Плоть ужаса и свободы

Ген Анафема (2024)

Этот сборник историй оживляет самые мрачные ужасы, раскрывает запретную свободу, обнажая глубину человеческой плоти, оставляя след в сознании и на теле читателя, как бы становясь одной частью, проходя через события и черпая выводы из пережитого. Публикуется в авторской редакции с сохранением авторских орфографии и пунктуации.

Книга дверей

Я обычный пацан с района: я грабил киоски, унижал слабых, я курил и пил дешёвую отраву. Хотя эти времена вспоминаются с лёгкой грустью, также они вызывают скупую слезу радости: наивная светлая юность, когда тебя почти убивают или запирают дома родители. Никто мне не был указ, уголовники были моими идолами, они и наставили меня на мой путь.

Притаившейся ночью, ветер летним шепотом распада травил байки с того света, а месяц заточкой пытал небо, пока звёзды, как хлебные крошки, кормили внимание прохожих. Компания гопников — и я в их числе — стремилась заработать, но больше, как уже теперь понимаю, просто отвлечься от скуки нахождения с самими собой. Шли по узким улицам, словно насилуя их, следя грязными кроссовками по только что отмытым от следов преступлений тропам. Голуби походили на банды; один из нашей кучки был беспризорником и даже иногда их ел, этого поца все боялись; я же был скорее просто бетой, меня не трогали, я ходил за компанию на всё подряд.

Через пару-пару часов прогулок мы заметили мужика около машины, сразу отметили хорошую тачку и решили опустить лоха и угнать аппарат. Конечно, всё пошло не по плану: это оказался мент, он без напряга застрелил двух моих корешей, меня нагнул и всё повесил на меня же.

А потом отдел, опознание, СИЗО, суд, тюрьма.

Моим уделом теперь был слушать в голове помехи от всего произошедшего; понятия я знал и принял свою судьбу. Целых два года я просто сидел, ел и втыкалв стену, отвечая как робот на все вопросы. Родственники поставили на мне крест, и, видимо, я и сам принял поэтичную судьбу арестанта; иногда мне казалось, что я ни на что не влияю, но за братву хотелось отомстить. Поэтому ярость иногда брала своё и я бил кого-то до полусмерти; меня отводили в карцер, в котором я стоял по несколько дней без сна, или жил весь месяц в одиночестве. Это были хоть какие-то перемены.

Дабы дать небольшое спокойствие общине, один из староходцев подарил мне книгу, объяснил, что для кого-то это просто дом и что все здесь не по своей воле (по крайней мере, большинство), научил проницательности и состраданию. Воспитание пошло на пользу, я стал больше читать и всё дальше уходить от быдло-налётов собственных мыслей на давно прошедшие моменты жизни. Культура воров и бесчинства сошла на нет, мой словарный запас и поток мыслей обретал удивительные повороты, даже время перестало быть линейным;я был поистине свободен. Наступило осознание, что любое событие это опыт, то, с чем можно взаимодействовать, главное — не замыкаться на одном, а если и замкнулся, то не сожалеть.

…И тут неожиданность: амнистия. Меня простил сам бог, дал возможность творить. Я остался в городе, где чалился, устроился в местную библиотеку. У меня не было корней, но я знал, что такое дом. Первое время ходил по юбкам и ночевал то тут, то там, у дам самых разных культур, этносов и даже групп инвалидности. Мне нравилось экспериментировать и открываться для нового, мой разум был что кристалл, и если даже бы умер, всё равно отражался бы на материи идеями, которые, к сожалению или радости, не разглядеть через микроскопы, но можно ощутить во снах.

Мои поэтические силы росли. Потенциал с детства был: бабушка — учитель литературы и много читала мне перед сном или после школы. Я сам стал писать, публиковался на разных сайтах, даже в местной газете печатался!

