Логика сумасшедшего

Александр Жабский

Великолепный журналист родом из Одессы, мой учитель, ныне, увы, уже покойный, после выхода на пенсию удосужился распутать несколько замысловатых криминальных историй. Об этом знали, кроме меня, очень не многие. Поэтому я решил рассказать об этих расследованиях своего учителя в цикле киноповестей под общим названием «Целую, Лёва!» в надежде, что кто-нибудь однажды снимет по ним теле- или киносериал.В этой книге вы найдёте самую первую историю цикла.

2

■ ■ ■

— Не спишь, старик? — спросил Лев Ильич, когда отозвался мобильник, прижатый им к уху плечом. Руки его были заняты жёлтой эмалированной чашкой, в которой дымилась только что разогретая шурпа. Лев Ильич осторожно опустил чашку, придерживая за пёстрые прихватки, на пластиковую жаропрочную подставку и продолжал: — Ну да, вопросец есть на миллион, иначе бы с чего я на ночь глядя затеялся тревожить вашу светлость. Чего-чего? — переспросил он. — Пельмени варишь? Покупные, что ли? — уточнил брезгливо. — Я нет, уволь — я только домашнее внутрь допускаю. И тебя угощу, если прямо сейчас подскочишь. Ну да, и коньячку накапаю, вестимо. Соблазнился? Тогда брось прятать тело жирное в утёсах и сыпь живо ко мне. На домофоне номер 330, если позабыл.

■ ■ ■

— А до утра нельзя было, Валерик, отложить? — смуглая девушка, придерживая полы халата, наброшенного на голое тело, была явно недовольна тем, что вечер перестал быть почему-то томным. — Горит, что ли у вас? Вот вечно — толком не поешь, не говоря уж…

— Пельмени доедай сама, моя мадонна, — снисходительно бросил ей коренастый крепыш, меняя домашние тапочки на ботинки. — Меня от них уже с души воротит!

Он распахнул на мгновение ей халат; «мадонна» ойкнула, а Валерик дурашливо закатил глаза и столь же стремительно халат запахнул, взъерошил «мадонне» короткие волосы и чмокнул в кончик носа.

■ ■ ■

Митрофан Иванович заканчивал ужин. Он был сервирован по-барски — не в кухне, как у большинства простолюдинов, а в просторной гостиной, меблированной с претензией — а-ля «ампир». Правда, серебряные столовые приборы и хороший фарфор на крахмальной скатерти разительно контрастировали с тем, что ими и с них вкушали, — а были то заурядные сосиски и винегрет. Но хозяева, как любое семейство высшего чиновничества, не усматривали, судя по всему, в этом никакого противоречия — и слава богу. Жену Митрофана Ивановича, тощую, как нередко бывает у тучных мужчин, и желчную на вид мадам, волновала лишь необычная нервозность мужа.

— Ты скверно ешь сегодня, Митрофаша. Ну что это, серьёзно разве — всего одна сосиска? А винегрет не тронул… Ты чем-то озабочен? Я замечаю уже не первый день, как ты потух. Поехал бы к Олегу, погулял с внучатами, развеялся. Или что болит? Так что ж молчишь — скажи?

— Ничего не болит — не накаркай, — отмахнулся Митрофан Иванович. — А к сыну бы и верно надо съездить: что-то он позавчера был не в себе, ты не находишь? Я ему про машину, мол, и правда ведь нужно менять, а он как не слышит — хотя сам же мне всю плешь с этой темой проел. Всё рылся, искал что-то — сказал, оставил у меня какие-то чеки, — а он ведь сроду ничего у нас не оставлял. А потом вот…

Митрофан Иванович вдруг осёкся, чуть не сболтнув, по его мнению, лишнего.

— А у меня он в комнате что вытворил! — пожаловалась дочка — девочка-старшеклассница. — Мало того, что не спросясь вломился, так ещё и спустил петли на двух новых колготках. Что он в моём комоде забыл? Скажите ему, чтобы не хозяйничал в чужом доме.

— Какой же наш дом ему чужой? — хмуро посмотрела на неё мать.

— Ну всё равно — пусть у своей курицы Вальки в комоде шмонает, а ко мне больше не суётся!

