Балтийцы (сборник)

Александр Зернин, 2013

Авторов представленного сборника объединяет одно – верность Отечеству и любовь к морю. Александр Зернин, старший лейтенант Русского флота, активный участник Гражданской войны в частях генерала Врангеля, описал в своей «повести в рассказах» годы службы на Балтике во время Первой мировой войны. Лейтенант Русского флота Леонид Павлов, прошедший подряд горнило двух жестоких войн, оставил после себя замечательные записки об этих событиях – «Тебе, Андреевский флаг», опубликованные уже после его смерти.

Александр Зернин

Балтийцы

В шторм

Миноносец «Послушный» стоит у бонов Свеаборгского порта. Белые струйки пара вырываются из его труб, мешаясь с черными клубами дыма. Он готов к походу. Ему назначено срочно доставить из Гельсингфорса в Ревель командира линейного корабля «Андрей Первозванный», который немедленно после того должен был выйти в море.

Дует шквалистый ветер и гудит в снастях. Низко нависшие штормовые облака мчатся над головой, почти задевая мачты. В море очень свежо, но в гавани почти тихо. Лишь торопливая рябь дрожит на поверхности воды. Под напором ветра миноносец водит носом из стороны в сторону, слегка налегая на соседей. Скрипят сходни. Командир посматривает на небо и молчит. Вахтенный начальник на мостике приготовляет карты. Боцман с командой заваливает на палубу шлюпки и крепит их по штормовому. У сходен сидят два судовых пса: рыжий пойнтер Джек и дворняга Жучка. Дрожа от сырости, они тоскливо позевывают в предчувствии близкой передряги.

— Вашсокродь! командир «Андрея Первозванного» подходит к трапу, — доложил командиру миноносца вахтенный унтер-офицер.

— Убери собак, — ответил командир, идя навстречу. Вахтенный оттаскивает собак в сторону и передает вестовому, который гонит их на бак.

— Вались в носовой кубрик, подсердешные, — ласково говорит им боцман. — Выпадешь за борт, не поймаем. Ишь какова погода.

Вахтенный свистит трелью. Команда становится смирно. На миноносец входит командир «Андрея» и вместе с командиром миноносца молча поглядывает на небо. Затем гость спускается в кают-кампанию, а командир миноносца идет на мостик.

Отданы швартовы. Забурлив винтами, «Послушный» легко выскакивает на середину бухты и, отбрасывая в стороны пенящиеся струи, движется к проливу Густав-Сверн. Свежий ветер бросает ему навстречу соленую водяную пыль, сметая ее с мелких беспокойных волн, разбежавшихся по рейду.

По обеим сторонам пролива подымаются высокие берега, увенчанные старинными фортификационными постройками. За ними видны крепостной собор и квадратные здания казарм. В глубине пролива на минуту наступает тишина. Не слышно ветра, и мимолетное чувство зависти к спокойно гуляющим на берегу солдатам стыдливо мелькает в сознании. Но задумываться некогда. «Послушный» делает последний поворот, и перед ним во всей своей широте раскрывается бушующее море. Он сразу падает носом точно в яму, и гребень волны обрушивается ему на бак. Клочья пены летят на мостик.

— Лишние вниз! — приказывает командир.

Палуба пустеет. Только из полуоткрытого машинного люка видна голова инженер-механика Миши Порывкина, скептическим взором оценивающего состояние моря.

Миноносец вдруг боком наискось поднялся на волну и в следующую минуту повалился на противоположный борт, зачертив палубой по воде. Волна хлынула в машинный люк. Голова инженер-механика исчезла, и крышка плотно захлопнулась над ней.

Вахтенный начальник, мичман, крепко вцепившись в поручни на мостике, старался бестрепетно смотреть вперед и все оглядывался на командира, пример которого должен был служить ему руководством.

Командир, незадолго перед тем прибывший из академии, казался мичману салонным моряком, теоретиком. В нем не было решительно ничего, напоминающего морского волка. Штормовой переход был своего рода экзаменом для нового командира. Вахтенный начальник с любопытством, украдкой, взглядывал на него. Из машинного люка на него же повернута была голова инженер-механика Миши. Рулевой старшина и боцман с тем же любопытством поглядывали на него через иллюминатор носового кубрика.

Командир стоял посредине мостика, крепко ухватившись за тумбу машинного телеграфа. Рядом с ним рулевой сердито вертел штурвал, с трудом удерживая миноносец на данном курсе. Волна сбивала миноносец. Он шел зигзагами, рыская в стороны и поминутно зарываясь носом в воду по самую носовую пушку, которая, бороздя поверхность волн, взметала снопы брызг и пены, летевшие на мостик и мешавшие смотреть вперед.

От холодного ветра, завывавшего в снастях, стыли руки и лицо. От размахов качки, казалось, все небо стремительно перемещалось из стороны в сторону. Растянутый бег волн, мутно-зеленых, покрытых пеною, как сетью, утомлял зрение и отуплял слух. Как во сне, донеслись до мичмана слова командира:

— Ищите Эранс-Грунд. Надо исправить курс. Нас сильно сдрейфовало.

Командир был бледен и озабочен. Он приложил к глазам бинокль, но сейчас же соленые брызги растеклись по стеклам, и командир опустил руку.

