Очерки. Том первый

Александр Полуполтинных

В книге Александра Полуполтинных «Очерки» вы найдете десятки реальных историй о жизни его родных и знакомых. Повествование интересно тем, что автор делится с читателями своими мыслями, оценками и эмоциями мгновенно, непосредственно после того, как они возникли. Книга идеальна для тех, кто ищет необычную дневниковую литературу.

Моя служба в УФСИН

С 1996 по 2012 год я служил во ФСИН — Федеральной службе исполнения наказаний. Её ещё называют уголовно-исполнительной или пенитенциарной системой. Мне повезло, я оказался на творческой работе — в редакции газеты для осуждённых «Резонанс». Много приходилось ездить по колониям и, конечно, писать, писать, писать… Мой школьный друг Костя Бизяев так охарактеризовал мою деятельность: «Ты повышаешь престиж тюрьмы!».

Один день в колонии

Ещё не успела высохнуть типографская краска на буклете, выпущенном к 15-летию учреждения ЯГ-14/3 по инициативе начальника колонии полковника внутренней службы С. Ж. Базарова, как у него появилась новая идея — начать выпуск периодического издания, газеты для сотрудников уголовно-исполнительной системы Читинской области. Сергей Жамсоевич обратился в редакцию «Резонанса» с просьбой помочь воплотить задуманное, и мы с готовностью принялись за дело. Выпустить первый номер — это, согласитесь, и интересно, и ответственно, и почётно.

Выехать в колонию решили всей редакцией, не откладывая дело в долгий ящик. И вот утро 18 декабря. На башне вокзальных часов высвечиваются цифры 7.05, которые периодически меняются на — 16°С — довольно сносная температура для декабря. Громада возводящегося храма на территории бывшего стадиона еле заметна в утреннем мраке. На остановке стоит, пуская белые дымные облачка, пазик.

— В «тройку»? — интересуемся на всякий случай и, получив утвердительный ответ, входим в салон.

Сотрудников пока немного, человек семь-восемь. Сидят молча, некоторые дремлют: путь до колонии не близок, за 40—45 минут езды можно досмотреть прерванный домашний сон.

— Что-то корреспонденты к нам зачастили!

Замечаем знакомого по совместной службе в УИН, а ныне начальника медицинской части ИК-3 майора внутренней службы Андрея Борисовича Нардина. Объясняем причину нашей очередной «командировки», интересуемся как дела у колонийских медиков.

— Очень много работы, — отвечает Андрей Борисович. — Годовой отчёт.

Понимающе киваем, в автобусе воцаряется тишина.

На подъезде к учреждению народу в салон набивается почти под завязку. Ну, да в тесноте да не в обиде. Главное — автобус ходит стабильно, каждый день, а есть ещё ЛАЗ, который собирает людей по другому маршруту. Налаживание бесперебойного движения транспорта — это первое, что было сделано новым начальником. Что говорить, колония расположена очень неудобно, на отшибе, и ни на чем сюда больше не добраться. Если доехать до места службы и обратно труда не составляет, то в каких-то экстренных случаях это большая проблема. Зуб заболел, утюг дома остался включённым, да мало ли что может случиться — как сотруднику доехать до города? Не говоря уже о родственниках осуждённых, которые приезжают в колонию передать посылку и на свидания. Есть у начальника задумка запустить собственную маршрутку, и если все вопросы, связанные с этим, положительно решатся, то и людям будет хорошо, и в казну учреждения упадёт «лишняя» копеечка.

Колония среди степной пустоши как островок цивилизации. Светятся окна штаба, освещается прожекторами периметр — люди на посту день и ночь. Дружно (второй автобус подошёл одновременно) поднимаются сотрудники в здание штаба и расходятся по кабинетам. Мы — в кабинет заместителя начальника по воспитательной работе подполковника внутренней службы Сергея Васильевича Корытина. Здесь так прохладно, что не хочется снимать бушлат. Панели под окнами разобраны, щупаю обнажённые батареи — чуть тёплые. Что ж, отопление штаба — ещё одна животрепещущая проблема учреждения: здание расположено далеко от котельной, по пути тепло теряется, да и давление недостаточное. Этим озабочен вместе с начальником заместитель по тыловому обеспечению подполковник Сергей Иннокентьевич Осокин. Вся зима ещё впереди, и поэтому создание благоприятных условий для несения службы личным составом сейчас — главная задача.

— Вот так, как вы, надо всем одеваться! — шутим, обращая внимание на старшего прапорщика отдела безопасности Галину Алексеевну Гайфулину. На ней валенки и тёплый солдатский полушубок.

— Мы же на улице службу несём, — отвечает она. — За осуждёнными присматриваем, нам положено.

Шутки шутками, а в беседах с сотрудниками многие часто жаловались на холод в помещениях. Ну, да дело, думаем, скоро поправится. Пока сотрудники вышли на развод, садимся за стол и прикидываем план дальнейших действий.

— Ты, Баир, возьми интервью у Сергея Жамсоевича, — говорю своему собрату по перу Жамбалнимбуеву. — Что сделано, планы… Кто лучший сотрудник, а кому бы стоило пересмотреть своё отношение к службе? Потом встреться с одним из спортсменов…

Пока обсуждали свой рабочий день в колонии, вернулись с развода С. В. Корытин и начальник отдела воспитательной работы с осуждёнными капитан внутренней службы Геннадий Худойбердыевич Аннамамедов. Сразу садятся за бумаги, дают распоряжения начальникам отрядов — работа завертелась. Замечаю на столе любопытный документ и задаю вопрос:

— Что за такой адаптационный отряд?

