Пехота Апокалипсиса

Александр Золотько, 2008

Патрульные были уверены, что защищают человечество. Свободные агенты думали, что из двух зол можно выбрать меньшее. Политики полагали, что цена за власть не может быть слишком высокой. Все они ошибались. Десять лет пришельцы контролировали Землю, регламентировали каждый шаг. И вдруг – свобода. Свобода убивать своих. Свобода обманывать. Свобода драться за наследие оккупантов и власть над миром. И лишь немногие знают, что срок, отпущенный человечеству, подходит к концу. И что главное сейчас – не выжить. Главное – остаться человеком.

Глава 2

Какое выдалось утро! Замечательное выдалось утро! Просто прекрасное. И черт с ним, дождем за окном. Он — за окном. А Ильин — дома, в теплой постели.

В своей теплой постели.

Это вам не комфортабельные апартаменты в следственном изоляторе. Это — собственная комната в собственной квартире.

Хорошо!

Должно быть хорошо.

Он месяц не был у себя дома. Месяц, который у него украли. И не просто месяц, а месяц его отпуска.

Наверное, можно огорчиться, отстраненно подумал Ильин и не огорчился. Взялся отпуск неизвестно откуда, неизвестно куда ушел.

Хо-ро-шо! Очень хорошо. И главное что? Правильно, главное — совершенно не хочется искать Грифа.

То есть — совершенно. Ильин помнил, что еще вчера просто готов был биться головой о стену, преодолевать препоны и рыскать в джунглях и пустыне, а сегодня…

Если не думать о вчерашнем посетителе — совсем хорошо.

Должно, просто обязано быть хорошо. Если повторять это «хорошо» каждую минуту, то, наверное, в это можно будет поверить.

Или сойти с ума.

Ильин осторожно потрогал свой подбородок. Рука скользнула к горлу. Щетина. Он уже два дня не брился и зарос.

Щетина росла у Ильина очень быстро, приходилось бриться ежедневно, а если вечером, после службы, намечалось свидание, то и дважды.

Под пальцами была щетина и не было никакой нити. И раны не было на том месте, куда она вошла в плоть Ильина.

Борясь с тошнотой, Ильин резко сел на постели. Потер виски.

Вчера…

«Паук». Нить. Словно ток пробежал по телу Ильина. Искра метнулась от клетки к клетке, пережигая связи, парализуя тело и вызывая тошнотворное ощущение бессилия.

Здравствуй, крутой майор.

Ильину показалось, что нить шевельнулась, поудобнее устраиваясь у него в мозгу.

Хоть кивнул бы.

Ильин с ужасом почувствовал, как тело напряглось, дернулось и голова качнулась вперед.

— Страшно? — спросил «паук». — Не отвечай, не нужно…

На лице «паука» расплылась удовлетворенная улыбка. «Пауку» нравилось все происходящее.

— Я бы тебя, майор, просто спалил бы. Честно. Полсекунды — и у тебя в мозгах перегорели бы предохранители. И все твои мысли, желания и воспоминания сплавились бы в одну кучу. В комок. Такой скользкий на ощупь… я бы сказал — «склизкий». Очень точное слово. Можно я присяду на диван у тебя в комнате?

И снова Ильин кивнул.

И снова «паук» усмехнулся.

Они прошли в комнату.

«Паук» сел на диван слева, указал Ильину на правую сторону. Ильин послушно сел.

— Да, так о чем я? — «Паук» провел ладонью по своему лбу, словно вспоминая. — Ах, да! Комок… Понимаешь, человеческий мозг на ощупь — прохладная пульсирующая масса. Если щупать нитью, как ты, наверное, понимаешь. Рукой — кровь, грязь, я проверял. Решил однажды сравнить ощущения. Попросил одного парня одолжить на время его мозг… Головой о камень. Вышло только с третьей попытки. С разгона. И я получил сразу несколько уроков…

«Паук» посмотрел на свои ладони.

— Урок первый: я узнал, что умирающий мозг — штука не слишком приятная. Есть пара забавных ощущений в самом начале угасания… легкие сполохи… Не исключено, что это вся жизнь проходит перед глазами уходящего. Но в остальном… — «паук» покачал головой, цокая языком, — для нити — мозг расползается, превращается в гниющую мякоть. А для пальцев — жижа, мерзость…

«Паук» вытер ладонь о покрывало на диване.

— Урок второй: гораздо забавней человека подвешивать на нить. И водить его на поводке… На нити такие ощущения своеобразные образуются! Почти оргазм. Круче этого только настоящий оргазм с подвешенной на нить женщиной. Срабатывает еще и обратная связь… Хотя, с другой стороны, все это немного напоминает онанизм. Женщина используется как… — «Паук» пошевелил пальцами, подыскивая сравнение, потом махнул рукой. — Но я не об этом. Я ведь к тебе по делу пришел.

Помнишь нашу прошлую встречу? — спросил «паук». — Помнишь, вижу. Мне не нужен детектор лжи и все эти прибамбасы к молекулярному зонду. Я сам себе молекулярный зонд. Когда ты отвечаешь правду… или только хочешь ответить правду, у тебя в мозгу появляется такой очажок тепла. А если врешь — холодная точка. Вот я тебя сейчас спросил о нашей последней встрече и ощутил тепло. Даже почти жар. Встреча произвела на тебя огромное впечатление.

Так вот, расстались мы не слишком хорошо. Не знаю, что именно ты тогда подумал, но будь моя воля… Если бы я тогда решал… тогда и сейчас… Нить такие перспективы открывает в этом смысле… Потрясающие перспективы. Тебе может быть так больно…

Или можно разделить твое сознание на пару частей — на дебила и на тебя, майора Ильина. Ты будешь все осознавать и чувствовать, а телом будет управлять дебил. Мне коллега подсказал, он такое уже проделывал, говорит — забавно… Говорил.

С лица «паука» сползло выражение брезгливости, взгляд стал жестким и злым.

— Ты его убил, Ильин. В торпеде. И меня очень интересует, как тебе это удалось. Я мог бы тебе рассказывать, что очень переживаю гибель друга, изображать ярость и праведный гнев… Но не буду. У нас нет друзей. Есть я. Есть нить. И нам никто другой не нужен. Вместе, правда, безопасней. Вас, инвалидов, слишком много.

Представь себе — мы вас называем инвалидами. Такой сленг у нас получился. Я бы сказал — арго. Вы — инвалиды. Мы — «пауки». Пришлось придумать массу терминов для того, чего вы не можете даже ощутить.

Рассказывать тебе — все равно что объяснять слепому строение радуги: сколько ни пыжься, а только Жан-звонарь да охотник с фазаном получатся…

Ильин не ощущал ничего. Просто слушал. От него остались только слух и память. Диктофон остался от майора Ильина. И что-то отдаленно похожее на иронию.

Ироничный диктофон.

— Меня, конечно, интересует, как ты убил моего коллегу, но даже не это главное, — сказал «паук». — Ты будешь смеяться, но я пришел тебя спасти. Тебе, кстати, очень повезло, что ты явился домой, а не бросился пешком искать свободного агента Грифа.

Мы даже и не предполагали, что программа тебя так раскрутила. Думали, тебя просто хотят настроить, чтобы использовать постоянно, а оказалось, тебя должно было разнести в клочья, за ненадобностью…

У тебя в мозгу сейчас пульсирует крохотная точка. И твое сознание начинает пульсировать вместе с ней, подчиняется ритму. Еще несколько часов — сознание войдет в резонанс и, как мост под сапогами взвода солдат, разрушится. Разлетится вдребезги. В огненные брызги праздничного фейерверка.

И вот я, вместо того чтобы насладиться праздничным зрелищем, должен пульсацию остановить. Не обидно, а?

Обидно, — тяжело вздохнул «паук». — Обидно, досадно, но ладно, как орал, бывало, на стадионе я в годы своей юности. Сейчас будет немного больно. В смысле, боль будет короткой, но очень силь…

В мозгу взорвалась граната. Сотня гранат разнесла Ильина на мелкие кровоточащие ошметки… и каждый клочок тоже взорвался… и каждая клетка тоже взорвалась… и молекулы… и атомы с электронами…

Прошла вечность, прежде чем Ильин почувствовал, что сидит на диване, сжавшись в комок и прижав руки к лицу. Сидит насквозь мокрый от пота, руки трясутся… все тело бьет мелкая дрожь…

И удовлетворенное выражение лица «паука».

