Млечные истории – I

Александр Лютиков

2170-й год. Земляне научились трём вещам: определять звёздные системы с потенциально пригодными для зарождения жизни планетами, снаряжать и отправлять на межзвёздные расстояния космические «грузовички», а также сворачивать собственную земную форму жизни. Цивилизация созрела для размножения, чем не преминула заняться, и что из этого вышло.

История третья, глава первая

Провокация

— Что-то ты, Шрам, какой-то смурной сегодня? — спросил царь своего воеводу. Хотя наперво он тут обращался к своему другу, нежели к воеводе.

В переносном смысле друзья бывают большие и не очень. То есть средние, малые, но всё равно друзья. А за малыми друзьями уже идут просто знакомые. Ратный воевода Шрамган только недавно, миновав все предварительные стадии, вошёл в число больших друзей царя Фрагуста.

В коем числе их стало двое. Один «старый», все зовут его Сермяг, который был у царя всегда, с незапамятного малолетства. И вот теперь второй, новоиспечённый. Обретённый… по случаю нежданно, но воистину желанно… полтора года назад (тогда ещё кандидатом на воеводу и большого друга), и появившийся в Даксарии из ненавистной Вискандской империи.

А родом Шрамган был из каких-то очень далёких и дремучих южных краёв.

Что и говорить, оба больших царских друга тут же и между собой стали, что естественно, большими друзьями.

Все трое являлись абсолютными ровесниками и пребывали в годах, предваряющих начало перехода в зрелый возраст. А именно: и Фрагусту, и Сермягу, и Шрамгану было по двадцать лет отроду.

(Что на некоторой другой планете, имеющей некую родственную связь с этим миром, которая вращается вокруг далёкой звезды и совершает свой оборот за несколько меньший промежуток времени, соответствовало бы двадцати девяти годам отроду.)

— Посмотри, денёк насколько прекрасным обещает выдаться! Весна разгорается. Чувствуешь, как тепло стало. Это перелом в погоде. Окончательный поворот на лето. Да ещё на рыбалку едем! Первую после этой долгой, леший её подери, зимы. Радоваться надо! — восклицал царь.

Фрагуст и Шрамган ехали верхом, рядом друг с другом. Кони шли неторопливым шагом. Сзади, на двухколёсной повозке, запряжённой простой рабочей лошадкой, ехал Сермяг, погружённый в собственные думы и в разговоре друзей не участвующий.

Вокруг повозки бегал чёрный как смоль пёс, которого звали Колб. Основным хозяином, непоколебимо для собачьей души, у него был Сермяг, но Фрагуста и Шрамгана он тоже любил и слушался.

Двигались прямой дорогой в чистом поле. Последняя пригородная околица уже скрылась за холмом. Впереди, на удалении, пешим порядком шла воинская колонна из новобранцев, при полном снаряжении. Пятеро всадников, коими были служилые сотники, сопровождали колонну спереди и по бокам, их командные голоса разносились по округе. За колонной следовали несколько гружёных телег.

— Пытаюсь, — ответил Шрамган другу и царю.

— Пх!.. Так что мешает?

— Беспокойство непонятное внутри. Будто этот хороший день хреновый на самом деле. Предчувствия такие.

— Прогони.

— Они из тех, которые прогонять не стоит.

— Во как! Предчувствия, значит, у тебя делятся? — и Фрагуст громко засмеялся. — На одни можно внимания не обращать, а к другим относись серьёзно?

— Если дополняется тем, что внутри тебя будто что-то пробегает… — воевода подбирал подходящие слова для объяснений.

— Как это?

— Ну, вот подумал ты, и волна откуда-то снизу набежала и поднялась до шеи, всю грудину внутри окатив. Такие предчувствия как раз не зря бывают. Проверено.

— Но сейчас-то это чепуха! Перестань давай, — царь взялся переубеждать друга. — Мы на своей земле, и она ещё… итить-бродить, как далеко вперёд, наша. А там дальше большие поля, на которых одни крестьяне живут. Или, думаешь, вискандцы могли крюк дать, удлинив себе дорогу втрое, чтоб добраться досюда незамеченными? Да и какой им толк сразу-то в конфронтацию? Снег только растаял. Это бред! Зима взаимные распри притупила. Что за тревоги сейчас могут быть? Разве что земля под ногами разверзнется!

Царь, разведя руками, одиночно хохотнул и добавил:

— У тебя вон пять сотен воинов впереди идут. Вот и не отпускай их сегодня далеко, если предчувствия.

— Впереди нас пока что не воины, — парировал воевода.

— Меч, щит, пика есть… стало быть воины! Неопытные, но воины, — Фрагуст потряс кулаком, вытянув руку вперёд. Потом из кулака вытянулся указательный палец в сторону пешей колонны. — Ты их в самом деле до Бранной степи хочешь отправить?

— Не-не. Там следующие сборы проведём. Позднее. Туда, как пойдём, раз в десять надо будет больше собрать… молодёжи и тех, кто меч давно в руки не брал. А этим-то я сейчас поменяю задачу. Ты угадал, далеко не отпускаю.

— Это ты сейчас решил?

— Скажем, недавно.

— А они идут и думают, что им ещё четыре дня топать? — спросил царь в недоумении.

— Да.

— И ты один знаешь, что им только до полудня идти осталось?

— Теперь ещё и ты. Мы в низине будем, а они наверху расположатся. Там чуть поодаль есть большое поле.

Фрагуст некоторое время ехал, приняв задумчивый вид. Затем вернул разговор:

— Стало быть, предчувствия у тебя сегодня с волной.

— Есть немного. Без шуток. Чую, дрянь какая-нибудь может произойти, — Шрамган исподлобья посмотрел на царя. — Но вот что за дрянь?.. Волна есть, но она без намёков. Порожняком накатывает. Так что всякое может случиться. Не вискандцы, так… медведей стая нападёт. Это я так, к примеру.

— Если только стая больных на голову медведей. Как когда-то давно, когда нас ещё на свете не было, — Фрагуст усмехнулся, но как-то осторожно.

— Я кое-что слышал про эту быль, но без подробностей. Пока едем, всё равно надо время коротать. Так что рассказывай.

— Был один год, отец мой сам тогда ещё малым пацанёнком бегал. Так вот, медведи в тот далёкий скверный год, незнамо почему, бешеными вдруг стали. По природе-то вещей, они хоть стаей, хоть поодиночке, на человека нападают, только если сам напросишься. А тут, как муха какая их укусила… то ли ещё что. И бешенство это между ними каким-то образом передавалось. Много людей погрызли. О коровах, овцах уж не говорю. И всё стаями, стаями бродили. Откуда и взялось-то их больше обычного? Повылезали в полном количестве, да видать, с северных лесов ещё наприходили. Представь себе с десяток буйных медведей с явными намерениями тебя съесть. И непременно окружить норовят перед нападением. Шансов никаких. Народ тогда подумал уж… всё, теперь всегда так будет. Из-за стен городских выходить — так большой толпой только. Дошло до того, что деревни пустеть начали. Лошадей меньше стало, и тех кормить нечем, потому как в поле страшно идти. Хана, похоже, полная! Как жить?.. Ан ничего! Как-то потихоньку на спад пошло. Реже стали с ними встречаться. Потом зима пришла и на следующий год опять всё нормально. Медведи весной в лесу проснулись со спячки, как выздоровели. Снова их меньше стало, снова не нападают без причины, людей сторонятся. Главное самому в конце зимы к нему в берлогу пьяным не свалиться, — и царь опять засмеялся, но уже не так громко.

— А коли сейгод повторится? — Шрамган тут же оборвал смех.

— Сплюнь! — прогремело в царском тоне.

Воевода выразительно и звучно плюнул в сторону.

— Мы бы уже об этом знали, — начал было объяснять Фрагуст, но почему-то резко прервался, а после небольшой паузы стал говорить совсем не про медведей: — Слушай, у тебя бывает такое… когда ни с того ни с сего вдруг кажется, что этот момент в жизни уже был?

— Раньше в детстве бывало. А как на чужеземщину попал… не припомню. Вроде нет.

— Меня сейчас такой момент посетил. Странное чувство.

— Это у многих бывает.

— Ну да ладно, — махнул рукой Фрагуст и вернулся к прерванной теме: — Так вот, если медвежьему бешенству повторяться, то мы бы об этом узнали ещё до поры, как лёд с рек ушёл. Вода вскрылась, рыбы полно, медведи успели насытиться. Та-то сумятица совсем уж давно была и всего лишь единожды. И неизвестно, повторится ли вообще когда-нибудь. Ни один из долгожителей ничего подобного, кроме того раза, не припомнит. И древние летописи на этот счёт молчат.

— Да уж. Интересный случай. Поистине у каждой местности свои особенности, — сделал заключение Шрамган, дослушав рассказ.

— Там, откуда ты родом, разве медведей совсем нет? — поинтересовался царь.

— Медведей нет, зато тигры есть. С тигром если близко встретился, то скорее всего твоей жизни настаёт внезапный конец.

— Огромная оранжевая кошка с чёрными полосками?

— Нет. Огромная чёрная кошка с оранжевыми полосками. Тебе выше живота будет. Голова как наши две. И клыки торчат наружу, даже когда пасть закрыта.

— Я видел тигра на рисунках, — Фрагуст посмотрел на пробегавшего мимо Колба, примерно сравнивая, насколько размерами больше его может быть воображаемый тигр.

— У вискандцев тигр больших денег стоит, когда работорговцы из-за морей привозят.

— Поймать-то его как? Клетки-ловушки расставляют?

— Ну да. Больше нет способов, — Шрамган утвердительно покачал головой. — На гладиаторских боях, если на афише тигр нарисован, цена входа на арену резко подскакивает. На такие схватки смертников обычно выставляют. Приговорённым преступникам дают малый шанс на выживание. Но по большей части, это как вид казни получается.

— Казнят с выручкой. Вот вискандцы, чтоб их жабы рогатые забрали, даже на казнях им надо денег урвать, — осуждающе высказался Фрагуст.

— Но ещё больше, — продолжал Шрамган, — воротилы от публичных зрелищ мечтают мамонта на арену вывести. Тот огромный новый стадион в столице построен уже с учётом, что когда-нибудь такое может и сбудется. Уверяю тебя, даже при цене входа втрое дороже, трибуны будут битком заполнены.

— Поганцы.

— Ты вот тигра видел на рисунке, и я не знаю, хорош ли был тот рисунок, а мне на песке палкой очертания мамонта рисовали, оттого представления очень скудные. Говорят, совсем большой. Белый, лохматый. Но особенно непонятен этот длинный нос, что кишкой до земли. И почему они только в Сагарии есть? Почему в Даксарии их нет?

— Да их вообще мало, — царь снова махнул рукой. — Если бы они тысячами бродили, то и к нам бы забрели. Мамонты стадами живут. Сагарцы как-то взялись примерно подсчитать их общее количество, в результате и сотни не насчитали. В Сагарии убийство мамонта теперь запрещено под страхом тяжких наказаний. Если этого не сделать, мамонты вскоре совсем с земли исчезнут. Шкура и бивни их ценятся. На открытой местности мамонта не завалить. Раненый и злой, он всех растопчет. И быстро его не убить. Нужно постараться, чтобы он провалился в большую яму, из которой не выбраться, и сверху длинными кольями заколоть. При этом не повреждая шкуру на спине и боках. Но знаешь, что в мамонтах самое поразительное! Царь сагарский Криян рассказывал, когда наведывался к нам после гибели моего отца.

— Что?

— Есть основания полагать, что они поддаются приручению. Представляешь!

— Хм… Интересно.

— Вискандцы к сагарцам приплывали, просили разрешения поймать одного самца и двух самок. Криян их послал подальше. Молодец, правильно поступил.

— А как вискандцы смогли бы мамонтов к себе переправить? — усомнился воевода. — Такой ведь галеру перевернёт, к дьяволам морским.

— Вот чего не знаю, того не знаю. Значит, были у них какие-то наработки на этот счёт.

Какое-то время ехали молча. По затронутым темам вроде всё сказали, а новая тема для разговора не появилась. Фрагуст достал из-за пазухи трубку, подержал её во рту. Пожалел, что нет пока возможности её раскурить и убрал обратно. Шрамган попил воды из кожаного бурдюка.

