Горошина, а впрочем, о делах земных, небесных и прочих. Истории из параллельных миров

Александр Гончарук

Вы, наверно, любите телевидение, а любит ли оно Вас? И как быть человеку, если он шкаф? И почему однажды не открылась Америка? И как правильно дрессировать вещи? Или как из трех медведей получили вдруг трех мушкетеров? Все эти любопытные вещи вы можете узнать, если раскроете эту книгу.

Три медведя

Жили были в лесу 3 медведя, но, конечно, же не в нашем обычном русском лесу, а в совсем заграничном, заморском, а ежели и еще точнее и географически определить, то в европейском и даже во французском.

И хотя и был это абсолютно французский культурный лес, но медведям и там было все же как-то неуютно. Подумаешь лес, эка невидаль!

Деревья всякие растут, вороны каркают — рокфора просят, кукушки кукуют, совы-филины ухают, лягушки безхвостые квакают, а кроме того никаких шансонов или кан-канов и не видно и не слышно — сплошная допотопная отсталость. И хоть все вроде и по французски, но впрочем, как оно обычно в природе и заведено — весьма однообразно и хотя и разновидно, но скучно.

Призадумались тут медведи, как бы им жизнь в культурно-бытовых отношениях поулучшить и решили податься куда-нибудь в иные возможно более прекрасные для существованья и питанья места.

Один из медведей немного пораздумав и говорит:

— Надо бы лучше к туркам переехать, у них гаремы и сладости разнообразные восточные да и инквизиции там никакой нету — не жизнь, а просто малина с медом.

А другой медведь возражает:

— Нет, брат, они вина совсем не пьют, а нам французам без вина — хана! И потом там еще и обрезания какие-то делают и отрежут тебе еще чего не надо. Да и молятся они по три раза на дню на коленках стоя, а у нас-то и коленки совсем наоборот, никакого правильного моленья не выйдет, а стало быть и в турки нас не примут. И если уж переезжать, то уж лучше всего в Париж.

Там королева и король целый день кан-каны, слышно, пляшут и весь двор с ними вместе, и все прочие французы: просто тебе сплошная культура и ренессанс. Само собой, и стол у них королевский, такого нигде в Европе больше не увидишь прямо — сплошное камильфо и просто пуп земли даже можно сказать и центр всего прочего мира. Там и любой зверь, если и недолго даже пробудет, так себя человеком почувствует. Одна тебе приятность и сплошной плезир! Словом — просто совсем земной парадиз!

— Да, ну так уж прямо и человеком! Скажешь тоже, — возражает первый, — сказки одни! Люди-то на зверей или охотятся для личного питанья, или для службы, или опять же для питанья разводят, а того, чтобы они кого-то просто так в свою компанию приняли — дело уж доселе неслыханное. И как там на нас медведей еще посмотрят: поди еще и шкуру снимут да и не одну, а по три с каждой персоны.

— Ну волков-то бояться так и в лес не хаживать, — говорит тот, который в Париж хотел, — мы ведь служить-то по воинскому делу пойдем и в обиду себя не дадим. А если надо, то и помять кого хошь можем, силы-то у нас достанет — медведи ведь мы все ж, а не коровы дойные.

А третий медведь ничего не возразил да и вообще ничего не сказал: «Зачем, думает, куда-то ехать, на земле кругом хорошо, коли воздух, вода да мед имеются». Такие вот разнообразные характеры и мненья существуют в природе, даже и у медведей.

И пошли 3 медведя прямо в Париж. Шли и шли недели 3 примерно, а может и все 4 и 5, и пришли, наконец, к самому морю-окияну атлетическому, где прежде, как слышно, купались древние античные атлеты. Только вот же незадача, море-то есть, а Парижа нет!

«Не туда видать повернули или Париж в другое место переехал», — медведи думают, то есть два медведя по крайней мере, потому что один-то совсем ничего не думал.

Хотя и давно уж известно всякому, что там где море, там ясно уж, что Парижа нет, а где Париж — там и всякое море отсутствует. Ну, да медведям-то география и в таком размере неизвестна была, они ведь совсем простые лесные жители были и всякое развитие их покуда никоим местом не коснулось.

