Здравствуйте, мсье Поль!

Александр Гуличев, 2023

Бизнесмен средних лет Петр, подхваченный мистическим вихрем в тихом московском парке, буквально падает с неба на брусчатку средневекового города! Теперь его зовут Поль, он – свидетель (только непонятно – чего), а незнакомец в маске дает ему и его товарищу по несчастью, немолодому французскому журналисту Аарону, странные задания.Герои перемещаются из века в век и знакомятся с людьми, о которых только в книгах читали: с Жанной Д'Арк, Леонардо да Винчи, Иммануилом Кантом, Нострадамусом и даже с настоящим Дон Кихотом! Что это, странная игра разума или реальность? И смогут ли герои вернуться к родным? Это и предстоит узнать читателю.

Глава 1

Проводник

Я упал плашмя откуда-то сверху в вязкую грязную жижу, сильно ударившись всем телом. Было очень больно, я почувствовал, как горячая кровь потекла из носа и из разбитых губ. С трудом поднявшись на ноги, попытался понять, где очутился. Только что сидел и курил на лавке в парке недалеко от дома, а теперь стою непонятно где, весь израненный, чуть ли не по колено в грязи.

Дождь быстро смывал с меня грязь, я, превозмогая боль и вытянув руки, как слепец, пошёл прямо и упёрся в каменную стену. Вынужденно остановившись, поднял голову: надо мной то ли навес, то ли балкон. Глаза ещё не совсем привыкли к мраку, я щурился, пытаясь оглядеться. Голова немного кружилась, мысли путались, но почему-то было совсем не страшно. Наверное, от боли, из-за путаницы в голове и от непонимания происходящего. Или от шока. Я слышал, такое бывает.

Откуда-то справа послышался нарастающий грохот, он всё приближался, пока не стали различимы силуэты всадников. Мимо меня промчалось несколько наездников с факелами в руках на гигантских, как мне почудилось, лошадях. Большая кошка с диким криком перебежала им путь, затем уселась напротив меня и начала нагло фыркать.

«Какие всадники, какие лошади? Откуда? Кино снимают?» — первое, что пришло мне в голову. Я грязно выругался, спиной вжался в камни и наощупь, по стеночке, стал двигаться куда-то влево. От дождя стало холодно, и я с трудом перебирал босыми ногами по грязи: почему-то я оказался в этом странном месте без ботинок.

Дождь слегка утих, стало возможно разглядеть улицу. Вдоль дорожки стояли невысокие домики, плотно прижатые друг к другу, и горело несколько тусклых фонарей. Кто-то громко рыгнул и харкнул из окна сверху, и где-то там наверху завизжала и расхохоталась женщина. В эту же секунду позади меня метрах в ста раздался неистовый крик: «Au secjurs, au secours!». Затем послышались какие-то то ли шлепки, то ли удары. Мне стало не по себе, и я прибавил шагу, прижимаясь к стенам зданий.

Неожиданно из-за угла вышло несколько человек, и я, затаив дыхание, успел присесть за кучу каких-то корзин и ящиков, от которых дурно пахло. Люди шли и негромко ругались, кто-то хихикал.

Ко мне начало приходить осознание происходящего. Как минимум, я понял, что уже не дома, не в моём родном городе. Тело затрясло, как при Паркинсоне, то ли от холода, то ли от жуткого страха и паники. Я рукой нащупал какую-то тряпицу, покрыл ею голову и плечи, но теплей не стало! Откуда-то из темноты выскочил огромный пёс и, радостно повизгивая, принялся лизать моё грязное лицо. Я, отмахиваясь, шлёпнул его по заднице, и он вприпрыжку побежал в сторону всё ещё сидящего возле дороги кота.

Стоп, что со мной произошло? Я только присел отдохнуть, покурить и помечтать, как меня чем-то ударили и бросили в грязь! Почему я босой, и на мне несуразная грубая мешковина? Мысленно анализировал я своё положение, прикрыв нос от вони и разглядывая себя.

Вдруг совсем неподалеку слева со скрипом открылась дверь, из-за которой показался, пригнувшись, какой-то человек. Я мысленно сравнил его с Джузеппе, другом папы Карло, из кинофильма про Буратино — так он был на него похож. «Джузеппе» стоял, держа в руке лампу и вращая ею, словно сигнализируя мне.

— Monsieur, venez ici, — негромко сказал человек и поманил рукой.

Я огляделся по сторонам и решил, что эта фраза адресована мне, так как больше никого вокруг не было.

Встать оказалось непросто, я был очень слаб и напуган, поэтому на четвереньках пополз в сторону человека с лампой. Кое-как дополз до ступенек, там «Джузеппе» помог мне встать на ноги. Я опёрся о плечо моего спасителя и взглянул в его лицо: глаза мужчины были полны слёз.

Человек подхватил меня под локоть и с силой втолкнул в помещение, быстро захлопнув за нами дверь.

— As-tu vu quelqu’un? — прокричал кто-то издалека.

