Самарин

Александр Житинский, 1974

«Рабочее место цыганки было в сквере Адмиралтейства. Она приходила туда в девять утра с белым полиэтиленовым мешком, в котором лежали бутерброды с колбасой и сыром, колода карт, бутылка пива и картонная табличка на веревочке с написанным от руки текстом «Обеденный перерыв». В час дня цыганка доставала табличку и вешала ее на край садовой скамейки, где она работала. После чего неторопливо ела бутерброды, запивая их пивом…»

3. Возрасты

Разбился Константин Саввич, как ртуть из градусника!

Еще вчера он был солидной блестящей каплей, чуть сплюснутой собственным весом, а сегодня, благодаря нелепой цыганке, разрушился на маленькие капельки, каждая из которых побежала в свою сторону.

Это были годы его жизни, впервые осознанные им по отдельности. Это был он сам, размноженный собственным возрастом на похожие и непохожие фигурки, бегущие по закоулкам памяти, точно спортсмены с номерами на майках, сменявшие друг друга в длинной эстафете жизни, а теперь явившиеся разом, как бы желая присутствовать при финише.

Все они жили в Ленинграде, за исключением нескольких Самариных военных лет, которые работали в оборонной промышленности на Урале. Худой семилетний Самарин с впалыми глазами тревожно выглядывал из окна профессорской квартиры на Петроградской стороне, куда подселили семью слесаря Саввы Самарина после революции. На углу Каменноостровского проспекта и Песочной строился отряд красноармейцев. Колонна топорщилась штыками, как ежик. Раздалась команда «Ша-агом марш!», и отряд зашагал по Троицкому в желтоватую мглу. Тяжелая профессорская портьера касалась щеки. Впереди была загадочная и трудная жизнь, а науки электроники еще не существовало.

Шестнадцатилетний лаборант Костя Самарин все еще сидел в закутке кафедры Электротехнического института, среди тяжелых приборов тех лет с черными эбонитовыми панелями и массивными медными клеммами. Перед ним лежал драгоценный кристалл свинцового блеска, которого касалось острие серебряной проволочки. Из наушников, укрепленных на голове Самарина, слышался замирающий голос Московского радио, и это было первым сотворенным собственными руками чудом. Потом чудес стало больше, но они уже не воспринимались так остро.

А Самарин двадцати пяти лет в это время вплывал в Нью-Йоркский порт на теплоходе трансатлантической компании в составе группы молодых советских специалистов. Вокруг улыбались иностранные красотки, но Самарин был уже женат на Анастасии Федоровне, на Настеньке, и никакие красавицы не могли его интересовать.

Те, молодые Самарины, работали по шестнадцать часов в сутки, они мчались вперед, как электроны в лампах, и путь их был прям и прост. Наблюдая за их стремительным продвижением, пенсионер Самарин искал цель, к которой они летели, и видел просторный кабинет с ковровой дорожкой и длинным столом, накрытым зеленой скатертью. Он видел себя во главе этого стола, микрофон селекторной связи, перекидной календарь, бронзовый чернильный прибор и переходящее знамя министерства. Секретарша Екатерина Антоновна вносила в кабинет стакан чаю с медалькой лимона, мягко ступая по ковровой дорожке. Двадцать Самариных сменились перед нею — все в коричневых бостоновых костюмах одинакового покроя, одинаково пунктуальные, требовательные и немногословные.

И это все, Константин Саввич? В этом и состояла цель?

А как же тогда быть с четырнадцатилетним мальчиком Самариным, гонявшим голубей на крыше дома Петроградской стороны? Как быть с кошками, собаками, хомяками, ежами, рыбками, которыми тот мальчик окружал себя в своем одиночестве, мечтая прожить жизнь тихим исследователем бессловесных тварей природы? Сейчас мальчик вернулся и вновь заселил квартиру рыбками, канарейками и попугаями в клетках.

Константин Саввич вздохнул, сжимая в кармане коробочку французских духов. Чтоб ее черти забрали, эту цыганку!

Он прошел мимо здания КБ, но по другой стороне улицы. Рабочий день уже кончился. Светились нижние этажи экспериментального производства, окна семнадцатого отдела, светилось и окно его кабинета.