Стоят они возле этого моря-океана атлетического по названью, в лесу-то им таких безграничных вод сроду не выдывалось и удивляются:

— Ишь, говорят, река-то какая широковидная, поди на собственной-то шкуре и не переплывешь.

И стали кумекать да раздумывать, как бы им пространства эти водные поскорей преодолеть. А тут рыбак в лодке мимо плывет, как раз вроде и кстати, медведи его и спрашивают, а особенно один, который в Париж хотел:

— Не перевезешь ли нас через реку эту многоводную во град Париж, мил человек?

— И рад бы рыбак, — отвечает народным таким французским носовым голосом, но, однако, и с усмешкой простоте медвежьей дивясь — да лежит-то Париж совсем в ином противоположном направлении. В Лондон аглинский стольный город так, пожалуста, хоть сейчас же могу переправить. А Париж-то на совсем сухопутном месте стоит, до него не доплыть, а разве что доехать или дотопать можно.

— Нет мы уж в Париж хотим, чего нам Лондон, мы французы хоть и медведи. А где же Париж-то тогда ежели там куда мы пришли его нету? — спрашивают.

Махнул им рукой рыбак, туда мол топайте да и поплыл себе дальше в надобном ему направлении и медведи тоже поспешили в указанную рыбацкой рукою сторонку.

Зашли они в какую-то попутную неуютную деревеньку, а народ местный как их увидал так и за дреколья да дубины ухватился и пошел всей толпой на медведей наступать.

Медведи им говорят:

— Да чего вы, ребята, озверели-то, мы же тоже французы, только лесные!

А те не слушают и прямо с дубьем наскакивают и все по черепу да побольней угостить норовят и пришлось тут, конечно, всем трем медведям свои шкуры спешным менером спасать в скором бегстве, потому как вооружение у них супротив дубин совсем слабое оказалось — когти да зубы, а дубина инструмент весьма ушибительный и тело все ж изрядно повредить может хотя бы и такое крепкое как медвежье.

И так они тут разбежались, что попали в совсем темный лес, такой темный, что разве только присниться может, а на самом деле такого темного наверно и не бывает. И такая там сумрачная темень стоит, что уж ничего не различишь: где дуб, где сосна, а где и просто медведь. И верно и затерялись бы они в лесной этой темени совсем, да тут слышат рога дудят, собаки лают, кони скачут и пальба идет, как все равно в воинской всамделишной баталии.

— Чего-сь это такое военное происходит? — медведи думают, — Может столетняя война опять приключилась? И попритаились на всякий случай по кустам.

А это, оказывается, просто король французский на охоту выехал вместе с собственной своей мамашей — королевой Машей, коя кстати еще и Мария Медицинская прозывалась, ежели, конечно, кого это интересует. Очень такая вальяжная, весьма солидных форм дама была и изрядного притом итальянского роду и виду, хотя предки-то ее судя по медицинскому ее имени (Медичи) — похоже что и простым врачеваньем промышляли.

Рубенс, славный живописец времен тех католических, феодальных и монархических: и ныне еще миру весьма известный, все, бывало, ее на картинах в разных превосходных видах изображал и картины эти и теперь еще в галереях да музеях развешаны, так что и всяк кому не лень, заплатив за вход, их лицезреть может.

Но тут собаки, что впереди королевской охоничьей кавалькады рыскали, учуяли вдруг медведей да и окружили их лающим кольцом, только что не знали как им тут лучше подступиться, потому как медведи в живое каре — треугольником выстроились и только сунься так всю собачью твою физию когтями раскорябают.

Подоспело тут и все войско королевское охотничье и уж на медведей и ружья наставили и палить изготовилось.