— It n’y a personne! — ответили ему хриплым голосом, и человек, который завёл меня в дом, своей рукой закрыл мне рот, боясь, видимо, что я могу что-то брякнуть.

Но сил что-либо сказать или сделать у меня не было, в глазах потемнело, и я вырубился…

Очнулся я, лёжа на спине, и с закрытыми глазами в полудрёме слушал какие-то звуки. Параллельно пытался в подробностях вспомнить ужасный сон, где мне, видимо, накостыляли какие-то хулиганы, обобрали и бросили в подворотне, ещё я вспомнил каких-то кошек, собак и лошадей.

«Наверное, как всегда, не выключил телевизор!» — подумал я и попытался нашарить рукой пульт, но почему-то нащупал грубую овечью шкуру. От неожиданной находки я мгновенно проснулся и попробовал встать, но из-за боли в теле подняться не получилось. Через силу я руками дотянулся до лица, протёр слипшиеся глаза, затем приподнялся на локтях и оглядел место, в котором оказался.

Я лежал в комнате размером примерно в тридцать квадратных метров, с крутой лестницей, уходящей вверх в темноту. Слева была то ли печка, то ли очаг, возле которого крутилась какая-то девица лет двадцати пяти, а справа от двери за большим столом что-то делал человек, которого я окрестил вчера вечером Джузеппе.

Я пару раз кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, и они оба уставились на меня. Внезапно я понял, что лежу совершенно голый. Оглядел себя: тело моё «прикрывал» огромный чёрный синяк во весь живот, коленки и руки были разбиты. Я ощупал лицо и обнаружил, что губы и нос припухли.

— Хеллоу, — буркнул я, выпучив глаза.

— Слава Богу, пришёл в себя! — ответил «Джузеппе».

— И долго ты будешь любоваться этой неземной красотой? Может, дашь что-нибудь из одежды? Где мои вещи? — дерзко спросил я и натянул на себя овчину.

— Ты проспал трое суток и, слава Богу, пришёл в себя! Какое счастье, что я дождался тебя! — ликовал хозяин дома.

Кашлянув пару раз, я сказал ему, что не могу ответить взаимной радостью видеть их, совершенно незнакомых мне людей, и тем более в незнакомом месте.

Меня тревожило кое-что ещё: я был крайне удивлён тем, что понимаю «Джузеппе», ведь ещё недавно он говорил по-французски, о чем я догадался по произношению. Я поделился своими мыслями с приютившим меня человеком, он ответил, что и сейчас говорит на том же языке, и что здесь нормально, когда люди разговаривают совершенно на разных языках, но понимают друг друга.

Я сел на лежанке, свесив ноги вниз, и, заикаясь, попросил воды. Девица зачерпнула из ведра, сунула мне в руки кружку, случайно облив мои голые ступни, и отбежала к печке, вылупив глаза. Самое удивительное, что почему-то я уже не чувствовал никакой паники и тревоги от происходящего. Странно.

— Не ослепни от красоты и дай нашему гостю надеть что-нибудь подходящее! Поищи наверху в старых мешках! — рыкнул «Джузеппе» на девушку, и она, взяв свечу, ушла по лестнице наверх.

— Трое суток… Как? Меня семья потеряла, друзья, сотрудники! Они с ума сойдут! — начал причитать я, глядя на мужчину.

— Никто с ума не сойдёт, не переживай, главное, сейчас успокоиться и принять информацию как есть, иного варианта не предвидится, всё уже, как видишь, случилось! — улыбаясь, сказал хозяин дома и бросил на стол ножницы и нитки.

Пока девица была наверху, я выспрашивал у хозяина дома, что вообще происходит, и, пораженный, утверждал, что такого просто не может быть. Он ответил, что, мол, бывает и не такое, и произнес фразу, которую я тоже часто любил повторять: «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…». Я в шоке и в отчаянии закрыл лицо руками.

Девушка принесла штаны, кофту и обувь, которую обувью назвать было трудно — нечто похожее на ботинки из грубой свиной кожи. Я оделся, и мне предложили пообедать. Оглядев себя, одетого по местной моде, я ужаснулся и, еле-еле переступая от боли в теле, направился к столу.

— Меня зовут Аарон, а её Софи, но меня лучше называть Анри, мы же во Франции! — сказал хозяин и пододвинул ко мне кружку, но уже не с водой.

Я залпом выпил содержимое и попросил ещё, хотя даже не понял, что пил. Хозяин пожал плечами и налил ещё.

— Во Франции? — зашипел я. — Это какой-то квест? Это игра какая-то? Меня друзья решили разыграть, а?

— Я в этой, как ты её назвал, игре, тебя жду уже двадцать лет. Вот успел вырастить девочку-подкидыша, которая теперь помогает мне по хозяйству! — сказал Анри, ткнув пальцем в сторону Софи, которая чем-то гремела возле печки.

— Баба твоя? — почему-то совершенно неожиданно нахамил я, кивнув головой в сторону девицы.

Сам обалдев от своей выходки, затаил дыхание и уставился на Анри. Он сглотнул, а Софи выронила с грохотом что-то из рук и, обернувшись, замерла.

