Симфония предчувствия. Космологическая поэма

Александр Москвин, 2018

В книге предлагается эгоцентрическая модель конечной Вселенной, основанная на новом понимании красного смещения, в котором жизнь – неотъемлемое условие существования мироздания. Время уходит и замирает в удалении. Постоянная замирания: К_з = Н/С = 2,3 × 10^–18 с^–1/ 3 × 10⁸ м/с = 76,6 × 10^–28 м^–1. Космологические философские и математические выводы вплетаются в сюжет необычного любовного треугольника: бабушка – внучка – главный герой. Действия разворачиваются в Индии на берегу океана на вилле, в которой живут русские. 220284 знака, 39587 слов (в том числе 21 новое), 4 рисунка, 2 таблицы, 195 литературных источников.

2. По океану плывёт черепаха, у-у-у…

«Тойота» хрюкает при каждом замедлении. Сколько уж едем от аэропорта, и ни одного поля, ни одного перелеска — всё сплошь позастроено. Прямо скука какая-то, как в наших садоводствах. Не люблю автомат, механика куда удобнее и не хрюкает. На механике катайся как хочешь, хочешь в раскач, так в раскач, если застрял в грязи, хочешь, вообще бесплатно накатывай, когда под горку, а захотел, взял, рванул с места и сделал всех с этими автоматическими коробками полусонными. Да и вообще, автомат что? Всего две педали, скучно, езды не чувствуешь, не решаешь, да и путаешься, бывает, по привычке жмёшь на сцепление, а она, зараза, вдруг стопорит, и тут понимаешь в который уж раз: тормоз — не сцепление.

Не счесть алмазов в каменных пещерах,

Не счесть жемчужин в море полудённом —

Далёкой Индии чудес!^[1]

Однако каменных пещер тут действительно не счесть, ни одной не видно, только всё дома, домики, заборы, и озяб совсем в этой «тойоте» в бобочке-то в одной. Зря пиджак в багажник бросил, продрог как цуцик — даром что в Индии. Этот водитель, видно, решил, что если он русского везёт, так ему нужно холоду поддать, врубить климат-контроль под самую заморозку, а сам-то в жакете сидит с рукавами, как таракан. Вот ведь тропикан недожареный! Где же тут кондиционер вырубается? Кнопок много, а не спросишь, разве только пантомимой.

— Эй, камарадо, ай эм вэри колд!^[2]

— Онну вари.^[3] Кандахил санзошам.^[4] — Шофёр приветливо косится назад и тянет ко мне меж сидений тонкую руку, — Жнаан Ананд.^[5]

— Ну, привет, камарадо! — Почему камарадо^[6] , а не амиго^[7] , а может, лучше генацвале^[8]? Да нет, на грузина он тоже не похож. А холод как садил, так и садит.

Ядерный холодильник — водородная бомба наоборот^[9]. Гелий расщепляется на водороды, масса прирастает, энергия поглощается, и гриб морозный разливается вокруг атомный, почти как в «тойоте». А может, и не гриб. Как это будет выглядеть? Огромная сжатая ледышка? Или нырок в воронку?

Впрочем, что это ты опять замудрствовался. И чем это опять занята твоя головушка? Компиляцией книжных понятий — упрощённых, пережёванных для восприятия. В природе нет абсолютно обратимых процессов, они существуют только в воображении.

Опускаю стекло на своей задней двери. Ну вот, отличный сквозняк, тёплый, и всего-то и надо было что на стеклоподъёмник нажать, а не бомбу изобретать.

Атомы остановятся в абсолютном нуле, а для частиц абсолютного нуля нет, для них температура — это уже не хаотичное вихляние атомов. Замрут ли частицы или переродятся? Что с пространством? Может ли энергия быть без массы? Может. Фотон, например, не имеет массы покоя. Энергия волны — прямолинейный импульс.

Утверждают отморозки и мечтатели —

На Венере будут яблони цвести.

Машина сворачивает с узкого извилистого переулка в щель между заборами. Куда рулит этот водила?! Что он замыслил, хмырь смуглоголовый?! Вот тебе, Лёшенька, и поехал дикарём наобум святых! Списался по интернету с какой-то русской Кларой, она заверила, что буду жить на вилле среди пальм. Ну, пальмы, допустим, здесь, а где вилла? Щель в заборе тебе под мышку, курей под простыню — тут и велосипеду-то с легковушкой не разъехаться.

Наша белая, по индийским меркам шикарная лайба выезжает из закоулков на просторную лужайку и важно останавливается напротив высоких кованых ворот. За основательным каменным забором с ажурной решёткой в глубине сада элегантный двухэтажный особняк цвета слоновой кости. Кокосовые пальмы почтительно склоняют свои тенистые опахала, ненавязчиво подчёркивая достаток и значительность этого места. Упругие изгибы стволов, лёгкая геометрия арок мансандры, тонкий шелест зелёного глянца взмывают в созвучие предвкушения высоты.

Мой шофёр выходит и услужливо распахивает дверцу автомобиля: — Жнаан арекшиккунну.^[10]

— Что, приехали? — надеваю синюю мушкетёрскую шляпу с залихватски загнутыми широкими полями.

— Нумуку рокам^[11], — индиец улыбается и кивает на коттедж, вытаскивая из багажника чемоданы, — дауавааи^[12].

Аккуратная, выложенная розовым клинкером дорожка стелется к беломраморным ступеням парадного входа, стройная белокурая женщина встречает на пороге.

Выхожу из машины подтянуто, легко и неспешно, так, чтобы выглядеть наилучшим образом: — Здравствуйте! — поправляю шляпу и как бы отдаю честь.

— Здравствуйте, Алексей, мы вас ждём! — Женщина уже подошла и протягивает руку: — Клара.

А вблизи-то она не такая уж и молодая, как издали показалось, — лет пятидесяти примерно. Хотя и красивая, этого не отнимешь, как кариатида.

— Очень приятно, ну а я, стало быть, Алексей, — (а ладонь у неё мягкая).

— Как доехали? — Хозяйка особняка изучает меня чуть искоса, параллельно изображая намёк на приветливое кокетство.

