Город, окутанный тьмой

Александр Елисеев

Молычевск – маленький город огромной России, один из тысяч похожих друг на друга, как капля воды, городов. Город ничем не примечательный, и ни для кого не привлекательный. Город, наполненный множеством неразрешимых проблем современности. Город, окутанный тайнами человеческих судеб. О непростой жизни обычных людей, живущих в суровых условиях российской глубинки, вы узнаете со страниц данной книги…

5

Иван Семикин проснулся около двенадцати ночи, голова болела еще сильнее, стойкая противная тошнота сдавливала горло.

— Машка, ты где? — крикнул изо всех сил Иван. — Где же эту шалаву носит? Нужно найти бутылку, не могла она ее выкинуть.

Через несколько минут весь ухоженный дом превратился в огромные развалины. Перевернув шифоньер, большую двуспальную кровать, аккуратный небольшой диванчик в прихожей, все кухонные шкафы, Семикин успокоился, только когда заветная бутылка была найдена. Трясущимися руками, с особой заботой он держал заветный предмет, в эту минуту для него пол-литра водки были дороже всего на свете, дороже любимой жены, дороже сына, дороже собственной жизни. Человек полностью покорился пороку пьянства, позволив огненному змею завладеть его умом, его сердцем, его душой. В считанные секунды бутылка была выпита, и Ивану стало намного легче, голова прошла, руки налились прежней силой. После недолгого бодрствования он заснул спокойным, крепким сном.

Снилось Ване детство, его родители, тяжелое время развала девяностых годов. Ванька Семикин — худенький мальчик невысокого роста восьми лет, с огромными, совершенно не подходящими к его маленькому лицу глазами небесно-голубого цвета, настолько живыми и веселыми, что стоит только посмотреть в них — и становится радостнее на сердце; с маленьким, слегка приподнятым носиком, с твердым, редкой формы аккуратным лобиком, с огромным количеством веснушек, усыпающих все лицо, расположенных в странном, хаотично-смешном порядке, словно огромное поле сияющих на поляне васильков.

Выйдя в большую комнату из своей маленькой светлой спаленки, Ваня увидел маму, стоящую на коленях перед иконостасом в переднем углу дома, спешно шепчущую утренние молитвы. Иконостас наиболее выделялся в комнате, находясь в самом светлом углу дома, от него исходила неведомая, потрясающая сила, которая притягивала и манила. На нем светились чудесные иконы, разной величины и возраста, некоторые еще достались от прабабушки мальчика его матери, другие были недавно привезены из городского храма. Икон накопилось множество, но все они находились на своем месте, создавая душевную идиллию, высшее равновесие и симфонию. Сверху по обе стороны иконостаса опускалась белоснежная, чуть светящаяся ткань, создававшая полную картину сближения с небесными, высшими силами. Потрясающее чувство радости овладевает любого верующего человека, молящегося перед иконами. Таинственное сближение человека и Бога, земного и небесного происходит именно при искренней молитве.

— Садись завтракать, — обратилась мать к Ивану, закончив таинство. Он всегда любил мамины кушанья, особый вкус приготовленных с огромной любовью блюд мальчик запомнит на всю жизнь.

Торопливо наяривая вилкой круглые парные сырники со свежей деревенской сметаной, мальчик то осматривал комнату, то глядел в окно, потом на рыжего, совсем обленившегося кота под столом, уставившегося на него жалостливыми, голодными глазами. Иван любил животных и всегда тайком от родителей стаскивал со стола самое вкусное и кормил всех бездомных собак и кошек, они в свою очередь отвечали ему взаимностью и постоянно ждали у дома, жалобно скуля и прыгая…

…За окном было еще темно, а Иван уже не спал, алкоголь стремительно улетучился из организма, унеся с собой бодрость и приподнятое настроение. Головная боль возвращалась, Семикин неподвижно лежал с закрытыми глазами и тяжело вспоминал детские годы.

