Калика перехожий

Александр Забусов, 2020

Жизнь продолжается в Гордеевом погосте. Монзырев отправляет бывшего лейтенанта Андрея Ищенко путешествовать по Руси, чтобы узнать, что в мире творится. Андрей сражается с ватагами татей, участвует в междоусобных войнах князей, попадает в рабство, совершает побег и уходит от преследования в Диком поле. Обратная дорога к порогу Гордеева погоста растягивается на долгий год, и на этой дороге имеют место быть встречи с представителями нежити, нечисти, колдунами и простыми людьми разных сословий и национальностей.

4

Когда жмут сапоги, в голову приходят умные мысли.

Вывод прапорщика

Нет ничего глупее, чем попасть из огня да в полымя. Но они попали. И случилось это до обидного обыденно. Сначала поддавшись стадному чувству, пристроились к тележному поезду купцов, таких же погорельцев, как сами, наяривавших лошадей, спешащих как можно скорей и дальше оставить за спиной сгоревший дотла придорожный шалман. Потом, то ли от невнимательности, то ли по злому року судьбы, прощелкали развилку летника, пошли вместе со всеми по более наезженному тракту. Только оказались они не там, куда стремились попасть. Сутки езды, можно сказать, гонки по местности, имеющей плохую дорожную славу, в компании людей, ежеминутно ожидающих нападения татей, и они, вымотанные и выжатые телесно, очутились в затерянном большом городище на окраине Руси.

Ряшицы встретили повсеместной суетой и волнением. Муравейник, да и только! Наверняка лишь глухой и слепой не знал, что в любой час на погост могут обрушиться печенеги. Все ведали и то, что воевода, отправив гонца в Переяславль, не скоро ожидает помощи от княгини. Помощь не могла прийти в такие короткие сроки, в лучшем случае она прибудет к шапочному разбору. Жители близлежащих сел и весей укрылись за стенами погоста. Набились в него как огурцы в бочонок. Теперь признать, кто свой, а кто из дальней деревни, стало затруднительно. Иные отдаленные деревеньки так те и вовсе не светились, их жители по старинке попрятались в лес. Авось пронесет нелегкая!

Вот-вот наступит темнота, а хлопоты местного населения не прекратились. Посад почти опустел, хозяева побросали избы, прикопали кое-какой скарб, и сейчас последние из них выдвигались к вот-вот закроющимся воротам. Роману не хотелось впихиваться в тесные стены детинца. Кто их там ждет? Там сейчас своих хватает. Ищенко, в силу монзыревского наказа, хотелось бы расспросить кого поподробней о сложившейся ситуации.

Что делать им, чужакам для этих мест, людям, не представлявшим полноты обстановки? Можно тупо забиться за стены крепости, слинять куда подальше от самого погоста, спрятаться в лесу. Что выбрать кривичам, носящим на поясах мечи?

— Судислав!

— Я, сотник.

— Давай-ка парней за стены веди, устраивай ночевку и всем отдыхать. Я по округе прошвырнусь, погляжу, что и как. Не нравится мне вся эта суета.

— Понял, батька. С тобой Первака и Лиса отряжу.

— Не нужно, прогуляюсь без сопровождения.

Десятник недовольно покачал головой, но перечить не стал, знал норов начальника.

— Я с тобой, — всунулся в разговор Роман.

В раздумье, не сговариваясь, как кто пошептал на дорогу, направили лошадей по посадской улице, пытаясь в темени разобрать, что собой представляет сей конец.

— Вон, смотри у околицы, у самого леса оконце в избенке вроде как светится, — указал пальцем Андрей.

— Знать бы, чего это хозяин остался?

Хозяина не было. Была хозяйка. Обычная женщина, с тяжелым, неприветливым взглядом. Ее глаза едва виднелись из-под опухших покрасневших век. Умаялась бедолага! Встретила нежданных гостей на своем подворье, у порога избы, по вечернему времени кутаясь в платок, больше похожий на давно не стиранный кусок полотна. Костлявые руки ее, казалось, постоянно находились в движении. Хоть опрятностью одежда на ней и не отличалась, но выбирать уже было не из кого. Хотелось выспросить обстановку у лица, ни в чем не заинтересованного, есть и спать.

— Что привело двух молодцев к порогу бедного дома? — окинув обоих любопытным взглядом, при этом умудрившись ни одному не заглянуть в глаза, спросила хозяйка.

— Нам бы на постой до утра встать. Дорога вымотала, — ответил Роман.

— Так ведь весь посад пустует, выбирай любую избу. Иди в любой конец, вряд ли живую душу найдешь.

