Баблотура 1: сборник рассказов

Александр Михайлов (II), 2013

Сборник «Баблотура-1» – первая ступень для молодых российских писателей в большую литературу. Авторы из разных уголков страны, а также русскоязычные «гости», например, из Израиля написали рассказы обо всем на свете, приправляя свое творчество яркими цитатами и сюжетными линиями: «Не маши руками – слизь с гриба во все стороны летит. Это раз. Уровень интеллекта чистотой носков не измеряется. Это два.» «Мы счет в банке сделаем и будем каждый год туда бабки класть. Ну пусть сто баксов в год. Как только кто-то умрет, выживший заберет все деньги себе. А накопится там немало. Согласен?» «С точки зрения обывателя человек без хобби – ограниченный обрыган-карьерист.»

Татьяна Воробьева

Ежиха

Стенки тонкие. Невозможно тонкие стенки. И вот из-за этих тонких стен я слышу каждый ее вздох, стон, крик, шаг… Они снова ругаются из-за какой-то хуйни, а я сжимаю кулаки и стираю слезы со щек. На утро, когда он уйдет, хлопнув дверью, я буду опять: объяснять, уговаривать, топать ногами, — чтобы она бросила этого урода. А она устало вздохнет, закурит последнюю, в сотый раз, сигарету, и грустно скажет, что никому кроме этого урода она не нужна. Мне нужна, дуреха. Мне.

Отворачиваюсь, сжимая кулаки. Она лишь качает головой, грустно улыбается и гладит меня по голове, как маленькую девочку:

— Хорошая ты, Ежиха.

Ежиха. Теперь уже моя очередь улыбаться. Это детское, обидное прозвище в ее устах звучит нежно, ласково, и на моих глазах наворачиваются слезы.

Ежихой дразнили меня ребята во дворе, когда в десять лет я подхватила вшей, и родители, чтобы не мучиться, просто напросто обрили меня. Тогда из-за прически «ежик» и такого же колючего характера я и стала Ежихой. Потом волосы отросли, а прозвище осталось. Тогда же я и познакомилась с ней. Не по возрасту рослой, но тонкой, как тростинка, девочкой, которая, несмотря на всю свою кажущуюся хрупкость, смело давала отпор всей ребятне, и заступалась за меня, такой колкой на язык, но совершенно беззащитной в драке девчушке.

Время шло. Мы выросли. Она превратилась в ослепительно красивую, стройную девушку, на которую заглядывалось большинство парней в школе. Я же так и осталась Ежихой — серой, неприметной, колючей, с вечной кипой учебников в руках.

Ее остальные подруги качали красивыми головками и недоумевали, зачем она возится со мной.

Однажды этим вопросом задалась и я.

Лежа рядом с ней на кровати и смотря, как лучики солнца играют на гранях хрустальной люстры.

Мне нравилось бывать у нее в гостях, нравилась ее комната. Я о личной комнате могла только мечтать и наслаждалась этой атмосферой: личного мирка, — ее личного мира, в который я была допущена. Мало кто знал, что среди стопок модных журналов лежит томик стихов Александра Александровича Блока, который она знает наизусть. Что среди дисков разной танцевальной и попсовой музыки есть Моцарт и Бах. И что ее мечта стать актрисой — не дань моде и не просто глупая прихоть.

Вот так, наблюдая за игрой света и тени в комнате, я наконец спросила ее о том, что давно вертелось у меня в голове:

— Зачем я тебе?

Она непонимающе посмотрела на меня, словно я спросила у нее что-то на другом языке.

— Ну, ты такая красивая, популярная, богатая. А я кто? Я так… — пожала я, плечами поясняя свой вопрос.

Ее лицо сразу же стало серьезным. Она поднялась с постели, и отошла к столу. Молчание, повисшее в комнате, стало гнетущим. Я уже жалела о сказанных словах, но слово не воробей, назад не воротишь.

— Я думала, ты понимаешь, — услышала я ее голос.

Я села на кровати и смотрела на нее. Царственная осанка поникла, плечики ссутулились, а пальцы теребили страницу журнала, лежащего на столе.

