Незваные гости с Парцеллины

Александр Иванович Тапилин, 2023

В книге рассказывается о современной девушке, которая в силу обстоятельств попадает в самые разные переделки и приключения, связанные с прибытием на нашу планету жестоких инопланетян. Умная и смелая девушка выходит победителем из всех опасных ситуаций. Гордость и независимость являются её основными качествами. Она очень переживает за жителей Земли и за своего друга-инопланетянина, в поведении которого, она долго не может разобраться. Хотя добро в книге и побеждает зло, но всё же трагедия не минует главную героиню. События в книге разворачиваются не только на Земле, но и на различных планетах. Приключения, волшебные приключения, волшебство и магия, любовные приключения, самиздат, приключенческое фэнтези, романтическая фантастика, мистицизм, любовное фэнтези.

Глава 2

На следующее утро на линейке, где выстроились все отряды, начальница лагеря — пожилая незамужняя женщина сообщила интересную информацию:

«Друзья, сегодня ночью в лагере произошёл вопиющий случай. Какие-то хулиганы, выломав дверь на склад, ворвались туда и утащили самые ценные вещи».

Я, как уже отмечала, прекрасно знала этот склад и весь тот хлам, который там находился. Для подобного хлама, считала я вполне обоснованно, даже замка не требуется — это были разломанные стулья, столы, какие-то перекошенные лавки, разбитые бутылки и банки. Конечно, вспомнив фильм «Операция Ы» я сразу догадалась, что «всё уже украдено до нас». Я не сомневалась, что все наиболее ценные вещи были растащены обслуживающим персоналом лагеря ещё раньше, может быть, даже до открытия лагерной смены. Совершившееся же сегодня ночью таинственное ограбление было умело разыграно, чтобы замести следы подлинного расхищения выделенного для лагеря и без того скудного имущества.

Такой вывод я сделала не случайно. Скорее всего, работники лагеря посчитали, что, поскольку, лагерь дешёвый, для детей бедных родителей, то и особо контролировать, что в этом дешёвом заброшенном лагере действительно происходит, никто из начальства не будет.

Я не сомневалась, что чуть позднее руководители составят подробный список якобы украденных (а на самом деле расхищенных ими же) вещей и предъявят этот липовый список следственным органам и, постепенно, дав кое — кому на лапу, замнут это дело.

Все — и взрослые, и дети на лагерной линейке стояли ошарашенные, прекрасно понимая, что последует за подобным заявлением. Тем не менее, начальница продолжала вещать:

«Наши бдительные сторожа часа в два ночи, именно в то время, когда начался сильный ливень, слышали очень странные подозрительные звуки со стороны корпусов двух старших отрядов. Склад, как вам всем известно, расположен как раз между первым и вторым корпусами, где находятся первый и второй отряды. Выломать дверь на склад могли только старшие. Младшим это не под силу. Да и вещи взяты именно такие, которые могут здорово пригодиться именно старшим. — Здесь начальница замолчала и, многозначительно взглянув, сначала в сторону второго а, затем нашего, первого отряда, убеждённо продолжала. — Так что признавайтесь, дорогие мои, чтобы не доводить дело до унизительного обыска в ваших палатах, в ваших тумбочках и кроватях, а также в ваших вещах».

«И в ваших штанах и трусах» — тихонько сострил Витька Молчунов, по прозвищу Молчун, стоящий рядом со мной.

Здесь я не выдержала (гордость и независимость, видимо, вернулись ко мне) и громко спросила:

«Надежда Марковна (я чуть не сказала «Марковка», как мы её за глаза называли), как же так получается? Если сторожа что-то слышали, так почему они сразу не помчались на подозрительный шум, почему они сразу не подняли тревогу? На то они и сторожа, а, так, какой от них толк?»

Начальница сразу покраснела, как свекла и невнятно пробормотала:

«Дело сторожей — охранять вход в лагерь, чтобы в него никто ночью не проник, а не носиться по всему лагерю впотьмах».