— В котомках пусто. Привечай, хозяюшка. На баню мы не рассчитываем, но за постой и кормежку заплатим звонкой монетой.

— Ну, что с вами поделаешь? На одну ночку пущу… — Андрею указала рукой на строение у дальней стены забора. — Лошадей вон туда поставь. Корму задашь, его там же найдешь. Воды им принесешь из того колодца.

Кивок в сторону деревянного срубчика с «журавлем», стоявшего почти у ворот.

— Заходи в горницу, болезный, — пригласила Романа в дом, посчитав его увечность невозможностью для всякой работы.

«Пока твой попутчик порается со скотиной, пригощать тебя стану, потом очередь и до него дойдет», — услыхал за спиной бабкины слова Андрей.

Дверь в избенку захлопнулась. Он потащил лошадей за узду, повел к указанной постройке. Животные, мотая головами, с неохотой подчинились хозяйской руке.

— Чего вы кобенитесь? Я и сам устал. Понимаю, под крышу не хотите, так ведь в чужой монастырь… Пока я тут с вами управлюсь, Рома у старухи все и выспросит. Может, переночуем, а утром ноги сделаем.

Между тем на низком южном небосводе, конца последней декады августа месяца, повысыпали россыпи звезд. Полная луна огромным золотым шаром висела над самой головой. В ее свете, неся от колодца в хозблок деревянное ведро с водой, заметил прошмыгнувшего за угол постройки черного кота, лишенного каким-то средневековым живодером такого достоинства, как хвост. Интересно, кто постарался, поиздевался над животинкой?

Уже привычно расседлал обеих лошадей. Налив воду в деревянную поилку, сам пучком соломы прошелся по крупу сначала своей лошадки, а после и Романового конька, сгоняя пот со шкур. Снизу вверх протер соломой конечности животных, усиливая кровообращение и предотвращая отеки. Лошади, фыркая, оглядывались на человека, ожидали еды. Сунув нос в неаккуратно сложенные мешки из холстины, при свете глиняного светильника наткнулся на овес. Во что насыпать, так и не нашел. Подтащив ополовиненный мешок к конским мордам, сыпанул добрую порцию злаков прямо на утоптанный пол.

— Жрите! Пора и о себе побеспокоиться, Роман, небось, уже налопался.

Только успел закрыть дверь, как различил едва заметный вздох совсем рядом. Не раздумывая ни секунды, влепил с разворота стопой в предполагаемое место грудной клетки незваного гостя.

— Ой-й-я!

Услышал в потемках вырвавшийся вместе с выбитым воздухом стон и звук кубарем откатившегося тела. Подошел к незнакомому мужику, распластавшемуся на траве.

— Ой-й-я! — снова услышал всхлип со стоном. — Чем это ты меня приласкал? Копытом, что ль?

— Зачем копытом? Просто ногой приложился. А зачем ты так тихо со спины подходишь, и вообще, ты кто такой?

— Дворовой я здешний. Местные мы! А вот ты каким боком на наше подворье вперся? Кто разрешал?

Внешне перед Ищенко сидел на травке, не придя еще в себя, бородатый мужик, правда заросший больше положенного по современной моде, но так себе, ничего необычного.

— Бабка, говоришь? Хм! Это не бабка. Это ведьма черниговская, с Мизгирем шашни крутит. Появилась тут два дни тому. Вчерась хозяев подворья вместях со скотиной всей извела. Домовик разговор слухал, ждут они каких-то двух смертных, незнамо чем насоливших хозяину дорожных татей.

— Та-ак! Ну, значит дождались.

— Так что, вы те самые и есть? Ну, которых ждут?

— Выходит что так.

— Ага!

Мужик пристально уставился на кривича. Что он там хотел разглядеть при бледном свете луны, было непонятно, нервно проглотил подступивший к горлу комок, потряс за штанину находившегося в раздумьях пришлого.

— Ты это, ноги уноси отсель, пока не началось. Время у тебя, наверное, еще есть. Я тут кота со своего подворья шуганул, думал, соседский дворовой балует, оказался нечистый. Мизгиря побратим, в кота обернулся. Ну, я его…

— Бесхвостый?

— Черт-то? Угу.

— Тогда времени точно уже нет. Напарник мой, Рома, он сейчас в избе у ведьмы. Не бросать же мне его?

— Не знаю, ведьма страсть какая вредная. Мово хозяина, словно коня, взнуздала, да в усмерть заездила за ночь. Хозяйку и деток Мизгирь сам, своей рукой зарезал, а его тати скотинку с подворья свели кудась.

