Бессонные ночи

Александр Назаров, 2023

Этот рассказ поведает вам о попытках найти себя в абсолютно безразличном мире. "Бессонные ночи" это путь в никуда, попытки найти счастье и сбежать из реальности. Это история о потерянных людях. Главный герой, Фред Шольц, является студентом, который всю жизнь пытался найти свое место в мире, найти свой путь. Свой приют он пытается найти в карьере режиссера. Для создания идеального сюжета он превращает в сценарий свою собственную жизнь, создают собственную безумную религию про музыку и танцы. С каждым днём он всё больше тонет во лжи, которой заполнил свою жизнь.

4 ночь

Снова театральный кружок. Все повторяется. Во время занятия чувствую себя хорошо, даже в приподнятом настроении. Сразу после чувствую пустоту внутри и грусть. Вот уже второй год после окончания ухожу домой пешком в полном одиночестве. Один по ночному городу. И каждый раз меня ждут одинаковые мысли: иду один и думаю о том, что иду в одиночку. Странно и бессмысленно.

Стоит ли мне туда ходить — вопрос, который каждый раз крутится у меня в голове. Зачем я там. Ощущаю себя не на своем месте, но я так чувствовал себя почти всю жизнь. На утро я снова пойму, что здесь мое место, что я люблю этих ребят всем сердцем и не покину их до конца. Но это утром. А сейчас вечер, за окном буран, темно.

Занятие закончилось пять секунд назад. Мы аплодируем друг другу за хорошо проведенное время. Стою в задумчивости и растерянности. Часть ребят уже ушла. Клара, которая тоже ходит в театральный, собирает вещи. Подхожу к ней, хочу начать разговор, но заминаюсь. Не могу придумать, с чего начать. Слова не приходят в голову. Как обычно, в прочем.

— Ну как там проходит твоя постановка? — не нахожу ничего лучше, кроме как спросить, как дела, — как успехи?

— Да все нормально, — она даже не оборачивается.

Смотрю в окно. Как с вами общаться люди? Я пытаюсь сблизиться, узнать получше, да и просто поговорить. Ничего в ответ. А она разве должна тебе? Нет. На стекле вижу свое отражение: угрюмое, унылое. А что с таким говорить впрочем? Странно, мне всегда казалось, что я являюсь человеком, с которым интересно общаться. Для того, чтобы таким стать я прошел долгий путь, читал, учился, развивался. Не такой уж и интересный в общении, как оказалось.

Но ведь оно и никогда не было самоцелью. Просто хочется иногда внимания, хочется поговорить, быть рядом с кем-нибудь. Да и чего таить, зачастую просто хочется быть кем-то любимым. Даже в уме тяжело это признавать. Тяжело признавать свое совершенное одиночество. Кажется, я никогда не смогу нормально общаться с противоположным полом. Да и как тебе смочь, словно говорит со мной моё отражение в зеркале, откуда тебе знать нормальные паттерны поведения, у тебя и примера-то не было.

Кроме того, ты для них всех как динозавр. Разрыв в возрасте небольшой. Разрыв в поколениях огромен. А ты все так же ведешь себя как подросток. Пытаешься, причем неудачно. Просрал ты свою молодость, теперь пытаешься наверстать упущенное. Хватит. Пора завязывать говорить с самим собой.

Иду домой. Зима скоро кончится, я чувствую это в воздухе. Хотя на редкость холодно, а ветер дует как бешенный. Сегодня я должен встретиться с Этель. Я уже сам этому не рад. Но нужно идти до конца. Как странно. Тогда, в ту ночь, в клубе я чувствовал такую радость, такое хорошее настроение. Возможно ли это повторить, или я уже никогда не испытаю тех же эмоций? Неужели я вкусил счастья, чтобы продолжить жить обыденно. Надо будет еще раз сходить туда, хотя бы попытаться. Словно наркоман, питающийся хорошими эмоциям. Так все люди такие, с другой стороны.