У меня ужасный характер, я могу за считаные секунды довести человека либо до слез, либо до крика, за что, бывало, получал по морде. Вот и сейчас, что называется, выдал.

— Нет, ты всё не так понял, она мне как дочь, — сдержанно ответил Анри, глядя в сторону Софи.

И, помолчав. добавил хладнокровно: «Как дочь, помощница и хозяйка». Девушка, уже придя в себя, швырнула на стол две тарелки с гороховой кашей, косо глянув на меня.

— Извините, вырвалось, сам не ожидал… Я порой веду себя непредсказуемо, могу сказать такое, что люди икают! — потупив взор, сказал я.

— Как тебя зовут? — спросил Анри.

— Пётр меня зовут. Во всяком случае, у меня дома в России так звали! — ответил я, поморщившись от боли во всём теле и погладив живот.

— Для здешних мест никакой ты не Пётр, ты теперь будешь Поль! — ухмыльнувшись, ответил Анри.

— Ну Поль, так Поль, а дальше-то что? Жить-то как? Для моих я умер, получается?! — спросил я и, с трудом поднявшись, направился в сторону лежанки.

— Ты поправляйся, приводи себя в порядок. Софи поможет, а я в процессе буду рассказывать тебе подробности происшедшего с тобой! — ответил Анри и вышел за дверь на улицу.

Софи с неприязнью посмотрела на меня, я сделал кислую жалобно-извиняющуюся гримасу, и она, улыбнувшись, махнула рукой.

Мысли о семье, о жене и детях не покидали меня, и бизнес у меня свой… Мне страшно было представить, сколько слёз там льётся, и сколько таблеток пьётся. Я попал в статистику — ежегодно в России без следа исчезает до ста тысяч человек. Просто бесследно. Вот и я подевался куда-то, словно тот мячик, который уронили в речку.

Стоп. Каша, лохмотья, шкура, мешковина — что это? Это не моя страна, я вроде понял, но почему Франция-то? А время, время какое? Я похолодел. На меня неожиданно напал страх, начался приступ паники, хотя такого никогда не бывало, и я повёл себя как минимум неадекватно.

— Негодяи проклятые, вы мне за всё ответите! — закричал я, глядя в потолок.

— Где он, этот папин друг, куда он делся? — снова заорал я и вороном зыркнул на Софи.

— Какой папин друг? — испуганно зашептала Софи и села на скамейку.

— Джузеппе, друг папы Карло, отца Буратино, он же Анри, он же Аарон! Я же точно спятил, пусть он мне выложит всё как есть! В чём подвох? При чём тут вообще ваша Франция? — хрипя, затопал ногами я.

В дом забежал Аарон. Он силой уложил меня на лежанку, укрыл одеялом и попросил не орать. Меня колотило, голова закружилась, видимо, от чего-то хмельного, что я пил за обедом.

Я, видимо, провалился в сон или забытье, передо мной мелькали лица моих близких: жены, что-то мне быстро говорящей; внука, совавшего в руки автомат, чтобы я зарядил его пульками; внучки, которая, кружась, хвалилась новым клетчатым шотландским платьицем; сына, друзей, коллег… И всё это кружилось и кружилось…

Затем я очнулся и, утерев слезы и пот с лица, вновь сел, свесив с лежанки свои синие ноги. Анри сочувственно посмотрел на меня и протянул кружку воды.

Новый знакомый сказал, что я не спятил. Вопросов будет много, но ответов на них у него нет. Что происходит — трудно объяснить, он сам ничего толком не понял, хотя находится здесь уже пару десятков лет.

Анри начал рассказывать о себе: до того как двадцать лет назад свалиться сюда «с неба», он работал помощником редактора в парижской коммунистической газете «L’Humanite». Был на хорошем счету, ждал повышения по службе, у него была невеста, моложе его на пятнадцать лет. Анри собирался жениться, купить домик в пригороде Авиньона и разбить маленький садик с фруктовыми деревьями и кустами роз. В один момент все мечты провалились вместе с ним сюда. Он пропал, когда ехал на рейсовом автобусе по горной дороге в Gordes, чтобы написать небольшую статью о жизни малоимущих семей в этом старинном городке и сделать пару фото с видом на Luberon.

Конечно, его реакция на то, что произошло, была ровно такой же. Он чуть было умом не тронулся, увидев себя в рванье, но постепенно начал приспосабливаться, благо с детства был пронырой и авантюристом. Самое главное, как оказалось, для жизни здесь не нужны были документы, Анри удалось сочинить правдоподобную легенду о себе, в этом ему помогло хорошее знание истории, и не только. Его легенда заключалась в том, что он якобы пришел из Монегетти, того, что поблизости от княжества Монако. Что предки его якобы были греками, они проиграли в войне семейке Гримальди и разбежались по разным сторонам света. Что он, дескать, преодолел такой большой путь, ища родню по окрестным городам. Местные верили и сочувственно качали головами. Так вроде и прижился Анри здесь, в Aix-en-Provence. А почему попал именно в этот городок, для него до сих пор остаётся загадкой.

