Древо прошлой жизни. Том I. Часть 1. Потомок Духа

Александр Гельманов

Герою приключенческого романа, молодому историку Александру предстоит составить необычное генеалогическое дерево своей семьи. Длинная цепь загадочных событий приводит его к обнаружению доказательств прежнего воплощения на Земле, встрече с возлюбленной по прошлой жизни и обретению огромных сокровищ.

Автор выражает признательность Сергею Гонтарю (Россия) и Нинель Апельдимов (ФРГ) за помощь в работе над романом

© Александр Гельманов, 2022

ISBN 978-5-4493-4138-9 (т. 1)

ISBN 978-5-4493-4803-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Мне бы никогда не услышать эту завораживающую историю, если бы я не решил воспользоваться случаем провести свой последний отпуск подальше от всепроникающей цивилизации и не откликнулся на предложение своего друга Сергея, — по образованию психолога и юриста. Кроме того, он являлся и бывшим полицейским, если это слово нравится вам больше, чем почти нарицательный термин «милиционер», в отличие от прежних времён ежедневно, ежечасно и по любому поводу применяемый для обозначения всех поимённо безвестных сотрудников ведомства во множественном числе. В этих качествах он иногда консультировал меня при сочинении детективов, придавая их сюжетам глубинный психологический смысл. В свою очередь я бесцеремонно наделял своих основных героев чертами его многогранного психологического портрета, о чём он, вероятно, не догадывался. Я уже давно верю в то, что в этом мире ничего случайного с нами не происходит, просто иногда случившееся не всегда имеет осознаваемые нами последствия или мы, вообще, не замечаем изначального события, из которого, собственно, и проистекает именно тот, а не иной вариант нашей дальнейшей судьбы. Значение же события, с которым мне довелось столкнуться, было осознано сразу, и так же сразу оно получило своё заметное продолжение, оставив в моей душе неизгладимый след.

Было начало зимы, когда мой друг предложил мне провести дней десять-пятнадцать в охотничьем домике, находящемся в глухой дальневосточной тайге. С организационными вопросами по доставке в непосредственную глухомань, необходимому снаряжению и продуктам трудностей не предвиделось, так что о порохе, соли и спичках я мог не беспокоиться. Мне оставалось лишь экипироваться потеплее, захватить рюкзак вместо портфеля и купить билет на самолёт или поезд. Друг пообещал встретить меня уже на месте — вокзале большого города, так как ему надлежало добраться туда раньше меня, чтобы всё устроить. Прикинув возможность провести несколько дней не где-нибудь, а у чёрта на куличках — в зимней тайге далеко от Москвы, я, недолго думая, согласился и спросил его, с кем нам придётся убивать время. На это он ответил, что избушка довольно просторна, а кроме нас будет младший брат его старого друга с женой, но они прибудут несколько позднее. Мы согласовали крайнюю дату моего появления в тмутаракани и положили телефонные трубки — не так много у нас обязательных друзей, с которыми достаточно договариваться всего один раз.

Поскольку в дальней дороге предполагалось прочесть несколько книг (невозможно всё время писать, ничего не читая), было решено выезжать поездом, лучше фирменным. Поэтому я заранее приобрёл билет в спальный вагон скорого поезда «Москва-Владивосток», гадая, кто же в этот раз окажется моим попутчиком, — какой-нибудь мошенник, депутат или генерал. «Да какая разница», — одёрнул я себя, — лишь бы они не храпели ночью и не заставляли изнывать от скуки днём.

Итак, в один из пасмурных дней декабря я приехал со своим умеренно тяжёлым багажом на Ярославский вокзал, где заставил себя проглотить в местной забегаловке хот-дог с гамбургером и запить их водой столь же сомнительного происхождения. Время от времени приходилось задавать себе вопрос, почему в мире повсеместно побеждает именно эта снедь, а не какие-нибудь отечественные расстегаи или пирожки с ливером и капустой. С этими патриотическими мыслями я предъявил билет проводнице, прошёл на своё место и устроился за столиком у окна.

Минут через десять в проёме открытой двери показался пассажир, пожелавший занять в моём купе свободную полку. Он поздоровался, сбросил рюкзак и поместил сумку под диван. Этот парень привлёк моё внимание, когда стоял на перроне у входа в вагон. Своей внешностью он как-то располагал к себе, в некотором роде напоминая одного из наших актёров кино Илью Шакунова и чем-то Алена Делона в молодые годы. Я опять поймал себя на привычке искать прототипы для своих книжек в обликах случайных людей. Мне показалось, что тесное пространство, в котором мы находились, заполнилось безмятежностью и спокойствием. С виду это был обыкновенный симпатичный молодой человек, которому не хватало до тридцати нескольких лет, но скольких точно, сказать было трудно. «Рост — примерно сто семьдесят семь сантиметров, вес — килограммов семьдесят пять», — определил автоматически я, как это делали мои герои-сыщики, уподобляясь своим американским коллегам (нашим, в отличие от американцев, вес без разницы: им важнее телосложение, что не лишено смысла). Взгляд у него был внимательным, но не пристальным, и я бы даже сказал, с какой-то затаённой мудростью. Это в его-то годы! Однако, отрешённости в его глазах не чувствовалось. Зато в проявлении всего внешнего облика была видна детская непосредственность, аккуратно вправленная в рамки корректной непринуждённости и такта. Говорят, писатели должны уметь определять в человеке главное. Наверное, это правильно. Я, например, смог выделить у него некую общую гармонию. Но догадаться, кто он, откуда и куда едет, я пока не мог, а спрашивать было ещё рано. Для тех, кто об этом никогда не задумывался, скажу: отношения между пассажирами в двухместных и четырёхместных купе складываются по-разному: как-никак в последних попутчиков больше — на целый пижамно-картёжный коллектив наберётся. А здесь, какой коллектив: ты да я, и всё зависит от тебя или от меня. Мой сосед уже скинул с себя куртку, стряхнул с ног тяжёлые ботинки, переобулся и уведомил, что пойдёт взглянуть на расписание поездов в коридоре. Поезд тронулся, рванув с места, как застоявшийся конь, и его бумажник, легкомысленно оставленный на столике с железнодорожным билетом, соскользнул на пол и раскрылся. Я невольно разглядел за прозрачным пластиком двух молодых людей, снявшихся на фоне старого, казавшегося на снимке игрушечным, готического замка. Он и она стояли, обнявшись перед каменным парапетом, за которым просматривалась глубокая низина, склоны которой поросли лесом, а в самом основании её стоял высокий замок. Мой сосед вернулся, бережно поднял бумажник, сел напротив меня, и мы молча, думая каждый о своём, проводили неподвижным взглядом уплывающий назад вокзал. Всё было как всегда. Я ждал, посматривая на бело-грязные кварталы уходящего города. Теперь кто-то из нас должен был произнести первое слово, которое станет вступлением к разговору, такому же долгому, как и эта дорога.

Видя, что мой попутчик заметил, что я обратил непроизвольное внимание на фотографию в бумажнике и его обручальное кольцо, я, наконец, решился спросить, в какую сторону он едет, — от жены или к жене. «В обе», — улыбнувшись, отреагировал он и пояснил, что она находится по важным делам настолько далеко, что будет вылетать самолётом в тот город, который являлся пунктом моего назначения. Оказалось, что она должна была встречать его на местном вокзале, и, чтобы скоротать дни вынужденного расставания, он решил ехать туда поездом.

Мы разговорились и выяснили, что оба являемся заядлыми путешественниками, уважаем дорогу и знаем толк в том, что может её скрасить. Затем сам собой возник разговор про разные необычные вещи — детей индиго, инопланетян, летающие тарелки и космос, в котором продвинутые бизнесмены уже вовсю распродают населению Земли участки поверхности наиболее «престижных» планет солнечной системы. Мы пришли к выводу, что если так пойдёт дальше, то уже не за горами время, когда вслед за межпланетными туристами-спонсорами откроются первые космические рынки, биржи, ломбарды и конторы по обмену, где будет монопольно вращаться и контролироваться вся вселенская недвижимость, известная астрономам. А новые поколения космических олигархов приватизируют околоземную орбиту и раскрутят все сферы межзвёздного туризма, инопланетного строительства и внутригалактического сервиса, подняв отечественную науку и промышленность на недосягаемую высоту. Примерно, как сейчас, контролируя земные недра и ни перед кем не отчитываясь. Дух захватывает. Мне тоже никогда не приходилось видеть братьев «по разуму», но мы с собеседником сошлись во мнении, что если зелёные человечки где-то существуют, то наша аппаратура когда-нибудь зафиксирует их гомерический хохот, и не по одному поводу. Дальнейшее направление нашей беседы коснулось и других необъяснимых феноменов, надоевших своей бездоказательностью всему прогрессивному человечеству и доводивших его скептически настроенных представителей чуть ли не до нервного срыва.

Мы, будто два посвящённых в тайны Вселенной, настолько легко понимали друг друга, что говорили о сверхъестественных явлениях как о чём-то разумеющемся и общеизвестном. Вскоре мы с Александром (так его звали) выяснили, что едем не только в одно место, но и с одной и той же целью. У нас нашлось несколько общих знакомых, и, кроме того, я припомнил, что благодаря моему другу Сергею мне приходилось встречаться с его старшим братом. А уж когда стало понятно, что мы собираемся проводить время в одном и том же бревенчатом доме в таёжных дебрях, я вытащил из своего рюкзака коньяк, и мы отметили наше необычное знакомство. У обоих сложилось впечатление, что мы давно и хорошо знаем друг друга. Это был, конечно, редчайший случай, поскольку незнакомые люди обычно не торопятся раскрываться в общении, опасаясь раньше времени задать их взаимоотношениям неверный тон. Здесь, очевидно, было нечто другое.