Эх, вот так каждый раз, когда иду один. Нельзя мне одному ходить, мысли самые поганые лезут в голову. Не все так плохо сейчас: по крайней мере, у меня есть цель, есть к чему идти. Пусть эта цель — это гребанный путь в никуда, на который я встал из-за спора, о котором я мог бы забыть давным-давно.

Подхожу к дверям своего дома. Смотрю наверх, проводя взглядом по зеленым окнам подъезда. На некоторых этажах горит слабый свет. Сверху падает снег, переливаясь в свете уличных фонарей. Все будет также: открываю подъезд, поднимаюсь по лестнице, вожусь с замком, который всё время клинит, прихожая, в кровать без сил. Каждый день один путь. Я уже и не помню, как идти к дому, не помню, где дом. Я просто иду. Все из раза в раз повторяется. В конце концов я проделаю такой же бездумный путь в могилу. Не хочу. Поворачиваю в сторону и иду дальше по улице. Пока не встречусь с Этель, не вернусь домой.

Старыми переулками иду к окраинам города, где в обычном, ничем не примечательном дворе стоит дерево распятых игрушек. Символ современности. Старый ствол с отпиленными ветками. Да и само дерево укороченно наполовину. К древесине гвоздями прибиты плюшевые игрушки. Приколочены за лапы и хвасты. С дерева на прохожих смотря не моргающие глаза игрушек. И они улыбаются. Они замерзают, их рвет ветер, заливает дождь, но они все равно улыбаются. Когда я вижу улыбку плюшевой игрушки на витринах магазинов, они кажутся радостными и дружелюбными. Но улыбка этих игрушек полна боли. Так улыбается человек, который потерял всё, который уже мёртв глубоко внутри, но продолжает притворяться счастливым и жизнерадостным.

Рядом с деревом стоит старый порванный диван. На него я и присаживаюсь, пока жду Этель. Проходит минута, пятнадцать. Начинаю ходить кругами. А снег все идет и идет. Крупные хлопья. Кажется, минул уже час.

— Конечно не придет, — бормочу я себе под нос, — конечно не придет. Глупо было думать.

Разворачиваюсь, чтобы уйти. Вдруг слышу позади себя хруст снега.

— Подожди, — слышу я знакомый голос.

Этель стоит передо мной. Она одета в длинное пальто, отороченное белым мехом. Шея её обвита шарфом на подобие петли. Она скрестила на груди замерзшие руки, на которых нет перчаток, чтобы их согреть. Такие тонкие руки. Этель достает сигарету и закуривает.

— Прости, что заставила тебя ждать, хотела убедиться, — тут она затянула сигаретный дым.

— Убедиться в чём?

— Что ты не опасен.

— А я вызывал подозрения? — говорю я, а сам чувствую внезапный укол совести.

— Ну знаешь. Место ты выбрал то ещё. Дерево, блять, распятых игрушек. Я сначала подумала, что ты маньяк. Приду сюда, а ты меня задушишь, а потом разделаешь на части, которые выбросишь прямо в залив. И буду я по кусочкам путешествовать по миру, — немного мечтательно произносит она, — а потом страх заместился любопытством: что ты за человек такой, что первое свидание назначаешь в старом, полузабытом дворе, у дерева с прибитыми на нём плюшевыми игрушками?

— Я не свидание назначал, — интересно, насколько я краснею, когда говорю эти слова.

— Ты приглашаешь девушку на танец, целуешь её, назначаешь встречу, а потом говоришь, будто это не свидание? Ты реально стрёмный… в хорошем смысле.

Хороший смысл слова стрёмный. Это что-то новенькое.

— Так что расскажешь? — говорит она, подойдя поближе, — кстати, может пойдем куда-нибудь. Я дико замёрзла тут стоять. Точнее, вот там, — она указала на арку одного из домов, — наблюдала оттуда, пытаясь понять, насколько ты всё-таки опасен. Ты меня не заметил?

— Нет. Честно сказать, зрение у меня не лучшее. А так да, можем пойти куда-нибудь.

— Давай ко мне тогда. А пока идём, расскажешь суть твоей идеи.

