Агент из подземелья

Александр Тамоников, 2020

Январь 1945 года. Красная Армия форсировала реку Одер и ступила на территорию Германии. Но немецкие войска продолжают отчаянно сопротивляться. Чтобы выявить слабые места в обороне противника и обеспечить прорыв советских танков, в отдел германской разведки внедряется майор СМЕРШ Алексей Уваров. Ему удается завербовать немецкого инженера и проникнуть в секретный укрепрайон. Но в этот момент гестапо арестовывает связную майора. Алексей понимает, что над ним нависла угроза разоблачения, а значит, времени для выполнения задания практически не остается…

Глава 3

Два легковых автомобиля въехали на улицу Ундерштрабе поздним вечером. Юго-западная окраина, невысокие дома с элементами архитектурного стиля фахверк, много деревьев.

Снега в городе было немного. С основных магистралей он выдувался ветром, остальное убирали дворники. Сугробы белели лишь среди голых деревьев да у фасадов зданий, выходящих на дорогу.

Этим вечером дул сильный ветер. Он выгнал с улиц прохожих.

Автотранспорт здесь почти не ходил. На Ундерштрабе не было государственных или военных объектов.

«Фольксваген» и «Опель» остановились у закрытого продуктового магазина. Восемь человек в штатском покинули машины. На них были темные пальто, утепленные шляпы.

Сигнал о сборище подпольщиков прошел по линии гестапо. Эта почтенная организация и взялась за дело.

Мужчина с женщиной пошли по улице. При этом дама взяла кавалера под руку. Других представительниц прекрасного пола в группе не было. Остальные по одному просочились во двор ближайшего строения и пропали.

Группа соединилась у скромного трехэтажного здания. В доме были два подъезда и дюжина квартир. В некоторых окнах за шторами поблескивал свет. Электричество отключали через день, но сегодня оно было.

Сотрудники гестапо действовали оперативно. Двое встали снаружи, под окнами, остальные отправились в подъезд. На третьем этаже произошла заминка. Дверь оказалась прочнее, чем предполагали гестаповцы. Стучаться они не собирались, рассредоточились по площадке, достали оружие. Двое ударили в дверь, рассчитывая с ходу ее выбить. Она устояла, хотя и затрещал косяк, куда был встроен замок.

— Кретины! — сказала, припадая к стене, белокурая Эмма Фишер, сотрудница тайной полиции в звании унтерштурмфюрера.

Мужчины ударили вторично. Дверь распахнулась, повисла с перекосом. Но внутри уже все поняли, загремели выстрелы. Один из сотрудников тайной полиции был убит наповал, упал в проходе, потерял элегантную шляпу. Второй схватился за простреленное плечо. Напарники оттащили его от проема, прислонили к стене. Гестаповцы открыли беспорядочный огонь в дверной проем.

Из квартиры им отвечали. Там истошно кричала женщина, ругались мужчины. Дом замер в страхе. В квартире кто-то вскрикнул, послышался звук падающего тела. Двое гестаповцев кинулись внутрь, стреляя из штатных «вальтеров». Началась суматоха.

Распахнулось окно на третьем этаже. Посыпалось стекло. В квартире продолжали греметь выстрелы.

На подоконник взгромоздилась женщина. Ее прекрасно видели гестаповцы, оставшиеся на улице. Она прыгнула и повисла на пожарной лестнице, которая проходила в полутора метрах.

Следом на подоконник влез мужчина, обернулся, выстрелил из пистолета и понял, что патроны в обойме закончились. Он отшвырнул оружие, приготовился прыгнуть на пожарную лестницу. Тут пуля попала ему в спину. Подпольщик охнул, повалился головой вниз, проделал в воздухе кувырок, рухнул на спину и раскинул руки.

К нему подошел гестаповец, ногой потрогал тело. Мужчина в сером вязаном свитере был мертв.

Женщина висела на лестнице и стонала. Прыжок оказался неловким, подвернулась нога, попав под перекладину. Вторая срывалась. Слабые руки вцепились в перекладины, но быстро разжались. Она завизжала, когда нижняя конечность сломалась в суставе. Женщина падала вниз головой, билась о перекладины. Сугроб под лестницей не спас ее. Хрустнули шейные позвонки.

Когда сотрудник тайной полиции за ноги вытащил женщину из снега, голова ее была неестественно вывернута, поблескивали глаза, в которых был запечатлен нечеловеческий ужас. Гестаповцы переглянулись, пожали плечами.

Шум в квартире уже стих. Все закончилось. В узком коридоре лежал мужчина в кожаной безрукавке. Пуля вошла ему в челюсть, и нижняя часть лица практически отсутствовала. В гостиной было нечем дышать от порохового дыма. Противники настрелялись вволю.

Еще один труп лежал на полу, в костюме, в глазах обида, лужа крови под животом.

