Ярмарка безумия

Александр Звягинцев, 2019

Александр Звягинцев, безупречный знаток материала и столь же безукоризненный мастер интриги, создал произведение, в котором сплелись одновременно семейная сага, и любовный роман, и остросюжетный триллер. Поэтому неудивительно, что пьесы, написанные и поставленные по нему, шли в двух московских театрах, а литературный сценарий был экранизирован. Роман издавался не только в России, но и за границей. В прошлом году на испанском языке он был представлен автором на Гаванской книжной ярмарке, в этом – на Парижском книжном салоне. Магнетизм произведения во многом объясняется тем, что рядом с вымышленными героями действуют персонажи, прототипы которых легко угадываются. Неожиданна не только развязка. Поразительна, но психологически точна и достоверна пружина, запустившая ход этого на первый взгляд, казалось бы, безумного действия… Достоверность и психологическая точность – непременные качества художественного почерка Александра Звягинцева.

Глава 6

Преступная самонадеянность^[5]

Виктория Алексеевна и Андрей накрывали на стол. Это было то привычное занятие, которое с особой ясностью вспоминаешь всякий раз, когда вдруг понимаешь, что по какой-то причине — будь то болезнь, несчастье или удар судьбы — жизнь переменилась и уже никогда не будет такой, как прежде. И уже никогда не повторится вот это — самое обычное и привычное. Просто — такого уже не будет. Никогда. И эта вроде бы мелкая и смешная утрата почему-то символизирует собой всю необратимость и безжалостность происшедшего.

Тут как раз и вошла Лена. Она была ровесницей Артема и единственной дочерью в семье старожилов дачного поселка Гараниных. Они с Артемом вместе росли, и всем было известно, что они влюблены друг в друга, что все идет к неминуемой свадьбе, но потом все как-то распалось, растворилось, исчезло, и Лена вышла замуж за какого-то, как говорили, отпрыска очень богатого банкира. Так что в последние годы она на даче практически не бывала. Во всяком случае, Виктория Алексеевна не видела ее уже несколько лет.

Лена всегда была очень привлекательна и уверена в себе, но в ее манере говорить, держать себя, как показалось Виктории Алексеевне во время последней встречи, проглядывало какое-то разочарование. Сама же она после истории с Артемом всегда испытывала в присутствии Лены некоторую неловкость. Хотя она-то в чем была виновата перед ней?

— Здравствуйте, Виктория Алексеевна, — негромко сказала Лена, почему-то остановившись в дверях, словно не решаясь войти.

— Боже мой, Леночка! Сколько лет! Здравствуйте, дорогая… — Виктория Алексеевна опять почувствовала себя в чем-то виноватой перед ней. — Вы такая красавица!

Лена, наконец, решилась войти в комнату, Виктория Алексеевна обняла ее и поцеловала. На глазах у нее были слезы. Лена была из той прежней жизни, в которой у нее были свой дом и семья.

Андрей, воспользовавшись суматохой, быстро налил себе рюмку и выпил. Потом он мягко отстранил мать от Лены и тоже полез целоваться. Ему вдруг захотелось подурачиться, поприкалываться, чего уже давно с ним не случалось.

— Маман, дай-кось и я поприветствую прелестную соседку, приложусь маненько от всей души…

Лена и не думала сопротивляться.

— Мать, какая женщина, а? — принялся за спектакль Андрей. — Слушай, Ленка, да на тебя жутко смотреть! Опасно! Сразу мысли в голове — нехорошие. Сколько утрат! Мимо сколького прошел я мимо, не понимая, не замечая…

— Отпусти девушку! — нарочито строго сказала Виктория Алексеевна.

На самом деле она страшно любила сына вот таким, веселым и бесшабашным, потому что в Андрее было несомненное актерское дарование, и даже дурацкие и незамысловатые шуточки в его исполнении выглядели чрезвычайно привлекательно. И сейчас она была готова подыграть ему, понимая, что сын пытается хоть на минуту сбросить напряжение и страхи, владевшие им последнее время.