— А теперь мы поговорим, — серьезно сказал «паук». — Кстати, майор, чайку не приготовишь?

— Мы… — Ильин напрягся, думая, что язык подчиняться не будет, но все было в порядке — тело слушалось. — Мы с тобой, сука, свиней вместе не пасли…

— Оп-па… — даже, кажется, удивился «паук». — Это вместо благодарности? Я же тебе, майор…

— Вам, — поправил майор.

Откуда-то из рукава «паука» медленно выползла нить. Ильин постарался ее не замечать.

Ильин старался смотреть в глаза «пауку».

Хотел бы подвесить — уже подвесил бы, билось в мозгу. Хотел бы убить…

Нить была похожа на паутинку бабьим летом. Легкая, невесомая на вид, она летела к лицу Ильина, словно подгоняемая ветром. Легким теплым ветерком.

Не смотреть, приказал себе Ильин. Не смотреть!

Нить исчезла.

— А вы, майор, сложный человек, — покачал головой «паук». — Я имею в виду — в общении сложный. У вас, наверное, мало друзей.

— Не нужно меня жалеть, — тихо сказал Ильин. — Я очень хочу спать. Если что-то хотите сказать — говорите. Если просто прибыли спасти мне жизнь — до свидания. А еще лучше — прощайте.

— Я бы с удовольствием, — пожал плечами, как бы извиняясь, «паук». — Я уже говорил, что общение с вами не вызывает у меня особого восторга. Но…

«Паук» сунул руку во внутренний карман куртки, извлек официального вида конверт и бросил на диван.

— Меня это не интересует, — быстро сказал Ильин и даже спрятал руки за спину. — Я больше не хочу иметь ничего общего…

— А придется, — хмыкнул «паук». — Нам в любом случае придется общаться с вами, товарищ майор, долго и продуктивно.

— Разве что при помощи нити.

— Без нее. Вы нам нужны в качестве наемника, а не марионетки. Только не нужно посылать меня в жопу, как вы это делали с ни в чем не повинным дознавателем. Вы, кстати, очень однообразны в проявлении своих негативных эмоций. Наверное, привыкли их выражать рукопашно… — «Паук» сделал паузу, давая Ильину ответить, но тот промолчал. — И правильно молчите, — одобрил «паук», — мы не должны иметь желаний там, где не имеем возможностей.

— Мне просто не о чем с вами говорить, — сказал Ильин.

Ильину жутко мешало это самое «выканье», которое он навязал «пауку». Очень неудобно посылать собеседника к свиньям собачьим, если обращаешься к нему на «вы».

— Вы месяц не смотрели телевизор, — сказал «паук».

— Мне было не до того.

— Вот именно. Не до того. Вместо того чтобы загнать вам в мозг молекулярный зонд и высосать досуха, вас закрывают на месяц, ведут какие-то беседы, задают неправильные вопросы… Вы ведь об этом и сами думали, признайтесь.

— Думал, — кивнул Ильин.

Чего тут притворяться, если и вправду думал.

— А если вас спасали? Предохраняли от разного рода неожиданностей и неприятностей? Не думали?

«Паук» встал с дивана, подошел к телевизору и поставил возле него небольшой, отливающий металлом кубик.

— Я с вашего разрешения воспользуюсь вашим телевизором. Я приготовил для вас подборочку особенно забавных кадров. Итак…

На экране старой ильинской «плазмы» возникло здание Патруля.

Улица затянута дымом — горит несколько легковых машин. С сотню людей топчется перед входом в здание Патруля, словно чего-то ожидая.

Картинка шла без комментариев, хотя значок СИА в углу экрана имел место. Просто сливали в Сеть картинку с автономной камеры.

Гудит пламя, что-то грохочет за кадром, ветер гонит черный дым на толпу, но люди не расходятся, только прикрывают лица.

Открылось окно на третьем этаже, камера сразу же дала крупный план. Это был коридор административного отдела — бухгалтерия и хозяйственники. Кто-то невидимый содрал с окна штору, в глубине мелькнуло, словно что-то раскачивали. Потом — бросили.

Тело кассира перелетело через подоконник и упало на асфальт. Люди вначале подались в стороны, потом один из них шагнул к упавшему, наклонился, проверяя, живой или нет.

Кассир поднял руку.

— Живой! — громко сказал кто-то в толпе.

Кассира подняли. Он закричал протяжно и тоскливо, как раненое животное.

— Повесить убийцу! — крикнул кто-то в толпе.

— Повесить! — подхватило несколько голосов, но веревки ни у кого не нашлось.

Несколько человек схватили кассира за руки и за ноги, подняли над головами и с силой ударили о тротуар.

Глухой влажный удар. И крик боли.

Еще раз подняли и бросили.

Удар. Хруст.

Люди расступились, и камера крупно показала размозженную голову кассира.

Прозвище у кассира было Хомяк, они с Ильиным отчего-то недолюбливали друг друга раньше.

Ильин почувствовал, что задыхается.

Из окна выбросили следующее тело.

Ильин отвернулся.

— А ведь вас могли привезти сюда, — сказал «паук». — И отдать в руки разъяренного народа. Или привезти вот сюда…

Ильин снова посмотрел на экран.

Здание вокзала. Три сгоревших бронетранспортера, взорванный грузовик, несколько тел в армейском камуфляже выложены в ряд слева от входа.

Выбитые стекла, камни, стены вокзала покрыты следами от пуль и осколков. Пролом в стене на уровне второго этажа, похоже на попадание снаряда из танкового орудия.

Из здания вокзала солдаты вытолкали девять человек в бронекостюмах без шлемов. Отряд Алиева, узнал Ильин. Вторым справа к стене поставили самого Сашку Алиева. Руки у всех скованы за спиной, у обоих раненых — тоже.

Откуда-то слева, от управления железной дороги, выкатился бронетранспортер. Солдаты развернули людей Алиева лицом к стене, отошли.

БТР покрутил башней, словно приноравливаясь…

Эта картинка шла без звука, и, кроме хронометража, в левом нижнем углу ничто не указывало на ее происхождение.

Оперативная съемка.

Не меняя плана и ракурса, камера запечатлела пулеметную очередь, клочья бронекостюмов и человеческой плоти.

— Вас, конечно же, интересует, что случилось с вашими людьми? — голосом уличного зазывалы спросил «паук». — Им повезло как никому другому. Вмешались одновременно судьба и мент из захолустья. Обратите внимание.

Первым из здания Сетевого Информационного Агентства вывели Трошина, за ним еще двадцать три патрульных. Начали пристраивать к стене торгового центра напротив. Армейский капитан, командовавший процессом, что-то кричал, махал рукой — видно, торопился.

Десяток солдат выстроились перед линией патрульных, подняли оружие. Из здания СИА вдруг появился какой-то мужик лет сорока. Что-то сказал капитану — тот отмахнулся и повернулся к своим людям.

Мужик развернул капитана к себе, получил толчок в грудь, на ногах удержался, зацепил офицера за портупею и врезал справа. Капитана мотнуло, но мужик его удержал, снова притянул к себе и снова ударил.

Вот теперь капитан отлетел к расстрельной команде, чем и привлек ее внимание к происходящему.

Двое попытались поднять капитана на ноги, но тот висел у них на руках, безвольно запрокинув голову.

Мужик стоял перед солдатами и что-то говорил, резко рубя воздух ребром правой ладони.

Один из солдат передернул затвор, направил автомат на мужика, но вдруг замер. Потом медленно положил автомат на землю.

Его примеру последовали остальные. Даже капитана положили вместе с оружием на край тротуара.

Ильин не понял, что произошло, но потом камера отъехала назад, и стало видно, что за спиной мужика стоят десятка три семнадцати-восемнадцатилетних вооруженных мальчишек. У двух или трех — охотничьи ружья, у остальных — стволы, явно изъятые у патрульных.