— А это как раз наше нововведение, — поясняет Сергей Васильевич Корытин. — Создаётся этот отряд на базе девятого отряда улучшенных условий содержания. В него будут поступать вновь прибывшие для отбывания наказания осуждённые, и после прохождения карантина, который, кстати, будет намного короче, чем обычно, будут находиться в этом отряде от одного до нескольких месяцев. Здесь с ними будет проводиться интенсивная разъяснительная и воспитательная работа, цель которой привлечь осуждённых к участию в самодеятельных организациях. В общем, чтобы люди здесь проходили необходимую адаптацию, привыкали, присматривались друг к другу и не попадали с первых дней под влияние отрицательно настроенных осуждённых.

Делаю пометки в блокноте и иду в оперативный отдел. Ведь председатель женсовета, с которой я наметил встретиться, оперуполномоченный. Прохожу несколько дверей, и попадаю под перекрёстный огонь острых, оценивающих оперских взглядов. Сам когда-то начинал с оперов в СИЗО и знаю, что работники оперативного отдела — элита подразделения и важности им не занимать. Правда, всегда веселило меня одно обстоятельство. Какое бы ЧП ни случилось, узнавал я о его подробностях от кого угодно, только не от своих товарищей по оперотделу: секретность здесь самая что ни на есть абсолютная. Конечно, мой включённый диктофон тут же вызывает некоторое замешательство. Ах, да! Я же не объяснил, откуда я такой свалился.

Серьёзное лицо капитана внутренней службы Лидии Васильевны Егоровой, председателя женсовета колонии, сменяется доброй улыбкой: из оперуполномоченного она мгновенно превратилась в милую женщину:

— Так вот вы зачем пожаловали!

Вскоре узнал, что Лидия Васильевна возглавляет столь немаловажное общественное формирование почти два года. Не раз мы писали о мероприятиях, которые организуются в колонии к разным праздникам. И всё больше в своих рассказах называли отдел кадрово-воспитательной службы, а о роли женсовета непреднамеренно умалчивали. Да и сам женсовет никак себя раньше не афишировал. Сказывалось, видимо, что его председатель оперативный работник. Восполняем своё упущение и теперь можем с уверенностью на все сто сказать, что все прошедшие конкурсы, праздничные мероприятия, выезды на природу проводились при непосредственном участии совета женщин колонии. Вот же доля женская: и на службе не уйти от дополнительной нагрузки. Правда, эта нагрузка, как призналась Л. В. Егорова, не в тягость, а в радость. Особенно, когда задуманное имеет успех у сотрудников учреждения. И уж, конечно, бывает обидно, когда среди членов коллектива колонии нет активности, заинтересованности в том, чтобы организуемое для них же мероприятие прошло успешно. А то получается, женщины суетятся, что-то придумывают, отрываются от работы, а люди проявляют в конечном итоге пассивность, а значит и неуважение к женщинам. Традиционными стали чаепития по случаю дней рождения. Всех именинников приглашают раз в месяц в столовую, где за чаем с тортом можно посидеть, расслабиться, поздравить друг друга. Но и в такие дни приходится тащить некоторых чуть не силком. Есть у женсовета и более серьёзная миссия — участие в воспитании сотрудников. Практикуется такая форма работы как выезды в семью для беседы с родными сотрудников, у которых возникают определённые сложности по службе. Из активистов «женского движения» Лидия Васильевна отметила Наташу Кузнецову и Легостаеву Елену. А ещё председатель женсовета попросила сотрудников ОРЛС УИН откликнуться на предложение организовать встречу с представителями женсоветов других колоний для обмена опытом. Думаю, такой женский «съезд» будет скоро организован, а уж польза от его проведения будет несомненная.

Прощаюсь с Лидией Васильевной и в сопровождении заместителя начальника по охране подполковника Константина Георгиевича Пронина иду в караульное помещение. В небольшом теплом кабинете знакомлюсь с начальником отдела охраны старшим лейтенантом внутренней службы Олегом Викторовичем Кмитом. Человек он молодой, но с большим опытом службы в подразделении охраны. Начинал в 98-ом младшим инспектором отдела безопасности, в 99-ом перешёл на службу в охрану и вот теперь возглавил отдел. В отделе служит в основном молодёжь, поэтому коллектив сложился весёлый, дружный, спортивный.

— За время существования отдела, — говорит Кмит, — не было допущено ни одного побега. Это самый главный показатель в нашей службе. Установлена новая охранная система «Сова», расширяем службу кинологов — работаем. Полностью укомплектовались. А ещё: все наши сотрудники сходили в отпуска. Раньше с этим были большие проблемы: не хватало людей, не могли отпускать сотрудников в отпуска по графику. Теперь всё нормализовалось.

Следующий наш пункт посещения — сердце колонии, её дежурная часть. Она возвышается над обширной «палубой» территории, как капитанская рубка. «За штурвалом» сегодня оперативный дежурный отдела безопасности майор внутренней службы Н. Д. Самсараймаев. То и дело звонят телефоны, Намдак Доржижапович отдаёт чёткие распоряжения. В дежурке чистота и порядок, впрочем, как в других ИК. Хотя нет, эта дежурная часть довольно просторная, а ещё в ней полно солнечного света — к обеду распогодилось. Что может быть интересного, новаторского в организации дежурной смены? На всякий случай задаю этот вопрос.