Наверное, мне стоило заранее подготовиться к этому, проработать убедительную речь, вернее, проповедь. Но, как всегда, я всё спустил на тормозах, понимая, что всё равно из-за прокрастинации ничего не успею. Приходиться придумывать на ходу. Как ни странно, получается весьма неплохо. Сказка моя состоит в следующем: наш мир несовершенен, он является своеобразным чистилищем для душ. Чтобы из этого “техно-инферно”, мира, который по сути своей абоминация плоти, души и металла, нужно добиться апофеоза объединения души и тела, то есть, дойти до состояния “сонастроенности” с высшей сферой.

— Веками люди пытались добиться этого через религию. Молитвами, постами и прочей лабудой. Но такая духовная практика была неискренней. Человек никогда не отдавался своей вере до конца. Многие просто превращали её в средство контроля или заработка. Они все упускали самое важное. Источником духа является музыка, так как ничто так сильно не задевает наши чувства, не манипулирует ими, как музыка. Она является потенциальным безграничным ключом к океану духа. Однако недостаточно просто слушать музыку. Нужно пропустить её через свое тело, наполнить ею каждую свою клетку. За этим и нужен танец.

— Почему же все танцоры не “возносятся”?

— Они превращают это в работу. Суть вознесения не в том, чтобы использовать заранее заданные движения, повторять их из раза в раз, а в том, чтобы плыть по реке мелодии, чтобы твое тело подчинялось нотам, что как пули прошивают твоё сознание. Есть и третий аспект этого нелегкого пути: атмосфера. Окружение должно идеально подходить к музыке и танцам, дабы мы могли вознестись.

Я даже удивлен, что Этель просто слушает этот бред. Кажется, она даже заинтересована в нём. Хотя мне просто кажется. Быть не может, что такая чушь действительно кого-то заинтересует. С другой стороны, приятно, когда тебя слушают, когда вникают в твои слова.

Меж тем, мы пришли на северную окраину города, где располагаются очень старые дома. Они были старыми еще в моем детстве. Словно игла пронзает мое сердце, когда я понимаю, что мы заходим в дом, где когда-то давно жила ныне покойная Лилиан Раэ. Один дом, другой подъезд. Как странно. Говорят, что мир тесен, но чтобы настолько…

— Ты знаешь Лилиан Раэ? — спрашиваю я у Этель.

— Никогда не слышала. Это кто, певица такая?

— Нет. Не важно.

Мы заходим в темную и холодную квартиру. Этель щелкает переключатель, после чего зажигается висящая на потолке лампочка, непрерывно жужжащая. Своим тусклым желтым светом она заливает помещение. На деревянном полу валяется старомодный вычурный ковёр. Небольшое помещение представляет собой одну комнатку с печкой (их часто можно встретить в старых домах, появившихся до создания центрального отопления), кроватью и парой шкафов. У окна стоит стол с одним стулом. На столешнице видна банка, приспособленная под пепельницу, заполненную окурками. Само помещение словно впитало в себя запах сигарет, перемешанный с запахом духов.

— Добро пожаловать, — говорит Этель, небрежно бросая пальто на кровать.

Облик её меня удивляет. Этель одета в серую футболку, поверх которой надета черная жилетка. Одна из пуговиц жилетки сломана, но еще держится на нитках. Сама жилетка при этом заправлена в бледно-желтую юбку, которая в свою очередь располагается поверх черных брюк. Сама юбка натянута неравномерно, как бы идя по диагонали вниз справа налево. Закрепляется все это большим кожаным ремнём на талии. Правое предплечье Этель перевязано бинтом, что тоже привлекает моё внимание. Что скрывается под ними?

В это время Этель снимает свой шарф-петлю, обнажая кожаный ремешок, который обхватывает её шею. Немного заторможенно Этель подходит к одному из шкафов.

— Тебе чай или кофе? Знаешь, я уже не могу без кофе. Могу десять чашек в день выпить. Однажды моё сердечко скажет мне “прощай” из-за этого. Ну и славно. Так что пить будешь?

— Я бы тоже от кофе не отказался на самом деле.