— Ты признайся мне, — вдруг произнёс Фрагуст, внимательно посмотрев на воеводу, — рад ли, что теперь в Даксарии живёшь? Что судьба так повернулась. Про Вискандию понятно — ты там в неволе был. А про родину твою сказать… м-м… извини конечно, но люди на землях, где ты на свет появился, мягко сказать, малоразвиты. Живут племенами, огонь с помощью деревяшек добывают, нет каменного строительства, нет железа, лошадей не используют. А сейчас ты в развитом мире. Хорошая страна. И скажу откровенно, народ тебя уже успел полюбить. Так рад ли ты этому? Мне это важно. Скажи начистоту.

— Что из Вискандии в Даксарию сбежал, рад. Естественно, не жалею. Моя жизнь преобразилась. Я о Даксарии мало чего знал. Честно говоря, не ожидал, что обо мне здесь уже были наслышаны и так хорошо отнесутся. Мне здесь нравится.

— Примерно что-то подобное я и хотел от тебя услышать, — царь по-дружески ткнул кулаком в плечо воеводе.

— И таких друзей, как ты с Сермягом, у меня никогда не было, — добавил Шрамган.

Фрагуст остановил коня, развернул назад и крикнул:

— Сермяг! А не налить ли нам по полчарочки? Повод есть. И у Шрама внутри какие-то волны.

— Если заречёмся, что до приготовленной рыбы, лежащей на столе, больше ни-ни… то можно, — последовал ответ.

— Сермяг, хоть бы раз от тебя что-нибудь неправильное услышать, — отметил Шрамган.

Друзья сделали короткую весёлую остановку.

Вообще-то «Сермяг» ненастоящее имя. Это прозвище, перешедшее со временем в категорию имён. Просто с каких-то пор все (кроме матери) стали называли его только так. Постепенно привязалось и определённо неспроста. Причиной послужила почти закономерность: когда Сермяг что-то говорит, в сущности это всегда оказывается истиной. Ну, может быть, за каким-нибудь совсем уж малым исключением и в несерьёзном вопросе. Если чего-то не знает, то в таком случае он и не говорит. Сам Сермяг новому имени не противился, так как оно приятно ему на слух. А во-вторых, то, изначальное имя, данное при рождении, наоборот, ему не очень-то нравилось. Настоящее имя, признаться, мало уж кто и помнит, лишь самые близкие. А мать продолжала звать его только тем именем, коим когда-то они с отцом его нарекли.

Отца своего Сермяг не помнит. Грудным ребёнком был, когда тот погиб. Примерный портрет перед глазами имеется, но… то ли он сам себе его нарисовал со слов людей, знавших отца, то ли младенческий взгляд хоть что-то всё-таки сумел запечатлеть. Отец Сермяга — герой Даксарии, посмертно. В ходе Первой большой битвы с вискандцами, ценой собственной жизни он спас действующего царя от неминуемого плена. Царём тогда был дед нынешнего Фрагуста по имени Вапеш. Или, как прозвали его в народе, Вапеш Долголет. Прозвали так, потому что рекорд установил в царской династии по долгожительству, а заодно и по сроку правления. Во всей истории даксарской государственности Вапеш был седьмым по счёту царём. Прожил пятьдесят три года.

(Опять же, пятьдесят три это для данной планеты. А та далёкая планета, с родственной формой жизни и упомянутая в дополнении выше, за такой же промежуток времени совершает семьдесят семь оборотов вокруг своей звезды.)

Словом, в битве той, где первый раз генеральным сражением сошлись даксары с вискандцами, так приключилось, что царь в крайне опасное место попал, да там ещё и без коня остался. Решили конницей вискандскую фалангу обогнуть и с краю, в тыльной части, боевые порядки им там расстроить. Царь конницу за собой повёл, а вовремя не смог выскочить из атаки и его затянуло в гущу баталии. И на общую даксарскую беду, вискандцев этот манёвр ничуть не удивил. Они будто ожидали чего-то подобного. Как позже выяснилось, у них специально обученное подразделение к тому времени появилось. Лучшие из лучших, самые искусные бойцы, элита войска, спецназ. Эти воины рассредоточены на поле битвы вразнобой и как фантомы появляются вдруг в самом необходимом месте. Начинают грамотно координировать действия остальных и подают пример личной отвагой. В общем, атака та полной суматохой среди нападавших закончилась.

Вискандцы быстро сообразили — кто сам лично к ним пожаловал, и, естественно, даксарский царь тут же стал для них первостепенной задачей. Дело приняло совсем уж скверный оборот. Царскому коню в грудь вонзились две пики, ещё две в живот и под рёбра, передние ноги опутались гасилом и прямо в лоб, меж глаз, ударила тяжёлая булава с шипами. Завалили вискандцы коня на землю, а с ним и царя Вапеша. Тут-то и произошёл тот героический эпизод, в результате которого даксарский царь, с торчащей стрелой в левой ноге, ускакал на коне отца Сермяга. Сам же отец Сермяга, успевший убить четырёх вискандцев, был проткнут пиками с трёх сторон.

Классическое — отдал жизнь за царя.

На вид Сермяг ничем таким не выделялся, несообразно своим друзьям, которые отличительных внешних особенностей оба имели в достатке. То есть по друзьям, описывая их, найдётся что сказать, а вот по Сермягу… придётся много нукать и экать, может два-три слова и выдавится, в которых так ничего характерного и не найдётся. Характерная особенность во внешнем виде — это если что-то бросается в глаза, что-то выделяется или выпячивается, имеет не совсем правильную линию, постановку или пропорцию. Во внешности же Сермяга всё гармонично. И можно добавить, атлетично и симпатично. Нет особенностей. Или сказать: в их отсутствии и заключается единственная особенность. Хоть статую высекай. Можно так представить, что у богов, создававших человека, перед глазами имелся некий гипотетический эталонный стандарт, и вот он в Сермяге воплотился в земном исполнении.

(В «земном» — это от тверди под ногами, а не от названия того места, где на самом деле «создавался» человек для этой планеты. Помимо прочего, и рассказчик такой в реальном мире невозможен, чтобы мог здесь хоть кому-то поведать о тех, которые на самом деле ему богами приходятся.)

…Это что касается внешности. А вот внутренний мир Сермяга! Тут дела обстоят диаметрально противоположно. Тут много чего бросается, выделяется и выпячивается. Его внутренний мир, из-за объёмов своих, полному описанию просто не поддаётся. Не хватит ни времени, ни сил описывать. Натура разносторонняя, очень много знает, очень много умеет, и до большей части своих знаний и умений сам дошёл. Мастер любых известных дел и ремёсел. В медицину только не лез. Механик, кузнец, столяр, архитектор, химик, ювелир, стеклодел, оружейник, географ, звездочёт, философ… Короче говоря, полимат. Тут бы опять же и сказать: хоть в летописи записывай — так ведь он туда и так каждый год попадает. Спокойный, неторопливый в суждениях, неконфликтный; при этом инициативный, усердный, умеющий настоять на своём. Ещё добавим ко всему вышесказанному — спортивный. Любит возиться с кожаным мячом, набитым пухом, перьями и шерстью. Является главным забивающим в сборной Даксарии по самой популярной командной игре современности (о которой будет рассказано позже). Получается в итоге — такой, знаете, физически активный эрудит.

Из троицы друзей Сермяг один успел побывать в супружеских отношениях и стать отцом. Бывшая теперь жена и четырёхлетний сын прекрасно устроены при царском дворе. Понятное дело, что и мать Сермяга тоже с ними. Все живут без нужды, и если в хлопотах, то только в приятных. С сыном и матерью Сермяг видится часто, с бывшей женой реже. Братьев, сестёр нет.

…На полпути до места рыбалки, навстречу выехал обоз из четырёх повозок.

— Привет, работяги! Ну как, всё там сделали?

— Доброго тебе здоровья, царь. Всё, как велел, сделали.

— Мостки над водой далеко протянули?

— Вдвое длиннее прошлогодних будут. На новых сваях. Старые-то ледоходом утащило.

— И лодки на воде?

— Да-да, на воде.

— А вы, бабоньки, чего тут?

— Всё, всё… высушили, похлопали, избушку вымели, прибрались. Дрова, вода на месте.

— Ой, спасибо вам. Поедем мы тогда дальше. Бывайте! — попрощался со своими подданными Фрагуст.

— Доброй рыбалки! — последовало в ответ.

Разъехались.

Нынешний даксарский царь Фрагуст — девятый в династии и пять зим уже прошло, как правит страной. Довольно-таки молодой царь, если исходить из того, что заступить на царствие ему пришлось по годам своим раньше, чем когда-либо это доводилось его предшественникам. Обычно трон передавался (за исключением некоторых незаурядных случаев) наследникам, которым уже лет этак за двадцать пять (за тридцать шесть по шкале далёкой родственной планеты), от отцов, которые в среднем доживали до сорока пяти (шестьдесят пять по той же шкале). Фрагуст же стал царём на шестнадцатом году (это почти двадцать два, возвращаясь к дополнениям) по причине того, что отец его Гердэнд — с царским прозвищем Пылкий — не умер своей смертью, а был убит. И это ещё полслова сказать — убит. Дело в том, что вискандским тем спецназовцам во Второй большой битве на Бранном поле, с помощью предварительно разработанного хитрого плана, и не без доли удачи, удалось-таки пленить даксарского царя. А дальше всё кончилось хуже некуда. Гердэнда сожгли на костре, прилюдно, на главной арене столицы Вискандской империи Вис-Цеи.

Получилось так, что и Пылким его прозвали не только оттого, что горяч был и вспыльчив, вечно лез на рожон (ладно Вапеш, тот выскочить из атаки вовремя не успел, а этому-то каждый раз надо в самое пекло сунуться), но и присутствовала в прозвище ещё некая аморальная связь с костром. Так сталось, что и поцарствовать Гердэнду Пылкому довелось всего каких-то два с половиной года. Царство принял беспримерно поздно — на тридцать пятом году (не забываем про шкалу). Перестал быть царём по трагическим обстоятельствам слишком рано — в тридцать семь лет. Сам лично мало чего успел сделать на благо Даксарии, похвастаться нечем, хотя планов имел предостаточно и разных. И в жизни своей преимущественно не царём пришлось пробыть, а на подспорьях при делах отцовских.

Детей зато успел наделать (вот здесь ему нет равных в династии), пока ходил наследником-то у Вапеша Долголета. На первых порах всё дочки шли. Деваться было некуда, нужен сын, дабы не прерывать давно тянувшуюся мужскую линию. Сына боги подарили на четвёртом заходе. Решили тогда семейным советом: раз так, надо ещё мальчиков. Запасные наследники — дело государственное. Но не тут-то было — опять дочка. Подумалось в ту пору Гердэнду (или врачеватель какой нашептал), что сыновья от него рождаться могут только через три дочки, и двинулся дальше. Ещё дочка, потом ещё. И вот настало время, когда жена должна родить восьмого ребёнка. Надежды не оправдались. На том Гердэнд и остановился.

Итого получается, у нынешнего царя Фрагуста семь сестёр: три старшие и четыре младшие.

На прозвище царское Фрагуст пока не наработал. Зато имел приставку — Второй. Ибо имя ему дали в честь прадеда Фрагуста Светлого, которого при жизни народ стал так величать за то, что светловолосым был до необычайности, а после смерти данное прозвище стало подходить, потому как за дела свои в общей памяти оставил только светлые воспоминания.

Когда появился на свет наш правнук Фрагуста Светлого, внук Вапеша Долголета, сын Гердэнда Пылкого, долгое время ему имя никак не могли подобрать. Пробовали одно, второе, третье… Много пробовали — не прилипают. Потом старики придворные, глядя на него, всё прадеда стали вспоминать. И как-то раз, когда женским составом дворца — царица-бабушка, цесаревна-матушка, царевны-сёстры, княжны, няньки и ещё кто-то — погулять с малышом вышли, один совсем уж старожил, из народа, на царской конюшне всю жизнь свою провёл, возьми да и ляпни на всё окружение: «Дык ведь это ж Фрагуст переродимшись! То и повиделось мне ноне!» Дальше вариантов с именами больше не возникало. И народ, проведав о новом-старом варианте, подхватил: «Фрагуст! Фрагуст!» Стало быть, задали почин имена давать по второму кругу, чего ранее не бывало. В общем, Фрагуст Второй, пока.

До красавца писаного нашему Фрагусту совсем далековато будет. Казалось бы, да не особо ему это и нужно. При такой-то должности любая некрасивость перекроется. Какая ж девка откажется от царского внимания? Если б только оно было. Не говоря уж о предложении замуж!

