Филиал. Истории для кино

Александр Житинский, 2013

Писатель Александр Житинский (1941–2012) был литератором, нашедшим, а лучше сказать, создавшим своего читателя. Этот читатель интеллигентен, ценит игру воображения, иронию, юмор, милосердный взгляд на мир и жанровое разнообразие. Однако у Житинского был еще и зритель. Опытный прозаик нашел себя и как кинодраматург. В итоге – целая книга сценариев, часть из которых стали фильмами.

Филиал

^{Сценарий х/ф}

АВТОР. Пускай они сами рассказывают. Там у них черт ногу сломит. Так все запуталось, что за какую ниточку ни потянуть — непременно кого-нибудь обидишь, а люди все до чрезвычайности милые, несправедливо будет их обижать. Да в сущности, они ни в чем и не виноваты…

РУМЯНЦЕВ. Я шел устраиваться на работу как молодой специалист. Я и вправду, молодой, мне двадцать четыре года. Все впереди. Я с надеждами шел, хотел горы своротить.

Дом нашел не сразу. Он ничем не выделялся в ряду старых домов постройки начала века. Не верилось, что здесь располагается солидное учреждение, точнее, его филиал.

Издали заметил молодую мамашу. Она безуспешно пыталась затолкать в подъезд детскую коляску. Пружинная дверь сопротивлялась. Я поспешил на помощь.

У дверей подъезда увидел стеклянную табличку, удостоверяющую, что здесь находится филиал НИИ. В скобках было уточнение: лаборатория НОТ.

НОТ — это научная организация труда.

Мамаша подозрительно на меня глянула, но поняла, что я бескорыстно. Вместе мы вкатили коляску в подъезд. Там был полумрак. Вверх уходила широкая лестница.

— Спасибо, — произнесла мамаша.

— Я вам помогу, — предложил я.

Она недоверчиво улыбнулась, но ухватилась за ручку коляски. Я подхватил с другой стороны, и мы потащили коляску наверх.

— Мальчик или девочка? — спросил я, отдуваясь.

— Не все ли равно? — философски заметила она.

— Пожалуй, вы правы, — отвечал я вежливо. — Разницу начинаешь замечать лет через двадцать.

— У вас такой опыт? — она насмешливо.

— Мама говорила.

Так мы и тащили — она впереди, пятясь, а я сзади. В коляске спал малыш в возрасте около года. Никаким филиалом пока не пахло.

— На каком этаже лаборатория? — спросил я.

— На третьем. Вы к кому?

— На работу устраиваться.

— А-а… — протянула она несколько загадочно.

Мы остановились на площадке третьего этажа.

— Спасибо, — сказала она, доставая ключи. — Вам тоже сюда.

И она указала на дверь. С виду в ней не было ничего необычного, если не считать такой же стеклянной таблички, как внизу. Сверху латунный надраенный номер 19, с правой стороны — набор разнообразных кнопок с фамилиями и без, как в обычной коммуналке.

Мамаша отперла дверь и вкатила коляску в квартиру. Я вошел следом.

Передо мною открылась просторная прихожая, по которой неторопливо прогуливался кот. Прихожая больше походила на танцзал с огромным, от полу до потолка, зеркалом, вделанным в простенок против двери. Интерьер являл собою странное сочетание учрежденческого и коммунального быта. Висела Доска почета, стояло в углу переходящее красное знамя, но тут же рядом висел на крюке велосипед. Угол прихожей занимали развешанные на веревке пеленки.

Но главное было не в этом. Сразу за дверью, справа, за старинным столиком с изогнутыми ножками и телефоном сидела пожилая вахтерша в форме стрелка ВОХР. Она пила чай.

— Пропуск, — сказала она, когда мы вошли.

— Анна Семеновна, да сколько ж можно! — возмутилась мамаша. — Туда — пропуск, обратно — пропуск!..

— Ничего не знаю, Катенька. Сергей Ефимович требует, — сочувственно отозвалась вахтерша.

Катенька полезла в карман коляски и вынула два пропуска. Разом раскрыла их и протянула вахтерше. На одном была ее фотография, на другом — младенца с соской.

— Я вам халвы купила, — сказала Катя, пряча пропуска.

— Вот спасибо. Сколько с меня?

— Рубль сорок семь.

Катя положила на стол сверток халвы, вахтерша отсчитала деньги. Я терпеливо ждал. Катя повезла коляску в глубь квартиры.

— А этот?.. С тобой, что ли? — спросила вслед вахтерша, кивнув на меня.

— Нет, он к вам, — Катя даже не обернулась.

— Я к товарищу Шляхману. — сказал я.

— Фамилия?

— Румянцев. Петр Васильевич Румянцев.

Она выдвинула ящичек, принялась рыться в бумагах. В это время в прихожей возникла пожилая дама интеллигентного вида, одетая по-домашнему. В руках у нее была дымящаяся джезва. Дама приостановилась, взглянула на меня.

— Добрый день…

— Здравствуйте, — кивнул я.

— Вы делец или жилец? — спросила она с некоторой надменностью.

— Простите, не понял…

— Делец он, делец! — с досадой воскликнула вахтерша. — Разве не видать? Где же у меня список, ах ты господи!

— Ах, значит, вы делец… — протянула аристократическая старуха. — Меня зовут Виктория Львовна. Заходите на кофе.

— Спасибо… — пробормотал я.

— Делать им нечего. На кофе… — проворчала вахтерша.

Она нашла бумажку и водрузила на нос очки.

— Как фамилия?

— Румянцев.

Старуха плавно удалялась по коридору. Кот шел за нею. Она пропустила его в комнату и исчезла за дверью, успев одарить меня покровительственным взглядом.

— Румянцев… — вахтерша поставила галочку. — Только Сергея Ефимовича нету. Он в исполкоме.

— Чего же вы мне голову морочите? — разозлился я.

— А вы идите к Горгоне Михайловне. Это все одно. У нас что Сергей Ефимович, что Горгона Михайловна — это все одно.

— Кто она?

— Зам Сергея Ефимовича. По коридору налево.

Я двинулся по коридору, точно разведчик во вражеском тылу. Не успел ступить двух шагов, как приоткрылась дверь ванной и оттуда выглянула хорошенькая женская головка, обмотанная полотенцем.

— Анна Семеновна, не приходил? — спросила она вахтершу пугливым шепотом.

— Нет. Давай быстрей! — так же шепотом отозвалась вахтерша.

— А Горгона?

— У себя.

Женщина с тюрбаном пулей вылетела из ванной, успев улыбнуться мне чуть-чуть заискивающе, и кинулась по коридору прочь. Она была в халате и банных резиновых шлепанцах. Оставляя мокрые следы, она добежала до какой-то двери и юркнула в нее, как мышка.

Я пошел дальше и постучал наугад в дверь по левую сторону.

— Заходи, не стесняйся! — отозвался хриплый женский голос.

Я заглянул. В большой жилой комнате, тесно заставленной разномастной мебелью, сидела за столом женщина лет сорока с грубым лицом и строчила на швейной машинке.

— Вы Горгона Михайловна? — робко спросил я.

— Следующая дверь, — она мотнула головой, не переставая крутить ручку машинки.

Я отворил следующую дверь. Там был небольшой учрежденческий кабинет с унылым набором: шкаф, стулья, письменный стол. За столом сидела начальница в строгом костюме. Перед нею стояло зеркальце. Начальница примеряла детский слюнявчик с цыпленком. Увидев меня, она молниеносно сорвала слюнявчик с груди.

— Вы ко мне? Почему без стука?!

— Извините, — сказал я. — Мне нужна Горгона Михайловна.

— Я вас слушаю.

— Я Румянцев. Мы договари…

— Я в курсе. Трудовая книжка при вас?

Я протянул трудовую книжку. Она раскрыла ее и стала листать. Но, как видно, ее больше интересовало происходящее в коридоре, откуда донесся звук шагов. Она отбросила книжку и подбежала к дверям, вся обратившись в слух.

— Вода. Вам не кажется?

— М-м… — промычал я.

— Вы не заметили в коридоре ничего подозрительного? — тихо спросила она.

Для меня здесь все было подозрительным, поэтому я опять пожал плечами.

— В районе ванной, — уточнила она.

— Да нет… Девушка какая-то мылась…

— Ага! — ее глаза вспыхнули. — За мной! Вы будете свидетелем.

И она бросилась вон из кабинета, увлекая меня за собой.

КАТЯ. Главное в воспитании ребенка — это делать все по режиму. Вот сейчас мы пришли с гулянья, переоделись и до обеда у нас с Митенькой культурная программа. Я читаю ему сказки. Он стоит в кроватке, вернее, прыгает, уцепившись ручками за оградку, и таращит на меня свои глазенки. Очень похож на Володю, но Володя даже никогда не узнает об этом. Это решено.

— Слушай дальше… Вот бежит мышка, влезла в эту рукавичку и говорит: «Тут я буду жить». А в это время лягушка — прыг-прыг! — спрашивает: «Кто, кто в рукавичке живет?» — «Мышка-поскребушка. А ты кто?» — «А я лягушка-попрыгушка. Пусти и меня!» — «Иди». Вот их уже двое…

За стеной загудело.

— Слышишь, Митенька? Это фен… Скажи: фен… Тетя Люся опять ванну принимала в рабочее время. Никогда так не делай!

ЛЮСЯ. Люблю ходить по острию бритвы! Это упоительно!

Фен в одной руке, он гудит. Волосы еще мокрые. Другой рукою застегиваю последние пуговицы. Все это я проделываю в бешеном темпе, как солдат по боевой тревоге. Я стою за занавеской, которая отгораживает угол нашей комнаты, где мы обычно пьем чай, примеряем наряды и занимаемся косметикой. Занавеска от фена развевается, как знамя.

Наши девушки по ту сторону наверняка сейчас за меня болеют, как на стадионе. Девушки — это наши сотрудницы Ира, Нина и Ксения Дмитриевна. Последняя уже далеко не девушка, ей скоро на пенсию, но так уж мы друг друга называем. Она, кстати, в душе меня осуждает, я знаю. Но не выдает.

— Люська, быстрей! — зовет Ира.

— С огнем играет… — голос рассудительной Нины.

— Я не понимаю… — вздох Ксении Дмитриевны.

ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Первым делом я осмотрела место преступления, то есть ванную комнату. Налицо явные улики: колонка теплая, воздух повышенно влажен, зеркало запотело. Я обратила на это внимание Петра Васильевича.

— Видите?

Мы вышли из ванной, и я обратилась к вахтерше.

— Кто сейчас мылся, Анна Семеновна?

— А я почем знаю. Я за этой дверью смотрю, за той не смотрю… Дельцы не мылись.

Я направилась в лабораторию женщин. Новичок покорно шел за мной. Несомненно, симпатичный молодой человек.

— А почему дельцы? — спросил он несмело.

— Ах, глупости! Ненавижу это слово. Придумают тоже! Те, кто живут, — жильцы, а кто работает, делом занимается, — дельцы. Понимаете?

