Пять зверских капель. Лечебник для бесстрашных

Александр Дорофеев

Чудесно, если бабушка жалобно повоет в уголке. А мама погоняет папу веником по квартире. Всё это усилит действие лекарства. Немного личного участия, и девочка, уверены, пойдёт на поправку.На обложке и в тексте рисунки автора

Одна девочка ничего на этом свете не боялась. А ведь известно — большинство-то самых отважных детей, не говоря о взрослых, хоть самую малость, да побаиваются. К примеру, привидений. Медведей на липовой ноге. Вурдалаков, которые на могилах кость, ворча, грызут. Кое-кто, конечно, чихать хотел на всю эту чертовщину. Зато трепещет при виде мышей, пауков, грузовиков с бандитами или маленьких яблочных червячков.

Знавал я человека, отважного на девяносто, как говорится, девять процентов. Лишь один — совсем завалящий — процентик страшно боялся смотреть на себя в зеркало. Случайно глянет, и в обморок.

А нашей девочке решительно всё было нипочём. Родители её до поры, до времени радовались, любуясь на медали за доблесть и отвагу, на водах и в огне. Но когда девочка объявила, что в мужья возьмёт только Кощея Бессмертного с упряжкой Змеев Горынычей и дворцом из костей человечьих, — родители кинулись к докторам.

Им сразу посчастливилось. Целитель и магистр Песадийо, известный под именем Аж-мороз-по-коже, осмотрел девочку.

— Замечена нехватка чувств, — сказал целитель, пошептавшись с магистром. — Случай не из простых. Начнём по капле перед сном. Вот вам специальный лечебник — флакон на полный курс! Хорошо если в комнате будут поскрипывать двери и половицы, трепетать огоньки свечей на сквозняке, а ветви деревьев царапать окна. Чудесно, если бабушка жалобно повоет в уголке. А мама погоняет папу веником по квартире. Всё это усилит действие лекарства. Немного личного участия, и девочка, уверены, пойдёт на поправку.

Иллюстратор Александр Дмитриевич Дорофеев

© Александр Дорофеев, 2018

© Александр Дмитриевич Дорофеев, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4485-7259-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дон Оррор, или магистр открывает флакон

Зимней ночью я оперировал картошку-синеглазку.

Стенала вьюга на дворе. Казалось, ноет и канючит — «пу-у-у-с-с-с-ти-и-и!»

О, как тоскливо, одиноко в моём пристанище. Картошка всё не оживала. Я распахнул форточку.

Вздохнула вьюга и протянула руку. Чёрную, но бледную. Коснулась моего лица.

— Гуляй, гуляй, вьюга! Чего ты хочешь? — промолвил я, пытаясь затвориться. Не тут-то было. Лохматая тень выперла из беспокойной ночи. Сверкнули круглые глаза.

— Пу-ссс-ти!

Я отшатнулся и упал, едва не растоптав картошку.

— У-у-у-х-х-х, — пронеслось по комнате.

Нет, то не вьюга, гулявшая, как прежде, за окном. Некто — маленький и безобразный — ввалился в дом. Свет померк, но я чувствовал — он рядом.

— Кто здесь?

И даже вьюга стихла, затаившись. Пока на ощупь, страшась прикосновений, я лампу разжигал, всё слышал за спиной — возню, сопение да костяное щёлканье. Наверное, зубное.

И озарилась комната — вот жуткое виденье! Зловещий карлик-горбунок! Кривой, как ятаган, носище. Оливковые грязные лохмотья. А пальцы-когти цепко ухватили синеглазку.

— Патата? А нет ли фиников, сеньор? — он хрипло буркнул, глядя исподлобья. — Немного фиников для бедного скитальца.

Заворожённый, поднёс я горсть румяных фиников, уже пошедших было на поправку. Они и охнуть не успели. А карлик встряхнулся, приосанился, перебирая носом лохмотья на груди. Затем он повертел картошку — так да эдак. Склонился к ней, прощупывая пульс.

— Залечили, сеньор, залечили. Прививки бесполезны, — и живо уколол картошку когтем где-то между глаз. — Хотя надежда есть…

— Да кто вы такой?! Не сдержался я. — Сожрать мои финики! Поучать магистра!

— Дон Оррор, к вашим услугам.

И вдруг он растопырил крылья, как майский жук, будто приглашал к дружескому объятию.

Я остолбенел. Безрукий, но крылатый карлик!

— Ужас! — пискнула земельно-корнеплодным голоском моя картошка-синеглазка. — Так звучит его имя на языке американских пататас, моих дальних предков, — она подмигивала мне всем, чем только могла. — Вглядитесь, это попугай!

Действительно, большая птица, клюв крюком, и оперенье. Нормальный говорящий попугай.

— Увы, увы, — вздохнул дон Оррор. — Не так уж я нормален. Я стар, рассеян и забывчив. Всё путаю! Кто я такой, на самом деле, — то ли карлик, то ли птица, то ли пустоголовая картошка-синеглазка, неблагодарная патата, которую вернул я к жизни. Пожалуй, триста лет скитаюсь в этом мире.

Бесспорно, попугай был речист, галантен, муй гентиль, как говорят на родине картошки. Но и самый отсталый осёл, протяни он три века, наберётся ума-разума. Дело в среде обитания.

— Откуда же вы родом, дон Оррор?

— О, там не ступала нога человека. А раз ступившая, не возвращалась, — он призадумался. — О чём я? Ах да, ещё горсть фиников, и я поведаю о бестиях, невиданном зверье — отродье редком и зловредном…

Картошка-патата позеленела, прикрыв синие глазки. А я устроился, как мог, оплакивая финики и сомневаясь в каждом слове дона Оррора — то ли говорливого попугая, то ли косноязычного карлика.