— Ваши — немногие из Патруля, кто уцелели во время событий двадцать пятого октября в городе, — сказал «паук». — По стране в целом удалось обойтись без эксцессов, почти удалось, а у нас… Так ведь и кровь в таком количестве пролилась только у нас. Людей можно понять. Или вы даже об этом не знали? Тогда — небольшой экскурс.

Ильин смотрел телевизор молча.

Его лицо не дрогнуло во время выступления главного врача Адаптационной клиники, не изменило выражения, когда начались первые взрывы, когда техника Патруля вдруг открыла огонь на поражение, когда Террвойска стали огнем вычищать улицы, а люди бежали от пулеметных очередей, пытаясь скрыться, тщетно прячась за машины, деревья…

Потом Террвойска сцепились с Патрулем возле СИА. Потом драка между ними расползлась по всему городу. Потом в город вошли армейские части. Бои прекратились, и начались расстрелы.

И расправы возбужденных граждан над пойманными сотрудниками Патруля и территориалами.

— Вы очень удачно отсутствовали в городе, — сказал «паук». — Тут еще неделю ловили спрятавшихся убийц и сатрапов, убеждали народ прекратить самосуды и наводили порядок. Комендантский час отменили на прошлой неделе, небольшие недоразумения еще возникают, но жизнь, в общем, вошла в обычное русло. Люди пытаются осознать, что же все-таки произошло двадцать пятого октября две тысячи семнадцатого года. И кто виноват. И что делать.

Ильин молчал.

— Вот вы молчите, а люди ждут ответов на свои вопросы. А слово «Братья» отныне не рекомендуется произносить в общественном месте, ибо имелись случаи, когда общественность, услышав это слово, да еще вкупе с «Сосуществованием» и «Сближением», болтуна помяла. Насмерть.

— Что вы от меня хотите?

— Чаю. Для начала — чаю, пересохло в горле, пока я вам все это рассказывал. Потом, после чашечки чая, я вам изложу свои предложения. В принципе они очень простые: либо вы делаете то, что я вам скажу, либо народ… да тот же ваш сосед, Петр Алексеевич Нестеренко, тысяча девятьсот шестьдесят третьего года рождения, узнает о том, что за стеной у него проживал кровавый наймит тех, кто прикрывал свои делишки сказками о Братьях… И вас, простите, убьет. Вы очень неудачно выйдете на лестничную клетку, позвоните в его дверь и будете стоять, пока он не проломит вам голову трехкилограммовой гантелью. Вы мне верите, что так и будет?

— Верю, — сказал Ильин.

— Вот, у нас наметились точки соприкосновения, — обрадовался «паук». — А если я вам скажу, что, согласившись, вы получите возможность встретиться со старшим лейтенантом Алексеем Трошиным и теми из ваших подчиненных, кто выжил… пока выжил? Есть о чем подумать. Есть?

Ильин подумал.

И, естественно, согласился.

Пора уже было привыкнуть соглашаться.

Не было у него выбора.

Ильин мог хорохориться, дерзить и пытаться сохранить независимый вид, но при этом прекрасно сознавать, что от него ничего не зависит. И не зависело.

Ничего!

И когда он просто выполнял приказы в Патруле…

Просто выполнял, подумал Ильин, и тошнота подступила к горлу.

Он убивал, выполняя приказы.

А если верить тем двоим на космической станции — не просто убивал, а вначале совершал преступление против Братьев, Сосуществования и Сближения, а потом наказывал ни в чем не повинных людей за эти преступления.

Сам он этого не помнил. Двое со станции сказали, что его программировали в откровенной комнате. Допрашивали и программировали одновременно.

Осталось только понять, можно ли верить этим двоим.

«Паук» сказал — нельзя.

«Паук» сказал, что те двое пытались убить майора. Осталось только выяснить, можно ли верить «пауку»…

Можно хоть кому-то верить?

«Паук» показал замечательное кино: толпа разъяренных людей, разносящая здание Патруля и уничтожающая хозяйственных работников — только они остались в здании после объявления Готовности.

Толпа уничтожила всех, до кого дотянулась…

Откуда только обычные люди узнали, что под вывеской Технического Отдела патрульно-постовой службы скрывается Центр? Догадались? В суете и хаосе перестрелки и взрывов?

А внезапно появившиеся расстрельные команды, споро ставящие патрульных к стенке? Откуда такие бойкие капитаны и лейтенанты, готовые расстреливать всех подряд прямо под присмотром камер?

Кому верить?

И заодно… пустяковый вопрос: зачем жить? Потому что просто привык? И просто не хочется умирать?

Веский аргумент, подумал Ильин.

— Хорошо, — сказал вчера Ильин «пауку». — Я готов.

— И даже не спрашиваешь к чему? — еле заметно улыбнулся «паук».

Он все прекрасно понял. Ильин мог сколько угодно делать вид, но…

— Я готов внимательно выслушать ваше предложение, — с нажимом на «ваше» произнес Ильин.

Упрямство — последняя линия обороны проигравшего, говорил его отец.

На этой линии Ильин будет стоять насмерть.

— Да не предложение вы готовы выслушать, — сказал «паук». — Выполнить приказ. Беспрекословно, точно и в срок. Можете пока отдыхать, высыпаться. Конверт вскроете до сна или после — не суть важно. Но если вы задержитесь с выполнением приказа более чем на три… ладно, четыре часа, я буду вынужден принять меры.

И «паук» ушел, предусмотрительно не подавая руки.

А Ильин смог уснуть. И смог попытаться корчить из себя оптимиста после пробуждения.

Все хорошо? Ни хрена подобного. Ничего нет хорошего. Ничего.

Ильин посмотрел на лежащий на полу конверт, протянул руку, покачал головой и отправился в туалет. Потом — под душ. Потом хотел приготовить себе завтрак, но обнаружил, что ничего съедобного в холодильнике не осталось.

Значит, оставалось только вскрыть конверт и отправляться выполнять приказ.

Ильин вошел в комнату, поднял конверт.

Нет сургуча, не прошит. Просто большой серый конверт. Увесистый.

Ильин рванул бумагу, бросил ошметки на пол. Высыпал содержимое пакета на диван.

Странно, среди бумаг с печатями и штампами лежала официального вида красная книжечка с государственным гербом на обложке.

Майор Ильин, как следовало из удостоверения, является командиром войсковой части номер…

Майор Ильин поцокал языком. Хорошее начало. Просто превосходное.

Среди бумаг нашелся рапорт самого Ильина с его же подписью с просьбой о переводе из милиции в армию. Странный сам по себе рапорт, но к нему были заботливо подколоты приказы и по Министерству внутренних дел, и по Министерству обороны о переводе и зачислении соответственно.

Там же был приказ о назначении Ильина на должность командира. Лежала информационная карта, надо полагать, с личным делом майора. Кредитная карточка, предписание явиться к месту службы, сертификат об окончании месячных курсов переквалификации и распечатанная на обычной бумаге карта, на которой был обозначен маршрут движения майора Ильина к месту его новой службы.

Даже смертный медальон на цепочке имелся среди документов.

А в углу комнаты стояла объемистая сумка — «паук» позаботился обо всем.

Полевая форма, обувь, стандартный армейский информационный блок… Ильин приложил руку к панели и убедился, что блок уже был настроен на его, Ильина, параметры.

Пистолет тоже имел место быть. Бессмертный «макаров», о котором еще в годы курсантства Ильина говорили, что выдается он офицерам только для того, чтобы офицер мог пустить себе пулю в голову, если что.

Если что, повторил Ильин через полчаса, застегивая куртку и пряча пистолет в кобуру. В конце концов, не самый плохой выход.

Вот только разобраться в происходящем, понять, кто именно за всем этим стоит, и попытаться дотянуться до нужного горла. Зубами.

Ильин не злопамятный человек. Подчиненные считали Ильина человеком хоть и тяжелым, но справедливым.

Ильин никогда не ставил перед собой и своими подчиненными нереальных задач. Трудновыполнимые или почти невыполнимые — ставил регулярно.

Нужно попробовать, говорил Ильин подчиненным в таких случаях.

Нужно попробовать, сказал Ильин, выходя из квартиры. Ему отчего-то показалось, что больше он сюда не вернется.