Вахтенный начальник, напрягая зрение, обвел глазами горизонт. Справа от курса над гребнями волн видны были две тоненькие мачты, увенчанные красными плетеными шарами. Это был плавучий маяк Эранс-Грунд. Мичман указал на него командиру.

— Держи на плавучку, — приказал командир рулевому. Рулевой с облегчением поднял глаза от компаса, взволнованного качкой, и вцепился взором в плавучий маяк, силуэт которого стал медленно расти. Около него был виден белый контур пассажирского парохода, делавшего очередной рейс из Гельсингфорса в Ревель. Видно было, как он с трудом боролся против волны и почти не сдвигался с места.

Мичман опять заметил голову инженер-механика, выглядывавшего через машинный люк. С трудом спустившись по трапу и цепляясь за штормовой леер, натянутый вдоль палубы, он подошел к машинному люку. Из люка слышался приятный, чмокающий стук машины. Работа ее была не ровна. Винты ежеминутно выскакивали на воздух, и тогда машина давала перебои. Машинный унтер-офицер и его подручный, утирая лица паклей, стояли на клапанах, по мере возможности прикрывая их во время перебоев. Мичман стал около люка. Его обдало теплым дыханием разогревшегося смазочного масла.

— Как у вас? — спросил он механика.

— Да что тут. Три четверти вахты лежит вповалку и травит. Ферапонтов стонет, что у него сию минуту кишки пойдут горлом. Хоть бы молчал, подлец. Свиридов и Поляков молодцы — одни за всех. Только так долго не выдержать. Сколько ходу до Ревельского рейда?

— От Эранс-Грунда останется сорок миль.

— При такой волне больше двенадцати узлов дать нельзя. Значит, еще три с половиной часа пути. Можем скиснуть, а тогда выбросит на камни и конец всему. Как командир?

— Ничего. Молчит.

— Не для академиков такая погода. Смотрите, пассажирский пароход ворочает обратно.

От плавучего маяка, который был уже недалеко, надо было менять курс и идти к волне лагом, то есть принимая раскаты волн прямо в борт. Плавучий маяк, небольшое судно с мачтами, на которых ночью зажигались красные огни, а днем были красные шары, — стояло на якоре у места поворота. Оно почти опрокидывалось на волне, то валясь с одного борта на другой, то вздымаясь носом и уходя в воду кормой. Мачты его чертили в воздухе огромные круги. Все было задраено на нем. Волны свободно перекатывались через борт. Команда маяка заперлась внизу. Наверху нельзя было держаться без опасности для жизни.

— Вот житье каторжное, — кивнул инженер-механик на маяк.

Пассажирский пароход, тяжело переваливаясь на волне, повернул на обратный курс. Видно было, как у него на мостике кто-то безнадежно махал руками, указывая на море.

«Послушный», обогнув маяк, стал ворочать на новый курс. Корма круто подалась в сторону и огромная волна сейчас же перекатилась через палубу, залив мичмана по колено. Инженер-механик захлопнул свою крышку. Полминуты спустя миноносец повалился на правый борт навстречу новой гряде волн, и вахтенный начальник с ужасом заметил, как на размахе дугой изогнулись мачты. И когда в следующее мгновенье миноносец повалило влево, с треском сломалась стеньга и, запутавшись в снастях, упала клотиком на ют. Антенна беспроволочного телеграфа легла на трубы и, перегорев сейчас же, раскинулась по палубе, путаясь под ногами.

Инженер-механик выглянул из люка.

— Доложите командиру, что так держаться мы не можем, — сказал он.

В душу мичмана закралось сомнение. Волны свободно вливались на палубу и подбивали шлюпки. Крепко цепляясь за леер, мичман двинулся на мостик.

Его поразило бледное лицо командира. Рулевой едва держался на ногах, не скрывая приступов морской болезни. Стол с картами был залит водой, проникшей внутрь под стеклянную крышку. Над головой скрипела стеньга фок-мачты, угрожая переломиться и упасть на мостик. Вахтенный начальник с тревогой посмотрел наверх.

— Мне кажется, что при такой погоде нам не удастся пересечь море, — робко проговорил он, отирая соленую пену, залепившую ему глаза.

Командир помолчал секунду. Потом ответил, едва разжав зубы.

— Слушайте, мой дорогой. Когда волею Петра Великого у России появился флот, он сразу принял в свою душу лучшие традиции прочих флотов мира и с тех пор никогда и ни в чем не отступил от них. Мы должны помнить бесстрашие и настойчивость Нельсона, Сюффрена и других. Но у нас есть и свои великие имена. Ушаков, Нахимов, Макаров, Николай Оттович Эссен. Каждый из нас в трудные минуты должен спрашивать себя, как поступил бы в данном случае, скажем, адмирал Макаров? Думаете ли вы, что он повернул бы теперь назад?

Миноносец стремительно лег на бок. Реи, казалось, вот-вот коснутся гребней волн. У вахтенного начальника захватило дух. Корпус миноносца дрожал от перебоев. Но командир продолжал:

— Пассажирский пароход повернул обратно. Но мы и он не одно и то же. Военный корабль — все равно, что часовой на посту. От возложенного на него долга его освободить может только смерть. А потому мы должны или дойти, или погибнуть. Вспомните «Русалку».