— Что же делать? — скорее сам себе задал вопрос Андрей.

— Бечь, пока не поздно.

— Это не наш метод, Федя! — возразил словами Шурика из комедии Гайдая. — Как говорится, «Бог не выдаст, свинья не съест». Будем делать свою игру.

— Чаво-о?

— Чаво-чаво? Живу я здесь! Так, а ты вообще, кто такой будешь, что-то я не понял?

— Ну, ты тугодум. Люди меня рисуют в своем уме так: «Немного кошки побольше. Да и тулово похоже на кошкино, а хвоста нет. Голова как у человека, нос горбатый-прегорбатый, глаза большущие, красные, как огонь, а над ними брови черные, большие, рот широкущий, а в нем два ряда черных зубов, руки как у человека, только кохти загнутые. Весь оброс шерстью, вроде как серая кошка, а ноги человеческие». Ну, понял теперича? Не-ет? Нежить я домашняя.

— Тьфу ты черт! А я смотрю и никак не пойму, кого ногой приложил!

— Не поминай нечистого, бо не ко времени явится!

— И то верно.

Дверь в избе открылась, и на низком крыльце проявился силуэт старухи. Старческий голос прокаркал:

— Уж не заснул ли ты там часом? Снедать иди! Твой товарищ заждался, да и заснул.

— Уже иду, бабушка! — как можно ласковей откликнулся Ищенко и уже тише, дворовому: — Что присоветуешь, дружище?

— Гм! Ты по-первых постарайся ничего ведьминого не есть, а уж потом не спать.

— Понял!

— Увидишь черного кота с хвостом, не спутай с нечистым. Не ровен час опять приложишь! Я то буду. Если чё, мы с домовиком тебя поддержим как сможем.

— Значит, впишитесь? Добро.

— Ты на многое не рассчитывай. Если б могли чего, хозяева бы живы были. Но по мелочи подмогнем, не сумлевайся.

— Ви-и-тязь, ты где-е?

— Иду-у, хозяюшка-а!

Еще не зная, что будет делать, Андрюха твердой походкой направился к стоявшей на крыльце со светильником в руках ведьме.

— Ну, бабушка, вот он и я. Справился! — веселым голосом проговорил он.

— Заходи, полуношник. Твой каличный, видать, здорово устал. Поел и сразу уснул. Я ему на лавке постелила. Осторожней! На, возьми светильник. Неровен час в узкой влазне за какой скарб зацепишься.

Пройдя через действительно узкие сени, Андрей оказался в большой и широкой, но единственной во всей избе комнате. Икон в красном углу не было, значит, здесь жили родноверы. Еще один масляный светильник, сделанный из керамики, горел на столешнице, добре освещая стол и небольшой участок светелки. На столе в тарелке был уже нарезан хлеб, стоял кувшин, горловина которого по-хозяйски накрыта куском полотна. У дальних окон на лавке развалился Роман, лежал, не раздевшись, даже не сняв брони. Его богатырский храп заставил притихнуть даже мышей под полом лачуги. Большая печь на треть помещения выдвинулась от стены своей беленой известкой массой, выделялась из тени.

— Проходь, чего истуканом застыл? — подтолкнула в спину к столу. — Поснедай и тоже лягай.

— Ага.

Преодолев усилие над собой, шагнул к столу, уселся на табурет. Рука непроизвольно потянулась к еде. Боковым зрением увидел, что женщина наблюдает за каждым его движением.

Ищенко не был в своей конторе оперативником, не был штабистом, не имел отношение к нелегалам, он был обычным бойцом, если придется, пушечным мясом, но уже накопил кое-какой стаж и опыт. Мысль нагрянула в голову лучиком света в темном царстве. Ведьма, говоришь? Чем она отличается от обычного человека? По анатомии практически ничем, а хоть бы и хвост есть. Бабка, как бабка.

Поднося ко рту ломоть хлеба, внезапно остановил движение руки. Елейным голосом спросил, глядя не в лицо, а за спину старухе:

— Ой! Бабушка, кто-то в окне мелькнул!

Реакция у старухи была на удивление отменной, еле поспел за ней. Крутнулась на табурете, любо-дорого посмотреть. Не всякий солдат-первогодок проделает такой финт, а тут старая женщина! Но внутренне Андрюха и сам был как взведенная пружина. Как только бабка оборотила лицо к окну, пальцы левой руки с силой вошли под черепную коробку бедной женщине. Тело старухи сломанной куклой, обмякнув, свалилось под стол. Свалилось тихо, практически без всхлипа.