А король этот совсем еще молодой был, Плодовик XIII-тый по имени, у него и усы-то еще толком не росли, а разве лишь усики редкой травкою едва потарчивали. Огородное же его такое прозванье — Плодовик оттого, однако, получилось, что любил он выращивать разнообразные заморские плоды да овощи в королевском своем заповедном саду. Сам король, в собственных своих персонах, растенья эти ежечасно наблюдал: сажал, поливал и окучивал и как-то вот однажды навырастил даже 13 самых различных разноцветных сортов картошки и капусты отчего и стал в результате прозываться Плодовик XIII-тый.

И тут вот он и говорит:

— Я, говорит, хоть и не испанец и медведи эти вовсе не быки, но все ж хотелось бы мне с ними, вроде как в бой быков сыграть, дабы уж, наконец, уяснить в чем тут у испанцев за радость такая: в быка шпагою тыкать! У меня вот, кстати сказать, и собственная супруга-королева самая настоящая испанка, а глядит на меня, ровно как на быка, и я никак не дохожу, что же тут за причина. Уж не представляет ли она меня себе рогатым? — и стал помахивать перед медведями своим красным королевским плащем.

А медведи, конечно, не знали и не ведали, что это за игра такая испанская — «бой быков», но стали тоже играть, только в свою собственную игру, в медвежью. Подхватили короля растянули плащ за углы да и давай подкидывать его величество к самым почти небесам и ловить обратно на плащ. Охотники стоят в полных недоуменьях стрелять или не стрелять: стрельнешь так еще и в собственного короля не дай Бог угодишь.

А королева, которая мамаша Маша только хохочет: — Ой, нэ могу пр-рям, смэшной какой р-рэбят лесной будэт! Давно уш такой веселый забав мой не видывал! Кидай, Мишка, ищо вышэ!

А медведи и рады стараться и так высоко короля, в конце концов, подкинули, что и повис он на суку, как все равно носок или чулок после стирки.

Но носок-то хоть висит, но молчит да сохнет, а король ногами да руками размахивает, ругается нехорошими французскими выраженьями и охотникам стрелять приказывает:

— Да, стреляйте же, черт вас дери, по медведям, господа! Не видите разве, они же меня перед всей Европой срамят! Будто я не король, а совсем мячик какой-нибудь! Просто дикие некультурные существа и не питают совсем никакого уваженья к нашему королевскому величеству!

А тут королева-мамаша, как гавкнет вдруг с итальянским таким натуральным акцентом:

— Нэ смэйтэ стр-рэлять, мать вашу! Нэ ваша звэр-р! Она мой так ошен корошо нравица, што мой они типэр на служба взял: пусь будэт как мой собачка — кошэчка.

Но король все равно никак не унимается, хоть и на суку висит, а медведей взором своим королевским просто испепеляет, пистолет из-за пазухи вынул и уже прямой наводкой в косолапых целит:

— Отойдите, говорит, мамаша, а то Вы мне цель своей фигурой заслоняете.

Королева-мамаша, конечно, очень широкая и фигурой и натурой была, это и у Рубенса в картинах, где он ее изображал, заметно и она несколько выступив вперед всех трех медведей собою ровно стеной и загородила.

— Эта, — говорит, — моя мушкатэр-ра будэт или мишка-тэра, потому что они мишки!

А медведи все трое хором и говорят:

— Вот вот, мы в такую-то службу, как раз, и собирались.

Ну, а король с дерева, с сука то есть, с ироническими словесами и отвечает:

— Вот вам и зрасте! У меня этих военных кавалеров уже полный окончательный комплект в наличии, а сверх того ни бюджет ни кардинал не позволяют. Да и кроме того у нас в мушкетеры только благородных дворян принимают, а это все-таки какие-то дикие лесные существа — медведи.

А медведи возражают: — Нет, мы тоже благородные дворяне, только лесные.

— Да тшыхала мой вообшэ на твоя биджэт и на кар-рдынал твой савсэм вмэстэ, — королева-мамаша говорит, — мой здэсь в цэлый кор-ролэвство хозяин, как мой сказала так и будэт! Не слышишь р-развэ што мэдвэд говор-рят?! И они мой мишкатэр-р будэт, а нэ твой.