И мичман вспомнил памятник на Екатеринентальском пляже и на нем надпись — «Россияне не забывают своих героев-мучеников».

— Велите боцману со свободной командой принайтовить сломанную стеньгу, а если это невозможно, то столкнуть ее за борт.

Мичман передал приказание.

Размахи качки стали еще сильнее. Берега скрылись из виду. Вокруг — разбушевавшееся море, покрытое белыми гребнями, и стремительный бег волн. Миноносец, переваливаясь с одного борта на другой и зарываясь носом в воду, медленно двигался вперед. Вахтенный начальник, вцепившись в поручни, стоял рядом с командиром, мокрый с головы до ног. Поздно было надевать дождевое платье, так как не было возможности переодеться, и он стоял на месте, сгибая поочередно правое и левое колено навстречу качке. Мостик то уходил из-под его ног, падая куда-то вниз, и мичман чувствовал, что его тело как бы лишалось веса, — то вдруг, нажимая снизу, взмывал вверх, — и мичман едва удерживал на ногах утроенную тяжесть своего тела.

Большая волна водопадом обрушилась на полубак и сорвала крепко принайтовленную вьюшку с перлинем. Вьюшка, обломав поручни вокруг носовой пушки, свалилась за борт и стала разматываться на волне вдоль борта. Размотавшийся перлинь угрожал попасть в винты. Командир изменил курс и приказал подобрать вьюшку.

Мичман спустился на орудийную площадку, наблюдая за работой боцмана и комендоров. Немыслимо казалось что-либо сделать. Палуба уходила из-под ног, волны обрушивались на площадку. Однако боцману удалось часть перлиня вытянуть на бак, остальное прихватить по борту к стойкам и шлюпбалкам.

— Молодцы! — тихо крикнул командир, едва двигая губами. Окоченевший, бледный, он стоял, не отрываясь от тумбы.

Когда миноносец лег на прежний курс, волна ударила под мостик и, продавив дверь под полубаком, залила носовой кубрик и смыла вахтенного начальника с орудийной площадки под полубак. Зацепившись за сломанную стойку рукавом, он повис над дверью, тщетно нащупывая ногами ступеньки трапа. «Господи, какой стыд», — подумал он. Его сейчас же сняли. Оторванный рукав остался болтаться на обломке стойки.

Застигнутые в своем помещении волной матросы стали выскакивать наверх и со сконфуженными лицами озирались по сторонам.

— Держись, держись, молодцы! — слабо крикнул со своего места командир.

Мичман заглянул в носовой кубрик. Люди вышли оттуда. В углу, на рундуке, растопырив ноги, стоял Джек. Жучка вплавь перебиралась к нему с другого борта. Трюмный старшина проворно спустил воду в таранное отделение и привел в действие водоотливную донку.

— Владимир Николаевич, — позвал мичмана командир, — обойдите помещения и навестите гостя.

Вахтенный начальник еще раз заглянул в кубрик и стал пробираться на корму. Инженер-механик выглянул из люка.

— Ну что? — спросил он.

— Командир не повернет, — лаконически ответил мичман. Срываясь ногами со ступенек, он пустился вниз и заглянул в кают-компанию. Против входной двери был книжный шкаф. Книги и бумаги, сложенные в нем, выбили на качке фанерную дверцу и рассыпались по полу. Через разбитый при падении стеньги световой люк, в кают-компанию заплескивала вода. Мичман хотел было собрать размокшие книги, но не мог ничего сделать, так как обеими руками должен был держаться за стенки, чтобы не упасть.

Командир «Андрея Первозванного» лежал на диване, зацепившись одной ногой за шкаф и держась рукой за медный козырек под иллюминатором над его головой. При всем этом он казался спящим. Лицо было спокойно. Глаза закрыты.

Стол с оторванными ножками лежал опрокинутым вверх дном. Иллюминаторы поминутно уходили в воду, и кают-компания погружалась во тьму.

Вахтенный начальник повернул обратно. В уборной что-то страшно сопело. Под трапом он увидел распростертого среди осколков посуды вестового, стонавшего от мучительной икоты.

Чувствуя, что оставаться внизу дольше невозможно, мичман поспешил наверх. Он дошел до кормового помещения и заглянул в него. Сюда волны почти не попадали, и вся свободная от вахты команда собралась здесь, растянувшись вповалку на полу и на нарах. Кислый запах рвоты ударил мичману в лицо. Он повернулся и пошел на мостик.

— Все… в порядке… — доложил он.

— Течи нет?

— Течи нет, но почти всюду попадают волны.

— Ничего. Работают донки.

Командир замолчал. Мичман крепко обнял стойку дальномера и замер на своем месте. Миноносец по-прежнему валяло с боку на бок, но мичман ничего уже не чувствовал, ни о чем не думал, ничего не говорил. Под мостиком от качки разошлись фланцы вспомогательной паровой трубы. Стал сочиться пар. Как сквозь сон, слышал мичман стук зубила и ворчанье подвахтенного машиниста. Он изредка взглядывал на командира, и ему до слез радостно было, что вот бледный командир прочно стоит на своем месте, никуда не уйдет и никогда не отступит. И он понял, что теперь он сам никогда в жизни не сможет поступить иначе, что он сразу стал старше и сильнее.

— Вашсокродь! Вульфский знак слева по носу, — доложил сигнальщик.