Я моментально «отвела удар», смело заявив:

«Толку от подобных сторожей — абсолютный нуль. Они самая настоящая дырка в бублике, потому что с другой, самой опасной стороны лагеря, со стороны леса, изгородь полностью разломана. Так что, получается, заходи кто хочешь. Это, во-первых. А во-вторых, лагерь в ночное время должен быть немного освещён специальными прожекторами, поэтому не должны сторожа носиться впотьмах, а должны моментально подойти при небольшом освещении, да ещё со своими фонариками к тому самому месту, откуда они услышали подозрительный шум. Вот именно так они и обязаны были поступить».

Здесь я остановилась, мне не хотелось продолжать, но гордость и самолюбие сделали своё «чёрное» дело и я, ещё более уверенно продолжала, смотря прямо в лицо начальству:

«И, между прочим, ночные сторожа должны систематически обходить лагерь с фонариками в течение ночи, особо обращая внимание на северо-восточную часть лагеря, потому что там тёмный болотистый лес, а забор сломан. Поэтому со стороны леса, особенно ночью, может явиться, кто угодно и спокойно проскользнуть и к складу, и к любому другому помещению, а затем этим же путём тихонько удалиться».

Говоря всё это, я очень чётко понимала, что нарываюсь на крупную неприятность, что мне давно необходимо кончить этот своеобразный «разнос» начальства, но мой язык, как помело, продолжал бормотать (теперь, это от меня уже не зависело):

«И, вообще, лагерь со сломанным забором в самой опасной его части открывать было нельзя. А то, получается, вы сами себе проблемы создаёте».

Я хотела закончить фразой: «головой надо думать и инструкции соблюдать», но воздержалась, понимая, что это будет уже слишком, что я и так «перевыполнила план» по дерзости и наглости по отношению к руководителям.

По мере моего выступления лицо начальницы стало багровым и она, с трудом сдерживая свой пыл, прошипела в микрофон, да так, что у многих детей и взрослых мурашки по телу забегали.

«Филонова, сразу после линейки немедленно в мой кабинет. Воспитателя прошу проконтролировать. — А затем, видимо, боясь, что я ещё что-нибудь «отмочу» быстро продолжила, переведя разговор на другую тему, — а теперь перейдём к сегодняшним мероприятиям…».

…Я решительно вошла в ЕЁ кабинет. То, что это был именно ЕЁ кабинет, легко угадывалось по многим признакам. Начальница, лицо которой при моём появлении покрылось красными пятнами, долго не могла сосредоточиться. Она сидела, смотря «сквозь» меня, словно к ней явился призрак собственной персоной. Ей было неуютно, неловко в моём присутствии. Это ясно ощущалось по её движениям и действиям: она, то хватала со стола какие-то бумаги, то перебирала ручки и карандаши, лежащие на столе, то тяжело вздыхала и сморкалась. Я же стояла у двери, не решаясь даже пошевелиться, и не могла представить, сколько времени будет ещё длиться этот немой спектакль.

Неожиданно входная дверь раскрылась, довольно больно задев моё плечо, и в комнату, буквально, вполз, весь такой пришибленный, завхоз. Это был мужчина средних лет в потрёпанном рабочем пиджаке с засаленными рукавами и в мятых серых полностью обшарпанных брюках. На его ноги были почему-то напялены кеды 70-х годов прошлого века. А на голове маячила тоже старинная соломенная шляпа, которую он, видимо, от волнения, забыл снять, входя в такой шикарный кабинет начальницы. Вообще, создавалось такое впечатление, что всю одежду он стащил из костюмерной провинциального театра. Да и сам он явился из времени моих дедов и прадедов, хотя, я готова была держать любое пари, что этому человеку не более тридцати пяти лет. Этот униженный и забитый человечек (хотя и среднего роста), войдя в кабинет и посмотрев на меня, остановился у двери в полной растерянности, которая без труда читалась на его несколько сморщенном лице типичного алкаша.

Когда завхоз «вполз» в кабинет, лицо начальницы моментально просветлело:

«А, Мирон Алексеевич, проходите, садитесь. Рада вас видеть». — Эта показная бравада мне была противна с раннего детства, но я вытерпела, понимая, что в данном случае абсолютно бессильна, все законы и обстоятельства направлены против меня.