Мелькнула даже мысль выбросить ключи. Или подарить их соседу, тому самому, с трехкилограммовой гантелью.

Но с недавних пор Ильин с большим недоверием относился к мыслям, пришедшим в его голову.

На улице шел дождь.

— Снова дождь, — сказала Маша как ни в чем не бывало.

Она не помнила своих приступов. Гриф всегда оказывался рядом вовремя, чтобы подхватить, удержать, не дать упасть.

Теперь у Грифа не было других забот, кроме как следить за самочувствием Маши.

Странное это было ощущение — заботиться о другом.

Первоначально все выглядело более или менее понятно — отец Маши спас жизнь Грифу ценой жизни своей. Получалось, что нужно было отдать долг дочери.

Деньги, поначалу думал Гриф.

Машин отец пошел в бросок на Территорию ради денег. Потом оказалось — он хотел выкупить дочь у матери и попытаться вылечить.

Это Гриф понял, уже когда добрался к Маше Быстровой. И времени больше не было ни на что. Нужно было принимать решение. Нужно было брать на себя ответственность.

Но и тогда все казалось достаточно простым.

Гриф смог себя убедить, что все будет простым. Он просто передаст Машу в руки лучших специалистов по братским болезням. В Адаптационную клинику.

Не получилось. Большие люди затеяли свои игры, основанные, как всегда, на жажде наживы, на крови, на стремлении к власти, и из Клиники пришлось бежать.

Машу нельзя было оставлять.

А теперь ее не получалось вылечить.

Оказалось, что теперь никто не мог ее вылечить. У Грифа были деньги, но они ничего теперь не решали.

Маша Быстрова уже пересекла границу.

Маша Быстрова еще оставалась человеком, еще улыбалась, двигалась, разговаривала и мечтала, но времени на все это у нее оставалось все меньше и меньше.

И еще с полгода, услышал вчера Гриф.

…Потом девушка начнет умирать. И будет умирать еще два–два с половиной месяца. Нехорошо умирать. И Грифу нужно будет понять — хочет он за этим наблюдать или гуманнее будет дворняжку усыпить…

Гриф замер. Ему показалось, что эти слова произнес кто-то рядом. За спиной. Или не за спиной…

Голос прозвучал откуда-то сверху… И одновременно — в голове Грифа.

Но никого рядом не было.

Крымское небо. Крымские горы. Море. Ветер с настойчивостью дебила тщетно разглаживает кусты.

Но голос был. Гриф слышал эти страшные слова.

Или гуманнее будет дворняжку усыпить…

Вчера долго обдумывать услышанное не получилось — у Маши начался приступ. На этот раз — затяжной, почти до самого утра.

Первый такой приступ настиг Машу неделю назад, Гриф не ожидал, испугался, сидел всю ночь рядом с кроватью девушки и, кажется, плакал.

Вчера приступ повторился. И снова перед закатом.

Из Сети Гриф вытащил информацию и теперь знал, что это называется ночными приступами и действительно как-то связано с солнцем.

Тело Маши во время приступа больше не била дрожь, не сводила судорога. Девушка лежала неподвижно. Еле заметное дыхание. Почти неощутимый пульс.

Грифу хотелось выть в эти минуты от бессилия.

Зачем ему это? Чувство долга? Жалость? Желание хоть как-то отвлечься от постоянных мыслей о произошедшем в Клинике, о том странном чувстве, возникшем тогда, месяц назад, о том всезнании и всемогуществе, которые накатились на Грифа и вывернули ему душу…

Этого не могло быть на самом деле, но он помнил, как в его ладонях сминался металл и рвалась плоть.

В его огромных ладонях.

Он чувствовал угрозу, понимал, что ее нужно устранить, что так он спасает не только себя, но и тысячи-тысячи-тысячи жизней… и не мог стереть из своей памяти отвращение к самому себе в тот момент.

Он мог не убивать. Мог. Если бы смог разобраться в себе, в том, что с ним происходит, мог действительно захотеть стать и всезнающим, и всемогущим.

И действительно стать всемогущим и всезнающим.

Просто.

Просто захотеть. Просто признать, что именно он… тогда, десять лет назад… неподалеку отсюда… сделал выбор… неправильный выбор… или все-таки…

Гриф плохо спал по ночам. И сегодня только под утро забылся в кресле, напротив Машиной кровати, перед самым рассветом. И проснулся, когда Маша сказала:

— Снова дождь.

— Дождь, — подтвердил Гриф, не открывая глаз.

— А мне сегодня снился сон, — сказала Маша, присела на стул перед зеркалом, взяла расческу и стала расчесывать волосы.

Вода текла по окну сплошным потоком, в комнате стало темно, и Маша включила свет над столиком.

— Мне приснилось, что я… — Маша замолчала на мгновение, словно вспоминая, — я падаю… или нет, я лечу… Вокруг меня какие-то сполохи, искры, вспышки… но они не обжигают меня… я их не боюсь… я опираюсь на них и лечу… или все-таки падаю… И мне казалось, что я знаю, куда лечу, знаю, зачем и когда достигну своей цели… А проснулась и забыла.

— Наверное, ты растешь. Все еще растешь, — сказал Гриф.

— Мне и папка так говорил. Только тогда я не так летала. Я парила, скользила над домами, деревьями… И с каждым годом я летала все ниже и ниже, и вот я уже еле могла подняться над травой, летела и понимала, что это в последний раз, что больше никогда уже не смогу… Я плакала, подошел папка, спросил, что случилось, а я могла только плакать… — Маша медленно расчесывала волосы, плавными движениями, и говорила тоже медленно, еле слышно. — А сегодня я… просто летела. Не над чем-то, не сквозь что-то — просто летела.

Маша отложила расческу и посмотрела на Грифа.

— А когда приедет папка?

Маша не помнила, как попала сюда, в замок Грифа. Приступ начался у нее дома, в Клинике ее держали на химии… Она очнулась здесь, в замке.

Гриф сказал, что дружит с ее отцом. Сказать «дружил» — язык не повернулся. Сказал, что отец скоро приедет. Он сейчас занят, у него очень важная работа.

— Хорошо, — сказала Маша.

Время от времени она спрашивала снова. Об отце. О Петрухе Иванове, о ребятах из Понизовки. Только о матери не спрашивала Маша.

Оно, наверное, и лучше.

Тут Гриф мог и не сдержаться, а девчонке незачем слышать о матери такое. Не виновата девочка, что мать у нее стерва, сука…

— Он скоро приедет? — спросила Маша.

— Не знаю, — ответил Гриф, вставая из кресла. — Он сказал — позвонит, когда сможет. Свяжется со мной. Я даже не знаю, где он. А нам пора завтракать.

Гриф вышел в коридор, свернул направо, к кухне, и вдруг замер. Закрыл глаза, сжал ладонями виски.

Море. Не серые волны на поверхности, а давящая темнота глубины. И страх. Глухие удары по металлу. Тускло освещенное помещение. Холодно, капли воды стекают по стенкам, как пот. Как холодный пот. От страха. В помещении-комнате-отсеке все пропитано страхом. Люди, их почти два десятка в тесном темном помещении-комнате-отсеке, дышат страхом, вдыхают и выдыхают его.

— Десятиминутная готовность, — сказал один из них, голос прозвучал глухо и бесцветно, словно и он пропитался влагой и страхом.

Люди зашевелились, звякнул металл — чистый, спокойный звук, не то что те удары, которые доносятся снаружи, сквозь толщину корпуса, все чаще и чаще.

Тот, что предупреждал о десятиминутной готовности, спрятал в карман бронекостюма пластину кадропроекции, которую только что показывал остальным, и сказал:

— Он — основная цель. Если не будет его — девушка. Зовут — Мария Быстрова, восемнадцать лет…

— Что с вами? — спросила Маша.

Она никак не называет Грифа. Гриф не представился, она не спрашивала. Наверное, это ей даже нравилось своей необычностью и загадочностью.

— Вам плохо?

Голос у Маши дрожит, она только что видела, как Гриф медленно валился на пол. Она попыталась удержать его, но не смогла, только чуть затормозила падение.