Вначале Анри воровал, перебивался кое-какой работёнкой то там, то там, пока случайно не обрёл этот домик. Помогал одинокой бабке, мастерице по портняжным делам, вот и остался в её доме после её смерти. Сам научился кроить и шить — этим и кормился. Рассказал, что никогда особенно не бедствовал. Было такое чувство, что всегда находился под покровительством какого-то невидимого надзирателя.

Однажды ночью в дверь постучали, на пороге стоял крепкий коренастый месье вроде меня, только в маске на всё лицо, Анри его впустил. Человек сказал, что Анри — Проводник, ему нужно ждать Помощника, которого скоро пришлют, и, позднее, Свидетеля. Затем ушёл. На следующее утро, когда Анри проснулся, на пороге лежал младенец, завёрнутый в тряпицы. Видимо, тот самый будущий Помощник, о котором говорил незнакомец.

— Получается, я Проводник, а ты Свидетель, которого я жду все эти годы, да и Помощника, видишь, какого воспитал! — сказал Аарон, с улыбкой глядя на Софи.

Чего я свидетель — Анри не знал. Он попросил меня рассказать о себе, и я, уложившись минут в пятнадцать, посвятил его в перипетии моей жизни. Проводник поцокал языком и, не сказав ни слова, тяжело вздохнул. А затем рассказал, что его дядя Альбер Дюран служил в части Normandie-Nemen, воевал плечом к плечу с русскими против немецких оккупантов. По рассказам дяди Анри знал о том, что русские не скупятся на слова, поэтому не обиделся на мои глупые вопросы, резкие высказывания и крики.

Я внимательно оглядел Софи. Не скажу, что она была некрасива, нет, она была простовата, что ли, её типаж напоминал мне Олесю Железняк, удивительную актрису театра и кино. Пока Анри рассказывал свою историю, я начал потихоньку успокаиваться и, кажется, снова чуть задремал. Почему-то всё время хотелось спать. Голова была словно не моя.

— Mon рlaisir, сделай нам чаю! — сказал Анри, и Софи послушно зачерпнула воды, а я потихоньку встал и направился к столу.

— Ты интересовался, почему Франция… Да я и сам не знаю, ведь я как бы «дома», — размышлял Анри и задумчиво смотрел в потолок.

Затем он рассказал, что тот человек, который предупредил о приходе Свидетеля, приходил ещё несколько раз. В одно из своих посещений он сообщил о том, что вернётся с инструкциями и принесёт какой-то предмет, как только явится Свидетель.

— Так что будем ждать. Зализывай раны, Поль! — ухмыльнулся Проводник, а Софи запалила новую свечу и принялась стирать бельё.

— М-м-м, а какое нынче число? — спросил я, закинув руки за голову, и потянулся от удовольствия, хотя болело всё ужасно.

— А я разве не сказал? — удивился Анри.

— Нет, не сказал.

— 10 октября 1427 года от Рождества Христова! — сказал Анри и почесал бок.

Я упал со стула, облившись горячим чаем, и застонал от боли.

— Нет ли у вас икон помолиться, чтобы разум мой не ослаб от такого количества безумно интересной информации? — выдал я, со слезами на глазах глядя на Анри и Софи.

— Нет, и для меня синагоги здесь никто не построил, дорогой Поль, помолимся мысленно! — ответил Анри и предложил всем пойти отдохнуть.

Я улёгся, укрывшись одеялом, а поверх ещё и овечьей шкурой, Анри лёг на свою койку справа от стола, а Софи, закончив постирушки, ушла наверх. На потолке шевелился отсвет пламени свечи, стоявшей на столе, я, зевнув, спросил: «Анри, а сколько тебе лет?»

— Мне 56 лет, Поль. А тебе? — так же зевнув, спросил Анри.

— Мне 47 лет, я несколько отстал! — ответил я, и мы практически одновременно тяжело вздохнули.

Почему всё-таки Франция? Ведь меня с ней никогда ничего не связывало. Я лежал и пристально глядел в темноту, пытаясь припомнить хоть какую-нибудь деталь, которая могла мало-мальски меня породнить с этой страной. Я вспомнил трёх мушкетеров и Жанну д’Арк, и, прости господи, Нострадамуса, и Робеспьера с Маратом, и Наполеона Бонапарта с Винсентом Виллемом Ван Гогом, и ещё многих реальных исторических персонажей и выдуманных героев книг и фильмов. Нет, ни одного связующего звена. Да и родственников во Франции не было никогда: моя бабушка по материнской линии была полькой, а все остальные — русские да украинцы.

И почему Свидетель? Чего свидетель? Проводник… Чей проводник? Мой? Кто ты, что всё это со мной сделал? Что я натворил такого, что со мной так поступили? Что вообще происходит? И что самим придётся решать? Я начал проваливаться куда-то, а вопросы всё сыпались и сыпались из небытия, но главный вопрос перекрывал другие и эхом возвращался: «Почему? Почему? Почему?».