— Понимаю…

ЛЮСЯ. Только бы успеть! Вылетаю из-за занавески, мчусь к своему столу, плюхаюсь на стул, успеваю открыть план социального развития отрасли, хватаю карандаш…

…И в эту же секунду появляется Горгона. У меня невинные глаза. Девушки еле сдерживаются. Успела! Горгона понимает, что проиграла. Свирепо смотрит на меня. За нею вваливается незнакомый молодой мужик. Симпатичный, но сразу видно, что тюфяк.

Вопросительно смотрим на Горгону.

— Разрешите представить нового сотрудника, — говорит она медовым голосом. — Петр Васильевич Румянцев, специалист по вычислительной технике.

— У нас разве есть вычислительная техника? — ехидно спрашивает Ксения.

— Нет, так будет, — отрезает Горгона.

Она приближается к нам, улыбаясь. Хочет представить этому хмырю. Много чести!

— Ксения Дмитриевна, наш старейший сотрудник…

Ксения, конечно, взвивается.

— Мы же с вами выяснили. Вы — старейший, Горгона Михайловна.

— Два месяца туда-сюда. Пустяки, — Горгона идет к Ире.

— Ирина Петровна, лаборант…

Ирка молодец! Вскакивает и делает книксен.

— Нина Александровна, инженер по технике безопасности.

Нина скромно кивает. Горгона перемещается ко мне. Ох, не нравится мне это!

— Наш социальный психолог Людмила Серге… А почему у вас волосы мокрые? — внезапно обращается она ко мне.

— Да где же они мокрые? — я дотрагиваюсь до виска.

— Да вот же они мокрые! Вот! — и цап меня за волосы.

— И не мокрые вовсе, а просто… влажные.

— А влажные они почему? — шипит Горгона.

— От работы мысли, — бухает Ира.

— Мысли?! — взвизгивает Горгона и оборачивается к Ирине, как собака, которую дернули за хвост. — Молодой человек, подите сюда.

Хмырь приблизился. Видно, что боится.

— Скажите, могут ли так повлажнеть волосы от работы мысли? — она хватает его за руку и погружает ее в мою прическу. Этот эксперт чуть в обморок не падает.

— Вы принимали ванну! Не отпирайтесь!

— Неправда! — ору.

— Принимали ванну в рабочее время на рабочем месте! В ванной комнате следы мытья.

— Это жильцы, — парирую.

— Жильцы на работе.

— Это Виктория Львовна, — обороняюсь дальше.

— А то мы не знаем привычек Виктории Львовны! Ваш почерк… Петр Васильевич, вы видели, как эта дама принимала ванну?

Правдолюбец закатывает глаза, вздыхает и говорит:

— Видел.

— Вы меня в ванной видели?! Ну знаете!.. — я вне себя от возмущения.

— Нет, я вас в ванной не видел. Вы оттуда вышли, — оправдывается он, не зная куда девать глаза.

— Я мыла руки! Я должна работать чистыми руками!

— И все-таки голова у вас влажная, — заключает Горгона. — Я вынесу вопрос на профсоюзное собрание.

— Выносите куда хотите.

— Пойдемте, Петр Васильевич.

Они направляются к двери. Хмырь пытается взглядом попросить у меня прощения, но я игнорирую. Хлопает дверь.

— Шпиона нам только не хватало… — вздыхает Ира после паузы.

АННА СЕМЕНОВНА. Утром у нас ну прямо цирк, ей-богу!.. Вот уж попала в учрежденьице на старости-то лет. Хотя мое дело маленькое — пропуска проверять и проявлять бдительность.

Перво-наперво появились эти прошмандовки, сабуровские двойняшки Валька и Галька. Здоровые кобылы, уж замуж пора. Сегодня чуть ли не голышом, на ногах вязаные носки до колен, головы обмотали лентами, чтоб прическа не мешала. Одинаковые, как две капли молока, и такие же белые. Упитанные.

— С добрым утром, Анна Семеновна!

— Ну здравствуйте…

Включили музыку — не приведи Господь! — и сразу начали дергаться. Скачут, задницами вертят, стыдно смотреть. Пол ходуном. Называется аэробика.

И тут же в дверях Горгона, как назло. Показала пропуск честь по чести, кивнула.

— Анна Семеновна, почему танцы в служебном помещении?

А что я ей скажу? Попробуй им запрети.

— Это аэробика! — скачет Валька.

— Прихожая общая! — выдрючивается Галька.

— Я буду ставить вопрос.

— Ставьте! — разворачиваются и дергают задом.

Горгона пошла к себе — будто аршин проглотила. Принципиальная. Жалко ее. Никого у ней нет, одна служба.

ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Каждое утро с тяжелым сердцем прихожу к себе в кабинет, достаю журнал прихода и ухода, расписываюсь и начинаю ждать сотрудников. В прихожей гремит музыка. Можно ли так работать?..

А ловко у них получается. Интересно, смогла бы я? Надо попробовать. Вышла из-за стола, согнула руку в локтях — поехали! Ногу — раз! Вторую — два!

Вваливается Ксения Дмитриевна.

— Доброе… ох!

— Здравствуйте, — принимаю деловой вид, сажусь, придвигаю ей журнал.

Она расписывается, уходит.

Настроение безнадежно испорчено.

АННА СЕМЕНОВНА. Прибежала на работу Ирка, увидела девок.

— Ой, девочки, я тоже хочу!

— Пожалуйста! — отвечают.

Ирка куртку скинула, бросила на Катькины веревки и тоже давай скакать!

— Отметься хоть сперва, — говорю.

— Успею!

Явился Слава Бусиков, художник-оформитель. Славный мужчина, только толстый. Сложил руки на животе, губу выпятил, смотрит. А чего ж не смотреть, девки ядреные. Им бы рожать, а они скачут.

— Надо секцию организовать, — наконец вымолвил.

— Вот и займитесь. Вы же у нас культорг, — Ирка отвечает.

— Это дело физорга, — Бусиков сказал и ушел отмечаться к Горгоне.

Катюшка выкатила коляску с Митей, везет в ясли. Катюшка серьезная, не то что эти. Девки расступились в пляске, пропустили ее к двери. Показала пропуска — свой и Митенькин.

— Бусиков! — я кричу, чтобы музыку переорать.

Бусиков выглянул, сразу все понял, побежал помогать Катюшке спустить коляску вниз. По-моему, Бусиков к Катюшке неровно дышит.

Вот наконец и новенький явился, что вчера Люську заложил. Скромный по первости. Достал новенький пропуск. Девки еще шибче заскакали. Новый мужчина.

— Сперва зайдите к Горгоне Михайловне, — я наставляю. — Распишитесь в журнале, не то она вам прогул закатает.

Он бочком-бочком девок обошел. Оторвать глаз не может. Скромный, а туда же. Ирка на него смотрит, как стрекоза на лягушку.

— Имею право! — кричит. — Рабочий день еще не начался.

— Да я что… Пожалуйста, — он опешил.

Пошел по коридору и наткнулся на Сабурову. Она высунулась из своей комнаты с «Беломором» в зубах.

— Девки, кончайте задницами вертеть! Марш домой!

Посмотрела на новенького, будто прицениваясь. Он дальше пошлепал. Подошла ко мне.

— Новенький?

— Новенький.

— Женат?

— Вроде нет.

— А ты, Семеновна, точно узнай. Нам «вроде» не нужны… Я кому сказала! — на дочек.

Делать мне больше нечего, как ее прошмандовкам женихов ловить!

Девки удалились. Пришла Нина. А Люськи нет. Поди, опять опоздает.

И тут выплывает эта недорезанная буржуйка. В стеганом халате. Ей этот стеганый халат — как козе баян.

— Бонжур, — поет.

— Бонжур, чего ж не бонжур, — отвечаю.

— У вас по-прежнему хромает произношение, — огорчена.

— Мы гимназиев не кончали, — говорю нарочно.

— Помилуйте, какие гимназии! Мне же, слава богу, не сто лет. Домашнее образование плюс университет.

— А у меня минус университет. Шли бы вы, Виктория Львовна, ей-богу. Я на службе.

— Пардон… Куда ж я направлялась? Склероз.

Подошла к туалету, дернула ручку. А оттуда Сабурова орет:

— Ну кто это там?! Занято.

Ужасно огорчилась, ушла на цыпочках.

Где-то в квартире радио включили. Диктор сказал: «Передаем сигналы точного времени. Начало последнего, шестого сигнала соответствует девяти часам московского времени».

Стало пикать. А я уже его жду, красавца нашего.

С шестым сигналом отворилась дверь, и на пороге — наш начальник Сергей Ефимович. Явился — не запылился. Отец родной.

— Доброе утро, Анна Семеновна.

— Доброе утро, Сергей Ефимович.

— Все в порядке, Анна Семеновна?

— Как всегда, Сергей Ефимович.

Бачок в туалете — буррр… Начальник туда покосился, но ничего не сказал, пошел к себе.

Сабурова из туалета вышла, злая, как ведьма.

— Я вас заставлю мыть места общего пользования! — говорит.

РУМЯНЦЕВ. Сегодня начальник ставил мне научно-производственную задачу. Это происходило в его кабинете, выходящем эркером на проспект. В эркере на мраморной черной колонне стоял бюст Гомера, тоже мраморный, но белый. Гомер смотрел куда-то вдаль слепыми глазами. На стене висела карта страны, разрисованная непонятными значками, сгрудившимися на Востоке.

На письменном столе — перекидной календарь, телефоны. Сбоку — устройство селекторной связи.

Сергей Ефимович, вооружившись указкой, стоял возле карты, как учитель географии.

–…Наша отрасль — новая, растущая. Быстро растущая. Как видите, Петр Васильевич, основная масса предприятий расположена в Восточной Сибири. Далеко… — он обвел указкой значительную часть Якутии. — Наша задача — обеспечить отрасль обоснованными рекомендациями в области научной организации труда и создать автоматизированную систему управления отраслью. Системой будете заниматься вы.

— Один? — спросил я, глядя на бескрайние просторы Якутии.

— Почему один? Когда поставим вычислительную машину, у вас будет своя программистка. Вот съедут соседи, тогда мы развернемся!

В коридоре раздался крик: «И яичек захвати десятка два! — Ладно, захвачу…»

— Почему же они не съезжают? — спросил я.

— Не всё сразу. Очень многие уже выехали. В этой комнате, например, жил известный литературовед. Да вы его знаете… Забыл фамилию. Он занимался Вольтером, — указал он на Гомера.

— Разве это не Гомер? — спросил я.

— Да в этом ли суть? — воскликнул Шляхман. — Главное, он уехал, выполнил распоряжение исполкома. Молодец! Вольтера, правда, оставил нам, он прикручен намертво.

— А остальные?

— Тянут, — огорченно констатировал начальник. — У каждого свои причины. А мы ждать не можем, надо разворачивать работу. Отрасль должна трудиться по науке!

В коридоре снова послышались голоса: «Никто не видел плана социалистического развития? — Он в кухне, под супом…»

— Сергей Ефимович, а чем занимается отрасль? — спросил я.

— Видите ли, вопрос непростой, — замялся он. — Но я узнаю. Я непременно узнаю и скажу вам… Производим, надо полагать. Или строим… В крайнем случае, добываем. Но суть-то не в этом! Везде люди, которыми надо управлять научно… Я вам советую не обращать внимания на досадные мелочи, а сразу же включаться в работу. Сейчас будем думать, как мы вас посадим.