— С 1 декабря приступили к внедрению у себя в колонии опыта Красноярского ГУИН, — охотно вступил в разговор начальник отдела безопасности подполковник внутренней службы Сергей Павлович Малов, — Эксперимент заключается в организации службы по системе объектового надзора «Сектор — рубеж». Суть его такова: территория охраняемого объекта разделена на пять секторов. В каждом секторе назначается ответственный, для оказания помощи дежурному наряду привлекаются сотрудники всех служб. В специальных журналах отражаются результаты несения службы по секторам: нарушения режима, движения автотранспорта, режимные мероприятия и т. д.

Близится обед, и мы спешим в столовую. О столовой тоже писали не раз: уютное, светлое помещение, со вкусом и по-современному оформлено. Занимаем очередь. На раздаче работает всего одна женщина, но очередь движется быстро. Смотрим цены в меню. Они колеблются от 3 рублей с копейками за салат из свежей капусты до 19 рублей за две позы. В общем, мне обед из салата, рассольника, колбасы с рожками и чая обошёлся в 22 рубля. По-моему, цены по сегодняшним меркам смешные.

Мы не могли уехать из учреждения, не посмотрев бар-магазин для осуждённых «Тройка». Вряд ли это сможет удивить, думал я, ведь слава о кафе в «четвёрке» со звучным названием «Вдали от жён» разнеслась с помощью СМИ на всю область. Однако ох как я ошибался: пред нами предстал оборудованное по последнему слову дизайна просторное помещение с пластиковыми столами и стульями, с панно и кашпо на стенах. Непривычно, конечно, смотрится зарешеченная стойка бара. Но какая это решётка! А ведь есть ещё большое фойе, складские помещения, кухня, умывальник и всё сделано основательно, со вкусом, одним словом, по-базаровски. Продавец Любовь Николаевна Энкуева с сожалением говорит:

— Даже на пенсию уходить не хочется. Посмотрите, какая здесь красота!

Мы задавали много вопросов сотрудникам учреждения, в том числе и такой: какой они видят колонию через десять лет. И часто слышали: образцовой, красивой, современной. Значит, верят в учреждении в своего начальника, в его планы, его дела. А мы говорим «до свидания» гостеприимным хозяевам. Ждите новую газету. Газету о вас. Счастливо!

Гости из Германии

Знакомство в трапезной

Их четырнадцать. За три дня, что мы с майором Олегом Поповым, заместителем начальника отдела по воспитательной работе, сопровождали иностранных гостей в поездке по исправительным колониям, познакомиться довелось со всеми.

Перед выездом в ИК-3 (было часов одиннадцать) нас с Олегом Ивановичем пригласили за стол в трапезную читинской баптисткой церкви «Антиохия». Когда-то в этом здании располагалась военная комендатура и гауптвахта, и вот уже не один год здесь идёт реконструкция. Кирпич за кирпичом силами членов церкви возводится Дом молитвы. Строгие архитектурные формы, остроконечная готическая башенка, увенчанная крестом — таким сейчас могут видеть жители Читы это строение, преобразившее ещё один уголок родного города.

Место это в столице Забайкалья, надо сказать, уникальное. Неподалёку, зажатая между пятиэтажных хрущёвок, стоит Михайло-Архангельская православная церковь, древние своды которой занял музей декабристов. А чуть выше — мечеть, с её минарета утрами можно слышать призыв к мусульманам совершить намаз. Так под одним небом мирно уживаются три различные Божьи обители.

Гостей потчевал пастор «Антиохии» Валерий Сенотрусов (кстати, древний город Антиохия в 1 в. н. э. стал местом крещения апостола Павла, в нем образовалась первая влиятельная христианская община). Нам разложили по тарелкам рисовую кашу, к чаю поставили конфеты и печенье. Немцы только что приехали с вокзала, трапезная была завалена дорожными сумками. Среди гостей выделялся пожилой мужчина с большой седой, как у Фридриха Энгельса, бородой. Он и был чем-то похож на соратника Карла Маркса, даже имя его было похожим — Фридель. Истинного немца в нем я увидел, когда он, нечаянно пролив минеральной воды, когда открывал бутылку, достал из кармана носовой платок и стал вытирать им пол.

Самым активным за столом был Ойген. Сначала я принял его за русского (так как здесь были и наши соотечественники, и было трудно понять, кто есть кто). Он хорошо говорил по-русски, много шутил и смеялся. Русская кровь в нем, наверное, всё-таки была, потому что предки его жили в России, сам он родился в Душанбе и в три года оказался с родителями на исторической родине.

Я познакомился с Ойгеном, которого скоро стал называть Женей (по паспорту он Евгений), он представил мне сидящих рядом: молчаливого Ёахима, неулыбчивого Матиаса, весёлого Эдмунда. Почти все немцы были молодыми людьми, отличались по возрасту лишь Фридель Пфайффер и Ахим Хальфман. С Ахимом, лысым, с профессорской бородкой и приятным голосом импозантным господином мы успели немного поговорить перед ланчем. Я рассказал на плохом немецком, что не так давно был в Берлине, поднимался под купол рейхстага…

Ахим оказался руководителем группы, Фридель же был вроде почётного представителя и основателя общества помощи «Шайдевег».