Я проснулся чуть свет с надеждой, что дурной сон позади, и жена поманит меня чудным запахом свежезаваренного кофе. Заорал петух. Я рукой погладил овечью шкуру, и мысль о кофейном напитке исчезла. Продрал глаза и посмотрел в полумрак комнаты. Анри свесил свои худые ноги с койки, а Софи спускалась сверху, покрывая волосы чепцом.

Я всем пожелал доброго утра и, получив ответ, спросил об удобствах. Удобства оказались на выходе с чёрного хода, возле перегородки от соседей. Там была дырка в земле, обложенная плоским камнем, и кадка, которая наполнялась дождевой водой с крыши.

После утреннего туалета я был напоен чаем из какой-то травы и накормлен куском серого хлеба. Софи достала из-за короба два яблока и, обтерев их о фартук, сунула нам с Анри.

— Ого, откуда такой десерт? — улыбаясь, спросил Анри.

— На базаре умыкнула третьего дня! — ответила Софи и покраснела.

Анри попросил её больше так не поступать, а то задаст трёпку, несмотря на то, что она уже совсем взрослая. А я, поев и сходив по нужде, всё лежал в дремоте и совершенно ничего не хотел делать. Тело стало ватным и слабым, и я, видимо, решил совершенно на себя наплевать. Но Анри не позволил мне превратиться в овощ.

Как-то Софи сказала, что ей нужно в город, и Анри настоял, чтобы я сходил с ней. Я не хотел, мне было страшно, но Проводник силой поднял меня с койки и даже сам обул. Он дал Софи несколько серебряных монет и велел ни на шаг меня не отпускать. Мне сунули в руку небольшую плетёную корзинку и на плечо для вида напялили подранный мешок.

— Поль, я тебя очень прошу ничего и никому не говорить. Твой лексикон пока не для здешних мест. Если что, за тебя всё скажет Софи, и бодрись, пожалуйста, по-другому нельзя! — настаивал Анри.

Затем он попросил нас запомнить, так, на всякий случай, что я его дальний племянник с восточного побережья, юродивый с нарушением речи, якобы в детстве неудачно упавший с лестницы и теперь практически не могущий разговаривать, но способный к работам «подай-принеси», или «копай глубже-кидай дальше».

— Будут спрашивать, мычи, дорогой племянник… Ой¸ да на тебя внимания-то особого не обратят, стар ты уже, как и я! — хохоча сказал Анри и махнул рукой в сторону двери.

Я передёрнулся от его слов о старости, но не стал ничего отвечать «дяде».

Мы с Софи вышли на улицу, залитую южным солнечным светом. Немного прошли по незнакомой улице. Я, конечно, был поражён здешним пейзажем, который отдалённо был мне знаком только по фильмам. Я попросил Софи немного подождать и осмотрелся.

Голова закружилась, я прижался к стене, повернул голову в сторону солнца и закрыл глаза. Постояв некоторое время, жмурясь от яркого света, я ещё раз огляделся по сторонам. Да, совсем недавно я рассекал по проспектам на неприличной скорости на своём шикарном авто, сыпля пеплом сигарет и кидая окурки в окошко, слушал забойную музыку. Дома, конечно, комфорт: вот тебе туалет с биде, ванна с пузырьками, микроволновка. По выходным я с женой любил прогуляться по огромным магазинам, посидеть в «Чайхоне №1», что в ТЦ «Западный» на Рублёвке, перекусить и попить капучино с диковинным пирожным, а тут…

А тут — грязная узкая дорожка, местами выложенная брусчаткой, по которой ходят средневековые люди, ведя на поводе кто лошадь с телегой, кто навьюченного осла. Жуть какая! Каменные домики, прижатые друг к другу, сверху перетяжки с сохнущим бельем. И вонь. Какая жуткая здесь вонь! Справляя нужду, как я понял, прятаться особо и не нужно было, туалет, как говорится, везде, поливай, сколько хочешь — вот тебе и Европа.

Пока я стоял в забытьи, вспоминая дом, меня чуть не сшиб наездник на большом коне и больно стеганул плёткой по голове и спине. Кровь залила глаза и потекла горячей струёй, обильно пропитав одежду. Нам пришлось вернуться домой. Анри напоил меня вином так, что я просто вырубился. Пока я спал, он почти профессионально наложил несколько швов на раны суровой нитью, смоченной какой-то настойкой. Так закончился мой первый выход в свет. Как говорится, осмотрелся. На неделю я слёг в постель…

Шли дни один за другим, рутина стала затягивать меня, и я заметил, что привыкаю к здешнему быту, а дом и вся прежняя жизнь всё сильнее отдаляются от меня. Да и во снах я видел семью и дом всё реже и реже.

Я не хочу лишний раз описывать мои психологические и душевные переживания по поводу того нашего естественного мира, откуда я пропал каким-то неведомым образом. И тем более я не собираюсь описывать быт средневекового мира, который теперь стал и моим бытом. О нём написаны тысячи книг и снято множество кинолент, нового я сюда ничего не прибавлю. Но было одно отличие: здесь уже формировалась не история средневековой Европы, а моя личная, в которую я каким-то неведомым образом вляпался.

