Рефлексия. Памяти Владимира Лефевра

Александр Евгеньевич Левинтов

Несмотря на широкое распространение термина «рефлексия», сам он ещё до сих пор недостаточно хорошо изучен и представлен в теории философии, психологии, педагогики и управления.Разработка понятия «рефлексии» является выдающимся вкладом Московского методологического кружка (ММК) в мировую и отечественную мысль. Работа Александра Левинтова, ученика Г. П. Щедровицкого, а позднее В. А. Лефевра, продолжает исследование рефлексии – в разных жанрах и в разных зеркалах.

Предисловие

Девять кругов рефлексии

Писать предисловие к философским и околофилософским трудам занятие почетное, но весьма трудное, ибо, с одной стороны, не пристало своим любомудрием лукавым соревноваться с автором, пытаясь, как это порой случается, затмить его светоч, а с другой — негоже издеваться над читателями, заставляя их проглатывать навязанный аперитив, отдаляя тем самым сладостный момент погружения в настоящий пир духа. По сему, на мой взгляд, натренированный чтением иных предисловий, хорошее предисловие должно быть кратким, как тост или анекдот, чтобы только обозначить, но ни в коем случае не предвосхитить основное настроение авторского текста.

В конце 1987 года, когда я впервые окунулся в бездонную бочку Московского методологического кружка, меня — тогда чистую, но не лишенную способностей доску — многие считали одним из самых рефлексивноспособных новобранцев в группе С. В. Попова. В те поры я еще не был способен отличать глубины мыслей Г. П. Щедровицкого от глубин мыслей В. А. Лефевра, и даже не мог представить себе содержательную основу их философско-методологического противостояния. Я просто не знал, что отцом рефлексии и рефлексивного управления был именно Лефевр (судьба свела меня с ним, когда он уже жил в США, да и то лишь на одну короткую встречу, которая, тем не менее, запомнилась надолго). А рефлексия Щедровицкого, как она виделась мне в то время, носила во многом формально-функциональный характер и служила лишь инструментом для организации мышления и деятельности, практически не коррелируясь с пониманием и сознанием. Примерно в те же годы я впервые увидел Александра Евгеньевича Левинтова — автора настоящего труда, ставшего впоследствии моим учителем и большим другом. Этот незаурядный человек сразу поразил меня своим умением сочетать слабосочетаемое: науку с методологией, цели с ценностями, практическую деятельность с мистической работой души.

Мало-помалу оперившись и самоопределившись по жизни, я провел многие десятилетия в духовных поисках, и теперь, так и не получив ясного представления о рефлексии, я, тем не менее, могу любому объяснить, что это такое, как это часто практикуется в среде методологов. Другое дело Левинтов с его рафинированным научным подходом, вызывающим глубокое уважение. Вот уж кто-кто, а он-то точно понимает, о чем говорит. Так что, уважаемые читатели, рекомендую прислушаться. И если вы не сумеете с его помощью докопаться до полного понимания рефлексии, то по крайней мере насладитесь поистине великим мастерством интерпретаций, которые уже сами по себе задают необходимое понятийное поле, полное аллюзий и противоречий, мыслительных изысков и их живописного отображения простым и живым языком философа-беллетриста. Идя вслед за автором, вы узнаете, как понятие соотносится с пониманием, а представление с понятием, увидите, как уживается мышление с сознанием, рассмотрите различия между харизмой и поросом, и, наконец, почувствуете, какую роль во всем этом играет рефлексия, поскольку она не просто «отражение» сознания, как мыслится непосредственно из этимологии, но представляет собой явление гораздо более сложное и многоплановое.

Я бы не побоялся сравнить эту мыслительную операцию, этот душевно-духовный процесс с дантовскими девятью кругами ада, которые сужаются по спирали и с каждым витком становятся все более и более изощренными. К первому разряду относится рефлексия топическая, по сути дела, ставящая один-единственный вопрос: «Где я?» Во втором круге живет рефлексия онтологическая, в третьем — логическая, в четвертом — мыследеятельностная, в пятом — типологическая и т. п. Ответив на вопросы этих уровней, человек понимает, что, собственно, происходит вокруг него и зачем. Ему становится ясно, в какую неразрешимую ситуацию погрузила его жизнь, почему так произошло и как с этим разбираться. Далее рефлексия покидает пределы мышления и целевых установок, где она базировалась исключительно на проблемах понимания деятельности, и устремляется в безбрежные просторы сознания. И там, так же, как у Данте, она становится все менее и менее материальной, прагматической и конкретно-прикладной, завершаясь к восьмому и девятому кругу поистине гамлетовским поворотом глаз «зрачками в душу», когда человек уже решает сложнейшие психологические, ценностные и экзистенциальные вопросы наряду с вопросами совести: кто он такой и в чем смысл его существования, хороши или дурны его мысли и поступки, добры они или злы. Одним словом, рефлексия — это тонкий и интимнейший разговор с самим собой на витальные темы.

В нынешнюю эпоху, когда слово «рефлексия» уже вовсю звучит с экранов телевизоров, мелькает в публичных выступлениях и документах государственных чиновников и даже встречается в повседневной речи обывателей, взращивание собственного представления об этой мыслительной процедуре крайне полезно и даже необходимо. Иначе обесценивание непростого, исполненного тайн понятия рефлексии и превращение его в междометие неизбежно. И как любое междометие, оно будет либо начисто лишено смысла, либо этот смысл предстанет настолько сильно расчлененным, истонченным или символизированным, что добраться до него смогут лишь особо одаренные умы. Автор же умело и неутомимо борется с этим процессом обессмысливания, так что известную фразу из «Ревизора» Н. В. Гоголя «Э! — сказали мы с Петром Ивановичем» на современный язык можно перевести примерно так:

«Рефлексия! — сказали мы с Александром Евгеньевичем».

Роман Максишко,март 2021