Ищенко вскочил на ноги. Ведьма, говоришь? Хм! Ну-ну. По мне так самый обычный человек из мяса и костей. Сейчас спеленаю, поглядим, какая такая ведьма.

Сноровисто, профессионально связал хозяйке ноги. Руки, заведя за спину, стянул ремешками не только у запястий, но и у локтей. Береженого бог бережет! Прошел к храпящему на всю Ивановскую напарнику, не сильно попинал в бок. Роман не просыпался, спал как сурок, пушками не разбудить. Ясно! Опоила, старая карга. Та-ак! Что дальше?

Со двора раздался кошачий ор, потом громкая возня и вой. Подхватился, пробежался по светелке. Как на грех, ничего существенного на глаза не попадалось.

— Мешалку бери, ею, коли чего, удобно по хлябальнику трахнуть, — послышалось из-за печи.

Пригляделся. Во прикол! Мелкий, заросший по самые гланды мужик, величиной с шариковую ручку, одетый как обычный смерд, стоял у печной топки. Своими круглыми, словно у совы, глазищами подмигнул в сторону стоявшего в углу деревянного весла.

— Ты домовик?

— Домовой. Хозяева звали Бородачом. Так ты это, мешалку-то бери.

— Ага.

Схватив за удобную ручку хозяйское весло для размешивания съестного скотине, подбежал к двери в прихожую, где происходила чья-то схватка. Резко дернув дверь на себя, отстранился за стену, готовый ко всему. В ту же секунду в комнату влетел хвостатый черный котяра, весь поцарапанный, роняющий на пол кровь и клоки шерсти. Даже замахнуться не успел. Но уже второго не пропустил. Не раздумывая, со всей дури хрястнул с размаху по морде второго кота, чуть замешкавшегося в темной влазне.

— М-мяв! — прозвучало напоследок.

Весло смело в сторону бесхвостого кота, приложив о бревенчатую стену. Не слишком ли сильно? А мелкий домовой уже подсвечивает свечкой пространство влазни. Оп-па! На полу лежал кот величиной с подросшего ягненка. Надо ж, так закормили! Дышал тяжело, прерывисто, но дышал. Вся морда расквасилась до состояния фейса породистого персидского кошака.

Отбросив весло, Андрей, схватив кошачьего выродка за задние лапы, втащил в освещенную комнату. Из-за печи послышался уже знакомый голос дворового:

— Ну, чаво там? Где тот чертяка, который меня подрал?

— Выходь, Фаня. Боярич яго веслом окучил.

— Ага, а вдруг оживет? Добей его поскорей!

— Фаня, — возмутился домовой, — ты ж ведаешь, так нечистого не убить.

— Тогда и вовсе не выйду!

Не вдаваясь в перепалку домашней нежити, Ищенко пригляделся к поверженному коту. Хрен там, это был уже вовсе не кот. Существо быстро приходило в себя, быстро трансформировалось в знакомый уже чертячий облик, но еще не могло осознать происшедшего с ним.

— Веревки тащи, быстро! — велел домовому.

Сам, заведя верхние конечности черта за его спину, стянул их последним оставшимся у него кожаным ремешком.

— Вот! — домовой сунул веревку в руку кривичу.

Андрей перевел дух лишь тогда, когда чертяка был упакован по полной программе. Задние и передние конечности лукавого связал воедино, заведя их ему за спину. Набросив петли на рога, подтянул и голову поближе к жопе, вывернув козлиную бороденку вперед. В клыкастую пасть плотно затрамбовал скомканный пучок тряпок.

— Ф-фух! Упарился. — Вытерев вспотевший лоб, плюхнулся на табурет. — Слышь, Фаня, хорош прятаться, выходи. Теперь твой страх и ужас не страшен. Можешь его даже ногами попинать, если желание есть. Как ты, Бородач?

— Норма, — односложно откликнулся домовой.

— Му-му-му-му! — Ведьма с кляпом во рту издавала недовольное мычание. Ищенко наклонился над дергавшейся бабкой, елейным голосом спросил:

— Оклемалась, бабушка? Сказать чего хочешь?

Расшатав кляп, вытащил из ведьминого рта.

— Кха-кха. — Прокашлялась. — Радуешься? Недооценила я тебя, звереныш. Ну, ничего, Мизгирь с тебя, с живого ремней нарежет!

— А вот с этого места, пожалуйста, поподробней.

Перевернул старуху на бок, заглянул ей в лицо.