— Посадим? — вздрогнул я.

— Я имею в виду рабочее место, — улыбнулся он.

Сергей Ефимович щелкнул селектором и сказал в микрофон:

— Горгона Михайловна, зайдите, пожалуйста.

— Я не Горгона Михайловна, я Виктория Львовна, — раздался голос динамика. — Все равно зайти?

— Нет, не надо. Извините! — он переключил тумблер. — Горгона Михайловна?

— Я.

— Зайдите ко мне, пожалуйста, — начальник отключил селектор и объяснил: — Селектор провели во все комнаты. Видите, что получается.

ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Я захватила блокнот и сверточек для Катеньки. Единственная моя отрада. Дочка моя была бы сейчас такой, если бы… Вышла в коридор. Надо проверить ванную. Вошла туда — никого. Дотронулась рукою до колонки. Теплая. Значит, опять кто-то мылся.

Открыла дверь к Виктории Львовне. Так и есть! Сидят Ксения Дмитриевна и Виктория Львовна, вяжут макраме. Ксения вскочила.

— Я на минутку зашла…

Да такое макраме год надо вязать! Я молча закрыла дверь, пошла дальше.

В прихожей тихо. Анна Семеновна дремлет, Катя развешивает пеленки. Я подошла к ней, говорю шепотом:

— Катюша, это от меня Митеньке, — сую сверток со слюнявчиками.

— Ой, что вы… — смутилась, развернула сверток.

— Дома! Дома! Спрячьте! — сую ей слюнявчик в руки. Не дай бог, кто из наших увидит.

Приняла строгий вид и вошла к начальнику.

РУМЯНЦЕВ. Появилась Горгона с блокнотом.

— Слушаю вас.

— Садитесь, пожалуйста… Как вы думаете, где мы разместим Петра Васильевича?

— Этот вопрос мне спать не дает, — с горечью сказала она. — Ни у вас, ни у меня, сами понимаете… У женщин тесно, потом они непрерывно что-нибудь меряют, будут стесняться…

— Измерения? С помощью чего? — не понял Шляхман.

— Колготки они меряют и юбки, Сергей Ефимович! Им Сабурова приносит. Я борюсь.

— А она где берет?

— Она же уборщицей в «Интуристе»…

— Хм… У меня сын джинсы просит. Сорок шестой.

— Подумаем. Остается Бусиков.

— Только не у Бусикова! Бусикова нельзя нервировать, он сорвет структурную схему. Вообще у него краски, подрамники, клей…

— А хорошо бы к Бусикову, — мечтательно произнесла Горгона. — А то неизвестно, что он там делает.

— Что же он там делает?

— Спит, Сергей Ефимович. На обед выходит с заспанными глазами.

— Может, они у него такие от переутомления? — начальник нажал тумблер. — Бусиков!

Из динамика донесся детский плач, а потом женский голос:

— Вы мне ребенка разбудили!

Сергей Ефимович поспешно нажал на тумблер.

— Черт! Никак не могу привыкнуть. Кто это?

— Это Катя. Митенька сегодня не пошел в ясли, у него температура…

— Бусиков! — вновь позвал начальник.

— Есть Бусиков! — отозвался художник.

— Работайте, Бусиков, — начальник выключил селектор. — Видите, не спит. Нет, к Бусикову нельзя.

— Ну а куда же? — развела руками Горгона.

— Может, кто-нибудь выедет в ближайшие дни? — робко спросил я.

— От них дождешься, — сказала Горгона.

— Нет, эти будут стоять насмерть… — протянул начальник. — Знаете что? Поищите сами. Квартира большая, мы еще не всю ее обследовали. Женщины далеко ходить боятся, мне некогда, Бусикову лень. Походите. Может, там есть свободные помещения… — он слабо махнул рукой куда-то вдаль.

— Очень может быть, — сказала Горгона. — Оттуда часто доносится шум.

ЛЮСЯ. На кухне у нас веселее всего. Готовим обед. Сегодня решили освоить луковый суп из «Рецептов французской кухни». Ира режет лук, поминутно вытирая глаза, а Нина трет сыр. Тут же Сабурова за другой плитой жарит корюшку. Виктория Львовна рядом со своею неизменной серебряной джезвой.

Я варю бульон.

Сковородка скворчит, вода булькает… Дым и пар.

— Пока девок замуж не выдам — не уеду, — в который раз объясняет нам Сабурова. — Какой смысл? Вот зятьев пропишу, будет у нас три семьи в одной комнате. Должны дать три квартиры. А так — одну. Есть разница?

— Да мы вас и не гоним. Живите, — говорит Нина.

— Кто не гонит, а кто и гонит.

— Женихи-то есть, Вера Платоновна? — спрашивает Ира.

— Давай лук, — я тороплю.

— Попробуйте рыбки, — Сабурова угощает. — Женихов полно. Зятья нужны. Чего мои девки в этих дискотеках делают — не знаю. Я бы давно замуж выскочила.

— Молодежь сейчас хочет красиво жить, — изрекает Виктория Львовна.

— Ну! — говорит Сабурова. Непонятно — соглашается или возражает.

Мы загружаем лук в керамические горшочки. Появляется Румянцев. Уже неделю шатается по филиалу, как привидение, место ищет. Так ему и надо!

— Заходи, Петя, не стесняйся! Хочешь корюшки? — Сабурова расцветает в улыбке. — Заходи, садись…

Он заходит. Она усаживает его за своим кухонным столом. Накладывает корюшки в тарелку. Вот и попался зять на приманку!

— Спасибо, ну что вы, — скромно отказывается, но не тут-то было. Начинает есть.

— Петр Васильевич, а как поживает программа обработки анкет социально-психологических исследований? — интересуюсь.

— Погоди! Дай поесть, — машет на меня Сабурова.

— Люсенька, я вам вручную обработаю. Я уже начала, — говорит Виктория Львовна. — Для меня это удовольствие — вспомнить расчетные работы. Я ведь бухгалтер, — поясняет она Румянцеву.

— Виктория Львовна, а что там дальше в квартире? — Румянцев показывает рукой куда-то влево. — Нет ли там свободной комнаты? Мне сидеть негде.

— Сиди у меня. А что? — сразу подхватывает Сабурова. — Девки мои обе работают сутки через трое. Дома всегда только одна… Они у меня дежурные в гостинице… Сиди себе. Места много. Можешь даже полежать…

— Петр Васильевич… — предостерегающе качает головой Виктория Львовна.

— Чего? Чего Петр Васильевич? Человеку работать негде. Должны мы помочь как соседи? По-соседски надо жить… Ешьте, ешьте… Стол приготовлю…

— Соглашайтесь, Румянцев, — говорю я.

— Спасибо… Я… Я сначала поищу там… Хорошо? — он обескуражен.

— Поищи, — жестко говорит Сабурова. — Только не заходи далеко. Заблудишься.

— Петр Васильевич, там теперь опасно, — кивает Виктория.

— И темно, — пугаю я.

— Фонарика нету? — спрашивает первопроходец.

— Свечка есть, — Сабурова дает ему свечу.

Он зажигает и неуверенно удаляется. Виктория Львовна осеняет его крестом.

Мы сгрудились в дверях и долго смотрели ему вслед — как он уходил со свечой по темному коридору, пока огонек не пропал.

РУМЯНЦЕВ. Действительно страшно. Сначала на меня упал таз со стены. Я его не заметил и задел плечом. Но это полбеды. Коридор раздвоился, я пошел по левому. Темно, тени пляшут, и откуда-то раздаются странные звуки, будто выбивают пыль из подушки.

Наткнулся на ванну. Прямо посреди коридора стоит ванна. Наклонился со свечой. В ванне множество рапир для фехтования. Уже ничему не удивляюсь.

Прошел несколько шагов и уперся в кирпичную стену от пола до потолка. Приложил к ней ухо. По-прежнему выбивают подушку.

Повернул, дошел до развилки, начал обследовать правый коридор. Звуки отчетливее. Вдруг что-то забелело в темноте. Что-то живое. Приблизился, поднес свечку…

— Ой! — крикнул детский голос, и я получил колоссальный удар в нос чем-то плотным и мягким.

Упал, заорав от страха. Свеча погасла, вылетев из руки.

— Кто здесь? — спрашиваю, дрожа.

— А ты кто? — детский голос из темноты.

— Я Румянцев, — отвечаю совершенно по-идиотски.

— А я Саша…

— Что ты тут делаешь, Саша? — спрашиваю я, ползая по полу и ища обломок свечи.

— Я наказан.

— Нет, это я наказан, — бормочу. — Говорили — не ходи…

Вдруг открывается сбоку дверь, освещая часть коридора и фигурку мальчика лет десяти в огромных боксерских перчатках, трусах и майке. В проеме показывается какой-то бородач. Борода светится по краям. Бородач пытается вглядеться в темноту.

— Что здесь такое?

— Дяденька упал, — говорит маленький боксер.

ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Когда ушел Румянцев, я сразу решила поставить вопрос перед Сергеем Ефимовичем. Дальше так продолжаться не может. Сергей Ефимович либеральничает. Нужна жесткая рука.

Я раскрыла блокнот.

— Сергей Ефимович, тут у меня данные о дисциплине. Она падает.

— Куда? — спросил Сергей Ефимович.

— Откровенно говоря, падать ей уже некуда. Вот смотрите. За последнюю неделю Людмила Сергеевна трижды принимала ванну в рабочее время…

— Чистоплотная женщина, — заметил Сергей Ефимович.

— Каждый день опаздывает. Ирина и Нина осваивают французскую кухню. Ксения Дмитриевна занимается макраме…

— Чем?

— Макраме. Вяжет узлы под руководством Виктории Львовны. Бусиков стирает пеленки.

— Бусиков — добрый человек. Я всегда говорил.

— Пока мы не выселим соседей и не закроем кухню и ванную комнату, дисциплины не будет. Пора обращаться в милицию.

— Негуманно, Горгона Михайловна… Было решение исполкома о передаче нам жилой площади и о расселении жильцов. Они потихоньку уезжают. Вольтер, например, давно уехал, — он обернулся на бюст.

— Но ведь нужны какие-то меры. Представьте себе, в прежние времена…

— О, в прежние времена… — протянул Сергей Ефимович.

— За ванну в рабочее время судили!

— Не преувеличивайте, Горгона Михайловна. Увольняли, это было. По собственному желанию.

— Ну хотя бы. Хотя бы… А мы?

— А что, если отключить горячую воду, — придумал начальник.

— Жильцы не дадут. У Катюши ребенок.

— М-да… Впрочем, с горячей водой лучше. И кухня не помеха, если разумно…

— Так о чем же и я говорю. Если разумно.

— Может быть, разрешим ванну в обеденный перерыв? — предложил Сергей Ефимович.

— А обед?

— И обед в обеденный перерыв.

— А макраме? Пеленки?

— Вы правы, обеденного перерыва может не хватить. А увеличивать рабочий день нам трудовое законодательство не позволит.

Сергей Ефимович прошелся по кабинету, подошел к Вольтеру.

— Вот так, брат Вольтер! Это почище твоей «Божественной комедии».

Внезапно щелкнул селектор, и голос Людмилы Сергеевны спросил:

— Сергей Ефимович, вы луковый суп будете?