Помимо болезней и войн, здесь ещё время от времени лютовали разбойники. Анри рассказывал о пропаже людей, он подозревал, что их продавали в рабство, так как Восток был совсем рядом. А там рабство, по слухам, было в норме. Но несмотря ни на что, культура в нашем городе бурно расцветала благодаря герцогам Анжуйским и Барселонским.

Новости я узнавал на базарах и площадях города. Ещё к нам часто забегала соседка, которая была ужасной сплетницей и тараторкой, она регулярно приносила на своей юбке информацию, как сорока на хвосте. Соседка много знала, потому что её хозяйка Инез Де Буасьер была приближена к городской знати и нет-нет да рассказывала что-то своей служанке, пока та мыла её или наряжала.

Помимо всей грязи, которая творилась в этом мире, была ещё одна страшная штука — инквизиция. Людей пытали, бывало, жгли и топили. Кто доносчик, кто колдун с колдуньей, кто украл, а кто проспал. В основном, конечно, искали ведьм всяких и факиров с магами, тем не менее всё это меня не очень радовало. Инквизиторы сгоняли людей на площадь смотреть пытки и казни силком, поэтому я этих жутких спектаклей повидал сполна. Поначалу меня рвало, и я сильно болел, затем спустя какое-то время, как это ни ужасно, уже более спокойно смотрел на мучения умирающих.

Я благодарен Всевышнему, что гнев инквизиции нас миновал, не хватало ещё исчезнуть из своего мира и быть загубленным в чужом.

Однажды Анри сказал, что на самом деле людей истребляли за религиозные и политические убеждения, списывая всё на колдовство. В основном, конечно, инквизиторы занимались истреблением язычества, еретических учений и других тёмных делишек, о которых лучше умолчать.

Так текла моя новая жизнь на чужбине. Я не предполагал, что быстро начну адаптироваться и привыкать, и, играя роль, указанную мне Проводником Анри, понял очень важную вещь: молчание — воистину золото, причем очень высокой пробы. Я стал хранителем информации, ведь не тратил свою энергию на разговоры и руководствовался принципом «а Васька слушает да ест». Я молчал на людях, ко мне начали привыкать, узнавали на улицах и сочувствовали: совали то яблоко, то стакан молока на базаре и снисходительно гладили по голове или хлопали по плечу. Некоторые просили помочь что-то перенести или погрузить-разгрузить, так как видели во мне недюжинную силу от природы. За такую работу давали монетку или хлеб, а я, изображая радость, громко смеялся, брызгая слюнями. Но при этом молчал,. Молчал, мычал и улыбался.

Роль дурака я научился играть отменно, а говорить приходилось только дома, да и то достаточно негромко: Анри боялся доносчиков, ибо доносы поощрялись звонкой монетой. Приходил пару раз местный начальник от графства Себастьен Пере, с пристрастием расспрашивал о моей персоне, но Анри совал ему пару монет, и он уходил довольный, выпив иной раз пинту вина. Я прозвал его «толстожопым Себом» из-за грушевидной формы тела.

Скука, конечно, была жуткая, и я потихоньку стал пробовать себя в разных ремёслах: начал понемногу шить, штопать и гладить огромным утюгом, работающим на углях. В общем, из инженеров опускался всё ниже и ниже. Я в кошмарном сне не мог себе представить такое, ведь дома я тяжелее сигареты или ручки ничего в руках не держал, а говорить, насколько я был избалован женой в бытовом отношении, лучше не буду.

Затем, смастерив вершу из тонких прутьев ивы, я стал по утрам закидывать её в реку, и у нас регулярно была на столе свежая рыба. Местные мальчуганы любили наблюдать за моими действиями. Чтобы они задавали поменьше вопросов и прониклись ко мне уважением, мне приходилось иногда делиться с ними добычей. Их родители мне дали прозвище «рыбак с востока». Софи часто выменивала рыбу на баранину и яйца. Иногда мы даже тайно пировали, беря в долг вино у местного винодела. Чтобы не вызвать подозрений, не сразу с ним рассчитывались, а он никогда не отказывал нам и почему-то хитро улыбался. В общем, я стал практически местным жителем, уже никто не задавал вопросов, кто я и откуда.

Всё чаще и чаще люди говорили о войне на северных территориях, и я как-то спросил Анри, о какой именно войне идёт речь.

— Идёт столетняя война! Или ты забыл историю, мой любезный друг? Ты же уже год здесь! И не знаешь? — съязвил Анри.

— Не забыл, мой друг! Но я больше предпочитаю изучать историю моей страны! — ответил я в унисон и нагло взглянул на него.

— Но не здесь, Поль, помни, пожалуйста, что твоя личная история разворачивается в настоящее время в совершенно ином месте, — прошептал Анри.

Я замолчал.

— Терпение мой друг, терпение! — похлопал он меня по плечу и вышел на задний двор, видимо, по нужде.

