Дело Корнилова

Александр Керенский

Корниловский мятеж, Корниловское выступление или дело Корнилова: так историки назовут события августа 1917 г., когда Верховный главнокомандующий генерал Л. Г. Корнилов выступил против Временного правительства. Мятеж был подавлен, а для его расследования Временным правительством образована Чрезвычайная следственная комиссия. Настоящее издание представляет собой стенограмму допроса А. Ф. Керенского членами комиссии и его комментарии по делу о мятеже генерала Л. Г. Корнилова.

Текст публикуется по изданию 1918 г.

© ООО «Издательство «Вече», 2017

* * *

Протокол допроса А. Ф. Керенского следственной комиссии по делу Корнилова

Следственная комиссия, специально назначенная Временным Правительством по делу Корнилова, поставила свою работу чрезвычайно широко, захватив в поле своего зрения весь период, предшествовавший самому мятежу с момента назначения 8 июля ген. Корнилова Главнокомандующим Юго-Западным фронтом.

Хотя все эти, предшествовавшие августовским дням, события никакого, собственно говоря, отношения к выступлению ген. Корнилова 26–30 августа, как к предмету судебно-следственных действий, не имели, однако в этом расширении рамок расследования, вплоть до страшных дней 3–6 июля, был глубокий внутренний смысл.

Этот размах работ следственной комиссии был неизбежен потому, что именно дни 3–6 июля, — дни Петербургского предательства, дни Тарнопольского позора, — выдвинули ген. Корнилова на первое место в армии, и они создали в России ту новую психологию оскорбленного патриотизма, в которой зародились события, разыгравшиеся 26–30 августа.

Я не буду подробно восстанавливать событий, предшествовавших назначению ген. Корнилова Главнокомандующим Юго-Западным фронтом. Я думаю, нет русского человека, который забыл бы уже эти числа — 18 июня и 6 июля 1917 г. — самоотверженный порыв полков «18 июня» и мрачную оргию погромщиков в Тарнополе и Калуще.

Кто не помнит это время, когда возродившиеся в России надежды на спасение и честный мир были разбиты двойным ударом, нанесенным русской армии встревоженным за свое будущее германским правительством. Допустив после 18 июня падение канцлера Бетмана-Гольвега и либеральный курс в Вене, правители центральных держав решили экстренными мерами попытаться немедленно остановить возрождение русской армии и взорвать русский фронт.

Чтобы представить себе, как поставлена была германским штабом эта работа, достаточно привести один пример. Петербургское «восстание» большевиков 3–5 июля застало меня на Западном фронте у Молодечно, где войска наши готовились перейти в наступление. Здесь во время обхода передовых позиций, где еще ничего не было известно о событиях в Петербурге, один из моих адъютантов отобрал у кучки солдат свеженький номер, издававшийся в Вильне германским штабом для русских солдат, газеты «Товарищ». В этом отобранном номере в статье «Россия и наступление», помеченной «Петроград 3 июля (20 июня старого стиля) (П.Т.А.)», говорилось со странным предвидением буквально следующее: «Согласно известиям из России наступление русских в Галиции вызвало среди русского народа сильное возмущение. Во всех больших городах собираются толпы народа, протестуя против массового убийства сынов России. Негодование против англичан, которых все считают зачинщиками и виновниками продолжения ужасов войны, возрастает с каждым днем. Керенского явно называют изменником народа. В Москве, куда были призваны казаки с целью усмирения возмущенного народа, состоялись громадные манифестации. Нынешнее положение не может долго продолжаться. “Русское Слово” сообщает, что осадное положение в Петрограде в последние дни было усилено. В течение последней недели было арестовано очень много крайних левых социалистов. Газета сообщает, что вожаки крайних левых должны были покинуть Петроград и уехать внутрь России».

Понятно, на какую подготовленную почву попало через несколько дней в этих же окопах уже русское известие о действительных Петербургских беспорядках 3–5 июля, изображавшихся в известной и очень распространенной на фронте русской печати как восстание пролетариата против продавшегося капиталистам Англии и Франции Правительства «изменника Керенского».

Такая же атака в лоб и с тыла на русскую солдатскую массу шла на всем фронте от Карпат до Риги…

Прорыв у Тарнополя создал полную растерянность среди командного состава, а между тем нужно было сделать все, чтобы в кратчайший срок восстановить фронт. В это время и состоялось назначение командовавшего 8 армией ген. Корнилова Главнокомандующим Юго-Западным фронтом.

Этим моментом начинается ниже изложение моего показания; самое же начало его, как не заключающее в себе ничего существенного, опущено.

Генерал Гутор, о котором идет речь в самом начале показания, был с мая месяца Главнокомандующим Юго-Западным фронтом. Остальными фронтами командовали: Северным — ген. Клембовский, Западным — ген. Деникин, Румынским — ген. Щербачев; Верховным Главнокомандующим был в это время А. Брусилов при начальнике Штаба ген. Лукомском.