Так вот, по причине внешней своей неказистости, невзирая на царственность положения, в отношениях с женским полом застенчив был нынешний царь, чуть ли не до постыдного предела. Даже перед сёстрами иногда краснел.

По-человечески понять можно, а вот по-царски — нет.

Вернёмся к «красоте». Вот где характерные внешние особенности разгулялись вовсю в виде бросающихся в глаза негармоничностей и непропорциональностей. Ростом немного ниже среднего, но широкоплечий явно выше нормы — «перепрыгнуть легче, чем обойти». Плотен сложением, коренаст и сутуловат. Сбоку посмотреть: затылок, шея и спина находятся на одной прямой линии. Выпирающего живота пока нет, но дело к тому идёт. Ноги короткие, да ещё и с кривизной — «я на лошади родился». Походка вразвалку, и на каждом шаге будто что-то втаптывает в землю, при этом руки устрашающе раскачиваются по сторонам — «не стой на пути». А к рукам, надо сказать, приделаны внушительные кулачищи. Голова большая и лицо сообразно тоже. Глаза посажены широко — «третий глаз втыкай на переносице». Мощные скулы и широкий лоб придают лицу некоторую квадратность. Волосы темно-бордовые, прямые, чёлка вечно лезет на глаза. Чувство юмора хорошее, но, если шутишь, будь готов, что может быть придётся «разжевать». Рассудителен — не в пример своему бате; своенравен — в пример своему бате. Решителен и в рамках разумного храбр (если о девушках не вспоминать). В мужской среде ведёт себя по-свойски и иногда грубовато. В работу царя втянулся, поднаторел и кое-какой авторитет стилем своего правления накопил.

Итак, рыбалка. Любимое увлечение Фрагуста. Cпокойная, размеренная, не то что на охоте. Не надо бегать, подкрадываться, загонять, колоть, резать, пачкаться кровью, тащить добычу, менять стоянку. Стрелять из лука — вот единственное, что он умел и любил, если говорить об охоте. На рыбалке же всё гораздо уютней, вкусней… и, наверное, полезней. А разного мясного и в дворцовом рационе предостаточно.

Место своё, царское. Давно уже закрепившееся и обжитое. Без царя тут рыбу не ловят. И вообще, без его ведома здесь появляться не рекомендуется. Низина под угором, поросшая лесом. Река Яра, неся своей дорогой часть вод великой северной реки Закрайней, вьётся в жёлобе доисторического русла, общим направлением с северо-запада на юго-восток. Ширина реки в этом месте в два выстрела на дальность из лука. На правом берегу, на внешней стороне изгиба, где река поворачивает не добравшись до продольного угора, — поляна. По сторонам поляны, что вверх по течению, что вниз, и там и там лес. Угор, подпирающий поляну с тыльной стороны, в незапамятные времена был берегом реки. Посреди поляны растёт самое большое и высокое во всей низине дерево. Стоит в одиночку, ветвистое, почтенного возраста, ствол не поддаётся обхвату. В глубине поляны избушка бревенчатая с нарами внутри, срублена позапрошлым летом взамен старого чума на шестах, что пока ещё стоит рядом. За углом избы, в сторону угора: сарай, коновязь и нужник. Возле старого чума: поленница, колода для колки дров, бочка с водой, лавка. На полпути от чума до большого дерева, самое главное место, без которого никакая серьёзная рыбалка не может обходиться. Обустроено с комфортом: костровище выложено камнями, тренога для котелка, стол основательный, без щелей меж тёса, лавки по трём сторонам. И для полного удовольствия, над столом навес на четырёх столбах. Получается как бы лесная беседка. Обиход на всей поляне соответствующий, обстоятельный и удобный.

Берег реки песчаный с камушками. Новые мостки над водой, что сладили повстречавшиеся дорогой мужики, уходили на реку настолько, что глубина там, где они заканчивались, — человека с поднятыми руками скроет. Две лодки привязаны к мосткам недалеко от берега.

Фрагуст и Сермяг прибыли пока вдвоём… Втроём, если с Колбом. Шрамгану некоторое время понадобилось побыть наверху по своим воеводским делам.

Царь, за зиму страшно соскучившийся по всей этой рыболовной обстановке, сразу взялся за снасти и ловушки. Сермяг занялся костровищем и столом.

Прошло не слишком много времени и две приличные по размерам рыбины запекались в углях.

— Как думаешь, пора? — произнёс Фрагуст, глядя на горку углей, которую натолкал в этот край костровища Сермяг.

— Давай одну вытащим, поковыряем, — ответил Сермяг и добавил пару новых дровин.

— У меня за полгода чутьё на готовность пропало. А слюни уже текут.

— Если не дошла, ничего страшного. Сам знаешь, эту рыбу и сырой едят, посоливши только. Под горлодёрку и подавно.

— Вынимаем, — царь сказал как отрезал и вонзил в угли две палки-рогатки.

На столе появилось дымящееся глиняное полено. Расколотили и в свежевырытую рядом ямку полетели куски глиняной скорлупы с прилипшей к ним рыбьей кожей.

— Мм… Какой запах! — царь водил носом над чудом полевой кулинарии. Потом, улыбаясь во всю ширь лица, махнул рукой: — Разливай!

— Не понял! Это что тут без меня? — из-за угла избушки вышел Шрамган. Кроме всего прочего, в руке он нёс длинную боевую пику. Колб, до того бегавший вдоль берега, потом явившийся на запах печёной рыбы, теперь обрадованно побежал к воеводе.

— Так ведь и гадать не надо, что ты именно в этот момент появишься. Разве может быть иначе, — посмеялся Сермяг, успевший только прикоснуться к кувшину.

— Пика-то нам зачем? — подтрунил Фрагуст, решивший достать и вторую рыбину из углей. — Прямо с мостков будешь на неё рыбу накалывать?

— Пусть будет, — с многозначительным видом ответил воевода и прислонил пику к навесу.

— Ох уж эти твои предрассудки, — царь помотал головой, разгребая угли. Второе «полено» он просто откинул пока в сторону от костровища. Когда подошёл к столу, взялся за чарку, которую Сермяг наливал первой и вот только-только успел наполнить. Фрагуст подождал друзей и поднял свою чарку вверх. — Ну что, други мои, за новый год! Зима ушла. Уж больно трескучая выдалась в этот раз. Зато потеплело намного раньше обычного, что очень даже радует. Какая ж благодать-то вокруг! — последние слова царь почти пропел.

Сплотили чарки, выпили.

— Уф! Хороша горлодёрка. Это из последней партии? — отламывая хлеб, Фрагуст посмотрел на Сермяга.

Тот подтвердил, кивнув головой.

— Сермяг, ты такой молодец, что её придумал! — царь хлопнул друга по плечу. — А потом ещё казённую винодельню организовал. У нас в Ярдогоре, на торгах, горлодёрку вмиг раскупают. «Давай ещё! Давай ещё!» — кричат. Чуть ли не с руками отрывают. Вискандцы окаянные тоже уже распробовали. В Морезване купцы всех мастей, пришвартовавшись, прямо на пирсах первым делом о ней спрашивают. Через пару лет такими темпами мы с горлодёрки будем больше иметь прибыли, чем с корабельного леса. Только ради всех богов, как она делается, в секрете сохранять нужно. Как можно дольше. Если кто, из посвящённых в суть процесса, проболтается… сразу судить как изменника.

— С увеличением дела будет всё труднее этот секрет удерживать, — высказал короткое суждение Сермяг.

— Если кто надумает выдавать секрет приготовления, так он уж прежде свалит из Даксарии, — вставил своё слово Шрамган. — У нас-то здесь какой ему толк. Сначала свалить, а там, у вискандцев, богатеем можно быстро стать. Впрочем и прибить могут запросто. Даже глазом не моргнут и не поморщатся. Прибьют и концы в воду. Там, кстати, чаще всего именно таким методом от человека и избавляются. В старые рыболовные сети зашнуруют вместе с камнями, отплывут ночью на лодке и в море бросают. После первой же сваренной партии он им будет не нужен. Тем более с той долей, наверняка немалой, которую он себе затребует. А не порешат с ним, так мы его достанем. Так что спокойствия ему не будет. Это надо сразу к императору на приём, и указать в прошении, что знаешь секрет горлодёрки.

— Думаю в итоге вискандцы скорее сами допрут как её делать, чем кто-то им расскажет, — Сермяг решил ещё мыслей добавить. — Там может быть даже уже работают над этим. Ведь когда есть вопрос, на него начинают искать ответ. Другое дело, когда сам вопрос отсутствует. Тогда и искать нечего. А тут вот она горлодёрка. Она есть, но как её готовят? Сейчас лучшим умам в Вискандии это станет интересно. Так что, Фраг, насчёт двух лет… ну не знаю, не знаю.

— Так, всё! Хватит о гнусностях, — поморщился царь. Затем сделал нормальное лицо, подал Сермягу знак на следующий разлив и повернулся к воеводе: — Чем там у тебя молодняк наверху занимается?

— Тренируются. Разбивают лагерь, укрепляются, выставляют охрану. Походные условия. Ночные патрули, разведка, засады. Завтра распределение на лучников и пехотинцев. Стрельбы, метания, боевые приёмы. Начальная подготовка.

— А что, Парька Горбатый теперь сотник?

— Сотник.

— Не молод? Ты же сам его не так давно молокососом называл.

— Давно! Хе!.. Уж год прошёл.

— Действительно, — царь задумчиво почесал пальцем за ухом. — Вот что значит взять подряд два турнира лучников. Ладно, почему бы и нет. Дозоры эти и к нам спускаться будут?

— Нет. По обе стороны на краях угора наверху засядут. По четыре человека.

— Дожили. На рыбалке с охраной, — попенял царь.

— Так ведь и ты со своими медведями мыслей добавил, — вот тут воевода то ли схохмил, то ли всерьёз сказал. По его лицу ничегошеньки не понятно.

А непонятно, потому что лицо Шрамгана изуродовано ужасным шрамом, который протянулся посередине лица. Со лба вниз между глаз, через переносицу, которая была сломана и скривилась вправо, а в результате и нос немного повернулся, далее шрам выходил на верхнюю губу, задевал левый край рта и заканчивался вместе с подбородком на левой стороне нижней челюсти. Судя по рубцам и отсутствию одного бокового зуба, можно только представить, насколько глубоким было рассечение в тот злополучный момент, когда меч противника прошёлся по лицу. Случилось это в гладиаторской схватке три года назад, на той самой арене в Вис-Цее, где Гердэнд Пылкий закончил свои дни (кстати, Шрамган видел эту казнь, и именно он позже рассказал Фрагусту о том, как всё происходило). За три года шрам окончательно затянулся и зарос, но поначалу очень трудно заживал. Достаточно сказать, что только кровоточил он с полгода. В ходе заживления черты лица пошли бродить вкривь и вкось. Теперь, глядя на Шрамгана, трудно распознать какие-либо эмоциональные выражения мимики на его лице. Когда он улыбается, это надо ещё догадаться, что он улыбается. Казалось, шрам разделял собой два разных лица. И те, кто впервые видел Шрамгана, поначалу испытывали, конечно же, страх. Ну а Фрагуст с Сермягом настолько привыкли, что вернись сейчас Шрамгану первоначальное его лицо, то тут и дружбе конец. Для них это будет уже как бы новый человек, с которым и сдружиться придётся заново.

Те, кто видел Шрамгана не в первый раз и находился с ним в хорошем знакомстве, уже стоя рядом, могли ощущать себя в полной защищённости — настолько могуч и внушителен его вид. Высоченный, здоровенный, длиннорукий… и длинноногий тоже… мускулистый, осанистый, с всегда твёрдым взглядом. Определённо, никто в Даксарии — за исключением некоторых представительниц женского пола — не представлял, как он выглядит без меча на поясе или в руке. Беспрекословный авторитет для всех. На недругов его авторитет вкупе с внешним видом действуют угнетающе. Чемпион чемпионов всех времён и народов по гладиаторским боям. Слава о нём уже давно разлетелась по всему свету. Навечно непобеждённый! И не только по причине того, что никогда больше не выйдет на арену, а ещё и потому, что вряд ли когда-нибудь при его жизни появится тот, кто смог бы его победить.

Смуглый, кучерявый, с пепельной проседью на висках, чернобровый своими полутора бровями. С обретением свободы, воплощением которой стала для него Даксария, обзавёлся золотым кольцом в ухе. На женский пол производил искушающее воздействие. Женская душа — потёмки, истолкованиям не поддаётся. Возможно, вместе с силой и надёжностью, искушающий эффект объяснялся ещё и некой дикой харизмой, которая женщин интересовала и влекла с щекотливой боязнью.