Знал бы он, что перед ним на полу лежала женщина, обладающая вредоносными демоническими свойствами, никогда бы не стал глядеть в старушечьи глаза. Не одного, не двух, многих, своим взглядом свела в могилу бабка Обрена, наслав болезни, потом издали наблюдая, как сгорает человек от смертельного недуга. Считанные единицы ведуний в княжестве могли снять Обренову порчу. Ведьма набрала силу, могла околдовать человека, превратить его в коня и заездить до смерти, и все это проделывала всего лишь взглядом.

Их взгляды встретились, и сотник почувствовал, как что-то липкое, обволакивающее, сначала даже приятное, вползает в его мозг, поглощает мысли и волю. Отвести глаза он уже был не в состоянии. По спинному мозгу, словно ветерком, погнало его энергию вверх к голове, оттуда через взгляд наружу. В голове все замутилось, будто вдруг перещелкнул кто переключатель.

Знала бы Обрена, кто склонился над ней, никогда бы не подняла глаз, не посмотрела в глаза мужчине, находившемуся перед ней. Мозг Ищенко, как магнитофон, воспроизвел заложенную в него запись. Отчетливо послышался голос языческой ведуньи Властимиры: «Ой, ты, Свет, Белсвет, коего краше нет. Ты по небу Дажбогово коло красно солнышко прокати, от, онука Даждьбожего Влесослава, напрасну гибель отведи: во доме, во поле, во стезе-дороге, во морской глубине, во речной быстроте, на горной высоте бысть ему здраву по твоей, Даждьбоже, доброте. Завяжи, закажи Велесе, колдуну и колдунье, ведуну и ведунье, чернецу и чернице, упырю и упырице на Влесослава зла не мыслить! От красной девицы, от черной вдовицы, от русоволосого и черноволосого, от рыжего, от косого, от одноглазого и разноглазого, и от всякой нежити! Гой!»

Вдох. Две практически ни кем не замеченные, короткие молнии, вместе с покидавшей тело энергией, выскочили из глаз парня, впились в глаза колдуньи, все круша на своем пути. Выдох — мгновенный, шумный, всей грудью. Изо рта непроизвольно вырывается звук «Хорс-с!», тело броском с неимоверной силой сгибается вперёд, вытянутые руки почти достигают тела колдуньи. Взмах руками крест-накрест, и направленный поток энергии от копчика к голове начинает возврат в исходное положение, в свою очередь, вытягивая назад вместе со своей силой и энергию ведьмы. Старуха забилась в конвульсиях, в районе таза по полу растеклась лужа с характерным запахом. Бледные, как у мертвеца, губы, смогли выдавить лишь одно слово, прошептали:

— Пожалей…

Несмотря на эйфорию, захватившую всего его, Ищенко смог услышать просьбу. С большим трудом сморгнул веками, отвел взгляд от бабкиных глаз. Во всем теле ощущалась дикая, необузданная сила. Она бурлила, искала выход, давила. Андрей чувствовал, что способен сейчас оторвать от земли любой предмет весом под тонну, способен отбросить его от себя. В отличие от него, старуха сдулась, как латексный шарик, но была жива. Лежала с закрытыми глазами, отдыхала после всех потрясений. Местные аборигены — Бородач и Фаня — из-за угла печи наблюдали за происходившим действом. Обескураженные, они не могли въехать в ситуацию. Кого бояться? Что произошло? Не пора ли сбежать куда глаза глядят, только подальше от всего этого? Молодой, теперь непонятный им воин, походя, на раз-два-три, отнял силу у страшной черниговской колдуньи, которую боялись все, кто слышал о ней.

— Что скажешь о Мизгире? — дав старухе передохнуть, спросил Андрей.

— Уж где-то час, как здесь появиться должен, — с трудом ворочая языком, говорила Обрена. — Я здесь осела по его просьбе. Побоялся Мизгирь, что при печенежском князе шаман объявится. По слухам — колдун отменный. Вот и решил мною подстраховаться, пришлось из стольного града на время в сю лачугу перебраться. Они с князьком хоть и подельники, да друг дружку не жалуют. А как при таком раскладе добычу делить будут? Ты и твой товарищ в мои планы совсем не входили. До вчерашнего дня я и слыхом не слыхивала о вас. Атаман просьбишку кинул, пожелал, чтоб я ваш путь подвела к сему порогу, усыпила и сонными передала в его руки. Зол он на вас.

— Ну, это ясно. Только не ясно то, как он из закрытого на ночь городища сюда попадет?