Керенский. Назначение ген. Корнилова Главнокомандующим на Юго-Западном фронте случилось так. Ген. Гутор растерялся… и Корнилов был, по-моему, единственный человек, который тут же на фронте мог его сменить. Казалось тогда, что опасная сторона его характера, зарывчатость в случае успеха, при начавшемся уже отступлении не представляла угрозы. Ведь момент, когда могла проявиться эта его опасная сторона, был так далек! А во время отхода можно было ждать последстствий только его положительных качеств — решимости, умения сорганизовать, проявить инициативу и независимость решения. Вот почему он был назначен на Юго-Западный фронт. Совершенно «никого не было, кроме него. Мне лично эти соображения казались исчерпывающими».

Решимость активно пользоваться огромными правами боевого начальника, — смелость действовать, не боясь ответственности, не прячась за чужую спину — это были в то время самые нужные качества; качества, которые, к сожалению, мне почти не приходилось встречать среди высшего командного состава нашей армии. Нужно помнить, что вся активная борьба с развалом в армии, со шкурниками и мешочниками, с пораженцами и германофилами, борьба включительно до применения вооруженной силы, почти целиком лежала на плечах комиссаров Военного Министра и на армейских комитетах. Почти весь высший командный состав в период напряженнейшей работы восстановления боеспособности фронтов (май — июль) был «в нетях». А между тем действительное возрождение армии не могло быть завершено при отсутствии авторитетных в частях всей армейской массы вождей. Поэтому понятно, я думаю, почему всякая индивидуальность, всякий человек действия и почина встречал всемерную поддержку со стороны Военного Министра и продвигался вперед вне очереди. Понятно поэтому и то, почему ген. Корнилов, несмотря на своеобразные «ультимативные» формы проявления своей активности, быстро и решительно был выдвинут мною вперед.

Если же вспомнить всю военно-политическую обстановку начала июля 1917 года, то сделается очевидным, что существо «требований» ген. Корнилова было вовсе не Америкой, им открытой, а являлось только своеобразной формулировкой тех мер, которые уже отчасти проводились, отчасти проектировались Временным Правительством, и что это существо отвечало настроениям ответственных демократических и либеральных кругов.

В самом деле, 3–6 июля Россия была потрясена и ошеломлена скомбинированным ударом — большевистской попыткой «прорвать внутренний фронт» в Петербурге и действительным прорывом фронта 11-й армии немцами у Тарнополя. Попытка большевиков была ликвидирована почти мгновенно. Задержать немецкое вторжение было в сто крат труднее. Нужно было принимать быстрые и героические меры, и это было легко сделать потому, что в оценке событий и в средствах борьбы с двойным врагом Россия проявила тогда удивительное единодушие.

«Корпусный съезд Комитетов частей № корпуса (телеграфно сообщалось мне) считает недопустимым дальнейшее пребывание в наших рядах провокаторов — изменников и лиц, призывающих к неповиновению и неисполнению боевых приказов. Мы требуем от всех полковых комитетов немедленного ареста всех этих лиц и препровождения их в армейские комитеты для предания суду. Мы требуем от всех товарищей нашего корпуса задержания всех этих лиц, не принадлежащих к составу данного полка и являющихся в окопы и расположение последнего, и препровождения задержанных для выяснения их личности и деятельности в полковые комитеты».

Исп. Комитет Юго-Западного фронта и армейский комитет 11-й армии в общей телеграмме от 8 июля, сообщая мне о создавшемся после 6 июля положении, заявляли, что «члены армейского фронтового комитета и комиссары единодушно признают, что положение требует самых крайних мер и усилий, так как нельзя останавливаться ни перед чем, чтобы спасти революцию от гибели. Сегодня Главнокомандующим Юго-Западным фронтом и командующим 11-й армией с согласия комиссаров и комитетов отданы приказы о стрельбе по бегущим. Пусть вся страна узнает всю правду! Пусть она содрогнется и найдет в себе решимость обрушиться на всех, кто малодушием губит и продает Россию и революцию».

11 июля Ц.И.К.С.Р. и С.Д. и Исп. Ком. Сов. Кр. Цеп. обратились с воззванием «ко всему населенню», крестьянам, ко всем рабочим и работницам, ко всем советам и комитетам, к армии. В этом последнем воззвании Ц.И.К. говорил: «Мы признали Временное Правительство правительством спасения революции. Мы признали за ним неограниченные полномочия и неограниченную власть. Его приказы да будут законами для всех. Кто ослушается приказов Временного Правительства в бою, тот изменник. А пощады изменникам и трусам не будет. Знайте, лишь упорной борьбой вы завоюете мир для России и для всех народов. Отступая, Вы лишитесь и земли, и воли. Вы лишитесь и мира. Победившие империалисты Германии заставят вас снова и снова воевать в защиту своих интересов. Пусть не будет среди вас ни предателей, ни трусов! Лишь один путь открыт для вас — путь вперед».