— Оно тоже помогает с сонастройкой? — не могу понять, сарказм это или нет.

— Да, ибо приводит сердце к более быстрому ритму.

— Надо же, а мне казалось, приводит к аритмии. Пророк, а ведь я даже не знаю, как тебя зовут.

— Фред. Меня зовут Фред, но это не имеет значения.

Этель ставит стол рядом с кроватью, на него же она ставит две кружки, после чего уходит на кухню, где ставит чайник. После она возвращается и садится на кровать, я сажусь рядом с ней. Не могу перестать пялиться на бинты на руке.

— А как ты сам дошел до своих идей? Прочитал где или просто придумал?

— Долгие часы и дни раздумий о жизни. Это был не легкий путь, — опять начинаю врать. Мне все более и более неловко это делать, да куда теперь деваться? — но я дошел до этого, хоть и не сразу. Теперь же мне нужно найти идеальное сочетание музыки и места. Я уже перепробовал множество вариантов. Теперь я прихожу к выводу, что это невозможно сделать в одиночку…

— А так вот оно что. Теперь в игру вступаю я?

— Зависит от тебя. Если ты поверишь мне, встанешь со мной на этот путь, то мы вознесемся вместе.

Она смотрит на меня, прямо в душу заглядывает своими глубокими глазами, полными тоски, красными от слез. Она слегка приоткрывает рот, словно собирается что-то сказать. Тут раздается свист чайника. Этель резко вскакивает, чтобы налить нам кипятка и заварить кофе.

— Ну как тебе мой дом? — спрашивает она

— Если честно, выглядит довольно грустно.

— Так и есть. Не знаю, зачем привела тебя сюда. Подумала, будет неплохая идея. А теперь мне снова тошно от этого места. Как обычно.

— Прекрасно понимаю, мне моё место жительство тоже осточертело.

— А меня оно просто убивает.

— В каком смысле?

— Этот дом, — говорит Этель, — с ним ничего хорошего никогда не было. Да и с моей семьей тоже. Еще задолго до моего рождения здесь уже творилось лютое дерьмо. Ты знаешь, а ведь у меня было два брата. Хех. Было. А потом не стало. Но то, как это произошло… у меня до сих пор кровь стынет в жилах. Ладно, не зачем мне тебя историями кормить.

— Но ведь тебе нужно выговориться, да? — понимающим тоном спрашиваю у неё я. Она молча кивает, и тогда я говорю ей, — ничего страшного, расскажи.

— Хорошо. Спасибо. Мне про тот случай соседка рассказала. Хорошая была женщина. Так вот. Отец мой был охотник. И на вот той вот стене у него обычно весело ружьё. В тот день отца не было дома, а мать ушла в магазин, который буквально в пяти минутах от дома. Из моих братьев старшему было пять лет, а младшему три года. Соседка говорила, что они оба были очень хорошими мальчиками, — она замолчала.

— Что случилось дальше? — спрашиваю её я, сам понимая, к чему всё идет.

— Они начали играться. Старший взял со стены ружье и в шутку направил на младшего, — её губы затряслись, — скажи мне, Фред, как ружье могло быть заряжено? Как?!

Минуту мы сидим в тишине. Этель выкуривает сигарету, после чего продолжает:

— С тех пор у нас в семье уже ничего не могло быть хорошего. Отец запил по-чёрному. Мать стала шляться по мужикам. Старший из братьев тогда отправился в детдом, и я никогда его не видела. Потом появилась я, да только дела до меня уже никому не было. Соседка, да, та самая, как-то зашла к нам зимой. В квартире было холодно, а я валялась у печки, завернутая в пеленки, почти синяя от холода. Она стала за мной присматривать.

Меж тем папа упился до цирроза и скончался. Мать нашла себе другого жениха и уехала, бросив меня, как ненужную игрушку. Но перед этим она еще и продала квартиру. Так бы и осталась я в детдоме, да только квартиру купила соседка. Наверное, луче бы я тогда попала в детдом. Может быть, с братом бы встретилась.