— Ася, — поморщилась мать, — сколько уж раз говорено: девочке из интеллигентной семьи сниженная лексика не к лицу…

Ася фыркнула. Митрофан Иванович укоризненно глянул на неё, потом на жену и шумно нашарил под ампирным стулом ногами мягкие чувяки.

— Ну ладно, чаюйте тут, — примирительно наказал он жене и дочери, оставшимся за столом, — а я пойду прилягу.

■ ■ ■

Валерик припарковал свой «форд» в переулке, где машин было меньше, метров за двести до подъезда купчинской 12-этажки, в которой обитал Лев Ильич, и направился к нему в темени двора напрямик — по припорошенной снегом детской площадке с ярко раскрашенными горками и качелями.

Внезапно перед ним выросла тёмная бесполая фигура. Тускло блеснул замысловатый нож, и Валерик повалился на землю, гулко стукнувшись головой о жёлтую пластиковую трубу ребячьего аттракциона.

■ ■ ■

Митрофан Иванович случайно стал свидетелем этой сцены. Прежде чем прилечь на софу, он подошёл к окну кабинета взглянуть на заоконный градусник. С его восьмого этажа детская площадка была как на ладони.

— Ну это ж надо, что деется! — проворчал он и попытался разглядеть, на кого это напали внизу.

Упавший человек был ему не знаком; фигуру нападавшего он видел лишь со спины.

Разволновавшийся Митрофан Иванович опустился на софу, отдышался, затем потянулся к стационарному телефону на журнальном столике и стал дозваниваться в полицию.

■ ■ ■

Лев Ильич давно доел шурпу. Но казан с ней обратно в холодильник не убирал — дожидался замешкавшегося следователя, чтобы угостить, как обещал, домашней снедью. Но тот отчего-то всё не шёл, и Лев Ильич начал заметно злиться.

Сдерживая себя, медленно допил чай и дожевал тульский пряник, но затем вдруг порывисто достал простенький мобильник, выбрал в его записной книжке нужный номер и резко нажал на кнопку вызова.

Пошёл длинный гудок — телефон свободен. Но его хозяин Льву Ильичу не отвечал.

Наконец, после третьей или четвёртой попытки, трубку сняли.

— Алло, Валера! — закричал Лев Ильич. — Совесть же надо иметь! Ну где ты застрял, старичище?

— Где-где? — хрипато ответила трубка голосом совсем не Валеры. — В Караганде, твою мать.

И трубка коротко запищала отбоем.

Лев Ильич долго смотрел на неё с недоумением и стал надевать пальто, сам ещё не зная, для чего — скорее, просто от волнения.

■ ■ ■

— Олег, это папа! Что долго не отвечаете — некому трубку поднять? — взвинченно сказал в трубку Митрофан Иванович.

Он лежал на софе, прикрывшись дорогим шотландским пледом.

— Полный дом народу, — проворчал он, — а как отец позвонит, так вечно не дождёшься ответа! Ты дома? Ну слава богу… Да нет, просто душа не на месте — ты же вечно за рулём. Хоть бы по вечерам теперь звонил: понять же надо — родители стареют, а с возрастом тревожат даже пустяки. Вот свои детки подрастут, тогда поймёшь, что главное родительское чувство — это страх. Только и достаёшь душу из пяток: а как у этого, а что у того… Ладно, успокоился уже, — заверил он голосом, говорившем об обратном. — Да тут ещё случай… На детской площадке под окнами сейчас на мужчину напали — твоего роста, комплекции. Да, испугался! Вызвал милицию — и сразу тебе звонить. А Валя дома? Нет, я же сказал, на мужчину, а не на женщину, но всё равно… Нет, не ограбили. Но показалось, что ударили ножом. Приедешь? — удивился неожиданному повороту разговора Митрофан Иванович. — Ну, приезжай, ещё не спим…

■ ■ ■

Когда Лев Ильич спустился во двор, по детской площадке перед парадным бродили полицейские, подсвечивая себе фонариками. Внутри у него что-то нехорошо шевельнулось

— Что случилось? — подошёл он к ним. — Что вы тут ищете?

— Твоё алиби, папаша, — грубовато пошутил один из полицейских. — Поэтому шёл бы ты лесом.

— Интеллигентно.., — укоризненно оценил Лев Ильич и остановился.

— А если интеллигентно, — отозвался вынырнувший из тьмы в пятно света от фар мужчина в гражданском, — то соблаговолите объяснить, уважаемый, что вы тут в эту глухую пору делаете.