Этим разговор и кончился, медведи чтобы показать свою ловкость и сноровку обломили сук и острожно спустили короля с дерева после чего и отправились все вместе в Париж.

А молодая королева — Анюта по имени и Австрийская по прозванью, но в общем-то просто испанская принцесса сидела себе в горнице да скучала и в окошко меж тем невинно себе поглядывала: чего там в мире интересного стало быть происходит. Она не так уж давно оказалась в Париже и все удивлялась как это французы этак-то живут, вроде совсем не по людски, не по испански. До той-то поры жила она всю жизнь в Испании и к французскому обхождению и питанию покуда еще никакой привычки не имела. И всего-то только боялась да опасалась и дрожала все время, будто сквозь нее ток электрический пропускают.

Ее ведь предупреждали еще и дома в Испании, что французы не такие чинные и благородные как испанцы, потому что едят лягушек и улиток, а нравом они не лучше коней или быков и ежели увидят где прекрасную девицу, то и заскакивают на нее не спросясь, ровно как жеребец на кобылицу.

А тут как раз герцог известный аглинский — лорд Быкингэм в Париж приехал и по улицам французским вразвалочку этак не спеша себе пошастывал. Весь из себя такой галантный-элегантный и пленительный соблазнительный, словно какой-нибудь принц фарфоровый из немецкой фабрики.

И как увидела его королева Анюта Австрийская из окошка так и разомлела окончательно и в безсознательный обморок так и повалилась от неожиданных нежных внутренних чувств.

А герцог этот аглицкий, лорд Быкингэм то есть, тоже ее в окошке заприметил и совсем от ее плезирной внешности, как молотком ушибленный сделался да и тоже в обморок прямо на улице мешком свалился, как бы внезапно амуром в упор подстреленный. Королеве-то_ правда, ничего, она у себя в горнице находилась: полежала полежала маленько да и оклемалась. Чайку с медом попила для крепости души и тела да и дальше в окошко уставилась, смотреть на всякое происходящее природное явленье. А герцогу-то все же похуже приключилось.

Воры-разбойники парижские уж и тут как тут случилися, и как узрели такую пышную иностранную фигуру в шелках да бархатах брабантских, но совершенно без признаков всякого телодвижения, то тут же и раздели лорда-герцога этого аглинского до самого совершенного полного неглижа и стал он прямо совсем по пословице — гол, как сокол. Но у сокола-то все-таки хоть перья кой какие на фигуре имеются, он ведь все ж не кура ощипанная, а у лорда-герцога аглинского совсем ничего, только усы торчат ну и волосенки, конечно, тут и там отдельными порослями на фигуре устроились.

Правда от грабежа этого французского лорд Быкингэм не больно-то и пострадал, разве что фигуру в пыли испачкал, только ему-то уж совсем плевое дело было почиститься помыться да и снова прилично одеться. У него ведь костюмов-то этих самых штук сто-двести в чемоданах было припасено и он мог бы себе спокойно и всякийй час в новое платье наряжаться. Так что оно даже и лучше для него оказалось: помылся в бадейке да поприоделся так еще и лучше прежнего стал, все равно как огурчик какой свежий заблагоухал, дамам французским в прямой и неизбежный соблазн.

А у дам у этих французских нюх весьма преострый, они всякого мужчины значенье сразу определяют, сколько от него и какой пользы ожидать можно. И тут уж и всякой даме захотелось непременно заполучить герцога под венец, да только вот многие соблазнительные вещи в мире сем часто обманчивы и плэйбойный элегантный Быкингэм давно уж имел в своем отечестве — Великобританьи и жену и деток, да и в королеву Анюту уже влюбился до полного бесчувствия, так что и всем французским дамам суждено тут было остаться с носом.

А герцог пошел тут по балам разным кадрили да прочие вальсы крутить да вертеть, так что у всех дам парижских головы совсем уж было поотвинтились. А у него ничего не отвинтилось, а даже наоборот, потому как лорд-то он заморский и его хоть как переверни ничего ему не делается, как все равно нашему Ваньке-встаньке. Такие вот мощные были тогда некоторые существа, все равно, как древние динозавры, но к сожалению, как и все на земле, не вечные.