— Ужасно! В Дубае рейс задержали, проволынили восемь часов, даже ваучеры на питание выдали, — шарю в кармане, вынимаю портмоне и зачем-то предъявляю цветастый глянцевый дубайский талон на обед. — Вот, посмотрите, как по Гоголю: ваучера на хуторе близ Дубайки.

Мой предупредительный расторопный шофёр уже перенёс багаж к подъезду и теперь при виде кошелька демонстративно скромно переминается с ноги на ногу.

Протягиваю приготовленные доллары смуглому «бомбиле»: — Большое спасибо.

— Нанни, — почтительный поклон.

— Вы, наверно, устали? — заметно веселеет хозяйка. — Пойдёмте, там всё для вас приготовлено.

— Это хорошо, — гостевая улыбка не сходит с лица (вилла среди пальм — не обманула Клара, так и есть). Просторное фойе, широкая закругляющаяся мраморная лестница с массивными резными балясинами.

Пологие ступени, устланные ковровой дорожкой, ведут наверх. Здесь тоже светло и свободно. Клара неустанно исподволь перехватывает малейшие жесты и мягко распахивает передо мной высокие двери: — Вот, это для вас, как и договаривались, располагайтесь.

Комната метров четырнадцати обставлена недурно: шкаф, тахта у стенки, столик, кресла, за стеклянной матовой перегородкой в глубине угадывается ванная комната.

Вхожу, оглядываю углы, обмахиваясь шляпой. Предложенное обиталище мало отличается от обычного трёхзвёздочного номера туристской гостиницы, пожалуй, лишь только высоким сводом вместо стандартного плоского белого потолка.

— Душновато тут, как здесь кондиционер включать?

— А зачем он нужен? От этих кондиционеров только простуда одна. У нас по-другому, — Клара нажимает на стенке кнопочку, и из-под сводов задуло сквозняком, — вентилятор, его можно регулировать, так по всей Индии принято.

— Без кондиционера? Ну, я как-то не привык. Без них ведь совсем свариться можно при этакой-то жаре. В гостиницах везде кондиционеры. Прямо и не знаю. Как-то не привык я, — покачиваюсь, поглядываю на хозяйку. — Знаете что? Давайте я вам заплачу за три дня, пока осмотрюсь, а там видно будет.

Лицо Клары как-то совсем не типично для торговли сразу откровенно погрустнело. — Почему же за три, а не за всё? Гости ница это и есть гостиница, а у нас тут по-домашнему, все свои, русские, и приготовить можно что хочешь, и поговорить. А кондиционер что? Живём без него, специально его не ставим, только воздух чище.

— Все русские, значит? — раздумываю. — И стряпать на кухне можно? — нащупываю в кармане бумажник и продолжаю раздумывать.

— Конечно, Алексей, пожалуйста, и посуда есть.

— Ладно, убедили, не хочется начинать с огорчений, — вытаскиваю деньги.

В серых глазах кариатиды, непроизвольно следящих за движениями моих рук, отражается победа и едва заметная обиженность, возможно, скрываемая даже и от самое себя. Какая интересная простая женщина. Что-то у неё не так.

В комнату осторожно заходит маленькая принцесса лет восьми — десяти и прижимается к Кларе, любопытные синие глазки выглядывают из-за её крутого бедра.

— Ой, какая красивая девочка! А как тебя зовут?

Пухленькая малышка откровенно засияла от моего комплимента: — Алевтина.

(До чего же приятно общаться с ребёнком, и легко и просто.)

— Алевти-ина?! — галантно протягиваю басом, изображая своё удивление и восхищение ею. — Смотрите-ка, и имя-то у тебя тоже красивое такое.

— Алевтина Александровна, — совсем оживляется золотокудрая куколка.

— Александровна?! — продолжаю игру в вороний сыр. — Алевтина Александровна. Але-Але, какое благозвучие, прямо напевать можно: — Але-Але, — дирижирую живописной шляпой: — Але-Але. (И что это ты так развеселился вдруг?)

Клара, бережно придерживает своё дитятко: — Это Алексей, он приехал к нам из Петербурга, Алечка. Располагайтесь, пожалуйста, — хозяйка бросает почти дружеский, насколько это позволяет приличие положения, взгляд, и немного помедлив, продолжает: — А потом, когда отдохнёте с дороги, мы покажем вам местные достопримечательности: где рестораны, где пляж, где лавки, если вы не против, конечно.

Здравствуй, океан Индийский, — это я! Много стран и морей довелось повидать на веку своём: купался и в атлантических водах, и в Тихом, и в Ледовитом океане, и вот, наконец, предстал и ты, последний из небывалых — океан Индийский.

Стою у самого уреза. Плоская перемигивающаяся бликами ширь. Длинные, на удивление одинаковые бесчисленно правильные валы молча зарождаются вдали, выползают из пучин, растут, монотонно горбятся, шумно распластываются и ласково выглаживают истоптанный песочек. И снова, и снова, и всегда. Пляска всплесков в дымке безбрежья рассеивает средоточие взора. Синяя шляпа дальних странствий оттеняет горизонт. Складной ножик в кармане. Лёгкий бриз в лицо.

— Иди ко мне, океан, иди, сам иди!

Жду. Катится. Вот и дошла, лизнула ступни.

(Все океаны мира омывали ноги ему).

— Как необычно вы, Алексей, заходите в море.

— А это я, Клара, знакомлюсь с новым своим океаном. На всех океанах я уже побывал, а вот до Индийского только сейчас добрался.

— На всех, на всех?

— Да, Алечка, на всех побывал, кроме Индийского.

— А на каких?

— На всех. Их всего — то четыре.

— А какие?

— Атлантический, Северный Ледовитый, Тихий и этот вот, — машу в его сторону, — Индийский.

— Вы много чего повидали.

— Довелось поездить.

— Пойдёмте вон туда, — приглашает Клара к одному из подиумов, выстроившихся в первой линии вдоль всего городского пляжа. — Хорошее кафе, мы часто сюда ходим.

— А Сантхи там сегодня будет?