Лежавший у двери в виде разделанного цыпленка-табака черт, судя по всему, тоже слушал весь разговор. Не в силах что-либо предпринять и даже слово молвить, заскреб когтями по доскам пола. Покряхтев, бабка, не глядя в глаза кривичу, ответила:

— У прикормленного человечка, состоящего на службе у наместника, с подворья подземный лаз за стены проложен. Через него он к утру и назад воротится.

— А печенеги когда напасть на погост должны?

— Отпустил бы ты меня, старуху неразумную. А? — плаксиво запричитала Обрена. — Чем хочешь, поклянусь, что не стану боле на твоей дороге. Сама десятой дорогой обмину. Отпусти?

— Я тебя спросил!

— Ну, да. Так этим утром и нападут. Они снаружи, Мизгирь изнутри.

— Твою ж ма-ать!

Времени у них с Романом совсем не было. К тому же какой сейчас из боярина боец? Бабка материал отработанный, черта тоже в минус нужно убирать. Где этот чертов Мизгирь? Пора бы ему появиться. Народец у нас каким был, таким и остался. За тысячу лет, хоть в одну, хоть в другую сторону, так к пунктуальности и не приучился. Да и сама страна ничем по большому счету не отличается от той, в которой он рожден. Что эта, что та Русь становятся все больше и больше похожи на поле боя. Только там даже похлеще. Раздолбанные, словно после бомбежки дороги, одно славянское лицо на полсотни иноземцев, вывески на чужом языке, будто коренной народ в оккупированных городах проживает. Те же чиновники, депутаты — слуги народа, мать их так, ощущаются в роли старост и полицаев в населенных пунктах при гитлеровцах. И это не иллюзия. Он, пожив среди всего этого беспредела, давно понял: Русь действительно является полем брани. Врагов у нее всегда было много, но они терпеливо ждали своего часа. И он настал — благодаря шайке общечеловеческих демократов, разоривших и без того полузадушенную застоем страну, Россия стала лакомым кусочком для любого пробегающего мимо шакала. Но купленное правительство еще не дает врагам полной власти над страной — для этого нужно поработить народ, сломить его, ассимилировать и превратить в стадо. Поэтому война против России еще только началась, а все корни этого идут, быть может, отсюда, вот от таких Мизгирей.

Без всякой жалости ударил больше похожим на бебут ножом старуху в сердце, прекратив тем самым ее земной путь. С нечистым было посложней. Как же его нейтрализовать? Горло перерезать? Не факт, что не проявится в другой ипостаси.

— А ты ему осиновым колом грудину развали, — посоветовал домовой.

— Да где ж его взять?

— Фаня, сбегай к бане, там осина растет. Хозяин все срубить хотел, да так руки и не дошли.

Черт замычал в тряпичный кляп, задергался. Пока дворовой мотался за осиновым поленом, Андрей попытался растолкать Романа. Безуспешно! Ответом на попытки был только шумный прерывистый храп.

Осиновый кол, пробив шерстистую кожу под соском, между ребрами вошел в сердце нечистого и при приложении некоторого усилия вышел со спины. Фаня в свою очередь притащил глиняную емкость с узким горлом, вылил из нее жидкость на извивающегося и никак не желавшего упокаиваться представителя пекла.

— Хозяйка воду из семи источников в нужное время собирала, поила родных, чтоб болячки стороной обходили, — пояснил Андрею.

Как ни странно, вода помогла больше, чем осина. Черт издох. Над его бездыханным телом закрутился парок, перешедший в клубы дурно пахнувшего пара. Черт растворился, будто и не было его в светелке вовсе. На дощатом полу осталось только темное влажное пятно.

— Вот и все, — произнес Ищенко.

От сердца отлегло. Вышел на порожек, вдохнул прохладу ночного воздуха. Золотой круг луны висит на низком темном небе. Вот ковш созвездия Медведицы, такой же, как в его прежнем мире, а там, за окоёмом, сияет, манит звездным серебром Путь Небесный — Земного Пути продолжение…

За подворьем, там, где забор закрывает уличный проход, услышал еле различимый говор и шаги людей по песчаной, поросшей спорышом тропинке. Правильно, чего им опасаться, посад пуст, а они с Романом давно должны спать, испив сонного зелья. Родненькие, как же он им рад. Есть возможность слить распиравшую его энергию, ненароком вычерпанную из ведьмы. Пробежался к воротам, спрятался за кустарником, росшим под самым забором.

— Атаман, может, Чуса сперва пошлем?

— Кого ты опасаешься, Чекан? У Обрены ошибок не бывает. Ха-ха!