Говорить о каких-то робостях нашего героя не будем, потому как это просто смешно.

С именем у Шрамгана своя история и в сравнении с двумя именами Сермяга, гораздо сложнее. Даже сказать, запутаннее. Поскольку на языке того лесного племени, из которого Шрамган, будучи ещё молодым юношей, был выкраден «чёрными» работорговцами, его имя имело правильное звучание — Шра Мган. Написание у этого имени отсутствовало, так как в племени ещё не дошли до письменности. «Шра» в том племени означает — рог, а «мган» — бык. Итого — Рог Быка. Или в более удобной интерпретации — Бычий Рог. Вискандцы в школе гладиаторов, куда после пленения попал Шра Мган, не стали морочиться и называли его просто Шрам. Получилось, что юношу, не имевшего где-либо на своём теле никаких шрамов, все стали звать Шрамом. То есть имя тогда не исходило из действительности. Ну а дальше, по прошествии довольно долгого времени, действительность догнала-таки имя.

…Друзья с удовольствием уплетали рыбу и продолжали беседовать.

— Мы когда где-нибудь за кувшином сидим… в городе иль ещё где… — с довольным видом говорил Фрагуст, — у нас разговор вечно строится, как по накатанной дорожке: политика, мироустройство и в конце о девках. Предлагаю на рыбалке с этого раза политику не трогать.

Друзья не возражали.

— У… леший! — царь шлёпнул себя по шее. — Вот и комары появились. Комары — отъявленные сволочи. Это самый большой недостаток тёплой половины года. Не пойму, для чего богам взбрело создавать этих тварей кровососущих? Неужели просто так, без особой надобности?

— Зашли на мироустройство, — засвидетельствовал Сермяг.

Разлили ещё. Чарки поднялись, сплотились, опрокинулись. Носы нюхнули хлеба. И вновь за рыбу.

— В каждодневных заботах, в богов-создателей не очень-то и верится, — продолжил Фрагуст и провёл рукой по небу. — Но кто-то ведь это всё придумал. Не само же оно. А если кто-то… то мог бы и не останавливаться. Здесь хорошо вышло, а тут не очень. Получилось: вот вам лето с комарами и вот вам время без комаров, но это зима. Я бы зиму убрал, к чертям лысым. Пускай бы и круглый год с комарами. И Светило пусть посреди неба всегда висит. Чего оно ходит из края в край.

— А как же ночь, звёзды? Сны? — поддел друга замечанием Сермяг.

— Пожалуй, про Светило, это лишнее. Последние слова беру обратно.

— Правильно, забирай, — теперь Сермяг чуть с укором глянул на царя. — Как бы ты тогда во времени ориентировался? А по дням в году? Тут всё очень даже умно устроено. И красиво. Скрылось Светило — день закончился. Поспали. Утром с противоположной стороны взойдёт — и опять новый день.

— Меня вот что удивляет, — вступил в разговор Шрамган. — Как оно под нами проходит? Ведь с другой стороны утром оно же самое встаёт. Получается, земля имеет края не только там… и там, — указательный палец поочерёдно показал по сторонам заката и восхода, — но и там! — палец воеводы теперь был направлен вниз.

Фрагуст встал. Обошёл лавку. Достал изо рта застрявшую меж зубов мелкую рыбью косточку и отщелкнул её пальцем в сторону. Облокотился на жердь между столбами навеса.

— Невозможно поверить в оба расклада, — развивал свою мысль воевода. — Ни в то, что земная твердь вниз бесконечна, ни в то, что где-то там она заканчивается. Вариант с бесконечной твердью отпадает из-за проходящего под нами Светила. Начинаешь думать о том, о чём остаётся, разум выворачивается. Значит, если копать вниз долго-долго… копать, копать… то когда-нибудь ты провалишься! Куда?!

— В ад, — совсем не в утвердительной форме отреагировал Фрагуст.

— То есть земля висит над адом и Светило каждую ночь в него погружается? Сам-то веришь в такое? — парировал Шрамган.

— За счёт чего-то оно должно гореть, — аргументировал в ответ Фрагуст, одновременно достав из-за пазухи трубку и кисет с табаком. — Рассказывают же, что есть на земле места, где огненная жижа наружу выпирает.

— А что тогда зимой? Ад остывает? Раз Светило не греет. Полгода остывание и полгода разогрев? Получается, помирать лучше зимой?

— Получается так, — Фрагуст забил в трубку первую щепотку табака. — У зимних покойников, считай, похороны два раза. Сначала замороженными под еловыми ветками и снегом лежат. А как земля весной отойдёт, к ним ещё раз приходят, чтоб окончательно закопать.

— Давай дальше, — продолжал Шрамган. — Брат с Сестрой приблизительно оттуда же, откуда и Светило поднимаются, однако не горят. Холодные они.

(Тут Шрамган имел в виду две луны, что тоже сами по себе ходят по небу.)

— Так вон и камень в огне не горит. Короче, понятно, что ничего непонятно. Сермяг, ты-то чего сейчас молчишь? — царь даже стукнул ладонью по жерди, вопрошая.

— Боюсь, если что-то скажу, вы меня завтра на «остров сумасшедших» отправите, — еле заметно улыбаясь, ответил Сермяг.

— Да ну брось. Это уж надо что-то сказануть такое… несусветное. Тебе, Сермяг, размеры своего ума не нужно доказывать.

— Говори, не бойся, — резко подшутил Шрамган.

— Тогда лучше всем сесть и разлить ещё, — предложил Сермяг.

Фрагуст сел обратно за стол, отложив пока трубку и кисет в сторону.

Подняли, сплотили, опрокинули, занюхали, заели.

— Почти всё находит свои объяснения, если предположить, что земля круглая, — с таинственной интонацией произнёс Сермяг и стал внимательно наблюдать за реакцией друзей.

Царь с воеводой замерли в ошеломлении.

— Надо понимать, ты сейчас не про блин. Шар? — уточнил Шрамган.

— Про невообразимо большой шар, — утвердительно кивнул Сермяг.

Фрагуст, вместо каких-нибудь слов, издал ртом протяжный и неприличный звук, который больше подходит для отхожего места, нежели для стола. И тут же оба ошарашенных в два голоса залились молодецким смехом.

Прибежал Колб, запрыгнул на лавку рядом с хозяином и стал смотреть на смеющихся, тем же взглядом, что и Сермяг. Собака и человек сидели парочкой, с идентичными выражениями морды и лица. А всем известно, что собака, сильно любящая своего хозяина, начинает мордой на него походить.

Смех усилился втрое, когда Фрагуст указал Шрамгану на эту картину. Видимо, давно хорошенько оба не смеялись и вот прорвало. Загибаясь от смеха, ещё что-то жестикулировали друг другу, что добавляло мощи. Иногда уже просто давились смехом. Шрамган с его несоответствующей мимикой выглядел страшновато.

Звонко, пышно, без стесненья хохот разлетался по округе. Улетал по реке до того берега, сквозил по лесу, заскакивал на угор.

— Это они там без баб так смеются?

— Да, с бабами-то, может, чуть и поскромнее было бы.

Обменялись несколькими словами двое сотников, шедших по краю угора.

На небольшом спаде своего смеха Фрагуст, вытирая слёзы с глаз, смог выдавить из себя:

— Слушай, вы с Колбом, когда рядом, весьма похожи! Умереть, не встать.

— Естественно, — согласился Сермяг. — Столько лет не расстаёмся. Всё время вместе. Так ведь, Колб. Скажи им.

Пёс лизнул щеку хозяина, после чего они нежно прижались головами, ухо к уху.

— Сила любви что вытворяет. Твои черты перенял, — тоже прослезившись от смеха, смог изречь Шрамган. — А умел бы говорить, сейчас бы следом за тобой про шар нам с Фрагом впарил!

Очередной приступ смеха.

Через некоторое время, немного наконец-то успокоившись, Фрагуст снова взял в руки трубку и продолжил набивать её табаком. Вернул себе способность к рассуждениям:

— Да-а, дружище. Ты, конечно, не раз удивлял, но сегодня это что-то особенное. Земля — шар! А мы сверху ходим, значит, по этому шару, и нам повезло, что мы сверху. А то ходили бы под наклоном. И что, если нам идти в какую-нибудь сторону, то земля под ногами станет загибаться под уклон? А ещё дальше пойдёшь, вообще скатишься?

— Тут я пока промолчу. Вижу, вам сейчас и этого хватит, — ответил Сермяг. — Скажу лишь: спрашивал я у людей, которые очень далеко ходили. Ничего такого там они не замечали.

— Сермяг, ну вот я родился очень далеко отсюда, — Шрамган тоже оправился от смеха. — Ещё дальше, чем те, у которых ты спрашивал. Отлично всё помню. Ходили прямо. Давай как-нибудь снарядим корабль, поплывём! Может и сможем отыскать мои родные места. Уж тебе ли не будет интересно. Фрагу диковин всяких заморских привезём. Тигра, например.

Понятное дело, про путешествие было сказано не всерьёз.

— Э-э! Ну-ка, ну-ка! Устроили тут! — возмутился Фрагуст. — Я здесь царь или кто? Засобирались! Не будет такого. Одного меня оставить?! Что, с дерева упали? Шиш там вас вискандские галеры мимо себя пропустят. Размечтались. Захватят, всё отнимут вместе с кораблём. А потом, вон как батю.

— Это я так, Фраг, в мечтах. Не гоняй. Хотя очень хочется в родной деревне оказаться. Мать увидеть… может быть. Да много кого повидать. Меня вот только признать теперь сложно. По знакомым местам прогуляться. Каждое дерево, каждый камень, речка рядом — всё в памяти. Эх! Даже примерно не представляю, где свою родину искать. Правда, шансы узнать ещё имеются… Но с этим шаром, Сермяг, ты перегнул неслабо.

— Конечно! — Фрагуст поспешил вернуть тему о шаре, чтоб поскорей уйти от темы морских путешествий. — Тогда бы и горизонт закруглялся.

— А ты залезь на гору и оттуда посмотри, — возразил Сермяг.

— И что? Это вот ты прошлым годом, в конце лета, в горы уходил, восемь дней где-то шастал… Так ты до самого верха залезал что ли?

— Ну не до самого. Мне хватило того, докуда долез. Взбираться ещё выше — становилось уже трудно дышать.

— Сейчас скажет, что закругляется, — Шрамган внимательно смотрел на Сермяга.

— Мне показалось, что да. Еле заметно, но закругляется. Жаль, линейки с собой не было. У меня есть такая, на маховую сажень. Ещё раз говорю: если иметь в виду невообразимо большой шар, многие вопросы отпадают. И я вам тут сейчас ничего не доказываю. У меня у самого вопросов столько, что башки не хватает.

— Ну, сам посуди, Сермяг, — решил привести кое-какие свои толкования воевода. — Есть верх, есть низ. Вот если яблоко на стол положить, оно кататься будет. С края скатится, упадёт. А шар твой, он где? В воздухе висит? И что на той стороне шара, снизу? Деревья вверх корнями, верхушками вниз растут? И птицы спиной к земле летают?

— Бред какой-то, — присоединился Фрагуст. — Реки, моря… вся вода утекла бы. А без воды и деревья не растут, и вообще ничего не может быть.

— Ладно! Уломали. Сейчас буду содержимое ваших голов дальше плющить. Приготовьтесь, — с заманчивой хитрецой Сермяг посмотрел на друзей.

— Так, подожди! Сбегаю ещё за кувшином. Чувствую, надо будет сразу внутренности-то наших голов смазать, — царь, словно мальчик на побегушках, быстро сгонял до избы. На обратном пути, ещё не добежав до стола, громко сказал: — Теперь давай!

— Так вот, вопросы верха и низа тоже более-менее находят ответы, если вообразить, что всё, где бы оно ни находилось, падает в сторону центра этого шара. То есть низ со всех сторон сходится в одну точку, а верх, наоборот, расходится во все стороны.

Фрагуст повернул взгляд на Шрамгана:

— Ты всё понял?

Тот лишь присвистнул.

А Сермяг ещё добавил:

— Там, на другой стороне шара, птицы летают так же, как и у нас. Переверните шар. Сейчас кто-то там сидит и думает, что это он наверху, а мы снизу.