Получилось так, что наша беседа неожиданно приблизилась и к вовсе запредельной теме — бессмертию души. Слово за слово, и мой знакомый, поглядывая на мелькающие пейзажи, заговорил о таком, чего впоследствии не смогло бы представить и самое разнузданное воображение. Только теперь я вправе настаивать на том, что всё услышанное действительно было, а тогда в купе поезда мне показалось, что я сижу на завалинке рядом с почти инопланетянином, просвещающим меня в том, как идут дела на его планете за околицей моего родного села. Разумеется, будет излишне упоминать, что книги, которые я взял с собой, остались непрочитанными.

Помню, я сказал ему, что всё, о чём он начал мне рассказывать, важно для всех людей, и тогда он задумался и согласился изложить свою историю полностью. Мне пришлось использовать всё своё умение, чтобы убедить собеседника сделать это в таких деталях, которые во время дорожных знакомств, как правило, опускаются. Более того, я попросил его разрешения записать нашу беседу на карманный диктофон, с которым никогда не расставался.

Воспоминания моего необычного собеседника ещё были очень свежи, и он продолжил свой длинный рассказ, во время которого я старался не прерывать его. Лишь когда мы немного утомлялись и делали перерывы, я пытался уточнить недостающие подробности очередного эпизода. Всё повествование я записывал на магнитную ленту и в поезде, и потом, — когда мы находились в окружении дикой безлюдной тайги. Видимо, уже тогда я в тайне от себя намеревался воспроизвести в новом романе (рассказанное на меньшее не тянуло) то, что беспристрастно отображал магнитный носитель. Не знаю, смог ли оправдать доверие своего попутчика, рассказчика и позднее уже друга, но я потратил много сил и времени, чтобы постараться воспроизвести всё вплоть до последнего слова, до мельчайших подробностей, и сейчас удовлетворён тем, что мне удалось избежать столь характерного для обширного повествования художественного вымысла на свой вкус и цвет.

Такую историю просто нельзя хранить в потаённых уголках двух человеческих сердец, — она должна стать достоянием многих. Естественно, мне следовало придумать главному герою иную фамилию, но я не стал этого делать, а просто оставил его подлинное имя, не указывая, вообще, никакой. Прочие изменения были крайне незначительны, хотя достаточны для того, чтобы ни физические, ни должностные лица не могли бы себя узнать, а если это произойдёт, такое совпадение прошу считать простой случайностью. То же самое относится и к некоторым адресам, координатам географических мест и названиям учреждений. Однако, мне было поставлено условие: я не должен излагать ничего такого, что позволило бы отнести роман к жанру фантастики или усомниться в реальной возможности событий. Охотно выполняю его и незамедлительно спешу подтвердить, — читателю предлагается ни что иное, как быль.

И ещё мой герой попросил меня, чтобы я обязательно включил в книгу те песни, которые он слушал и пел в ту трудную пору, когда судьба послала ему такие необычные приключения. А песни эти не только составляли эмоциональный фон испытаний, пережитых героем, — они сопровождали его всюду и были созвучны происходившему, являясь его частью. Он подарил мне свою кассету с песнями М. Распутиной, а тексты остальных песен вместе со стихами, передал мне позднее. Относительно песен Маши, слова которых помещены в романе, должен отметить, что это было необходимо хотя бы потому, что она, не подозревая, пела как раз о тех событиях, которые происходили с героем и были связаны с его поисками. Вспомните их, когда будете читать книгу, и убедитесь в этом сами. Бывает же такое!

В работе над книгой было использовано немало стихотворных форм, обойтись без которых представлялось совершенно невозможным. Причина этого состояла не только в том, что мой герой был автором некоторых стихов, и они, безусловно, характеризуют его как личность или объясняют глубокие переживания моего персонажа. Дело в том, что одни стихотворения отражают стечение обстоятельств, которое по-иному выразить сложно, а другие, будучи неотъемлемой составляющей сюжета, заключают интригу романа, причём не единственную. Уже первое ознакомление со стихами указало мне на экстраординарный характер случившегося, и они были приведены в том контексте, который соответствовал действительности. А иначе, где бы я взял их столько, не впадая в унизительный плагиат, низкопробное подражание или безудержную выдумку? Тем более, что отношения с рифмами у меня никогда не складывались.

Кроме того, на страницах романа были приведены выдержки из «Книги Духов» (Париж, 1857г.) Аллана Кардека — содержание сообщений Духов — откровений величайших мыслителей по важнейшим вопросам, полученных медиумами из невидимого мира и адресованных всему человечеству. Мне удалось достать более позднее издание этого уникального источника на русском языке, — мой герой хотел, чтобы было ясно, о чём он думал и вспоминал, когда оказался в длинной цепи загадочных событий. Да по-другому и быть не могло — ведь Духи, Ангелы-Хранители сопровождали его всё это время, от начала и до конца. Они не оставляли моего героя в самые критические моменты, когда его судьба находилась на грани жизни и смерти.

Первая книга романа охватывает события, происходящие с его героем в России с февраля по август, в последующих — излагаются события за рубежом — во Франции и Германии, а затем по возвращении на Родину — с августа по май следующего года. Я сам решил, что явится Прологом к роману и что следует включить в его Эпилог. Правда, глядя на двух молодых людей, с которыми я познакомился, мне всё время кажется, что точку в их истории ставить преждевременно, а этот эпилог наверняка можно будет предпослать в качестве пролога к следующему этапу их жизни со счастливым концом. Существуют же браки, заключённые на Небесах и хранимые ими, над которыми свершалось благословение Божие. И слава Богу, что к таким союзам мы всегда тяготели больше, чем к крючкотворному составлению современных брачных контрактов, или к сегодняшним предложениям узаконить первобытную полигамию в гаремах нового типа, исходя из нравов некоторых законодателей. Может быть, пройдя вслед за героем через все испытания и пережив их вместе с ним, нас посетят те же мысли и чувства, и мы придём к тем же простым истинам, что и он, молча стоявший с обнажённой головой перед могильным камнем с именами Густава и Флоры. И мы тоже поверим в слова старого хозяина замка, сказавшего о том, что вечная любовь существует, — а он, благодаря своему преклонному возрасту, имеет право судить об этом. Во всяком случае, о такой любви было написано в юношеских стихах нашего героя, и гласила старинная легенда, в которую до сих пор верят влюблённые в тех местах, —

У этого камня большого,

Где времени слов не стереть,

Цветы появляются снова

И хочется плакать и петь!

Теперь я вижу, что у меня получилось разноплановое произведение о современной жизни с небольшими, но обоснованными экскурсами в ряд прошедших столетий. В нём довольно всего — детектива, приключений, социально-психологической драмы, любви, ненависти, истории с географией и философии добра и зла. Но к какому бы жанру не отнёс его читатель, в одном будет ошибиться трудно, — это одна из тех человеческих историй, которую хочется записать от начала до конца, а затем обратиться ко всем: «А вы послушайте…».

Судя по названию романа, спонтанно возникшему в голове автора и дошедшего до читателя в неизменном виде, можно подумать, что страницы книги посвящены только прошлому, а не настоящему или будущему. Однако, это не совсем так, а вернее, совсем не так. Подобное деление времени из удобства придумали для себя люди, во Вселенной же земные категории абсолютно неприемлемы и для Вечности лишены всякого смысла. Конечно, можно прожить всю жизнь и на плоской земле, объезжая её на лошади, бесконечно убеждаясь, что она имеет форму чемодана, и не веря в обгоняющие тебя автомобили. Ведь жили же как-то те, кто сжигал на кострах еретиков, заявлявших: «И всё-таки она вертится», или калёным железом выжигал крамолу о том, что двигатель внутреннего сгорания станет мощнее пароконной тяги.

Мы всё чаще сталкиваемся с такими понятиями, как духовный мир, реинкарнация, карма и понимаем, что наши человеческие мерки безнадёжно устаревают. Нам становится всё труднее находиться в чужом монастыре со своим уставом. И нам всё больше приходится сообразовывать наше бытие с окружающей действительностью, постигая её законы, и всё меньше — изобретать собственные. Ибо мы всё яснее начинаем осознавать себя частью общей Вселенной и рассматривать судьбу с позиций неделимой Вечности и Бессмертия нашей души.

К сожалению, мы, жители Земли далеко не всегда смеёмся и плачем над одним и тем же. Допускаю, что кто-нибудь из прочитавших эту книгу, так и не сможет подвести её суть под знаменатель личных представлений об устройстве Мироздания. Но что поделаешь, если Создателей у народов планеты набирается столько же, сколько религий? Что изменишь, если священники издавна и не раз сотворяли и переписывали церковные догмы своих вероучений, чтобы конкурировать в борьбе за подношения и послушание паствы? Поясню: подношения — это, в конечном счёте, деньги, послушание — власть, а паства — это мы с вами. Я уже не говорю о создателях идеологий, политтехнологий, пиаркомпаний и прочих имиджмейкерах независимой реальности, наставляющих, как надо жить в мире, куда мы пришли на сравнительно короткий срок. Однако, то, что я услышал под стук колёс и ложек в наших подстаканниках, не только удивляло и изумляло, ошеломляло и шокировало. Оно вдохновляло и окрыляло, смиряло с настоящим и предупреждало о будущем, а главное — убеждало и заставляло задуматься о Вечном. И ещё оно приоткрывало нечто такое, в чём неудержимо хочется успеть разобраться в жизни каждому из нас и, насколько это возможно, до конца.

Александр Гельманов

Совесть души есть воспоминание принятого Духом намерения не совершать более прежних проступков.