— У тебя жена и двое детей! — наставительно напомнила Виктория Алексеевна.

— Ну и что! — отмахнулся Андрей. — Ты еще маму вспомни! Эх, Ленка, куда ж я раньше смотрел? Ты бы хоть знак какой подала, намекнула, какой из тебя персик, понимаешь, получится! Надо с горя еще рюмочку махнуть!

Все это время Лена только мило и устало улыбалась. Когда Андрей выпустил ее из своих объятий, она скромно присела к столу.

— Приехала на пару дней, думала, никого в такую погоду тут не будет… Вдруг слышу, у вас шум, голоса! Так обрадовалась — все, как прежде!

— Не все, Леночка. Мы ведь уезжаем…

— Куда?

— А никуда! Просто освобождаем незаконно занимаемую площадь. Ну, а как вы живете?

— Мать, как она может жить? — встрял Андрей, успевший уже махнуть очередную рюмку. — Волшебной и рассеянной жизнью богатой дамы, далекой от пошлых мелочей. Только так должна жить такая женщина, или я отрицаю разумное устройство этой жизни!

— Я живу довольно обычно, — пожала плечами Лена. — Работа, дом…

— Но вы же всегда были такой светской, любили развлечения? — удивилась Виктория Алексеевна.

— Это было давно.

И тут в дверях возник Артем. Все дружно примолкли. Лена, сидевшая спиной к дверям, обернулась.

— Привет.

Артем какое-то время молча и мрачно разглядывал ее. Потом перевел взгляд на Викторию Алексеевну.

— Мать, какая женщина, а! — сказал он так, будто никого, кроме них, в комнате не было. — С ума сойти, какая женщина!

— Господи, вы оба ненормальные! Сначала Андрей — какая женщина! Теперь ты… У нее муж, между прочим!

— Муж, как известно, объелся груш! — ухмыльнулся Андрей.

— Енот, а он что, действительно любит груши? — хохотнул Артем.

— Господи, что вы несете! — вздохнула Виктория Алексеевна.

Лена мило, отстраненно улыбалась, слушая их привычную, такую милую перебранку.

— Леночка, а почему он вас так странно назвал? — решила сменить тему Виктория Алексеевна. — Как он сказал?

— Енот. Меня еще в школе так звали. Отец подарил дубленку с воротником из енота, вот и пошло. Но теперь меня уже давно никто так не зовет. Все забылось.

— Слушай, а тебе идет, — тут же встрял Андрей. — Енот… В этом есть что-то интимное, ласковое, влекущее…

— Ты опять за свое! — вздохнула Виктория Алексеевна.

— Вы еще побудете тут? — спросила Лена.

Виктория Алексеевна пригорюнилась.

— Не знаем. Мы теперь ничего не знаем.

— И потому собираемся пить! — провозгласил Андрей, которому никак не хотелось опять горевать по поводу отъезда. — Выпивать, как выпивали тут всегда!

— Я с вами. Можно?

— Ура! — провозгласил Андрей. — Правда, у нас горючего в обрез… Лена встала.

— Давайте я принесу, у нас там есть запас. Только я не знаю, что принести…

— Может, проводить? — вскинулся Андрей. — Оказать посильную помощь словом и делом? Муж, надеюсь, в командировке? Мать, я пошел!

— Отстань от девушки! Вот прицепился! — с укоризной сказала Виктория Алексеевна и показала глазами на Артема, все это время тихо сидевшего в углу.

— Впрочем, у меня тут есть дела, — понятливо согласился Андрей. — А вот мой младший брат, который у нас от всяких забот освобожден, вполне может оказать посильное содействие — как консультант и тягловая сила.

Артем пожал плечами, как бы без всякой охоты соглашаясь.

Уже в дверях они столкнулись с Гланькой.