— Почему?

— Что «почему»? — устало переспросил мужчина.

— Почему я должен кому-то что-то объяснять?

— Тогда мы сами продолжим искать ваше алиби, как сказал вам сержант. Ибо вот вы, а вот — труп. Не находите это многозначительным?

— Слава богу, не труп, — пробасил кто-то из темноты у детской горки. — Пульс хоть и вялый, но всё же прощупывается.

— Тогда молитесь, — буркнул Льву Ильичу мужчина в гражданском и замахал подъехавшей «скорой» — дескать, сюда, сюда.

Медики прошли в луче света к жёлтой пластиковой трубе, внутри которой днём лихо съезжают ребятишки, и склонились над скрюченной мужской фигурой.

Лев Ильич, пользуясь тем, что о нём на какое-то время забыли, подошёл насколько возможно ближе и шёпотом чертыхнулся: в лежащем на боку мужчине он узнал Валеру.

■ ■ ■

— Ну и какая была нужда тащиться на ночь глядя? — поднялся Митрофан Иванович с софы навстречу сыну — лысоватому мужчине чуть за 30 в джинсах и толстом свитере.

Сын не ответил. Он был явно нервозен. Подошёл к окну, отдёрнул штору и пробормотал, увидев, как санитары несут пострадавшего на носилках к машине: «Неужто ж это он?..»

— О ком ты, Олег? — спросил, с кряхтением снова ложась на софу, Митрофан Иванович.

— Да так. Не обращай внимания…

— Знакомого увидел? — вскинулся Митрофан Иванович. — Знаешь может, на кого напали? Пока ты ехал, заходил наш участковый: думал, раз я звонил в полицию, то может знаю пострадавшего. Он ещё ходит тут по этажам: если узнал — пойди скажи.

— Да нет, откуда мне.., — напряжённо отозвался Олег.

Но он явно узнал — правда, совсем не того, кого имел в виду отец. Мужская фигура в дешевой синтепоновой куртке и вязаной шапке, мелькнувшая вреди деревьев, принадлежала тому человеку, которого он так надеялся не увидеть — и увидел. От этого Олега нервно передёрнуло. И это не укрылось от его многоопытного отца.

— Ой, что-то ты темнишь! — неодобрительно и вместе с тем испуганно покачал головой Митрофан Иванович.

Олег отошёл от окна.

— В какой-то момент показалось, что там, — начал он и сам себя перебил. — Но нет, просто впотьмах черты лица померещились…

— Чьи?

— Нет, говорю же, просто поблазнилось…

Голос его уже был не просто голосом встревоженного предчувствием человека — он предательски дрожал.

— Погнал я, папа, — пожал он руку у локтя лежащему отцу. — К маме ещё только на секунду заскочу — отдам колготки для Аськи. — И вышел из отцовского кабинета.

Митрофан Иванович больше не сомневался, что сын явно что-то знает о случившемся. Он с кряхтением встал, пошёл в спальню, где жена уже разобрала постель, и выдвинул верхний ящик своей прикроватной тумбочки — самого обычного советского мебельного полированного ширпотреба, который дико контрастировал с пышной резьбой помпезного супружеского ложа. В ящике было пусто.

— Неужто ж это он?.. — не заметив этого, в точности повторил он возглас своего сына у окна. — Но с какой стати?!

■ ■ ■

— Простите, вы, как я понимаю, следователь? — обратился Лев Ильич к мужчине в короткой дублёнке, который смотрел, как носилки с Валериком закатывают в санитарную машину. — Видите ли, я знаю этого человека.

— Я тоже его знаю, представьте себе, — не слишком дружелюбно ответил следователь.

— Ну да, понимаю.., — стушевался Лев Ильич. — Но я не просто его знаю — мы приятельствовали. Больше того, я ждал его сейчас у себя дома.

— Вот как? — оживился следователь. — И с какой целью?

— Хотел угостить шурпой.

— Чего-чего? — чуть не поперхнулся следователь. — А, ну да… И что же — ждали бы себе и дальше? Или обозлились, что подполковник Игнатьев Валерий Петрович не торопится вкусить ваших экзотических яств, вышли навстречу и в сердцах бедолагу прирезали? Тогда понимаю вас очень — сам ждать терпеть ненавижу.

Конец ознакомительного фрагмента.