Маркиз Ривайль

— Что такое душа?

«Воплощённый Дух».

— Что такое была душа до соединения с телом?

«Дух».

— Может ли человек на земле пользоваться полным счастьем?

«Нет, потому что жизнь была дана ему как испытание или искупление».

— Дано ли человеку постигнуть закон Божий?

«Да, но для этого одного существования недостаточно».

— Так, стало быть, душа проходит несколько телесных существований?

«Те, которые говорят вам противное, хотят оставить вас в неведении, в котором сами находятся. Это их единственное желание».

— Где начертан закон Божий?

«В совести».

Книга Духов

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВМЕСТО ПРОЛОГА

(за десять лет до событий)

Задыхаясь, мы бежим вдвоём по пологому склону, взявшись за руки. Впереди высокий обрыв, отвесно спустившийся к изгибу реки. Справа — замок, самую высокую крышу которого видно с этого берега. Нас догоняют вооруженные всадники, одетые в рыцарские доспехи. Один из них поднимает меч и кричит: «Хватайте их, отрезайте им дорогу к лесу!» Я тоже кричу или зову кого-то. Солнце слепит глаза, жарко. Жарко от бега, но бежать, уже некуда — лес отрезан, нас теснят от него, и скоро в спину упрется острый наконечник копья. Слышно ржание коней, конский топот и стук сердца. Двух сердец. Не сговариваясь и продолжая крепко держаться за руки, мы вместе с кем-то прыгаем вниз со скалы, и я кричу. И сам слышу чей-то крик. Кони преследователей остановились у самого края пропасти, чуть не сорвавшись в неё, а мы оба летим вниз головой. От необычной лёгкости в теле захватывает дух, но почти сразу она прекращается. Что-то невидимое давит со всех сторон, и все кончается. Я ощущаю явную тяжесть и задержку дыхания, будто стою у рентгеновского аппарата и выполняю просьбу медсестры. Но больше ничего не вижу. Слышу только тишину и тут же просыпаюсь. И снова забываюсь в тревожном сне уже до утра.

— Сашенька, сынок, вставай. Опоздаешь на занятия, — будит меня мама.

— А пускай Алексей не стучит под Высоцкого своими гантелями как абориген в бубен. Топает каждое утро как Кук на берегу. Мне будильника хватает, — ворчу и ворочаюсь я. И как миллионы людей в этот час ищу на ощупь свои тапочки. Главное сначала сунуть ногу в правый и тогда, может быть, меня не спросят на семинаре по истории Cредних веков. Потому что я студент, а студенты должны отмечать день взятия Бастилии и другие праздники, чтобы лучше помнить их на экзаменах. Так вчера говорил Славка Петельский, который додумался сделать русско-французский коктейль из коньяка «Наполеон» и водки «Пётр I». Правда, налицо была историческая неувязочка по времени, смешение стилей и эпох. Но зато на закуску было украинское сало, которое прислали кому-то в студенческом общежитии. Наверно, оба напитка были мерзкими палёными самозванцами. О-о-о! «История не может быть другой, но мы другими быть обязаны», — как верно сказано.

В комнату с полотенцем на плече заглянул брат.

— Доброе утро!

— Доброе утро, капитан! Или пока я спал, ты уже стал майором? Но все равно, тебя ждет плац.

— Чего ждёт тебя, вчера сказал отец перед отъездом в командировку.

— Тоже плац?

— Кирзовые сапоги. Если бы ты поторопился, мы бы вместе вышли из дома.

— Я догоню тебя. И перегоню как Хрущев Америку.

Из комнаты по-прежнему доносился магнитофонный голос Владимира Высоцкого, которого любили в нашей семье. Он уже спел «Утреннюю гимнастику», потом «За что аборигены съели Кука» и теперь слышалось: «…удобную религию придумали индусы, — что мы, отдав концы, не умираем насовсем».

В этот день на семинаре я получил пятерку. После занятий передо мной опять предстал Славка и уведомил, что подошёл еще один исторический праздник. Он был круглым отличником и знал все праздники.

— История развивается по спирали, — многозначительно добавил Петельский.

— А есть ли в этом какая-нибудь историческая необходимость?

— Есть. У хозяина сала теперь появилась горилка с плавающим перцем. Фирменный закордонный подлинник. Еще запорожцы пили перед тем, как написать письмо турецкому султану. Исторический факт.

Оставалось только вернуться туда, где ещё было украинское сало. В этот раз оно было съедено вместе с плавающим перцем до конца, но мой сон повторялся еще три последующих ночи.

Это было время, когда вся наша семья жила в Одинцово. Мама работала учительницей, а отец и брат были людьми военными. Мы переехали сюда из Сибири, где я родился. Моего отца перевели под Москву к новому месту службы как раз в тот год, когда брат поступил в военное училище. А ровно через десять лет и я был принят на первый курс одного из столичных вузов. Вдохновлённый получением исторической специальности, я писал стихи, не спал по ночам во время зимних и летних сессий, влюблялся и думал, что так будет всю жизнь или, по крайней мере, неопределённо долго. Но кто бы из вас, будучи первокурсником, стал специально вбивать себе в голову, что так не бывает. Никогда и ни у кого. Кто бы из вас, пошедших в первый класс перед самым началом перестройки, стал особенно удивляться переменам, происходящим без конца и края? И кто бы из нас в это время, слушая лекции некоторых профессоров и доцентов, мог увидеть за некой печатью озабоченности и задумчивости нечто посущественнее вечных бытовых проблем?

* * *

В школе мне труднее давались точные науки, но всегда вызывали интерес такие предметы, как история с географией. Я подражал молодому Индиане Джонсу и постоянно таскал в кармане компас. С детства я был готов часами рассматривать глобус или любые карты вплоть до контурных и читать книги по истории, особенно, древней и средневековой западной и менее всего по новейшей. Будто на подсознательном уровне я понимал, что исторический период предпоследнего века будет не раз переделываться, переиначиваться. Но, учась в школе, я ещё не знал, что достаточно каких-нибудь двухсот лет, чтобы «во благо народа» беспрепятственно и безнаказанно переписать до неузнаваемости любую суть исторических событий целого государства, и народ не заметит такой подделки. Иногда, как это случалось со Второй Мировой войной, на это требовалось гораздо меньше времени. Но «чистописание» кому-то необходимо постоянно, а общество и государство по большому счёту никогда не извлекают уроков из своей истории. Одни не могут, другие не хотят, а третьим это на руку. «Свернули» же критику культа личности Сталина при Брежневе, сменившем Хрущёва, — и в учебники истории не попала даже часть полуправды. А то, что попало, было облечено в выверенные сотню раз формулировки мастеров эпистолярного жанра.

Когда мне пришлось выбирать, кем быть и куда идти учиться, я ещё не понимал, что учебники по истории пишутся людьми, предлагающими называть планеты солнечной системы именами своих вождей. Раньше историки состояли, как бы, на госслужбе, поскольку им всё предписывалось государством. А государство, как известно, это «я» или «он» и никогда не «мы» или «они», даже если при этом «я» учреждался какой-нибудь хурал или сенат. Это «я» могло, например, указать, кого надо ругать, кого ругать нельзя, кого ругать, но мало, а кого ругать всё время. Или, кого следует поругать легко, но так, чтобы впоследствии, если понадобиться, можно будет поругать посильнее, и чтобы из-за этого не пришлось переписывать исторический момент, значительно превышающий возраст долгожителя из книги Гиннеса, да так, что потом и мудрые профессора с дотошными аспирантами не разберутся, кто есть кто? Ну, с народом проще — ему подскажут по радио.

О-о, историк! — думал я тогда. — История! Это превращение обезьяны в человека, его первые поселения и рисунки. Шкуры, добывание огня и мамонты. Глиняные черепки, наконечники стрел и первое колесо. Киевская Русь, жестокие Иван IV и Пётр I, коварные Екатерины (обе). Рабы, феодалы, отблески костров Инквизиции, капиталистический пот от системы Тейлора и первые сказки ранних утопистов об обществе всеобщего благоденствия. И неоспоримое до сих пор учение о прибавочной стоимости, — той самой, которая оказалась характерна для социализма более, чем для капитализма. И, наконец, идея коммунизма — сначала как такового, а потом с заповедями Христа, но за пазухой у вождя. Очевидно, для уничтожения десятков миллионов людей сделали исключение из правил, то есть из заповедей. А в довершение века мы получили пару генеральных перестройщиков, приведших всех туда, куда им было надо, если судить не по словам, а действиям этих личностей согласно цитате классика, беззаветная преданность которому, была для них формой служения отечеству.