— Здравствуй, Гланя, — улыбнулась ей Лена. — Я теперь тебя только по телевизору вижу.

Гланька лишь улыбнулась в ответ, причем не слишком ласково. Когда Артем и Лена ушли, с явной насмешкой сказала:

— В детстве она мне казалась невыразимо красивой. Этакая шикарная и всегда такая модная! Воплощение девчоночьих грез. Ужасно хотелось быть на нее похожей… А потом поняла, что все это — шик-блеск-красота! Тра-та-та, тра-та-та! И все, и ничего больше. Тра-та-та! Прелестная домохозяйка!

— Ты, мать, строга! — несколько опешил от ее напора Андрей. Он давно уже как-то конфузился в присутствии старшей дочери, никак не мог выбрать верный тон.

— Зато справедлива, — не думала смягчаться Гланька. — За стол еще не пора? Я бы выпила чего! И даже закусила.

— Сейчас Артем с Леной вернутся, и будем садиться! Они как раз за выпивкой пошли, у нас почти ничего не осталось.

— Ну, тогда нам придется умереть с голоду и от жажды! Дожидайся их! Сейчас предадутся воспоминаниям о том, как они любили друг друга, станут удивляться, зачем расстались, и… А ну как в койку залезут?

— Гланя! — поморщилась Виктория Алексеевна и отправилась от греха подальше на кухню.

Гланька, не обратив на это никакого внимания, подошла к столу и, по-хозяйски оглядев его, взяла пирожок и принялась жевать.

— Бабулины пирожки! Поэма экстаза! Секрет изготовления никому не известен и хранится в глубочайшей тайне. Любимый вкус моего детства!

А потом резко спросила Андрея:

— Ты помнишь дело Ампилогова?

Андрей непонимающе посмотрел на нее.

— Ну, того самого… Академика и депутата в одном лице, которого якобы жена убила ночью?

— Почему якобы?

— А ты что же, уверен, что она могла вот так взять и пристрелить ночью мужа, с которым прожила больше двадцати лет? Ты, из районных либералов самый главный либерал? Ты должен быть убежденным, что тут не обошлось без секретных служб и происков КГБ. Ты должен считать, что во всем виновата чекистская власть!

— Что ты несешь! — поморщился Андрей. — Что касается жены Ампилогова… Ты ее не знаешь, а судишь.

— Расскажи, — невозмутимо предложила Гланька.

— Зачем тебе?

— Интересно.

— Нашла забаву!

Андрей помолчал, потом нехотя стал рассказывать:

— Собственно, я тоже знал ее мало. Они пару раз были тут в гостях. Я помню только, что осталось такое странное ощущение: от нее можно ждать чего угодно. Есть такие люди, чувствуешь, что, если на них накатит, они с собой не совладают. А когда накатит? Из-за чего? Никто сказать не может.

— До такой степени непредсказуемая, что не испугается взять пистолет и хладнокровно выстрелить в голову спящему мужу? — уточнила Гланька.

— Откуда нам знать, что там у нее в голове происходит? Что она чувствует?

И тут в дверях неожиданно опять возникла Нюра. Она молча посмотрела на всех, привычным усталым движением опустила платок с головы на плечи, поздоровалась.

— Нюра, ты? — как-то чрезмерно оживленно вскричал Андрей, судя по всему уже изрядно утомленный бессмысленной перепалкой с дочерью. — Здорово!

Гланька, не переставая жевать, только помахала в знак приветствия рукой.

— Как жизнь-то, Нюр? Я тебя столько не видел!

— Жизнь? — рассеянно переспросила Нюра, которая вернулась явно с какой-то целью. — Каку всех. Хлеб жуем, пока зубы целы. Уже богу спасибо.

— Нюра, а ты Ампилоговых хорошо знала? — сразу вцепилась в нее Гланька. — Ты веришь, что его жена застрелила?

