановления выписывать — у тебя будет дней пять-шесть, чтобы в Цюрих смотаться и оформить всё толком.

Молодой снова кивнул.

— Положим, да. А дальше? Перейти на нелегальное положение? В Европе это трудноватенько…

Грузный дядька махнул пренебрежительно рукой.

— Никто тебя в нелегалы не записывает. Не годишься ты для этого, гламурен больно…. Ты каким языком владеешь более-менее?

Молодой пожал плечами.

— Английским — терпимо.

— Не годиться. Что-нибудь надо поближе…. Румынский там, польский…

Молодой хмыкнул.

— А это разве языки? Наречия диких племён…

Пожилой саркастически ухмыльнулся.

— Племена не племена, а народ там понимающий, входящий в положение — и много не берущий…. Ты вот представляешь себе, сколько стоит сделать аглицкий паспорт — причём не фальшивый, а натуральный, такой, по какому в Штаты запросто пускают?

Молодой пожал плечами.

— Не знаю…. Думаю, дорого.

— А я тебе скажу. Нисколько! Потому что никто тебе его делать не возьмётся! Фальшак тебе в Сохо какой-нибудь смостырят — до первого пограничника — и не более того. И поэтому засунь себе свой английский язык сам знаешь куда! Он тебе нынче без надобности.

Молодой нервно улыбнулся.

— А что, польский разве можно паспорт сделать?

Пожилой покровительственно похлопал его по плечу.

— Можно. И молдавский можно, и румынский, и чешский — если есть желание. Стопроцентно натуральный. Любые проверки проходит!

— А…. А как?

Пожилой вздохнул, покачал головой.

— Пока ты там на юге казну ударно грабил, я тут с Володей моим — ты его знаешь, он у меня работает в службе контроля — пошептался маненько. Попросил его со старыми друзьями связаться, покалякать о всяком-разном. Ты помнишь, где он служил, и, надеюсь, понимаешь, какие у него друзья с той службы остались. А когда позавчера мне из комиссии, какая твои фокусы расследует, один добрый человек позвонил, предупредил, что твои художества вскрылись, и покрыть их нет никакой возможности — я Володю попросил сюда приехать, в пятницу, к трем. — Анатолий Николаевич, глянув на часы, удовлетворенно добавил: — Сейчас уже должен быть. Давай пока похозяйствуй, собери чего-нибудь закусить, коньячишко достань поприличней.… Есть поприличней-то?

Игорёк, как его называл пожилой, пожал плечами, надменно скривив губы.

— Есть. Но не велика ли честь — клерка потчевать хозяйскими разносолами?

Анатолий Николаевич аж побагровел от таких слов своего зятя.

— Да как ты, щенок, смеешь так рассуждать? Барин выискался! Посмотрите на этого столбового дворянина! Полтора миллиарда рублей украл — и думаешь, что Бога за бороду ухватил? Что уже белая кость, голубая кровь!? Да где б ты был, засранец, если бы я тебя на эту должность не пристроил? Продолжал бы свою порнуху снимать? Коппола недоделанный!

Игорёк мгновенно притух и, вжав голову в плечи, испуганно посмотрел на тестя.

— Извините, Анатолий Николаевич! Сейчас всё сделаю!

Через несколько минут на ажурно-воздушном столике громоздились розетки с икрой и маслинами, тарелки с тонко нарезанной ветчиной, балыком и лепестками сыра, на невесомо-прозрачном блюдце английского фарфора желтели ломтики лимона, в вазе, едва уместившейся на краю столика, матово отсвечивали оранжевыми боками крупные апельсины; посреди разносолов стояла пузатая бутылка «Хеннеси», вокруг которой солидно и важно мерцали приземистые хрустальные бокалы.

Анатолий Николаевич осмотрел стол, остался увиденным довольным, и, хозяйским жестом ухватив бутылку коньяка — щедро плеснул себе в бокал.

— Ты будешь? — спросил у зятя.

Тот отрицательно мотанул головой.

— Пока не хочу. Не лезет в глотку…

— Ну, как знаешь. А я выпью! Опять же — для сердца польза… — И с этими словами пожилой дядька с лёгкостью опрокинул в себя добрую порцию коньяка.