Может быть, я решил стать историком, чтобы самому себе ответить на вопрос, — могли ли в старину люди думать и чувствовать так же, как и мы, если со счетов сбросить технический прогресс, включая радиоактивное заражение среды, вредные продукты, секс по мобильнику и прочие издержки победного изнасилования человеком природы, в том числе, и своей собственной. А то, что эти издержки приближали, как могли, конец света, сомневаться не приходилось. И ещё я очень хотел выяснить, какой была история человечества и природы на самом деле, и поступил в педагогический институт. Но историю мне преподавали люди не по временным букварям и тем более, не по «Краткому курсу ВКП (б)», включённым в список обязательной литературы для сдачи экзамена. Они научили меня думать и видеть совершенно иные, неожиданные закономерности и, в итоге, абсолютно другую картину развития мира, опирающуюся на те же описанные в политизированной макулатуре исторические вехи, а пробелы между строк заполнять с помощью первоисточников, а не комментариев придворных академиков. Поэтому историю разлюбить я не смог, как родители не могут разлюбить своё ужасное и лживое дитя безобразного вида. Как выразился в пятидесятые годы бригадный генерал Вашингтон Плэтт, отдавший жизнь службе в стратегической разведке, — в ней нет ничего интересного, если вы не любите её. Так же можно любить историю, несмотря на её ужасы, ложь, ошибки и искажения. И несмотря на непрерывную череду негодяев и предателей, творивших абсолютное зло (разумеется, если вы не будете оспаривать, что зло всё-таки существует), годы жизни которых приводятся по тексту или в конце книг. В общем, ход мировой истории говорит одно (особенно, если листать книгу с самого начала, а не упираться в открытую кем-то для тебя страницу из середины), а очередные глашатаи истины, мягко говоря, другое. Посоветовавшись в своё время со своим научным руководителем, я выбрал кандидатскую тему из мрачного Средневековья (неважно какого), а не весёлых будней индустриализации и коллективизации или всех других не менее героических будней. Песни Любови Орловой меня не вдохновляли, хотя довоенные песни, вообще, я знал и любил. Не мог я воспринимать слова о стране, по которой вольнодышащий человек проходит как хозяин своей родины, в то время, когда каждый боялся громкого ночного стука в дверь. Никакие усилия не могли скрыть ложь этих слов и всего того времени, сколько бы мы не продолжали петь тех песен и смотреть тех фильмов, называя их легендарными. Единственное, о чём можно было пожалеть молодому историку, так это о полном отсутствии возможности променять пыльный и не всегда доступный архив или закрытый фонд некоторых библиотек на машину времени. Но это, как говорится, совсем иная притча.

Закончив педагогический институт и сдав на «отлично» всевозможные «истории» по увесистым вузовским учебникам и уже работая на кафедре, я неожиданно обнаружил, что в нашей семье и семьях моих близких и дальних родственников более старших поколений, о которых я знал или слышал, почти все известные мне люди были либо военными, либо имели педагогическое образование. Для меня лично это, в какой-то мере, было не только олицетворением силы и знаний, но и мощи и духовности своей страны. Произошло это как раз в те годы, когда я прошёл аспирантуру того же института, успешно защитился и был оставлен на его кафедре в качестве преподавателя.

В Российских вузах 90-х годов лектору с трибуны уже не следовало доказывать всенепременный тезис о том, что советские граммофоны «лучше и больше» японских панасоников, а главное, никто не заставлял вдалбливать в наши разжиженные студенческие головы научных основ несуществующей в природе общественно-экономической формации, развивая идею о коммунизме, как высшей стадии развитого социализма, и прочий легкоопровергаемый бред.

В эти же годы прочно утверждался дикий капитализм, обезображенный следами социализма с человеческим оскалом, — ни настоящего, например, шведского или норвежского социализма, ни западного капитализма, не возникло. Ведь мы привыкли всё выстраивать на пустом, разрушенном до основания, то есть, читай, — разворованном месте. С нуля. Зачем нам старые чертежи рухнувшего здания, да и вообще чертежи? Отстроим всё заново, как на ум придёт. Дяде. И дядя всегда и во всём опережал всех, первым оказываясь на месте закладки нового фундамента. Согласно одному экономическому закону, недостаточно глубоко усвоенному широкими народными массами. Или поверхностно постигнутому, — приблизительно так же, как странно звучавшее и непонятное до конца слово «ваучер». Ваше слово, товарищ ваучер! — провозгласили новый лозунг. — Маузер был в прошлый раз. Согласно этому хитрому закону, между этими словами не было никакой разницы, так как за ними стояло одно и то же: революция с ломкой старых форм собственности, потому что просто так делать революции у нас никто не будет. История хотя и повторяется, но всегда придумывает для этого новый повод. И по этой причине народ никак не может уследить за сменой форм собственности и владельца того, что этим народом было в стране создано. А как уследишь, если в прошлый раз народу, как «движущей силе», предложили поучаствовать в революции, чтобы по справедливости дать землю крестьянам, фабрики рабочим, власть советам и мир народам, а в этот снова обещали то же самое, но ни у тех, ни у других ничего этого нет? Так что причина следующей революции останется прежней, но поводом будет уже не ваучеризация, а что-то иное. И народ, как движущую силу, обязательно пригласят поучаствовать в смене владельца и в следующий раз. Без народа тут никак нельзя. Это же не мелкое последующее перераспределение собственности, при котором отдельные зазевавшиеся граждане немного дохапают, переделят и постреляют. А теперь, самое главное, до поры до времени успокоить электорат телевизионным благоденствием и верой в великую Россию, назначить праздники примирения, единения, согласия и большие новогодние каникулы для взрослых. Гуляй, страна, — доходы граждан уже растут. Но об этом лучше спросить у самих граждан, немного отъехав на электричке с любого вокзала.

Интерес, — не к своему предмету, а к работе на кафедре, постепенно был утрачен. Время не способствовало самоутруждению какими-то серьёзными историческими изысканиями. Профессорско-преподавательский состав обновился. Мои коллеги из других вузов зачастую вместо дежурного приветствия «здравствуй, как дела?» при встрече спрашивали, где бы можно подзаработать, в каком образовательном заведении почитать лекции или, где бы просто подежурить за разовый заработок. Некоторые мои знакомые, попрощавшись с тем или иным вузом, переоделись в чёрную форму охраны рынков и других злачных мест. Продолжать работу без удовлетворения мне не хотелось, и я решил, что найду другое место, где устроюсь почасовиком и буду собирать материалы по теме, которая меня интересовала. И устроился сразу в двух местах.

Истинной причиной скрытого производственного конфликта и моего ухода из института было поощрение некомпетентных бездарей, поставивших образовательный процесс на рыночные рельсы в худшем смысле этого слова. По ним, как и в любой сфере общественного и государственного бытия, теперь умудрялись ездить все. Любое чиновничье кресло способствовало продвижению личного бизнеса, а если такового не было, его роль играло само кресло. Мне неприятно резало слух презрительно произносимое людьми и всеми СМИ слово «чиновник». Дело не только в том, что так мы не научимся уважать госслужащих и государство, а в том, что в эту презрительность мы вкладываем всё, — и наше знание о том, что более двух третей или четырёх пятых чиновников берут взятки, и компенсацию своим презрительным тоном полного бессилия перед государственными вымогателями. Эта презрительность означает лишь ощущение нашей будущей беспросветности. «Чиновник» — должно звучать гордо и сейчас, но при этом надо сильно ударить взяточников по рукам, и, может быть, отрубить их, как за кражу в Древнем Китае. Пусть ходят, стыдливо засовывая в карманы то, что им оставили из гуманизма. Но для этого на самом верху должны найтись лица, которые растолкуют обществу, что стыдно, а что нет. Власть заставляет нас жить с презрением к ней, и, как видно, ей уже давно некуда торопиться. Не хочет она никому доказывать, что чиновник и взяточник — не одно и то же, — лучше терпеть косые взгляды, чем отказаться от взяток. Проблема, однако, в том, что в стране, в которой границы понятия «государство» сузились до определения «чиновничество», позаботиться о нас больше некому.

Созданная система выплёвывала из своего порочного круга порядочных людей, оставляя тех, чьи руководящие речи, произносимые якобы в духе времени, для всех должны были становиться принципами. Творческая деятельность становилась чужеродной блажью, а творческий подход сменила обычная коммерческая заказуха. В итоге я ушёл из института, заявив, что больше не хочу работать на кафедре, где одни принимают ежедневную мзду (умножьте-ка её на учебную группу), других заставляют это делать, а остальные виноваты в том, что отрываются от коллектива. Мне сразу возразили вопросом, сформулированным ровно за шестьдесят лет до моего рождения: «А разве мнение вновь назначенного руководства кафедры и её коллектива для вас уже ничего не значит?» — «Вы называете это кафедрой?» — ответил я вопросом и пояснил, что последняя напоминает не коллектив, а то, чему уже давно есть соответствующее наименование. Никаких фамилий я не назвал, ибо мой собеседник и так знал всё.

В общем, моё упоминание об этом напоминании тут же вызвало особую реакцию лица, бывшего вправе делать новые кадровые назначения. Но последняя реакция была за мной, — я не стал дожидаться, когда он докричит, и с размаху так треснул дверью с другой стороны, что от дверной коробки чуть не отскочили петли, а со стола, наверно, посыпались бумажки. Я знал, что, уходя, нельзя хлопать дверью. Но я хлопнул только одной дверью в целом здании, и за ней сидел лишь один человек. Тот самый человек с правами и принципами, из-за которого другой человек получил последний инфаркт. И мне было глубоко наплевать, даже если на следующий день поползут слухи о том, что мне вручили диплом около метро, я предал своего научного руководителя или сплю со студентками во время сессий. Я не был конфликтным человеком или бунтарём, но терпеть откровенную демагогию вокруг себя не желал, хотя и получил оба своих диплома именно в этом институте. И считал, что человек красит место, а не наоборот. Того чиновника потом не то переместили, не то сместили, но возвращаться на прежнее место работы я не спешил, — хотел сделать то, над чем уже начал работать.