— Что с вами?! — крикнула Маша.

Гриф открыл глаза.

— Десять минут, — сказал Гриф.

Он видел Машу, видел ее испуганные глаза, но одновременно видел замок откуда-то сверху, темное море, с отчаянием бьющееся о берег…

Пена и вода становятся прозрачными, будто расступаются, открывают его взору металлическую сигару метров тридцати в длину и чужерыб, с остервенением, но безуспешно атакующих эту сигару…

Вот прозрачной стала сама сигара, и Гриф увидел людей, сидящих в ней.

— Восемь минут, — сказал Гриф, слепо глядя перед собой.

В темном коридоре его глаза светились, зрачков не было, только радужные сполохи на перламутровом фоне.

Маша встряхнула Грифа, замахнулась, но ударить не смогла.

— Ну что с вами, — простонала она, — ну ответьте, пожалуйста.

Металлическая сигара под водой остановилась, медленно накренилась на корму. Люди внутри пристегнулись к креслам…

— Пять минут, — сказал Гриф.

Он понимает — нужно что-то предпринять. Подводный аппарат и люди в нем опасны. Они угрожают Грифу. Чужерыбы не смогли повредить бронированный аппарат, а чужекрысы, которые уже собираются у берега, чтобы встретить незваных пришельцев, могут их не остановить.

Здесь мало чужекрыс. Гриф старался, чтобы они не попадались на глаза девушке. Возле замка были только те, что обеспечивали чистоту и непосредственную безопасность.

Три минуты.

Вес аппарата… размеры… водоизмещение… пятнадцать человек на борту… четырнадцать из них вооружены и одеты в бронекостюмы… оружие… суммарная плотность огня…

Минута.

Контейнеры с ракетами…

Время замедлилось — секунда растягивается, и ей не видно конца… Гриф знает, что сейчас он видит будущее — то, что может произойти. То, что произойдет, если он…

Выстреливаются контейнеры, вылетают из воды, раскрываются, и из них вылетают ракеты… по полсотни малокалиберных осколочных ракет из десяти контейнеров ковром накрывают берег…

Взрывы-взрывы-взрывы-взрывы бегут от моря вверх по склону, превращая в щебень лестницу, скульптуры, камни, разнося в щепы деревья, перемешивая с землей и песком чужекрыс, собравшихся у берега…

Вспышка под водой, корпус подводной лодки разделяется, отсек с пятнадцатью людьми взлетает над морем, включаются реактивные двигатели…

Над замком срабатывают катапульты, выбрасывая кресла с вооруженными, залитыми броней людьми…

Огни тормозных двигателей, люди высаживаются во двор, на крышу замка…

Тридцать секунд.

Все можно решить очень просто. Просто сжать ладони. Снова стать великаном и сжать кулаки, почувствовать, как чужие жизни вытекают между пальцами, словно вода из мокрого песка…

Это очень просто. Нужно только захотеть… Даже не захотеть, просто — не возражать. И все произойдет как бы само по себе.

Пятнадцать жизней. Такой пустяк.

Гриф закричал.

Маша вскочила, в ужасе прижалась спиной к стене.

— Нет! — крикнул Гриф. — Не сметь! Не сметь!

Из прокушенной губы текла кровь. Он попытался встать, его качнуло, и он бы упал, если бы не Маша.

Пять секунд.

Гриф ударил кулаком в стену с такой силой, будто пытался пробить ее. Закричал, но на этот раз уже от боли.

Схватил Машу за руку и потащил по коридору.

— Что?

— Бегом, — пробормотал Гриф. — Потом. Все потом.

Со стороны моря послышался стонущий протяжный звук, разом превратившийся в грохот.

Гриф ударом ноги распахнул дверь, ведущую на башню.

Тяжкий удар обрушился на замок, вышибая окна, двери, срывая ставни и сдирая со стен ковры.

— Быстрее, — сказал Гриф. — Быстрее.

За несколько ступенек до верхней площадки он вдруг остановился, словно вспомнив, что забыл что-то.

— Слушай меня, — сказал Гриф, повернув Машу к себе. — Сейчас ты войдешь наверх. Такая круглая дверь. Войдешь и попадешь в пещеру… Слышишь? В пещеру. И будешь меня там ждать… Я скоро. Иди!

Маша поднялась на несколько ступенек, оглянулась.

— Не стой, у нас нет времени, — сказал Гриф хриплым голосом.

Казалось, он держится на ногах из последних сил.

Маша поднялась еще на несколько ступенек.

Снова взорвалось, на этот раз над замком.

Двери на верхнюю площадку не было. Просто обруч из какого-то блестящего желтого металла, вмонтированный в стену.

Дверь в пещеру, на башне, с удивлением подумала Маша и протянула руку.

На крыше загрохотало, будто на черепицу упало что-то тяжелое.

Маша шагнула через порог.

— Видите? — спросил Герман Николаевич у гостя, качнув головой в сторону кадропроекции. — Обратили внимание?

— Простите, на что? — уточнил китаец.

И все-то ты понял, морда мандариновая, подумал Герман Николаевич, но на его привычно вежливом лице не отразилось ничего.

— Он отправил девушку на башню, а сам почему-то остался…

— Это я заметил. — Китаец, видимо, был чемпионом как минимум Пекина по вежливым улыбкам. — Меня больше удивляет не то, что он отправил девушку, а то, что он начал… э-э-э… суетиться за несколько минут до первого залпа… И даже не это самое главное, по моему мнению…

Герман Николаевич взял с низкого стеклянного столика стакан с соком, медленно, очень медленно, поднес его к губам и сделал маленький глоток. Тоже очень медленно.

Как ему хотелось взять китайского гостя за шкирку и приложить невозмутимо-вежливой рожей о стеклянный столик. И чтобы столик — вдребезги. И чтобы китаец умылся кровью. И чтобы улыбочка каплями вытекла с лица китаезы на пол…

Он еще свое мнение тут высказывает!

— По моему мнению, гораздо важнее здесь то, что этот человек… — посланник Китая указал пальцем на кадропроекцию, — этот человек не предпринял ничего, подобного тому, что сделал у Адаптационной клиники.

Китаец попался очень информированный. А по некоторым вопросам — даже слишком. Откуда он мог знать, что происходило двадцать пятого октября в Клинике и возле нее?

— А что он мог сделать? — осведомился Клеев.

— Например, просто уничтожить аппарат еще под водой… Как-то так… — Китаец, имя которого Клеев так и не запомнил, поставил рядом с кадропроектором Германа Николаевича свой, провел рукой над ним — в воздухе засветились крохотные разноцветные иероглифы. — Вот так.

На кадропроекции возникли двое — Гриф и капитан Горенко. Слишком часто стал попадаться капитан Горенко на глаза Герману Николаевичу.

Горенко и Гриф стоят возле какой-то двери. Гриф делает шаг вперед, протягивает руку к двери…

— Вот, смотрите на индикатор времени, — сказал китаец. — В правом нижнем углу.

Движение руки Грифа прерывается, лицо белеет. Руку… Руки — застыли, пальцы — скрючены. Горенко что-то говорит, но звук не включен.

Китаец снова трогает голопанель, индикация времени увеличивается, выплывает из своего угла вверх и замирает, пульсируя в такт секундам.

— А вот это — время из ваших отчетов о происшествии с дивизионом установок залпового огня Территориальных войск.

Появляется еще одна группа цифр и всплывает к первой. Пульсация прекращается.

Время совпадает.

— То есть мы можем констатировать, что приступ у свободного агента и уничтожение дивизиона произошли одновременно. — Голос у китайца ровный, совершенно без эмоций. — А исследование остатков военной техники…

— Совершенно секретные исследования, — напомнил Клеев.

–…Позволяют сделать совершенно фантастическое предположение, — невозмутимо продолжил китаец, — что и технику и людей раздавил некто…

— Человек, который выдвинул эту гипотезу, был отстранен и направлен на медицинское обследование, каковое показало, что умственные способности… — Клеев увидел, что невозмутимая улыбка китайца стала перетекать в ироничную. — Ну ладно. Хорошо. Но ведь отпечатки пальцев, как вы понимаете, найдены не были…

— Но не будете же вы отсылать меня к гравитационным аномалиям и прочим вариантам официальной версии? — поинтересовался китайский гость. — Предлагаю принять за основу версию безумца и попытаться быть логичными в ее рамках.