В прихожей раздался звонок — стилизованный под колокольчик.

— А вот и Володя! Поди, открой ему ворота — негоже, чтобы его машину кто-нибудь у твоего забора видел.

Игорь встал, и, пожав плечами, вышел в прихожую.

Через несколько минут он вернулся — в сопровождении седого коренастого мужчины лет сорока пяти, в неброском сером костюме и рубашке без галстука.

— Здравствуйте, Анатолий Николаевич! Как и договаривались — пятнадцать ноль-ноль! — в голосе вошедшего чувствовалось едва уловимое волнение.

— Проходи, Володенька, гостем будешь…. Тебе налить?

— За рулём! Хотя одну рюмку, пожалуй, можно — закусь, я смотрю, располагает.

— Располагает, располагает…. Садись, в ногах правды нет!

Пожилой неторопливо разлил коньяк, подождал, пока гость соорудит на своей тарелке натюрморт из сыра и икры — после чего поднял свой бокал.

— Ну, будем здоровы!

Гость молча кивнул, медленно, с удовольствием, смакуя каждую каплю, выпил свой коньяк, с аппетитом закусил, после чего, взяв из вазы апельсин — начал его не спеша чистить, давая понять хозяину, что готов его выслушать. Анатолий Николаевич достал из этой же вазы ярко-изумрудный лайм, покрутил его в руках, положил обратно — и, поворотясь к своему зятю, бросил:

— Игорёк, садись за стол. Будешь внимать.

Зять тут же уселся на второй свободный стул и сделался «весь внимание».

Анатолий Николаевич повернулся к гостю.

— Володя, обрисуй моему оболтусу общую картину его грядущих действий. Поподробней.

Гость вздохнул.

— А что там подробно обрисовывать? Обычная рутинная операция…

— Ну, кому рутинная, а кому, может, в первый раз в жизни такое придётся учудить!

Володя кивнул.

— Это понятно. — И, оборотившись к Игорю, продолжил: — Значит, так. Всю лирику оставим в стороне, буду строго по делу.

— Согласен! — преувеличенно-бодро бросил молодой хозяин.

Гость едва заметно, краешком губ, улыбнулся — но затем согнал с лица едва уловимый намёк на легкомысленность и продолжил серьезно:

— Как я понял из слов Анатолия Николаевича, на некоторое время Игорь Евсеевич Тевзеев должен раствориться в воздухе — так, чтобы никакие правоохранительные органы его не нашли — ни здесь, ни где-либо ещё. Правильно я понимаю поставленную задачу?

Пожилой — а с последними словами гость обратился к нему — молча кивнул. Володя снова повернулся к молодому хозяину.

— Исходя из этого, я разработал несложную схему исчезновения — согласно которой вы и будете действовать. Для начала вы выдвигаетесь в Польшу. В понедельник вам надлежит прибыть в город Торунь — это на Висле, двести километров северо-западнее Варшавы — и остановится в каком-нибудь неброском отельчике в старом городе. Рекомендую «Под орлом», улица Мостовая. Машина у вас какая?

— «Лексус». А что?

— Ничего. Оставите его дома. У вашей жены какая?

Игорь пожал плечами.

— «Опель Зафира». Минивен.… Но он так, детей в школу возить…

— Вот на нём и поедете. Скромность — она в принципе украшает, а в вашем случае — особенно. Поедете по Минскому шоссе до Бреста, желательно, чтобы на погранпереходе «Варшавский мост» вы были в воскресенье утром — тогда там очереди практически нет, пройдете границу максимум за час-полтора. То есть выехать вам надо самое позднее завтра утром. Шенген у вас и у жены, я так понимаю, есть? — Молодой хозяин кивнул. — Очень хорошо. Значит, с границей проблем не будет, официально едете… ну, скажем, в Германию, по делам, заодно детям хотите берлинский зоопарк показать. На переходе купите ваучер в Польшу. До Торуни вам ехать часов шесть — к вечеру воскресенья будете на месте. В старом городе, недалеко от площади святой Катажины, есть юридическая фирма Адама Згожельца — на улице королевы Ядвиги, дом восемь, первый цокольный этаж. Зайдете туда и спросите Яна Селюту — это адвокат, он там работает. Я его уже предупредил, что, возможно, мне понадобятся его услуги. Скажете ему, что вас послал Трубач. Он сделает для вас, для вашей жены и для детей необходимые документы; вы станете польскими гражданами казахстанского происхождения, репатриантами. Вместе с документами он вам даст подробную легенду — где, что и как. Машину оставите ему — он знает, что с ней делать. Заплатите ему пятьдесят тысяч долларов. Запомнили?