У меня имелось ещё одно любимое дело — хобби сезонного характера. Это были экспедиции, во время которых мы изучали таинственные, загадочные, удивительные и аномальные места России, ближнего и дальнего зарубежья, однако, мне лично попасть за границу пока не удавалось. Зато поездки по Подмосковью, в Волгоград, на Урал, Дальний Восток и на Байкал оставили неизгладимое впечатление. Носить рюкзак соблазнил меня друг по институту Славка Петельский, и, начиная с последнего курса, я отправлялся куда-нибудь почти каждый год. Возвращался я загорелым, окрепшим, похудевшим, но жилистым и полным сил. Славка потом перестал ездить со мной, по-настоящему увлёкшись другими тайнами — хирологии. Но я приобрёл много новых друзей, и с некоторыми из них встречался ежегодно. Сроки экспедиций были разные — выезжали и на неделю, и на месяц, а иногда на всё лето. Состав команды тоже был различный — от не служившей в армии молодёжи до пенсионеров, — все сплошные энтузиасты и насквозь романтики, и всем хотелось открыть землю Санникова или покопаться на берегу скелетов. Иначе и быть не может. И каждый верил и знал, что приносит пользу, исследуя места нашей общей земли. Мы изучали аномальные места, например, с пространственно-временными трещинами, с изменённым электромагнитным полем, места появления необычных существ, призраков или вероятных посадок НЛО, таинственные пещеры, катакомбы и подземные ходы, загадочные горы и равнины с остатками древних цивилизаций и памятников. Мы постоянно что-нибудь фотографировали и измеряли, копали и строгали, сидели в ночных засадах и вели свои дневники.

Всё это называлось научно-исследовательским общественным объединением «Космопоиск». Оно работало на самоокупаемости, поэтому мы трудились бесплатно, а пропитание и билеты приобретали сами. Жили в палатках или в чём придётся. Региональных организаций в нашей области было достаточно. Несколько лет назад я впервые позвонил в штаб одной из них и попал на очередной слёт окружного масштаба. Мне предложили заполнить анкету, где я ответил на вопросы о том, бывал ли раньше в походах, какими навыками и инструментами владею, занимался ли альпинизмом, плавал ли на байдарках, увлекался ли спелеологией. Я указал свою группу крови (так положено) и специальность. Оказалось, что ничем существенным я не владею и не занимаюсь, не плаваю и не увлекаюсь, а из инструментов пришлось назвать шанцевый. Зато вместо длинной фразы «читаю и перевожу со словарём» в соответствующей графе я мог указать всего одно слово. Но как историк я был понят и принят. Координатором, организатором и вдохновителем всего движения был Вадим Александрович Чернобров, которого я никогда не видел, но очень много о нём слышал. В прошлом году были изданы две его объёмистых энциклопедии — загадочных мест России и мира. В конце книги вы сможете найти телефоны организаций Космопоиска, и, может быть, вам захочется позвонить по одному из них.

Попадая в экспедиции отряда «Космопоиска», я проводил в палатках под звёздами целые недели. А какие рядом со мной были люди! Мы искореняли нецензурщину и сленг, устраивали лингвистические конкурсы и разговаривали о Тайной доктрине Блаватской и библейских пророках. Я расширил свои познания в области архитектуры, археологии и географии. Было интересно послушать и тех, кто был моложе меня, и уже пожилых членов своей команды. А приходилось ли вам когда-нибудь бывать среди людей, случайно переносившихся в другое измерение и в другое время или всерьёз рассказывающих о достижениях в конструировании машины времени? Это вам не стойбище курортников и не туристический лагерь, это почти учёные, приехавшие сюда с одной целью — исследовать окружающую среду, а не глазеть по сторонам, напялив на себя шмотки помоднее. И тем более, это не походило на полудикое экзотическое телешоу на необитаемом острове, на котором его цивилизованные участники, чтобы заполучить миллион, «оставшись в живых», голосовали за выбытие из племени самого несимпатичного претендента. Каждый вечер решался вопрос — кого бы «съесть на ужин», поскольку обитатели острова должны были выживать не сообща, не за счёт себя, а своих товарищей. Неужели в основу шоу нужно непременно положить разжигание подобных страстей, на которые у зрителей и так растёт спрос? Кстати, опытный психолог, проанализировав межличностные отношения и создав скрытый конфликт между кем надо, ради таких денег мог бы легко разделаться по очереди с каждым конкурентом как на острове десяти негритят Агаты Кристи. Литературы по данному вопросу в магазинах было достаточно: как «посеять» конфликт, как «разжечь» конфликт, как выйти «сухим» из конфликта, ну, и так далее. Целая конфликтология шиворот-навыворот. Или участники шоу все, как один должны быть святее своих организаторов-шоуменов и самого папы римского? Ну, что ж, «ничто нас так не развивает, как путешествие», — говаривал Святослав Рерих.

Осенью у некоторой части городского населения всё чаще звучал вопрос, куда ты запропастился на лето? Но не потому, что кто-то так истосковался по своему знакомому или питал к нему искренний интерес, а лишь потому, что хотелось знать, куда человек ездил в сезон отпусков: на Ибицу, в Крым или Нижние Шишаки. По тому или иному ответу было легко судить о степени самоуважения, престижа и материальной обеспеченности. От этого зависело, продолжать ли с человеком знаться и водиться или не стоит. Прослойка наших удачливых граждан слишком боится попасть под влияние неудачников. Кому же захочется слушать про больных родителей, супругов и детей? Я охотно удовлетворял интерес любопытных, на ходу сочиняя, «как я провёл лето», красочно и напропалую выдумывая про Мальдивы и Гонолулу, Иерихонские джунгли и Коверкотовы острова. И мне верили без фотографий. Не то, чтобы я гонялся за личным престижем, а просто пару раз увидел в глазах собеседника плохо скрытую зависть и решил проверить, возможно ли такое. Ну, потом пошло-поехало — не на одно школьное сочинение бы хватило. А между поездками я преподавал и предавался чтению книг. И читал, читал, читал. Весь учебный год в предвкушении новых экспедиций по области или по стране. Я любил эти увлекательные путешествия — напряжённую работу в течение дня, от которой ныли мускулы, вечернее сидение вокруг обязательного костра с байками, комарами и печёной картошкой под звёздным небом, под проливным дождём, палящим солнцем или ветром в бескрайней степи. И где-то там, — где ночное небо смыкается с глухим лесом, — одинокий огонёк, до которого обязательно хотелось дойти.

Каждую весну я звонил в организации «Космопоиска» московского региона и через знакомых искал подходящие маршруты на предстоящее лето. Собирался сделать то же и в этом году, если, конечно, не отправлюсь с друзьями в Гималаи или на Тибет. Эта идея была соблазнительной для такого бродяги, как я. А то, что я в душе был бродягой, мало кто сомневался. Ярлык пилигрима ещё не означает непостоянства или ненадёжности. Ведь и среди бомжей тоже попадаются разные люди.

Мои материальные запросы составляли лишь книги и квартплата, а дамы у меня не было. На первый взгляд, могло показаться, что я жил не только уединённо, но и замкнуто. Наши родители не так давно умерли, — сначала отец, потом и мать. Моя однокомнатная квартира располагалась в Одинцово, недалеко от станции и места, где когда-то жила вся наша семья. Мой брат, как и отец, всё время прослужил в одном стратегическом роде войск, на любом расстоянии защищавшем небо и землю. В прошлом году брат вышел на пенсию, или в запас по семейным обстоятельствам, отслужив двадцать лет, и сразу устроился на работу в частную фирму, или как там она зовётся. Жил он теперь на северо-западе Москвы, но чаще всего мы встречались с ним на Комсомольской площади. Так уж у нас повелось. Постоянная разница в возрасте у нас не сглаживалась, и похоже было, что не изгладится уже никогда. Наверное, есть отношения, которые не меняются и за всю историю человеческой жизни. После смерти родителей я всегда мог положиться на брата, а брат всегда полагался лишь на самого себя.

* * *

— Может ли быть открыто человеку будущее?

«Вообще, оно сокрыто от человека и только в редких и исключительных случаях Бог разрешает откровение».

— С какою целью будущее скрыто от человека?

«Если бы человек знал будущее, он пренебрегал бы настоящим, воля его не была бы так свободна. Он или бы совершенно не заботился о будущем, зная, что оно должно произойти, или старался бы всё сделать, чтобы помешать ему. Бог не пожелал этого в тех видах, чтобы каждый содействовал исполнению вещей даже тех, которым человек желал бы воспротивиться; так и ты, сам того не подозревая, готовишь события, которые происходят в твоей жизни».

— В таком случае, зачем же иногда бывает откровение будущего?

«Это бывает тогда, когда предварительное знание должно облегчить исполнение события. Кроме того, часто это бывает испытанием. Ожидание события может возбудить мысли более или менее добрые. Если человек будет знать, например, что получит наследство, которого не ожидает, в нём может пробудиться чувство жадности, желание поскорее получить наследство, чтобы насладиться земными благами, и при этом он может желать смерти того, кто его обогатит. Или же, напротив, перспектива эта возбудит в человеке хорошие чувства и благородные мысли. Если предсказание не исполняется — тут другое испытание: как человек перенесёт разочарование. Но, тем не менее, ему всегда вменяются в заслугу или в вину те хорошие или дурные мысли, которые породит в нём вера в событие».

— Так как Богу известно, падёт ли человек в таком-то испытании, то зачем же Он подвергает его этому испытанию?

«Это всё равно, что спросить, отчего не создал Бог человека совершенным; поэтому, чтобы достигнуть возмужалости, человек должен пройти через состояние детства».