Огромное семиэтажное здание конструкторского бюро выплывало из сумерек с горящей на крыше надписью «Слава советской науке!». Многочисленные Самарины ходили по его этажам, проводили совещания и митинги, подписывали отчеты и любовались опытными образцами электронных приборов. Эти приборы летали вокруг Земли на спутниках, прятались в маленьких пластмассовых коробочках радиоприемников, грелись от терпеливой работы, связывая людей друг с другом. Константин Саввич усмехнулся своей недавней мысли о кабинете с ковровой дорожкой, потому что не он был целью стремительного бега Самариных, и не здание КБ даже, а та очевидная и простая истина, что люди должны иметь друг с другом связь на любых возможных расстояниях.

Странно, что ни один из молодых Самариных и Самариных средних лет ни разу об этом не думал. Они конструировали электронные лампы, транзисторы, выполняли планы и продвигались по служебной лестнице.

На проспекте Щорса Константин Саввич встретился с самим собою двенадцатилетней давности. Навстречу ему шел человек в шляпе и с портфелем. Он чему-то улыбался. Константин Саввич вспомнил, что он улыбается только что полученному известию о Государственной премии.

— Здравствуйте, Константин Саввич, — сказал Самарин, останавливаясь.

— Здравствуйте, — удивленно сказал тот Самарин и, немного помедлив, произнес: — Простите, не могу узнать…

— Еще узнаете, Константин Саввич! — озорно подмигнул ему Самарин. — И не вздумайте в Москве просить фонды на новые прессы. Не дадут.

— Это почему? Откуда это вам известно? — поднял брови тот Самарин. Он был еще в расцвете лет, еще на коне, и не знал всего того, что знал нынешний Константин Саввич.

— Да уж известно, — грустно покачал головой Константин Саввич. — Вы лучше вот что скажите: вы счастливы?

Тот удивленно вскинул глаза на Константина Саввича, помолчал ровно секунду, а потом тихо сказал:

— Мне некогда, извините…

— Извиняю, охотно извиняю! — рассмеялся Константин Саввич и последовал дальше. Нужно было отдать ему французские духи, пускай бы Настя получила их на двенадцать лет раньше. Но момент был упущен.

Дома Анастасия Федоровна разговаривала с канарейкой. Жена стояла, склонившись над клеткой и приблизив лицо к прутьям. Анастасия Федоровна потеряла значительную часть зрения после операции на мозге семнадцать лет назад. С тех пор Константин Саввич стал ее глазами. Он читал ей романы и рассказывал о том, что происходит на экране телевизора.

— Чика, Чика, Чика… — приговаривала Анастасия Федоровна. — Спой, Чика, не стыдись…

Константин Саввич подошел к жене и вложил коробочку духов ей в руку.

— Что это, Костя? — спросила она, ощупывая духи.

— Духи французские. Шанель…

— Они же очень дорогие! Зачем?

— Я их заработал, — криво улыбнулся Самарин и рассказал про выставку, ловкого Сашу и месье Ноэля.

— Не возьму, — спокойно и твердо проговорила Анастасия Федоровна и снова наклонилась к клетке: — Чика-Чика-Чика…

Коробочка отчужденно легла на стол. Константин Саввич незаметным движением стянул ее со стола и отправился в кухню. На душе у него было неспокойно, будто он сделал что-то нехорошее.

За дверью комнаты, в полутемной прихожей, перед зеркалом сидел сорокалетний Самарин, только что получивший трехкомнатную квартиру. Его жена Настя, тридцати шести лет, сидела у него на коленях. Они смотрели в зеркало и улыбались друг другу. Настя была в крепдешиновом платье, а на Самарине был двубортный летний костюм.

— Мебель надо покупать… — растерянно говорил Самарин. — Это сколько ж мебели надо? Такие хоромы!

— Теперь только зарабатывай, — говорила Анастасия Федоровна. — Дочке скоро замуж.

— Да ей одиннадцать лет! — возмутился Самарин-40.

— А вот увидишь… — загадочно проговорила Анастасия Федоровна. — Что-то она притихла, — встревожилась жена. — Надо пойти на кухню посмотреть.

Константин Саввич деликатно обогнул мужа и жену. Они его не заметили, не подумали о нем, он был еще далеко-далеко, но и рядом — рукой можно дотронуться. Константин Саввич, стараясь не шуметь, прошел в кухню.