Однажды, декларируя новые идеи стихов в книжном клубе, я встретил особенную женщину: наши интересы различались, подходы и мироощущениябыли на разных полюсах, но страсть ко всему другому, даже можно сказать, юродивому, прокажённому, связала нас. Её вдохновляли мои рассказы из жизни, изменение личности; хоть она и не верила в отречение от себя, допускала создание слоя новых ощущений, которые будут постепенно перекрывать яркость и жажду старого — она называла это импринтингом. Я так и не узнал, что это значит, потому что мы отправились в её родную деревню буквально в первый день знакомства. Она сказала об испытании: что так люди становятся богами, убивая свой образ жизни.

Мы стояли на перроне и ждали поезда, ехать около 60 километров, в неизвестность, на встречу приключениям и знакомству с мифами, легендами, инцидентами одной из самых древних деревень.

— Ты уже засиделся в этом городе. Раз вышел, чего не податься увидать мир?

— Знаешь же прекрасно, что и через книги и мысли можно переместиться куда угодно, освободиться от чего угодно.

— Вникаю в твой настрой, но что скажешь по поводу энергетики, истории,в конце концов? Замечал, что в каждом городе свои обычаи, диалекты? Ничего не мешает объединять способы познания.

— Это да, но познание через мысль проходит иным способом, а я, бывает, сбиваюсь до сих пор, посему, считай, задействую только одно полушарие, словно второе снесло во время аварии.

— Вижу.

— Хм, а что по поводу тебя? Как зовут хоть?

— Виктория, не в честь ягоды, а в честь викторины, скорее. Я из немногих, кто выжил в деревне, мои родители славно постарались.

— Тебя выиграли?

— Скорее, сохранили жизнь, не все в нашей деревне так легко выживают, права у людей появляются не с рождения, а по мере взросления, или по воле верховных.

— Видимо, ты пишешь фантастику, или просто сошла с ума, но мне нравится.

— Знаешь, я говорю правду, мне нет смысла лукавить и юлить, всё равно ведь ничего не сработает, если ты поедешь не по своей воле туда. Ты его просто не ощутишь, снобам не место среди божественного.

— Хм, допускаю, что такое правда может быть. Зачем тогда я тебе?

— Ты мне понравился, хочу показать тебя своей бабушке, может, мы поженимся.

— Оу, я тебя даже не знаю почти.

— А себя? Разве это не такой же радикальный шаг, каким была тюрьма для тебя.

— Возможно, но это не значит, что нужно быть ведомым.

— Ты уже ждёшь поезд в потаённые края, возможно — в злачные и зловонные пустоши.

— Оргию мертвецов я уже видел, как-то в тюрьме у крысиного короля умерла одна голова и он мастурбировал, пока не умер от постепенной потери сил и гниения плоти.

— Ты видел, как крыса онанировала трупу другой крысы?

— Я говорю про человека. Один брат имел больший контроль над телом сиамским и задушил собственную мать, он винил её за то, что не она сделала аборт. А второй брат смотрел. В итоге их просто посадили вместе. Их никак не разделить, но правосудие должно свершиться.

— Звучит так, словно Зевс оплодотворил очередное животное и решил не браться за воспитание плода, бросив на произвол судьбы.

Беседу прервал поезд, он вопил и скалился; гудки потревожили птиц и они синхронно взлетели зигзагом, не пуская никого к себе, с застывшим от шума взглядом.

— Не передумал ехать изучать?

— Попробую новое, не понравится — уеду назад.

— Ага, как хочешь, но если будешь домогаться, то я буду кричать, что ты насильник, а после мы поженимся. А тебя как зовут-то?

— Лёша, незамысловато, да и не сам придумал, так что позже сменю, может.

— А мне моё нравится, есть своя история и никак не мешает творить личность.

Пара смутно знакомых людей села в свой вагон, на свои места; они расположились, и Лёша заснул, пропуская сквозь пелену тьмы прекрасные виды необъятной страны.