— Будет, маленькая, твой Сантхи, будет, куда он денется. — Мой персональный экскурсовод выбирает столик у загородки, присаживается в плетёное кресло и раскрывает меню, приглашая последовать её примеру. — Мы тут всегда заказываем манты — это сытно и недорого.

— И очень вкусно, я люблю, — вставляет свой голосок Алечка, — и пепси я тоже люблю.

— А мне бы что — нибудь из морепродуктов, я в Таиланде к ним очень пристрастился, — выискиваю, куда бы пристроить шляпу, и кладу её на край столика. Алечка тут же водружает её на свою головку.

— Ай да мушкетёрик! Ну котик в сапогах.

— Без сапог, — кокетничает маленькая принцесса.

— Аля, положи сейчас же, не балуйся!

— Да пусть играет.

— Здесь, в этом штате, сухой закон, — Клара забирает шляпу и кладёт перед Алечкой салфетку. — А можно и мне примерить?

— Ради бога, она вам тоже пойдёт.

Моя старшая спутница ловко и умело берётся за тулью, надевает чуть набекрень широкополую забаву и так же набекрень смотрит и улыбается: — Как?

— Прекрасно, ну просто классика. Вы в этой шляпе похожи на античную статую. (Правда, уже со складкой на переносице и с квёлыми подмышками.)

— А что, разве античные статуи ходят в шляпах? — интересуется Алечка.

— Да, действительно! Алечка права.

— Ох, Клара, конечно, статуи в шляпах у нас пока ещё не ходят, ну и что из того, для вас можно и исключение сделать, ведь вам и без шляпы всё к лицу.

— Алексей, а вы комплиментщик.

— Сантхи! Сантхи! — машет Алечка проходящему мимо молодому поджарому тайцу в белом переднике.

— Оу, литл гёрл из вери гуд!^[13] — официант с услужливым поклоном подходит к нашему столику и ерошит Алечкины золотые кудряшки, — Ваанлек! Ваанлек!^[14]

(Алечка польщена, Клара не реагирует, а мне-то что?)

— Сухой закон, вот молодцы. — Показываю тайцу на картинку в меню, написанном по-английски: — Мне вот этот вот салатик овощной, пожалуйста, и суп из морепродуктов.

— Том ям? — уточняет таец, гарцуя талией под восторженным взглядом Алечки.

— Да, том ям, — (откуда — то вдруг зашевелилось и заскребло какой-то кошкой в животе непонятно что, неужели это ревность?!). — Ну и на второе, что тут есть из мяса? — очень спокойно обращаюсь к Кларе.

— Курица только, — мой старший гид смотрит прямо в глаза, — про баранину и свинину здесь вообще даже и не слышали. Бывает говядина, но не всегда и не везде.

— Ну, тогда курицу вот эту, гриль, половинку. Вот эту, — тыкаю пальцем для тайца в глянцевую картинку, — чиккен, чиккен^[15]. А сок манго есть?

— Сейчас не сезон, — Клара сдвигает мою шляпу на затылок, — берите ананасовый или лимонный.

— Со льдом?

— Конечно.

— И мне ананасовый и пирожное, — смело поднимает мордашку наша куколка и улыбается тайцу. — Сантхи, эс фо ми, гив ми зе кекс анд ананас джюс плиз, бат вызаут айс.^[16]

— Оу, литл гёрл из вери гуд! — берёт её за щёчку . — Ваанлек! Ваанлек! (Берёт за щёчку! Пижон подносный! Пальцами своими…)

— Вы меня очень расстроили, Алексей, когда собрались в гостиницу перебираться.

— Да я, Клара, жары боюсь. Прямо от неё подыхаю всегда. А без кондиционера как? Жара хуже холода. От холода можно утеплиться, оттопиться, а от жары как? Только кондиционер. Ну ладно, не будем об этом.

(Совсем не об этом. И чего это меня так задело вдруг, как он её за щёчку? «Ваанлек. Ваанлек», «вери гуд литл гёрл».)

— Я тоже прошла большой путь, Алексей, — Клара снимает мою шляпу, поправляет причёску и становится серьёзной. — Занималась бизнесом, работала в Македонии. По-разному бывало, иногда вплоть до суицида. — Глубокий застывающий взгляд останавливается и гипнотизирует. — Но теперь вот я здесь, и всё наладилось, всё хорошо.

(Да, есть в ней что-то античное, но не от кариатиды, а скорее от горгоны Медузы.)

— Всё хорошо сейчас, Клара, — осторожно касаюсь её руки, — всё хорошо.

— И что это я вдруг так с вами разоткровенничалась? — Шляпа мушкетёра как котёнок лежит на её коленях. — Посвятите уж тогда и вы меня в ваш секрет.

(Всем нравится моя шляпа.)

— В какой секрет?

— Почему вы так долго в море не входили?

— Какие тут секреты, Клара. Давайте лучше перейдём на «ты».

— Давай.

— Я открывал свой новый океан, как Васька из Бальбоа пятьсот лет тому назад. Ждал, чтобы океан ко мне сам пришёл, а не я к нему.

— А зачем?

— Хочу быть безбрежнее океана.

Симпатичная маленькая ящерка притаилась на потолочном своде. Раскинулся на тахте, поверх покрывала, наблюдаю. Хорошо, что здесь гекконы по потолку бегают, зато и комаров нет, они их всех переловили.

А что такое тяжесть? Гравитация? Может быть, это гироскопы с единым центром в трёх осях координат?

Три гироскопа. Три колебательных контура (не менее).

Если у частицы есть масса, значит, в ней не менее трёх частиц с единым центром вращения или колебаний. Покой и вес — где центр есть.

Масса возникает при уравновешивании в общем центре колебательно-вращательных движений носителей энергии по всем направлениям пространства.

А может ли носитель энергии быть без массы?

hυ — фотон не имеет массы покоя. Энергия волны — прямолинейный импульс.

Масса электрона возникает за счёт взаимодействия электронно-позитронных полей с хигсовским конденсатом (ХК):

m_e ~ 0,5 MэВ.

Сейчас физики уверенно чувствуют себя до энергий

— 100 ГэВ ~ 10²⁵ К, т. е. 10^–13 м.