— Смотри вехи по носу справа, — ответил командир.

Впереди показался берег. Но мичману было все равно. Ему казалось, что он может простоять так еще долго и что его никогда не оставят силы. Он начал искать вехи и быстро нашел их прямо по курсу. Они были повалены волной и временами пропадали за гребнями.

Миноносец переменил курс. Перед ним, как на дальней декорации, обозначились островерхие башни старого города. Белая полоска пены отметила деревянный мол гавани. На рейде, прервав сообщение с берегом, стояла бригада линейных кораблей. Миноносец поднял позывные, отдавая этим честь адмиралу.

— Идти в гавань, — ответил сигналом адмирал.

Миноносец уменьшил ход. Покрытые тиной срубы гавани то вздымались над волнами, то закрывались ими совершенно. Надо было попасть в ворота. Командир «Андрея» поднялся на мостик.

Огромные валы медленно катились мимо ворот. Перед командиром миноносца была труднейшая задача — войти в гавань на штормовой волне, не зацепив ворота. Видно было, как он колебался. Но, взяв поправку на неизбежный снос, он сразу дал полный ход. Падая носом в разверзавшиеся перед ним морские недра, миноносец, точно толчками, приближался к молу. Все стоявшие на мостике крепко впились в поручни руками. Инженер-механик по пояс высунулся из своего люка.

— Наддай, наддай! — украдкой покрикивал он в машину.

Миноносец поднялся носом почти над срезом стенки и влетел в ворота. Под ударами волн осталась корма. Ее бросило под ветер. Нос оказался перед крайней сваей.

— Отводи! — нервно бросил командир рулевому.

Нос слегка коснулся сваи, острие форштевня сейчас же загнулось вправо.

— Какой позор, — с волнением промолвил командир.

— Нет, нет, — быстро возразил командир «Андрея». — Поход выполнен образцово, я сочту долгом доложить об этом адмиралу. Форштевень вам выправят в полдня.

В гавани почти не было волны. Лишь ветер гудел в снастях и снопы брызг и пены летели через мол.

«Послушный» отдал якорь посреди гавани и подошел кормой к стенке. Подали сходни. Командира «Андрея» ждал баркас под парусами. Крепко пожав руку командиру миноносца, он сошел на стенку.

Команде было дано время обедать.

Вечерело. Мичман поднялся на мол и долго не мог оторвать взора от разбушевавшегося моря. Лишь когда совсем стемнело, он вернулся на миноносец. Проходя мимо кормового люка, заглянул вниз. В кубрике все было уже прибрано. Мокрое платье вынесено наверх. Утомленная походом команда спала. В глубине кубрика, на переборке, темной позолотой поблескивал образ Николая Чудотворца. Слабое мерцание лампады озаряло его строгий лик и благословляющую руку.

Поход

Неделю спустя после прибытия Миртова на миноносец ранним утром, когда завороженная природа в сладкой истоме пробуждалась и заря багряным золотом блистала на востоке, — флот снялся с якорей и корабли длинными четкими колоннами потянулись с рейда в море.

Мичман Миртов вышел наверх, неся футляр с картами под мышкой. Ему казалось, что все должно быть еще в глубоком оцепенении сна, что это лишь на его долю пришлось томительное раннее вставанье, когда каждый атом его тела жаждал сонной неги и покоя.

Но, поднявшись на верхний мостик миноносца, он увидел в движении весь рейд. Линейные корабли во главе с «Рюриком» уже вытянулись в кильватерную колонну. На мостике флагманского корабля весь штаб и сам адмирал, зорко наблюдающий съемку с якорей.

Покрытые комьями мокрой глины и залепленные илом якоря медленно подползали к своим клюзам, которые, как ноздри чудовищного зверя, зияли в носах кораблей. Струя воды, метко направленная из пипки, смывала ил и глину, и якоря очищенными втягивались в свою ноздрю.

На всех реях «Рюрика» поднялись сигналы.

— Шестому дивизиону миноносцев вступить в кильватер отряду заградителей, — доложил сигнальный старшина содержание сигнала.

Начальник дивизиона добродушно посматривал на свои миноносцы, видя, что с их стороны не будет задержки.

— Федор Иванович, — ласково картавя, обратился он к командиру, — ложитесь в кильватер «Енисею».

— Уже в кильватере, — ответил тот.

— Ну вот и хорошо. Я знаю, у нас все идет само собой, как заведенные часы, — благодушно продолжал начальник дивизиона, сознавая свою совершенную ненужность. Герой Японской войны, контуженный и обожженный взрывом, потерявший зрение на один глаз, он был всецело в зависимости от своих командиров, которые видели в нем не начальника, а кроткого, немешающего пассажира. Тем не менее дивизион отлично выполнял учебный план и получал призы, а начальник дивизиона — награды, поражавшие его неожиданностью. Он знал, что ровно ничем их не заслужил, но всему личному составу дивизиона доставляло огромное наслаждение уверять его в противном.

— Что это от вас, Владимир Николаевич, так хорошо пахнет? — шутливо спросил он Миртова.

— Вчера на вечере в Морском собрании одна дама подарила мне свой носовой платок.

— Сигнальщики! С «Енисея» семафорят! — крикнул командир.