— Вставай, мы приехали.

— А-а… что?.. Я так долго спал?

— Ты пропустил войну.

— ЧТО?

— Тут бомжи подрались, и их пришлось разнимать паре грузинов, которым кстати вломили бутылкой водки по голове и пырнули в живот. Четырёх пассажиров в итоге высадили, одних за дебош, других из-за черепно-мозговой травмы и обильного кровотечения. Подношение богу хаоса считаю успешным.

— Чёрт, выходит в войне снова все проиграли?

— Пострадали мирные в основном, задержка рейса для всех пассажиров, да и те грузины ехали, вроде как, отпраздновать рождение ребёнка у сестры. Как тебе граница между жизнью и смертью? Они приблизились к неминуемому, рискуя не увидеть рождения сущности из небытия, дабы спасти остальных.

— Даже не знаю, страшно, но когда-нибудь это будет и со мной, пока кто-то будет смотреть сны про мороженное и радужные объятия. Альтруизм возможен и даже в природе встречается. Бывали случаи, когда обезьяна спасала львёнка от стада зебр, которые могли его затоптать, это при том, что у той были свои дети, и замены у малышей-обезьян не было. Единство — никак иначе, даже животные осознание.

— Хм. Нам пора выходить.

Перрон был почти пуст, поезд пронзительно завопил и пустил воду, словно плача и провожая станцию, в горе помчался дальше, словно никогда больше не встретит покой своей металлургической души. Фонари тускло светили и привлекали внимание моли и прочих насекомых, возможно единственных верных друзей светил.

— Пошли, нам туда, — Виктория указала на узкую тропинку через лес.

— По памяти доведёшь?

— Считай, мне этот лес как пьющий отец, я его уже наизусть знаю, со всеми повадками и выходками.

— Надеюсь, ты принесла для него выпивки. Иначе придётся пить нас.

— Ха-ха.

— Это ироничный смех?

— Пойдём уже. Я живу посредине деревни, дотуда пару километров.

Дорога до дома Виктории не заняла много времени, основную часть пути шло молчание, но не давящее, а кроткое, словно они знали друг друга целую вечность, а лес был памятником, возле которого собирались старики и обсуждали неизбежность и прекрасность пережитого. Умопомрачительные возгласы птиц разносились эхом, сбивая с охоты хищников; шуршали кусты, словно тушили сигарету об мокрую и непоколебимую кожу асфальта; месяц на небе был словно уроборос, что, наконец, освободился от вечности поглощения самого себя и попыток выжить, и смог взглянуть на мир по-новому, отпуская свою форму ради перерождения.

Риторика души леса была самобытна, что поражало и выбивало из концепции онанизма города, где каждый пытался собрать своё счастье путём обмана или вечных забот, придумываемых для самих себя, дабы отвлечься от собственных мыслей. Большинство предпочитают купить недолгое счастье, так и не осознав, что счастья толком-то и нет. Так думал про себя Лёша.

Дома были полуразрушенные, но с богатыми садами и зеленью.

— Смотри, на дереве почти растут. — Декларировала радостно Виктория.

— Расцветают, имеешь ввиду?

— Нет, буквально.

Я пригляделся, но из-за темноты ничего не мог разглядеть. Тем временем, меня активно атаковали комары.

— Почему они тебя не кусают и не пьют алые соки?

— Мы с ними в ладах, я им иногда людей вроде тебя привожу.

— Что ж, раз так, могу поделиться немного собой, но только чуть-чуть.

— Вот, мы дошли.

Хибара, не назвать иначе этот дом. Хоть он и был из кирпича, но выглядел съехавшим, возможно, здесь часты землетрясения и рельеф часто путешествует и расходится. Вокруг здания был выстроен забор, из крупных брёвен, выструганный в макабристические выражения лиц воинов.