Чтобы понять, упрощают. Понимание — упрощение за счёт исключения несущественных деталей и выделение существенных признаков. Так и запутываются в бесконечных мозговых нитках. Сознание не очень приспособлено к постепенным переходам качества.

Свет — это распрямлённая свобода. Масса — это тяжесть от тоски энергии, заключённой в замкнутом пространстве. Энергия проявляется во взаимоотношениях трёх измерений со временем. Могут ли взаимоотношения быть без предмета (нет — заложено в слове). Пока нет системы, понять и запомнить трудно. Система — условие жизни. Влечение — условие жизни. Язык недостаточно развит для описания образов, представляемых органами чувств.

Что-то меня уводит в тёмный агностицизм от лени и недостатка смышлённости, наверно. А в комнате всётаки жарко. В гостинице был бы кондиционер.

Как он её за щёчку: «Ваанлек. Ваанлек». А мне-то что?

Тук-тук.

Кого ещё там несёт? Полежать не дадут. — Входите, открыто.

— Извини, что беспокою, — хозяйка, — ну как устроился?

Просовывается в дверь вежливая.

— Да хорошо всё.

— Душновато тут, что вентиляцию не включишь? — Клара уже в комнате и переминается надо мной в шортиках.

Принципиально не меняю расслабленной позы на своём арендованном ложе под испытующим взглядом вечерней визитёрши.

— Да я не знаю, эта кнопочка, что пропеллер включает, — тыкаю в неё пальцем, — не слушается чего-то.

— Не слушается? Почему? Она исправна, — Клара тянется через тахту к непослушной кнопке. — Лежи, лежи! — и ложится на меня. — Ну, видишь! Вот и завертелась.

А живот у неё довольно упругий, и сама она ничего.

— Фантастика инженерной мысли, — слегка улыбаюсь, держу руки по швам и не реагирую, как будто так и надо всегда включать вентиляторы.

Застыли. Одна, две секунды…

— Ну, отдыхай, — Клара довольно больно упирается кос тяшками своего кулачка прямо в поддых и встаёт, — спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — тоже встаю и закрываю за ней дверь.

Надо бы тахту переставить, отодвинуть, что ли, её от стенки?

— Тррынт, тррынт, тррынт, тррынт, — под потолком поскрипывают и крутятся бежевые лопасти.

А где же ящерка? Сбежала! Жаль.

Ласточки-касаточки летают над роскошными вечнозелёными веерами, дразнящими своим безмятежным покачиванием съёжившуюся закоренелую привычку северянина к смиренному ожиданию промозглой стужи, к пожухлым листьям, к скользкой обледенелой тропинке. Холод, вьюга — этим всегда и неумолимо пресекается на исконной земле полуночной всякий разврат цветов, кузнечиков и любой другой полуденной испарины. Травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка с весною в сени к нам летит. Прозеваешь, и эти милые создания уже тут как тут, глядишь, уже и гнездо лепят над телескопом или над верстаком. Книги, карты, отвёртки — всё будет замарано птичьим помётом. Эти стрижи и ласточки в России всегда как свои. Ан нет, они и в Индии тоже свои — носятся над обрывом, как ни в чем не бывало. Что им до русских снегов? Травка зеленеет, солнышко блестит, ласточка за летом из сеней летит. Нужно лишь перемахнуть Гималаи.

Маленький жёлтый робот стоит и оценивает обстановку двумя внешними видеокамерами кругового обзора. Наверно, они у него цветные и стерео. Делаю вид, что не замечаю. Шаг, ещё шаг. Ближе, ближе…

Рывок!!! Вдогонку! Несусь по пляжу. Краб улепётывает боком, подпрыгивая на бугорках, как радиоуправляемая игрушка, и ныряет в волну.

Ушёл! Ну и проворная же это штучка! Ладно, сейчас другого поймаю. Их тут хоть завались, вон сколько повылезало.

Опять якобы безразлично прогуливаюсь вдоль самого уреза, перекрывая как бы невзначай путь к отступлению крупному, размером с две ладошки, красавцу, занявшему позицию метрах в двадцати от прибоя. Вот он шевельнулся и опять застыл, не убегает. Прохожу по правому краю.

Вперёд! Огромные ножищи гонят шуструю машинку подальше, вверх, на берег, едва поспевают.

Хватай! Массивное тело прыгает на добычу. Восьминогий штативчик делает резкий финт и уворачивается.

— Кха! — приземляюсь на пустые руки и провожаю взглядом до круглой норки свою очередную промашку.

Ну, уж тут-то он мой будет наверняка! Раскапываю азартными лапами это сухопутное убежище.

Сейчас, сейчас я тебя схвачу! Тёмная дырка круто уходит все глубже и глубже.

Ну, где же ты? Ага, не уйдёшь! Алчные пальцы ждут шероховатого панциря, готовятся. Песок, песок, вот уже и вода.

А где краб? Куда же он мог деться? Снова несолоно хлебавши. 2:0 не в мою пользу.

Сижу на корточках, выполаскиваю грязь, забившуюся под ногти, и прицениваюсь к очередному панцирному чуду, заманчиво возвышающемуся неподалёку среди пены.

Изменим тактику, перенесём охоту с суши на море, там им так быстро не побегать. Встаю, направляюсь не спеша прямо на очередную вёрткую балерину. Четыре пары стройных ножек на восьми пуантах задвигались в эмбоите пасах в сторону родной стихии. Несколько мгновений и исполнительница классической тарантеллы скрывается от поклонника под кружевной занавес волны и прибойный шум аплодисментов. — Браво! Не жду выходов на бис, опрометью несусь к тому месту, где скрылось застенчивое дарование, чтобы заключить в объятия. Захожу в тёплую зыбь по колено, всматриваюсь в жёлтое дно.

Где она, где? А вот, недалеко ушла. Осторожно подкрадываюсь, сейчас схвачу.

— Балалам, — шлёпает взбаламученный накат, и всё смешалось.

А где же она? Опять промашка, ну что ты будешь делать!? 3:0 не в мою пользу.

Нацеливаюсь на ещё один подарок природы.