Клеев снова отпил сока.

Блин, показал, называется, иноземному гостю фильму о провале операции спецподразделения. Хотел ведь продемонстрировать новую технику и отсутствие Братьев в данной разборке на стороне свободного агента.

Просто — человек, которому просто повезло. Одному против четырнадцати вооруженных орлов, натасканных на живое и упакованных в броню.

Иноземный гость не стал таращиться на результаты действия «блеска», а перешел к вопросу, мягко говоря, неприятному.

— Возражений нет, — подвел итоги китаец.

— Пока нет.

— Согласен — пока нет. Итак. Благодаря вашей новой технике, позволяющей видеть буквально сквозь стены, — легкий поклон в сторону Клеева, — мы можем наблюдать все, что происходило в помещениях дворца. Кстати, я так и не понял, как вам удалось произвести эти съемки. Первые видеоматериалы должны были пойти с одной из ракет, потом — собственно с аппарата, вылетевшего из воды и зависшего над пространством операции, со сканеров бойцов… Но запись, как я понимаю, велась минимум за десять минут до первого залпа.

— Тактический модуль «Фарос», запущен из дублирующего корабля на дистанции пяти километров от берега на высоту в пятьсот метров, — сказал Клеев. — В режиме сквозного сканирования.

— Примите мои поздравления, — почти искренне произнес китаец. — Это, простите, братская технология или собственные разработки?

— Это техника Российских вооруженных сил, — отрезал Клеев. — Вы хотели продолжить оставаться логичным в рамках бредовой версии.

— Да, извините. Если позволите, я синхронизирую наши кадропроекторы. — Китаец еле шевельнул пальцами правой руки — обе кадропроекции уравнялись в размерах, повисли рядом. — Эту технику и программное обеспечение, кстати, подготовили наши собственные ученые.

— Вот как… Отлично. Мои поздравления вашим ученым…

С одной стороны, этой своей иронией Клеев нарушал и протокол, и режим секретности, но очень уж достал представитель Поднебесной. И клеевский кадропроектор, и, ясное дело, китайский были основаны на технологиях, выкачанных из Делийского института несколько лет назад неизвестными террористами.

Клеев некоторое время даже был уверен, что выкачанных исключительно для России.

Если китаец иронию уловил, то виду не подал.

— Оба процесса начались одинаково, обратите внимание. Объект замирает, его кожные покровы светлеют. Происходит нечто вроде паралича. Вы видите?

— Вижу.

— Но, теперь смотрите внимательно, возле Клиники паралич длится значительно дольше. Вот — кисти рук объекта. Они сжимаются. Пальцы — словно что-то действительно сдавливают. А в коридоре дворца — вовсе нет. Объект поначалу замирает, все внешние признаки повторяются, но буквально через десять секунд он начинает говорить — что он, кстати, говорил?

— Отсчитывал время, как смогли разобрать наши специалисты.

— Отсчитывал время — замечательно. Но, обратите внимание, он движется, он действует и даже наносит удар рукой в стену — полагаю, он мог сломать или повредить кисть руки, — то есть ведет он себя осознанно.

— И что из этого следует?

— А из этого следует, что в первом случае он парализован — и наносит удар по ракетным установкам. Во втором случае он самостоятелен — и корабль не топит. Забавно?

— Забавно… Если быть логичным в рамках этого безумия…

— Исключительно если оставаться в рамках, — подтвердил китаец. — Из этого следует, что, несмотря ни на что…

— На что это — «ни на что»? — осведомился Герман Николаевич.

— Несмотря на ваши утверждения, что Братьев нет…

— А, вы об этом…

— Об этом. Несмотря ни на что, есть человек — будем именовать его так, пока не получим веских оснований для другого названия, — способности которого…

Китайский гость посмотрел на хозяина, словно ожидая, что тот продолжит его фразу, но Клеев это молчаливое предложение проигнорировал.

Умничает китаеза. Теперь учить еще начнет северного варвара тому, что нужно делать и как называть этого свободного агента…

Сами небось не дураки.

Все, что сейчас сидел и придумывал посланник, уже просчитано и понято… Почти понято.

Остается теперь подыграть гостю и выпроводить его… Несмотря на пятимиллионные вооруженные силы и военно-промышленный комплекс братской Китайской Народной Республики. На их азиатские хитрости припасено достаточно наших славянских головоломок.

— Не могли бы вы поделиться с нами информацией о том, кто этот человек? — спросил китаец.

— Для того чтобы мы могли сообщить вам что-то неизвестное, нам нужно знать, что вы на него уже имеете. — Вот такие милые, незамутненные двойным смыслом улыбки очень хорошо получаются у Германа Николаевича, куда там китайцу. — Вы передайте нам свою информацию, мы ее сравним с нашей и дополним…

Клеев сделал паузу. Очень важную паузу. Именно такие паузы несут в себе информации в переговорах больше, чем многочасовые беседы.

–…Возможно, — закончил Клеев.

Можно было бы еще прямо в глаза назвать гостя придурком, плюнуть в глаза и приказать выкинуть уважаемого гостя на фиг. Но гость занимает очень высокий пост в дружественном государстве, много лет проработал в тамошних силовых ведомствах и вполне может понять смысл ответа и без такого подробного разъяснения.

Китаец встал с кресла.

— Нет, мы не возражаем, чтобы вы и дальше активно разрабатывали Африканские Территории. Насколько это возможно. Мы не станем принимать никаких мер даже в случае вашей активности по Индийской Территории… Но если вы попытаетесь еще раз предъявить нам такие несоразмерные требования, то мы вынуждены будем реагировать адекватно, — сказал, не вставая, Клеев.

Не фиг продолжать корчить дружескую беседу. Китаец получил информацию, которую должен был получить. И все.

— Надеюсь, сегодня к вечеру вы уже отправитесь домой… Могу, кстати, предложить путешествие на торпеде. За наш счет, естественно. Через пару часов будете в Пекине…

— Слышал, вы реквизировали летательные аппараты у фирмы «Спецдоставка»… — Китаец продолжал стоять, глядя куда-то над головой Клеева.

— Отчего же «реквизировали»? Если первоначально было заявлено, что торпеды переданы господину Исламову Братьями, — мы сохраняли статус-кво. Сейчас возникли предположения, что Братья… как бы это сформулировать точнее… — Клеев встал со своего кресла. — Пока все не устаканится и не выяснится, мы взяли имущество фирмы под государственный контроль. Рафаил Джафарович Исламов остался на своем месте и, кстати, просил передать вам… или кому-то из ваших, чтобы вы больше не обращались к нему напрямую.

— Только через вас? — уточнил китаец.

— Через меня, — подтвердил Клеев. — Мы понимаем, что программа ваших акций в Африке завязана на торпеды… Поэтому готовы всего за пятьдесят процентов от общей добычи оставить вашу договоренность со «Спецдоставкой» в силе. Еще есть просьбы и предложения?

— Я хотел бы завтра встретиться с вами… — Лицо китайца стало совсем бесстрастным, взгляд твердым и неподвижным.

— Сегодня вы уедете, — сказал Клеев. — Боюсь, отель, в котором вы остановились, не сможет обеспечить вам достаточную безопасность…

— И все-таки я останусь. Как частное лицо, если вы не возражаете. Не станут же меня топить в ванной…

— Топить — не станут. И убивать не будут. Бывают куда более неприятные вещи, поверьте мне.

— Верю. Случалось переживать всякое. — Китаец сделал ударение на «переживать». — Но… пережил. До завтра!

— Прощайте, — сказал Клеев.

Нужно вести себя твердо и уверенно. Сканеры пишут все, а соратники наблюдают за беседой в прямом эфире. Перед ними тоже нельзя ударить в грязь лицом. Особенно, если они уверены, что он не знает об их незримом присутствии.

Если соратникам кажется, что они контролируют этот совершенно прозрачный мир, не нужно их в этом разочаровывать.

Клеев вернулся в кресло и переключил голопанель.