Книга Духов

* * *

Как-то в феврале, проснувшись поутру, я заметил, что не бреюсь и не выхожу из дома уже третьи сутки. Не надо сразу думать, что на моём усеянном окурками столе валялись грубо вспоротые консервные банки, под столом катались разнокалиберные бутылки с остатками спасительных капель, а меня разбудил подвернувшийся под бок позавчерашний сухарь. На столе у меня лежала очень ценная книга, которую мне надлежало вернуть в отведённый мне срок. Книгу эту об истории русского народа, написанную одним из наших академиков, не то изъятую из продажи, не то запрещённую к переизданию, уже невозможно было купить. Теперь она была прочитана, и все заметки сделаны. Я вспомнил, что сегодня шестнадцатое число, — день Рождения отца, и просто так заглянул в карманный гороскоп, который покупал от случая к случаю. Так просто, чтобы задним числом проверять качество предсказаний по звёздам. Из него я выяснил, что наступившим днём должен увидеться с родственниками. Там было написано и что-то ещё, но зашипевший на огне кофе заставил отложить гороскоп и бросится к плите. «Интересно, — подумал я, — а если никуда не выходить, сбудется предсказание или нет? Я слышал, что секрет точных астрологических предсказаний о наступлении неизбежного события был утерян многие столетия назад. Поэтому современные астрологи, как гласит их профессиональный анекдот, должны уметь не только обосновать предсказываемое событие, но и объяснить, почему опять не сошлись концы с концами. Придётся наведаться к брату, больше не к кому. Всё равно собирался. Поддержим отечественную астрологию».

Я пил кофе, глядя в оконную темень, и слушал придурковатые хохмы ди-джеев, заверивших, что уставших от рекламы радиослушателей ждёт, наконец, аж четверть часа бесперебойных хитов, однозвучно крутившихся наподобие шарманки. Своими балагурными интонациями и каламбурно-цитатным языком радиоведущие давно перещеголяли репортёров в теленовостях. Позавтракав, я принялся за переделку двух лекций, — надо было кое-что в них сократить, снабдить их новыми цитатами и примерами, привести к месту свежий анекдот для разрядки аудитории и органичнее связать прежний материал с обострившимися проблемами современности. Когда я закончил работу, несколько оригинальных идей и вырезок осталось в папке не оприходованными, — лекция не безразмерна. Этой работой я занимался почти каждый день, записывая на всяких клочках бумаги стоящие мысли. Моя папка представляла собой методическую кладезь и никогда, в отличие от меня, не худела.

Настало время обеда, в меню которого суп, борщ, щи и бульон не значились. «Повару и официанту снова можно закатить скандал», — отметил я. По телевизору вместо погоды на сегодня уже передавали метеосводку назавтра, а затем послышались песни. А в песнях, которые мне нравились, я, прежде всего, любил слова, а не всякие «муси-пуси» или немую подтанцовку и нелепое рукоплескание с микрофоном. И тем более, не клипы, декорации которых напоминают демонстрацию внутреннего мира душевнобольных. Каков спрос — таково и предложение. Больше всего я любил группу Любэ и ещё, может быть, двух-трёх певцов. Мне казалось, что будь я лет на десять-пятнадцать постарше, мог бы сдружиться с Николаем Расторгуевым и в тайне мечтал познакомиться с этим парнем, хотя фанатом, вообще, не был и личных кумиров для себя не сотворял — ни политических, ни футбольных. Но слушая песни Любэ, я испытывал сильную и непонятную ностальгию. Не зря Президент поздравлял солиста группы с юбилеем. «Неужели о личности нельзя судить по её песням?» — постоянно спрашивал я себя.

Выходя из дома, я часто брал с собой старенький кассетный плеер. Он вполне заменял мне «фанерные» концерты в залах, набитых фанатиками. Слушая его в дороге, я скрашивал долгие передвижения по городу, отвлекаясь от сосредоточения на раздражающей ерунде. Так делали многие. Но благодаря этому плееру, я когда-то по-настоящему выучил иностранный язык. Этому я был обязан своему брату, который учил языки тем же способом — на улице и в метро. «Главное — произношение, — говорил он. — А „читаю и перевожу со словарём“ обычно пишут в анкетах все. Так что выбирай сам, какую кассету слушать, идя по городу. Зато во время, сэкономленное на подготовке к экзамену, сможешь делать всё, что хочешь. Да ни одному путешественнику компас не заменит знание языка».

Брат хорошо умел убеждать. Резонно. Тем более, что если вы не знаете, в каком направлении ваш дом, компас не поможет. — Азимут нельзя взять, а расспросить аборигенов всегда можно.

— А какое у меня произношение? — спросил я однажды, учась в старших классах школы.

— У тебя комбинация сибирских наречий с вульгарными столичными интонациями тинейджера — и без фоноскопии ясно. Не обижайся. Если у шпиона будет такой акцент, его поймают или выгонят с работы.

— А какие качества у шпиона должны быть?

— В шпионы собрался? Там большой конкурс — не пройдёшь. Двадцать человек на место. Но могу рассказать о том, что пишут плохим шпионам в производственных характеристиках их начальники.

–??

— Например, — быстро возбудим. Легко вызвать на возмущение, протест и бурное возражение. Мгновенно поддаётся на провокацию, вызванную несогласием собеседника. Просто абитуриенту рассказывают старый, надоевший всем анекдот и смотрят, — посмеётся он над ним или начнёт разочарованно реагировать. Как ты раньше, когда родители тебе говорили, что купят велосипед или коньки в следующем году.

— А ещё?

— Не умеет принимать адекватных решений в экстремальных ситуациях при дефиците времени. Как ты, когда неожиданно узнаёшь, что завтра у тебя контрольная по математике. Или настаивает на явно ошибочных решениях и проявляет недюжинное упорство в очевидно безнадёжных ситуациях. Совсем как ты, когда играешь с приятелем в шахматы.

— А ещё?

— Ну, игнорирует объективную оценку стечения обстоятельств, сформулированную третьими лицами. Я бы тебе написал именно такую характеристику за прошедший учебный год.

— А что тогда самое главное для шпиона?

— Главное? Выпить маленькими глотками русской водки за столом с врагами за свою победу как в фильме «Подвиг разведчика».

— Да ну тебя. А что ещё?

— Это, вообще-то, называют самообладанием. Но ещё никогда нельзя носить тёмные очки, низко надвигать шляпу, поднимать воротник плаща, оглядываться и подсматривать из-за угла. Никто не должен сразу узнать, что ты шпион, понял?

— Правда, что ли?

— Тогда какой толк будет от шпиона? Всё, что я тебе сказал, — правда. Могу добавить, что шпионы и охотники за ними должны читать не только классику, но и детективы. А ты пока даже учебники читать правильно не научился. Смотришь в книгу и видишь, что экзамены ещё далеко. Потому что твоя книга завёрнута в обложку учебника истории…

Мне всегда было интересно говорить с братом, даже когда он пересказывал художественную литературу, — я много раз ловил его на этом. Ну, хватит, я слишком увлёкся вопросами внутрисемейного воспитания, а пришла пора высунуть нос на улицу.

Я взял книгу, чтобы вернуть её туда, где мне её дали, засунул кассету с песнями Распутиной в плеер и вышел из дома. Лёгкая февральская вьюга напомнила мне детские годы в заснеженной Сибири. Прогнозу астрологии о встрече с родственниками я решил последовать ближе к вечеру. Подумать о том, что кроме астрологического прогноза существуют и прочие, мне в голову не пришло, потому что сегодня меня интересовал лишь прогноз метеорологический.

По дороге мне почему-то вспомнилось прочитанное три-четыре года назад. Уж очень оно расходилось с идеями двухтомного труда, который я собирался возвратить сегодня. В одной цинично написанной книжке, где автор наперегонки «с запущенной в разнос империей» (его выражение) торговал методами, которыми действует его и, видимо, любая разведка мира, во введении было сказано, что Чингисхан под влиянием навязчивой идеи, уничтожил ряд цивилизаций, но почитается национальным героем в современной Монголии, Наполеон угробил сотни тысяч солдат ради своих амбиций, но запомнился как романтическая и уважаемая личность. И, дескать, возможно, через некоторое время в таком же стиле будут преподносить и Гитлера, и Сталина (да кто бы стал спорить, что из истории не извлекаются уроки или извлекаются, но не те?). Автор, выпустивший свой опус недавно, отмечал справедливость иезуитского тезиса о том, что цель всегда оправдывает любые средства, а грязноватые (его слово) методы, представляемые им, рассчитаны на тех, кто не прошёл спецкурсов в спецзаведениях, но должен делать то же самое. Должен, поскольку, видите ли, времена такие наступили, — сама империя в разнос пошла.

Для «ломания воли человека» представителям служб безопасности отечественного бизнеса, детективных и охранных агентств (кому и было адресовано всё это) «в борьбе против конкурентов, преступников и госструктур» (!) рекомендовалось, в частности, «промазывание половым членом по губам», «макание головой в ведро с дерьмом», «принуждение совершить подлость по отношению к близким» или «полное лишение сна». Весьма подробно, будто для «чайников», описывались способы вымогательства и шантажа в зависимости от поставленной цели. Ну, и ещё несколько сот подробнейших рекомендаций из современного арсенала сотрудников спецслужб, включая детальные советы раздела по «залеганию на дно» от тех же «конкурентов, преступников и госструктур». И многие другие любые интересные советы для любого, против любого, которые обязательно пригодятся в борьбе за место под солнцем любому. Круче правил игры в «казаки-разбойники» или «зелёных и синих». Один подраздел о роли научно-технического прогресса в разделе о воздействии на человека пыткой чего стоил! Опричники Ивана Грозного и Феликса Железного отдыхают. Тут и ультразвук, и инфразвук, сверхчастотные и торсионные излучения, какие-то ударные волны, электрошок и нижепороговое аудиовизуальное раздражение. И, конечно, химические пилюли от утаивания истины. Как говориться, были бы деньги, а нет — возьмите не менее эффективное ржавое ведро. Так что средний и малый бизнес тоже в стороне не останутся. Кстати, одним из способов защиты от пыток назывался «выход в астрал» из тела приёмами буддийско-даосского транса. «Странно», — подумал я, прочтя это, так как раньше никогда не задумывался над тем, что в разведке или контрразведке (им и была посвящена книга) служат не только узколобые материалисты. Ну что ж, кичливые профи спецслужб имели право на преимущество перед остальными. Они считали всех прочих лохами, и это было больше, чем правда. С первой до последней страницы книги присутствовала психология, ни в медицинском, ни в педагогическом вузе не изучаемая. Но автор мог быть спокоен — гостайну он не выдал, а наоборот, «помог» обществу. Вот только нужно ли и в без того больное общество тащить это ржавое ведро? И не слишком ли много развелось малоизвестных актёров, желающих подзаработать, набросив белый халат, и навязывающих свои снадобья, от которых больному становится всё хуже?