13 июля «Известия Сов. Солд. и Раб. Деп.» в статье «Перед грозной опасностью» писали: «И работа ответственных демагогов уже принесла кровавые плоды на полях сражений. Рознь и смута проникли в ряды армии… И мощь армии, ее боеспособность исчезла, как призрак… Армия распалась, отдельные, разрозненные части ее обратились в бегство перед врагом… Наши армии отступают, — хуже того — бегут в безумном паническом страхе. Вместе с мучительным страхом за судьбу России, за революцию мы испытываем чувство стыда. Полки, храбро сражавшиеся из-под палки при царизме, превратились в толпы жалких трусов, когда над ними взвилось знамя революции, знамя свободы — это ли не позор?!»

Как бы в ответ на охвативший демократические центры тревожный подъем комиссары армий Юго-Западного фронта во главе с В.В. Савинковым телеграфировали:…«По долгу совести заявляем о том, что сделать надлежит. Выбора не дано: смертная казнь тем, кто отказывается рисковать своей жизнью для родины, за землю и волю». В это время на фронте в Исп. Ком. Юго-Западного фронта лежал уже мой ответ на его вышеприведенную телеграмму: «С полным одобрением отношусь к истинно революционному и совершенно верному в столь грозную минуту решению Исп. Ком. Юго-Западного Фронта».

На фоне этого, охватившего всю страну великого подъема патриотизма, совершенно естественно было содержание телеграммы командующего 11-й армией (ген. Балуева). «Ознакомившись с настроением войск, я в ужасе от того позора и гибели, которые грозят России и революции. Армия бежит. Весь командный и офицерский состав бессилен что-нибудь сделать, за исключением подвига самопожертвования. Параграф 14-й декларации (право расстрела на месте) почти не применим, ибо начальник один и против него сотни и тысячи вооруженной и думающей только о бегстве толпы… Как преданный сын России, положивший всю свою жизнь на служение Родине, я считаю себя обязанным заявить Правительству, что демократия России и революции гибнут». Дальше генерал предлагает ряд мер и, заканчивая этот ряд смертной казнью, говорит: «Нахожу отмену последней в действующей армии неправильной: Если правительство посылает на смерть от пуль врага, то почему оно дает возможность избежать этой смерти предателям и изменникам?..»

Единство тогдашних настроений ярко подчеркивает последующее место телеграммы ген. Б. «Литература должна быть допущена в войска только та, которую признает возможным допустить С.С. и Р.Д. и комитеты фронта и армий».

Неудивительно поэтому, что, переживая общую со всеми великую боль, и ген. Корнилов, выражая общее всем настроение и только по свойственной ему эксцентричности заканчивал свою нашумевшую телеграмму о смертной казни от 11 июля следующим: «Довольно. Я заявляю, что, если Правительство не утвердит предлагаемых мною мер и тем лишит меня единственного средства спасти армию и использовать ее по действительному назначению защиты родины и свободы, то я, генерал Корнилов, самовольно слагаю с себя полномочия Главнокомандующего». Такова была воля к спасению всей страны. Да по-другому и быть не могло! Временное Правительство не ошиблось в своей уверенности, что встретит общую поддержку, когда еще в самый момент удара потребовало от всех решительных действий. 6 июля начался прорыв 11-й армии, и 6 же июля был издан закон о предании суду, как за государственную измену, всех виновных в призыве во время войны офицеров и солдат к неисполнению «законов и приказов». В ночь с 7-го на 8 июля ген. Корнилов был назначен Главнокомандующим юго-западным фронтом. 8 же июля утром мною был отдан следующий приказ № 28. «Из донесений, полученных мною о событиях, происходящих на Юго-Западном фронте, и в частности о горестных событиях в 11-й армии, я считаю своим долгом вновь отметить неизменно доблестное поведение лиц командного и офицерского состава, свидетельствующее о преданности их свободе, революции и беззаветной любви к родине. Приказываю восстановить в войсках дисциплину, проявляя революционную власть в полной мере, не останавливаясь для спасения армии перед применением вооруженной силы. Разложение армии недопустимо. Необходимо теперь же изъять из войсковых частей все преступные элементы, ведущие путем печати и агитации проповедь неповиновения властям и неисполнения боевых приказов и т. д.».