Ну, теперь-то я уже учёный. Захожу на него со стороны моря по пояс в воде. Краб, по всему видно, не понимает такого манёвра, лишь вяло сползает навстречу, погружается в прибрежную лужу и подпускает совсем близко. Вот он приподнялся на дне и угрожает расставленными в изготовке боевыми клешнями.

Ну, у меня-то клешни побольше. Медленно, медленно подвожу их с разных сторон к противнику. Не отводим друг от друга глаз, гипнотизируем. Хвать!

— Уй-ю-юй!!! — Краб отлетает и шлёпается куда-то в море. Трясу и зализываю прокушенный палец.

Какая боль! Какая боль!

Петербург — Керала 4:0.

Или наоборот? Как там у болельщиков?

Какая боль! Какая боль!

Штат Керала — Питер 4:0.

Ну уж дудки, 5:0 не допущу!

Оле! Оле-оле-олеее!!!

Шай-бу! Шай-бу! Шай-бу! Шай-бу!

Опять подкрадываюсь с глубины к новой потенциальной жертве. Опять краб обращает внимание на охотника только тогда, когда тот уже подводит к нему щупальца. Сзади приближается вал. Торопись, скорей…

Рраз! Есть! Ладони накрепко прижимают шершавый панцирь и острые клешни к плотному волнистому дну. Согнутое туловище всплывает в прибылой воде, но руки надёжно удерживают добычу, не давая ей расправить свои ужасные кусачки.

Вот он! Ура! Отквитали! 4:1!

По о-кеану плывёт че-репаха —

У-у-у!

На че-репахе костяная ру-баха —

У-у-у!^[17]

Вперёд. Дорожка по взморью на юг. Лечу, окрылённый непонятной бесцельной радостью.

И чего радуюсь? Ведь не нашел ни клада, ни девушки, а наоборот, бреду, сам не зная куда. Пустынный песчаный пляж у края обрыва, цапля, вышагивающая по взморью, как по клюквенному болоту, орлы, парящие в вышине.

Ох ты даль-то какая! И не видно нигде ни жилья, ни столбика — ширь, простор. Один на земле, во всех её угодьях.

— Эге-гей!

— Ге-гей! Ё!

— Ии-и!

Твоё всё!.. Всё тебе!.. Живи, утопай в раздолье. Пьянею как от любви. Вот она где, воля! Вот она, красота — нескончаемая дорога в счастье. Да где же ещё найдёшь такой восторг? Да все ли знают про это диво, про эту благодать бескрайнего одиночества?!

Оборачиваюсь.

Из-за сильного плеча на краю горизонта, там, где небо сводится с морем, ещё просматриваются белыми царапинами у исполинских глыб буруны разбивающейся стихии, которые пришлось преодолевать недавно.

Далеко уже ушёл от городского пляжа.

У меня есть всё: часы, спички, компас, нож, широкополая шляпа. За спиной вещмешок. В пакете шебуршится добытая на ужин великолепная семёрка пузатеньких крабов. Напеваю песенку из телефильма детства про то, как проклятый белый империалист-колонизатор в пробковом шлеме завернул на катере на тропический остров и отобрал у доброго темнокожего аборигена «Большую Жемчужину» — рыбу-прилипало с помощью которой тот добывал морских черепах и кормил семью.

Если поймать черепаху,

Вынуть её из воды,

На костяную рубаху

Будет в доме много еды.

Нас ведёт «Большая Жемчужина»,

Домой мы вернёмся с ужином.^[18]

Было сказкой, а теперь, пожалуйста, наяву: и тёплый океан, и добыча на ужин.

Огибаю красно-бурый ноздреватый обросший пёстрыми ракушками валун.

— Енгине анде!^[19] — темнокожий абориген вдруг откуда ни возьмись, сидит на корточках и поднимает в приветствии тонкую десницу.

— Оп-па! Вот так встреча! — чуть не наступил, стою и смотрю сверху вниз на худенького мускулистого паренька в набедренной повязке. — Здорово, коли не шутишь!

— Ння! — глянцевый курчавый юноша улыбается и встаёт, кивая на полное ведёрко блестящей рыбки!

— Хороший улов, — улыбаюсь в ответ и развожу пальцы, показывая малый размер, — только уж больно мелкая она у тебя.

— О! — Весёлый индус запускает руку в ведёрко и вытаскивает со дна что-то похожее на приличную щучку.

— А я тоже не пустой, — раскрываю перед ним свой пакет с добычей.

— Гхата^[20]? Кина тараваха кинакиеа!^[21] — Туземец опять смеётся, но как-то хитровато. — Какхан тхара бхаа рабаки танааикива.^[22]

Показываю бровями, что улавливаю его насмешку и прощаю, потому что согласен.

Голоштанный добродушно глядит, излучая надёжную радость.

— А как ты ловишь эту мелюзгу? — наигранно изображаю недоумение, тыкаю пальцем, жестикулирую, и мой собеседник понимает вопрос, разворачивает мелкоячеистую сетку 2 × 3 м, замахивается, ловко накидывает её в мелководье и тут же вытаскивает. В нехитрой снасти аппетитно серебрится пяток симпатичных рыбок.

— Ватанга ксатха клахашатанья ратри пакчанам.^[23]

— Поздравляю.

— Нанау^[24].

— Пойду дальше, — показываю на чернеющие в дымке вытащенные на ровный низкий берег огромные рыбацкие чёлны.

— Вари^[25], — прощается береговой босяк, — кандахил санзошам^[26].

— Счастливо.

Про Вселенную не будем пока — тема тёмная, но в ней есть галактики, а там (об этом и не поспоришь) светят звёзды. Из чего они? Из плазмы. А плазма — это что? Ионизированные частицы, не связанные друг с другом никакими персональными жёсткими сцепками. Адроны: протоны, нейтроны, электроны существуют почти вечно и являются основой, составляющей свою обособленную среду — среду звезды, и звёзды светят долго.

Другая обособленная среда, похолоднее — планета. Планеты тоже кружат долго, и у них тоже единообразная стабильная почти вечная основа, но не та, что у звёзд: атомы и молекулы.

Устойчивые единообразные природные основы составляются в обособленную среду и определяют время её существования. Так построено мироздание. Это закон обоснования сред^[27].