— А тут верь не верь, правды все равно не узнаешь. У нас тут разное говорили…

— Да ладно вам, нашли о чем говорить! — вмешался Андрей. — Нюра, ты лучше расскажи, как дочь?.. Девушка Вера, моя первая настоящая любовь! Среди лесов и полей, под трели соловья!..

— Папаша! — укоризненно произнесла Гланька, скорчив насмешливую гримасу. — При родной дочери!

— А, подумаешь! — легкомысленно махнул рукой Андрей. — Что такого? Это было в столь далекие уже времена… Когда тебя еще и на свете не было… Нюра, а помнишь, как ты нас с ней гоняла?

— Память пока не отшибло.

— Все пальцем грозила: «Учти, Андрей, я не погляжу, что ты сын Николая Николаевича! Дочку позорить никому не дам! Не для того рожала и растила! Кого хошь за нее разорву!»

— А что было-то? — поинтересовалась Гланька. — Прямо настоящая любовь?

— Увы, — притворно огорчился Андрей. — Ничего такого и не было. Ну, целовались у родника среди комаров… Лягушки еще орали, как оглашенные… Когда это было!

— И правильно я делала, что грозилась, — упрямо сказала Нюра, устраиваясь на стуле, одиноко стоящем у телефона. — Потому что ничего серьезного у вас с ней быть не могло. Кто был ты, а кто она? А ты совсем ополоумел тогда, знать ничего не хотел…

Гланька, с насмешливым любопытством слушавшая разговор, вдруг спросила:

— А дочь и сейчас тут живет?

Нюра ответила не сразу. Потом спокойно сказала:

— Живет, паскуда. А лучше бы и не жила…

На какое-то время наступило молчание. Нюра сидела молча, думая о чем-то своем. Андрей и Гланька переглянулись.

— Нюр, ты такое про дочь? Про Веру? — недоверчиво переспросил Андрей.

— Про дочь, а то про кого же? — все тем же невыразительным голосом уточнила Нюра. — Про нее, паскуду…

— Погоди, Нюр, ты что несешь? Как ты можешь?

— Могу, как видишь. Спилась она. Насовсем. Про другое и не говорю. Она же тут у последних забулдыг подстилкой стала. На человека уже не похожа.

— Но желать смерти! Дочери!

— А что же мне — внучке смерти желать? Она ж уморит ее — или нарочно, или ненароком. Родила на старости лет, я уже и не надеялась. Беременная была, я места себе не находила — все боялась, что у нее больная или урод какой родится. А родилась нормальная. Это же счастье какое, что не урод! А эта!.. Только месяц, может, и не пила. А потом — то накормить забудет, то на морозе оставит, а сама бегает, похмелиться ищет… Вином поить начала, чтобы не плакала.

— Вера? — ошеломленно переспросил Андрей. — Ребенка — вином?

— А теперь еще под забором шприцы стала находить. — Нюра говорила все с тем же ужасающим спокойствием, от которого всем становилось не по себе. — Нет уж, пусть уж лучше помрет, пока девчонку не погубила. Господи, что же с человеком делается? Она в детстве была — как ангелочек, светилась вся… А теперь? Разве в ней от ребенка хоть что-нибудь осталось? Смотрю на нее и одного понять не могу: откуда она такая? Ну, не мог тот ребенок такой паскудой стать, не мог! Странно, люди вообще на детей совсем не похожи.

Молчавшая все это время Гланька не выдержала:

— Лечить ее надо, Нюра. У меня этих наркоманов и алкоголиков среди знакомых — толпа. И ничего — вылечиваются. Надо только специалиста хорошего поискать…

— Не надо, — вздохнула Нюра.

— Но почему? — взорвался Андрей. — Почему — не надо? Что ее живую хоронишь?

Нюра чуть улыбнулась в ответ на его горячность.

— Потому что не будет она больше человеком. Чего тут лечить? В ней человеческого ничего не осталось. Только керосином.