Сергей Ефимович виновато взглянул на меня, подошел к микрофону и сказал:

— Половинку.

РУМЯНЦЕВ. Мужик с бородой оказался директором детской спортивной школы. Он показал мне свое хозяйство. За нами ходил мальчик в боксерских перчатках, который двинул меня в нос.

— Выходит, мы с вами осваиваем квартиру с двух сторон? — он распахнул дверь в маленький зал, где тузили друг друга юные боксеры.

— Но у нас постановление исполкома.

— У нас десять постановлений. А что толку?

— Как же так?

Мы пошли дальше.

— А здесь борцы, — показал он. — Школа у меня небольшая, но дала трех мастеров международного класса.

В зале, пыхтя, боролись юноши в трико.

— Так что вы своим скажите, что все права у нас. Мы будем осваивать площадь дальше, — продолжал он.

— И мы будем осваивать, — несмело возразил я.

Он распахнул дверь в зал штанги. Там боролись с земным притяжением крепкие молодые люди.

— Значит, будем кто кого? — весело спросил он.

Грохотали штанги, перекатывались мышцы атлетов.

— Как же могло так получиться? — спросил я растерянно.

— Квартира такая… Нестандартная. На границе двух районов… Вот тот будет олимпийский чемпион, — показал он на парня.

— А мы проектируем автоматизированную систему отрасли, — продолжал сопротивляться я.

— Отраслей много, а чемпион — один. В вашем конце мы будем размещать секцию фехтования.

Мы дошли до выхода. Там тоже сидел вахтер, как у нас, но не старушка, а старичок.

— Вот и все мое хозяйство… Это хорошо, что вы зашли. Теперь мы знаем, с кем бороться. Верно, Саша? — он подмигнул мальчишке.

— Точно, — солидно подтвердил тот.

БУСИКОВ. Я толстый. Ну и что? Зато я ленивый. Так считается, и я не хочу лишать людей приятной возможности поиронизировать на сей счет. На самом деле я один здесь делаю полезную работу. Не считая Митькиных пеленок. Сергей Ефимович, кстати, это хорошо понимает. Я оформляю чужие идеи и проекты в виде графиков, схем и макетов. Поскольку идей не так уж много, то я оформляю нечто эфемерное. Пустоту. Поэтому я — творец.

Сижу и рисую управленческую структуру нашей отрасли, какой она должна быть по науке. Получается красиво. Вчера закончил блок-схему АСУ. Вот она, рядом, на подрамнике. Вокруг беспорядок, хлам, обрезки бумаги. Это я нарочно, чтобы ко мне пореже заходили. Работать мешают.

Блок-схему я исполнил, когда узнал, что Пете поручено проектировать автоматизированную систему. Пока он ее еще спроектирует, а у меня уже готово!

А вот и он. Входит с потерянным видом.

— Слава, у тебя нет плана производственных помещений?

— Чего-о?

— Ну, планировки этой квартиры.

— Нет. Зачем тебе?

— Надо.

Он все-таки заметил блок-схему. Нужно было ее припрятать.

— Слушай, а что это такое? — недоумевает.

— Твоя АСУ, — говорю. — Слушай, можешь мне помочь? Вот тебе ножницы, нарезай соломку из ватмана, — впихиваю ему это в руки, чтобы отвлечь, он вяло сопротивляется, не отрывая глаз от схемы.

— Так я же еще не спроектировал, — начинает тупо резать.

— Проектируй себе на здоровье! Я что — тебе мешаю?..

— Так это же не…

— А кто поймет? Квадратики, стрелочки, все эстетично…

Режет, смотрит на схему. Вижу, она начинает ему нравиться. Смеется. Смеется сильнее.

— Ай да Бусиков! А это что?!

— Перфоратор. Там же написано.

— Зачем здесь перфоратор?! На кой черт сюда — перфоратор?! Здесь интегратор!

— А я почем знаю? Ты специалист… Да оставь ты ее в покое! — я поворачиваю подрамник лицом к стене. — У тебя свой план, у меня — свой. У меня в соцобязательствах написано: сдать в этом месяце блок-схему АСУ.

Онемел. Не привык еще. Ничего, привыкнет.

— Петя, не нравится мне твое настроение. Хочешь холст загрунтовать? — предлагаю ему.

— Зачем? — смотрит, как я начинаю грунтовать.

— Катюшин портрет буду писать. Маслом. Думаешь, Бусиков — дизайнер? Бусиков — пейзажист и портретист.

Начинает грунтовать. Хороший, в сущности, парень. Покладистый. Немного нервный, это есть. Но это от молодости.

— Слава, — говорит задумчиво, — а это надолго?

— Портрет? На неделю.

— Нет, не портрет… Это… — изображает кистью овал в пространстве.

— Навсегда, Петя, — говорю я как можно спокойнее.

ЛЮСЯ. Анна Семеновна чуть в обморок не упала, когда увидела меня с чемоданом. Даже пропуск забыла спросить.

— Люся, чего это?

— Все, Анна Семеновна! Крутой жизненный поворот. От мужа ушла!

— Да зачем же?

— Не сошлись характерами. Не знаете, где Виктория Львовна?

А Виктория Львовна уже спешит из комнаты.

— Здесь я, Люсенька. Жду. Все уже готово.

Я прямо к ней. Тащу чемодан. Анна Семеновна так ничего и не поняла.

Виктория Львовна заводит меня к себе. Там у нее сплошной антиквариат. Угол отгорожен ширмой. За нею — диван, трюмо, столик. Это мой уголок. Здесь я буду жить.

— Располагайтесь. Так будет удобно? — показывает она мне.

— Прекрасно. Большое вам спасибо.

Ставлю чемодан, раскрываю, начинаю устраиваться.

— Я вас хорошо понимаю… — качает головой.

— Не говорите. Замучил подозрениями.

— Эти необоснованные подозрения мужей… Сколько можно?

— Подозрения как раз обоснованные, — говорю. — Но все равно замучил. Пусть помается, а я у вас пока поживу. Заодно и на работу перестану опаздывать.

— Мы ваши анкетки вместе раз-два… Я уже обсчитала, — хвастается Виктория Львовна.

— Неужели? Вы просто молодец!

— Вот! — с гордостью подводит меня к дубовому столу, на котором горка моих анкет и таблицы расчета. Я взяла одну, поглядела.

— Потрясно, Виктория Львовна. Вы гений.

— Вы думаете, Сергей Ефимович будет доволен?

— Он вам руки будет целовать. Кстати, мог бы и заплатить.

— Ну что вы… Неудобно…

— А что, это идея! — сегодня я — сама решимость. — Пойдемте!

— Куда? Я не одета, — пугается Виктория Львовна.

— Пойдемте, пойдемте…

Мы выходим из комнаты и направляемся в кабинет шефа. Открываю без стука. Шеф вытирает пыль с бюста. Стоит на стуле и гладит тряпкой мраморные кудри.

— К вам можно, Сергей Ефимович?

— Пожалуйста, — спрыгивает со стула, как зайчик.

— Проходите, Виктория Львовна, — я приглашаю старуху.

Она заходит, здоровается. Шеф занимает место за столом.

— Я вас слушаю.

— Сергей Ефимович, вы знаете, что Виктория Львовна принимает участие в обработке социально-психологических анкет нашего института?

— Да, я в курсе.

— Не можем ли мы принять ее на работу на два месяца как пенсионера, чтобы оплатить расчеты?

— М-м… Это возможно. У вас какой стаж? — обращается он к ней.

— Сорок два года.

— Солидно. На ставку инженера пойдете? Сто тридцать пять плюс премия.

— Я согласна, — кивает она.

— Тогда пишите заявление — и к Горгоне Михайловне.

— Вот это разговор! Спасибо, Сергей Ефимович, — говорю я.

— Не за что. У вас все?

— Пока все.

— Желаю удачи, — встает.

Мы выходим в прихожую. Сабурова вытирает пол шваброй. Сегодня ее дежурство в квартире.

— Познакомьтесь, — говорю я. — Наш новый сотрудник, инженер Виктория Львовна.

Сабурова отбрасывает швабру.

— А я, значит, за бесплатно буду вам полы тереть?! — и она прямиком направляется в кабинет шефа.

ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Митенька — мое счастье. Такой прелестный мальчик. Если бы не он, я бы здесь с ума сошла. Сегодня Катюша попросила меня посидеть с ним, у нее дела. Поскольку я должна находиться на рабочем месте, я взяла его с коляской в свой кабинет. И вот мы сидим — он в коляске, я рядом, за письменным столом. Я кормлю его супом-пюре и читаю сказку. Он любит, когда ему читают.

–…Вот их уже трое. Бежит лисичка. «Кто, кто в рукавичке живет?» — «Мышка-поскребушка, лягушка-попрыгушка да зайчик-побегайчик. А ты кто?» — «А я лисичка-сестричка. Пустите и меня!» — «Иди»… Еще ложечку… Вот так, мое солнышко… Мамочка скоро придет. Бусиков напишет ее портрет, и она придет. Ты мой внучек будешь, хорошо? Еще одну. Молодец… Слушай дальше…

Где-то поют на три голоса. Наверное, наши…

— Вот их уже четверо сидят…

Внезапно открылась дверь, и вошла Сабурова с ведром и шваброй.

— Что такое? Зачем? — я возмущена.

— Приборка помещений, — поставила ведро, начала тереть.

— Что у вас за рвение сегодня, Вера Платоновна?

— Это не рвение, а дисциплина. Я теперь у вас работаю.

— Как?!

— Вот заявление. Сергей Ефимович подписал, — вынула из кармана фартука листок, положила на стол.

Я взяла листок. Все верно. Вот и резолюция: «Оформить на ставку уборщицы».

— А как же ваш «Интурист»? — спросила я с иронией.

— Перебьется. Девок надо выдавать. За ними глаз нужен… Подвиньте коляску…

Я откатила коляску, она проехалась шваброй по полу, подхватила ведро. Перед дверью остановилась в задумчивости.

— Как вы думаете, у Виктории Львовны я тоже должна убираться?

— Зачем же у нее? Только в отделах.

— Она ж тоже нынче сотрудница. И Люська у ней живет. Выходит, отдел…

— Тогда убирайтесь, — пожала я плечами.

— Вот не было печали… — ушла.

— Нет, Митенька, это сумасшедший дом… — я снова взялась за ложку. — Глядь — бежит волчок…

Щелкнул селектор, раздался голос Сергея Ефимовича:

— Горгона Михайловна, принесите мне, пожалуйста, штатное расписание нашего института…

— Сейчас, Сергей Ефимович.

Достала объемистую папку, положила ее в коляску, Митеньке в ноги.

— Поехали к начальнику, Митенька. Вырастешь, мы тебя тоже на оклад поставим…

Повезла Митеньку к Сергею Ефимовичу.

РУМЯНЦЕВ. Я сидел и считал на калькуляторе. Условия мне Сабурова создала замечательные. На столе — электрический самовар, заварной чайничек, сахар. Каждый день печет мне оладьи. Я ем оладьи и считаю.

На тахте валялась Галька. Или Валька. В джинсах и стереонаушниках. Я нет-нет да и посматривал на нее. Девица в порядке.

— И чего вы все считаете, Петр Васильевич! Считаете и считаете! — вдруг она заорала.