Неудивительно, что я не помнил о войне. Мы жили, как у Христа за пазухой: войны здесь не было слышно, отсюда на север отправляли обозы с продовольствием и одеждой, да и наших герцогов не особо интересовала борьба за трон и всякие там дворцовые интриги Англии и Франции.

Я набрал воды, поставил большой чайник на огонь и уселся у печки рядом с Софи.

— Всё образуется, вот увидишь, и я уверена, ты хороший! — сказала Софи и погладила меня по уже заросшей сединой щеке, тяжело сочувственно вздохнув.

Затем она взяла пригоршню травы и кинула в закипевший чайник. Позже пришел Анри, и мы сели пить местный травяной чай с серым хлебом.

Шли дни, месяцы. Так незаметно миновал год, и пошёл второй. Я уже практически совсем позабыл свой дом, лишь иногда щемило сердце. В такие минуты и часы я уходил наверх и выплакивался вдоволь. Иногда я слышал, как по ночам Анри нет-нет да и всхлипывал, хотя ему-то что хлюпать? Он уже тут почти четверть века, и там его особо некому ждать. Если только той невесте, о которой он упоминал. В общем, я практически привык к своей новой жизни, только одна вещь меня сильно напрягала: вокруг постоянно была какая-то дымка. Я пытался отогнать её, всё время протирал глаза, думая, что слепну.

Было тоскливо, никто не приходил с инструкциями, пока в один вечер, очень поздно, в дверь тихонько не постучали. Анри подошёл и открыл. Увидев гостя, он широко вылупил глаза. Затем, взглянув в мою сторону, резко вышел, захлопнув дверь за собой. Его не было около двух часов.

Эти два с небольшим часа тянулись, как столетия. Мы с Софи сидели в ожидании и напряжении, почти не дыша, и прислушивались к каждому шороху. Были слышны только возня мышей в доме, лай собак снаружи да наше дыхание.

Прошло много времени, прежде чем дверь открылась. На пороге стояли двое — Анри и незнакомец. Пришелец кивнул головой и оглядел Софи, а затем пристально взглянул на меня. На его лице была маска из кожи, натянутая до самых глаз, и войлочная шляпа с узкими полями. На плечах — накидка, за широким ремнём на его животе я разглядел два стилета, а за спиной незнакомца — меч или саблю. В его глазах и осанке я уловил нечто знакомое и тут же отогнал эту мысль, но тем не менее напрягся. Так мы простояли молча секунд двадцать.

Незнакомец попросил Анри проводить его, и они оба вышли, в глазах ночного гостя я успел уловить радость, улыбку. Да-да, именно улыбку. Раньше я немного изучал психологию и понимал, как улыбаются глаза. Когда Анри и незнакомец вышли, мы с Софи выдохнули с облегчением и грохнулись на лавки.

Анри вернулся минут через пять очень взволнованным и попросил Софи принести вина. Он разлил вино в три кружки, предложил выпить стоя, при этом сказал: «Это наша последняя ночь вместе и здесь!». Задумчиво постоял, а затем, не глядя на нас, направился в сторону чёрного хода.

— Мы возвращаемся по домам? — радостно крикнул я ему вслед.

Он не ответил, а только сильно хлопнул дверью.

Спустя некоторое время Анри вернулся и проговорил трясущимся голосом, едва сдерживая слезы: «Нет, мы с тобой уходим, но не домой. А Софи остается жить здесь, она теперь полноценная хозяйка всего-всего и вольна распоряжаться своей жизнью на своё усмотрение!».

Всё стало ясно. Теперь уже мы зарыдали все втроём и обнялись. Анри взрастил Софи, а я уже успел привыкнуть к ним обоим, они мне стали родными, так как другой родни здесь у меня не было. Я вообще не мог представить, что настолько сильно к ним привыкну.

— Давайте ложиться отдыхать, а прощаться будем завтра! — утерев слезы, сказал хозяин дома, и мы разошлись по своим постелям.

Сон совершенно не шёл, я лежал, буравя глазами темноту, и даже не представлял, что будет дальше. Подумал о незнакомце: глаза, эти глаза… И почему они меня так удивили? М-да, я совсем потерял покой. Я уже привык к тому, что задавать лишних вопросов не нужно, Анри всё рассказывал мне, когда считал необходимым. Мысли путались, одна наползала на другую, я думал о доме и семье, о том, что будет дальше. Весь этот салат из мыслей перебивал и давил шум, шум адреналина.

Я слышал, как плакала Софи, а Анри что-то всю ночь шил и клеил вонючим клеем. Я пытался напрячь мозги, чтобы мысленно увидеть дом и семью, услышать голоса родных, но тщетно. Мысли о том, что будет дальше, не давали мне покоя, казалось, что от волнения даже поднялось давление. Так я провалялся до утра, сон не пришёл, и я, одевшись и обувшись, сел, как солдатик, на край койки, дожидаясь, когда Анри начнёт давать указания.

— Всем добрейшего утра! — бодро проговорил Анри, но в его голосе не было радости.

Мы с Софи пробормотали нечто несуразное, как дети в детском садике.