Сесть мне, в отличие от завхоза, «Марковка» так и не соизволила предложить, и я, униженно, продолжала стоять у самой двери. Начальница, словно не замечая меня (с самого моего появления она не произнесла по отношению ко мне ни единого слова), обратилась прямо к завхозу:

«Так, скажите любезный Мирон Алексеевич, что всё — таки, конкретно, у вас, — здесь она изобразила вымученную улыбку, — вернее у нас, у всех, похитили сегодняшней ночью?»

С лицом Мирона Алексеевича (я в первый раз услышала его отчество, до этого начальница называла его только по имени) произошло удивительное превращение, оно моментально сделалось серьёзным, даже суровым, от растерянности не осталось и следа. Да это и понятно. Он ведь приготовился рапортовать вышестоящему начальству о делах, прямо скажем, не особенно радостных.

Он достал из кармана измятый листок бумаги и, состроил уж слишком сосредоточенную физиономию (у меня создалось впечатление, что я присутствую на неком комическом, вернее, сатирическом спектакле). А затем я совершенно не ко времени вспомнила интереснейшую комедию, где известный актёр вот так же развернул бумажку и произнёс перед его Величеством: «Вот, послушайте, Уважаемый Иван Васильевич, всё, что нажито непосильным трудом». Кажется, как-то так звучало там. А как же прозвучит сейчас? Меня разъедало любопытство.

Но, к сожалению, сразу пришло разочарование. Завхоз заунывным плаксивым, даже каким-то виноватым голосом стал просто перечислять похищенное со склада имущество. Начальница изо всех сил старалась придать своему полному лицу с накрашенными толстыми губами заинтересованное и сочувственное выражение, но это у неё явно не получалось. Казалось, что в продолжение всего доклада она собирается зевнуть, но упорно сдерживает свой порыв.

Я особо не прислушивалась к «докладу», потому что мне было абсолютно безразлично, сколько и чего там похитили, но здесь, невольно до моего слуха долетело.

«Сапоги резиновые мужские три штуки. Размеры сорок два, сорок три, сорок пять».

Я не могу сказать, специально или нет, именно так произнёс эту известную комедийную фразу товарищ (или господин) завхоз, но я не выдержала и засмеялась. Мой смех был совершенно искренним, потому что, действительно, получилось уж очень смешно. Перед глазами сразу встали известные эпизоды знаменитой комедии «Джельтмены удачи». Правда, там были женские туфли, да и сказал Василий Алибабаевич немного по-другому: «женские туфли хочу». Но всё равно, я это расценила, как комедийную пародию и долго не могла успокоиться от раздирающего меня смеха.

Слыша мой искренний, безобидный смех, начальница, взбесилась:

«Да как ты смеешь, негодная девчонка издеваться над нашим общим горем. Я уверена, что именно ты являешься зачинщицей многих хулиганских дел в нашем лагере, в том числе, я уверена, что ты настроила мальчишек старшего отряда разворовать склад».

Как назло, вместо того, чтобы сделаться серьёзной, понимая, что дело-то не шутейное я, совершенно не к месту, произнесла уже упоминавшуюся здесь фразу из комедии Леонида Гайдая: «Всё уже украдено до нас» — и снова громко расхохоталась.

Здесь, начальница, резко вскочив со своего места, подскочила ко мне, крепко схватила за шиворот и, распахнув дверь, вытолкнула меня из кабинета. В моих ушах звенел её противный щенячий визг:

«Она ещё вздумала издеваться над нами. Ну, ничего, скоро мы её накажем, да так накажем, что мало не покажется. Стой здесь смирно, паршивка, и жди, когда тебя вызовут». Здесь она резко захлопнула дверь перед самым моим носом.

Я простояла перед её кабинетом минут двадцать, прежде чем дверь легонько приоткрылась и голос завхоза, почти шёпотом, промямлил: «Входи».

Смело войдя в кабинет строгой начальницы, я не сдвинулась со своего почётного места у самой двери и приготовилась слушать очередной разнос (я за свою жизнь достаточно привыкла ко всяким разносам). Но этот разнос оказался уж слишком суровым. Начальницу, буквально, корёжило от злости, а завхоз так сильно старался ей подыгрывать, что порой это превращалось в какую-то пародию.