Я не сообразил, что это она из-за стереонаушников орет. Ответил спокойно:

— Понимаете, Галочка, я считаю смету на создание автоматизированной системы. Будет такая система, которая поможет установить порядок в нашей отрасли. Машина станет считать и выдавать планы, а люди будут по этим планам работать. Ритмично и производительно.

— Я все равно ничего не слышу! — заорала она снова.

— А вы снимите наушники, — посоветовал я.

Она сдернула наушники, уселась на тахте.

— Мне скучно! — капризно.

— Пойдите в кино.

— Была.

— Почитайте книжку.

— Я на работе книжку читаю. Сидишь целые сутки, делать нечего. И дома делать нечего…

Встала, прошлась по комнате. Я глаза отвел. Сразу куда-то мои цифры ускакали.

— Галя, хотите чаю? — потянулся за стаканом.

— Я не Галя. Я Валя.

— Простите.

— Ничего, нас даже мать путает. Вот она сейчас не знает — кто дома: Валя или Галя. Да ей и наплевать.

Подсела к столу, началось чаепитие.

— А в гостинице вообще… Мы с Галкой на одной должности, то она дежурит, то я. И еще две сменщицы. Четверо нас — дежурных по этажу. Гости думают, что нас трое. Мы с сестричкой за одну сходим. Мы уже даже не объясняем, устали… Нас зовут Валя. Я старше на сорок минут. Мать хотела одну меня, а вышло две…

— Интересно, — сказал я, хотя ничего интересного в этом не было.

Где-то запели «Летят утки…».

Валя задумчиво ела оладьи.

— Скажите, Валя, вам это не надоело? — спросил я.

— Что? — не поняла она.

— Ну, несколько странный быт… Тут и работают, тут же и живут.

— Я привычная. У нас в гостинице всегда так. Сидишь на этаже, работаешь, а шаг ступил в какой-нибудь номер — и уже вроде живешь… Чай пьешь с пирожными или музыку слушаешь…

— А мне странно… — признался я.

— Это с непривычки. Вот вы сейчас что делаете — работаете или живете?

— Ну… Живу. Мы же чай пьем.

— А вы же можете другой рукой на кнопочку нажать? Нажмите, не бойтесь.

Я, как дурак, нажал на кнопку сброса калькулятора.

— Вот вы уже и работаете. Одной рукой работаете, а другой рукой живете…

Потрясающая у нее логика!

— Да пойми же ты, что нельзя в такой обстановке внедрять научную организацию труда! — я от волнения даже на «ты» перешел.

— А кто тебя просит? — вылупила глаза.

— Отрасль просит!

— Где это такая отрасль? Я такой отрасли не знаю, чтобы обеими руками работали.

— На Чукотке у нас отрасль… — сказал я хмуро.

— Ну там может быть… Я там не была. Давай потанцуем.

— Чего?!

— Скучно…

Она подошла к проигрывателю, включила. Полилась музыка.

— Выходи, выходи! Засиделся. Надо же и перерывы делать. Это по науке.

Я поднялся, стали танцевать. В комнату заглянула Сабурова, понимающе улыбнулась.

— Не буду мешать. Работайте…

И исчезла.

САБУРОВА. Попался, милок! Пусть поглубже наживу заглотнет. Я дверь прикрыла, пошла к Бусикову. Открываю — мать честная! Сидит в кресле Катерина в длинном платье с распущенными волосами, а Бусиков с нее картину рисует.

— Бусиков! — зову шепотом.

Он оборачивается. Взгляд потусторонний.

— У тебя когда убраться можно?

— Никогда, — отворачивается.

— Да погоди ты! Мне велено везде убирать, — вхожу.

— Только не у меня. Здесь беспорядок не простой, а творческий.

Я зашла, остановилась перед картиной. Гляжу.

— Как получается, Вера Платоновна? — Катька спрашивает.

— Ничего. Похожа… Только… чегой-то не хватает.

— Чего же это не хватает? — обиделся Бусиков.

— Жизни не хватает, вот чего! Ты бы ей в руки хоть швабру дал, что ли. Или вон лурон этот, — показала на сверток бумаги. — Она же кто у тебя? Современница?

— Современница, — согласился Бусиков.

— А современницы с пустыми руками без дела не сидят! Пусть хоть по телефону говорит. Все дело.

— Вы думаете? — засомневался Бусиков.

— Да чего тут думать!.. Значит, у тебя убирать не надо. Кать, хочешь я у тебя подмету заместо Бусикова?

— Ну что вы, Вера Платоновна! Я сама, — Катька смутилась.

— Сама так сама. Учти, ты у нас единственная жиличка осталась, мы со Львовной уже дельцы… Подумай, Слав… — это я Бусикову уже с намеком, хоть он и женат.

— Что вы имеете в виду? — Катька покраснела.

— Катюша, не меняйте позы, — сделал замечание Бусиков. — Вера Платоновна…

— Ухожу, ухожу…

Только вышла в коридор, смотрю — Львовна шествует с огнетушителем. Гордо прошла мимо, я за нею. Любопытно. Дошла до своей двери и вешает на нее какую-то табличку. Глянула ей через плечо: «Отдел социальной психологии». Ого!

Львовна дверь открыла и туда. Я за нею.

— А вы куда? — спрашивает.

— Я в этом учреждении работаю, — указываю ей на табличку. — Куда хочу, туда хожу. Хотите — заходите в мой отдел в любую минуту рабочего времени.

— Ах вот как? — вешает огнетушитель на крюк у двери, а на саму дверь прикнопливает аккуратный листок с каким-то планом.

Глянула я — мать честная! «План эвакуации на случай пожара».

— А мне? — говорю.

— Огнетушитель можете получить у завхоза в главном здании, а таблички и планы эвакуации Бусиков чертит, — ответила сухо.

— Мерси!

Побежала обратно к Бусикову.

— Бусиков, ты мне планчик такой же нарисуй, как у Львовны… Катюшка, тебе огнетушитель захватить на складе?

— Хватайте, Вера Платоновна, — говорит Бусиков. — Все равно вместе будем гореть.

Побежала дальше. Мимо женской лаборатории. Они все себе поют.

НИНА. Сегодня особенно хорошо поется. С тех пор как Людмила ушла к Виктории Львовне, у нас с пением полный порядок. Классическое трехголосье. И слух у всех замечательный, не то что у Людмилы.

С обеда мы сидели за занавесочкой, пили кофе и распевали песни. Много спели. Закончили «Синий платочек» по заказу Ксении Дмитриевны, и она сказала:

— Девчата, может, хватит?

— А что делать, Ксения Дмитриевна? Делать-то что?

— Ой, верно… Забыли нас, все забыли… — вздохнула она.

— А Люська — до чего ж подлая! — воскликнула Ира. — Ну ладно, от мужа ушла. Но от нас зачем уходить?

— Это она из-за ванны. Теперь ей как жиличке можно принимать ванну, — рассудительно сказала Ксения Дмитриевна.

— Менять коллектив на ванну… — пожала плечами Ира.

— Давайте еще споем, — предложила я.

— А что?

— «Вот кто-то с горочки…»

— Запевай.

И мы затянули «Вот кто-то с горочки спустился…». Нас бы в хор Пятницкого, честное слово. Я веду мелодию, Ксения Дмитриевна вторит, а Ирка подголоском. Вся наша тоска по любви и по работе в этой песне.

Спели два куплета.

— Ох, хорошо… — вздохнула Ксения Дмитриевна.

— А правда говорят, что нас спортсмены выселять будут? — спросила Ира.

— Правда. Петя узнавал. Мы выселяем соседей, а спортсмены нас, — подтвердила Ксения Дмитриевна.

— А спортсмены какие?

— Юниоры.

— А по профессии?

— Говорит, силачи. Один его в нос двинул.

— Так ему и надо. Видели, он уже к двойняшкам пристроился. Не пропадет, — сказала Ира.

— Давайте споем, — опять предложила я и, не дожидаясь согласия, запела «Миллион алых роз».

Спели куплет и припев.

— А Бусиков Катькин портрет пишет, — сказала Ира.

— Влюбился, видать, — кивнула Ксения Дмитриевна.

— Не понимаю. У Катьки ребенок, у него тоже семья…

— Только нас никто не рисует, — вздохнула я.

— Давайте споем, девочки, — предложила Ира.

— Все. Хватит петь! — оборвала Ксения Дмитриевна. — Надо что-то делать. Так дальше продолжаться не может.

— Давайте выступим на собрании и скажем: либо Сергей Ефимович даст нам данные по отрасли, либо выселит соседей, либо мы уйдем! — вскочила Ира.

— Никуда мы не уйдем… — покачала головой Ксения Дмитриевна. — И соседей он не выселит, они ему нужны…

— Зачем? — удивились мы.

— Он ими прикрывается. Как чего не сделали, первый козырь: вы же знаете, в каких условиях мы работаем!.. Но отрасль из него надо вынуть.

— Обязательно! — сказала я. — Техника безопасности, например, это же очень конкретно. Я должна знать как минимум, где они работают! Если наверху, то нужно следить за тем, чтобы не упасть. Если внизу, то чтобы на тебя не упало. Правда? Если на морозе, то варежки, а у компьютера варежек не нужно, нужны защитные экраны…

— Решено. Выступаем, — сказала Ксения Дмитриевна. — Пускай едет на край света и привозит нам данные.

— А соседей… Ксения Дмитриевна… Неужели не выселит? Неужели мы так и будем здесь жить… — я чуть не заплакала от тоски, когда до меня дошла по-настоящему эта мысль.

— Жить-то ладно, — сказала мудрая Ксения Дмитриевна. — Неужели мы так работать будем?

АННА СЕМЕНОВНА. Слава богу, еще один день позади. Последней Горгона ушла.

— До завтра, Анна Семеновна.

— Всего хорошего, Горгона Михайловна.

Я пошла проверять рабочие помещения с ключами.

Зашла в лабораторию женщин. Никого. Заглянула за занавеску. Чистенько. Портрет Аллы Пугачевой. Чашки вымыты.

Выключила свет, заперла дверь на ключ.

Заглянула к Катюшке. У нее новенький огнетушитель висит. Митя спит. Она мне знаки делает: тихо!.. Я киваю: что же, не понимаю разве, что ребенок спит? Сама вяжет, телевизор смотрит без звука. Там хоккей.

— Я ушла, — шепчу. — Осторожней с огнем.

Улыбнулась, помахала рукой.

Постучала к Сабуровым.

— Открыто! — голос Веры.

Приоткрыла дверь, а там наш Петька. Сидит за столом, как король, пирогами обставлен. Слева от него мамаша, справа — дочка. У него уже кусок в рот не лезет.

— Петь, — говорю. — рабочий день-то кончился. Или не заметил?

Он вскочил, не успев прожевать. Смотрит на меня благодарными глазами.

— Спасибо за угощение. Я пойду. Анне Семеновне нужно помещения сдавать…

Видно, никак его не пущали. Вот прицепились!

— Чего это ты, Семеновна, вместо Горгоны взялась за порядком смотреть? — Сабурова мне недовольно. — Может, человек хочет сверхурочно поработать?

— Кто ж ему платить будет за ваши сверхурочные пироги?