«Шайдевег» — значит «На распутье»

Недалеко от Кёльна есть небольшой городок с красивым немецким названием Хюкесваген. На въезде в него вы окажетесь на развилке двух дорог. На придорожном знаке прочтёте: «Шайдевег», что в переводе означает «На распутье». Одна стрелка покажет на надпись «Дорога, ведущая в никуда». И действительно, если поехать по ней, вы неизбежно попадёте на огромный пустырь, по которому вечно гуляет бесприютный ветер. «Путь к твоему спасению» — указывает другая стрелка. Если выбрать эту дорогу, скоро вы окажетесь у величественного старинного замка «Вендорф». В 1992 году он представлял собой полуразрушенное здание с облупившимися стенами. Теперь это грандиозное архитектурное сооружение, с любовью и тщанием отреставрированное руками бывших преступников и наркоманов. Когда-то они выбрали для себя этот второй, верный, путь, и сегодня имеют свои семьи и жилье, личные автомобили, здесь же трудятся в слесарных мастерских, постигают профессию садовода в местном парке, в свободное время отдыхают, занимаются в кружках, общаются.

Общество «Шайдевег», конечно же, не возникло бы на пустом месте, если бы не люди, не равнодушные к таким бедам общества как наркомания, алкоголизм, преступность. Один из таких людей Фридель Пфайффер. Более тридцати лет назад он организовал группу собеседования в тюрьме. Это и был прообраз общества помощи людям, оказавшимся на грани безысходности.

Первые беседы и богослужение состоялись в 1971 году в детско-юношеской исправительной колонии города Зигбурга, которая насчитывала 900 арестантов и была самой большой в Европе. Опыт оказался удачным, и встречи с малолетними заключёнными стали регулярными. Со временем дети привыкали к верующим друзьям с воли и даже просились пожить у них после освобождения. Так зародилась традиция брать в свои семьи бывших осуждённых. В 1978 году у общества появилась возможность приобрести под общежитие первый дом для проживания освобождаемых. В 1985 году «Шайдевег» приобрело здание фабрики вместе с жилым корпусом. А сегодня у общества уже 11 общежитий, тюрьмы посещают 11 групп собеседования, в которых участвует триста сотрудников.

Со временем деятельность общества распространилась не только на земли Германии, но и за рубеж. Организации общества находятся в Швейцарии, Австрии, Венгрии, Польше, Монголии, Индии, Бразилии, Кении и России. Ведь добро не знает границ.

Нах Остен — на Восток!

Когда наш кортеж, состоящий из двух микроавтобусов и джипа, нёсся сквозь бескрайние забайкальские просторы навстречу Нерчинску, Ойген спросил:

— Если вверху на карте север, внизу юг, то что справа? Всё время забываю.

— Восток! — сказал я. — Остен. Легко же запомнить: сорок первый год — нах Остен!

Глядя на этих немецких парней, слыша их восторженные возгласы по поводу проносящихся за окнами видов, мне невольно приходили на ум ассоциации, связанные с событиями шестидесятилетней давности. Как далеко то время, как кардинально поменялось с тех пор сознание самого воинственного народа. И всё же для многих из них война — не пустой звук. У Альфреда солдатом вермахта был дед, а Ойген рассказал, что знает многих пожилых немцев, побывавших в русском плену и до сих пор помнящих такие слова: «курить», «работать», «давай-давай»…

Что же влечёт их в Россию сейчас?

— Понимаешь, — пытается объяснить Ойген, — я со своей семьёй, а у меня двое мальчиков, не отдыхал уже три года. Я работаю автомехаником в «Шайдевеге» и каждый свой отпуск я еду с группой к осуждённым. Был уже в Монголии и один раз в России. Рос я в христианской семье, но тогда я не хотел понять смысла Евангелия. Повзрослев, решил жить, как мне хотелось: мне нравилось веселиться, дискотеки, девчонки, я стал курить гашиш. Всё, что зарабатывал, уходило на это. Потом попробовал героин, и он окончательно сломал меня физически и душевно. Однажды сел за руль под действием наркотика и попал в страшную аварию. Пролежал в больнице восемь месяцев, моя подруга тоже была сильно изувечена. Я чуть не погубил её и себя! А потом понял, что дорога, которой я иду, ведёт в никуда. Мы стали посещать с подругой церковь, но скоро я снова принялся за старое, устроился таксистом, ездил ночами, чтобы иметь деньги на наркотики, а днём спал. Моих сил хватило на полгода. Я понял, что скоро умру или меня арестуют… Меня спасло общество «Шайдевег». Я узнал о нем от одного христианина. Я принял в своё сердце Иисуса Христа как личного спасителя. Выучился профессии, женился на моей подруге, и теперь вместе с ней мы делим наш домашний очаг с людьми, которые погрязли в наркотиках. Жизнь моя наполнилась особым смыслом. Я знаю, какую роль сыграл в моей жизни Бог и хочу, чтобы другие тоже поверили в него. Поэтому я еду в самые отдалённые уголки мира, чтобы донести до людей слово Божье.

Толстые томики Святого Писания были у каждого участника экспедиции. Время от времени ребята открывали их и углублялись в чтение.

— Можно посмотреть? — попросил я у Альфреда Библию.

Я открыл книгу и увидел лежащие между страниц фотографии молодой женщины и ребёнка.

— Это твои жена и сын?

Услышав утвердительное «Йа, йа!», мне подумалось, что, имея семью, ребёнка и в голову не должно приходить что-то плохое. Это так естественно. И не только для верующего.

Есть другая жизнь!