12 июля Временным Правительством единогласно (от В.И. Львова до В.М. Чернова) была временно восстановлена смертная казнь на фронте и введены там же военно-революционные суды. 13 июля Военный Министр и Министр Внутренних дел получили право закрывать газеты и журналы «призывающие к неповиновению распоряжениям военных властей, к неисполнению воинского долга и содержащие призывы к насилию и побуждающие к гражданской войне». 15 июля восстановляется военная цензура. Затем мне предоставляется право закрывать собрания, распускать съезды и т. д. и т. д. Целый ряд законодательных актов и мероприятий в порядке управления был проведен Правительством в жизнь менее чем в 2 недели.

Конечно, повторяю, это было возможно лишь благодаря чрезвычайному единодушию всех слоев русского общества и единству понимания условий момента в руководящих правительственных и общественных кругах, в особенности же в кругах демократических. Начиналось время чрезвычайного отрезвления народных масс, быстрого роста в них государственного сознания и чувства ответственности, время небывалого падения в массах влияния анархо-большевизма. Задача Правительства тогда, в июле, заключалась в том, чтобы углубить эти настроения, закрепить единство общенационального фронта. Вместе с тем Правительство должно было зорко наблюдать за тем, чтобы естественная реакция против максимализма слева не превратилась в максимализм справа…

Я помню, Брусилов (кстати, как и все командующие и военные авторитеты, с большой опаской относившийся к несколько наивной стремительности ген. Корнилова) отнесся к проекту назначения Корнилова на место Гутора сначала отрицательно, и мне пришлось оказать некоторое давление, чтобы он, Брусилов, не колебался. И вот именно так, как говорю вам сейчас, мотивировал я и А.А. Брусилову необходимость назначения Корнилова.

Председатель. Затем совещание 16 июля в Ставке. Какие были высказаны на этом совещании взгляды; и не послужило ли оно причиной для наметившейся затем замены Брусилова Корниловым?

Керенский. Совещание 16 июля несомненно сыграло известную роль в назначении Корнилова. Нужно сказать, что это совещание произвело на меня и на всех, кто там был со мной вместе (Терещенко, Барановский и др.), удручающее впечатление, совершенно удручающее. Я созвал тогда это совещание по собственной инициативе и просил Брусилова пригласить на него все авторитеты, которые могли быть налицо… Вы знаете состав? Не надо повторять?

Председатель. Нет.

Состав совещания 16 июля в ставке: Министр-Председатель, Военный и Морской Министр, Министр Иностранных Дел, состоящий в распоряжения Временного Правительства ген. Алексеев, Верховный Главнокомандующий Брусилов, его начальник Штаба ген. Лукомский, Главнокомандующий Северным фронтом ген. Клембовский, Гл. Ком. Зап. фр. ген. Деникин, его начальник Штаба ген. Марков, бывш. Ком. Сев. фр. Рузский, Нач. Инж. ген. Величко, ком. Юго-Западн. фронта Савинков, члены каб. Воен. Министра и штаба Верх. Главнокомандующего.

Цель совещания была чисто военно-стратегическая. Временному Правительству, и в частности Военному Министру, было чрезвычайно важно составить себе всестороннее и объективное представление о действительном положении нашего фронта, о стратегических последствиях прорыва: наметить основные черты дальнейшей военной политики и т. д. В последнем особенно заинтересован был Министр Ин. Дел, который поэтому и приехал вместе со мною. Нам хотелось выслушать мнение людей с трехлетним опытом этой войны, людей с печальной школой разгрома 1915 г., неудач 1916 г. Мои наблюдения подготовки и выполнения наступления 1917 г. будили во мне тревогу, рождали острые сомнения. И мне хотелось, чтобы ближайшие задачи обороны, хотя бы в общих чертах, были бы намечены собранием из наиболее опытных бывших, настоящих и, может быть, будущих вождей. Эта тревога не могла, конечно, не возбудить во мне некоторых сомнений в целесообразности дальнейшего пребывания ген. Брусилова на посту Главковерха.

Увы! Вождей на этом совещании не оказалось, не оказалось даже просто военных специалистов, стоящих на уровне требований современной войны. Не оказалось, убежден я, не потому, что не могли, а потому что не захотели ими быть. Невозможность свести счеты затуманила головы! Все несчастья, катастрофы, позор, ужас первых трех лет войны не существовали больше для них! В прошлом все было прекрасно. Причина всех причин, источник июльского «разгрома» только и исключительно революция и ее влияние на русского солдата. Ну а Сольдау, Варшава, Ковно, Перемышль, Сан, Ковель, Митава и т. д., и т. д.?! — Этого не было, вовсе не было… Вино ненависти к новому затуманило старые мудрые головы. Россия и Временное Правительство остались без совета и помощи вождей. Но зато здесь ген. Деникиным впервые была сформулирована та программа «реванша», та «музыка будущего» военной реакции, которая вдохновляла потом многих я многих участников Корниловского движения. А некоторые пункты из программы Деникина уже и раньше предъявлялись Временному Правительству как требования. Так, в самом начале Тарнопольского прорыва Главн. Ком. Союза Оф. Арм. и Фл. в телеграмме, адресованной Временному Правительству, телеграмме вообще очень знаменательной, между прочим, говорит: «Мы настаиваем на восстановлении полной власти, авторитета и дисциплинарных прав начальников всех степеней».