Соратники и все остальные, заинтересованные и любопытные, могут продолжать наблюдать, как Герман Николаевич Клеев внимательно изучает кадры. А он тем временем побеседует со Станционным Смотрителем.

Клеев даже улыбнулся своей шутке. Сидят там на своей станции, как герой повести Александра Сергеевича Пушкина, планы строят. А потом приедет красавец — и все их планы…

— Слушаю, — сказала телефонная барышня.

— Номер три-восемнадцать, пожалуйста.

На мониторе мобильника Клеева было видно, как барышня лет двадцати, в светлой блузке с высоким стоячим воротником и в эбонитовых наушниках, взяла в руку штекер и воткнула его в нужное гнездо.

Совсем они там, в космосе, охренели от безделья. Разные были заморочки — один этот их телефон чего стоил, — но баба на коммутаторе… На космической станции, начиненной братскими технологиями…

С ума сходят! Или с жиру бесятся.

Клеев, наверное, был бы разочарован, узнав, что барышни на самом деле не существует, что это работает программа…

А как был разочарован Младший, когда понял, что придется довольствоваться такой вот подделкой вместо настоящей барышни. И как был разочарован Младший, увидев реакцию китайского гостя на действия Клеева.

Они должны были поссориться. Серьезно поссориться, так, чтобы полыхнуло на Дальнем Востоке, чтобы войнуха в шестидесятых годах прошлого века на Амуре показалась всем детским лепетом, международной встречей по игре «Зарница».

Советские пионеры против китайских. Младший когда-то видел хронику, как по советскому телевидению клеймили китайских агрессоров и показывали молодых красивых парней с цитатниками председателя Мао в руках.

Но что-то не заладилось сейчас с конфликтом. То ли порог страха у китайцев оказался выше, чем предполагалось. То ли имеют они фигу в кармане. Они — такие, они — могут.

И тут позвонил Клеев. И начал рассказывать, как китайцы…

— Я все слышал, — сказал Младший. — И я все понял. И я недоволен. Мне непонятно, долго ли вы будете возиться с этим самым Горенко…

— Грифом?

— Я сказал — Горенко. Это ведь он писал все, что происходило во дворе Клиники. И разговор с полковником Жаданом, неудавшимся нашим путчистом.

— Но ведь Гриф…

— Вы со мной в последнее время что-то спорите много… — задумчиво произнес Младший. — Все спорите и спорите… Даже обидно, честное слово. Я вам сказал — Горенко. Можете бросить все свои текущие дела и искать капитана Горенко.

Изображение Младшего перед Клеевым вдруг резко увеличилось, так, что в мониторе остались видны одни глаза.

— Ищите. Это сейчас для вас — главное. В этом с вашей бывшей возлюбленной, мадам Артуа, можно согласиться.

Он видел их разговор с Брюссельской Сукой! Ледяной ком рухнул в желудок Германа Николаевича.

Не хотел же он встречаться с Катрин, и правильно не хотел!

— Не нужно так пугаться. — В мониторе снова была вся фигура Младшего. — С китайцем сегодня разберутся. Что вы там бормочете, любезный?

— Не убивать… Я…

— Естественно, нет. Вы очень справедливо заметили, что есть куда более страшные вещи. Убить его — и начнутся ноты протеста, переписка и прочее… В общем, это не ваше дело.

— Хорошо, — кивнул Клеев, и связь оборвалась. — Хорошо, — повторил Клеев, глядя на стену перед собой.

И подумал, что стоит выпить. Поесть и выпить. Когда он волновался, всегда хотел поесть и выпить. Еще со студенческих времен.

А представитель Китайской Народной Республики кушать совершенно не хотел.

Вообще всякий нормальный человек, получив столь неприкрытую угрозу, должен был потерять аппетит, бросить все и отправиться в аэропорт, пока есть такая возможность.

Или, если уж принципы или приказы начальства заставляют остаться на месте, закрыться в номере, забаррикадировать двери мебелью и сидеть, надеясь, что пронесет…

Тщетно, между прочим, надеясь. При современном уровне технологии убийств закрытая дверь — не помеха.

Хотя убивать его не будут, это точно.

С ним попытаются сотворить что-то такое страшное, чтобы у пославших его отбить всякую охоту спорить и требовать.

Но даже такие мысли вовсе не повод, чтобы при полном отсутствии аппетита отправляться в ресторан, в толпу людей, каждый из которых может быть посланцем Клеева.

Товарищ Чжао Цянь отправился в ресторан. Чжао Цянь сел за крайний столик, будто изо всех сил старался помочь посланцам Клеева в охоте на себя.

Странность этого оценил и неприметный господин лет сорока пяти, сидевший в вестибюле отеля «Гора».

Неприметный господин, явившийся в отель всего несколько минут назад, собирался уточнить у портье, где именно находится китайский гражданин Чжао Цянь, потом отправиться к китайскому туристу и поговорить с ним.

Но тут сам Чжао Цянь вышел из лифта, прошелся по вестибюлю, словно желая продемонстрировать свою отвагу, затем ушел в ресторан.

Неприметный господин отложил в сторону журнал, встал с диванчика и проследовал за Чжао Цянем.

В ресторане было людно. Китайца провели к заказанному столику сразу, а вот неприметный господин в сером старомодном костюме был вынужден подождать, пока ему подыщут место.

Не возле оркестра, попросил господин. И не возле стены. Клаустрофобия, наверное, не могу сидеть у стены.

Его посадили в двух столиках от китайца.

Неудобная позиция, подумал господин в сером костюме. Ходят люди, могут помешать. Правда, пол застелен гигантским ковром, это значительно облегчает работу.

Господин в сером костюме никогда от работы не отказывался, но не любил, когда заказ приходит вот так, неожиданно.

Гораздо приятнее и надежнее все взвесить, прикинуть все возможные варианты пьесы.

В принципе, зал ресторана — почти идеальная площадка. Много людей, много стекла, зеркал, посуды.

Все такое звонкое и хрупкое!

А люди еще и болтливые.

Китаец сделал заказ — вино и фрукты. Что-то сказал официанту, тот выслушал с легкой улыбкой на лице, кивнул и отправился к одной из местных дам, сидевших в дальнем углу зала.

Господин в сером костюме попросил чашечку кофе и пирожное. Он любил пирожные. И перед работой ему нужен был сахар.

Дама подошла к столику китайца, тот вежливо встал и придвинул даме стул.

Светло в зале, подумал господин в сером костюме. До китайца — шесть метров. С копейками. Можно пренебречь.

Пирожное было вкусным, кофе — сладким и крепким. Господин в сером костюме почувствовал легкое головокружение, как всегда перед работой.

Это словно фужер шампанского.

— Что-нибудь еще? — спросил официант.

— Пока нет. Может, минут через десять, — ответил господин в сером костюме. — Ко мне должны прийти.

Шесть метров.

Господин в сером костюме закрыл глаза, проверяя, насколько хорошо запомнил расположение объекта и декораций.

Картинка четко встала у него перед глазами.

Нить скользнула у него из правой ноги, из углубления под щиколоткой, и тут же ушла сквозь ковер, к полу.

Темно. Твердый холодный пол. Не спешить. Кто-то наступил на нить под ковром, остановился.

Ерунда. Нить растет не от основания. Она растет сама собой, удлиняется, а не вылезает из тела «паука». Они могут топтаться по ней, даже пытаться остановить ее, пережать — ерунда.

Нить скользнула между ножками стульев, приблизилась к объекту.

Он смеется. Ему весело, видите ли!

«Паук» открыл глаза. Ему нравилось смотреть, как меняется выражение лица у подвешенных.

Секунду назад — веселье или печаль. Или деловая гримаса типа «а что вам, собственно»… и вдруг — плоть превращается в камень. Или наоборот — в глину.

Иногда можно оставить объекту восприятие, перехватив управление.

Он все видит, чувствует, но ничего не может поделать.

Это просто. Есть фокусы гораздо более сложные.

«Мерцающая боль». «Сады зла». «Огненный цветок».

«Пауки» придумывают красивые названия и делятся друг с другом своими секретами.