— Что понимаю? — мой собственный голос сел и стал тихим и глухим.

— Почему я с тобой дружу! — почти кричит она, поворачиваясь ко мне лицом.

— Наверно, потому что я делаю за тебя алгебру, — пытаюсь я перевести все в шутку.

— И биологию, — тем же тоном отвечает она мне, — А если серьезно, то ты единственная кто дружит со мной не из-за моей красоты, популярности, модных тряпок, парней и прочей мишуры. А потому, что я это я. Думаешь, если я завтра превращусь в уродину и потеряю всю свою популярность, кто-нибудь из них останется рядом?

Я молча пожала плечами: откуда мне знать.

— Нет, — твердо сказала она, и подошла ко мне, — они забудут меня в тот же миг, а в худшем случае еще и станут поливать за спиной грязью. А ты нет. Ты всегда оставалась собой, Ежиха. С тобой можно было не притворяться. Ты всегда была такой: честной, прямой, доброй.

От этих слов у меня засосало под ложечкой, а щеки заалели. Никто мне не говорил, что я нужна, что мной дорожат. Ни вечно спешащие по своим делам родители, ни младший брат, но сейчас я видела, нет, ощущала эту свою значимость, необходимость для нее. И что она для меня так же необходима, если не больше. И от этого становилось страшно и радостно одновременно.

Мы стояли друг напротив друга в каких-то двух шагах. Меня переполняло столько чувств и эмоций, что я не знала, куда себя деть. Хотелось прыгать, бегать, плакать и смеяться.

Она была так близко, что я не удержалась и в миг, преодолев расстояние между нами, прижалась к ее губам. Ее губы были теплыми и мягкими, с легким привкусом малины, от блеска.

Миллисекунду она стояла, не двигаясь, но потом ее губы дрогнули, и она ответила на поцелуй. Вот так мы и стояли, целуя друг друга. Время то ли замерло, то ли побежало быстрее, но когда наши губы разомкнулись, то и сердце, и дыхание сбилось. Обе красные от смущения, мы с усердием рассматривали давно знакомую обстановку.

За пустой болтовней и планами на будущее мы скрыли неловкость. Нам было по шестнадцать лет.

Через год мы решили ехать поступать в Москву. Я в МГУ на факультет биоинженерии и биоинформатики, а она на актерский в Школу-студию МХАТ. Ее родители дали денег на съем квартиры. Двухкомнатную квартиру в Москве, переступив порог которой, мы не знали, какие беды, ждут нас в будущем.

Мне удалось поступить на бюджет, и я счастливая летела домой. Там меня ждала она, в слезах, среди разорванных страниц томика стихов А. А. Блока.

— Я провалилась. Провалилась! — причитала она сквозь слезы.

Бросив сумку на пол и совершенно забыв о себе, я села рядом с ней. Обнимая как можно крепче, как можно сильнее. Не находя слов, правильных, а не глупых слов утешения, для человека, чья мечта только что разбилось на куски. Лишь слова о любви, и о том, что я ее никогда не брошу.

— Я не добрала всего полбалла, — рассказывала она, собирая вещи в чемодан, — Живи тут, пока аренда не истечет. Тебе дадут место в общежитии?

— Должны, — ответила я на автомате.

Нет, я не могла ее бросить. Не могла остаться в Москве, когда она уезжает. Когда она потеряла мечту. Когда ей тяжело. Я слишком любила ее для этого.

— Я еду с тобой, — решилась я, тоже вытаскивая свой чемодан из-под дивана.

— Стоп! — она схватила меня за плечи, — Ежиха, не дури. Ты поступила, куда хотела, да еще на бюджет. Слышишь? Я приеду на следующий год, обязательно приеду.

В ее глазах стояли слезы, а мое сердце вырывалось из груди. В этот момент я так хотела ее поцеловать, как тогда в комнате. В ее глазах отразилось то же желание, но в самый последний миг резкая трель дверного замка заставила нас обеих вздрогнуть.