За три дня мы посетили четыре учреждения: в Чите, Шара-Горохоне, и в Нерчинске. В каждой колонии немецкие гости переоблачались в фирменную спортивную форму общества «Шайдевег» и выходили на футбольное поле сразиться с местными командами осуждённых. Футбольный матч не состоялся лишь во второй исправительной колонии: накануне матча над посёлком пронёсся ураган, который сорвал крышу с одного из общежитий осуждённых и бросил её на спортивную площадку. Вместо футбола немцы предложили сыграть в волейбол. Надо сказать, они и здесь оказались на высоте: играли слаженно, с большим энтузиазмом, подбадривая друг друга, и, не смотря на дождь, одержали убедительную победу. Сухим счётом закончился лишь футбольный матч в Нерчинской воспитательной колонии. Самоотверженно, не теряя чувства юмора, защищал ворота Артём Лугарёв. Высокорослые немецкие игроки били по воротам Артёма так, что разрезающие воздух мячи срывали с тополей листья, но ни один удар так и не смог поразить ворота малолеток.

Конечно, среди серой повседневности спортивные баталии с участием иностранцев смотрелись на унылом колонийском поле очень эффектно и ярко. После игры находилось немало желающих пройти в клуб и послушать, о чем будут говорить зарубежные визитёры. И те оправдывали ожидания сидельцев. Прямо со спортивной площадки, иногда не имея возможности переодеться, гости из ФРГ попадали на сценическую, и, разгорячённые, блестя потными ми лбами, демонстрировали уже свои вокальные данные. Песни на английском, немецком и русском языках учили относиться друг другу по-христиански, любить Бога и верить, что только он способен по-настоящему понять, простить и изменить жизнь того, кто искренне и всецело принял его в своё сердце. Посланцы Германии неплохо продемонстрировали и актёрские способности. В драматической немой сценке Эдмунд мастерски сыграл человека, которому не дают нормально жить и трудиться пороки: зависть, корыстолюбие, алкоголь и наркотики, которые просто раздирают его на части. Да, именно так случается в реальной жизни. Человек, не могущий противостоять искушениям, неминуемо попадает во власть сатаны, становится на путь нарушения законов и заканчивает жизнь тюрьмой. Впрочем, почему заканчивает? Для многих бывших заключённых именно тюрьма открыла глаза на иную жизнь — жизнь с верой.

Об этом говорил в своих выступлениях Фридель Пфайффер. Когда-то он сам служил в суде и отправлял за решётку осуждённых. Но опыт показал, что заключение не исправляет. Оно лишь карает поступок, но оставляет нетронутым корень зла, прячущийся в сознании человека. Искоренить же причину злодеяний можно только с помощью религии. За тридцать лет он посетил сотни мест заключения в Бразилии, Индии, странах, где содержание осуждённых ещё антигуманно, в колониях, где по 7—9 тысяч человек пребывают в тесноте и антисанитарии. Но и там со своими соратниками он старался протянуть руку помощи, донести евангельские заповеди до ума всякого страждущего человека.

Надо сказать, что кроме германских граждан колонии посетила группа членов церкви «Антиохия» из Читы. Это молодые люди, у которых в прошлом, как выразился Сергей Абрамов, «срывало крышу», которые имели большие проблемы со здоровьем и с законом. И только Бог сделал их «крышу», их сознание, прочным, способным противостоять губительным порокам. Эти ребята тоже принимали участие в беседах: пели песни под гитару, рассказывали суть Евангелия с помощью специального демонстрационного куба с картинками, который так и называется — евангекуб.

Домой!

Последним пунктом посещения была «двойка». Возвращались с хорошим настроением. В нашем микроавтобусе были всё те же: Ёахим, Альфред, Матиас, его жена Яна, Эдмунд и Ойген. Июльскую жару остудил прохладный дождик, ехать было свежо и приятно.

— Вир фарен етц нах Хаузе! — сказал внятно Ойген, чтобы я понял.

— Ну, это легко, — отозвался я. — Сейчас мы едем домой.

За три дня поездки я быстро восстановил полученные в школе знания по языку Шиллера и Гёте. Показательным стал такой случай. Перекусывали мы прямо в машине, потому что из-за урагана, пронёсшегося над посёлком, в столовой отсутствовало электричество, не было кипятка, чтобы заварить лапшу. Немцы распечатали и разделили на всех пачку «Чоко-пая», потом разрезали яблоко…

— У меня в сумке бутерброды, — сказал я тихо Ойгену. — Они будут?

— Сам спроси… — бросил он в ответ, занятый чем-то.

И тут мы оба рассмеялись, потому что Ойген совершенно забыл, что мой родной язык русский. Я, конечно, повернулся к сидящим на заднем сидении и задал по-немецки свой вопрос про бутерброды, на что Яна радостно воскликнула «Йа, йа! Данке шён!»

По тому, как вели себя в быту немцы, я сделал вывод, что лишних денег у них нет. Так хотелось угостить их нашими бузами где-нибудь в дорожной харчевне, но они всякий раз предпочитали добраться до Читы и поужинать у своих братьев-соверующих. Экономили они и на гостиницах, жили по квартирам у членов «Антиохии». Фридель, к примеру, ночевал в Осетровке, а Валерий Заккау (он был за переводчика в группе) — у Сергея Абрамова в Сосновом Бору. Причём, его даже разделили с женой Анной, она ночевала на другой квартире — служба есть служба, и надо мириться с неудобствами дальней поездки.

За окном пролетали многократно воспетые поэтами русские берёзовые рощи, стелились до горизонта живописно зеленеющие бескрайние поля. На лицах у всех сияли добрые улыбки. Каждый осознавал важность проделанной работы. В залах колонийских клубов немецкие гости видели сотни заинтересованных и задумчивых глаз, отвечали на самые важные вопросы осуждённых о смысле жизни, слышали множество благодарностей за подаренные Евангелия и другие скромные подарки…

— У вас в России свистят? — спросил вдруг Альфред.

— Нет, — ответил я. — У нас это плохая примета — денег не будет…

— А у нас свистят, — сказал Альфред. — Когда человек свистит, значит, он счастлив.