— Ещё не легче, — Фрагуст разлил по чаркам остатки прежнего кувшина и доразлил из нового. — Слушай, твоя разумность иногда доходит до сумасшествия. Может, там, на горе, к тебе иноземцы прилетали? На лодке с крыльями. На-ка лучше нашего!

Царь пододвинул чарку.

— Ага! Значит, вспомнилось как-никак про тот остров, — посмеялся Сермяг.

— Не-не, ты что! Тебя, даже если ты сдвинешься умом, мы никуда не отправим.

— И на том спасибо.

Ритуал потребления горлодёрки повторился, нисколько не отличаясь от всех предыдущих разов. После чего у царя дошло-таки дело до раскуривания трубки и он подошёл к костровищу зажечь приготовленную лучину.

— По твоим суждениям, если я пойду, допустим, вон туда, — сказал Шрамган и наобум махнул рукой, — буду идти, идти, идти… то когда-нибудь я появлюсь здесь с обратной стороны?

— О как! Ну, белибердень же полная, Сермяг! — воскликнул Фрагуст, разогнувшись с зажжённой лучиной в руке.

— Возможно. Но я же не утверждаю, что так и есть на самом деле. Я лишь предполагаю. Но вопросы-то и в самом деле хоть как-то по полочкам начинают раскладываться. При этом самому не верится. Столько уже всего передумано.

— Может, у тебя и раскладывается, а у меня сейчас полная каша, — Фрагуст вернулся к столу, раскуривая трубку. — Колб, а у тебя? — потрепал пса за ушами.

Колб прижмурился, сложил уши и задрал нос.

День давно уже перевалил за половину и двинулся в сторону вечера. Полуденное тепло пошло на спад. Светило над краем угора подбиралось к гребню западных гор. Костёр потрескивал поленьями. Дым, не шарахаясь по сторонам, уходил вверх. Над берегом резвилась пернатая мелочь. Иногда слышалось, как шальная рыбина плеснётся в реке.

Фрагуст стоял молча, почти без движений, лишь струйками выпускал дым в небо, взгляд тоже был направлен вверх.

Вместе с дымом выскочило короткое:

— М-да.

Двинулся в сторону берега. Пройдя костровище, остановился и повернулся, посмотрев на Сермяга:

— Послушай, друг мой премногодумный. Твои эти догадки, они непонятное только дальше отодвигают. Было непонятно тут, недалеко… А теперь, как ты говоришь, у тебя тут разложилось. Так, леший задери, теперь стало непонятно там дальше. Да ещё сложнее, ещё невообразимее. Без твоего этого шара… вот оно, здесь, плоское… смотри и не понимай. И это проще. А ты нагородил нам, и теперь не понимай дальше и больше, чем было.

— Фраг, ты уже сам говоришь непонятно. Повторить то сможешь, чего наплёл? — прозвучало очередное подшучивание от Шрамгана.

— Смогу. Наверное. Да ну вас! Пойду ловушки проверю.

Царь пошёл к реке, туда, где мостки над водой. Колб увязался за ним. Воевода и будоражитель умов остались сидеть друг напротив друга.

— Слышь, Сермяг, ты сегодня сам себя превзошёл. Правильно, хоть и запутанно, Фраг сказал — нагородил ты нам чего-то запредельного. Может, это и есть то самое, неправильное, что наконец-то довелось от тебя услышать? — криво улыбнулся Шрамган. — Что и думать, не знаю. Нужно время.

Сермяг, подавшись вперёд, вытянул правую руку. Положил её на плечо товарища. Тот сделал тоже самое, зеркально.

— Мне не с кем поделиться думами, кроме вас двоих, — сказал Сермяг, глядя другу прямо в глаза. — Терпите. У меня ещё много чего есть. На разные темы.

Тут донёсся короткий и не совсем уверенный рык Колба. Друзья повернули головы. Пёс сейчас не бежал рядом с Фрагустом, а, остановившись на полпути, сидел с ушами торчком и вытянутым носом, взгляд был устремлён на лес, в сторону по течению реки. Фрагуст продолжал идти к берегу, дымя трубкой и опустив глаза в землю.

— Твой меч где? — спросил Шрамган.

— Рядом, на лавке.

Оба продолжали смотреть на Колба.

— А Фрага?

— У меня за спиной, на жерди висит.

Вдруг Колб повернулся уже к ним, вскочил на лапы и залаял. Друзья синхронно обернулись в противоположную сторону, не меняя позиции «рука на плече друга». С угора к ним бежал со всех ног один из новобранцев.

— Так, ну этот-то наш, — промолвил Шрамган, расцепившись с Сермягом и выйдя из-за стола.

— Воевода, там лодка плывёт с того берега, прямо на вас. В лодке один человек, — выпалил подбежавший новобранец.

— Ты кто? — спросил воевода.

— Эффьёнгорафсын. Из приморских я. Меня Паря Горбатый послал, как самого быстроногого.

Говорил новобранец, надо отметить, также быстро, как и бегал.

— В боевой обстановке с таким именем нельзя. Быстрее прибьют, чем выговоришь. Будешь Эфом, — сказал Шрамган, снова кинув взгляд на Колба.

Пса явно что-то беспокоило. Он оставался там же, попеременно поглядывая и в сторону леса, и на прибежавшего новобранца. Фрагуст дошёл уже до места, где заканчивалась прошлогодняя трава и начинался песчаный берег. Там лежали запасные плетёные ловушки и он остановился возле них.

— Колб не прибежал тебя обнюхать, — продолжил Шрамган разговаривать с молодым бойцом. — И в лес смотрит. Тут что-то не так. Похоже, одним человеком в лодке не обойдётся. Вот что, Эф. Давай-ка обратно, таким же быстроногим. Кто на угоре есть, всех сюда. И пусть Паря срочно вызовет тревожный отряд из лагеря. Условный сигнал он знает.

— Понял.

Эф, рванув с места, умчался.

А Колб зарычал на лес уже откровенно. Шерсть на спине поднялась дыбом. На полусогнутых лапах, крадучись, он двинулся в направлении, где лес выходил к берегу.

— Меч на пояс, пику в руки и держись у меня за спиной, — в ускоренном темпе скомандовал воевода Сермягу и, взяв царский меч, двинулся за Колбом. Сделав пару шагов, окрикнул:

— Фраг!

— Что? — отозвался тот.

И в этот момент из леса выбежали четверо вооружённых людей. Однозначно не из новобранцев. Один лучник и трое при мечах. Те, что мечами, ещё и с малыми круглыми щитами в руках. У каждого за поясом по дополнительному мечу. Полностью облачены в чёрное.

Кто такие и откуда взялись — тут не до рассуждений. И намерения у них явно враждебные. Они как выбежали из леса, сразу разделились по двое: лучник и ещё один побежали на Фрагуста, а двое других, очевидно, решили перекрыть дорогу всякому, кто захочет царю помочь.

Колб первым рванул в атаку, толком даже не выбрав себе кого-то из четверых.

Шрамган ринулся прямиком к Фрагусту, прекрасно понимая, что через какие-то мгновения дорогу ему перегородят. Он уже оголил оба меча: свой меч в правой руке и царский в левой. За ним бежал Сермяг с длинной пикой в руке, на ходу закидывая через голову ремень с мечом в кожаных ножнах.

— Фраг, покушение, беги прыгай в воду! — скороговоркой почти в одно слово, насколько мог быстро прокричал Шрамган.

Царь сразу вразумил суть происходящего и уже вбегал на мостки. Из оружия при нём имелся лишь обычный хозяйственный нож, коим отбиваться от лучника и воина, вооружённого мечом, не стоит даже пытаться. Вопросы чести и достоинства тут не стояли, речь шла о жизни. Поэтому, понятное дело, бежать было незазорно. Выживем — там разберёмся.

Лучник выскочил на берег к самой воде и остановился на песке, не добежав до мостков больше двадцати шагов. Быстро прицелившись, выпустил стрелу. Берег реки в этом месте загибался и мостки у лучника были как на ладони, а даксарский царь сейчас являлся для него флангово бегущей мишенью.

И лучник эту бегущую мишень, на первом выстреле, малость переоценил с упреждением.

Фрагуст заметил просвистевшую перед носом стрелу и в его личных скоростных возможностях вскрылись потайные резервы. Вдобавок он приловчился на бегу использовать пружинящие свойства жердей, из которых были сделаны мостки, и это ещё добавило ему прыти. Оба эти фактора суммарно благоприятствовали теперь уже недооценке упреждения на втором выстреле. Вторая стрела пролетела за спиной Фрагуста.

Тот из нападавших, что был в паре с лучником, с маху заскочил на мостки, даже немного при этом пролетев над водой, и ринулся за убегавшим.

Лучник же, как оказалось, во всей этой четвёрке был главным, потому как ещё и командовал на ходу.

В эти мгновения на поляне, один из другой пары налётчиков уже стоял в боевой стойке на пути Шрамгана, а на второго нападал Колб. Второму пришлось отстать от напарника, что совершенно не добавляло оптимизма первому. Пёс всё время пытался обежать врага и напасть сзади, из-за чего тому приходилось беспрерывно вертеться.

— Вы что за уроды?! — с такими словами Шрамган подбежал к приготовившемуся противнику. Во вражьих глазах Шрамган увидел, что тот прекрасно знает, кто сейчас перед ним.

Вообще же Шрамган в этих глазах много чего прочитал. О, сколько он в своей жизни уже видел этих взглядов! Сколькие из смотревших на него такими глазами сейчас тот свет топчут. А остальные, кто был пощажён и которые отделались лишь увечьями. Сколько их было: тех и других? Бывало, в каждые семь дней приходилось драться. Если бы кто-то из фанатов, что остались теперь без кумира (а у Шрамгана была постоянная группа болельщиков), вёл статистику и имел точную цифру выигранных боёв — думается, Шрамган и сам бы ошибся в попытке эту цифру угадать. Ошибся бы человек на пятнадцать, а то и двадцать, и обязательно в сторону занижения. Он не бахвал, чтобы лишних приписывать. Сбросил бы многих из списка побеждённых. Особенно тех, кто дрался с ним по принуждению и кто продолжает иногда в памяти приходить. Оставил бы только настырных и неадекватных отморозков, да тех, кто слишком многое из себя возомнил, возжелав на его смерти заработать. Таких убивать было почти не жалко.

Всю карьеру гладиаторскую бонус за победу над великим Шрамом непрерывно рос. Как невидимая и назойливая шаровая молния, этот бонус супостатный постоянно висел где-то рядом, преследовал и не давал расслабиться. Сам себе поклялся: «Убивший меня да не разбогатеет».

(Индивидуальные клятвы Шрамган практиковал.)

И как же хотелось ему от этой дурацкой шаровой молнии избавиться, от этого вечного прессинга. Вдохнуть свободно, когда уже никто не будет проявлять смертельную алчность в твою сторону.

Перед последним боем, в котором лицо на две части распополамили, ажиотаж разогрелся доселе невиданный. Бойца против Шрамгана выставили, которого несколько лет специально под него готовили. Не давали им сойтись раньше времени, дабы претендент смог достичь уровня чемпиона. Иначе чемпион убил бы его до срока, устранил бы взращиваемую для себя опасность, да ещё и не при максимальной выручке. Чёрный Череп — такое прозвище дали тому, кто должен был сорвать куш для своих хозяев. Или Че-Че, как сокращённо прозвали его поклонники.

Меч для него изготовили по специальному заказу у самого искусного на то время во всей Вискандской империи оружейника. И, видимо, звёзды на небе сошлись как-то по-особенному в дни, когда мастер корпел над изготовлением этого меча, или силы какие неведомые в той кузне скопились, словом, меч получился на славу. Не манерный, как у высоких чинов, а самый что ни на есть боевой. Мастер, когда отдавал своё произведение заказчикам, признался, что это лучший меч за всю его жизнь. И тут же дал мечу имя — Клык Дракона. Через четверть года мастер отошёл в мир иной, унеся с собой кое-какие секреты, а Клык Дракона стал штучным экземпляром, без возможности повторить.

Так вот, один только раз Шрамган видел в глазах своего противника уверенность. В день, когда перед ним стоял Чёрный Череп с Клыком Дракона в руке. Одинаковый ростом и шириной плеч, такой же длиннорукий. Число боёв, а соответственно и побед, у Че-Че было меньше, но этот недостаток вполне компенсировался наличием у него более совершенного меча. Клык Дракона немного длиннее (насколько позволяли правила поединка) и намного прочнее того меча, с которым вышел на бой Шрамган. Поэтому силы, можно сказать, были равны.