Толчок в калитку, и четыре человека, подсвечивая путь факелом, спокойно вошли на подворье, двинулись к избе. Ищенко тенью метнулся к замыкавшему шествие, облапив его, закрыв рот рукой и слегонца приподняв, на противодействии свернул татю шею. На звук хруста шейных позвонков гости как по команде оглянулись. За секунды неведения Андрей успел проделать еще одно действие. Брошенный им нож вошел точно в область яремной вены очередного бандита. Из темноты послышались булькающие звуки и истошный вопль, словно кого-то кастрируют без наркоза.

— Чека-ан!

Факел, удерживаемый первым идущим, в долю секунды был отброшен в сторону, а силуэт разбойника по-рачьи попятился к углу избы. В отличие от первого, шедший в колонне вторым выхватил из ножен на поясе меч и кинулся на обидчика.

Ищенко ушел в передний перекат. Взмах мечом. Сталь, прогнав воздух, прошелестела у Андрея за спиной, а он на выходе из кувырка впечатал кулак в мужское хозяйство смельчака. Резаный поросенок наверняка кричит тише, и визгливые звуки у него совсем не той тональности. Был четвертый, поэтому разбираться сейчас, кто есть кто, не имело никакого смысла. Кривич подобрал выпавший из руки бандита клинок и с оттягом рубанул скулившего, свернувшегося эмбрионом человека, бросился догонять скрывшегося за углом последнего гостя.

Гость оказался шустрым малым, но испорченным чревоугодием. Толстого бандюгана сотник за ноги отодрал от высокого забора. Перелезть забор мужик никак не мог, повис на нем как сосиска, суча ногами по плохо обработанным доскам. Уже лежа в траве и прикрыв голову ладонями, только поскуливал.

«Н-да! На Мизгиря явно не тянет, но как язык сойдет со свистом», — отдыхая, сбрасывая боевой задор, подумал Андрей.

Оставив лошадей и остальной скарб на представителей славянской нежити и, направив их в лес, Ищенко взгромоздил спящего Романа Чусу на спину и, подгоняя жирдяя пинками, заставил того вести к лазу.

* * *

— Боярин! — снизу послышался знакомый голос Потворы.

— Чего тебе? — подойдя к пелерине помоста, спросил огольца, исполнявшего сейчас при наместнике обязанности посыльного по погосту.

— Воевода велит тебе до него прибыть! — прокричал малец. — Кажет, печенеги с той стороны накапливаются, не ровен час на приступ пойдут.

— Добро! Скажи, сейчас буду.

Прошло всего полседмицы с тех пор, как они попали за стены погоста, а кажется, целая вечность минула. Нет больше киевлянина, погиб Роман. И то понятно. Степняки обрушились на городище, словно стая голодных волков, и было их не тысяча, как планировалось изначально встретить, а гораздо больше. Степные добровольцы упали на хвост кошевому князьку целыми бандами, можно сказать, образовали нехилый отряд наемников. В первый же день сначала пограбили посад, после сожгли его дотла. Безуспешно прошерстив округу, на второй день полезли штурмовать забрало. Первый приступ был самым неукротимым, нахальным и кровавым. Из двух десятков бойцов, сопровождавших Андрея, именно в первый день погибли четырнадцать. Всех жалко, но таких, как Судислав, особенно. Тьма стрел выпущенных по защитникам крепости собрала богатый урожай погибших славян. Сотни арканов взметнулись на частокол городища, по лестницам наверх полезли самые сильные и ловкие смельчаки, пытаясь проделать коридоры в людском муравейнике. В дубовые ворота забухали удары бревна. То в одном, то в другом месте за стенами возникали пожары. Шум сечи, криков, стонов, гортанного языка инородцев был слышен, казалось, по всей округе.

Нападавшие, добре получив по зубам, откатились на безопасное расстояние от стен. Печенежский князь решил перенацелить, перераспределить свои силы, а между делом дать воинам возможность передохнуть, зализать полученные в первой схватке раны. Когда от стен схлынула темная масса одетых в шкуры и кожу чужаков, защитники увидели кучи трупов врагов, оставшихся под стенами. В самом городище дела обстояли не намного лучше, чем у печенегов. Там, где напор был особенно силен, деревянные доски помостов пропитались кровью настолько, что по ним было скользко передвигаться. Стороннему наблюдателю, если бы он попал туда после боя, могло показаться, что там поработала гигантская мясорубка. Обрубки конечностей, отделенные от тела головы, просто трупы, с ног до головы испачканные кровью, заполонили все пространство на помостах и под ними. Стонавших раненых сносили подальше от таких мест, стаскивали на подворья. Между делом бабы и детвора гасили пожары.