— Не волнуйся, найдем чем платить!

А Петька суетится, кланяется. Выскочил в коридор, дух перевел.

— Спасибо, Анна Семеновна, — шепчет. — Еле ноги унес.

— Ты радоваться-то погоди.

Убежал домой, к мамке. Скрутят они его, как пить дать.

Вдруг открывается дверь Виктории Львовны, и на пороге она сама. Очки на носу, в руках какие-то бумажки.

— Анна Семеновна, как хорошо, что вы не ушли! Нам для статистики не хватает одной анкеты вспомогательных служб. Пожалуйста!

— Не, никаких служб. Я работу кончила.

— Анна Семеновна, миленькая! — Люська из комнаты кричит.

Зашла. Там у них дым коромыслом, бумажки разбросаны, стол завален анкетами. Люська в халатике, коленками уперлась в стул, шарит карандашом по каким-то таблицам. Виктория меня усадила, положила перед собою анкету.

— Я буду спрашивать, вы отвечайте — да или нет.

— Давайте, только быстро.

— Привлекает ли вас в вашей работе возможность получать моральное удовлетворение?

— Да. А что это?

Она крестик поставила и дальше.

— Способствует ли характер вашей работы неформальному общению с сослуживцами?

— Ой, да ну вас! — говорю. — Я не пойму что-то.

— Ну, по-житейски, по-человечески часто общаетесь с нами? — перевела Люська.

— Да я только так и общаюсь.

— Значит, да, — Виктория важно. — Есть ли у вас резервы для повышения производительности труда?

— Нет. У меня никаких резервов нету.

— Считаете ли вы, что можно что-то улучшить в организационной структуре вашего отдела, лаборатории?

— Опять не пойму. Да ведь хуже-то некуда, — я вздыхаю.

— Пишите: да, — Люська командует. — Спасибо, Анна Семеновна, вы нам очень помогли. Сейчас мы с вами навалимся, Виктория Львовна, к полуночи должны закончить.

— Я кофе сварю. Закончим! — старуха решительно.

Что за люди у нас! Я удивляюсь. То не заставишь работать, а то как подхватятся — не остановить.

Я тихонечко удалилась, чтобы не мешать. Они и не заметили. Остался Бусиков. Стучу к нему. Молчание. Толкнула дверь, она открылась.

Славка сидит в кресле, голову откинул, не шевелится. Глаза прикрыты. Я думала — помер. Толкнула его.

— Слава, ты что?

Он глаза открыл, молчит. Рукой указал на стенку. Глянула туда, батюшки-светы! На стенке Катькин портрет. Будто сидит она в кресле с Митенькой на руках, а позади вся наша квартира дыбом. Кто сидит, кто бежит, кто под душем, кто у самовара. И я при дверях в форме. Все мелкие, как тараканы, одна Катька большая.

— Слава, ты не заболел? Иди домой.

Он головой трясет.

— Что же ты — здесь ночевать будешь?

Он кивает.

— Так ты ж мне филиал сожжешь. Начнешь курить, а здеся бумаги.

Он тычет пальцем в огнетушитель: потушу, мол.

— Да что у тебя — язык отнялся?!

Снова кивает, но хоть улыбнулся, и то слава богу! Ну и пусть сидит. Втрескался в Катьку, не иначе. Вон какую картину отгрохал.

Повесила я ключи на доску, доску на замочек заперла.

— Я ушла! Филиал не спалите! — крикнула всем.

И дверью — хлоп.

БУСИКОВ. Тихо в филиале. Ночь… Из крана на кухне вода капает, звон ее гулко разносится по квартире. Я лампу на штативе установил перед моею Мадонной и сижу, смотрю на нее.

Тени в мастерской, все причудливо — не так, как днем.

Услышал мяуканье за дверью, поднялся.

— А-а, это ты, Мурзик… Заходи, — впустил кота Виктории Львовны. Он степенно зашел.

— Правда, хороша, Мурзик? — показал ему на портрет. — В жизни она еще лучше. Впрочем, ты знаешь…

Кот на кресло вспрыгнул, свернулся калачиком. А я подошел к селектору и долго смотрел на него, решаясь. Была не была! Нажал на клавишу.

— Катя, ты не спишь? — тихо сказал и почувствовал, что голос дрожит. — Это я, Слава…

КАТЯ. Я голову от подушки подняла, со сна ничего не соображаю. Откуда здесь Бусиков? Кубарем скатилась с тахты — и к селектору. Прикрутила громкость, чтобы Митька не проснулся. Но не выключила. Сижу в ночной рубашке, слушаю. А Бусиков говорит.

— Теперь ты всегда со мной, понимаешь? Я сижу и смотрю на тебя, работать совсем перестал. Я только когда тебя написал… То есть вас с Митей… понял, что я… Катенька, мне трудно это произнести, я уже лет пятнадцать таких слов не говорил. Потом я женат, понимаешь… Короче говоря, хорошая штука — селектор. Он придает мне духу. Так бы я не решился. Сейчас скажу. Неважно, слышишь ты меня или нет. Даже хорошо, что меня никто не слышит…

ЛЮСЯ. Сидим, пьем чай. Все сделали. Половина первого. Слушаем Бусикова по селектору. Он у нас вместо программы для полуночников.

«Я люблю тебя, Катенька. Говорю это при свидетеле. Здесь у меня Мурзик, он слышит…»

— Мурзик у него, — киваю я Виктории Львовне.

— Может, выключим, Люся? Неудобно подслушивать…

— Ничего по селектору в любви объясняться!

«…Вот я и сказал. Если ты мне не веришь, если не принимаешь мою любовь, то ничего не говори мне утром. Сделай вид, что ты этого не слышала. Я буду думать, что ты просто спала. Но если ты слышишь и если чувствуешь то же, что чувствую я, то дай мне знак…»

— Интересно какой? — я отхлебываю чай.

«…Знаешь, в кабинете шефа в углу переносная урна для голосования. С прошлых выборов осталась. Положи в нее что-нибудь. Ну хоть заколку, что ли…»

— Остроумно, — комментирует Виктория Львовна. — И романтично.

«…Катя, я стихи сегодня сочинил, пока смотрел на тебя. Можно, почитаю?

Твое лицо мне снилось много лет,

Оно всплывало медленно и властно

Средь лиц других, унылых и несчастных,

Среди людских больших и малых бед…»

ГОМЕР. Клянусь Зевсом, странно слышать на исходе двадцатого столетия стихи о любви в пустом кабинете по селектору. Здесь все такое служебное: столы, стулья, телефоны, диаграммы. А в окне стоит луна — та же самая, что светила Пенелопе, ожидающей своего Одиссея…

И сразу исчезало все: дела,

Людские лица, суета мирская…

Ты приближалась, как волна морская,

Неотвратимо и легко ты шла…

САБУРОВА. Нам только стихов по ночам не хватало! Лежим, слушаем с Валькой. Или с Галькой.

«…Сегодня я почувствовал себя Пигмалионом. Я создал свою Галатею и влюбился в нее. Ты помнишь этот миф? Теперь я в него верю. Любовь должна пройти через руку художника, тогда он верит в ее истинность…»

— Совсем чокнулся, — бормочу я.

— Мам, может, он пьяный? — спрашивает Валька.

«…Помнишь, Пигмалион попросил богов, чтобы они оживили Галатею…»

Ну все! Хватит! Подбегаю к селектору, хлопаю по клавише.

— Ты, Пигмалион! Может, дашь людям поспать?!

БУСИКОВ. Я отпрыгнул от селектора, как от змеи. Какой ужас! Мурзик тоже вскочил в кресле, выгнул спину. Все погибло! Неужели они слышали?! Какой я дурак! Я схватился за голову и замычал.

Хоть в петлю лезь. Спас меня звонок, раздавшийся в прихожей, а вслед за тем тяжелые удары в дверь с лестничной площадки. Похоже, били ногой.

Звонок повторился. Селектор щелкнул и сказал голосом Людмилы Сергеевны:

— Слава, спросите кто. Вы один мужчина в филиале.

Я вышел в прихожую, подошел к двери, прислушался. Удары башмаком повторились.

— Кто там? — спросил я.

— Почтальон Печкин! Открывай! — голос был угрожающий и, вроде, пьяный.

— Что вам нужно?

— Жена моя нужна! Открывай!

От растерянности я открыл. Не успел опомниться, как на меня с лестницы прыгнул какой-то мужик, сбил с ног и, насев, принялся молотить меня куда попало.

— Вот вы чем занимаетесь здесь, в своем филиале!

— Вы Катин муж? — успел спросить я его между ударами.

Он опешил, прекратил побоище…

— Почему Катин? Люсин.

— Ах вы муж Людмилы Сергеевны! — я его чуть не расцеловал.

— Ну! Где она?

Но Людмила Сергеевна уже стояла в дверях комнаты Виктории Львовны, запахнутая в бело-розовый халатик, со взглядом пронзительным и гневным.

— Василий! Встань! Как тебе не стыдно?!

Василий встал. За спиною Людмилы возникла Виктория Львовна.

— Как вы могли подумать о вашей жене… — начала она.

— Погоди! — отмахнулся от нее Василий. — Это кто? — указал он на меня.

— Бусиков, — хором ответили женщины.

— Бусиков я, — подтвердил я, поднимаясь.

— Ты должен извиниться, — произнесла Людмила.

И тут из своей комнаты, как фурия, выскочила Сабурова.

— Да кончится это или нет?! Я милицию вызову!

— Ого, сколько вас тут, — уважительно сказал Василий.

— Убирайся домой! Я к тебе не вернусь! — Людмила круто повернулась и исчезла в дверях.

— Мы к вам не вернемся! — Львовна последовала за ней.

— И не больно хотелось, — сказала им вслед Сабурова и тоже скрылась за дверью.

— Ну… Куда ж я ночью? — спросил Василий.

— Пошли ко мне, Вася. Ну их всех в баню, — предложил я.

— Это мысль, — сказал Василий. — Выпить есть?

— Разбавитель для красок.

— Сойдет.

И мы пошли спать.

ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Утром произошло событие, которое стало каплей, переполнившей чашу моего терпения. Людмила Сергеевна явилась расписываться в журнале прямо из постели, в халате. Вошла нечесаная, позевывая…

— Можно расписаться? Я не опоздала?

— В каком вы виде?!

— Нигде не написано, в каком виде положено являться на работу, — она чиркнула свою подпись и удалилась.

Это плевок. Я немедленно сняла трубку и набрала номер.

— Алексей Алексеевич? Это Горгона Михайловна. Здравствуйте… У нас состоится сегодня. Как договаривались. Вы сможете?.. Да, прямо сейчас. Спасибо… До встречи.

Повесила трубку и сразу к Сергею Ефимовичу. Когда шла через прихожую, увидела Сабурову. Она стояла, опершись о швабру, у столика вахтерши и с кем-то разговаривала по телефону.

— Методические рекомендации, да… Можете приходить. АСУ вас не интересует? Есть интересные материалы… Пожалуйста… Не стоит.

Я замедлила шаг.

— С кем вы, Вера Платоновна?

— Командировочные. Интересуются нашими разработками…

— Ах вот как…

Злости уже не хватает. Сабурова взялась за швабру, а я к начальнику. У него сидел интеллигентного вида старик, опираясь на резную палку. В эркере двое молодых людей в рабочей одежде возились у бюста Вольтера. Что-то обмеряли.