Те уже видели это, но замешкались, высвобождая семафорные флажки, застрявшие между поручнями и обвесом. Секунду спустя они уже принимали семафор.

— Что же это вы, сигнальщики, сами не смотрите, — безгневно напустился на них начальник дивизиона, мешая им читать семафор.

— Николай Федорович, — деликатно отвлек его командир и стал показывать на карте схему предстоящих боевых эволюций, как бы спрашивая некоторых его указаний.

На мостик поднялся флаг-офицер и окончательно затмил начальника дивизиона.

— «Подвижный» подтянулся наконец, — энергично заговорил он. — У него заело с якорным канатом. Теперь все в порядке.

— Ну вот и отлично, — обрадовался начальник дивизиона. — А я и не знал.

— Я запрашивал по линии с кормового мостика.

— Прекрасно. А как наш ревнитель военно-морских знаний?

— Спит.

— Ха-ха-ха, — неторопливо посмеялся начальник дивизиона. — Известное дело, в четыре часа утра крепко спится. Как вы их распределили?

— По одному на каждый миноносец. У нас слушатель академии генерального штаба, болгарский капитан.

— Ну и пусть себе спит, — продолжал посмеиваться начальник дивизиона.

Отряд заградителей и миноносцы, назначенные вместе с ним изображать неприятеля, понемногу обогнали линейный флот и склонились к весту.

Благодатная тишина царствовала над морем. Берега заволакивались голубой дымкой и скрывались в отдалении. Мелкие волны тихо плескались по бортам.

Миноносцы шли за концевым заградителем, купаясь в широкой струе, пенистой дорогой стлавшейся за ним. Это был старый корабль со множеством надстроек, непозволительных для современного боя, и выступов, замедлявших ход. Но он был красив своими стройными, ненужными больше мачтами и тяжелым рангоутом. От него веяло уютом старины, уносившей мысль к тем счастливым временам, когда для боя нужно было меньше техники и расчета, но больше доблести и чувства.

Начальник дивизиона и командир ушли вниз, оставив Миртова на вахте.

Скрывшись из поля зрения линейного флота, отряд повернул на ост, атакуя центральную позицию, на которой его должны были встретить действующие корабли. Как только показались линейные суда, шедшие навстречу, Миртов послал доложить командиру. Офицеры на всех миноносцах поднялись наверх записывать отдельные стадии воображаемого боя и прокладывать расстояния и направления на противника через каждую минуту. Таким образом вычерчивалась на карте полная картина боевых локсодромий, описанных обеими сторонами, имевшими задание охватить голову противника.

Боевые эволюции тянулись до полудня и были повторены дважды. После чего флот собрался вместе и тремя колоннами двинулся к Балтийскому морю для производства ночных маневров.

Тихо проплыли и исчезли с горизонта лесистые очертания островов, и широкая морская гладь раскинулась вокруг, сливаясь с небесами.

Вечером флот подошел к одному из островов Монзунда, и все множество кораблей стало на якорь в глубине хорошо обследованного стратегического рейда.

На горизонте показались тяжелые свинцовые учи. Блистали зарницы. Ночью надо было ожидать грозы.

Адмирал сигналом потребовал к себе всех командиров кораблей первого и второго ранга, а с миноносцев — начальников дивизионов.

Николай Федорович немедленно сел на вельбот и отправился на «Рюрик».

Ночная атака

Вернувшись от адмирала, начальник дивизиона сейчас же собрал всех своих командиров. Тесная кают-компания наполнилась до отказа.

Развернув карту, начальник дивизиона объявил, что ему приказано сегодня ночью атаковать эскадру, для чего миноносцы его дивизиона должны немедленно покинуть рейд и выбрать себе стоянку в другом месте.

— Конечно, нет надобности отходить далеко. Мы станем здесь, в соседней бухте, — указал он на карте место, предложенное флаг-офицером.

— Теперь нам надо выбрать час, — неторопливо продолжал начальник дивизиона. — Это предоставлено нашему усмотрению, чтобы атака была неожиданной. В свою очередь эскадра перестроится совершенно в ином порядке и займет неизвестное нам пространство рейда. Мы должны, пользуясь темнотой, незаметно проникнуть в бухту, прорвав дозоры, и выпустить учебные мины с мнущимися зарядными отделениями — по линейным кораблям и крейсерам. С того момента, как мы будем открыты, на всех кораблях будет вестись ежеминутная запись маневра. Выпуск мин надо записывать с точностью до секунды. То же сделают и атакованные корабли, отметив секунду попадания по секундомеру, пущенному по ракете открывшего нас корабля. Это необходимо, чтобы потом разобраться, какой миноносец кого атаковал и с каким успехом. Мины подберут атакованные корабли, так как мы должны стрелять не останавливаясь, пока не пройдем всей эскадры. Так вот, в котором же часу предпочтительней, по-вашему, атаковать?

— Давайте, в полночь, — предложил один из командиров.

— Хорошо, — немедленно согласился начальник дивизиона.

— Лучше было бы немного попозже. До полуночи, наверно, все будут бодрствовать. Лучше оттянуть до того времени, когда все, не дождавшись, лягут спать и наверху останутся только вахтенные.

— Верно, лучше попозже. Ну, скажем, в два часа.