Когда-то давно на стене в комнате висел портрет Платона Михайловича, деда Вани. Платон Михайлович был бравый морского офицер, служил в северных суровых водах мирового океана капитаном военного корабля. В 1942 году, в самом страшном году нашей истории, трагически, при выполнении боевого задания, Платон Михайлович погиб вместе со всей командой, навсегда упокоившись в темной неизвестности вод северных морей. Ваня очень гордился дедом и собирался идти по его стопам, стать военным, морским офицером Северного флота. Мальчика очень увлекало море, эта непокоренная, ужасающе прекрасная, великая стихия. На чердаке дома стояло старое корыто с давно проржавевшим дном; будучи маленьким, он часто лазил туда, садился в это корыто и мечтал, представлял огромный красивый корабль, себя — высокого стройного сильного офицера в ослепляющей непобедимой, как одно из самых великих одеяний, военной форме морского офицера.

— Кушай медленнее, не торопись, — улыбаясь, говорила мать.

Но Ваня уже очистил тарелку и быстренько побежал на улицу, спешно крикнув с порога:

— Спасибо, мам!

На улице стояла чудесная весенняя погода, все в природе просыпалось и набирало силу, каждая травинка, каждый цветочек казались удивительно живыми и совершенными, отовсюду веяло жизнью, добром, чудотворным светом. Солнце виновато выглядывало из одинокой, невесть откуда взявшейся тучки, совершенно маленькой и беспомощной, как новорожденное дитя в кроватке.

Во дворе мальчика уже ждала Маша, соседская девочка, чуть более высокая, чем он, с прямыми черными, как уголь в городских котельных, волосами, такими же черными небольшими глазками, курносым носиком и постоянно радующимся выражением лица. С Иваном они несколько лет весело проводили время, шатаясь по деревне по-настоящему жаркими деньками.

— Побежали к Молычевке, купаться, — громким, высоким голоском скомандовала Маша.

— Побежали, кто быстрее, — крикнул Иван, спешно отворяя калитку.

На пляже было немноголюдно, от реки исходил прохладный, освежающий воздух, хотелось скорее прыгнуть вводу, ощутить на себе всю силу могучей стихии, которая любезно оберегает в своих природных, величественных владениях. Накупавшись вдоволь, Ваня с Машей побрели в сторону дома. Вдруг слева от заросшего, давно забытого оврага они увидели трех старшеклассников, которые ругались и пытались отобрать какие-то вещи у Коли Самсонова, одноклассника и друга Ивана. Мальчик виновато опустил голову, на маленьком светлом лице проступили слезы, он старался вырваться, убежать, но силы были слишком не равны, и все попытки оставались тщетны. Иван, едва увидев это, со всех ног бросился на хулиганов, успел одному подбить левый прищуренный глаз, а второму задеть огромный, слегка горбатый нос. Все произошло столь неожиданно, столь молниеносно, что хулиганы растерялись и попятились назад, не понимая степени опасности. Ваню быстро повалили и начали спешно избивать, руками, ногами, злобно пыхтя, как приходящий на станцию тепловоз, наполненный людьми.

— А ну расступитесь, — злобно крикнул Митрон Семенович, местный безработный, давно злоупотреблявший алкоголем, абсолютно чистый и добродушный мужичок невысокого роста, в огромном старомодном плаще, который он не снимал ни летом, ни зимой. Хулиганы, услышав его, быстро разбежались, а Ваня начал вставать, корчась от боли и обиды.

— Сильно они тебя? — спросил, осматривая его, Митрон.

— Да ничего, им тоже влетело неплохо, если б я удержался на ногах, они бы получили больше.

С Ваней часто случались подобные случаи, всему виной был его особенный характер, с постоянным обостренным чувством справедливости и недетским упрямством. Любая несправедливость, даже малейшая — и он уже с кулаками и суровым взглядом, готовый на деле отстаивать свою правду. Синяки и царапины практически не сходили с его лица, мать и отец ругали, внушали, предупреждали, но все тщетно, как только видит Ваня, как обижают или оскорбляют слабого, — он уже в центре событий…

…Семикин лежал в большой неудобной кровати, тело противно ныло, пронизываемое похмельным синдромом. Иван продолжал вспоминать детские голы. Одно трагичное событие особенно хорошо запомнилось.