Пятой была женщина. Гестаповцы взяли ее живой. Она пыталась покончить с собой, выстрелить в сердце, но ей не хватило решимости. Пистолет у нее отобрала рассвирепевшая блондинка Эмма Фишер, свалила на пол ударом кулака. Женщина стонала, из глаз ее текли слезы. Сравнительно молодая, неплохая собой. Волосы были собраны гребнем на затылке, но от удара растрепались. Они лезли ей в рот, женщина давилась.

— Попалась, тварь! — Эмма схватила ее за горло, ударила в глаз, полюбовалась проделанной работой.

— Достаточно, фрау Фишер, — строго сказал скуластый мужчина, оберштурмфюрер Калленберг. — Хотите, чтобы и она сдохла?

— Виновата, увлеклась. — Эмма оторвалась от жертвы, одернула шифоновую сорочку под элегантным жакетом, стала застегивать пальто. — Доставим в управление, там и поговорим. Посмотрим, что за птица. Что с Краусом?

— Ничего хорошего. — Калленберг пожал плечами. — Мертв. Бедная Гертруда, ей еще предстоит узнать об этом. Лампрехт ранен в плечо. Так, господа, эту особу отвести в машину и доставить в управление. Шеллинг, Ляйтнер, пройти по соседским квартирам, поговорить с жильцами. Кто такие, как часто собирались, кого еще видели? Если внушают подозрение, забирайте и их. Тщательно обыскать квартиру! Нам нужна рация.

Гестаповцы обшарили все жилище, взломали половицы, простучали стены. Тайник нашли в кладовке, за фальшивой стенкой. В нем лежали несколько пистолетов, запасные обоймы, восемь шашек динамита и пара поддельных удостоверений сотрудников полевой жандармерии. Рацию не нашли ни в собранном, ни в разобранном виде.

В комнатах для допроса до утра горел свет. Периодически раздавались звуки ударов, стонала женщина.

Калленберг не выдержал первым, вышел из комнаты, сполоснул лицо под краном, порылся в пачке, извлек сигарету, закурил. Эмма Фишер объявилась через пару минут, под протяжный стон и шум воды, льющейся из ведра. Сменить гражданскую одежду на форменный мундир Эмме так и не удалось. Она раскраснелась, вспотела, сбились на лоб белокурые кудряшки, твидовый жакет был расстегнут. На костяшках кулачков осталась кровь. Эмма косо глянула на коллегу, стала мыть руки. Калленберг курил и с интересом поглядывал на ее зад, обтянутый юбкой.

Эмме недавно исполнилось тридцать, но она в полной мере сохранила женскую привлекательность. Невысокая, фигуристая, со всеми положенными изгибами и выпуклостями, от которых было трудно оторваться.

— Прекращай разглядывать мои прелести, — буркнула женщина. — Дай лучше сигарету. Мой бог, как же я устаю на этой работе, — посетовала Эмма, развалившись на стуле и с наслаждением выдыхая дым. — Вот не поверишь, Леонард, с евреями было легче. Порой жалею, что их уже не осталось. Такая трепетная и сговорчивая публика была. На расстрел шли без всякого ропота.

— Но ты любишь свою работу, иначе давно бы ее сменила, — заметил Калленберг.

— Но кто-то же должен. — Эмма усмехнулась, поправила волосы. — Охман приходил, когда узнал, что мы накрыли логово подпольщиков. Просил выяснить, не знает ли задержанная некую фигуру с позывным «Колдун». Для него это крайне важно, видите ли. Вот так всегда. — Эмма всплеснула руками. — Эти белоручки хотят остаться чистенькими, а мы за них должны делать грязную работу.

— Но кто-то же должен. — Калленберг усмехнулся. — И какие успехи?

— Говорит, что не знает. Я склонна верить, что так и есть. Она не знает даже своих ближайших сподвижников. Так устроена структура подполья. Есть маленькие ячейки. Их члены знают только друг друга, больше никого. И это грамотно, иначе мы давно бы всех переловили. Лучше был информирован руководитель ячейки, но его мы сегодня убили. Это Карл Вагнер, начальник участка в городской типографии. Данная группа, кстати, готовила взрыв в нашем управлении, добыла динамитные шашки. Они договорились с дворником, убирающим территорию, собирались устроить взрыв, когда мы будем эвакуироваться в связи с неудержимым наступлением Красной армии. Чушь какая. — Эмма устало усмехнулась. — Насколько я знаю, никто не собирается пускать сюда Красную армию. Но эти наивные люди имеют свое мнение на этот счет. — Эмма покосилась на дверь, потом на свой ободранный кулачок и продолжила: — Между прочим, данную особу зовут Магда Штильгер. Мы с ней уже встречались года четыре назад. Ее подозревали в укрывательстве евреев, но доказательств не нашли, дело закрыли, посчитав, что это наветы злопамятной соседки. Ее оставили в покое. Все-таки немка. И, кажется, зря. Ладно, пойду еще поговорю с фрау Штильгер. — Эмма поднялась, оправила жакет. — Примешь участие, Леонард?

— Да, через пару минут. Ты такая трудолюбивая, Эмма. Готова и по ночам работать. Как твой Франк мирится с этим? Ведь у них в железнодорожном ведомстве нет такой нервотрепки и сверхурочных часов.