— Николай Федорович, — энергично вмешался флаг-офицер, — лучше всего вовсе не назначать часа, а атаковать в зависимости от погоды. Сегодня надо ожидать грозы. Вот мы и нагрянем одновременно с ней.

— Совершенно правильно, — одобрил начальник дивизиона. — Так и сделаем, господа. Объявляю заседание закрытым.

Командиры отбыли на свои миноносцы, после чего дивизион немедленно снялся и в густых сумерках перешел в соседнюю бухту.

Небо медленно затягивалось тучами. Погромыхивал гром. Миноносцы стояли под полными парами.

Но вот точно что-то треснуло над бухтой. Молния ослепительным зигзагом прорезала густую тьму, и сразу хлынул дождь.

Было лишь немного за полночь. Начальник дивизиона хотел оттянуть еще, но флаг-офицер побаивался, что гроза перестанет, а потому решено было идти сейчас же.

Дивизион тихо снялся и под проливным дождем вышел в море. Через полчаса он повернул и взял курс к рейду, где имел стоянку флот. На мостике собрались все офицеры и ревнитель, надевший матросское дождевое платье. Дивизион уменьшил ход, чтобы не выдавать себя искрами из труб, неизбежными на форсированном ходу.

— Ни зги не видно, — проворчал командир. — Этак можно запросто влипнуть кому-нибудь прямо в борт.

Командир, как академик, был расчетлив и любил действовать наверняка.

— Ничего, Федор Иванович, — успокаивал его начальник дивизиона. — Свернем себе нос и только всего. Командующий морскими силами только похвалит. Он обещал свое заступничество, если риск будет целесообразен.

— Конечно, — быстро подтвердил флаг-офицер. — Мы идем в атаку, а атака без риска нецелесообразна.

— Правда, Федор Иванович, — обрадовался начальник дивизиона. — Валяйте полный ход.

— Сигнальщики! Передайте по линии: «буки» (больше ход)! — крикнул флаг-офицер.

Сигнальщики бойко замигали фонарем. Миноносец запульсировал всем корпусом от большого числа оборотов.

— Ни зги не видно… — продолжал ворчать командир.

Дождь лил не переставая.

Вдруг молния ударила где-то совсем рядом и осветила дозорный контрминоносец, стоявший у входа на рейд перед самым носом у атакующего дивизиона.

— Право руля! — крикнул командир.

Все на мгновение ослепли. Но дозорный корабль заметил миноносцы, и длинная хвостатая ракета вылетела с него в небо.

— Не будь молнии, разрезали бы его пополам. Какая уж тут целесообразность, — высказывал свое неудовольствие командир.

— Больше ход! — в увлечении крикнул начальник дивизиона. — Теперь нельзя медлить.

Командир повиновался и дал резкий звонок в машину.

— О-ох напоремся на кого-нибудь. Ни зги не видно.

Увидев ракету, все корабли эскадры, как по волшебству, открыли прожекторы и направили навстречу миноносцам снопы ослепляющих лучей. Загремели орудия, стрелявшие холостыми зарядами.

— Николай Федорович, я решительно ни черта не вижу: мы летим на эскадру с закрытыми глазами, — возмущался командир.

Молнии поминутно рассекали небо, и хлестал проливной дождь, довершая впечатление первозданного хаоса.

Миртов, стоя внизу, у минных аппаратов, напрягал зрение, стараясь рассмотреть ближайшие силуэты. Наметив цель между двух смежных слепивших его прожекторов, он самолично повернул аппарат.

— Пли! — крикнул он.

Мина, всхлипнув, вылетела за борт и, оставляя за собой слегка светящийся след, устремилась в неизвестность.

Миртов замкнул секундомер и, подбежав ко второму аппарату, повторил тот же маневр.

— Мины выпущены! — доложил он, бегом подымаясь на мостик.

В этот момент дружный залп орудий с неизвестного корабля совсем рядом справа оглушил всех на мостике миноносца.

Ревнитель схватил Миртова за рукав.

— Господи! — шептал он, не скрывая своего испуга.

— Лево руля! — скомандовал командир, отводя миноносец от стрелявшего корабля.

— Ба-ах! — раздалось вдруг слева. И при вспышке орудийного выстрела стоявшие на мостике увидели, что миноносец, только что избежав столкновения с одним кораблем, мчится прямо на другой.

— «Цесаревич»! — крикнули сигнальщики.

— Право на борт! — коротко приказал командир.

Миноносец даже накренился от резкого переложения руля с одного борта на другой.

— Носовое орудие, пли! — скомандовал Миртов без особой надобности, но для усиления эффекта.

— Бах! — грохнуло орудие холостым зарядом. При вспышке выстрела все увидели, что нос миноносца откатился от «Цесаревича», но зато он сядет на него раскатившейся кормой.

— Отводи! — скомандовал командир. Но миноносец всем корпусом навалился на борт «Цесаревича» и с треском, ломая шлюпбалки, на полном ходу прочертил по всей его длине.

— Бах! — оглушительно рявкнуло прямо в уши. С «Цесаревича» вылетела огненная колбаса и, шипя, повисла на поручнях у носовой пушки миноносца. Комендоры отскочили к противоположной стороне.

— Господи! Что же это такое? — шептал ревнитель, вцепившись Миртову в плечо.