«Как ты смела, малявка, дерзить старшим. Хохотать над тем, что украдены ценные лагерные вещи. Через час мы с представителями руководящего состава и помощниками пойдём тщательно проверять те места, где ТЫ, да-да, именно ТЫ, со своими дружками, могли спрятать украденные вещи. Так как вещей украдено немало, мы с большой долей вероятности, я в этом почти не сомневаюсь, кое — что обнаружим. А уж тогда берегись, ты за всё ответишь. Ты не только сама крупно пострадаешь, но будут нести ответственность твои родители. Так что, как я тебя предупредила, приготовься к самому худшему. Кстати, до начала обыска, мы тебя отсюда не выпустим, чтобы у тебя и у твоих дружков, не было возможности перепрятать вещи, потому что лагерь, всё-таки, не маленький».

Здесь в очередной раз лицо Надежды Марковны (извините, Марковки), покрылось багровыми пятнами, и она остановилась, чтобы перевести дух. В дело вступил забулдыга-завхоз (мы несколько раз с подругами видели его выпившим среди бела дня).

«Ты сама-то понимаешь, что натворила? Ты сама-то отдаёшь себе ясный отчёт в…».

Мне порядком надоела вся эта волокита, и я грубо перебила его, смело повернувшись к начальнице:

«Надежда Марковна, пожалуйста, дайте мне посмотреть список украденного».

Сказала я это довольно громко и не сомневалась, что начальница лагеря в очередной раз рассвирепеет. Но в этот раз я ошиблась.

Всё-таки, Надежда Марковна не зря много лет проработала с детьми и, видимо, инстинктивно, почувствовала, что в данной ситуации мне необходимо уступить, чтобы хоть как-то снизить возникшее напряжение в её образцово-показательном кабинете. Я услышала её уже не зловещий голос:

«Возьми, на столе лежит».

Я взяла список и, не отходя от стола, очень внимательно проштудировала его. Кроме резиновых сапог (здесь мне сразу представилась некая связь с ночными резиновыми сапогами и тенью довольно высокого человека), и всяких не имеющих к моему ночному «путешествию» вещей, я сразу обратила внимание на одно немаловажное обстоятельство. Были похищены три бутылки водки, две бутылки дорогого коньяка (видимо, для гостей лагеря) и две бутылки какого-то иностранного вина (вот вам и запах ночного винно-водочного перегара, который я тогда ясно ощутила).

И здесь меня осенило. Я поняла, что именно должна сказать начальнице в этот роковой для меня момент. Необходимо воспользоваться кратковременным «затишьем» и предложить противнику свои условия. Я тихонько взглянула в сторону Надежды Марковны. Она быстро заполняла какие-то бумаги. В мою сторону и в сторону всё ещё неряшливо стоящего завхоза она не смотрела. Я мгновенно начала говорить на повышенных тонах (в первую секунду начальница даже вздрогнула от неожиданности).

«Уважаемая Надежда Марковна. Вы меня, конечно, извините, что я всегда говорю так откровенно. Но сейчас я не собираюсь лебезить или подхалимничать, как вот этот самый товарищ (я указала в сторону дрожащего завхоза, растерянности которого не было предела). Вы ясно дали понять на линейке, что вещи, которые украдены из лагерного склада сегодняшней ночью могут здорово пригодиться старшим ребятам. Я считаю это оскорблением всего старшего состава воспитанников. В списке указаны спиртные напитки, сигареты и даже презервативы. Так вот, я решительно протестую против вашего публичного заявления».