— Здравствуйте, Сергей Ефимович.

— Здравствуйте. Познакомьтесь, Горгона Михайловна. Это Павел Ермолаевич Князевский, профессор, доктор филологических наук, специалист по Вольтеру…

— По Гомеру, — поправил старик, поднимаясь.

Он церемонно поцеловал мне руку.

— Редкое у вас имя, Горгона Михайловна.

— Не говорите. Два года мучаюсь.

— А раньше? — он вскинул брови.

— Раньше я не знала, что оно означает. Думала, просто красивое иностранное имя… И родители так думали. Потом мне открыли глаза.

— А что, имя какое-нибудь знаменитое? — заинтересовался Сергей Ефимович.

— В некотором роде, — улыбнулся профессор.

— Я вас слушаю, Горгона Михайловна, — сказал начальник.

— У нас давно намечено общее собрание коллектива…

— Да, я в курсе.

— Я предлагаю провести сегодня. Сейчас.

— Ну что ж… Павел Ермолаевич нам не помешает? Тут у него дела с Воль… С Гомером.

— Нам уже ничто не помешает, Сергей Ефимович.

— Не могу без него жить, — признался профессор, поглядев на бюст. — Вот попросил молодых людей помочь…

— Значит, я собираю коллектив? — спросила я.

— Собирайте.

АННА СЕМЕНОВНА. Горгона выскочила от начальника и давай дверями хлопать. Забегала туда-сюда.

— Товарищи, общее собрание! Прошу в кабинет Сергея Ефимовича! Несите стулья.

Все потянулись со стульями к кабинету.

Горгона к Бусикову:

— Вячеслав Андреевич, вы слышите?

— Сейчас! — Бусиков сонным голосом из-за двери.

Из комнаты Сабуровой вышли все со стульями: сама Сабурова, наш Петя и Валька. Он у них как под конвоем. Катюшка с Митенькой показались из ванной, умывались там. Она его на руках несет. Горгона к ней подошла.

— Катенька, общее собрание.

— Я тоже должна? — она удивилась.

— Все, все участвуют. И Митю берите.

Дверь в кабинет начальника распахнута. Вижу, как они там рассаживаются. Гляжу — Сабурова подошла к голосовательной урне, что в углу стоит, и незаметно туда чего-то опустила. Голосует, что ли?

Горгона девушек поторапливает, певуний наших. Потом подошла ко мне.

— Анна Семеновна, когда участковый придет, позовите меня.

— А участковый-то зачем?

— Без участкового нам трудовую дисциплину не поднять.

Ну, мое дело маленькое. Наконец Катюшка Митю привезла в коляске. Он сидит с бутылочкой. Все в кабинет зашли и дверь прикрыли.

Я тихонечко к двери — и слушаю. Ничего не разобрать, только бу-бу-бу… Вдруг звонок в дверь. Открыла — молоденький милиционер, лейтенантик.

— Здравствуйте, — откозырял. — Горгона Михайловна у себя?

— Тама они, — показала на кабинет.

— Я подожду.

Лейтенант по прихожей прошелся, стал Доску почета смотреть.

ЛЮСЯ. Я, как всегда, с краю. Меня это мало касается. Слушаю вполуха, как Горгона распинается.

–…и дальнейшего повышения трудовой дисциплины. Однако невыполнение отдельными жильцами постановления исполкома затрудняет филиалу выполнение производственных планов. Бытовые условия разлагающе действуют на некоторых членов коллектива.

Сейчас про меня начнет. И точно.

–…Участились случаи принятия ванны в рабочее время, ночевок в лабораториях, приготовления пищи и застолий с жильцами.

— Это вы про что? — Сабурова сразу.

— Я про пироги и оладьи, которыми вы потчуете Петра Васильевича.

— Петр Васильевич — мой коллега, — Сабурова встала. — Он в моем отделе сидит, но все же не ночует, как у других, — и она выразительно посмотрела на Викторию Львовну.

Это уже камушек в мой огород. Я вскочила.

— Виктория Львовна досрочно завершила программу социально-психологических исследований. А то, что я временно у нее проживаю, имеет отношение только к моей личной жизни. И я не позволю вмешиваться!

— Ага, к твоей! А по ночам мужики пьяные шастают — ко мне?!

— Это к Бусикову, — пискнула Виктория Львовна.

Начальство заволновалось. Про этот факт они еще не знали. Озираются по сторонам. Академик по Гомеру сидит довольный, будто «Одиссею» по телевизору смотрит. Его ребята, что бюст пилили, остановились — им тоже интересно.

— Кстати, где Бусиков? — подал голос Сергей Ефимович.

Катька покраснела, будто Бусиков у нее ночевал. Горгона сразу ей на помощь:

— Слава сейчас придет. У него просыхает клей.

— У него кое-кто другой просыхает, — Сабурова ехидно.

— Товарищи! Мы отвлеклись, — шеф постучал карандашом по стакану.

Тут Анна Семеновна заглядывает.

— Горгона Михайловна, милиция пришла.

— Пригласите сюда.

Мы притихли. Неожиданный поворот… Входит милиционер — скромный, я бы даже сказала — застенчивый. Поздоровался, ищет, куда присесть.

— Пожалуйста, Алексей Алексеевич, в президиум, — Горгона его приглашает к столу начальника. Он прошел бочком, сел.

Рабочие опять принялись пилить бюст.

— Товарищи, я специально пригласила нашего участкового, чтобы в его присутствии задать жильцам все тот же вопрос: почему они не выполняют распоряжение исполкома об освобождении площади? — обратилась к собранию Горгона.

Молчание.

— Начнем с вас, Виктория Львовна.

— Я прожила в этой квартире всю жизнь и хочу умереть здесь! — Виктория встала.

— Умирать не требуется. Вам дадут однокомнатную квартиру. Неужели вам, старому человеку, приятно жить в таких ужасных условиях?

— Я здесь блокаду пережила. И это переживем.

— Не взывайте к нашим чувствам.

— А к чему же взывать? Нет, я не уеду, — Виктория Львовна села.

— Вера Платоновна, а вы?

— Мои причины знаете, — Сабурова даже не встает. — Мне и здесь хорошо. Работа близко.

Катька, не дожидаясь вопроса, вскочила, слезы из глаз.

— И я не могу, товарищи! Кто меня с Митенькой пустит? Я же эту комнату сняла на два года, пока хозяин в Антарктиде…

— Сядьте, Катюша. У вас особое положение, мы знаем, — Горгона ласково. — Видите, Алексей Алексеевич?

Лейтенант заерзал. Что тут скажешь? Вообще его больше заинтересовало пиление бюста. Он как сел, все время оглядывался назад, в эркер. Непорядок чувствует спиной.

— А почему… пилят? — спросил он.

— Видите ли, Гомер — моя личная собственность. Я его хочу забрать, — академик с достоинством.

— А-а… Тогда продолжайте.

— Что — продолжайте? Вы можете употребить власть? — Горгона спрашивает у участкового.

А ему не хочется. Или не может. Смотрит затравленно. Вдруг открывается дверь и вваливаются Бусиков и Василий. Вид у обоих помятый.

— Здравствуйте, — говорит Бусиков.

— Можно присоединиться? — спрашивает Василий.

— Ты еще тут?! — я не выдерживаю.

— Я еще тут, — он покорно кивает.

— Посторонний… — слышу голос Горгоны.

— Да какой же я посторонний? Моя жена здесь работает и живет!

Лейтенант решительно встает, оправляет китель. По-моему, он даже рад появлению Василия. Можно с достоинством смыться.

— Гражданин, пройдемте!

— Вы все тут заодно… Ладно… Слава, чего стоишь?! — Василий пытается сопротивляться.

— Не трогайте его, он мой гость! — кричит Бусиков.

Общее смятение и возня. Рабочие снимают бюст Гомера и несут к выходу. Участковый выталкивает Василия за дверь. Бусиков защищает его, но Катька, вскочив, удерживает Бусикова.

Митька в коляске орет. И все орут.

— Прошу очистить помещение! — это милиционер.

— За что?! — Бусиков.

— Товарищи, собрание продолжается! — Горгона.

— Люська, домой лучше не приходи! — снова Василий.

— Она прекрасная, порядочная женщина! — это Виктория Львовна.

— Поберегись! — один из рабочих.

— Товарищи, пропустите Гомера, — просит академик.

Клубок выкатывается в прихожую: Васька, милиционер, Бусиков, Катюша. Следом с жутким напряжением несут мраморного Гомера. Литературовед задерживается в дверях.

— Извините за беспокойство. Всего вам доброго.

— Заходите, Павел Ермолаевич, — любезно говорит шеф.

— Благодарю… Жаль, что я столь поспешно выехал. У вас тут весело.

— Бюстик заменить вы обещали, — шеф указывает на пустой пьедестал. — Он у нас на балансе. Материальная ценность.

— Непременно, — кивает академик.

Он выходит. Крики в прихожей затихают. Все снова рассаживаются. Горгона пытается успокоить Митьку.

— Переходим ко второму вопросу, — говорит шеф. — Обязательства филиала на третий квартал. Кто желает выступить?

— Я желаю! — Нина с вызовом поднимает руку.

БУСИКОВ. Милиционер увел Василия, выплыл из квартиры Гомер, раскланялся профессор. Напоследок поцеловал ручку Катеньке.

Мы остались вдвоем, не считая Анны Семеновны.

Посмотрели друг на друга.

— Митенька плачет. Надо соску, — сказала Катя.

— Всем соски надо. Разорались, — проворчала Анна Семеновна.

Катенька бросилась в свою комнату за соской. Я за ней. Она вбежала к себе, оставив дверь открытой. Я вошел следом, стою в дверях. Она ищет соску.

— Господи, да где же она?! — не смотрит на меня.

Наконец нашла. Спешит обратно.

— Пойдем, пойдем… — лихорадочно.

— Он уже не плачет. Слышишь?

Она остановилась. Стоим в коридоре у ее двери, близко-близко друг к другу. Анна Семеновна нас не видит из-за угла. Я обнял Катеньку и поцеловал. Она стоит, не шелохнувшись. А мне так хорошо стало, легко… Даже какой-то нежный звон в ушах образовался. Целую ее в шею.

— Ой, — она вздрогнула.

— Что? — я поднял лицо.

— Смотри! — показывает мне за спину.

Я обернулся. Гляжу, в глубине коридора двое пацанов в белых костюмах и масках — фехтуют! И звон рапир, который я принял за бог знает что.

— А ну кыш! Кыш отсюда! — из-за угла выскочила Анна Семеновна.

Мы с Катей отпрянули друг от друга. Мальчишки скрылись.

— Уж не впервой, — сказала вахтерша. — Ой, не к добру.

Мы пошли обратно. Не успели дойти, как двери раскрываются, из кабинета наши расходятся со стульями. Собрание кончилось. Все почему-то довольны. Горгона коляску везет. Катенька ее подхватила — и к себе.

— Спасибо, Горгона Михайловна…

— Чем кончилось? — спрашиваю у наших девушек.