Атомы соединяются в молекулы, но из них только молекулы углеродосодержащие белковые являются основами для образования стабильных, повторяющихся и самовоспроизводящихся сред — организмов.

Организмы образуют биосферу на Земле. Организмы — основы, составляющие среды обитания.

Из всех существ только один организм — человек — является основой среды цивилизации, среды Разума.

Разум — устойчивая основа, существующая на базе человека. Разум является основой среды сравнений или среды сведений.

Я — устойчивая неделимая основа, составляющая среду своего Разума.

Путано, запутанно, но если вникнуть, то достаточно просто. Закон обоснования сред. Основы составляют среду. Протоны, нейтроны, электроны составляют звезду. Атомы и молекулы составляют планету. Углеродосодержащие белковые молекулы составляют организм. Организмы составляют биосферу. Человек составляет цивилизацию. Разум составляет сведения. Я составляет разум.

Незыблемые основы мира — это адроны, атомы, молекулы, белки, организмы, люди, разум и Я.

Звёзды и планеты, живые существа и биосфера, цивилизация и люди — всё материально, всё имеет размеры, температуру, тянется во времени, зависит от естественных причин. Разум существует в мозгу человека и очевидно материален, сведения тоже имеют реальные носители.

Но Я? Куда и откуда, и почему? Разум без Я — бесцельная аналоговая машинка, набухшая сведениями. Только Я, единый, неделимый, безграничный, нематериальный, вне времени, но существующий живой Я — центр мироздания и основа. Я где захотел: и сейчас, и в прошлом, и в будущем. Я что захотел, насколько смело и свободно воображение. Вселенная во Вселенной Я заселяет и напрягает разум. Разум познаёт, создаёт, и вперёд — всемогущее сотворение внедрения в мир.

Не проси,

Не унижайся,

Не унижай

И твори что хочешь.

Чёлны уже совсем недалеко и будто бы вытащены на берег прямо из древнего моря — большие, деревянные, с плавными обводами, с высоким бортом, с крутым лебединым носом и кормою.

Да, не все ещё лодьи, времён Садко и Синдбада-морехода свой век отслужили.

— Рвав! Гав-гав! Ау-ввав! — От горки со стороны тростниковых хижин выскакивает разношёрстная свора. Шесть штук. Приближаются.

Ну, начинается как всегда, как жильё, так и собаки без привязи! Место голое, нигде не укрыться. Нащупываю нож.

А вот и палка валяется! Весьма кстати. Подбираю довольно хлипкую хворостину и продолжаю чинно вышагивать своим путём по краю прибоя.

— Ррр-гав-гав-гау! — Подбежавший грязный вожак изображает ярость, скалится и резко приседает, будто готовясь к прыжку, псы помельче трусовато подражают, окружая забредшего в их владения чужака. Продолжаю невозмутимое шествие.

На испуг не возьмешь, не на того напали. Только не давать им зайти сзади. Оборачиваюсь, тыкаю своим оружием в сторону назойливой сучки, нацелившейся исподтишка цапнуть за икры.

— И-ии-и! — визг и отскок.

— Си-су… Си-су, — посвистываю скандальным братьям нашим меньшим по-свойски. Собаки полаяли, поохраняли, позащищали и усекелили восвояси к своим мискам. Провожаю взглядом нестройную хвостатую команду, но палку всё же не бросаю. Впереди чёлны в ряд, а что там за ними, не видно. Может, ещё одна свора? Чёрные струганые доски допотопных посудин пришиты внахлёст к округлым бортам просмолённой бечевой. На обшивке одного из стругов нарисован индийский мальчик со школьной папкой под мышкой, смотрящий вперёд в волны.

А вот и хозяева: две цепочки индусов держатся за концы гигантской сети и слаженно, по команде, перехватывая руки, тянут её из пучины: — Опп! Опп! Опп! Опп! — Разномастные чалмы и цветные полотенца на бёдрах покачиваются в такт их монотонным выкрикам. Метрах в пятистах от берега на краю огромного невода виднеется ещё одна промысловая лодья.

Сколько же тут рыбаков на одну снасть? По десять на каждом канате, трое в лодье, и ещё один — вон плавает, буйки поправляет. Двадцать четыре человека.

Прохожу мимо, приподнимаю в приветствии шляпу: — Здравствуйте!

Двое крайних в цепи, укладывающие вытащенные канаты, отзываются кивками. Другие артельщики, занятые делом, продолжают работу: — Опп! Опп! Опп!

Полусонный вилорогий буйвол разлёгся посреди заливчика и лениво наблюдает, как спорится работа. Маленькая птичка что-то выклёвывает на его раздутом боку. А дальше по берегу опять чернеют в дымке такие же чёлны.

А не полежать ли и мне?

Снимаю вещмешок, кладу у камня.

Какой странный камень, будто в узорах. Ба! Да это же панцирь морской черепахи! Вот она, мечта детства из телефильма. Откапываю вросшую в лёсс невероятную находку, примеряю её к груди. Роговой доспех закрывает всё туловище и воняет тухлой воблой. Ничего, отчистим. Несу диковинку к воде. Драю черепаховые останки песком, ополаскивая то и дело руки от смердящей мякоти.

У океана лежит черепаха —

У-у-у!

У черепахи костяная рубаха —

У-у-у!

Если отмыть черепаху,

Тайно свезти в Петроград,

То костяная рубаха

Будет в доме как экспонат.

Сбылась мечта запоздалая. Возвращаюсь с мешками полными добычи.

Нас ведёт «Большая Жемчужина»,

Домой мы вернёмся с ужином.

Две цепочки тощих индусов, тех самых, что тянули из пучины невод, теперь так же слаженно волокут на берег свою громоздкую лодью: — Опп! Опп! Опп! — Разномастные чалмы и цветные полотенца на худых бёдрах снова покачиваются в такт их монотонным выкрикам. Двое упитанных белых в пробковых шлемах пристроились с кормы и тоже пыжатся, — Взя-ли! Взя-ли!

Русские! Кто же ещё впряжётся помогать всем трудящимся харламам?! Кому ещё такое придёт в голову? Немцу? Американцу?