Рано утром его разбудил странный шум: крики, вопль, плач, доносившиеся из окна, были настолько сильными и пронизывающими, что становилось страшно. Он быстро оделся и выскочил на улицу: горел соседский дом. Маша с бабушкой стояли на улице с растерянными, трагичными лицами, на которых были видны отчетливые следы свежей черной сажи. Казалось, они еще не понимают, что случилось, как могла произойти такая трагедия? В руках бабушка держала старинную икону Николая Угодника, единственную вещь, которую она успела вынести из горящего ужаса. Почему именно икону? На этот вопрос, наверное, ответить не сможет никто, даже она сама, это из области душевной рефлексии, внутренней духовной составляющей личности: кто-то тянется к иконе, кто-то — к материальным благам. Люди бегали с ведрами, шлангами, кружились, кричали, поливали дом студеной колодезной водой, кто-то подвез мелкого желтовато-белого песка, его начали решительно кидать в пасть стихии, но было уже ясно, что все старания тщетны… Из окон, дверей, из-под невысокой крыши — отовсюду вырывались языки пламени, страшная мощь огня полностью поглотила дом. Эта громадная, чудовищная сила, красная всепожирающая махина насыщалась жилищем, летели куски шифера, досок, стоял ужасающий, леденящий душу треск, словно сам Бог огня радовался своей добыче, показывал природную, непобедимую силу. Пожар прекратился только когда гореть стало нечему, красный дракон сожрал дом дотла, а потом и себя самого и только под утро улетел вместе с последними клубами черного, неприятно пахнущего дыма.

Маша с бабушкой поселились в доме Семикиных, пока строили новый, а строили его, надо сказать честно, все: жители Молычевска не остались равнодушны к чужой беде. Стройка кипела с утра до вечера, подвозили грузные, тяжелые бревна, легкие, еще пахнувшие сосновым соком доски, шли груженые самосвалы с песком, цементом, все мужики села трудились над новым домом, даже Митрон Семенович, всегда говоривший, что он потомственный дворянин и его Бог создал не для работы, а для умственных умозаключений и для распоряжения над людьми, — даже он сидел на будущей крыше и ловко стучал небольшим молотком, что-то напевая себе под нос.

Трудился здесь и отец Вани, Николай Платонович, высокий, крепкий мужик, похожий на былинного богатыря, с вьющимися черными волосами, маленькой аккуратной бородкой и добрыми, немного прищуренными карими глазами.

— Смотри пальцы не отбей, Платон Михайлович, а то нечем будет стакан держать, — смеясь крикнул Николай.

Вся стройка наполнилась грохочущим хохотом.

— Ничего, Колек, я еще и не то могу, — гордо ответил Платон, впрочем, тоже громко рассмеявшийся.

За два месяца дом был выстроен, он стал намного красивее и величественней прежнего, еще исходил стойкий запах леса и тут же вступал в борьбу с запахом масляной краски. Маша с бабушкой, довольные и счастливые, вошли в новое жилище.

…В мутных, изъеденных алкоголем мозгах Ивана вновь появилось воспоминание из детства.

Часы только-только пробили пять утра, а он уже не спал. Рыбалка — вот что заставило мальчика подняться столь рано, поудить рыбку на восходе солнца, сидя на берегу восхитительно красивой речки, — мечта. Взяв снасти, булку хлеба и кувшин молока, мальчик направился на речку. Стояла полная тишина, и лишь иногда легкий порывистый ветерок поглаживал поверхность реки, словно невидимая рука гладила водную стихию, успокаивая ее. Солнце не торопясь показалось из-за горизонта, Ване чудилось, что оно выглядывает и наблюдает за ним, ведет каждодневную вечную игру, утром приходя — вечером убегая. Клевало неважно, от воды исходил легкий воздушный парок, будто под водой горит огромный костер, подогревая огромную, неуправляемую стихию. Вдруг послышались шаги, и, обернувшись, Ваня увидел дряхлого сгорбившегося старичка в каком-то древнем, латаном балахоне, в некрасивых старинных износившихся туфлях, с небольшой кривой палочкой в руках. Ивана поразило лицо старца, среди недвижимых и очень величественных морщин располагались удивительно живые и добрые глаза. Посмотришь в них, и сразу становилось ясно, что этот светлый путник прожил долгую трагичную жизнь.