— В их ведомстве есть свои нюансы. — Эмма улыбнулась. — Франк меня терпит, любит, уважает. И будет терпеть ровно столько, сколько потребуется.

Эмма поднялась и, грациозно покачивая бедрами, удалилась в комнату для допросов.

Компрессор в зубоврачебной клинике на улице Ригербан обслуживал несколько стоматологических установок и размещался в отдельном помещении, чтобы снизить шум. Управление бормашиной осуществлялось с помощью педали. Она монотонно поскрипывала, надрывно свистел аппарат. Шум стоял серьезный, и не только в кабинете, но и в коридоре, где несколько посетителей дожидались своей очереди.

Пациентов принимала фрау Циммер, второго врача не было по причине болезни. Люди в очереди молчали. Молодая женщина нервно сглатывала, как будто во рту у нее уже крутилось сверло бормашины. Пожилая дама прижала платок к правой скуле. Ее морщинистое лицо выражало мировую скорбь. Мужчина средних лет с седыми висками настороженно водил ушами.

— Герр Коффман, расслабьтесь! Ну что вы, в самом деле, как маленький! — возмущалась за дверью фрау Циммер в перерывах между визгом сверла. — Потерпите еще минутку, а потом мы вам поставим временные пломбы.

Сверление оборвалось. Люди в коридоре облегченно вздохнули и расслабились. Фрау Циммер понизила голос, что-то ворковала.

Через пару минут из кабинета вышел подтянутый мужчина среднего роста в мундире гауптмана. Он был бледен, ни на кого не смотрел, закрывал ладонью нижнюю челюсть, словно она грозила отвалиться, и, покачиваясь, направился к выходу.

Из коридора выглянула фрау Циммер, худая женщина лет сорока с темными волосами, насмешливо уставилась в спину офицеру и проговорила:

— Герр Коффман, не забывайте, что это временные пломбы, а внутри у вас мышьяк. Он должен убить поврежденные нервы. Не вынимайте ватку в течение получаса. Надеюсь, у вас хватит мужества и завтра прийти на прием. Вы сами виноваты в том, что затянули свой пульпит!

Тактом и деликатностью эта особа явно не отличалась.

Офицер поспешил удалиться. Фрау Циммер застыла в дверях, обвела внимательным взглядом присутствующих.

— Так, фрау Топплер, проходите, ваша очередь. Исходя из того, что я вижу, вы не очень старательно отнеслись к моим рекомендациям. Фройлен Эберман, вам придется подождать. Вы же не умираете от боли. А вы записывались на прием? — обратилась она к седоватому мужчине. — Мы с вами, кажется, не знакомы.

— Я передумал, фрау Циммер, зайду в другой раз, если не возражаете, — сказал мужчина, сглотнул, опустил глаза в пол и поспешил покинуть заведение.

Докторша посмотрела ему вслед и пожала плечами.

Мужчина забрал пальто с вешалки, на ходу надел его. На улице он облегченно выдохнул и покосился на дверь с пружиной, которая шумно закрылась у него за спиной.

Капитан Мартин Коффман ушел недалеко. Он пересек дорогу и все еще держался за свои больные зубы. Налетел порыв ветра. Коффман поднял воротник шинели. Он резко обернулся, когда просигналил водитель грузовика, проезжающего мимо, прогоняя с дороги хромающую пожилую фрау.

Мужчина с седыми висками быстро отвернулся, сделал вид, что его привлекли газеты, выставленные в киоске.

Ничего нового пресса не писала. Враг еще далеко, будет разбит на подступах, и только трус и паникер могут утверждать обратное. Никогда нога русского солдата не испоганит священную землю! О том, что русская армия уже бывала в Берлине, немецкие газеты скромно умалчивали.

Когда филер оторвался от киоска, Коффман уже уходил по противоположной стороне улицы. Он шагал не очень уверенно, потом остановился, закурил, жадно выдохнул дым. Люди, страдающие зубами, часто курят, лелея иллюзию, что табачный дым утоляет боль. Результат, по-видимому, был противоположный. Коффман сделал несколько шагов и выбросил сигарету. Больше он не останавливался, ни с кем в контакт не вступал.

Филер перебежал дорогу, пристроился в хвост. Коффман свернул в переулок, и сотрудник службы наружного наблюдения сделал то же самое. Гауптман не оглядывался, переулком выбрался на Карлштрассе и через минуту прошел в ворота, за которыми размещались управление полиции безопасности и СД.

Наблюдать за фигурантом в здании в задачу филера не входило. Он устроился в кафе на углу, выбрал столик у окна. К нему подошла официантка, этот тип показал ей документ и попросил больше его не беспокоить. Работница заведения поспешила удалиться.

Коффман находился в здании до четырех часов пополудни. Сотрудник полиции успел заскучать.

Несколько раз начинал сыпать снежок, но быстро прекращался. На улице работал дворник с лопатой. Неприятно скрежетало железо, соприкасаясь с камнем.