— Это отсыревший порох. Бывает с холостыми. Столкни за борт, молодцы! — крикнул командир, стараясь покрыть гул, грохот и хаос.

Выскочил боцман с обгалдером в руках. Стремительно взлетел на орудийную площадку и столкнул огненную колбасу за борт.

Миноносец выскочил на свободную воду и уменьшил ход.

— Ободрались начисто, — сказал командир, усиливаясь разглядеть поломки. — Как-то другие?

Гром и молния, орудийные выстрелы и сверкание прожекторов, точно гигантскими светящимися щупальцами водивших по небу и воде, — силы стихии и силы человеческие слились в невиданной феерии, потрясая зрение и слух.

— Я ничего подобного не видел, — взволнованно повторял ревнитель, вызывая улыбки офицеров.

— Ну, довольно «Петрушки», — сказал командир, стопоря машину. — Это у нас называется — показывать «Петрушку». Такого положения на войне не будет, ибо никакой флот не рискнет стать на якорь в неприятельских водах, без плотной завесы из истребителей и быстроходных дозорных судов. Все дело решилось бы еще до входа нашего на рейд и, вероятно, без особых световых эффектов.

— Федор Иванович, это необходимо для воспитания находчивости личного состава, — с ласковой вразумительностью протянул начальник дивизиона. — Мы немножко сгустили атмосфе-гу, но тем легче будет нам действовать в менее густой.

Через минуту прожектора потухли и стрельба прекратилась. Корабли открыли мирные якорные огни.

Сигнальщики начали принимать сигнал с флагманского корабля: «Шестому дивизиону миноносцев адмирал изъявляет свое удовольствие. Стать на якорь по диспозиции».

Последний отдых

Закончив шлюпочные учения в Тагалахте и дневные эволюции в открытом море, эскадра тихо подходила к Гангэудду, к местам, прославленным первою победой Русского флота на Балтийском море.

В глубине рейда, по берегам бухты, за грядой розовых гранитных скал и зеленых мшистых островков раскинулся курорт. Живописные дачи просвечивали сквозь зеленое кружево молодого сосняка, хвойное дыхание которого доносилось до кораблей, еще облитых чистотой и свежестью моря.

Оба пляжа пестрели нарядной публикой. Белые летние платья и цветные зонтики яркими пятнами играли на песке. Целая стая байдарок скользила от берега навстречу кораблям, бороздя тихую гладь воды своими легкими носами и оставляя позади быстро тающий ровный след.

Эскадра шла тремя колоннами: посредине — линейные корабли и крейсера, по сторонам — эскадренные миноносцы. Вторая минная дивизия шла отдельно, проникая на рейд одновременно с эскадрой боковыми входами через шхеры.

На «Рюрике», несшем адмиральский флаг, шары, обозначавшие уменьшение хода, поднялись под ноки рея — корабли застопорили машины.

«Стать на якорь всем вдруг», — поднялся сигнал и за ним исполнительный флаг, со спуском которого все корабли одновременно должны отдать якорь.

На всех мостиках вахтенные начальники, держа перед правым глазом призму Белля, регулировали расстояние до впереди идущего корабля, дабы интервалы между ними были везде одни и те же. Теперь это было особенно важно, так как с отдачей якоря фиксировалась малейшая ошибка, неприятной тяжестью ложась на самолюбие личного состава.

Сигнальщики замерли, вперив взоры в бело-красный исполнительный флаг на адмиральском корабле. И вдруг, дернувшись всем телом, точно по ним промчался ток, вскричали:

— Исполнительный долой!

— Ат-дать я-корь! — провозгласили на всех кораблях голоса старших офицеров. Серые массы якорей соскользнули из-под полубаков и, взметнув высокие всплески, упали в воду. Оглушительный грохот якорных цепей, мчавшихся за якорями на морское дно, зарокотал далеко вокруг. И, когда смолк, старший боцман на каждом корабле, приложив руку к козырьку, с достоинством доложил на мостик:

— Отдан якорь.

Такова традиция, хотя только глухой мог не знать, что якорь отдан.

На всех кораблях отвалились выстрела, и мощные стрелы вынесли с ростер за борт паровые катера, из труб которых легкими клубами уже подымался дым. Они неторопливо стравливались на воду, сейчас же давали ход — и подходили к трапу.

Первый рейс на берег совершили артельщики и писаря: за провизией и за почтой. На адмиральском катере отправился один из флаг-офицеров сообщить дирекции курорта, что эскадра даст у них сегодня бал, на который приглашает всех обитателей курорта. Адмирал признавал право молодежи на приличное веселье; кроме того, это побуждало публику к знакомству с флотом. Команде назначено гулянье с утра следующего дня.

Перед заходом солнца все парковые аллеи сверкали белизной кителей и летних дамских туалетов. Открытую эстраду в центре пляжа занял адмиральский оркестр, уже гремевший на весь парк. Второй оркестр, струнный, расположился на хорах в танцевальном зале, через который, предводимая метрдотелем, двигалась шеренга пылесосов. На огромной веранде — бесчисленные ряды столиков, украшенных цветами. Лакеи в белых смокингах готовили парадную сервировку.

Тихий вечер. Солнце коснулось горизонта и красным огненным столбом дрожит в воде. Теплый сумрак накрывает сосновый парк. На главной аллее веселый шум и смех.