— Керосином? Первый раз слышу. — Гланька изумленно посмотрела на Андрея.

— А как же! — все с той же непонятной улыбкой сказала Нюра. — Облить пьяную керосином да поджечь — все как рукой снимет.

— Ни хрена себе лекарство! — присвистнула Гланька.

— Нюра, ты это брось, — в бессильной ярости проорал Андрей. — Ты чего несешь?

— Да не ори ты так! — поморщилась Нюра. — Мне идти надо, а то внучка проснулась уже, наверное. Я же ее у соседки оставила, этой-то опять нет. Я и не знаю, где она, когда будет. А может, и не будет уже, не вернется.

— Нюра, обещай мне… — дрожащим голосом заговорил Андрей.

— Чего? Да успокойся ты, не дрожи. Да и керосина у меня нет еще, не разжилась пока, — рассмеялась она. И подмигнула Гланьке: — Видишь, какой отец у тебя нервный. Хороший, но нервный. Переживает очень.

Нюра опять накинула платок на голову и потуже затянула сзади узел. Уже в дверях она вдруг обернулась и сказала:

— А про Ампилоговых сама я точно не знаю, но у нас в поселке мало кто верит, что это жена его застрелила. Говорят, какие-то люди вертелись тогда вокруг их дачи. Чужие.

Когда Нюра ушла, Андрей в изнеможении упал на диван.

— Ты что-нибудь понимаешь? — пробормотал он, обращаясь то ли к дочери, то ли в пространство. — Она же с нее пылинки сдувала, молилась на нее!

— Вот и домолилась, — жестко ответила Гланька. — Молиться надо богу, а не на людей. Они этого не выдерживают.

Но Андрей как будто и не услышал ее.

— Господи! Но ведь любить больше, чем любила Нюра, нельзя. Невозможно! Она бы умерла за нее не задумываясь, убила бы за нее, если бы понадобилось, кого угодно!

«Андрей! Андрюша!» — донесся из коридора плачущий голос Виктории Алексеевны, а потом в комнату влетела и она сама. За ней вошла и опять села на стул у телефона с непроницаемым лицом Нюра.

— Андрей, нам надо что-то решать. У меня больше нет сил. Ну, давай что-то решим! Как нам быть? С ним! — задыхаясь, сказала Виктория Алексеевна.

Гланька, с любопытством поглядывавшая на них, решила, что пора вмешаться.

— Ребята, вы о чем? Может, объясните!

— Я говорю о бюсте твоего деда! — запальчиво объяснила Виктория Алексеевна.

— А что, он еще жив? — скорчила изумленную гримасу Гланька.

— Представь себе! Что нам с ним делать? А тут еще Нюра со своими дикими мыслями… Говорит, может, вы мне отдадите?

Гланька с Андреем изумленно уставились на Нюру.

— И ничего дикого! — пожала та плечами. — Что, я не вижу? Я же понимаю, чего вы мучаетесь. Куда вам такой памятник в город с собой тащить? И выкинуть просто нельзя. Куда? И что люди скажут? А сломать… Как-то не по-людски это, да, думаю, и рука у вас не поднимется. А я бы дома у себя поставила — мне нравится. У меня и сосед штукатур — подправит, если что…

— Нюра, ты чего несешь? — взвился Андрей. — Какой еще штукатур? Это же тебе не слоник на комод! Нашла игрушку!

— Жуть какая-то! — расхохоталась Гланька. — Театр абсурда! Публика в изнеможении!

— Ну, вы думайте, — все так же хладнокровно сказала Нюра. — А я еще зайду потом.

Когда она ушла, Гланька с удивлением и восхищением протянула:

— Вот это я понимаю! Действительно — глас народа. Все видит, все понимает, все знает. Так действительно можно в народную мудрость поверить.

Примечания

5

Вид преступной неосторожности, когда обвиняемый предвидел наступление опасных последствий своих действий, но легкомысленно надеялся, что они не наступят.