И стал насвистывать какую-то мелодию.

2001

Пожар в исправительной колонии №10

Воскресенье. Вербное. Праздник. Так хотелось сходить в собор на службу… Ночью стояла духота, окно нельзя было открыть: накануне был ураган и мало ли что… Часа в четыре я встал, открыл балкон — тихо. Постоял у открытой двери, наслаждаясь утренней прохладой. Теперь можно спокойно уснуть. Но…

Только я лёг — звонок.

— В четыре двадцать объявлена тревога, — сообщил голос дежурного с работы.

Первым словом, которое я произнёс в это утро, сейчас является хоть и безобидным, но непечатным.

А потом мысли побежали: что это? Очередная тренировка? У нас сейчас работает комиссия из Москвы, но не такие же они садисты, чтобы поднимать людей в воскресный день! Значит, что-то стряслось…

Одеваюсь, на ходу глотаю тёплый, не успевший закипеть чай. Наташа забрасывает мне в сумку краюху ржаного хлеба и банан…

Я бегу (почти бегу) по утреннему сумраку, не разбирая читинских колдобин, по пути замечаю обгоняющие меня такси, которые летят по направлению к управлению краевого ФСИН. Но мне надо сначала в синагогу (редакция газеты и многие другие службы УФСИН размещались в здании бывшей синагоги на ул. Ингодинской, д. 19 — прим. автора), ведь там мой тревожный мешок, противогаз с бирочкой (недавно Маяков заставил пришить) и папка с алгоритмом действий на случай ЧП.

Забираю это всё и бегу (почти бегу) в Управление. Навстречу мне попадается прокурор Сверкунов и ещё какие-то незнакомые мне лица — точно, ЧП!

Скоро узнаю:

— Зеки сожгли «десятку», все отряды спалили…

Не верю. Там, конечно, в последнее время что-то назревало. Часть сидельцев отказывалась от горячего. Этакий «тихий бунт», как назвал я свою заметку в «Резонансе», которую приготовил к печати. Но чтоб спалить зону! Невероятно в наше либеральное время — ведь зона стала теперь настоящим санаторием. Вот недавно осуждённый выезжал оттуда в отпуск. Кормёжка, одежда, медицина, самодеятельность — всё для них, сиди и радуйся, ан нет… Не сидится спокойно.

Ну и закрутилось! Часть сотрудников в составе сводного отряда отправили сразу в Краснокаменск. Группу возглавил сам начальник полковник В. И. Никитеев. А мне выпало находиться в оперативном штабе и сочинять обращение к сотрудникам, чтоб они проявляли бдительность, не поддавались на провокации и т. д. Каждый член штаба был занят своим делом — всё-таки не зря тренировались. И тема пожара даже была тоже разыграна на одной из штабных тренировок. Прав был Суворов: тяжело в учении — легко в бою! Вот и я без особого напряжения написал текст, благо шаблон уже у меня был.

Приезжал даже сам губернатор Гениатулин. Он неожиданно зашёл в актовый зал, где размещался штаб, и сразу приступил к совещанию. Тут же был и начальник УВД, но я, признаться, не знаю его в лицо, и поэтому не обратил внимания (к тому же он был по гражданке). Гениатулин сказал, что краевая администрация поможет всем, что в её силах (стройматериалы, палатки и т.д.), давал указания по телефону различным ведомствам и советы, какую информационную политику вести.

Информации, впрочем, уже на сайтах выложено немало. Краснокаменская прокуратура дала информацию, наша информация непрерывно идёт, будет сюжет по читинскому телевидению.

Акция осуждённых была тщательно спланирована. Ночью в 3:30 они начали одновременно во всех общежитиях делать поджоги, а сами организованно с вещами вышли на улицу. Сгорело «всё», как сообщил один из порталов, а точнее: «здания общежитий отрядов, профилактория и оперативного отдела». Частично пострадала столовая. Фотографии, присланные с места события, красноречиво говорят, что огонь не щадил ничего. Пострадавших и жертв нет. Огонь потушен к восьми часам утра.

Ждём когда проснётся Москва. Управление загудит, как улей. Поговаривают, что ожидается приезд директора А. А. Реймера или кого-то из замов.

17 апреля, 2011

«Полиграфушка», скажи, да всю правду доложи!

Мой друг, высококлассный юрист с огромным опытом работы в отделе по борьбе организованной преступностью и в контрразведке, давно ратует за самое широкое применение прибора «Полиграф» («детектор лжи») в отношении подозреваемых и обвиняемых. Дай ему волю, он бы всех загнал на «Полиграф» — и чиновников, и милиционеров, и политиков… Он уверен, что «Полиграф» обмануть невозможно. Я же склонен думать, что «Полиграф» — это всё-таки обыкновенная железяка, и доверять ей не стоит.

Поэтому когда мне сегодня в отделе собственной безопасности предложили пройти тест на «Полиграфе» на предмет коррупционной связи с правозащитным центром, я растерялся. А дело касается нашего скандально известного правозащитника и неутомимого борца за справедливость Виталия Черкасова. Дело в том, что судьба свела меня с Черкасовым, или Витамином Че, как мы с друзьями его называем, гораздо раньше, чем он стал правозащитником.

