Скверна

Александр Громов, 2008

«…Лестно быть первыми? Не знаю, как вам, а мне не очень. Хорошо ли это – состариться в поисках и выйти на пенсию, так и не найдя то, что искал всю жизнь? Татьяна, наш спец по структурной лингвистике и негуманоидному интеллекту, однажды заявила, что не отказалась бы напороться в космосе на эскадру вооруженных до зубов космических каннибалов, и мы возражали ей только в порядке шутки. Никто из нас не отказался бы. Какое-никакое, а разнообразие. Но до планеты Близнец ни нам, ни другим экипажам флотилии Дальней Разведки лет пять подряд не встречалось никаких признаков разумной жизни…»

1

Никогда и ничего я не имел против Скотта Ивана. Совсем наоборот, он мне нравился. Он всем нравился. По-моему, надо быть очень угрюмым, озлобленным на весь мир субъектом, чтобы ощутить хотя бы малейшую неприязнь к Скотту Ивану.

Скотт — это его имя, Иван — фамилия. Хотя некоторые предпочитают произносить ее как Айвен. Я не пытался выяснить, какого роду-племени его предки. Да и зачем? Будь Скотт неприятным типом, чье присутствие в экипаже вызывает у всех изжогу, копание в его генеалогии, возможно, имело бы смысл, ну а так — какого рожна? Достаточно факта: хороший человек. Ну и иди к нам, хороший, мы тебе рады.

А плохие у нас надолго не задерживались. Экипаж отторгал их с такой же легкостью, с какой вода вытесняет керосин, отторгал, сам того не замечая, и они переводились на другие посудины — иногда со скандалом, но чаще тихо. И не любили впоследствии вспоминать о службе на «Стремительном».

Я бы на их месте тоже не вспоминал. Что толку даром растравлять себе желчь? Если ты честный человек, то ничего, кроме самобичевания, из этого не выйдет. Ходи и думай с закушенной губой: ты не вписался! Не годен. Не подошел.

Но я-то как раз подошел. И знаю точно: многие мне завидовали. Скрывали это, пренебрежительно кривились, отпускали колкости, но ведь правду не скроешь. Знаете проблемы небольших замкнутых коллективов? Когда месяцами видишь вокруг себя одни и те же рожи, слышишь одни и те же шутки, когда сосед открыл рот, а ты уже точно знаешь, что он собирается сказать, — трудно не озвереть. Это старая проблема долговременной совместимости человеческих индивидов, с нею борются психологи и загоняют-таки ее в подполье, но она все равно не исчезает полностью и время от времени дает о себе знать — иногда вплоть до серьезных ЧП.

Так вот: у нас на «Стремительном» такой проблемы не было. Совсем. Наш штатный врач и психолог Фриц переквалифицировался во второго микробиолога, дабы не сидеть без дела. Мы были единым организмом, а каждый из нас семерых — деталью, встроенной в «конструкцию» без малейшего люфта. Мы идеально дополняли друг друга, и жизнь наша была легка и солнечна. Вы не поверите, но положенный по профсоюзному соглашению отпуск не слишком радовал нас — ну что хорошего в перемещении, пусть временном, из комфортной среды в среду сомнительную?

Удивительный феномен. Один во всем космофлоте.

Само собой, работа мне всегда нравилась. Кому не понравится редкое везение, хотел бы я знать. Не так уж часто в нашей Вселенной попадаются места, где зарабатывать деньги пусть не всегда легко, но всегда приятно.

А знаете, какая у нас работа? Романтическая с виду и убийственно-скучная по сути. Тщательно и предельно добросовестно искать то, чего, возможно, и нет.

С тех пор как полеты в пределах Галактики стали возможны, люди не переставали искать в ней следы деятельности разумных существ. Из чисто умозрительных построений вопрос внезапно перешел в практическую плоскость. Одни ли мы во Вселенной или хотя бы в Галактике? Если одни, то почему? Если не одни, то с кем нам придется делить сферы влияния и пытаться как-то сосуществовать? Разрешима ли эта проблема вообще?

Замечательно, если да. А если нет, то о противнике надо знать как можно больше еще до прямого столкновения с ним.

Миллиард или около того звезд Млечного Пути, теоретически пригодных для развития жизни. Сотня кораблей Дальней Разведки. Тысяч этак пятьсот стандартных лет на беглый осмотр этого самого миллиарда. Хороша задачка?

Если бы нас и еще несколько экипажей разведывательных кораблей перевели на сдельную оплату по результатам поиска чужих, мы бы давно протянули ноги с голоду. В тех краях Галактики, куда до нас не залетал еще ни один земной корабль, мы находили великое множество планет. Иногда среди них встречались планеты с водой и атмосферой, изредка даже кислородной. Исключительно редко попадалась жизнь, увы, абсолютно неразумная — чаще всего бактерии или корочки плесени, которым еще миллиарды лет развиваться до сложных организмов. Еще реже встречалась жизнь, претендующая на звание высшей, однако на фоне интеллекта этих существ обыкновенная земная корова выглядела бы академиком. Не знаю, как у высоколобых аналитиков на Земле, а у меня крепло убеждение: ничегошеньки мы не найдем, сколь ни обшаривай закоулки Галактики. Земная жизнь, конечно, не уникальна, но она — первая. То ли раньше возникла, то ли быстрее развивалась, что, в сущности, неважно.

Лестно быть первыми?

Не знаю, как вам, а мне не очень. Хорошо ли это — состариться в поисках и выйти на пенсию, так и не найдя то, что искал всю жизнь? Татьяна, наш спец по структурной лингвистике и негуманоидному интеллекту, однажды заявила, что не отказалась бы напороться в космосе на эскадру вооруженных до зубов космических каннибалов, и мы возражали ей только в порядке шутки. Никто из нас не отказался бы. Какое-никакое, а разнообразие.

Но до планеты Близнец ни нам, ни другим экипажам флотилии Дальней Разведки лет пять подряд не встречалось никаких признаков разумной жизни. Только скалы — либо мертвые, успокоенные давным-давно, либо дрожащие под тектоническими ударами, трескающиеся, плюющиеся тучами пепла из кратеров. Скалы и пустыни.

И ни единого студенистого комочка жизни в редчайших природных образованиях — лужах.

Что тут поделаешь? Не везет. Никому не везло, не только нам. Невезение еще не повод вываливать на коллег свое раздражение, пусть даже «законное», и устраивать на борту склоки. Не помню, чтобы Бернару хоть раз пришлось использовать для пресечения ссор металлический фальцет, являющийся такой же непременной принадлежностью командира, как фуражка или табельное оружие. Если я ничего не путаю, за шесть лет он отдавал зычные команды всего-навсего раза два или три, всегда в критических ситуациях. Во всякое другое время он позволял спорить с собой и нередко соглашался с чужим мнением, но уж если гнул свое, то не приказывал, а уговаривал, причем как бы между делом. Если экипаж состоит из друзей, прекрасно понимающих друг друга, то где нужда в резких приказах? Ау! Нет ее, и лишь плохой командир обращается к тому, в чем нет нужды. А Бернар был хорошим командиром. Не отцом родным, нет. (Этого еще не хватало!) Просто товарищем, одним из нас. Чуть более опытным, чуть более здравомыслящим, ну и более ответственным, конечно. Вот и вся разница.

Но Скотт Иван, наш бортинженер, был, повторяю, лучшим в нашем экипаже.

До Близнеца.