Может, зря я так на него взъелся? Людям всякая чернуха уже надоела, многие мимо проходят. Нет, не зря. Я давно усвоил: то, что следует знать, не обязательно любить, и кое на что внимание обращать надо. И я не о подробно изложенных средствах и методах рассуждаю (учебно-практическое пособие для профанов всё-таки), которые циничнее и грязнее самой жёсткой порнухи и некоторых зарвавшихся политиков (какова их политика — таково сейчас и концентрированное выражение нашей экономики), а об упомянутых выше именах. Меня удивило не только и не столько содержание пособия — таких было навалом, и их бы хватило для спецбиблиотеки при открытии первой частной разведшколы, — сколько поразила другая фраза автора из этого введения. Иной читатель на моём месте, торопясь заглянуть на последующие страницы, не обратил бы на неё никакого внимания, но я был историком, и не мог этого не заметить. В ней утверждалось, что «те, кого вчера считали гнусными преступниками, сегодня объявляются мудрейшими предпринимателями, а те, кого сегодня запишут в террористы, возможно, завтра станут украшением нации». Можете мне верить или нет, — такое я вычитал впервые. Это был редчайший случай проявления крайнего цинизма, которого старались избегать даже самые известные истории законченные циники, а я перечитал их почти всех. Нет, конечно, то, что этот пенсионер ляпнул одиннадцатитысячным тиражом из своей отставки или запаса, мне было известно и без него. И если он выходец из спецслужб, то умел применять информационно-аналитические методы, используемые в историографии, и знал о диапазоне полярных оценок роли личности в ходе смены исторических эпох не хуже меня. Но автор явно не хотел и не пытался искать различий в категориях добра и зла, справедливости и беспредела, несмотря на то, что его служба согласно Боевому Уставу продолжается при любом режиме. А Устав этот, между прочим, не расписание электричек и не пенсионные льготы, вставшие государству поперёк горла, он кровью выверен — и своей, и чужой, почему и незыблем. Даже по сравнению с Конституцией. Неужели этот бывший генерал или полковник столь беспринципен потому (ах, да, среди них «бывших» не бывает, это ведь не лётчики или танкисты), что во всей истории сумел разглядеть славу и почести, оказываемые лишь мерзавцам? Я даже не хочу обсуждать другие его высказывания, например, о том, что всяк желающий, вооружённый этим руководством, способен «стать всемогущим Богом» и заставить другого человека делать всё, что потребуется. Или до выхода на пенсию он мыслил о Боге и человечестве диаметрально противоположным образом? Что это? Подмеченная со стороны недоступная миллиардам людей ушедших поколений диалектика добра и зла вселенского масштаба или лицемерное самооправдание в стремлении предложить свой товар всем желающим? Высокомерное оправдание ничтожества и цинизма или голая правда Природы, в которой, по мнению автора, с позиций Вечности, нет никаких различий между добром и злом? А нет ли? Если Природа и есть Бог, не слишком ли самонадеянным будет замахнуться на Него, желая стать повыше Всевышнего? Этот же вопрос не давал мне покоя, пока я три дня до глубокой ночи листал с карандашом книгу об истории своего народа. Тогда у меня появилось чувство, что для того, чтобы понять это, мне не доставало чего-то важного, но чего — я не знал.

Мы можем продолжать всенародно любить полковника ГРУ Исаева или генерала Константинова из контрразведки КГБ, сыгранных Вячеславом Тихоновым, но в жизни они должны оставаться на незримом фронте. Потому что проповеди этих «генерал-полковников» о системе взаимоотношений между ближними, обществу не нужны. Оно уже слышало их каких-нибудь лет двадцать с небольшим назад, запивая укрепление дисциплины дешёвой водкой. А если вы не согласны, приведу последнюю цитату из того пенсионера: «Мощь интеллекта не аналог морали, так же как не стыкуется с моралью истинный профессионализм». Это как раз тот профессионализм, которым мы так наслаждаемся, с умилением и гордостью глядя на легендарного супермена с лицом популярного артиста, и упиваясь тоской по патриотизму. До анекдотов, до абсурда. Забавно, что чужие шпионы и контрразведчики в книгах и фильмах изображены такими, какими на самом деле были и свои. И кто же из них лучше умел отделять злаки от плевел? Возможно, и прав был самый главный американский шпион Аллен Даллес, в своё время сказавший, что достаточно сделать верующими в Бога хотя бы половину населения Советского Союза, и будет свергнута Советская Власть. Не зря же мы расстреливали попов, переплавляли колокола и в храмах хранили картошку…

Синяя московская метель не прекратилась и тогда, когда я нажимал на кнопку звонка у квартиры брата. Дверь открылась. На пороге стояла его жена Галя.

Я поздоровался:

— Я поэт, зовусь я цветик, от меня вам всем приветик!

— Нужен лишь один привет, — мужа с дочкой дома нет, — неожиданно в рифму ответила она. — Проходи и отряхнись. Я купила тебе новые тапочки.

Я стряхнул снег с куртки и снял её. Тапочки пришлись в пору.

— В индивидуальном гороскопе на сегодня мне предначертано свидание с родственниками. Согласно ему в вашем доме для паломника появляется новая обувь. К чему бы это?

— Старая порвалась. Мой руки.

— Ясно. Слепое неверие в астрологическую науку. Ты читаешь гороскопы?

— А что я в них найду? Там пишут, когда проворачивать сделки в банке, покупать-продавать недвижимость и землю, ходить в казино и посещать салоны красоты вместе с собакой. Такие гороскопы стали сочинять… ну, не для всех. Пишут, когда вкладывать, когда получать, ходить на презентации и по бутикам. И даже, когда связываться с зарубежными партнёрами. Всё это от лукавого.

Галя скептически относилась к астрологии и всему прочему, что не принимала церковь, материалисткой не была и религиозные праздники уважала.

— Нострадамус писал, что тщеславие магии подвергнуто осуждению Священным Писанием, а для юдициарной астрологии сделано исключение. Именно с её помощью, благодаря Божественному откровению, им были написаны центурии и катрены. Так что лукавый не вправе что-то запрещать или разрешать.

— Ну и что? Садись за стол.

— Хорошо, к примеру, у мамы есть огород?

— Ну, есть. В Ступино. А что?

— Вот. А когда она будет сажать огурцы, — по астрологическому календарю в газете или в удобное для себя время?

— Когда соседка сажает, — у неё всегда хорошие огурцы растут. И помидоры.

— Да-а. В этом доме астрологической правды не добьёшься. У вас даже новые тапки появляются, когда старые рвутся. А когда рвутся? — вот в чём извечный вопрос.

Галя умела заменять исчерпанную тему в любом разговоре новой, как и положено учителю младших классов. Такие же извечные вопросы, как о дураках и дорогах, вызывала обычная средняя школа — с директором, завучем и учителями с одной стороны и с учениками и родителями с другой. Отметив далее, что вот я, мол, и умный, и свободный (тут, конечно, подразумевалась моя свобода от основных социальных связей — постоянного места работы, а иногда и жительства, и женской привязанности) и, вообще, кандидат исторических наук (опять её правда), она сделала интересное высказывание. Не мог бы я пока, «хотя бы», составить генеалогическое дерево нашей фамилии. И желательно в рамках столетия или, ещё лучше, «хотя бы» применительно к обозримому времени. А то, вон у Ленки в школе дали домашнее задание: нарисовать максимально густое дерево сородичей из как можно далёкого прошлого, начиная от…

— От наскальной живописи соплеменников и охоты на мамонтов, что ли? — перебил я её, так как мне немедленно захотелось уточнить, как она понимает историческую обозримость. — Такие деревья, насколько я знаю, охватывают период не двадцать-тридцать лет.

— Да что такое для вас, историков, двести, триста или даже тысяча лет? — проворковала Галя. — Так, — семнадцать мгновений весны. И потом, говорят, что все мы родственники на земле в каком-то поколении.

Я задумался об изменившихся требованиях, предъявляемых к нынешним ученикам. Лена, действительно, была умной девочкой, и родители хотели, чтобы она поступила в МГУ, однако, эти семейные планы, к сожалению, зависели не только от способностей ребёнка, но и от кошелька родителей будущей абитуриентки.

— Всего лишь в четырнадцатом, — с опозданием ответил я, выйдя из задумчивости. Но алтайцы, например, по традиции обязаны знать своих предков до седьмого колена. Они считают, что в противном случае жизнь их потомков в последующих поколениях не будет иметь смысла.

— Вот видишь, ты столько знаешь и справишься.

— Ну-у, — начал я и что-то промычал, прихлёбывая чай. — Кажется, у меня в домашней библиотечке была какая-то книжка, связанная с генеалогией. Там даже чьё-то дерево приведено. Могу выдать, но в тайны древнего рода не посвящён и имена своих шуринов и деверей я, как Наф-наф, усвоил не лучше, чем мой братец Нуф-нуф. А внучатые племянницы, троюродные бабушки и кузины необъяснимостью терминологии наводят на меня ужас. И, вообще, дальше понятия определения или определения понятия ближайшей племянницы я не ушёл, и то благодаря вам. И кроме того, тут нужен специалист, а проктолог не обязан замещать стоматолога, даже если что-то у кого-то сильно болит.