Анри попросил девушку сообразить что-нибудь поесть и собрать еды нам с собой в дорогу. Софи шмыгнула носом, в знак послушания чуть присела в реверансе и опустила глаза. Я же спросил Анри, что мне собрать с собой, и далёким ли будет наш путь.

— Я полагаю, что путь наш будет очень далёким, что-то мне подсказывает, что путешествие наше будет и небезопасным, мы же осознаем, где мы находимся и в какие времена, — проговорил негромко Анри, вглядываясь в рассвет сквозь мутное стекло окна.

Затем он сел на койку, нагнулся и достал из-под неё большой мешок.

— Что это? — спросил я и вытянул от любопытства вперед свой длинный нос.

— Это наша одежда, друг мой! Её принес Человек в маске и рассказал нашу с тобой легенду, которой мы и будем следовать! — сказал Анри, тяжело вздохнув.

Он достал из мешка две серо-коричневые монашеские рясы из грубого сукна и выложил на стол два деревянных креста на веревках. Затем размотал тряпку и бросил на пол две пары кожаных сандалий с ремнями и переплетениями до колен.

— Ого, вот это поворот! Я такого даже и представить во снах не мог! — выпалил я и заёрзал на лавке.

Софи уже накрыла на стол и тихо, потупив взор, предложила поесть. Мы сели и молча принялись жевать нехитрый завтрак. Закончив трапезу, Анри сказал: «Софи, ты теперь будешь жить совершенно самостоятельной жизнью, ты вольна распоряжаться всем-всем, бумаги я написал, они лежат наверху. Ты всё умеешь по хозяйству, умеешь шить одежду, ты давно всему научилась. Дерзай, выходи замуж, рожай детей, в общем, живи полноценной жизнью. Вон приглядись к сыну винодела, он давно уже отцу прожужжал все уши про тебя!». Софи покраснела. Затем Анри сказал ей, что если кто-то будет интересоваться, нужно сказать, что мы ушли на юго-восток к побережью искать родню на старости лет, обещали вернуться.

— Софи, мы никогда не вернёмся и никогда, видимо, не увидимся больше, прости! — сказал Анри, прижав её к себе, и поцеловал по-отечески в голову.

После этого он подошёл к шкафу, немного отодвинул его, достал оттуда увесистый мешочек и положил его перед Софи.

— Это тебе! Я думаю, на безбедное существование тебе хватит, если не будешь шиковать и всем показывать, что у тебя есть деньги, будь хитрей, сама тихонько зарабатывай швейным ремеслом! — проинструктировал её Анри и повернулся ко мне.

— Так, теперь мы с тобой. У нас, как ты понимаешь, всё несколько сложнее! — выдал Анри, нахмурив брови.

— Нет, даже на грамм не понимаю, представь себе? Я тут с вами уже почти два года, но ничего вообще не понимаю! — крикнул я.

— Тихо, тихо, не нужно так расходиться, не надо истерик, я сейчас расскажу, кто мы теперь, а по пути всё остальное. А там уж как Бог подаст! Хорошо? — выпучив глаза и надув ноздри принялся меня успокаивать Анри и предложил жахнуть по кружке доброго вина.

Я молча сел и кивнул, выдохнул воздух, налил себе и одним махом саданул грамм триста вина.

Когда я немного успокоился, Анри рассказал мне, что мы, согласно нашей легенде, монахи из цистерцианского аббатства Тороне, что недалеко от города, занимались овцеводством и разводили рыбу. И теперь по поручению отца-настоятеля следуем к святым местам за святынями для аббатства. Анри достал из-под подушки грамоту, где всё было подробно изложено, и стояла подпись настоятеля.

— Где ты это взял?! — удивлённо вскрикнул я.

— Принес тут один! — ответил с сарказмом Анри.

Потом, вспомнив, я спросил Анри о приборе, про который он обмолвился ещё в прошлом году.

— Всё позже! Расскажу по пути, — торопливо ответил мой друг.

Затем мы стали переодеваться в рясы и сандалии, Анри обрезал штаны до самых колен. Я удивился, а он пояснил, что из-под одежды должны торчать голые ноги, что так положено католическим монахам при аскезе. Потом он показал, куда зашил монеты, и тут я понял, почему рясы такие тяжелые, и сандалии довольно увесистые. Теперь ясно, что он делал в ночи.

Облачившись в рясы и надев кресты на грудь, мы расхохотались, посмотрев друг на друга. Я вспомнил книгу Ильфа и Петрова и, давясь от смеха, сказал Анри: «Я хочу Вас спросить, как монах монаха, вы молитвы знаете?».

— Что-нибудь по пути вспомню или, наконец, придумаю, а вот ты теперь не юродивый племянник с побережья, а отец Поль, давший обет молчания! — ответил «отец» Анри, и мы, по предложенной мною русской традиции, присели на дорожку.

Софи положила еду нам в сумки, мы надели их, обнялись и поцеловались с девушкой, а затем, скрипнув дверью, вышли в тёмную прохладу.