Толкотня из желающих увидеть бой началась у стадиона ещё с полудня. В итоге огромное, самое вместительное сооружение современного мира к началу действа было забито до отказа. Приёмщики ставок потирали руки. Все предварительные выступления, служившие для разогрева публики, были освистаны.

Кстати, не лишним будет ещё добавить, что перед главным боем столетия — как окрестили эту схватку ещё задолго до намеченного дня — в разных частях Вис-Цеи случались стычки между поклонниками Шрама и Че-Че. Даже с поножовщиной, и даже со смертельными исходами.

Схватка длилась долго, зрители неистовствовали, гладиаторы несколько раз расходились отдышаться и облить себя водой. Но поражения великого Шрама, уповавшие на это, в тот день так и не дождались. Развязка боя произошла внезапно. Трибуны ахнуть не успели. В пару мгновений Шрамган оказался с раскроенным лицом, а Че-Че с распоротым животом и надрубленной шеей.

Столько времени бились, бились… и вдруг — раз-два. И вот они стоят друг напротив друга, соображая, кто же победил.

Злополучный удар Шрамгану был нанесён снизу, так, что шлем слетел с головы. Осознав, что враг тоже потерял боеспособность, раненый чемпион отошёл на безопасное расстояние, сделав около десяти шагов назад. Там понял, что оба глаза целы, а всё, что ниже, вместе с подбородком, просто не чувствовал. Сорвал с предплечья тряпичную косынку и подвязал ею подбородок. Но косынки этой явно не хватило, а ещё раздобыть ткань можно было только из-под кожаной сублигарии, которая без раздумий была развязана и брошена на песок.

В тот момент Чёрный Череп, одной рукой придерживающий низ живота, чтоб ничего оттуда не вываливалось, а другой рукой подпирая голову, клонившуюся набок, опустился на колени с окончательным признанием своего поражения. Он поднял глаза, будто во что-то всматриваясь. Можно было подумать, что перед ним в воздухе сейчас что-то витало. Возможно, бог смерти сам лично стал проявляться в расплывчатой пелене и Че-Че принялся что-то бормотать ему на непонятном языке.

Шрамган же, сквозь красный туман в глазах, проследив за противником, вроде как уже и уяснил про свою победу, но при условии, что нужно выжить после полученного ранения. Сняв с себя единственный матерчатый элемент одежды, Шрамган ниже пояса остался без ничего (если не считать те поножи, что защищали голени). О срамоте при полных трибунах он думал тогда меньше всего. Разорвав ткань на куски (стараясь, чтобы хоть как-то получались полоски), обмотал голову со лба и до шеи, оставив узкие щели для глаз и рта. Ткань сразу пропиталась кровью. В таком виде подошёл к Че-Че.

У того, казалось, уже закатывалось сознание. Он сидел, подогнув под себя ноги. Глаза его сделались шире, когда к нему приблизился Шрамган. Может, Че-Че уже не врубался в действительность. Не понимал где находится и что произошло. И то единственное видение, что незримо для остальных витало перед его глазами, сильно удивило, вдруг проявившись в более-менее разборчивом изображении. Кто ж знал, что бог смерти на самом деле имеет вид голого ниже пояса мужика с перемотанной багряными тряпками головой.

Шрамган не стал добивать противника, снял с него шлем и бросил на песок, попытался посмотреть в лицо, но это мало что дало. Всё в глазах размывалось красно-чёрными тонами. Но забрать у побеждённого Клык Дракона смог. Лучший меч современности обрёл нового хозяина и теперь по праву будет принадлежать только ему.

Более ничто Шрамгана на месте боя не держало, он повернулся и, пошатываясь, двинулся к уже открывшимся воротам. На трибунах некоторые из зрителей отрывали от своих одежд полоски ткани и бросали на арену. Нашлись и такие, кто кинул свою тунику целиком и в знак солидарности тоже оставался голым. Ну и, конечно же, было много криков, свиста и аплодисментов.

После того как Шрамган скрылся под трибунами, Чёрный Череп всем телом повалился на песок и ещё через какие-то мгновения душа его оставила.

Карьера гладиатора для Шрамгана на этом завершилась.

Вернёмся к тем четырём «уродам», что осквернили поляну неожиданным своим появлением, и тем более своими действиями. Один из них, а именно тот, что стоял сейчас перед Шрамганом, свой бой, пожалуй, проиграл ещё до начала. Он не бросил щит на землю, чтобы взять ещё один меч во вторую руку, как у соперника. Видимо, намеревался больше защищаться, чем нападать. А кроме того, что он узнал чемпиона, в глазах ещё то многое читалось: что не рассчитывали они Шрамгана здесь застать; что Клык Дракона впервые довелось узреть на близком расстоянии и что, скорее всего, уготовано ему от сего артефакта как минимум пострадать или как максимум умереть; что напарник не может отбиться от назойливого пса и должен бы сейчас стоять рядом, плечом к плечу с ним; что лучник просто обязан был поразить даксарского царя с первых двух стрел, оставить добивать жертву напарнику и мигом прибежать сюда. И самое последнее, что вопросом отражалось в его глазах: что делает на рыбалке длинная боевая пика?

Шрамгану сейчас необходимо было как можно быстрее, чуть ли не на ходу, устранить со своего пути этого, уже пожалевшего обо всём на свете, супостата. Чтобы ринуться дальше, Фрагусту на помощь. В глазах-то вражина проиграл, но бежать-то от боя не собирается. Теперь ему бежать поздно. А бросить оружие на землю — тут, вероятно, внутри что-то ему не позволило. Решил, что посопротивляется, уповая на чудо.

Долго возиться Шрамгану с ним не пришлось. Применил свою излюбленную, обычно не дававшую сбоев, тактику нанесения противнику быстрых, нарастающих повреждений. Пара ложных финтов, пара ловких действий мечами и уже порезаны пальцы на рукояти вражеского меча. Буквально следующим же махом Клык Дракона чиркнул по левому бедру. Противник рефлекторно убрал порезанную ногу и сразу получил удар в правое колено шипованным башмаком. Деморализация убийцы-неудачника стремительно нарастала. Бедолага просто-напросто не успевал за Шрамганом. Любые его удары — хоть руби, хоть коли — прерывались на корню или всего лишь резали воздух. Помощи ждать не приходилось и из-за скоротечности происходящего понимание близкого и неминуемого конца пришло очень быстро — как только было проколото правое плечо и действовать мечом стало совсем невмочь. Следом и щит был потерян. Без пары мгновений мертвец, сначала увидел, как его щит супротив воли отодвинулся в сторону, а потом и вовсе стал падать на землю, хотя он его из руки не выпускал. И только сообразил, что щит падает вместе с кистью его руки, тут же почувствовал, что и Клык Дракона стремглав побывал в его груди.

Первый враг упал. Но за это время действия с остальными врагами не стояли на месте. Увы, события, происходящие одновременно, описать можно только лишь поочерёдно.

Сермяг, подбежавший следом за Шрамганом, пикой нацелился на того врага, что отбивался от Колба. Силой своей Сермяг, в сравнении с Фрагустом и Шрамганом, конечно же, не вровень. Так ведь с этими двумя силовыми уникумами во всей Даксарии совсем немногие смогут потягаться. Сермяг крепок и ловок в свою меру, и физическими показателями, пускай и не явно, но всё-таки несколько превосходит среднестатистического представителя мужской части человечества. Однако у Сермяга имелось одно более разительное отличие от своих друзей — он ещё никогда не убивал человека. И, признаться, подбежав к спине орудующего двумя мечами Шрамгана, самую малость тормознул в собственных действиях, о чём на всю дальнейшую жизнь оставил себе порцию горьких сожалений.

Колб, может быть, по причине того, что завидел подбежавшего хозяина… или, может, оттого, что друг хозяина ведёт активные, победные действия… словом, он стал меньше беречься. Собачья тактика нападений сзади успеха не принесла. Отбивавшийся всё время успевал повернуться к псу передом. А успеха Колбу хотелось. Очень хотелось! В особенности перед хозяином. И решил Колб, на свою беду, перейти на прямые атаки. Враг, завидев, что пёс перестал бегать вокруг и теперь пытается поймать свой момент, применил хитрость. Специально выставил, сволочь, ногу. Колб допустил фатальную ошибку. Не удержался перед искушением. Совсем чуть-чуть зубы до вражьей ноги не достали. Клацнули вхолостую. Смертельный промах.

Вражеский меч рубанул по собачьей спине. Удар был такой силы, что стройность позвонков нарушилась. Колб взвизгнул, задние лапы просели, обмякли и больше не двигались, и отскочить назад не было никакой возможности. Бросил непонимающий взгляд в сторону хозяина. А меч летел уже на второй удар, теперь в колющей манере. По всей поляне раскатился дикий вопль Сермяга. Меч вошёл в собачью грудь сверху в левый бок, достал до сердца, проткнул его и сразу вышел. Колб ещё раз взвизгнул, обрывисто и окончательно.

(Один-один, счёт по загубленным душам.)

«Эх, Колб! Надо было просто продолжать донимать его на расстоянии», — в доли мгновения, с горечью пронеслось в голове Шрамгана, когда он поднимал с земли трофейный щит, наступив ногой на отрубленную кисть.

Сермяг хоть человеческих жизней ещё и не губил, но сейчас готов был убийцу Колба изрубить в фарш. Когда на твоих глазах убивают того, кто любил тебя больше собственной жизни… да ещё этот последний взгляд, где непонимание случившегося и безмерная жалость расставания. Что тут говорить, силушки Сермяговы утроились. Атака была очень психической. Может быть, даже чересчур психической. Сермяг просто обезумел. Шрамган первый раз его таким увидел.

Ещё более поразился неадекватной реакции на смерть пса сам убийца Колба. Но думать ему следовало бы сейчас о другом. Напарник-то упал замертво, а пика в руках у ополоумевшего, теперь уже нетрудно догадаться, хозяина собаки, настолько длинна, что мечом махать бесполезно. Бежать ещё бесполезней. Оставалось одно — метнуть в психанутого пикинёра меч и достать из-за пояса второй. Так и сделал.

Сермяг от летящего меча смог бы и увернуться, но не понадобилось, сумел пикой кардинально изменить траекторию полёта меча, подбив его вверх. Меч перелетел через Сермяга и воткнулся в землю за его спиной.

Второй меч убийца Колба достать-то достал, но даже на замах не оставалось уже мгновений. Попробовал увернуться и отвести щитом от себя пику, но разгневанный хозяин убитого им пса слишком твёрдо держал её в руках.

Оружие возмездия воткнулось в место, где грудь переходит в живот, прямо по центру. Будучи уже проткнутым, попытался метнуть и второй меч, но получилось так, что и на два шага меч не улетел.

Сермяг, как насадил врага на пику, так и погнал его почти наперевес. Казалось, что насаженный вражина едва касается земли ногами. Недолго Сермяг возил его туда-сюда. Разогнавшись, и с диким криком, пригвоздил убийцу верного друга к тому толстому дереву, что стояло посреди поляны.

(Два-один, наши вышли вперёд.)

Тут следует сделать короткий отступ во времени, возвращаясь к происходящему на берегу.

После того как вторая выпущенная лучником стрела пролетела за спиной Фрагуста, стрелявший, по-видимому, осознал малую перспективность третьей попытки. Только удача могла поспособствовать точному попаданию, а она сегодня, надо полагать, к лучнику стояла задом. Вот что третья попытка убила бы точно, так это премного драгоценные (особенно при покушении на царей) мгновения времени. Предполагаемая жертва, скорее всего, успеет добежать до конца мостков и, можно не сомневаться, прыгнет в воду. А человек в воде — это более медлительная мишень и шансы подстрелить-таки, по идее, ещё должны будут появиться. Лучник решил бежать вдогонку. Логика тут была, но только для лучника. В действительности же и здесь его поджидало невезение.

В какой-то момент все трое — Фрагуст, напарник лучника и сам лучник — оказались бегущими примерно на одинаковых расстояниях друг от друга. И примерно с этого момента Шрамган на бегу стал видеть происходящее на реке, и в один миг оценил ситуацию. Сейчас он, будучи удостоверившимся в благополучном исходе сверхэмоциональной схватки Сермяга, стремился как можно скорее примкнуть к действу на мостках и взять там на себя главную роль. Царский меч остался сзади воткнутым в землю, теперь в левой руке у Шрамгана был трофейный щит.

Фрагуст, возглавлявший забег по мосткам, уже увеличивал длину шага перед прыжком, успевая мысленно похвалить за качественную работу встретившихся утром по дороге мужиков.