Круглая бадья с метр в поперечнике наполнена по колено мелкой рыбёшкой, такой же, что и в ведре берегового босяка, промышлявшего в одиночку у пёстрого валуна.

Интересно, сколько же тут рыбы придётся на брата?

Улов имеет объём

3,14 · 1² · 0,4 (высота до колена): 4 = 0,314 м³ = 314 л ≈ 31 ведро.

Значит, на одного харлама приходится по

31: 24 ≈ 1,3 ведра рыбы.

Не густо. И это несмотря на циклопическую сеть, прахозаветную лодью и перетягивание канатов. Мой весёлый единоличник у камня наловил почти столько же. А ему к ужину, наверно, больше и не надо было.

Полбадьи рыбы из слоя воды диаметром полкилометра. Рыба здесь основа, а вода — среда. Наглядный пример закона обоснования сред.

Рыба ходит косяком в море. Люди скучиваются в городах, освобождая живописные пустоши. Земля набухает. Синтез лёгких элементов из тяжёлых увеличивает её объём. Лёгкие породы астенолиты, сиенит, гранит всплывают, образуя дайки, силлы, батолиты. Золото залегает в жилах, алмазы — в кимберлитовых трубках, нефть — в пористых пластах, железо — в рудных телах, деревья растут на почве, учёные работают в институтах, музыканты в консерваториях. В природе содержание основ в среде никогда не бывает заключено в бесконечно большой единообразный кусок.

Основы рассеиваются в среде и образуют скопления. Это закон дисперсии основ^[28].

Для каждой основы распределение в среде (дисперсия) имеет конкретные возможные формы, размеры, концентрацию и чистоту. Фундаментальная наука с натуральными дисперсиями не работает. Методика исследований заключается в выделении из дисперсии чистых основ, проведении воспроизводящихся опытов в условиях, ограничивающих случайности. Полученные результаты систематизируются и оформляются в соответствующие выводы. Познать научно — это значит в дисперсии выявить (очистить, накопить) явление и затем, сравнивая сведения, отыскать им применение к другим дисперсиям. Человек делает исключение из закона дисперсии основ. Человек расширяет среду цивилизации, внедряя технику приспособления окружающей среды к условиям своего существования.

Пожалуй, с натуральными дисперсиями работают только гуманитарные «науки», а очищенными дисперсиями в настоящее время распоряжается торговля.

Интересны природные дисперсии магния. Мg во Вселенной и на Земле распространён одинаково^[29]. Мg — связь Земли с космосом? Белок CHN(O) жизнь — дитя солнечного огня. Может, на тёплой Земле основы сред связывает свет? А как распределён Mg в мозге? Я — основа среды Разума, а если и Я тоже среда? Среда чего? Всеобщего чего? Или всеединого? Как связано? И — или чем?

Залезаю со своим панцирем по приставной лесенке на невысокую плоскую крышу хозблока, что рядом с коттеджем. Вот тут ему будет самое место, здесь его ни одна собака не достанет, здесь он и пропечётся, и проветрится, и запашок выдохнется.

— Здравствуйте, сосед. — Молодой весёлый и уверенный женский голос снизу из-за спины заставляет оглянуться.

— Здравствуйте, — спускаюсь с лестницы. Передо мной красивая, даже идеально красивая девушка.

— Ангелина, — внезапная соседка как бы невзначай (а может мне это и показалось) демонстрирует ровный загар и роскошное тело, чуть прикрытое купальником.

— Очень приятно, а я Алексей, — отдаю честь, приложив руку к широким полям своей живописной шляпы.

— А что это там у вас? — неожиданная знакомка смотрит чуть искоса, с едва проступающей лёгкой иронией, так свойственной красивым женщинам, оценивающим нового, вызывающего интерес мужчину.

— Морская черепаха.

— Ой, как занятно! И вы её сами поймали?

— Сам.

— Класс! Муж в прошлый сезон в Кении тоже антилопу завалил. А в этом году меня одну сюда отпустил с мамой, — Ангелина выдерживает многозначительную паузу и бросает взгляд неотразимой и преуспевающей дамы, убеждённой, что всякий прослышавший об её одиночестве мужчина тут же не преминет словить такую редкую подвернувшуюся удачу. — Всё равно после Нового года никакой торговли нет.

— Значит, у вас сейчас что — то вроде отпуска? — не сбиваюсь с официальности (хы, муж).

— Я уж тут месяц. Скоро уезжать, — отпускница немного бравирует в ожидании ухаживаний, — а муж весь в бизнесе безо всяких каникул.

— А я вчера приехал, — (живое только стремится к совершенству, поэтому, наверно, идеальные формы так холодны и не зажигают).

— А зачем же черепаху на крышу? Она же поползёт и свалится оттуда.

— Никак не поползёт, отползала уже своё, один панцирь остался. Пусть пропечётся на солнышке, а то попахивает.

— Только панцирь? — чуткая на мужское равнодушие красавица отзывается усмешкой. — И вонючий? Для чего он вам? К продаже готовите?

— Нет, домой в Питер отвезу. Трофей. На стенку повешу. Сбылась мечта туманного детства.

Говорю, будто оправдываюсь на её нарастающий холодок. И чего оправдываюсь?

— Был такой музыкальный телефильм про морскую черепаху. Ну, вы-то поздно родились, его наверняка не видели, он в шестидесятые годы шёл. Про туземца с острова, он тогда песенку пел такую, вот послушайте:

По океану плывёт черепаха, ууу! — Мой прекрасно поставленный бас звучит прямо в лицо Ангелине:

— На черепахе костяная рубаха, ууу!

Не слишком ли концертно я пою? Что-то она опешила слегка, видно, в толк не может взять, посмеиваются над ней или что? Продолжаю вокал:

Если поймать черепаху,

Вынуть её из воды,

На костяную рубаху

Будет в доме много еды.

— А зачем здесь ууу?! — Неожиданный детский голосок прерывает пение. Любопытная куколка подняла глазки и стоит ждёт ответа.

— Алечка?!

— Это туземец от восторга «ууу» запел, когда черепаху поймал, — смотрю на подошедшую вчерашнюю принцессу и вдруг… Весело ерошу её мягкие кудряшки. (Сам не ожидал!) — И я её тоже поймал, ууу!