На пороге стоял он. Высокий, статный, в шикарном костюме. На таких обычно пишут: «завидный жених». Он смотрел на нее голодными глазами волка и улыбался фальшивой улыбкой. Он был каким-то известным актером и увидел ее на экзамене. Предложил помочь поступить, за что просил немного, лишь встречу.

Она согласилась и буквально на следующий день была зачислена на факультет. Дальше понеслось: цветы, конфеты, подарки. Походы в дорогие рестораны и ночные клубы. Каждый день она прибегала ко мне с горящими от счастья глазами и говорила что-то о любви, о будущей свадьбе и о том, какой он хороший.

Так прошел год. Я потихоньку училась, сдавая сессию. И радовалась за нее. Радовалась до первого удара.

Первая их ссора случилась, когда выяснилось, что благодетель был женат и разводиться не собирался. Он пользовался ей как игрушкой, красивой куколкой. Она была разбита, униженна, даже хотела уехать домой, но потом успокоилась. Он приехал извиняться с шикарным букетом и какой-то безделушкой, и она простила.

Когда он ударил ее во второй раз, и она в слезах лежала на кровати после его ухода, я не выдержала. Пришла с твердым намереньем уговорить ее отказаться от него, и от его подачек.

— Ежиха, ну как я могу?! — качала она головой, — Он же платит за все: за эту квартиру, за мою учебу.

— Ну и что, — покачала я головой, — Мы найдем работу, будем платить за все сами. А твои родители? Они тебе помогут.

— Нет, — тихим голосом ответила она, — Дело не только в деньгах. Он пригрозил: стоит ему сказать только слово, как меня вышвырнут из школы так же, как туда и приняли.

На этих словах она разрыдалась. А я сидела рядом, сжимая кулаки от злости и бессилия.

Вот и сейчас я так же сижу возле нее и не знаю, как ей помочь выбраться из этого капкана. И на ум приходит один только выход.

Вечер. Он снова появляется в дверях с неизменным букетом пошлых в своей обыденности алых роз. Она ненавидит алые розы, да и розы вообще. Он проходит к ней в комнату, упрямо делая вид, что меня не существует. Я стою на кухне, вытираю до блеска вымытую посуду и жду.

Стены невыносимо тонкие. Ужасно тонкие, и он тоже это знает. Вот мокрая тарелка выскальзывает из моих рук и с оглушающим звоном разбивается.

— Сколько раз я предлагал тебе переехать отсюда, — слышу я его недовольный голос.

— Я не хочу никуда переезжать, — отвечает она.

— Значит, тебе нравиться выставлять свою интимную жизнь напоказ, — начинает закипать он, — А может вы с ней не просто подруги, а? Может, пригласим ее третьей? Если она и так все слышит, — говорит он с издевкой.

— Не вмешивай ее сюда, — фыркает она, — Она здесь совершенно не причем.

Тут меня достигает звук пощечины, и ее вскрика, который решит слух сильнее, чем сотни разбитых тарелок. Во мне снова закипает ярость, глухая обида и боль. Злые слезы застилают глаза, а рука сама находит рукоятку кухонного ножа.

Осознание приходит не сразу. Первые секунды я с удивлением смотрю: на свои руки, красные от крови, на белую дорогую рубашку, покрытую точно такими же красными пятнами. Взгляд поднимается выше и встречается с красивыми глазами цвета шоколада, глазами по которым сходила с ума половина женщин и девушек нашей страны. Мертвыми глазами. До моего слуха доходит жалобный, больше похожий на детский, всхлип. Это она сидит на кровати в одной ночной рубашке, прижав ладони ко рту. Ее глаза расширенны от ужаса, и, наверное, как отражение, схожи с моими. Я снова перевожу взгляд на труп человека, которого я убила. Убила! И нож выпадает из рук, со звоном падая на пол.

Первой приходит в себя она и выбегает из своей комнаты. Я слышу, как ее рвет в туалете. Я слышу ее шаги по коридору. Шуршание пакетов. Через какое-то время она подходит ко мне, и куда-то ведет.