Бежавший вторым — тот, в чьи обязанности входило окончательное добивание царя Даксарии — находился примерно посередине длины мостков. И он, предвидя, что подопечный сейчас прыгнет в воду… а самому ему со щитом и двумя мечами в холодной воде совершенно нечего делать… решил, на манер убийцы Колба, метнуть меч. Хотя происходящего на поляне он видеть, конечно же, не мог. Вероятно, их всех учили в определённых ситуациях метать свои мечи.

Лучник, только вбежавший на мостки, держал третью стрелу наготове. Взгляд был устремлён на напарника, который с разбега, на широком выпаде запустил меч Фрагусту в спину.

Толчковая нога Фрагуста оторвалась от края мостков. Задача была улететь как можно дальше. Сразу после отталкивания, на взлёте, когда он ещё не успел вытянуться в струнку, в толстую царскую шею прилетел вражеский меч… Но не остриём, а навершием рукояти. Оно имело вид круглого набалдашника.

Похоже, удача сегодня повернулась задом не к одному только лучнику, а ко всем четверым злодеям.

Фрагусту прилетевший меч, может быть, даже ещё и добавил малую толику ускорения. Пролетев над водой где-то с два своих роста, даксарский царь ушёл в тёмную воду.

Лучник прокричал напарнику:

— Дорогу!

Добежав до конца мостков, первым делом лучник пустил стрелу чуть дальше того места, где нырнувший царь взбудоражил воду. Никто не всплыл. Лучника явно бесило подобное положение дел — стрелы напрочь отказываются попадать в цель. Сразу достал из-за спины следующую, заправил, натянул лук и стал нервно водить глазами по воде, пытаясь угадать, где же может вынырнуть эта, сопротивляющаяся смерти, жертва. Но как раз тут и поджидало лучника то, ещё одно невезение, которое разбивало в пух и прах его логику насчёт стрельбы по плывущей мишени. Даксарский царь не только хорошо нырял, но и прекрасно плавал… что по воде, что под водой. С раннего детства Фрагуст с Сермягом любили ходить летом на реку купаться и оба они по сей день чувствуют себя в воде как рыба. Но справедливости ради, заметим: пловцу в данный момент сильно мешали одежда и тот факт, что вода ледяная.

— Под мостками смотри! — крикнул лучник напарнику, не отводя глаз от воды.

Но напарнику уже было не до продолжения попыток кого-то найти и убить, по причине быстро приближающегося Шрамгана. Естественно, он тоже знал кто именно сейчас к нему подбегает. Решил не сопротивляться. Демонстративно стал нагибаться и приседать, показывая, что кладёт оружие.

Шрамган, завидев сдающегося противника, на бегу коротко велел ему:

— Меч в воду и повернись.

Тот исполнил. Шрамган, подбежав, передал ему сзади трофейный щит. Тем самым сделав из него новую разновидность пешего воина — с двумя щитами в руках и без поражающего оружия.

— На, защищайся от стрел, — сказал Шрамган в ухо новоиспечённому щитоносцу. Затем, крепко схватив его за шиворот, добавил: — Побежали!

Вдвоём — один толкая, а второй поневоле — ринулись на лучника.

Лучнику следовало бы раньше отвлечься от воды. А сейчас стрелу он, конечно, выпустил, в бегущих на него, прокричав при этом какую-то злобную мерзость, но два щита практически полностью закрывали теперь уже бывшего напарника, а за ним и Шрамгана. Стрела попала в левый край того щита, что был выше. Больше стрелять лучнику не пришлось. Следующая стрела упорно не хотела по-быстрому заправляться в тетиву. Руки начали трястись уже не только от ярости, тут и страх собственного конца стал добавляться.

Бывший напарник, с не своего разбега, мощно обрушился на лучника и они оба полетели в реку. Падая, лучник смог краем глаза заметить, как появилась из воды — причём, на удивление, далеко от мостков — голова предполагавшейся жертвы.

Опять слегка прокрутим назад время.

Ледяная вода обжигала Фрагуста. Надо бы плыть с полной отдачей, да не совсем это возможно. Но на сколько мог загребал руками, отталкивался ногами. В такой воде и судорога запросто может схватить. И в противовес ко всему, надо учитывать, что чем энергичнее твои движения, тем на меньшее время хватит запаса воздуха в груди.

В студёной воде Фрагуст бывал в жизни один раз, давно, ненамеренно провалившись на тонком льду. Правда, глубина там была лишь до живота. А плавать под водой в таком холоде, да ещё и на как можно дальнее расстояние, вот это впервые.

Но здесь другой случай, ведь на кону жизнь. Экстремальность ситуации всегда добавляет сил. Темнота кромешная и с закрытыми глазами плыть даже лучше. Интуитивная координация. Течение реки — дополнительный помощник. Беспокоило то, что там, наверху, наверняка стрела наизготове. Стоит всплыть, так сразу и прилетит в шею. Надо плыть ещё и ещё, через не могу, пока грудь совсем не сожмёт. А там будет что будет. Уповал, конечно, больше на Шрамгана, ну и немногим на ещё один промах лучника.

Вынырнул, когда совсем уже грудь спёрло. Когда стало казаться, что тут быстрее утонешь, чем от стрелы погибнешь. Всплывал с разворотом, чтобы сразу увидеть обстановку. Но первым делом вобрать воздуха. И вобрал его в себя Фрагуст много и очень громко.

Сквозь туман в глазах разглядел две фигуры, падающие в воду, и одну знакомую фигуру, оставшуюся стоять на мостках.

— Давай, плыви к берегу! Они более не опасны! — прокричал Шрамган царю, после чего посмотрел на реку, туда, где кто-то пятый, сидя в лодке, следил издали за происходящим.

Со стороны избушки разрозненной толпой бежала подмога с угора. Первым бежал Эф, за ним Парька Горбатый, потом ещё один сотник и шестеро новобранцев.

Шрамган махнул рукой, мол, давайте сюда.

Сойдя с мостков, когда малочисленное воинское подразделение подбежало, проинформировал их:

— Покушение на Фрагуста. Нападавших четверо. Там двое жмуриков, — воевода взглядом показал на поляну, — и двое в воде, — кивнул головой в обратную сторону. — Ещё в лодке какой-то пятый, ублюдок, за всем наблюдает.

Все посмотрели на середину реки.

В это время лучник поставил себе совсем уж невыполнимую задачу — доплыть до лодки с наблюдателем. То, что он сможет это сделать в ледяной воде, всем показалось крайне сомнительной затеей. Да и тот в лодке совсем даже не собирался приближаться в эту сторону. Наоборот, завидев намерения лучника, он развернулся вниз по течению, насел на вёсла и сразу набрал весьма быстрый ход, убираясь восвояси.

— На этих нам его не догнать, — сказал Паря Горбатый, указывая на привязанные лодки.

— Я его сам попытаюсь поймать. Вы этим двоим утонуть не дайте, — Шрамган указал Клыком Дракона на торчащую из воды голову лучника, который никуда уже не плыл и вообще не знал, что ему теперь делать, и на второго плавающего вражину, что пытался сейчас выкарабкаться на мостки, но у него это не получалось.

Бойцы разбежались выполнять данное воеводой поручение.

Паря Горбатый, зайдя на мостки, крикнул-таки бесперспективное приглашение в сторону уплывавшего некто-ублюдка:

— Эй, там в лодке! Плыви сюда, разговор есть!

Ответа ожидаемо не последовало.

Фрагуст вышел из воды совершенно невредимым. Тяжело дышал, всего колотило от холода и почему-то в руке он держал стрелу. Вода стекала с него, как с намоченной губки.

— Ты как? — спросил Шрамган.

— Злой очень, — ответил тот, не оборачиваясь.

— Порадовал ты меня… неуязвимостью, — на лице Шрамгана скривилась, надо полагать, улыбка. — Стрелу-то где взял?

— Что?!

— У тебя в правой руке.

Замёрзший, скукожившийся царь уставился на трясущуюся руку с зажатой в кулаке стрелой.

Трясся Фрагуст с головы до ног, такой крупной тряской. Зуб на зуб не попадал.

Кулак напрочь отказывался разжиматься.

У каждого человека в жизни бывают такие дни, когда даже из дома лучше не выходить. Этакий день сплошного невезения. Как выйдешь из дома, так и начнут происходить вокруг тебя злосчастные несуразицы. Можешь прямо тут, на крыльце, сразу и поскользнуться. И упадёшь-то обязательно неудачно, или ногу подвернёшь, или локтем ударишься, и нога распухнет, и плечо будет долго болеть. А не поскользнёшься, пойдёшь дальше, так всё, мимо чего будешь проходить, постарается упасть на тебя. Да народ почему-то поголовно будет переть именно туда, куда нужно тебе. Даже добравшись, куда шёл, там вдруг выяснится, что лучше бы ты сюда не приходил. Лучше бы ногу подвернул и имел бы уважительную причину не ходить. Весь день примерно в таком духе будет проходить. Дома сидеть, никуда не выходя, — тоже не застрахован. Руками нужно будет постараться поменьше что-либо трогать и вообще сильно ими не размахивать. Давненько дома ничего не разбивалось и не ломалось? Значит, разобьётся и сломается сегодня. В такой день жди подвоха в любой момент и из-за каждого угла. Всё против тебя, будто специально. И зла твоего не будет хватать. Да что говорить, в такой день и убиться запросто. Если рядом с опасностью окажешься, то она, без сомнений, тебя заденет.

И если бы такой день был сегодня у Фрагуста! Его, по всей вероятности, сейчас тащило бы течением по дну реки, с двумя стрелами в боку, с кровоточащей дырой от меча в груди, перерезанным горлом и дыхалками полными воды.

Но день у Фрагуста сегодня выдался прямо противоположный.

Знаете ли, бывают тоже у каждого человека в жизни такие дни, когда делай что хочешь и всё у тебя будет получаться. Когда всё вокруг как-то счастливо для тебя совпадает. День сплошного везения. И люди вокруг тебя почему-то будут делать что-то (или решать какие-нибудь вопросы) именно так, как это выгодно тебе. Угождать будто специально. Даже если кто-нибудь попытается сделать тебе некую пакость, у него из рук всё будет валиться и в итоге ничего не получится. Например, хорошо натренированный лучник выпустит в тебя пару стрел… и в любой другой день он, скорее всего, попал бы… а сегодня, будто сила какая неведомая эти стрелы, против всех законов движения, в сторону отведёт. Чудесный ореол неуязвимости на весь день и ничего скверного никоим образом с тобой сегодня произойти просто не может. В такие дни даже у самоубийц ничего не получается.

…Царь, не ответив воеводе, пошёл до костровища.

Шрамган понимал откуда стрела и ему оставалось только удивляться. Глядя в спину уходящему Фрагусту, тихо произнёс:

— Бывает же такое.

Стрела эта от третьего выстрела, что лучник произвёл в воду, вслед за нырнувшим Фрагустом. Войдя в более плотную среду, она потеряла убойную силу и подвернулась как раз под открытую ладонь плывущего, когда он загребал руками под водой. Рука схватила стрелу машинально.

Проходя мимо Сермяга, сидевшего прямо на земле рядом с мёртвым Колбом, Фрагуст остановился. Наклонившись, левой рукой погладил собачью голову. Потом выпрямился и положил руку на плечо Сермяга. Тот не шевельнулся, хотя плечом он сразу почувствовал холод, дрожь и стекающую воду.

Царь посмотрел на пригвождённого к дереву, который как раз в этот момент испустил в небеса последние остатки своего духа. Верхней половиной тела он окончательно обмяк, а нижней будто сам стоял на ногах.

Затем Фрагуст перевёл взгляд на другого врага, что неподвижно и бездыханно лежал недалеко, уткнувшись лицом в землю. Заметил и валявшуюся рядом отрубленную кисть руки. Исходя из увиденного, и добавляя сюда доносившиеся с берега разговоры, воссоздал себе примерную картину происходившего на поляне.

Перед тем как пойти дальше, хотел было по-дружески пожать рукой Сермягово плечо и тем самым что-то поддерживающее выразить ему без слов, но в отличие от правой руки, что не хотела разжиматься, левая, наоборот, отказывалась сжиматься.

Дошёл до костровища.

Туда же по заданию Шрамгана подбежал Эф и покидал на ещё горящие головёшки все дрова, что лежали рядом. После чего Эф сразу кинулся к столу, там налил из кувшина полную чарку и подошёл к царю. В царёвых глазах он увидел полное одобрение своих действий.