Вот сейчас объект попадет в «комнату страха», а потом пересядет на «черную мельницу»… а потом — «балаган», а потом…

Это было странное зрелище — господин в старомодном сером костюме, который только что, не торопясь, выпил кофе и скушал пирожное, вдруг закричал.

Громко и тоскливо. Вскочил, перевернув столик. Рванул галстук на себе. Снова закричал.

Его тело выгнулось назад, руки взметнулись над головой, замерли, дергаясь. Пальцы сплелись в узел, сжались, и те, кто сидел рядом, услышали сухой треск ломающихся косточек.

Человека согнуло, он рухнул на колени, потом, постояв секунду, упал лицом на ковер.

И никто не смог заметить, как что-то тонкое, почти прозрачное, похожее на паутину, медленно втянулось в ногу лежащего, прямо над краем туфли.

И никто не обратил внимания на выражение лица господина Чжао Цяня. Только дама, сидевшая рядом с китайцем, заметила, как он растер что-то между пальцами правой руки, быстро поднес ко рту и жадно вдохнул.

Возможно, это была Зеленая крошка. Даме было на это наплевать. Сама она предпочитала старый добрый кокс.

Старший не сразу отреагировал на панический звонок Клеева. Старший вообще не хотел отвечать на вызов — было не до праздной болтовни.

И Младший и Старший одинаково потрясенно смотрели на кадропроекцию — Крым, побережье, логово Грифа.

Наконец они соизволили посмотреть полный вариант записи. Не провал боевиков, а то, что происходило потом.

Еще час назад Гриф бесцельно бродил среди обломков. Просто ходил, словно погорелец на пожарище. Похоже было — привыкал к тому, что нижний парк уничтожен безвозвратно, что дворец покалечен, что теперь придется либо искать другое место, либо привыкать к этому хаосу…

Всего час назад.

Старший увеличил кадр — с правой рукой Грифа что-то было не в порядке. Старший сразу и не понял, что именно.

— Что-то не так с рукой, — сказал Старший.

— Рука как рука, — быстро ответил Младший. — Целая, здоровая… Блин.

— Целая и здоровая, — сказал Старший. — Что там у нас в записи? В коридоре, перед самым началом…

Младший провел рукой над панелью — рядом с основной кадропроекцией появилась вспомогательная — небольшая. Гриф и девушка.

Гриф поднимается с колен, что-то говорит и вдруг бьет правой рукой в стену. И на лице его проступает гримаса боли.

— Крупнее, — приказал Старший.

Они смотрят на руку Грифа.

Содранная на костяшках кожа, кровь…

— Думаешь, обошлось без перелома? — спросил Старший.

— Черт его…

Гриф наклонился, поднял камешек, подбросил его на ладони. На ладони правой руки — чистой, без малейшего повреждения.

Гриф замахнулся и бросил камешек в море.

— Как полагаешь, — не отрывая взгляда от кадропроекции, спросил Младший, — это автоматический режим или он сам…

— Не знаю, — честно сказал Старший. — Я не помню подобного раньше. Хотя… глаза он не мог сам стабилизировать. Постоянно таскался со спреем… Ты не помнишь — после Клиники он пользовался лекарством?

— Не помню… А если нет? Это значит, что он начал контролировать… Начал?

В голосе Младшего проступило нечто похожее на страх.

Пока — только похожее.

За последние десять лет он отвык бояться по мелочам. Он мог бояться — и боялся — будущего, но в настоящем…

Гриф сел на обломок скалы, над самым морем.

Казалось, он не замечает ветра, не замечает брызг и того, что волны подбираются все ближе и ближе.

Закрытые глаза, расслабленное лицо. Капли воды на щеках и ресницах.

Что-то шевельнулось в самом углу кадропроекции.

Камень, осколок гранитной ступени сдвинулся в сторону. Рывком, будто кто-то его подтолкнул.

Чужекрыса, подумал Младший, но через секунду понял, что ошибся.

Замерший на мгновение, камень совершил еще один скачок. И еще один. Потом остановился и несколько раз дернулся, будто устраиваясь поудобнее.

Словно мелкая рябь покрыла все пространство от дворца до моря — двигались камни и камешки, крупные обломки и щебень.

Двигались-двигались-двигались…

— Они… — начал Младший и замолчал, нечего было тут говорить, все было видно и так.

Обломки складывались в ступени, перила, скамьи и скульптуры. Соединялись. Слипались. Сливались.

Старший и Младший смотрели молча почти час.

Подал голос телефон на столе.

Старший, поколебавшись, поднял трубку. Выслушал доклад Клеева о происшествии в ресторане.

Движением руки выключил кадропроектор. Вывел изображение Клеева и включил звук…

— «Паук» сейчас в коме. Его доставили в больницу, поставили диагноз — «инсульт» — и говорят, что шансов практически нет. Нету шансов. — Клеев вытер лицо платком. — А китаец… Мы его взяли. Внаглую, силой. С ним в номер пошла гостиничная девка, мои люди вошли следом. В общем, на нем висят попытка изнасилования и убийство. Обслуга отеля все подтвердит — я вызвал нового «паука», он работает со свидетелями…

— Что сказал китаец? — спросил Старший, отмахнувшись от Младшего, который попытался уточнить, что именно произошло. — Ты уже с ним разговаривал?

— Китаец молчит и улыбается. Он даже консула не зовет, мать его так. И знаете, что самое прикольное во всем этом? — Клеев нервно хохотнул. — В китайском посольстве никто и ничего о нем не знает. Товарищ Чжао Цянь находится сейчас дома. Я настоял, и меня связали непосредственно с ним. Это не он. Я так и сказал, что в файлах — не его изображение, мне вежливо намекнули, чтобы я проверил правильность наших файлов.

— И?

— А у нас снова изображение настоящего Чжао Цяня. Не того, что сидел у меня в подвале, а того, что находится дома. Тихо, без шума, сломали восьмиуровневую защиту. Даже не сломали, а просто просочились сквозь нее. И что прикажете теперь делать?

— Не орать, для начала.

— Не орать? Хорошо, я не буду орать. Я успокоюсь. Я уже успокоился. Теперь вы мне скажете, как можно пройти сквозь защиту, о которой вы мне говорили как о совершенно надежной. Вы говорили. И мои специалисты пытались ее ломать — без результата. И вы мне говорили, что «паука» невозможно остановить. Говорили?

— И вы, наверное, проверяли?

— Естественно, нет. «Пауки» не любят подобных экспериментов. Со мной уже связывались от их Ассоциации… И что я отвечу? — Клеев снова засмеялся. — Я им предложил самим пообщаться с китайцем… или кто он там. Они отказались. Попросили, чтобы я своими силами…

— И вы попробовали? У вас ведь было часа полтора на все это? — осведомился Старший.

— Конечно. Мы смогли выкроить целых десять минут на беседу. Подключили молекулярный зонд. В результате теперь у меня еще и парни из техотдела мечут икру от восторга. Воздействия — ноль. Никакой реакции. Запустили пятую степень — ни хрена. Сидит и еле заметно улыбается. Сидит, сволочь, и улыбается. И улыбается…

— Нам нужно подумать, — сказал Старший.

— Да уж, пожалуйста, — ощерился Клеев. — Мы ведь в ответе за тех, кого приручили. Вы в ответе за меня… И за Катрин тоже. У Суки приступ ярости, но я думаю, что она просто перепугалась. Как и я. И знаете что еще? Что напоследок сказал китаец?

Клеев замолчал. Снова вытер лоб платком. Скомкал платок и сунул в карман пиджака.

— Вам нравятся драматические паузы? — осведомился Старший. — Вы хотите, чтобы я задал вопрос, что напоследок сказал китаец? Кстати, почему напоследок? Допрос уже закончен?

— Трудно допрашивать мертвого человека, — засмеялся Клеев. — Не пробовали жмурика допрашивать? Китаец произнес последнюю фразу и умер. Выключился. Наши попытались реанимировать — хренушки.

— Так что сказал китаец?

— А… Интересно… Я просто оборжался… в свете последних событий. Китаец поманил меня пальцем и тихо, на ухо, сказал… — Клеев захохотал. — Он сказал два слова… Алексей Горенко. И все. Правда, смешно?