И в общем-то жил себе герцог Быкингэм в Париже — не жаловался: вольным кузнечиком куда хотел туда и скакал и никто ему не указ. Из театров да концертов, бывало, сроду не вылезал, костюмов новых французских целую уйму накупил, в ресторациях дорогих пивал да закусывал, а однажды и на бал в самый королевский дворец незнакомой инкогнитой пожаловал.

Там, конечно, и многие знатные французские герцоги-дюки тоже насобрались: Бульонский, Шампанский, Рокфорский, Камамберский, Бордосский, Конфитюрский, Лимузинский, Кадиллак, Рено, Пежо и прочие: все такие важные-вальяжные, но, конечно, супротив Быкингэма аглинского так сущие инфузории, обезьяшки-макакашки. Все стоят и выжидают когда король с королевой появятся, чтобы пляски наконец-то начать.

Вскоре тут и кардинал, а за ним и король с королевой выходят и кадрилить и кан-канить готовятся, а королева так ножками и топочет, так и брыкается, ровно козочка от пут избавленная, уж больно видать засиделась у окошек-то и ей поплясать просто страсть как охота. И король вкруг нее тоже козликом горным гарцует увивается, ну просто лепота одна французская, хоть садись да малюй картину живописную с живой натуры!

А королева-мамаша Маша, Мария Медицинская то есть, на троне себе посиживает да понаблюдывает, чтоб все чинно и складно, по положенным французским этикетам происходило без всяких фиглей-миглей заграничных и прочих всевозможных безобразий, хотя сама-то королева была по всем статьям чисто итальянского покрою.

Однако, герцог Быкингэм, средь прочих герцогов важно гордою скалою торчавший, как заприметил королеву, так и зашатался совсем от прилива страсти совершенно дикой, что все его внутренности вдруг внезапной девятой волною захлестнула. И пошел он даже от волненья присядкой русской скакать, изумленье у всех прочих дюков и герцогов вызывая.

И в чувствах этаких страстных аглинских подскочил он к юной королеве, мысля вступить поскорей с нею в танец, да только от присядки-то русской что ли или от чувств черезчур уж пылких, несколько поошибся персоною и вместо королевы нежной Анюты подхватил под бока короля Плодовика да и пошел крутить, вертеть его да накручивать, будто это и есть самая распрекрасная в мире дама-королева. И прижимает королевскую эту мужескую персону по всякому, будто она и впрямь дамская: то за грудки, то за задки цепляет, вроде как нечаянно, но не бесцельно — в такие, видать, чрезвычайные чувствования человек пришел. Тут публика, конечно, засомневалась:

«Уж не пидар ли лорд сей аглинский будет?»

А король Плодовик чувствований этих чрезмерных аглинских отнюдь не разделял и совсем осерчал от такого заморского неприличного обхожденья да и прочим этакие свободные манеры в явную новинку явились. Хотя некоторые при сем подумали:

— Ишь какая мода-то новая пошла, мужику с мужиком плясать, надыть тоже спробовать.

А король, видно уж совсем осерчав, воскликнул:

— Эй, месье милорд! Вы эдак-то, пожалуй лучше со своим королем в Лондоне отплясывайте! И ежели ваша дюкская светлость меня сей же момент не отпустит, то насажу я ее на шпагу, как утку на вертел, не будь я Плодовик справедливый! — и уже и шпагу из ножен повытащил, дабы слово от дела не отличалось, иначе и как же страсти аглинские неприличные, наконец, унять?

Молодая королева Анюта Австрийская тем часом уж и опять в обморок упасть собиралась, а королева-мамаша с трона соскочила и кричит грозной репликой:

— Какой афр-рон на всю Ивр-ропу, а можэт и на всю Азию! Тур-рки так просто со смэху сдохнут да и московиты с китайцами заодно! Какой нэприличный конфуз! В Бастилию сэго мылорда аглицкого! В цэпи эго жэлэзныэ заковать навэчно!

Конец ознакомительного фрагмента.