Здесь я немного перевела дух, собралась с мыслями, сосредоточилась и продолжила:

«Я считаю, что абсолютно то — же самое, только в гораздо большей степени, касается обслуживающего персонала нашего лагеря, представитель которого, не считая вас (а, может, я зря это сказала, всё-таки Марковка не обслуживающий персонал), находится сейчас в этом кабинете. Так вот получается, что этому самому персоналу, украденные вещи тоже очень даже необходимы, и сил у них, чтобы взломать замок от склада более чем достаточно. Поэтому, если, как вы говорили на линейке, никто в самое ближайшее время не признается, то обыск необходимо начинать не с детей, а именно с взрослых, да ещё с участием представителей детского самоуправления. И, я считаю, что начинать этот самый тщательный обыск необходимо немедленно. Поэтому я предлагаю сейчас же подать условный сигнал, чтобы за несколько минут сюда, в ваш кабинет, явились представители всех категорий старшего и младшего состава».

Надежда Марковна смотрела на меня выпученными круглыми глазищами, губы её шевелились, словно она что-то жевала, но долгое время я ни единого звука не услышала. Завхоз подобострастно следил за всеми её движениями. Наконец, Марковка, с величайшим, как мне показалось напряжением, выдавила из себя:

«Какие ещё категории, что за чушь ты мелешь? Здесь пока ещё я распоряжаюсь. А, ты, малявка, сгинь отсюда немедленно и через несколько минут жди прихода представителей единственной и неповторимой категории нашего лагеря — его руководящего состава. Всё. Пошла вон, пока моё терпение окончательно не лопнуло!»

Последнюю фразу начальница выкрикнула с такой неимоверной злостью, что на губах её показалась пена. Марковка от негодования даже забыла, что не хотела выпускать меня из своего кабинета до начала обыска. Мне стало противно, и я быстро покинула «гостеприимные» апартаменты руководителя.

Через час к нашему корпусу нагрянула целая комиссия — начальница, её заместитель по воспитательной работе, педагог-организатор, завхоз, главный физрук лагеря, начальница столовой, старшая пионервожатая (хотя пионеров не было, но название сохранилось с давних пор), вызванный специально начальницей и приехавший из районного центра представитель следственных органов, и другие официальные лица. Они разделились на несколько частей, заходили в детские палаты и приказывали детям перетряхивать свои постели и тумбочки. Детскими вещами они занялись сами и проверяли их очень тщательно.

Затем они внимательно обошли вокруг отрядного корпуса, придирчиво осмотрели прилегающую к нему территорию. Ещё послонявшись некоторое время и, ничего не обнаружив, они приказали нашему воспитателю Ивану Антоновичу построить всех нас перед корпусом. Через минуту все выстроились, и вот здесь началось самое неприятное и унизительное. Нас стали обыскивать. Естественно, что девушек обыскивали женщины, а парней — мужчины.

Конечно, они обыскивали нас аккуратно, никому не делали больно, но это было настолько унизительно, что из моих зеленоватых глаз закапали слёзы. Вот тебе гордость и независимость. И тут у меня мелькнула отчаянная, даже дерзкая мысль. Я её поначалу сама испугалась, но потом решительно настроилась. Я понятия не имела, что из моей «страшной» затеи может получиться, но всё-таки решилась, может быть, на самый отчаянный поступок в своей жизни.

Когда ко мне подошла заместительница начальницы, чтобы обыскать меня, я просто и смело, довольно громко, чтобы все слышали, проговорила:

«Вы не смеете обыскивать взрослую девушку. С таким же успехом я сама могу вас обыскать!»

Заместительница сразу замерла на месте от неожиданности, а затем зловеще пробасила:

«Так ты я смотрю, негодница, никак не угомонишься. На линейке при всех открыто оскорбляла руководителей, а сейчас…вон что надумала. Не смей перечить! Иначе дело для тебя может о-о-о-очень плохо кончиться, оно может с успехом дойти и до колонии, мы не посмотрим, что ты из бедной семьи».

Тогда я резко отскочила в сторону и зло пробурчала:

«Что хотите со мной делайте. Хоть режьте, а обыскивать себя я всё равно не позволю».

Меня, в качестве наказания до вечера посадили в «карцер». Так называлась кладовка, расположенная как раз в дальней комнатушке ограбленного склада. Это было малюсенькое помещение — примерно два с половиной метра длиной и два метра шириной со старинной полуразвалившейся кроватью. Я должна была находиться там до тех пор, пока не осознаю своё злостное антиобщественное поведение и не извинюсь перед руководителями. Начальница пригрозила, что сегодня же сообщит моей матери на работу о моих всех проступках, и срочно вызовет мать в лагерь, надеясь, что хоть у неё получится воздействовать на свою дочь — хулиганку, «по которой плачет тюрьма».