— Здравствуй, мальчик, — произнес старичок, слегка наклонившись.

— Здравствуйте, дедушка.

— Не будет ли у тебя маленького кусочка хлебца?

— Будет, кушайте, пожалуйста, — произнес Ваня, протянув взятые с собой продукты.

Старичок присел рядом и стал есть хлеб, запивая прохладным молоком.

— Спасибо тебе, Ваня, — негромким, но твердым голосом произнес таинственный незнакомец.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — удивленно выпучив глаза и открыв рот, спросил мальчик.

— Да знать-то дело не хитрое, а вот понять куда сложнее.

— Вот я вас и не понимаю, — обиженно произнес Ваня.

— Гордый ты, внучок, гордый, тяжело в жизни будет с таким нравом, ой тяжело. Да и жизнь-то скоро начнется такая, что не дай Бог, смутные времена идут к нам, эх… смутные. Иные приспособятся, человек — натура такая, быстро ко всему приспосабливается. А иные нет, иные верные, честолюбивые, им особенно тяжело будет. Ну, бывай, внучок, бывай, — сказал старец и спешно побрел дальше, — только себе не изменяй, Ваня, не изменяй и все выдержишь.

Через считанные месяцы в стране начало твориться что-то непонятное, все заворожено смотрели в телевизор: танки, грозные многотонные великаны, вошли в Москву; грохочущая, то ли ликующая, то ли обезумевшая толпа, крики, вопли, безумие. Непонятные люди с трясущимися руками, колебания от которых передавались всей стране. Ваня не понимал, что делается, но чувствовал нехорошее, на душе было неспокойно, тяжко, происходило что-то ужасное, непоправимое…

Многим в Молычевске все происходящее оказалось просто безразлично, таких было много, угрожающее много, самое пагубное явление на Земле — это безразличие, любое качество, любой порок человека можно исправить, изменить, улучшить, любое, кроме одного — безразличия…

Дух гибели распространился над страной с пугающей быстротой. Рухнуло счастье и в семье Семикиных, отец потерял работу, потерял смысл, пристрастился к бутылке, утратил интерес к жизни. Постоянные ссоры, ругань, драки стали основными событиями в семье. Бедность, недоедание, холод, вечный мрак поселились в доме, делая вид, что они хозяева и пришли навсегда, вытеснив прежние теплоту и любовь.

Ванечка часто, когда оставался один, подносил маленькую деревянную шаткую табуреточку к углу комнаты, залезал на нее, тянулся к иконостасу и шептал тоненьким жалобным голосом: «Боженька, спаси нас, помоги нам, верни старое доброе время, верни мне прежних маму и папу». Вспоминал, как раньше отец приходил с работы, усталый и необычайно довольный, брал маленького Ваню на руки, крепко прижимал к груди, целовал в маленький лобик. Ваня хорошо помнил его сильные руки, терпкий, приятный запах табака, родной любящий голос.

Все чаще день ото дня Ваня шептал молитвы, неумело скрещивал пальцы и прикладывал их ко лбу, к груди, к правому плечу, к левому плечу, ко лбу, к груди, к правому плечу, к левому плечу, ко лбу, к груди, к правому плечу, к левому плечу — а по щекам текли искренние, горькие, полные печали, трагизма и необычайной искренности детские слезы… Но спасение не приходило…

…Теперь в доме у Семикиных не было ни одной иконы, и о Боге Иван давно уже не вспоминал, обидевшись когда-то в детстве на не пришедшую с неба помощь.

За окном было уже светло, Иван встал и нехотя поставил чай.

— Только себе не изменяй, Ваня, не изменяй, — шептал про себя Семикин.

Нужно было собираться на работу, через полчаса должен заехать Мельников.