— Победа! Сергей Ефимович согласился съездить в Сибирь. Хочет разузнать про отрасль, — ответила Нина.

И сам шеф показался из кабинета. Пышет энергией.

— Слава, подготовьте структуру управления для командировки. И схему АСУ.

— Будет сделано.

Все какие-то празднично-потерянные. Еще бы! Шеф едет осваивать отрасль. Хочется его обнять. Вот и Сабурова выходит из своей комнаты, несет валенки, вставленные один в другой. Валенки добротные, на войлочной подошве, задник кожей обшит.

— Это вам, Сергей Ефимович. Как-никак в Сибирь едете, — протягивает валенки шефу.

— Спасибо… Но… сейчас лето.

— У нас лето, а там еще неизвестно что. Берите. От мужа остались.

— Ну спасибо. Он у вас охотником был.

— Ага, охотником… До баб, — Сабурова отвечает.

— Товарищи, обед стынет! — Людмила Сергеевна кричит из кухни.

Народ потянулся обедать, а я в кабинет шефа заскочил. Схватил урну для голосования — и в мастерскую. Дверь за собою прикрыл, размотал проволочку, что крышку держала, и вытряхнул содержимое прямо на схему управленческой структуры.

На ватман упали пять женских заколок, причем, одна старинная, костяная.

ЛЮСЯ. Шеф уехал, благодать! Теперь по утрам у нас аэробика до упаду. Ирина, Нина и я — в первом ряду, а сзади — Ксения Дмитриевна и Катька, пока Бусиков с Митенькой сидит. Горгона не участвует, но мы знаем, что она у себя в кабинете тайком пляшет.

Сабурова на стремянке протирает верхнюю часть зеркала, в котором мы все отражаемся.

— Вера Платоновна, а чего ж дочки не идут? — спрашивает Ксения.

— Приболели.

— Приболели… — ворчит Анна Сергеевна. — Сказала бы по-простому: в положении они. Что ж мы — не видим? Свои же люди.

Сабурова чуть не грохается со стремянки.

— Чего?!

— Чего слышала.

Сабурова медленно-медленно, так что даже страшно становится, спускается со стремянки, подходит к Анне Семеновне.

— Точно говоришь, Семеновна?

— У меня глаз — ватерпас.

— Обе?

— Обе, Платоновна, обе.

Сабурова поворачивается и идет к себе с тряпкой в руках. Мы начинаем расползаться. Ирка выключила музыку. Сабурова рвет на себя дверь и исчезает за нею. Мы прячемся в своей лаборатории, но от двери не отходим — прислушиваемся…

РУМЯНЦЕВ. Сабурова вошла и смотрит на нас. А мы с Валей и Галей играем в «эрудит». Сегодня обе девушки дома и им, как всегда, скучно. От карт я наотрез отказался, прививаю им интеллектуальные наклонности.

— «Пыха» — есть такое слово? — спрашивает Валя.

— Нет, — отвечаю.

— А у меня только неприличное выходит. Можно? — интересуется Галя.

— Ни в коем случае.

Сабурова смотрела-смотрела, а потом сказала ласковым донельзя голосом:

— Петя, тебя можно на минуточку?

— Пожалуйста, — я встал.

Мы вышли в коридор, но Сабурова не остановилась, а последовала в ванную. Я недоумевая пошел за ней. В ванной она заперлась на крючок, открыла воду в умывальнике, а потом, резко оборотившись ко мне, обеими руками пихнула меня в грудь.

— Ты?!

От неожиданности я свалился в ванну. Ноги свисают через край. Положение глупейшее. А Сабурова, наклонившись, орет, перекрывая шум воды:

— Отвечай! Ты?!

— Я вас не…

Сабурова меня тряпкой — р-раз! Я закрылся. «Убьет!» — думаю.

— За что, Вера Платоновна?!

— Не выйдешь отсюда, пока не сознаешься, — она повернулась, вышла из ванной и защелкнула меня на задвижку.

Я, кряхтя, выбрался из ванной.

— В чем?! — крикнул я своему отражению в зеркале.

В квартире молчание.

БУСИКОВ. Митька ко мне уже привык. Сидит в кресле, я его игрушками обложил, но он все тянется к моим инструментам. На стене моя картина. Я читаю ему сказку, а сам нет-нет и взгляну на портрет, сравниваю сходство с оригиналом.

— На тебе фломастер и слушай дальше. Уже их шестеро, и так им тесно, что не повернуться! А тут затрещали сучья, вылезает медведь и тоже к рукавичке подходит, ревет: «Кто, кто в рукавичке живет?» — «Мышка-поскребушка, лягушка-попрыгушка, зайчик-побегайчик, лисичка-сестричка, волчок-серый бочок да кабан-клыкан. А ты кто?» — «Гу-гу-гу, вас тут многовато…»

Катя вбежала, глаза круглые.

— Петя не виноват!

— В чем? — я не понял.

— Зять не он! Слава богу, кто-то со стороны. Сестры сознались.

— Значит, свадьбы не будет?

— Почему не будет? Сабурова их вызвала, должны прийти. Валька и Галька обещали привести.

— Катенька, давай и мы тоже.

— Что?

— Поженимся.

— Нет, я не могу разрушать семью.

— Она уже разрушена. Я домой не вернусь.

— Вернешься. Правда, Митенька?

В дверь постучали, потом просунулась голова Анны Семеновны.

— Слава, к тебе пришли. Похоже, жена. Пускать?

— Ой! — Катя перепугалась.

Я ее за руку взял, усадил.

— Пускайте, Анна Семеновна.

Через минуту вошла моя жена, за нею шестнадцатилетняя дочь. Обе одинаково накрашены и надменны. Катя сидит с Митенькой под своим портретом ни жива, ни мертва. Жена посмотрела на нее, потом на портрет.

— Мне все понятно.

— Нет, вы не думайте… — Катя попыталась подняться, но я удержал ее.

— Сиди.

— Мама, Бусиков соскучился по пеленкам, — дочь говорит.

— Бусиков, я ли тебя не любила? — спрашивает жена.

— Ты ли… — бормочу.

— На квартиру можешь не претендовать, ничего не выйдет. Мебель остается за нами. Чемоданчик я тебе уже собрала.

— Спасибо, — киваю.

Она еще раз взглянула на портрет.

— Меня, небось, ни разу не нарисовал. Все это филиал ваш. Куда начальство смотрит?

— Пойдем, мама… — дочь сказала.

— Прощай, Бусиков. Ты не принес нам счастья.

Вышли. Мы молчим.

— Слава, не возвращайся к ним, — тихо сказала Катя.

АННА СЕМЕНОВНА. Открываю дверь — на пороге красивый молодой грузин. С виду форсистый, но побаивается. Прихожую сразу взглядом окинул. А у нас там никого, только Петька сидит за столиком, работает. Его давеча из отдела Сабуровой выперли.

— Вы к кому? — спрашиваю.

— К Валентине Сабуровой.

Явился, значит, один жених.

— Валька! — кричу. — К тебе пришли!

Она выпорхнула из комнаты, принаряженная, бросилась ему на шею. Петька сидит, головы не поднимает.

— Нодари!

— Валечка!

— Ты, главное, ничего не бойся. Мать крутая, но отходчивая, — шепчет она ему.

Тут и Сабурова выплывает. Вырядилась, как черт знает кто. Окинула будущего зятя взглядом, руку протянула. Он к ней припал, целует.

— Вера Платоновна.

— Нодари, — Валька говорит.

— Второго подождем — и за стол, — Сабурова сказала и отступила, сияя. Вот, мол, какие у нас зятья! А мне — тьфу!

Переминаются они, не знают что делать. Показалась из комнаты Галка. Ухватилась за косяк, дальше двинуться не может.

— Нодари… — шепчет.

— Валечка… — он ей.

Она бросается ему на шею, а он стоит, бедный, на Вальку смотрит. Вот-вот в обморок хлопнется. Валька сестрицу отозвала.

— Ты чего это? Это мой Нодари.

— Нет, это мой Нодари.

— Почему же это твой Нодари, когда это мой Нодари!

— А вот и нет! Мой это Нодари, и все!

Грузин стоит, глаза с одной на другую прыгают. Петька чуть под стол не заполз.

— Ясно, — Сабурова лицом потемнела. — Это наш Нодари. Другого, выходит, не будет. Пошли за стол.

Пошли впереди. Девки своего Нодари с двух сторон подхватили — и за нею. Петька от смеха давится.

— Чего смеешься, дурень? — я ему, когда те ушли. — Тебе ж это боком выйдет! На второй-то тебе придется жениться!

— Да вы что?! В своем уме?! — он заорал.

— Я-то в своем, не в вашем. А вот вы куда свой ум задевали — я не знаю.

САБУРОВА. Главное — спокойствие. Потом они у меня попрыгают, а сейчас надобно марку держать. Усадила зятька за стол с пирогами и вином, девки по бокам, я — напротив.

— Рассказывайте, — говорю. — Где познакомились, когда…

— Я лично у нас в гостинице, на седьмом этаже, — Валька говорит.

— И я на седьмом. Во время дежурства, — Галька вторит.

— Нодари у нас в длительной командировке, — Валька продолжает.

— Он очень внимательный, — Галька за ней.

— Вижу… Как же так случилось, гражданин Нодари, что вы с двумя девушками спутались?

— Почему с двумя?! Она одна всегда была. Валя!

— Нас обеих Валями зовут, для простоты, — Валька поясняет.

— Вот вам и простота. Допрыгались! — я не сдержалась.

— Да если бы я знал что их две, я бы в другую гостиницу поселился! Не виноват я, что они такие одинаковые! — он канючит.

— Что же вы друг дружке не говорили, что у вас Нодари этот? — спрашиваю у дочерей.

— Нет, мы не делимся, — Валька гордо.

— У нас у каждой своя личная жизнь! — Галька.

— Да какая ж она своя, ежели общая! — взрываюсь.

— Всем делиться — времени не хватит, — Валька возражает.

— Ладно. Любишь ее? — спрашиваю прямо у этого Нодари.

— Люблю! — очень пылко. — Кого?

— Ну кого, кого! Ее, дочь мою.

Переводит глаза с одной на другую. Вижу, выбрать не может.

— Смотри, на обеих заставлю жениться, — я пригрозила.

— Я не мусульманин, — хмуро.

— Как в длительные командировки ездить — так мусульманин, а как жениться — так нет!

— Давайте, что ли, выпьем? — Валька робко.

Галька налила. Подняли бокалы.

— За встречу, — Галька предложила.

— Со свиданьицем! — я чокнулась с зятьком.

ГОРГОНА МИХАЙЛОВНА. Как только Анна Семеновна доложила мне о сложившейся ситуации, я сразу поняла, чем она грозит филиалу. Аморалка — везде аморалка. Пятно непременно падет на филиал. Надо было срочно что-то предпринимать.

Я выглянула из кабинета в прихожую и позвала:

— Петр Васильевич, зайдите ко мне, пожалуйста.

Он поднялся, пошел.

Я прикрыла дверь кабинета, усадила его на стул.

— Петр Васильевич… Как идет работа?

— Нормально, Горгона Михайловна. Заканчиваю программу оптимизации людских ресурсов по критерию минимальной загруженности непроизводительными работами…

Конец ознакомительного фрагмента.