Виктория молча отворила калитку и вошла внутрь, маня меня за собой. Отступать было некуда к тому же, кажется, это деревня старообрядцев — ну или язычников — интересно глянуть, как тут всё устроено.

Я зашёл за Викой, и дверь скрипнула, словно расстроенная собака, которую накормили не колбасой, а гвоздями, при этом лаская её и говоря, что так надо. Безумие, любовь и насилие. Резкий запах сырой земли помчался в мой нос.

Возле печки сидела престарелая женщина, возле неё было разбросано множество пустых банок, некоторые даже были разбиты.

— Знакомься, это моя бабушка. Одна из основательниц. В царские времена сюда много кто приходил, её мужа успели линчевать до того, как он принял бессмертие.

— А… У неё деменция? — прошептал Лёша.

— Нет, с чего ты взял?

— Ну ты говоришь это, чтоб не травмировать её, потому что она тоже скоро умрёт? — продолжил я вполголоса.

— Нет, действительно всё так, скоро ты убедишься. Здесь раньше были торговые пути. Один купец оставил книгу, неизвестно, как она появилась у него, но по легенде, он говорил, что она проклята, и умеет открывать проходы в иные миры; называлась, кстати, прямолинейно: «Книга дверей».

— Угу, это твои байки чтоб напугать меня, но я непоколебим.

— Как скажешь, но…

Их диалог прервал нежный голос изсоседней комнаты.

— Хей, это ты? Ты смогла кого то притащить сюда?

Дверь приоткрылась и вошла девушка лет 20.

— Привет, сестрица, — сказала незнакомка.

— Привет-привет, это Лёша, — провозгласила Виктория.

— Ой, ты уже посвятила его в курс дела?

— Как раз этим занимаюсь. Давайте все попьём чаю! Тут местный сбор.

— Хорошо, мне три ложки сахара, — уверенно решил Лёша.

— Такого нет, но поверь, фруктоза и так славно раскрывает вкус чая. Меня, кстати, зовут Ксюша, — добавила сестра Виктории

— Приятно познакомиться. — ловко вынул фразу, словно клинок Лёша.

Бабушка молчаливо смотрела на треск древесины в печке, тиканье часов зацикленно маршировало по кругу в попытках убежать от потока, словно издеваясь над безвременьем.

— Вкусный чай, — оценил Алексей.

Вдруг дверь в хибару отворилась, в комнату зашло четверо мужчин.

— Ох, это ко мне, проходите в мою комнату, мальчики, — нетерпеливо тыкая указательным в соседнюю комнату, указывала Ксения.

После встала и стремглав побежала к двери, чтоб отворить её и проводить гостей.

— А что здесь происходит? — многозначительно спросил Лёша.

— К ней гости для размножения, деревня гибнет; я такое не одобряю, предпочитаю приводить людей с разных мест, но каждому своё, — нейтрально ответила Вика.

— А… Ладно, это как-то странно, ну да действительно, каждому своё безумие. Расскажи мне о здешней культуре.

Стены начали дышать, выпуская споры, всё изменилось буквально за секунду, цвета, словно покрываясь слоями, стали насыщенней и показали глубину мира.

— Что пр-… иси-… происходит? — промямлил Лёша.

— Чай. Это наш особый сбор, — с ухмылкой проговорила Виктория.

Бабушка начала качаться, как маятник, из стороны в сторону, после рухнувна землю и начав ползти в другой конец комнаты.

— Эта деревня — настоящий наш родитель, бабушка — одна из основательниц. Она хотела убежать от этой естественности и ответственности. Я же из её крови и крови всевышнего, что обжился в этих землях. Но он голодает и не может создавать, лишь подпитывать; я жива благодаря ему, так что пожертвуй своей крови во благо, пожалуйста; стань частью нашей семьи, — наступала Виктория.