Светленькая головка как котёнок едва заметно потёрлась о мою ласковую ладонь.

— А ты мне покажешь эту черепаху, а то мне отсюда не видно?

— Обязательно, всенепременно и неукоснительно, — беру девочку за ручку и веду её к щели между задней стеной хозблока и оградой.

Ангелина прекрасная не спеша удаляется, поигрывая талией.

(Наконец-то.)

— Вот смотри, — поднимаю маленькую любопытницу, — опп-ля! — ставлю её на высокий бетонный цоколь забора. — Вот отсюда хорошо смотреть. Видишь?!

Стройные пухленькие ножки напротив совсем близко. Обнимаю их, будто придерживаю, чтоб не упала. Пальцы упиваются прикосновениями.

И никто не видит.

— Вижу! — восклицает Алечка. — Большущая-пребольшущая!

— Она теперь наша будет.

— Вот здорово, наша черепаха! — звонкий отрывистый голосок разносит радость. — Огромная костяная!

— Черепаха — костяная рубаха, — бережно снимаю принцессу с забора, тихо прижимая к себе, — цокотуха — позолоченное брюхо.

— А где цокотуха? — Алечка замирает, сползая, и смотрит немного сверху, как на собственность.

— А вот, — притрагиваюсь губами до её ямочки у загорелого плечика и отпускаю на землю.

Убежала, оглянулась, улыбнулась.

— Уэву! Уэву! — выкрикивает с поднебесных пальмовых кущ неведомая птица.

— Ваанлек! Ваанлек!

Нас ведёт «Большая Жемчужина»

Домой мы вернёмся к ужину.

Маленькая девочка поливает цветы и танцует с продолговатой округлой лейкой. Оранжевое платьице азартно подёргивается над клумбой. Туда-сюда, туда-сюда. Во что-то она играет. Тихо наблюдаю за ней сверху из глубины арки мансандры. Сверкающие струйки брызжут из её цепких загорелых ручек. Туда-сюда, туда-сюда. Девочка играет и радуется про себя, думает, что её никто не видит.

Туда-сюда, туда-сюда — непрерывный ритм: сердце удар за ударом; вдох, выдох.

Туда-сюда, туда-сюда — сон, пробуждение; родился, вырос, постарел, умер. Ритм — это гармония, это красота, это жизнь.

Туда-сюда, туда-сюда. Резонансный ритм в молекулярной машине^[30] при температуре ниже абсолютного нуля. Атомы встали, электроны колеблются. Толчок — музыка, пробуждающая резонансное вдохновение с вложенными в неё спектрами обратных реплик атомов, молекул и соединений, хотя бы тех участков мозга, что вызывают восторг и глубину ощущения гармонии единства внутреннего существа с внешним отражением миров, несущих жизнь. Всеобщая и нераздельная слитность и взаимопроникнутость внеположных частей^[31]. И… время вспять. Вход через цветок.

Маленькая девочка поливает цветы и танцует с продолговатой лейкой, упираясь округлым донышком себе в низок, туда-сюда, туда-сюда, как будто мальчик писает. Играет.

Технически доступно. Заморозить хаос белого теплового шума. Вечный двигатель «туда-сюда» с приростанием поляризации в исландском полевом шпате, светодиодная генерация ИК-, УФ-диапазона, светомузыка родной речи, но главное — устремлённое желание проникнуть в это. Трансформатор — синхронизатор ощущений внутренней гармонии и → (.) < 0 К. Такое по силам только самому совершенству, тонко, глубоко, высоко, всеобъемлюще чувствующему. Чистота восприятия, без шума и грязи помех эфира. Внутренняя свобода Я, не скованная, не ограниченная самоущемлением страха, пришпиленности к чужим плоскостям воли. Вытряхнуть воображение из трусов формул. Полёт во все направления мысли. Вспять и вперёд — это ещё далеко до полного, но необходимый промежуточный этап.

Возможно, это и заблуждение, неправильное понимание времени. Время — не четвёртое измерение, а порядок существования жизни, оценка измерений наблюдателем, пока живой.

Прикосновение сзади со спины: — Не отвлекла?

— А, это ты!

— Твои крабы готовы к ужину.

Примечания

1

Из арии индийского гостя из оперы Римского-Корсакова «Садко».

2

Эй, товарищ, мне очень холодно! (русский, испанский, английский).

3

Один путь (малаялам).

4

Рад встретиться с вами (малаялам).

5

Меня зовут Счастье (малаялам).

6

Товарищ (испанский).

7

Друг (испанский).

8

Друг (грузинский).

9

Не → Н + Н — hυ.

10

Прошу вас (малаялам).

11

Пойдём (малаялам).

12

Пожалуйста (малаялам).

13

О, маленькая девочка, очень хорошо! (английский)

14

Сладкая малышка! (тайский)

15

Курица (английский).

16

Что касается меня, дайте мне пирожное и ананасовый сок, пожалуйста, но безо льда (английский).

17

Песня туземца-островитянина из телефильма 60-х.

18

Песня туземца-островитянина из телефильма 60-х.

19

Как дела! (малаялам)

20

Краб (малаялам).

21

Ни рыба ни мясо! (малаялам диал.)

22

Рыбак рыбака видит издалека (малаялам диалект).

23

Домой мы вернёмся с ужином (малаялам диалект).

24

Хорошо (малаялам).

25

Путь (малаялам).

26

Рад встретиться с вами (малаялам).

27

См. гл. 13, табл. 2 «Сводное численно-семантическое устремление закона обоснования среды и закона дисперсии основ в Единый закон».

28

См. гл. 13, табл. 2 «Сводное численно-семантическое устремление закона обоснования среды и закона дисперсии основ в Единый закон».

29

Ажгирей Г. Д. Общая геология. М.: Просвещение, 1974. С. 72.

30

Чернавский Д. С., Чернавская Н. М. Белок — машина. Биологические макромолекулярные конструкции. М.: МГУ, 1999.

31

Клюев А. С. Онтология музыки: дисс… канд. техн. наук. СПб., 1999.