Керенский. Как раз Корнилова на этом совещании не было. Ему была послана из Ставки такая телеграмма, по которой можно было думать, что его и не хотели приглашать. Я не могу точно воспроизвести фразы, но смысл был такой: ввиду трудной обстановки Юго-Западного фронта вы приехать не можете.

[Генерал Корнилов так говорит об этой депеше в своем показании: «Я получил телеграмму Главковерха за 5067, что ввиду положения на юго-западном фронте мой приезд в Ставку не признается возможным и что мне предлагается представить свои соображения».]

На совещании среди совершенно удручающих мнений, предложений, высказанных всеми присутствующими генералами, некоторым просветом была телеграмма Корнилова. Там было столько же тяжелого, но сверх того в ней было некоторое более объективное отношение к солдатской массе и к командному составу. Нужно сказать, что все генералы, в особенности Алексеев, Рузский и Деникин, проявили отсутствие всякого стратегического и политического горизонта. Все несчастие, по их мнению, сводилось исключительно к состоянию солдатской массы. Так один из них говорил, например, что главная реформа, нужная для того, чтобы солдаты не бежали, это — немедленное восстановление отдания чести.

[Это был не Деникин.]

В этом роде суждения высказывались! И на этом фоне мнение ген. Корнилова, что переживаемые несчастья заключаются не только в деморализации солдатской массы, но и в коренных недостатках командования, которые были всегда; что поэтому сейчас необходимо одновременно с мерами репрессий и самые решительные меры к оздоровлению командного состава, — это мнение как будто указывало на то, что человек немного шире и глубже смотрит на положение вещей. По стилю этой телеграммы для меня стало ясно потом, что не им составлялась эта телеграмма. Однако, когда Корнилов был назначен Верх. Главнокомандующим, все его назначения исходили из обратного принципа. Он немедленно стал продвигать и восстановлять в должностях людей наиболее старых традиций.

Хотя бы вот разгром командного состава Юго-Зап. фронта, который начался, как только ген. Корнилов перевел туда генералов Деникина и Маркова. Там началось генеральное уничтожение всех командующих, сочувственно относившихся к войсковым организациям. Мне пришлось выдерживать большую борьбу с Корниловым. Так, он выдвигал во что бы то ни стало на командный пост ген. Лечицкого, который совершенно в новых условиях не был приемлем. Одним словом, практика его была настолько противоположна содержанию его же телеграммы, оглашенной в совещании 16 июля, что мне кажется — эта телеграмма была составлена Савинковым или Филоненко, я не могу утверждать которым, но одним из них.

[Постоянное стремление ген. Корнилова к назначению на командные должности сторонников дореволюционной системы управления армией, соединенное с пассивным отношением к совершенно нетерпимым эксцессам некоторых начальников по отношению к солдату, безразличное, по меньшей мере, его отношение к кампании против войсковых организаций, поднятой некоторыми командующими и штабами — все это приводило меня в полное отчаяние и вызывало во мне очень тяжелые недоумения, пока я не понял, что у ген. Корнилова две программы — одна для докладов Врем. Правительству и мне, другая для жизни. Так, в одной из его докладных записок, предназначенной Врем. Правительству, об армейских организациях, говорится следующее: «Должно казаться странным и удивительным, насколько эти молодые выборные учреждения мало уклонились от правильного пути и насколько часто они оказывались на высоте положения, кровью запечатлевая свою доблестную воинскую деятельность… Комитеты обеспечивают своим существованием, символизирующим в глазах массы бытие революции, спокойное отношение к тем мероприятиям, которые необходимы для спасения армии и страны на фронте и в тылу». А в жизни лучший по организованности Юго-Западный фронт стал быстро разрушаться благодаря новому курсу ген. Деникина и Маркова, которых одинаково рьяно стали поддерживать «строевик» ген. Селивачев и только что бывший «демократом» ген. Эрдели. Между тем заслуги Исп. Ком. и Комиссаров Юго-Зап. фронта по поднятию боеспособности армии, а затем в борьбе с анархией во время прорыва прямо неоценимы.