Игорь молча кивнул.

— Получив документы, купите там, где скажет адвокат, машину — он, кстати, поможет вам её оформить — после чего выедете на юг, в Катовице. Там снимете квартиру на пару недель — думаю, это не составит для вас труда — поживёте, обживётесь, привыкните к своему новому положению. Затем — второй этап.

— Второй? — изумился Игорь.

— Будет и третий. Не перебивайте, пожалуйста.

— Хорошо, хорошо, продолжайте.

— Пожив две-три недели в Катовице — не рекомендую вам там слишком светиться, рестораны, прочие увеселения исключите, вместо этого очень настоятельно советую как можно больше просто гулять по улицам и слушать, слушать и ещё раз слушать — выедете в Чехию.

— А граница? — Игорь беспомощно посмотрел на тестя.

— У вас будут подлинные документы — реально подлинные. Ваш более чем скверный польский легко объяснится тем, что вы лишь недавно обрели Родину — вырвавшись из рук среднеазиатских сатрапов. Далее — вы едете в Прагу. Остановитесь там, опять же, в скромном отеле. В районе Карлин — это северо-восток чешской столицы — на улице Соколовска, дом пять, есть магазинчик, торгующий марками, значками, всякой бонистикой и фалеристикой. Увидите, там перед входом обычно стоит стенд с марками и открытками. Спуститесь в этот магазинчик, спросите пана Новотного. Чуть ниже среднего роста, светловолосый, курносый, глаза — голубые. Зовут Ярослав. Для него вы — поляк казахстанского происхождения. Скажете ему, что от Трубача, и добавите слово «шершень». Запомнили?

— А записать всё это можно?

Володя вздохнул, и, повернувшись к пожилому — укоризненно произнес:

— А вы говорили — сообразительный…

Анатолий Николаевич развёл руками.

— Володя, что ж делать, ежели он в ваших делах — ни уха, ни рыла?

— Ладно, — махнул рукой гость, — Проехали. Далее — этот Новотны сделает вам подлинный сербский паспорт, а также документы для вашей жены и детей, права, в общем, всё, что нужно. За работу заплатите Новотному те же пятьдесят тысяч долларов, что и адвокату. Не вздумайте торговаться! Не тот случай…. Сербом вы, кстати, станете, исходя сугубо из соображений фонетики — по-чешски и серб, и русский говорят с одинаковым акцентом. Вы будете сербом, переехавшим в Чехию, подальше от бардака, творящегося в Белграде — дело житейское, в европах это в порядке вещей, никто этому не удивится. Но в Праге вам жить не стоит.

— Отчего же? — живо заинтересовался Игорь. — Прага — отличный город!

— Отличный. И именно поэтому не стоит. Соблазнов слишком много. Поэтому перейдем к третьему этапу.

Игорь молча вздохнул. Гость сделал вид, что не заметил этого вздоха.

— Так вот, третий этап. Польскую машину вы оставляете Новотному, а сами приобретаете машину в салоне на этой же улице, расположенному практически напротив магазина Новотного. Увидите, там «Шкода Октавия» на таком высоком помосте стоит, для рекламы. В этом салоне у вас никто особо ничего не спросит — ваше дело заплатить и отдать паспорт на оформление, хозяин все сделает сам. После этого вы переезжаете в Моравию, в Виловице — это маленький городок у словацкой границы, недалеко от Всетина. Там дня три-четыре поживёте в каком-нибудь пансионате, после чего купите дом — на улице Случовской, недалеко от здания местного полицейского участка, как раз продаётся неплохая вилла — и приобретёте долю в тамошней винокурне — став, таким образом, её совладельцем. Тридцать процентов акций этого заводика станут вам в миллион, от силы — они как раз сейчас предлагаются к продаже, хозяева задумали модернизацию производства, а денег не хватает. Вместе с долей в винокурне вы автоматически приобретаете соответствующий социальный статус и положение в обществе. Да, ещё — сербом, по легенде, вы будете новоделанным, ваши дедушка и бабушка — из русских эмигрантов, и в семье все говорили по-русски. Поэтому вы сербского — если вдруг, паче чаяния, в этих Виловицах найдется полиглот, желающий побалакать по-сербски — практически не знаете. Запомнили?