— Поднеси к устам, — прохрипел Фрагуст, слегка запрокинув голову.

Теплота оживляюще пролилась по внутренностям.

Немного постояв у костровища с вытянутыми перед собой руками (правая по-прежнему со стрелой в кулаке) и посмотрев на то, как огонь начинает обхватывать новые поленья, Фрагуст всё-таки решил сейчас же вернуться обратно на берег.

Широкой, тяжёлой поступью он прошагал снова мимо Сермяга и ещё оттуда увидел, как вытаскивают на берег из воды окоченевшего лучника. Второй, оставшийся в живых соучастник нападения, уже стоял на берегу, тоже мокрый, тоже дрожал от холода, ноги были стянуты ремнём. Двое новобранцев держали его слева и справа, заломив руки за спину.

Фрагуст подошёл первым делом к лучнику, которого как выволокли, так сразу поставили на колени. Левой рукой царь задрал покусителю голову, пристально посмотрел ему в глаза… и тут, не сказав ни слова, с короткого замаха, снизу, вонзил ту самую стрелу лучнику под подбородок. До упора, с такой силой, что наконечник стрелы упёрся во внутреннюю стенку макушки черепа.

Подождал, пока глаза того, кто несколько раз сегодня пытался его убить, затухнут совсем.

Тут, кстати, и правый кулак разжался, и левая ладонь разработалась.

А ещё, что немаловажно, значительно поубавился гнев.

Лучник, уже мёртвым, повалился на песок.

(Три-один, капитан реализовал пенальти.)

— Я у него кое-что не успел спросить, — подосадовал Шрамган.

— Он в меня стрелял! На моей земле! Сколько стрел он выпустил?! — громогласил царь.

— Не знаю. Три-четыре, — воевода и в самом деле точно не знал.

— Ну вот, одна вернулась туда, где он думал, что в меня можно стрелять! — царь, пока ещё не совсем потерявший злобный вид, подошёл ко второму пленнику и тот не на шутку струхнул.

— Послушай, ну хоть этого оставь, — стал заступаться Шрамган. — Нам надо много чего прояснить. Тем более он вовремя сдался. Да ещё помог немного с лучником.

— Он на меня, безоружного! — царь тряс кулачищем. — Бежал с мечом! Это ненормально, если он будет топтать одну со мной землю! И что там за лодка на реке была?!

— Я думаю, он сейчас изменит свою жизнь, — и воевода обратился к пленнику. — Правда? Ты ведь сейчас изменишь свою жизнь? А то её и не будет ничуть. Кто там в лодке?

— Дарцахар, — стараясь, чтобы дрожь зубов не влияла на произношение, еле выговорил пленник.

— Это тот, что у наместника в Усть-Портуме правой рукой? Шеф охраны и тайной службы? — уточнил Фрагуст.

Ответчик кивнул головой.

— Шрам, но не ударить-то я его всё равно не могу, — царь посмотрел на воеводу.

В ответ тот только выдохнул с выражением элемента неизбежности.

Фрагуст отвёл правую руку назад, сжал кулак и со всего маха вдарил пленнику по физиономии. И это тому ещё повезло: сила даксарского царя была неполной. Вот если бы царь сейчас не был замёрзшим и мокрым, пришлось бы гораздо хуже. Бедолага отлетел так, что его голова снова оказалась в воде. Что даже ему и на пользу. Холодная терапия лица и полоскание рта от крови будут как раз кстати. Подбежавшие новобранцы быстро его приподняли, чтоб не захлебнулся. Вместе с кровью у пленника изо рта выполоскались и два передних верхних зуба.

(И это был последний удар в перекладину. Схватка завершена, противник побеждён, счёт остался прежним.)

— Сходили на рыбалку, бес их побери. Пошёл я греться. Надо ещё выпить, — сказал Фрагуст и поискал глазами Эфа. — Где этот молодой? Как его величать?

— Настоящее имя лучше у него не спрашивай. Зови сразу Эф, — порекомендовал воевода.

Эф тут же, будто из-под земли вырос перед Фрагустом и они пошли вместе.

— Про адъютанта моего, Вилинта, слышал? — спросил царь бойца.

— Нет.

— Я ему выходные дал на время рыбалки. Побудь за него.

— Слушаюсь!

— Сначала меч мой забери. Вон он, в землю воткнут. Подожди… — царь еле успел схватить сзади за пояс уже сиганувшего временного заместителя адъютанта. — Вот ты скорый-то какой! Меч висел у стола, на жерди, повесь обратно. И сразу по-быстрому в избу, там на нарах старый армяк лежит, возьми его и к костру. Вот теперь беги.

Фрагуст отпустил пояс Эфа, сам начал на ходу снимать с себя мокрые одежды. Проходя мимо ловушек, подобрал с земли потухшую трубку.

Шрамган подозвал к себе обоих сотников.

— Отряд из лагеря вызвали?

— Да. Должны уже появиться, — ответил Паря Горбатый.

— Как прибудут, прочешите берег вниз по реке. Вряд ли там кого-то найдёте, но для уверенности надо пройтись. Возможно, там где-нибудь лодка привязана к берегу или спрятана. Может, место, где они отсиделись найдёте. Трупаки тоже в ту сторону отнесите. Закапывать их в нашу землю — царь будет против. Вот что! Нужно плот связать небольшой, но основательный, двухслойный. На нём три столба поставьте на откосинах и этих гадов к ним привяжите. Пусть плывут до самого Усть-Портума. Плот сделайте круглым, будет меньше о берег застревать. Пленного с собой уведите. Если его не согреть, он ночью сдохнет. Как выберете место, где плот делать, разведите огонь. И вообще, устройте там стоянку. Сегодня всё равно с плотом не успеть. Тогда и ночевать будете здесь в низине, по соседству. Шалаши установите. Что поесть, тоже сообразите. В реке рыбы полно. Но в лагерь в любом случае кого-то послать придётся, изложить там расклад дел. Необязательно быстроногого, как этот Эфнгр… там его… сын. Как вы его кличете?

— Да пока никак. В основном «эй, боец». Всех не упомнишь, — ответил Паря.

— Значит он для всех теперь просто Эф. И, похоже, при царе останется. Здесь на поляне всё оружие собрать. С собой заберёте. Кстати, запомните, что под мостками, в воде, два меча. Мало ли забуду. Летом достанем. Караулы выставить — напоминать не стоит? Сюда на ночь пятерых отправьте. Огонь в костровище до утра должен гореть. Всё, давайте за работу.

Раздав указания, Шрамган пошёл к Сермягу.

Подойдя, как и Фрагуст, сначала нагнулся, чтобы погладить собачью голову, а потом положил руку на Сермягово плечо, но тут с пожиманием не было трудностей.

— Сермяг, хватит. Мы все опечалены гибелью Колба. Вставай. Давай отнесём его туда, где лучше будет похоронить и пойдём разбавим горечь.

Сермяг встал с Колбом на руках.

— Это твой первый? — Шрамган показал на стоящее у дерева мёртвое тело.

— Ага, — коротко ответил Сермяг.

— И это тоже надо разбавить, — заключил Шрамган.

Дошли до угла поляны, почти до того места, откуда и выбегали нападавшие.

— Здесь у самых деревьев… думаю, будет хорошо, — произнёс Сермяг и положил бездыханное тело Колба на землю.

С дальнего конца поляны послышался шум, основой которого было бряцание доспехов. Шрамган обернулся и стал показывать руками, чтобы прибывший из лагеря отряд шёл прямиком к Парьке Горбатому. А тому в следующую очередь показал, мол, одного человека сюда выдели — могилу для пса выкопать.

Новобранцы, проходя мимо костровища, все до одного с округлёнными глазами смотрели на царя. Фрагуст стоял возле разгоревшегося костра, окутанный старым армяком и босой, не прямо на земле, а под ноги были брошены два полена и ему приходилось иногда делать характерные движения телом для координации равновесия. Рядом стоял Эф с кувшином в руке. Вокруг, где только можно, висели царёвы одежды.

— Давайте, давайте, проходим! Рты не разеваем! — скомандовал Фрагуст.

Светило коснулось кромки гор и скоро тень накроет низину. Искры от костра кружили вверх. Эф натаскал ещё дров и аккуратно сложил их в сторонке. Молодые воины прибрали поляну от разбросанного оружия, вражеских трупов и одной отрубленной конечности. Пику, теперь ставшую легендарной, приставили обратно к навесу. Помогли товарищу быстро докопать яму для Колба и всем составом, забрав пленного, удалились в лес.

Сермяг и Шрамган подошли к костру. Фрагуст продолжал стоять у огня с армяком на плечах. Эфу было дано указание доесть первую рыбину, что он с удовольствием сейчас и исполнял. Второе глиняное «полено» лежало на краю стола нетронутым.

— Эф, разлей нам так, чтоб чарки не дополна, но и не меньше половины, — обратился Шрамган к начинающему помощнику высокого ранга.

Содержимого кувшина, по предложенной методе, у Эфа хватило лишь на две чарки.

Шрамган посмотрел на Фрагуста.

— Внутри вроде согрелся, а снаружи не могу, — в словах царя будто нотка оправданий проскользнула.

— Эф сходи, там в повозке, в заднем углу на самом дне, — в задумчивости, глядя на огонь, произнёс Сермяг.

— Дружище, и опять-то ты поступил правильно. В смысле, когда на рыбалку собирался, — сказал Шрамган и они с Сермягом по-дружески стукнулись кулаками.

— А я догадывался, что есть у него заначка, — у царя в данный момент явно произошёл значительный скачок в процессе приведения себя в норму.

— Ты разотрись армяком-то до красна, — посоветовал ему воевода.

Фрагуст последовал совету, только ему пришлось при этом пребывать в совершенно голом виде. Растирание помогло. Поразительное дело, стал даже прекрасно себя ощущать наружно. Растёр всё, кроме спины. Тем временем Эф вернулся с кувшином. Завидев голого царя, Эф немало смутился, резко отвернул взгляд и доразлил горлодёрку в третью чарку.

— Эф, давай, на-ка держи, спину мне разотри, — царь подозвал к себе молодого помощника, сунул ему в руки армяк, а сам выгнул спину.

Эф осторожно стал водить грубой шерстью по царской спине.

— Что ты гладишь, будто я девка и у меня там титьки! Сильнее три, в обе руки! — громко, но не строго попенял Фрагуст бойца.

— Эф, это не тот случай, когда царя надо бояться. Тут можно даже чуточку… с остервенением что ли, — подзадорил Шрамган.

И Эф молодцом, послал к чертям пока ещё имевшуюся перед царём робость. Представил, что перед ним спина одного из своих родственников — деда, например. А следующей мыслью ему уже подумалось, что царь он ведь всему народу родственник.

— Вот, совсем другое дело! — так же громко похвалил Фрагуст. — Пойдёшь к Вилинту в подчинение на постоянной основе. А то у него работы всё больше и больше. Уже перестаёт успевать. Он тебе обрадуется. Ты, кстати, грамотный? Читать, писать, считать умеешь?

— Да. Отец научил.

— Ну и прекрасно.

По окончании процедуры Шрамган взял Эфа за руку:

— Никогда никому не говори, что видел царя голым. Тем паче, при этом, спину ему тёр.

— И это не шутки, — подхватил Фрагуст, снова накидывая на себя армяк. — Вернёмся в Ярдогор, там во дворце в первый же день клятву мне дашь. Ничто, о чём по службе уши твои услышат и глаза твои увидят, не подлежит разглашению. Даже всякие мелочи. Друзья, родственники будут интересоваться: как там, да что, рядом с царём-то. А ты как камень должен быть. Вилинт более подробно объяснит. Учти, при нарушении клятвы голова с плеч. Так что, пока у тебя ещё есть некоторое время передумать.

— Я понимаю, — ответил Эф.

— Ну, раз понимаешь, раздай нам чарки, — сказал Шрамган.

В момент, когда Эф протянул чарку воеводе, тот не удержался ещё у него спросить:

— Эф, повтори-ка, как там твоё полное имя?

— Эффьён… гораф… сын. Только слитно произносить надо. Отца зовут Гораф.

— Та-ак! Уже понятней. А отец Гораф как тебя в семье зовёт?

— Эфиком.

— Эфиком?! — усмехнулся воевода. — Извини, но в нашем кругу уже Эф прилипло. Звучит всё-таки посолидней. Эфик — это как-то…

Конец ознакомительного фрагмента.