От былой семьи у меня осталась лишь фотография: я, мать и отец. На лицах их улыбки, но за ними все равно видны боль и отчаяние. Я сожгла эту фотографию, не могла смотреть на неё.

Взгляд Этель застывает, будто перед ним появляется что-то, привлекшее её внимание. Но уже через мгновение она продолжает:

— В общем вся квартира словно впитала в себя безнадегу и боль. А теперь порционно отдает её мне. Словно я положила грусть на счет в банке и теперь получаю проценты. Иногда мне кажется, что дома все помнят. Любое зло, любую несправедливость, любую печаль. А потом, когда они случайно сгорают, или их сносят, бродят по свету одинокими призраками.

— Призраки домов… звучит концептуально…

— И при этом идеально вписывается в твою картину мира, пророк, — улыбается она. Мне становиться не по себе: как быстро она переходит от улыбки к печали и наоборот!

Еще раз окидываю её взглядом. Такая худая и хрупкая. Светлые волосы её растрепаны. Щеки впавшие, под глазами мешки. Левой рукой она тихонько поглаживает перебинтованную правую.

— А что у тебя с рукой? Почему она в бинтах?

— Не важно.

— Как не важно? Расскажи.

— Брось. Это реально ерунда, — говорит она, отводя взгляд.

— Нет, — говорю я, а сам беру её ладони в свои, — это важно.

— Ладно. Смотри.

Она медленно начинает рассматривать бинт. Напряжение пробегает по моему телу. Плохое предчувствие нарастает. Сейчас ты увидишь там множество уколов и нагноений, говорит мне моя интуиция. Но нет. Вместо этого я вижу продольные порезы на предплечье. Вот чёрт, она пыталась покончить с собой.

— Я уже испугался, что ты колешься, — говорю я, пытаясь сбить создавшаяся напряжение.

— И это было. Ну, я не кололась, просто закидывалась. Но мне перестало помогать. Вот я и решила перерезать вены. Да затем сама испугалась, да побежала к врачу. Такая глупость. Теперь видишь, мне было стыдно показывать это. Надо было либо идти до конца, либо вообще не начинать. Ну, по крайней мере, я не колюсь.

— На деле всё еще хуже. Зачем это тебе? Почему? Откуда в тебе столько боли?

— Хомяк упал в пиво и утонул, — совершенно серьёзно сказала она, — знаешь, у меня была металлическая кружка. Так вот, мой хомяк сначала каким-то образом запихнул себе за щеку магнит, а потом свалился в кружку. Как ты понимаешь, у него не было шансов. А я ведь любила его.

— Правда? — у меня случился когнитивный диссонанс.

— Нет. Я просто решила посмотреть на выражение твоего лица. Смешно ведь получилось? Нет? Ну и ладно. В общем, пророк, готовься к дурацкой истории. Давно это было, хотя нет, совсем недавно — она улыбается ломанной улыбкой, после чего начинает свой рассказ, по мере развития которого взгляд Этель уходит все дальше в пустоту

— Был один парень… сука, надеюсь, что именно был. Я тогда была молодой и очень тупой, — сказала она, максимально растянув слово “очень”.

— Прям вообще королева дур. Наверное, сейчас не далеко ушла. В общем, влюбилась я в него по уши. Типичная история, да? Уже нравится? Думала, какой красавчик! Сейчас понимаю, что самый обычный мужлан. Души в нём не чаяла, а сама была ему не нужна. Вот только напрямую он это мне говорить не хотел. Вместо этого обходился как с половой тряпкой. Это я сейчас понимаю. Тогда же думала, что так и надо.

И вот однажды вечером я навязалась пойти с ним гулять. Какой тогда был красивый закат. Парень был более нервным, чем обычно. Странно на меня косился. Вдруг он предложил пойти под мостом. Тогда-то я и начала подозревать неладное. Надо было тогда бежать, да, черт возьми, я не могла. Сначала я всё еще не понимала опасности, а потом уже было слишком поздно. Он прижал меня к грязной, смердящей ссаниной стене. Приставил нож к горлу.

Конец ознакомительного фрагмента.