Игорь тяжело вздохнул.

— Разве ж это можно запомнить?

Володя снисходительно улыбнулся.

— Ладно, всё, что можно — я набросал здесь. — Он достал из внутреннего кармана два листика бумаги, протянул их Игорю. — Выучите наизусть, потом сожгите.

Игорь благодарно кивнул, старательно сложил листки и уложил их в пормоне. А затем спросил:

— А почему я не могу стать совладельцем винокурни, как поляк?

Анатолий Николаевич и Володя переглянулись. Затем тесть наставительно произнес:

— Для адвоката Селюты ты — беглый русский. Для торговца марками Новотного — беглый поляк. Они друг друга не знают — поэтому концы таким несложным методом обрубаются наглухо, и при этом — без жертв. Понял?

Игорь кивнул.

— Понял. А что мне делать в этих Виловицах? И сколько?

Анатолий Николаевич вздохнул.

— Этого, друг мой ситный, я тебе сейчас не скажу. В понедельник, после того, как ты мне отзвонишься из Польши, я поеду в прокуратуру, и там моему дружку закадычному, Олегу Татаринову, расскажу приватно, что совершил ты гнусную подлость — сбежал из страны, прихватив моих родных внуков. Заложу тебя, проще говоря. Чтобы потом, когда меня про тебя спросят — деликатно, осторожно, но всё же спросят — я мог на моего кореша сослаться. Дескать, дорогие товарищи сыщики, давать показания на зятя официально я не могу, но всё, что мог, как гражданин и государственный служащий — сделал. Совесть моя чиста…. Искать тебя поначалу будут яро — всё ж ты не кошелёк с получкой у работяги с ЗиЛа подбрил, а полтора миллиарда полновесных рублей у казны стырил — но потом, думаю, раж поутихнет. Да и я, многогрешный, руку к этому приложу — не шибко активно, но поспособствую, чтобы розыски твои поувяли. Глядишь, годика через два твоё дело в прокуратуре потеряется, интерес к тебе у тамошних ищеек охладеет. Ну а там, ещё через годик, и вернутся, думаю, сможешь — к тому времени и дела-то твоего уже никакого не будет. Так, Володя?

Гость кивнул.

— Главное — первые пять-шесть месяцев нигде не маячить, а там уже будет полегче.

Анатолий Николаевич, хитро прищурившись, спросил у зятя:

— Сколько у тебя сейчас в сейфе есть наличными?

Игорь смутился.

— Анатолий Николаевич, как-то…

Тесть махнул рукой.

— Никто на твои сокровища не претендует. Но за всё в жизни надо платить, правильно? Так вот, друг мой ситный, подымись наверх, открой свой сундук и тащи сюда двести тысяч американских рублей — Володе за добрый совет.

Игорь молча кивнул и живо поспешил в глубину дома. Анатолий Николаевич, проводив его взглядом, обернулся к Володе и спросил:

— Как думаешь, выдюжит?

Гость пожал плечами.

— А что тут выдюживать? Ему ж никто никаких заданий не даёт, его дело — отсидеться в европах, с чистыми документами…. Тут главное — чтобы он не засветился где-нибудь сдуру. Если б мне кто такую тропу подготовил во времена оны — я бы своему счастью до самых Виловиц не верил бы. Справиться!

Пожилой хозяин кивнул.

— Тут я с тобой согласен, — а затем, помолчав несколько минут, добавил озабоченно: — Меня в этом деле только одно смущает — деньги зятёк мой через албанскую фирму строительную отмывал, и через этих же албанцев счета в Цюрихе открывал. И они прекрасным образом в курсе — сколько дуболом этот бабок упёр, и где их положил. — Налил себе коньяка, выпил единым махом, выдохнул. — И скажу тебе, Володя, честно — не столько меня прокуратура наша тревожит, сколько эти нехристи. Уж больно много они знают…