В 1996 году я пришёл на работу в редакцию «Резонанс» простым младшим лейтенантом, даже не имеющим высшего образования. Правда, у меня была справка об окончании трёх курсов юридического факультета Иркутского госуниверситета. Она-то и пошла в зачёт. Но на должность редактора меня не поставили, и я нашёл Черкасова, через одноклассника. Он тогда служил участковым, успел даже поработать в «полиции нравов» и даже привлечь к ответственности какую-то проститутку, чем очень гордился (довести дело до суда до него никто не мог). У него было два высших образования и опыт работы с прессой — он писал заметки на противопожарную тематику, когда работал в пожарной охране. И мы стали работать.

«Я увидел процесс изнутри, как делается газета. — Писал об этом времени Виталий. — Я расширил горизонты своего познания: раньше я имел представление о людях, отбывающих наказание, с позиции тех, кто сажает за решётку. Работая в различных подразделениях милиции, я был склонен не верить тому, что говорят осуждённые, а многие из них зачастую говорят о своей невиновности. Но, работая на этой должности, я понял, что не все так просто, что осуждённые могут быть и правы, и что многим из них действительно нужна помощь, в том числе и юридическая» («Резонанс», №23—24, 2004 г.)

В 2000 году он решил уйти из газеты, и редактором стал я. Виталий ушёл по доброй воле, просто у него были несколько другие планы в жизни. «В какой-то момент я понял, — объяснял он свой уход, — что мне нужно идти дальше. Была грусть расставания с коллективом. Но ничего не поделаешь. Я привык уходить, такой я по натуре. Я получил богатый опыт, работая в милиции и уголовно-исполнительной системе, сейчас это помогает мне в моей работе. Я организовал в Чите правозащитный центр, куда могут обращаться жертвы произвола правоохранительных органов. Пока мы на первом этапе развития, но дел, в которых нарушены процессуальные нормы очень много».

Вот так Виталий стал правозащитником, но остаётся моим добрым приятелем. Мы поначалу часто встречались. Я даже приглашал его читать лекции в УФСИН в рамках социально-гуманитарной подготовки, ратовал за заключение соглашения между Управлением и Забайкальским правозащитным центром, но, к сожалению, вокруг Черкасова и его центра стало складываться негативное мнение, несмотря на то, что его деятельность поддерживают влиятельные правозащитные организации, в том числе Московская Хельсинская группа (признана в России иностранным агентом — прим. автора). По сути, мы оказались с ним по разные стороны баррикад: он — ярый западник, я — русский националист, но и это не мешало нам нормально общаться. Мы же интеллигентные люди. Это не Саша, один мой старый знакомый, ныне коммунист, который, не задумываясь бы поставил меня к стенке, случись какая-нибудь заварушка.

Поэтому при встречах с Черкасовым, и зная, что я с 2005 года нахожусь «под колпаком у Мюллера» я воздерживался от обсуждения горячих уфсиновских тем. Если бы я и хотел бы ему «сливать» какую-либо информацию, то делал бы это, как в фильмах про шпионов: например, незаметно приклеивая на скотч записку к низу скамейки на площади Ленина. Конечно, в этом случае «обжулить» «Полиграф» мне бы не удалось.

Жалея драгоценное время своих коллег из оперативного управления, я решил пожертвовать своим и пройти тест на «детекторе лжи». Кстати, оператор «детектора» сказала мне, что обстоятельство, что я прошёл исследование на «Полиграфе», не является секретом, и я могу смело об этом рассказывать. А вот результаты теста являются совсекретными.

Я поставил перед собой маленький иконостас и приготовился отвечать на вопросы. Мне понравилось, что каждый вопрос предварительно согласовывался, и уточнялось, правильно ли я понимаю его формулировку. Так, например, на вопрос «Имеются ли у руководства основания считать меня непорядочным человеком?» я смело отвечал «да», потому что сам склонен по греховности своей и излишней подозрительности (я ведь тоже бывший опер) считать многих людей непорядочными, даже исходя из их физиогномики.

На одном из вопросов я всё-таки застрял. Дело в том, что однажды Виталий мне позвонил и стал спрашивать, что случилось в одной из колоний, потому что ему звонят обеспокоенные здоровьем детей родственники осуждённых. Я сказал, что случилось ЧП, и что нужно чуть-чуть подождать, и через некоторое время информация появится на сайтах информационных агентств, потому что у нас сейчас очень оперативно работает пресс-служба. Кстати, и он может это подтвердить на «Полиграфе», что я молчал, как партизан. На этом и закончился наш разговор. На вопрос теста я отвечал «нет» («не передавал», тогда как я сказал ему про ЧП, хотя он получил более полную информацию из других источников до звонка мне).

Оказывается, не просто дружить, находясь в разных политических лагерях.

И ещё был такой прикол во время теста. При обсуждении вопроса «Можете ли вы продать информацию за 50 тысяч долларов?» Я ответил «Да, для нужд нашего родного УФСИНа я с удовольствием продал бы информацию». (Я вспомнил убогость обстановки нашей редакции). Мы посмеялись вместе с оператором. Конечно, всем известно, что пресс-служба раздаёт информацию совершенно бесплатно.

И ещё. Я, очевидно, не единственный, кто попал в круг предполагаемых информаторов Виталия Викторовича. Он ведь сам плоть от плоти нашей пенитенциарной системы. Его отец возглавлял оперативную службу одной из колоний (в наших планах написать очерк по случаю его 70-летнего юбилея), другие его родственники служили и служат. Наконец, у него осталось много знакомых со времён работы в редакции.

А «Полиграф» — всё-таки очень забавная штука! Мне понравилось. Всё лучше, чем сидеть на прибитой к полу табуреточке и отвечать на «хитрые» вопросы дознавателя…

22 апреля, 2011

Как я был начальником олигарха

Сегодня ко мне подошла начальник пресс-службы Оксана Геннадьевна.