К сожалению, я должен подтвердить правильность следующей характеристики Деникинского курса, сделанной в резолюции И.К. Юго-Зап. фронта. «С момента вступления ген. Деникина на пост Главн. Команд. Юго-Зап. фронтом сразу выразилось явно отрицательное отношение Штаба к выборным войсковым организациям… Обнаружилось также неодинаковое отношение к командному составу. Лица, нарушающие завоеванные революцией права, пользуются одобрением, а лица, находящие необходимым согласованную работу с выборными организациями, подвергаются опале. И не только стремились нарушать право! Пытались явочно восстановить телесные наказания и прибегать к мордобитию!» Кстати, ген. Алексеев в известном письме к П.Н. Милюкову объясняет враждебное отношение И. К. Юго-Зап. фронта к Деникину и Маркову тем, что «Комитет имел счеты с Ден. и Map., поставившими предел запусканию лапы Комитета в казенный денежный мешок». Я считаю своим нравственным долгом засвидетельствовать полную вздорность такого обвинения. И.К. Юго-Зап. фронта был одной из самых серьезных самоотверженных патриотических войсковых организаций, бесстрашно поднявшей после 6 июля свой голос против шкурников и всем своим авторитетом поддержавшей власть в ее борьбе с солдатско-большевистской чернью.

Председатель. Вот здесь, между прочим, по поводу этого совещания… Деникин участвовал?

Керенский. Да!

Председатель. Он ссылался на то, что его взгляды на необходимые в ближайшее время реформы в армии, вызвали ваше одобрение.

Керенский. Нет. Деникин хороший и мужественный человек. Видите, когда я приехал на это совещание (оно ведь было не в момент успеха, а во время поражений!), я сразу увидал, что все, что накопилось в генералах против меня и против нового строя, готово сейчас вырваться наружу. Но Алексеев, Брусилов и Рузский, как более искушенные в разных тонкостях, очень сдерживались, но так и кипели. А Деникин вел себя как прямой и простой солдат, он выступил с речью такой по содержанию, какой ни при одном Правительстве в глаза Главе Правительства ни один из них не решился бы сказать. Да при старом режиме такую речь едва ли стали бы слушать. Тут были личные нападки на меня… И вот, чтобы подчеркнуть, что я совершенно иначе отношусь к таким выступлениям и ценю свободное мнение, а также, чтобы избежать скандала (остальные генералы не знали, куда деваться), я, когда Деникин кончил, встал, протянул ему руку и сказал: «Благодарю Вас, генерал, за то, что Вы имеете смелость откровенно высказывать свои суждения». Это была моя оценка лично его поступка, а не содержания его речи. Затем я возражал против точки зрения Деникина и защищал свою. Но Деникин только наиболее ярко изложил ту точку зрения, которую про себя разделяли остальные. Немедленное уничтожение выборных организаций, уничтожение всех прав деклараций, восстановление полноты власти и дисциплинарных прав командного состава, восстановление отдания чести — вот программа ген. Деникина.

[Одним словом, немедленное восстановление старого порядка в армии.] Однако, даже присутствующие здесь его единомышленники признали, что в такой мере — немедленно — сделать это невозможно.

[Сам ген. Деникин в телеграмме своей № 145 от 27 августа на имя Врем. Правительства, по поводу увольнения ген. Корнилова, так говорил о своей речи на Совещании 16 июля в Ставке: «16 июля на Совещании с членами Врем. Правительства я заявил, что целым рядом военных мероприятий оно разрушило, растлило армию и втоптало в грязь наши боевые знамена». Он настолько убежден был, что ни одно Правительство не потерпело бы такой критики и прямого нападения со стороны подчиненных, что «оставление свое на посту Главнокомандующего… понял тогда, как сознание Bp. Правительством своего тяжелого греха… Он так и не понял, что Правительство, действительно подчиняющее свою деятельность праву и правде, может и должно спокойно выслушивать всякое честное и свободное мнение».

Ирония судьбы! Ген. Деникин, арестованный на Юго-Зап. фронте, как соучастник Корнилова, был спасен от ярости обезумевшей солдатской массы только усилиями членов И.К. Юго-Зап. фронта и Комиссаров Врем. Правительства. С каким волнением, помню я, мы читали с незабвенным Н.Н. Духониным рапорт о том, как горсть храбрецов среди тысяч жаждавших крови солдат, провели через весь город ген. Деникина, Маркова и остальных арестованных, посадили их в поезд и, силой очистив путь, вывезли благополучно из Бердичева. Какой гнусной клеветой звучит в том же письме к Милюкову заявление ген. Алексеева о том, «что страсти доведенной до ненависти, грубой толпы и солдат в Бердичеве, созданы искусственно нечистью, дрянненькой личностью г-на N. и развращенным составом Комитета, проявляющим демагогические стремления» и что, «если у низменных деятелей Бердичева, играющих на грубых страстях черни, сорвется их игра — суд в Бердичеве и казнь — то в их распоряжении самосуд оскорбленной демократии». Судьба Н.Н. Духонина показала с потрясающей наглядностью, что при руководителях, действительно играющих на страстях черни, гибель обреченных неизбежна.