Потерявший в дикой сутолоке боя Романа, Андрей, лишь напившись воды, пошел на его розыски. В голове шумело после полученного по шлему удара, в плетении кольчуги, сразу в трех местах застряли наконечники стрел, а подклад пропитался его же кровью. Помятое тело ломило. Ищенко невесело порадовался за то, что в этом населенном пункте он не был никаким начальником и отвечал лишь за себя и своих кривичей, которых осталось совсем мало. Перебираясь через завалы тел и вглядываясь в бледные лица погибших и раненых, он после схлынувшей горячки боя бездумно искал друга. Задавать, кому-либо вопросы было бесполезно. Слышались распоряжения и команды людей начальствующих, где-то неподалеку голосили бабы, плакали дети. Вполне возможно, неподалеку находился Роман. Хоть криком зови! Может, откликнется? С досады плюнул.

— Рома-ан! Рома-ан, если жив, подай голос! — громко позвал киевлянина.

Со двора вышла женщина, понева которой была обильно испачкана кровью. Присмотрелась, кто мог кричать. Вперила взгляд в Андрея, видно определив, что звал именно он. Окликнула:

— Вой, ходь сюда! Тут он.

Своего напарника нашел во дворе, среди доброго десятка других раненых и увечных. Роман, почувствовав, что над ним кто-то склонился, открыл глаза. Мутным взглядом окинул Андрея, улыбка промелькнула на губах. Он знал, что скоро умрет, к главному поединку на смерть славянский воин готовился с детства, не испытывая страха перед смертью. Даже князь выходил иногда на поединок со знатным противником, чтоб чести своей не уронить, поэтому и Роман был спокоен, зная, что свой земной путь прошел и чести воина не уронил, и уходит он не калекой, а бойцом. Дышать ему было тяжело, грудь, перевязанная чистым куском полотна, обильно кровила, да и изо рта сочилась кровь.

— Пришел? Я уж думал не свидеться нам, — шептали губы. — Вот и все, Андрей, дальше сам. Не успел я.

— Выкарабкаешься.

— Молчи и слушай. Выберешься, добирайся до земель Ростовско-Суздальского княжества. В сорока верстах от Ростова… — Роман закашлялся, продышался, передохнул. — Там, в сельце, Луканино прозываемом, усадьба мово брата двоюродного по матушке, Военега… К нему пойдешь. Скажешь от меня, мол, обскажешь все… ну, что погиб я, землю русскую защищая.

Дернулся, порываясь двинуть рукой, снова закашлявшись, вместе с воздухом изверг из себя сгусток темной крови, отдышался.

–…сними с моей шеи родовой медальон… брату отдашь, кхе-рр-кхерр…

— Рома!

–…Кх-хрр! Успел-л хрр-р.

Тело Романа вдруг выгнулось дугой. Киевлянин хрипло выдохнул и расслабился на веки вечные.

Ищенко ладонью прикрыл веки на невидящих глазах. Снял с шеи серебряный оберег на кожаном шнурке, спрятал за подклад. Со стороны стен послышались призывы:

— Всем воям на стены! Печенеги! Поганые на приступ пошли!

— Прощай, брат! Спасибо тебе за дружбу.

Уже через день Ищенко пришлось брать под свою руку оборону на восточной стене. Никто и слова не сказал, после того как он стал распоряжаться людьми после гибели старшего, ранее поставленного на ней боярином, а там и воевода принял как должное это самовыдвижение чужого боярина на должность.

Хотел пойти к воеводе, когда заметил подготовку степняков к возможному штурму стены.

Печенежский князек Бурчев привел под стены погоста несколько близкородственных семей, это была в какой-то мере даже орда. К тысяче конных степняков куреня, экипированных кольчугами, шеломами и щитами, вооруженных клинками, топориками, луками и сулицами, каждый воин имел при себе еще и волосяной аркан, присоединились на время похода полторы тысячи «бедных родичей», прозванных бродниками, полукочевое воинственное население Дикого поля, своего рода вольница, тоже решили вкусить халявы. Эти допекали сотника и его подчиненный контингент больше всех иных. Вот и получалось по подсчетам Андрюхи, что против населения погоста, которое вместе с жителями укрывшихся за стенами сел и весей, составляло не более тысячи двухсот — тысячи четырехсот человек, взрослых обоего пола, первоначально противостояли добрых три тысячи головорезов.

Конец ознакомительного фрагмента.