— Саша, — сказала она. — Ко мне недавно обращались с телевидения. Интересовались тобой.

— Да?! А что такое?

— Да вот накануне дня российской печати вспомнили про Ходорковского (власти России включили его в список физических лиц, выполняющих функции иностранного агента в 2022 году — прим. автора). Когда он тут сидел, он же был общественным корреспондентом твоей газеты…

— А-а! — всё понял я. — Было дело!

А началось всё в 2005 году. Тогда впервые на город обрушилась новость — к нам везут опального олигарха! 20 октября вечером мне позвонили из фонда «Открытая Россия» (признана в России нежелательной организацией — прим. 2022 г.) и попросили, чтобы я помог им и подсказал номер расчётного счёта исправительной колонии №10 в г. Краснокаменске, куда и привезли МБХ. Я обещал помочь, и с этого дня история отсидки Ходорковского в Забайкалье немного коснулась и меня. Правда, скоро моё начальство проинструктировало меня, да и всех сотрудников краевого управления ФСИН: о Ходорковском забудьте, и чтобы — ни-ни!

Однако скоро в редакцию пришёл список общественных корреспондентов на 2006 год. Среди пятерых, последним значился Ходорковский Михаил Борисович. То есть приказом начальника учреждения его зачислили в секцию общественных корреспондентов многотиражной газеты для осуждённых «Резонанс», редактором которой я и являюсь до сего дня. «Ну, — думал я, — корреспондентская работа в „десятке“ теперь закипит!» Однако, не тут то было! Месяц ждём весточки, два, три… Потом поняли, корреспонденции из ИК-10 нам не дождаться. Вообще никакой, не говоря уж о материалах Ходорковского…

Но, не смотря на это обстоятельство, весть о том, что бывший глава «Юкоса» стал сотрудничать с тюремной газетой, облетела весь мир. Было даже такое. Как-то мне позвонили.

— С вами говорит корреспондент «Эха Москвы». Александр Мефодьевич, расскажите, пожалуйста…

И я по простоте душевной рассказывал…

А потом мне на работе наш пресс-секретарь Оксана Геннадьевна с расширенными зрачками сообщала:

— Ты вчера в прямом эфире на «Эхе Москвы» был! Мне из главка звонили! Теперь тебе нагорит!!!

И нагорало. Но большой вины я за собой не чувствовал. Ведь то, что Ходорковский действительно числился у меня в газете корреспондентом, было сущей правдой.

Весь интернет тогда пестрил яркими заголовками: «Ходорковский стал журналистом!», «Ходорковский схватился за перо!» и т. д. Мне было немного лестно, что рядом с известным на весь мир именем вертелась и моя скромная фамилия.

Тексты заметок были примерно следующего содержания: «По словам Полуполтинных, секция общественных корреспондентов газеты, выходящей тиражом 1600 экземпляров, имеется в каждой колонии, и в неё подбираются наиболее грамотные заключённые, которые работают под руководством сотрудников воспитательного отдела. Полуполтинных отметил в интервью „Интерфакс“, что из колонии ЯГ-14/10 (колонии, где отбывает наказание бывший глава ЮКОСа) давно не поступало корреспонденций от заключённых. „Михаил Ходорковский пока ничего для газеты не написал. Однако из других мест лишения свободы материалов приходит много. Осуждённые пишут рассказы, стихи, присылают информации о праздниках, спортивных и торжественных мероприятиях“, — рассказал новый шеф Ходорковского. Работа Ходорковского в сфере журналистики, по всей видимости, связана с его планами условно-досрочного освобождения. „Каждый осуждённый, который рассчитывает на условно-досрочное освобождение, как правило, состоит в какой-либо секции. За активную работу администрация колонии может поощрить осуждённых грамотой, благодарностью, разрешить внеочередное свидание или дополнительную посылку“, — отметил редактор „Резонанса“».

Была информация, что Ходорковский всё-таки писал заметки для «Резонанса». На официальном сайте пресс-службы Ходорковского читаем: «Корреспондент Ходорковский написал несколько заметок под названиями „Как правильно составить надзорную жалобу“ и „Как уберечься в тюрьме от гриппа“, но их почему-то не опубликовали. Чуть позже и самого автора вывели из актива СОК…»

«Заметки из зэков приходилось буквально выдавливать, поэтому и секцию нашу они называли соковыжималкой, — рассказал „Ъ“ бывший главный редактор „Резонанса“ Виталий Черкасов, пришедший на суд. — Материалы же, присланные авторами, обычно оказывались такого качества, что без слез не взглянешь. Поэтому таким автором, как Михаил Ходорковский, я бы гордился».

Я бы тоже, конечно, был рад такому корреспонденту, тем более никакой политики в его заметках не было и не могло бы быть. Потому что прежде, чем заметка из зоны попадает на стол редактора, она проходит через руки заместителя начальника учреждения по воспитательной работе, который непосредственно курирует работу секции общественных корреспондентов, и уж никакая бы вольность на страницы «Резонанса» не попала.

А ещё был замечательный сатирический рассказ в журнале «Русский курьер», героями которого стали осуждённый Ходорковский и ваш покорный слуга. Рассказ называется «Собкор общего режима».

В «Резонансе» же я так ни разу и не осмелился упомянуть имя олигарха. Хотя раз рискнул, за что был тут же вызван в оперативный отдел для дачи объяснений. Впрочем, вот это «криминальное» стихотворение нашего забайкальского поэта Михаила Вишнякова:

Конец ознакомительного фрагмента.