— Тебе надо бежать, — пытается втолковать мне она, — Бери все деньги и вещи и уходи.

Под струями воды мои руки снова становятся чистыми, а вода приобретает нежно-розовый оттенок — отвратительный цвет.

— А как же ты?! — приходит в мой мозг, словно набитый ватой, единственная мысль.

— Со мной все будет хорошо, — врет она мне.

— Давай уедем вместе! — предлагаю я ей, — Уедем и нас никто не найдет, — я тоже вру.

Но ей, как и мне, нужна эта ложь. Она со счастливой, больше похожей на истерическую улыбкой уходит одеваться, и собирать кое-какие вещи, деньги и документы. Мы обе знаем, что скоро его хватятся, и всегда найдется кто-то, кто будет знать, куда он уходил по вечерам. И что нас найдут, обеих или по одной. Нет, я не могу с ней так поступить!

Она выходит из спальни одетая, с чемоданом в руках. Надеюсь, она ничего не оставила.

— Я готова, — она подходит ко мне.

Я нежно провожу пальцами по контурам ее лица. Я никогда не умела рисовать, но сейчас мне этого очень хочется. Она следит за моими движеньями с удивлением, но не мешает, когда я резко притягиваю ее к себе и целую. Последним, соленным от слез, поцелуем, она с готовностью отвечает, хватаясь за мои плечи руками, и притягивая сильнее. Когда поцелуй прекращается, между нами нет ни стыда, ни смущения. Мы вглядываемся в лица друг друга.

— Тебе пора, — говорю я, сглатывая слезы.

— А ты? — шепчет она.

— Я приберусь тут немного, и тоже уеду, — вру я ей, — Нам лучше пока разделиться, и еще нужно стереть отпечатки пальцев.

Она согласно кивает, но так и не может выпустить свою руку из моей. Я провожаю ее до двери, тоже оттягивая этот момент. Как же больно осознавать, что тот, кто был тебе дорог и нужен больше всего, потерян навсегда. Еще хуже осознавать это в последний миг, когда уже нельзя ничего изменить.

Ее пальцы выскальзывает из моей ладони, а звук захлопнувшейся двери эхом разносится по пустой квартире. Ноги подкашиваются и хочется просто опуститься на пол и окаменеть, но нет, нельзя, времени мало.

Беру тряпку и захожу в ее комнату. Он все так же лежит на полу в луже собственной крови. Его лицо стало уже бледным, а губы синими. Он был мертв, и это не кошмар, и не бред. Сколько бы я этого не повторяла. Стараясь не обращать внимания на мертвеца, начинаю стирать ее отпечатки со всего вокруг. Когда с этим было покончено, дрожащими пальцами набираю короткий номер «02». Предательская мысль убежать приходит за секунду до ответа. Но нет, я не могу, ради нее.

В трубке, наконец, прозвучал человеческий голос.

Стараясь не разрыдаться, на удивление спокойно произношу:

— Здравствуйте, я убила человека. Нахожусь по адресу…

Суд. Ставшая уже привычной деревянная скамья и железная клетка. Не могу отделаться от глупого чувства, что нахожусь в зоопарке. Ежиха в клетке — смешно до рези в глазах. И находиться, я думаю, мне тут еще долго, несмотря на трудолюбивого, дорогого адвоката, нанятого каким-то доброжелателем. Адвоката, который упорно старался свести все дело к «убийству в состоянии аффекта». Мне было наплевать, сколько мне дадут, главное, полицейские, ухватившись за готового убийцу и чистосердечное признание, не особо рвались искать вторую мистическую девушку, жившую вместе со мной в квартире. Чего я и добивалась.

Судья встал, оглашая приговор:

–…наказывается ограничением свободы на срок до двух лет, условно.

Услышала я, и долго сидела в оцепенении, даже когда пристав, зашел в мою клетку, чтобы снять с меня наручники. Я вышла в судебный зал, ошарашенная, и не верящая в реальность происходящего, когда адвокат, пожимая мне руку, передал маленький клочок бумаги, на котором таким знакомым почерком было написано: «Ежиха, я жду тебя».