По улице прошла колонна мотоциклистов, и воздух пропитался гарью. Доступ к качественному топливу для Германии, ввиду потери нефтеносных районов Румынии, был закрыт. Военная техника работала на синтетическом бензине, низкокачественном и ненадежном.

Коффман вышел с работы в шестом часу вечера. Он козырнул часовому, застывшему у полосатой будки, попрощался за руку с коллегой, носящим франтоватую фуражку с задранной тульей. Гауптман поднял воротник, двинулся по улице и через пять минут вошел в заведение «Бегемот», на вывеске которого помимо африканского животного красноречиво красовалась пивная кружка.

Филер покурил на улице и тоже зашел в заведение. Там было уютно, но в обстановке, посетителях, обслуживающем персонале чувствовалась некая растерянность. Половина столиков пустовала. Но все работало, пенилось пиво, с кухни доносились ароматы свежей выпечки.

Коффман сидел за столиком в углу. Рядом с ним стоял официант в фартуке, записывал заказ. Вид у капитана был неважный, он уже не держался за челюсть, но был каким-то усталым, бледным.

Сотрудник гестапо пристроился за соседним столом, уткнулся носом в меню. Коффман на него и глазом не повел.

Официант, хромоногий молодой человек с вытянутым лицом, подошел к филеру. Тот вынужден был попросить кофе.

Свой заказ гауптман получил оперативно. Он осторожно перетирал больными зубами свинину с сосисками, запивал еду густым пивом.

От стойки бара оторвался мужчина в темно-зеленом френче с редким бобриком и ногами, как у кавалериста, подошел к Коффману с пивной кружкой в руке.

Соглядатай насторожился.

— Мое почтение военной разведке, Мартин, — сказал человек во френче.

— Лучшие пожелания полевой жандармерии. Присаживайся, Франц. Давненько не виделись. Другое заведение облюбовал?

— Вернулись сегодня утром, — пояснил Франц. — Выезжали на линию Жлаков — Гнездич для ведения патрульно-постовой службы. Получили сутки на отдых, завтра снова в путь. Неважно выглядишь, дружище.

— Зубы, — лаконично объяснил Коффман. — Пульпа вскрылась, страшное дело, хоть всю челюсть выноси. Всю неделю к врачу хожу, от этих визитов только хуже становится.

— Понимаю, приятель. Когда такое случается, запускать нельзя. Я однажды тоже запустил, потом неделю на стенку лез, жить не хотелось. Но это не беда, пройдет.

— Сам-то как поживаешь? Ты тоже, Франц, не похож на викинга.

— Служба убивает, — признался собеседник. — Вам хорошо у себя в кабинетах, не видите ничего, а на фронте такое творится! Получен приказ казнить на месте, без суда и следствия, всех дезертиров. Откуда они взялись? У нас никогда не было дезертиров, так, единичные случаи. А сейчас просто валом валят, все леса ими забиты, прячутся, выдают себя за гражданских. Вчера мы расстреляли полтора десятка парней по приказу оберст-лейтенанта Оффенбаха. Вывели за пределы дороги, у оврага выстроили. Они кричали, плакали, просили не убивать. Кто-то уверял, что он не дезертир, а просто от части отстал, потерялся. Жуть какая-то первобытная, дружище! — Франц передернул плечами. — На такое там насмотрелся! Я сам стрелял, отправлял людей на тот свет. До сих пор их лица перед глазами.

— Сочувствую, — пробормотал Коффман. — Но это правильная мера, время такое. Нужно расстреливать, чтобы другим неповадно было. Только так мы сможем вернуть дисциплину в войска. И не надо их слушать, в глаза смотреть, сочувствие проявлять. Будем так себя вести, свихнемся быстро. Выполнять приказ, стоять на рубежах, биться до последнего!

Офицеры замолчали, погрузились в задумчивость.

До текущего года полевая жандармерия представляла собой лишь вооруженную полицию. Ее сотрудники следили за дисциплиной в войсках, регулировали движение. В военное время им предписывалось задерживать отступающих солдат, формировать из них временные части и отправлять обратно на фронт, туда, где ситуация становилась кризисной. Сотрудники военной полиции носили на груди цепи с бляхами, за что их и прозвали цепными псами.

По мере продвижения Красной армии в глубь Европы в немецких частях стали появляться дезертиры. Со временем это стало массовым поветрием. На полевую жандармерию были возложены карательные функции, ей приказали расстреливать дезертиров, да так, чтобы видели другие. Ее сотрудники превращались в роботов, бездушно выполняющих приказ. С конкретными случаями они не разбирались, всех чесали под одну гребенку. Теперь им разрешалось казнить и гражданских лиц, уличенных в распространении панических слухов. Под пулю могли попасть не только дезертиры, но и люди, заподозренные в проявлении неуверенности в победе Германии. А в этот разряд мог угодить каждый второй, что только способствовало распространению всеобщего страха.

— Ты прав, Мартин, — глухо произнес Франц. — Все эти меры оправданны, по-другому просто нельзя. Ничего, мы привыкнем к новым условиям, избавимся от чертовой жалости, которая нас только губит. Что слышно в ваших сферах? Скоро наступать начнем?