Председатель. Не это ли Совещание послужило основанием замены ген. Брусилова Корниловым?

Керенский. В известной мере — да. У нас вообще выбор был чрезвычайно маленький. Ген. Брусилов, по-моему, оставаться не мог. Он тоже совершенно растерялся; не знал, что же дальше ему делать, видимо, совершенно потерял возможность продолжать тот курс, с большим уклоном на солдатскую массу, чем на командный состав. А положение было таково, что события могли развернуться с катастрофической быстротой, если бы не было твердой руки уже по всему фронту. Предполагалось, что удар германский будет развиваться дальше. С другой стороны, я должен был считаться с тем, что назначение человека с программой Деникина вызвало бы сразу генеральный взрыв во всей солдатской массе. По этим соображениям и пришлось остановиться.

Председатель. И не было ли какого-нибудь намека, м. б. политического соображения какого-нибудь в смысле, так сказать, реакционности Брусилова или его склонности даже к контрреволюционным стремлениям? Или таких данных не было и только оставалась растерянность, неуверенность?

Керенский. Я и раньше, до разгрома уже замечал, что, собственно говоря, Ставка не имеет плана, что все там не твердо и больше идут за событиями, а не руководят ими. Я помню, например, Брусилова в момент, когда выяснилось, что не тот темп развития наступления, который должен был быть. Я видел, что он ужасно не разбирался в обстановке всех фронтов. Но никаких данных к тому, чтобы сказать — Брусилов — контрреволюционер, не было. Я только считал, что при этом отсутствии ориентировки, при этом его колебании он не может дальше руководить армией. На этом совещании он не противопоставил ничего своего этим разговаривающим генералам (пассивно поддаваясь общему настроению).

Получилось положение, при котором, если бы мы остались с Брусиловым, мы бы шли навстречу событиям в полной неизвестности. Мы не могли бы сказать, пойдем ли завтра по тому или другому пути, что будет с армией, не пойдем ли сразу по всем направлениям и т. д.

[План наступательной операции 18-го года состоял в общих чертах в том, что все фронты один за другим в известной последовательности наносят удары противнику, с таким расчетом, чтобы противник не успевал вовремя сосредоточивать свои силы на место удара. Таким образом общее наступление должно было развиваться довольно быстро, между тем на практике все сроки были сразу нарушены и необходимая связь между операциями отдельных фронтов быстро утеривалась. А следовательно, исчезал и смысл этих операций. Как только это сделалось более или менее очевидным, я еще перед 6 июля предлагал ген. Брусилову прекратить общее наступление. Однако сочувствия не встретил. На фронтах продолжались отдельные операции, но живой дух, разум этих действий исчез! Осталась одна инерция движения, только усиливающая разруху и распылявшая армию! Помню, что указания ген. Корнилова в телеграмме от 11/VII на необходимость «немедленного прекращения наступления на всех фронтах» имели большое значение в его назначении Главковерхом.]

Председатель. Не велся ли разговор в вагоне Савинковым и Филоненко по поводу Совещания, чем и вызван наш предыдущей вопрос?

Керенский. Я не знаю какой разговор! Разговоры были разные.

Председатель. О намечавшейся замене Брусилова Корниловым.

Керенский. Должен сказать, что Савинкова от Филоненко нужно отличать. Савинков приехал, насколько я помню, на это Совещание со мной… Ах, нет — он приехал с Юго-Западного фронта [только вызванный мною]. Он был тогда еще комиссаром. Сначала я даже не знал, что Филоненко в Ставке. Вообще я знал работу Савинкова на Юго-Западном фронте. С ним я разговаривал. А Филоненко очень мало мне известная личность. Я его почти впервые здесь в Ставке увидел. После Совещания 16 июля вообще разговор был в вагоне. Я не помню, присутствовал ли Филоненко, но думаю, что так разговаривать, как Савинков, он не мог.

Председатель. И, может быть, по поводу некоторых перемен в Правительстве велась беседа в связи с этим Совещанием? Какой тогда намечался состав Правительства или некоторые изменения в составе Правительства?

Керенский. Не помню совершенно, что было тогда в вагоне. Тогда я уже был Министром Председателем, значит… Я не помню, кончился ли тогда этот кризис или не кончился. Как будто это было в то время, когда не был еще пополнен состав Временного Правительства. Не могу сказать. Не помню. Если не был пополнен состав — разговор был. Тогда кризис длился очень долго, кажется, чуть ли не месяц, и кончился моим выходом в отставку. Только этим я заставил общественные круги в конце концов сговориться. Вообще я должен сказать — если ссылаются на какой-нибудь разговор со мной, — что разговоры вокруг меня идут свободно. Я никогда не препятствую никому, не только Комиссару фронта, но даже и подпоручику, высказывать свое мнение, советовать и т. д. Но это редко имеет какое-нибудь значение или влияние на последующие события.