От кургауза видно, как минута молчания неспешно катится по главной аллее. Белые кителя почтительно отступают к краю: офицеры вереницами становятся во фронт, образуя стройные шеренги, между которыми подвигается скромная фигура адмирала, сопровождаемая свитой. Она двигается вперед очень медленно — адмирал каждому подает руку и каждому смотрит в глаза своим ясным взглядом. Шаг за шагом он проходит всю аллею и появляется на пляже в тот момент, когда с «Рюрика» слетает салютное облачко и гремит выстрел, сопутствующий спуску флага. Солнце исчезает под горизонтом. К адмиралу спешно подходит флаг-офицер и подает телеграмму, доставленную прямо с поста службы связи. Адмирал читает молча и задумчиво идет по пляжу.

Из курзала вырываются манящие звуки первого вальса. Начинается бал. Особый, летний бал, когда танцы чередуются с прогулками по парку и томный вальс уступает место томному шепоту под ласковый воркот дремлющего моря.

В танцевальном зале яркий свет, яркие летние платья, разгоревшиеся щеки, аромат духов. Стройный лейтенант во всем белом дирижирует вальсом с фигурами. Пот градом катится по его смуглому лицу. Танцующие, покорные бальной дисциплине, исполняют без заминки все прихоти дирижера.

Кавалеры становятся на одно колено и целуют пальчики своих дам. Разгоряченные пары выбегают на веранду. Лакеи едва поспевают бегом доставлять освежающие напитки. Около всех столиков вазы со льдом, и в них вспотевшие бутылки с искристым дорогим вином.

Моряки шутя учат своих дам пить сода-виски, но прелесть этого напитка им трудно доказать, а потому шампанское сверкает и шипит во всех бокалах. Дамам подают фрукты и мороженое.

Пока не танцуют — играет румынский оркестр на веранде. Дирижер, зажав скрипку между плечом и подбородком, сверкая черными глазами, раскачивается всем туловищем в такт сладострастным звукам захлебывающегося венского эстрадного вальса. Ему подносят бокал. Он выпивает залпом и вытирает надушенным платком вспотевшее лицо.

— Маэстро! Танго! — кричат ему.

Он улыбается, блестя белыми зубами, и музыканты играют гениальный меланхолично-страстный танец.

Звенят бокалы. Провозглашаются тосты за прекрасных дам. Перед верандой рвется фейерверк. Ракеты, бороздя воздух огненными хвостами, улетают в небо и разноцветными звездами рассыпаются над парком. Гремит опять оркестр. У барышень сладко кружится голова.

Перед Миртовым и его друзьями за столиком две барышни. Одна в золотых кудрях, завитками падающих на лоб, пунцовая от движения и от комплиментов, которые ей щедро расточаются со всех сторон. Другая — бледная, темноволосая, в гладкой прическе, с глазами, оттененными легкой синевой. У нее тонкие черты лица, в глазах скрытое пламя, а губы точно змейки. Она сдержанно отвечает на шутки и остроты. Миртов несколько раз поймал на себе ее темный взгляд. Мать ее обеспокоена предпочтением, которое заметно оказывается блондинке.

— Ты не устала, Лидочка? — спрашивает она. И, наклонившись к ней, довольно громким шепотом добавляет:

— Ведь ты, Лида, не бесприданница. Ты будешь иметь все, что пожелаешь.

— Grand rond! — громко раздается в зале. Начинается котильон. Молодежь устремляется в зал. Открывают настежь огромные окна, в которые видно море в лунной чешуе и иллюминация на пляже.

По пляжу, в сопровождении двух флаг-капитанов, тихо идет адмирал. К нему опять быстро подходит дежурный флаг-офицер и подает телеграмму. Адмирал опять читает молча и идет на пристань. Там, ярко сверкая рубиновым и изумрудным отличительными огнями, его ждет адмиральский катер.

В дверях зала — сербский капитан, ревнитель военно-морских знаний.

— Как вам нравится у нас? — спрашивает его Миртов.

— Знаете что? — отвечает тот. — Мне тридцать восемь лет, но я только вчера — в море и сегодня — здесь увидал, что еще и не начинал жить.

Миртов двинулся было, чтобы пригласить на котильон бледную Лиду, но в этот момент подошел флаг-офицер.

— Слышали новость? — обратился он к стоявшим у входа. — Убит эрцгерцог Франц-Фердинанд.

— Ну и слава Богу. Одним из главных врагов России меньше. Теперь можно вздохнуть спокойно, — сказал кто-то.

— А может быть, и совсем наоборот, — возразили другие.

— Кто убил? — упавшим голосом спросил сербский капитан.

Дым, дым, дым

На «Рюрике» в адмиральском кабинете собрались флагманы и чины штаба. Все сосредоточенны и молчаливы. Перед адмиралом на столе мобилизационный часовик. Адмирал говорит тихо, но каждое его слово, как молот, падает на сердце слушающих его людей.

— Мы не политики, но наш долг быть готовыми ко всему.

— Флот всегда мобилизован, — вставляет свое слово начальник штаба.

Адмирал сосредоточенно молчит и смотрит на развернутую перед ним карту, испещренную мобилизационными курсами и секретными фарватерами. Потом опять говорит тихо, отчеканивая каждое слово.

Конец ознакомительного фрагмента.