— Скоро, Франц. Не могу назвать точные сроки, но наступление неизбежно.

— Вот черт, какое мерзкое здесь стало пиво! — заявил офицер полевой жандармерии. — И еда не лучше. Раньше был ассортимент, а теперь лишь квашеная капуста с рыхлыми сосисками. Нужно сильно проголодаться, чтобы это есть. Ты заметил закономерность? Чем сильнее мы погружаемся в дерьмо, тем отвратительнее становится еда? Ладно, приятель, счастливо оставаться, мне еще выспаться нужно.

Мужчины пожали друг другу руки. Франц оставил на столе пустую кружку, заспешил к выходу. Коффман закурил сигарету и уставился в пространство, потом зашевелился, бросил на стол несколько мятых купюр, кивнул официанту.

Едва хлопнула дверь, сыщик тоже поднялся, оставил на столе несколько рейхсмарок и заспешил на выход.

Коффман шел по тротуару, свернул на прилегающую улицу, где раньше работали роскошные рестораны и дорогие магазины. Теперь большинство дверей было заперто. Он обернулся, словно почувствовал взгляд сыщика. Тот уткнулся в афишную тумбу. Глупо, но больше некуда. Театры не работали, тем более опера, в обрывок афиши которой он и уставился. Дальше Коффман не оглядывался, шел, игнорируя прохожих, не заметил унтер-офицера, отдавшего ему честь.

Почти стемнело. Мартин Коффман свернул на Бихтерштрассе, где снимал комнату в квартире на первом этаже.

Сыщик вздохнул. Ничего интересного, нечем похвастаться перед начальством. Дальнейший ход событий только подтвердил эту невеселую мысль.

Коффман проживал на первом этаже четырехэтажного жилого дома. Он поднялся на крыльцо и пропал в подъезде.

Номер квартиры сыщик знал. Он не рискнул входить в здание, свернул за угол, вышел на задний двор, где было безлюдно и неухоженно. В нескольких окнах горел свет. Дом не был переполнен жильцами. Шторы в угловой квартире были задернуты неплотно.

Сыщик посмотрел по сторонам, схватился за водосточную трубу, взобрался на фундамент и прильнул к щели между занавесками. Здесь была кухня. Горела мутная лампа.

Молодая особа в кофте и плотной юбке что-то резала на разделочной доске. В скудном свете выделялся ее обостренный профиль. Она была неприлично худа. На ее плечи был наброшен шерстяной платок. Дома на этой улице имели подключение к паровому отоплению, но тепло подавалось чисто символически, население мерзло.

Женщина насторожилась, повернула голову. В кухню вошел Коффман, что-то бросил ей. Она изменилась в лице, оставила нож, прижалась к груди гауптмана, потянулась губами, поцеловала его в щеку, успевшую обрасти щетиной.

«Хозяйка квартиры, — догадался филер. — Нашла себе жильца по душе».

Гауптман как-то дежурно приобнял женщину и тут же отстранился от нее. О чем они говорили, сыщик не слышал. Фрау Зауэр вернулась к работе по кухне.

Коффман потянулся к верхней полке, снял початую бутылку коньяка, прихватил свободным пальцем стакан. Он сел за стол, наполнил стакан наполовину, медленно, с чувством выпил. Женщина украдкой покосилась на него и вздохнула.

Взгляд фигуранта стал пустым и неподвижным, устремился в щель между занавесками. Он не должен был заметить филера, и все же у того возникло чувство, будто он смотрит ему прямо в глаза. Это было неприятно. Сыщик обхватил изогнутый край карниза и стал слезать на землю.

За Рудольфом Кромбергом тоже осуществлялось наблюдение. Двое сыщиков сидели в невзрачном «Опеле» и усердно боролись со сном. Рабочее место капитан Кромберг пожелал покинуть только после обеда. Никакие заведения он днем не посещал, очевидно, отобедал в офицерской столовой.

«Фольксваген» выехал из ворот в половине третьего, свернул к собору Святого Павла. «Опель» последовал за ним и недолгое время держался за переполненным городским автобусом. Но тот плелся, как подстреленная черепаха. Водителю «Опеля» пришлось обогнать его и даже пару раз опередить «Фольксваген», чтобы не тащиться за ним столь вызывающе. За рулем этой машины был определенно Кромберг, человек крупный, плечистый.

Он держал путь на западную окраину, поплутал по переулкам и выбрался к обветшалому трехэтажному зданию, обнесенному забором. Решетчатые ворота были открыты. Въезжали и выезжали машины, сновали люди в штатском. Сюда, на окраину Майнсдорфа месяц назад переехала из Кракова разведшкола абвера.

За воротами прохаживался часовой. Он был одет в немецкую форму, но шинель висела на нем мешковато, каска была явно велика, и в физиономии явственно сквозило что-то неарийское. В подобные заведения в качестве курсантов традиционно набирали советских военнопленных, выходцев из союзных республик. Складывалось впечатление, что режим секретности здесь — не главное.