[Во время самого допроса эти вопросы о разговорах в вагоне казались мне мало относящимися к делу и едва ли нужными. Теперь «на досуге», ознакомившись с показаниями по делу Корнилова, я вижу то употребление, которое пытались извлечь из подобных разговоров и считаю нужным на этом подробнее остановиться.]

Теперь я понял, что Следственная комиссия выяснила себе вопрос о «безответственных влияниях» на Министра Председателя. Вот относящиеся сюда места тех показаний по делу ген. Корнилова, с кот. я мог познакомиться. Сам ген. Корнилов говорит, что он «открыто заявил Савинкову, что он находит Керенского человеком слабохарактерным, легко поддающимся чужому влиянию. Савинков рассказывает: «По дороге в вагоне я узнал от А.Ф. Керенскаго, что я вызван им с Юго-Западного фронта ввиду формирования нового Кабинета: в вагоне же намечался новый состав этого Кабинета, построенного на принципе утверждения сильной революционной власти… Однако намеченная А.Ф. Керенским в вагоне комбинация по приезде в Петербург не осуществилась. Вопрос о твердой революционной власти остался открытым, но ген. Корнилов был назначен Главковерхом, Филоненко Комиссарверхом и я — Упрвоеннымином». «По пути, — говорит Филоненко, — при энергичной поддержке М. И. Терещенко, мы несколько раз докладывали Министру-Председателю о необходимости образования сильной власти и в частности обсуждался вопрос о Малом “Военном Кабинете” в составе Временного Правительства… За эту мысль, находившую полное сочувствие А.Ф. Керенского, горячо высказался М.И. Терещенко»… Наконец, в дополнительном показании Савинкова есть особый пункт, 4 й, «О безответственнейших советниках», где прямо говорится следующее: «Мне пришлось убедиться, что Н.В. Некрасов и М.И. Терещенко, с ведома А.Ф. Керенского вмешиваются в дела Военного Ведомства». Но ведь Некрасов и Терещенко были полноправными членами Врем. Правительства и по собственному праву, без всякого моего «ведома», могли «вмешиваться» в управление любого ведомства. И не только могли, но и должны были, т. к. Врем. Правительство несло солидарную коллегиальную ответственность. Но, кроме того, Н.В. Некрасов был тогда моим заместителем, М.И. Терещенко Министром Иностранных Дел. Вопросы военные обоих непосредственно и близко касались. И я с ними гораздо чаще, чем с другими Министрами, советовался, именно, по вопросам военно-политическим. Только очень наивный в вопросах государственного управления человек может в данном случае говорить о безответственных влияниях. «Кроме того, мне пришлось убедиться, — продолжает Савинков, что А.Ф. Керенскому, по делам государственным подают свои советы лица, не принадлежащие к составу Временного Правительства. Так по вопросу о формировании министерства высказывался полковник Барановский и флаг-капитан Муравьев, а также, насколько еще известно, Гоц и Зензинов, а по вопросу об “ультиматуме” — В.Н. Львов, господа Балавинский и Вырубов».

Балавинский и Вырубов, как это видно будет дальше, оказали мне существенную помощь вечером 26 августа и больше ничего. О том, в каких условиях высказывались полк. Барановский и флаг-капитан Муравьев, я скажу ниже. Что же касается указания на влияния Гоца и Зензинова, то я бы мог очень расширить тот список «безответственных советников», добавив сюда представителей и других политических партий (к.-д., н.-с., с.-д. и т. д.), с которыми при каждом пополнении состава Врем. Правительства я всегда совещался. Я думаю, что нельзя составить сколько-нибудь серьезно Кабинета, не выяснив сначала желания и устремления всех партий, которые затем должны будут поддерживать образуемое Правительство.

Но вот когда вопрос касался не политического соглашения для составления коалиционного Правительства, а когда дело шло о вопросе, разрешаемом в порядке управления, то здесь самые влиятельные из «безответственных советников» оказывались бессильными, даже «Гоц и Зензинов». Так, они оба от имени партии с.-р. решительно возражали против назначения Б.В. Савинкова Управляющим Военным Министерством, а он все-таки был назначен.

«Кроме того, полк. Барановский, — продолжает свои разоблачения Б.В. Савинков, — высказывался неоднократно по вопросу о назначении и смещении лиц высшего командного состава».

Но полковник Барановский был начальником моего Военного Кабинета, обязанный давать мне точные справки и заключения по всем доходившим до меня военным вопросам! Мнения его о личном составе ведомства никогда, однако, не имели решающего значения; он только помогал мне разбираться в этом вопросе. В число «безответственных советников» Савинков включает даже моих 18-летних адъютантов. Ну тут уж я пасую и опровергнуть сие обвинение не в силах!

Конец ознакомительного фрагмента.