В голове у Лёши всё перемешалось, он начал в голос блеять, а ещё блевать. После начало происходить действительно что-то за гранью, его голова отвалилась, он начал катиться вон из дома, в попытках сбежать, но от осознания и животного страха, под адреналином, он решил утопиться, уничтожить себя. На улице была открыта дверь в деревенский туалет, Алексей без раздумий катился в яму с нечистотами, дабы сгинуть вместе со своими мыслями, которые всё больше развязывались в нейронные линии, которые, как червей, тянулина себя вороны, но по ощущениям больного разума колючую проволоку. Множество насекомых подхватили его идею, как будто прочитав мысли, ватагой подлетели к нему; вцепившись в одинокую голову и жужжа, затащили его в яму с дерьмом, пронося вглубь.

Земля начала разрушаться, почва расходилась, и голова Лёши с насекомыми и навозом выпала прямиком в пещеру. Её населяли удивительные кишечные храмы, пульсирующие, зловонные, со сложными барельефами, манускриптами из плоти, кислотной рекой, в которой растворялись животные, а также гигантский и слегка размозжённый валами мозг. Гигантский мозг посылал сигналы прямо в голову Лёши, или точнее в то, что от неё осталось:

«Я, если так можно выразиться, гость на вашей планете. Когда-то давно моя жизнь была паразитической, на моей родной планете у меня не было чувств, но смешавшись с людьми, я достиг осознание любви. Увы, я голоден, мне некому давать свою любовь. Присоединись ко мне. Мне действительно нужна помощь, надеюсь, ты примешь это. Я попал сюда через, как вы это называете, дверь. Кто-то с этих земель открыл путеводитель по мирам, и поменялся со мной местами. Эта книга, вернее, артефакт позволяет меняться местами, она хаотична, и слава всему сущему, что она больше не в этом мире. Но я с вами. Я впитываю в себя всё живое, даруя ему вечность, новое рождение, понимаешь? Сейчас я копаюсь в тебе, и осознаю, что ты человек с нелёгкой судьбой, творческой, если можно так конкретизировать. У тебя впереди целое бессмертие, чтобы учиться и учиться. Знаю, ты в глубине души боишься умереть — так прими мои дары.»

Лёшина голова распухала, а большая часть информации не усваивалась и застревала, казалось, что он сейчас маленький ребёнок, который впервые столкнулся с гневом родителей, и не до конца понимает, что же он такого сделал?

Очнулся он на полу в доме. Все немногочисленные жители деревни смотрели на него в предвкушении. Бабушка Вики была в другом углу комнаты, держала в объятиях ружьё, направленное в её голову. Не церемонясь, она нажала на курок, и картечь раскрыла её череп, словно бутон цветка на рассвете, но лепестки мяса начали сращиваться вновь, буквально за секунду, и взгляд бабули снова опустился в пол. Деревенские потянулись к своим карманам, доставая лезвия. Перерезав себе на шее артерии, из которых потекла белая кровь, они по очереди стали её пить. Вика в смущении смотрела на Лёшу. Бедолага встал и, пошатываясь, начал расталкивать всех на своём пути, стремясь к бабушке. Он выхватил её ружьё, направил на своё сердце; раздался выстрел. Он не ощутил боли, падая и закрывая глаза, но после пары неловких минут и хлюпающих звуков увидел, что дыры в его груди будто и не было. Страх оковал Лёшу и он в недоумении посмотрел на Вику.

–…За что? — проронил он на пол.

— Не стоит, ты уже один из нас, оно в тебе. Наш отец и мать — создатель, чьё имя разумом не понять, мы его просто знаем. Мы не инструмент его, а гордость и опора. Ты же хотел познать такое, что изменило бы тебя, разве нет? На нас великая ноша. Эту деревню хотели истребить, когда узнали, что кто-то пустил сюда «демона», как они выражались. Но у них ничего не вышло, любой, кто приходил на эту землюнепрошено, умирал — таковы феромоны нашего создателя. Ты избран, прими дары.

Конец ознакомительного фрагмента.