Кромберг терпеливо дождался, пока с территории удалится грузовик, въехал внутрь, показал пропуск часовому, после чего подвел машину к крыльцу и покинул салон. Он закурил, посмотрел на дорогу, тут же выбросил сигарету и взбежал на крыльцо.

Филеры поставили «Опель» на другой стороне дороги и снова погрузились в сонное созерцание.

Посещение абверштелле входило в служебные обязанности капитана. Он вышел оттуда через полтора часа, к началу сумерек. С ним были офицер и женщина в военном френче и галифе.

Она не была красавицей, но внимание привлекала. Острый нос, вытянутое лицо, сосредоточенная мина, с которой эта особа что-то внушала Кромбергу. Тот слушал ее с заметным недовольством, покачивал головой. Офицер козырнул и удалился, остались Кромберг с женщиной. Они продолжали общение. Вернее, дама говорила, а Кромберг слушал. Возможно, она занимала какую-то начальственную должность в разведшколе.

Задним ходом к крыльцу подъехал грузовик. Водитель отбросил борт. Из здания потянулись люди с тюками и ящиками, грузили свою ношу в кузов. Мужчина с женщиной хмуро смотрели них. Все это смахивало на эвакуацию.

Кромберг козырнул, сбежал с крыльца и направился к машине. Собеседница как женщина его не привлекала. Чего нельзя сказать о ней. Она пристально посмотрела ему вслед, потом вздохнула и скрылась в здании.

«Фольксваген», недовольно фырча, покинул территорию учебного заведения. «Опель» без задержки пристроился в хвост.

Рабочий день для Кромберга, похоже, закончился. Он медленно ехал по центральной части города, проследовал мимо оперы на Георгплац, детского приюта Святой Жозефины, офицерского госпиталя. Развлекательные заведения на этой улице работали через одно. «Фольксваген» притормозил было у ресторана «Феникс», однако Кромберг передумал и поддал газу.

В соседнем квартале работало заведение «Потсдам». Оно было скромнее «Феникса» и имело неважную репутацию. Подвыпившие офицеры вермахта периодически устраивали в нем потасовки. Здесь была недорогая еда, разнообразная выпивка. Кромберг поставил машину у обочины, вышел из салона в расстегнутой шинели и потащился в здание.

Соглядатаи прижали «Опель» к стене дома. Один из них остался в машине, другой отправился в ресторан. Там было шумно, стелился густой табачный дым. Сыщик не стал заходить в зал, показал швейцару служебный документ и устроился за вешалкой в тамбуре.

На эстраде с кислыми минами стояли скрипач и аккордеонист. Их репертуар оригинальностью не блистал — «В Мюнхене», «Пиво сюда!», «Ах, мой милый Августин». Клиенты не обращали внимания на музыкантов.

Зал был почти полон, подвыпившей публики хватало, но сегодня обходилось без драк. Народ общался, пронзительно смеялись женщины. Было много офицеров как с дамами, так и в собственном кругу.

Кромберг нашел свободное место посреди зала, бросил шинель на спинку стула, приветливо помахал рукой какому-то майору-танкисту. Он несколько раз раздраженно щелкал пальцами. Наконец-то к нему подбежал запаренный официант и согнулся в подобострастном поклоне. В первую очередь Кромберг получил графин со шнапсом и пустой бокал. Он выпил без закуски, расслабился, растекся по стулу. С человека сползало напряжение, накопившееся за день.

Филер наблюдал за ним, брезгливо оттопырив губу, глотал слюни. Чертова работа! За весь день два тощих бутерброда в машине, стакан воды, промерз, как собака! А эта сволочь тут жирует!

Кромберг с аппетитом уничтожал яства, доставленные ему, еще два раза приложился к шнапсу, после чего закурил и начал осматриваться.

За соседним столиком сидели две женщины. Ничего особенного, обеим за тридцать, и только одну из них, с рубиновым колечком на безымянном пальце, с некоторой натяжкой можно было назвать привлекательной. Проститутками они не были, никого не цепляли, увлеченно беседовали.

Та, что не имела шансов у мужчин, казалась расстроенной, несколько раз смахивала слезу. Потом она стала собираться, достала кошелек. Дама с колечком заставила его убрать. Мол, я сама заплачу. Вторая пожала плечами и ушла. Дама осталась в одиночестве, подняла фужер, забавно оттопырив палец с кольцом, пригубила вино.

Кромберг обратился к ней с каким-то вопросом. Дама вышла из оцепенения, задумчиво уставилась на него, чуть поколебалась и кивнула. Кромберг расплылся в улыбке, перенес за ее столик свои яства, щелкнул пальцами, подзывая официанта. Тот принес бутылку шампанского, наполнил опустевший фужер дамы.

Филер за вешалкой раздраженно крякнул.

Это мотание нервов продолжалось минут двадцать. Кромберг усердно заговаривал эту особу, делал комплименты и даже пару раз вызвал у нее улыбку. Она односложно отвечала ему, иногда смотрела на него с любопытством.