Здесь всё же необходимо пояснить, что училась я довольно прилично, учителям открыто никогда не грубила, но всегда боролась за справедливость и честь любого человека, отстаивала его право на гордость и независимость (собственно, с этого я и начала своё повествование). Учителя в школе привыкли к моему независимому поведению, правда иногда мне всё же доставалась от завуча и от директора, но всё ограничивалось лишь предупреждениями. Тем более, что в нашем классе обучались и открытые наглецы, которых я иногда, прямо в присутствии учителей, «ставила на место». Директор об этом знала, и, кто знает, может где-то, в глубине души, даже уважала меня, хотя открыто об этом никогда не заявляла. А после того, как я заняла второе место в районной олимпиаде по химии, видимо, дала негласное указание учителям и завучам «не трогать меня». Она, наверно, им сказала примерно так:

«Девочка ведь старательная, не без способностей, поэтому просто не надо её провоцировать. Если она что-нибудь там выскажет по поводу несправедливого отношения, не трогайте её и не раздражайте. Тогда, она наоборот, всегда вас поддержит во время «поединка» с каким-нибудь подлинным наглецом. Но ей обязательно необходимо убедиться, что правы именно вы, а не ученик, в общем, не трогайте её, не задевайте по пустякам».

И школьные учителя прекрасно всё поняли, а сверстники в подобных случаях связываться со мной просто боялись, зная, что и физически я не из слабаков. Поэтому, моя школьная жизнь протекала, хоть и не без некоторых казусов, но всё же вполне приемлемо.

Но здесь, в лагере, расположенном «у чёрта на куличках» меня никто не знал, здесь была совершенно особая обстановка, в которую я, ну никаким образом, вписаться не могла.

Конечно, голодом меня в «карцере» не морили. Несколько раз приходил завхоз, приносил еду. Я заметила, что он как-то слишком подозрительно смотрит на меня и выглядит уж слишком уверенно — полная противоположность поведению этого же человека в кабинете начальницы.

В мою душу с каждым его приходом стало закрадываться всё большее и большее подозрение, но вот по поводу чего, я сама понять никак не могла. Я «нюхом» чувствовала, что он замешан и в краже своего собственного склада и, главное, с каждым разом всё больше догадывалась о том, что вполне возможно, что именно он был около нашего корпуса во время моего такого неудачного ночного «путешествия».

Правда, так называемая тень, обутая в резиновые сапоги была гораздо выше его, дерево, на которое я наткнулась, чуть не задохнувшись винно-водочным перегаром, было гораздо шире его и, вообще, гораздо мощнее. Но всё равно внутреннее чутьё упорно подсказывало мне, что здесь что-то не так. Я не только теперь не сомневалась, что мои ночные «столкновения» и ограбление склада тесно взаимосвязаны, но, вообще считала, что эти события являются лишь малой долей того грандиозного страшного плана, который разработали неведомые мне силы и, который уже начал осуществляться. Он начал осуществляться, и одно это меня сильно пугало. Я не могла ничего объяснить и ничего понять, но на душе стало, поистине, жутко.

Я чувствовала, что по странному стечению обстоятельств оказалась вовлечённой в круговорот неких событий, и те люди, которые что-то замышляют, видимо, не рассчитывали, что я проявлю такую неожиданную для них активность и буду им всё время мешать. Я оказалась вовлечённой в некий порочный круг жутких интриг и махинаций, и что теперь меня каким-то образом используют, выставив чуть ли не главной виновницей преступления, совершённого прошедшей ночью. По всему выходило, что на определённом этапе их коварного плана я им просто необходима, но пройдёт определённый срок, они сделают своё чёрное дело или определённую его часть, тогда я им стану просто не нужна, и, естественно, они быстро избавятся от меня любым способом.

Этим же вечером меня «освободили» из-под ареста, и я благополучно вернулась в свой первый отряд.