Услышав сокровенный вопрос, заданный офицером, дама опять слегка поколебалась, потом неуверенно кивнула. По физиономии Кромберга было видно, что день удался. Он рассчитался за себя и за даму, первым выскочил из-за стола. Парочка направилась к выходу, прошла мимо швейцара и сотрудника гестапо, зевающего за вешалкой. Гардеробщик вынес пальто. Кромберг перехватил его, помог, как истинный кавалер, даме, потом услужливо распахнул перед ней дверь.

Сыщик выждал полминуты, тоже вышел, стал закуривать, прикрывая зажигалку ладонями.

Пара направилась к машине Кромберга. Капитан распахнул пассажирскую дверь. Дама подалась вперед, но снова засомневалась, переминалась с ноги на ногу. Потом она стала что-то говорить, качала головой, сначала нерешительно, потом энергичнее. Кромберг забеспокоился, стал ее убеждать. Но женщина уже передумала, стала пятиться. Он схватил ее за рукав. Она вырвалась, засеменила в обратную сторону, поскользнулась на заледеневшей дорожке, однако не упала.

— Подождите, фройлен! — с обидой выкрикнул Кромберг, но женщина уходила, не оглядываясь.

Он кинулся за обманщицей, однако передумал, махнул рукой, сел в машину, с силой захлопнул дверцу, завел мотор.

Ухмыляясь под нос, филер заспешил к своему коллеге.

В девятом часу вечера Кромберг добрался до своей служебной квартиры на Анхенштрассе и хлопнул дверью с такой силой, что отвалился кусок штукатурки над косяком.

Сыщик подглядывал за ним через перила пролетом ниже. Он выждал несколько минут, сидя на подоконнике в пустом подъезде, стал спускаться. Дверь черного хода была заколочена. Сыщик вышел на улицу, пошатался по двору. Свет в квартире на втором этаже вскоре погас. Но сотрудник тайной полиции продолжал прозябать под дверью. А когда у него подмерзли ноги, он, проклиная свою работу, припустил в подворотню. В машине все же теплее.

Третий фигурант тоже не спешил демонстрировать свою преступную деятельность. В восемь утра Отто Беккер покинул многоквартирный дом на улице Нойхаузер и зашагал на работу. Он проживал в трехстах метрах от Карлштрассе, и транспорт для передвижения по городу ему не требовался. В пути он ни с кем не контактировал, никуда не заходил.

Капитан всегда был аккуратно одет, выбрит, следил за своей внешностью. Среднего роста, с тонкими чертами лица. Он не был аристократом по происхождению, но вполне мог за него сойти.

В отделе разведки Беккер пробыл до обеда. Потом он на скорую руку перекусил в кафе через дорогу, где тоже не общался ни с кем, кроме официантки.

Поев, гауптман опять исчез за воротами управления, но быстро вернулся, теперь уже в компании майора Этинберга из группы по работе с военнопленными. Оба сели в машину, при этом Беккер был за рулем. Прежде чем запустить двигатель, он настороженно посмотрел по сторонам, словно что-то почувствовал.

Слежка двигалась следом, через две машины. Трудно потерять из вида серый «Мерседес» с хромированным обводом кузова.

Через десять минут машина въехала на автостоянку перед городской тюрьмой. Офицеры пересекли пустое пространство, исчезли в кирпичной пристройке, вскоре появились в компании работника этого учреждения, перешли в основное здание.

Ждать пришлось довольно долго. Советские военнопленные в тюрьме не содержались, их сюда не довозили. Здесь сидели немцы, не особо лояльные режиму, коммунисты и социал-демократы, уголовники в ожидании суда, военнослужащие, обвиненные в совершении преступлений.

Репутация у заведения была не из лучших. Каждую ночь в глубоких подвалах расстреливали людей, признанных врагами великой Германии. Тела, извлекаемые оттуда специальными подъемниками, грузили в закрытые фургоны и увозили в заброшенный карьер у деревни Норсдау. Но население тюрьмы от этого не уменьшалось. Сюда каждый день подвозили новых узников.

В пять вечера Беккер покинул здание и сел в машину. Майора Этинберга с ним не было. Капитан вернулся в управление и пробыл там еще два часа. По имеющейся информации, почти все свое время он посвящал работе. Ни женщины, ни выпивка этого субъекта не интересовали.

В восьмом часу, когда уже стемнело, он покинул управление, но вместо того, чтобы отправиться домой, свернул к автобусной остановке. Сыщикам на машине пришлось сдать к обочине, а потом терпеливо ждать, когда подойдет автобус. Общественный транспорт в Майнсдорфе пока ходил и пользовался спросом. Даже в восьмом часу вечера автобус был полон.

Беккер сошел через пять остановок, на северной окраине города, натянул фуражку, поднял воротник шинели. Дул ветер, стелились завихрения поземки. Он смешался с людьми, сошедшими на этой остановке, а когда остался один, резко обернулся.

Филеры не лезли на открытое пространство, люди были опытные. Они сидели в машине за остановкой и терпеливо ждали. Одинокий фонарь освещал закрытый газетный киоск.

Осмотревшись, Беккер свернул за угол. Один из сыщиков покинул машину и припустил к дому, но к другому краю. Он понимал, что Беккер будет проверять, прятался за кирпичной будкой, когда капитан проследовал мимо по заметенной дорожке.

Здесь, на улице Городских Старейшин, проживала его сестра Тельма. Но Беккеру не хотелось, чтобы его визит к ней стал кому-то известен. По улице еще ходили люди, скрипели лопатами дворники.

Район был небогатый, дома обветшали. Электричество было отключено. Дверь в подъезд перекосилась и не закрывалась.

Сыщика это вполне устраивало. Он дождался, пока Беккер скроется в подъезде, быстрым шагом пересек дверь и окунулся в темноту. Нога его соскользнула со ступени, ему пришлось нащупывать перила. Он стоял и слушал. Поскрипывали подошвы. Потом со второго этажа донесся скрежет ключа в замочной скважине, отворилась и закрылась дверь.

Сыщик на цыпочках устремился вверх, припал к щели. Дверь была закрыта на замок, но косяк рассохся, створка не прилегала к нему. Сотрудник тайной полиции затаил дыхание.

Квартира была небольшая. Бубнили люди — женский голос, мужской. Сначала они говорили тихо, он ничего не слышал. Мужчина на чем-то настаивал, женщина сопротивлялась.

Потом они вышли из комнаты, направились на кухню. Женщина тяжело дышала, постукивала палочкой. Даже в подъезде ощущался запах лекарств. Слышимость улучшилась. Загремели кастрюли, полилась вода.

— Отто, отстань от меня! Что ты хочешь? — недовольно пробубнила женщина. — Я никуда не поеду, здесь мой дом, дай мне, в конце концов, умереть спокойно. Мы с тобой не общались много лет, и вдруг ты вспомнил, что у тебя есть сестра. Я уже забыла про тебя, ты даже внешне изменился. На улице бы встретила, не узнала.

— Тельма, не говори ерунды, — проворчал Беккер. — Я военный человек, у меня несколько лет не было отпуска. Ты хоть знаешь, что в последние годы происходило в стране и в мире? Сидишь в своей скорлупе после смерти матери, только новыми болезнями обрастаешь. Неудивительно, что тебя Генрих бросил.

— Ты пришел оскорблять меня? — выкрикнула женщина, и что-то со звоном покатилось по полу.

— Все, сестра, успокойся, прошу прощения, — пробубнил Беккер. — Какая же ты непонятливая! Это крах, пойми, все кончено, мы проигрываем войну. Это стало понятно еще летом сорок третьего, только никто не хотел признать. Русские банды могут нагрянуть сюда уже через неделю, и тогда тебе не поздоровится. Во-первых, ты — инвалид, у тебя уже и зрение ни к черту. Во-вторых, в нашей семье все военные, пусть уже и погибли. Кроме меня. Русские быстро об этом узнают. Ты как собираешься при них жить? Собирай вещи. Пока есть возможность, я помогу тебе уехать. Поселишься в Берлине, в Шпандау. Там ты будешь в безопасности.

— А в Берлин русские банды не придут? — Женщина хрипло усмехнулась.

— Какая ты глупая, Тельма! — горячился Беккер. — Это западный округ, туда придут войска союзников, а не русские. А это, знаешь ли, совсем другое. Там ты точно будешь в безопасности. Пойми, Тельма, тебе лечиться надо. Как ты представляешь это при русских? Неизвестно, выживешь ли. Город подвергнется сплошным бомбардировкам, а после этого придут русские. Тельма, неужели какие-то старые обиды для тебя важнее собственной жизни?

— А я уже прожила свою жизнь, дорогой брат. — В смехе женщины было что-то утробное. — Уйди, прошу тебя. Я сама разберусь со своей жизнью.

Переругиваясь, они опять перетекли в комнату, закрылась дверь. Глухие голоса сливались в рваный фон. Филер оторвался от косяка, нащупал ступени, стал спускаться.

Беккер возник минут через пять. Бормоча ругательства, он зашагал на остановку. Минуть пять капитан ждал автобуса, вышагивая взад-вперед. Городской транспорт уже не ходил. Терпение офицера лопнуло, он вышел на дорогу, поднял руку. Завизжали тормоза, резко встала легковушка.

— Управление полиции и службы безопасности, — проворчал Беккер, суя водителю под нос удостоверение. — Отвезешь меня в центр. Это служебная необходимость.

Он обошел вокруг капота, сел на пустующее место пассажира, и машина покатила прочь.

Первые двести метров филеры фар не зажигали. Только у моста через речушку Шнельзе водитель включил ближний свет.

Беккер вышел на Карлштрассе, спустился в первый попавшийся подвал и минут сорок сидел с единственной кружкой пива, тараща глаза в стойку. Потом его стал донимать разговорами капитан с петлицами артиллериста. Беккер односложно отвечал, потом ему это надоело, он бросил недопитое пиво, расплатился и был таков.