— Нарисовал бы генеалогическое дерево — своим детям бы пригодилось. Ты историк или где? И, вообще, мы ждём, когда ты женишься.

— Как это — нарисовал? Это что — дерево у домика с фабрично-заводской выставки «Рисуют наши дети»? И потом, я не хочу жениться, а хочу учиться, — пытался острить я. — Вот у брата три диплома о высшем военном образовании и ещё один гражданский — от Плехановки. А у меня с этим делом сущий дефицит.

— Верно. Чтобы мало зарабатывать, надо много учиться, как в том анекдоте про нового русского, который устраивал своего отпрыска в большую жизнь, — улыбаясь, ответила Галя. — Но в наше время таких заданий на дом школьникам не задавали.

— Угу. Нынче в школе пятый класс вроде института. Хотя песенку об этом пели ещё до моего рождения.

— Но как педагог я согласна. История семьи, ячейки общества и история родины помогают воспитанию растущих поколений.

— Ну, это две совсем разные истории, хотя бы потому, что брак и семья основываются на взаимном уважении и любви. Если только это не гарем, за который ратуют некоторые государственные мужи с первобытными замашками.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Конечно, правильно, что в школе дают такие домашние задания. Ведь Россия занимает первое место в мире по числу убийств родителей своими детьми. А ребёнку надо объяснить, что его папа и мама тоже были маленькими, дедушка с бабушкой когда-то были молодыми и не болели. А если бы не было его прабабушек и прадедушек, то не было бы и тебя, наше любимое чадо. И ещё у тебя были всякие пра-пра — , которые, если бы смогли дожить, тоже любили бы тебя, а ты их. Но не было в их времена ни компьютера, ни чупа-чупса на палочке, потому что, возможно, они жили в сказочных замках, посмеиваясь над интернет-сидельцами и геймерами, и играли совсем в другие, не виртуальные игры. И вот, когда ты вырастешь, обязательно узнаешь, кто были твои далёкие предки, и, может быть, если, конечно, будешь хорошо учиться, найдёшь тот старинный замок, где они жили. Потому что главное в нашей жизни — это твои близкие и родные и все люди вообще — с их бабушками и дедушками. Это и есть твоя настоящая Родина. Поэтому её и защищают.

Я тряхнул головой, удивляясь, как за секунды в ней пронеслось сразу столько мыслей, да ещё таких чётких и последовательных. Внезапно я осёкся, прервав поток своих педагогических измышлений. Чего это я?

— Ну, ты даёшь? Не всякий учитель так сможет выразиться.

Полёт моей разнузданной педагогической фантазии внезапно иссяк, и я сказал:

— Просто для меня погас свет в конце какого-то длинного тоннеля, по которому я шёл как осёл за морковкой. Один рыжий тип отключил. И я оглянулся вокруг: вроде темнее, а видно больше. Как будто стоишь на столе и смотришь сверху. Если когда-нибудь у меня будет ребёнок, я не стану его останавливать — пускай он лезет на стол. Только присмотрю, чтобы не упал. Все мы должны карабкаться на свой стол. А тот рыжий тип ещё заявил, что такие как он, пришли надолго…

— Будет, будет… — начала, но не договорила фразу Галя, так как дверь тут же открылась, и в квартиру вошли мой брат с дочерью, которая кроме гимназии с «уклоном» занималась ещё и в музыкальной школе.

— Привет! — прокричала племяшка как на детском утреннике.

— Здрастье, — по-вечернему отреагировал я. — Твой «ненавистный инструмент» пришла пора настроить, — добавил я, имея в виду пианино. — А то как же ты для меня сыграешь «Мурку»? Вот я в твои годы играл на дедушкином аккордеоне, а твой папа скрипел на скрипке… Эх, как сказал бы неизвестный мне поэт-бойскаут:

«Солнце светило на голову мне,

как хорошо моей голове!» Было.

— Не так, дядя Саша. Надо так:

«Снова светило меня озарило,

Стало вокруг лучезарно вполне.

Если судьба меня так одарила,

Значит не плохо моей голове». Было.

— Чтобы цитировать родного дядю не обязательно прослыть вундеркиндом.

Мы засмеялись и перешли к обсуждению повседневных дел, а Галя стала накрывать стол. За ужином мы вспомнили родителей, поговорили о личных планах на ближайшее будущее, которое ничего замечательного не приоткрывало. Так, одни серые будни, тем более, до лета было ещё далеко.

Задерживаться я не стал, решив, что сегодня, наконец, лягу спать пораньше, и почти сразу ушёл восвояси. А к короткому разговору о родословном дереве нашей семьи мы больше не возвращались. Тогда я не мог догадываться, что очень скоро мне предстоит складывать картинку из мозаики, фрагменты которой будут попадаться мне в самых неожиданных местах, удалённых на сотни и даже тысячи километров друг от друга. Да и тот разговор о школьном задании по составлению своей родословной, скорее всего, не мог быть простой случайностью, потому что в нашем мире ничего случайного не бывает. А иначе, как объяснить случайностью второй, третий… десятый повод, послуживший толчком к составлению фамильного древа, да ещё весьма необычного древа? И как, вообще, следовало оценить последующие события, которые заставили меня действовать так, чтобы так круто изменилась моя, и не только моя жизнь?

* * *

— Могут ли Духи знать наши самые сокровенные мысли?

«Они знают часто то, что вы желали бы скрыть даже от самих себя; ни поступки, ни мысли не могут быть скрыты от них».

— Поэтому легче скрыть что-нибудь от человека, когда он жив, нежели после его смерти?

«Без сомнения, и в то время, когда вы уверены, что вы одни, вас окружает толпа Духов, которые видят вас».

— Что думают о нас Духи, нас окружающие и наблюдающие за нами?

«Лёгкие Духи смеются над причинёнными вам неприятностями и над вашим нетерпением. Серьёзные Духи жалеют вас и стараются помогать вам».

— Имеют ли Духи влияние на наши мысли и на наши поступки?

«В этом отношении их влияние гораздо больше, чем вы думаете, так как они часто руководят вами».

— Значит, одни из наших мыслей — наши собственные, а другие — внушённые нам?

«В числе этих мыслей есть и ваши собственные, и внушённые нами; вот почему, чувствуя в себе борьбу мыслей, вы находитесь часто в нерешимости. Внушённая мысль есть как бы голос, говорящий вам. Собственные ваши мысли большею частью те, которые являются первыми».

— Люди с большим умом и люди гениальные всегда ли почерпают свои мысли в самих себе?

«Когда они не находят их в себе, то призывают на помощь вдохновение; этим они, нисколько того не подозревая, вызывают Духов».

— Духи, желающие склонить нас к злу, пользуются ли теми обстоятельствами, которые окружают нас, или же сами могут создать эти обстоятельства?

«Они пользуются обстоятельствами, но часто вызывают их сами, увлекая вас без вашего ведома к предмету ваших стремлений. Так, например, человек находит на дороге деньги. Не думай, чтоб Духи положили их в этом месте, но они могут внушить человеку мысль пойти по этому направлению, и тогда уже внушают ему желание завладеть этими деньгами, между тем, как другие советуют ему отдать их тому, кому они принадлежат. То же самое бывает при всех других искушениях».

— Какого рода страдания наши более огорчают Духов, физические или нравственные?

«Ваш эгоизм и ваше жестокосердие. От них происходит всё: Духи смеются над всеми мнимыми бедствиями, порождаемыми гордостью и честолюбием; они наслаждаются теми, которые могут сократить время вашего искупления».

— Наши родители и друзья, прежде нас перешедшие в мир Духов, больше ли симпатизируют нам, чем посторонние?

«Без сомнения, и часто они покровительствуют вам, как Духи, смотря по степени своего развития».

— Сочувствуют ли они привязанности нашей к ним?

«Очень; но они забывают тех, кто их забывает».

— Могут ли Духи отклонить бедствия от некоторых лиц и доставить им благоденствие?

«Не всегда, потому что есть бедствия, которые входят в состав целей Провидения, но они всегда уменьшают ваши страдания, придавая вам больше терпения и покорности».

Книга Духов

* * *

Выйдя от брата, я решил пройтись пешком. В последнее время бывать на воздухе не удавалось. Ветер поутих, стало теплее. Мне нравилась эта длинная прямая улица, которая тянулась в сторону центра города от Серебряного Бора. Как-то незаметно я перешёл от генеалогических размышлений к рассуждениям историческим.

Тот «пенсионер в штатском» считал, что выбор, угодный Богу, невозможен в силу отсутствия в Природе разницы между добром и злом. Станьте выше всего сущего, и вы сам Бог. Тогда посмотрим, какой выбор делают власть предержащие чаще всего. Может быть, окажется, что какому-то из них, они следуют преимущественно, как правило, или всегда? И ещё посмотрим, как сам народ оценивает выбор своих вождей. А заодно выясним, в чью пользу они совершают этот выбор чаще, — народа или свою собственную?

Один известный учёный на какой-то межвузовской научно-методической конференции, извинившись за употребление мелкоуголовной лексики, в узкокулуарном дыму перерыва заметил, что слово «крысятничать» можно применить к власть имущим в том случае, если депутат, партия, чиновник или министр, не взирая на ограничения и ответственность, берут с кресла больше, чем дают государству и обществу. Конференция, кажется, была посвящена проблемам развития научно-технического прогресса в условиях одичавшей от долгожданного капитализма страны.

Не крысятник ли депутат, имеющий массу льгот, не являющийся на заседания из-за занятости своим бизнесом или явившийся на него, чтобы протолкнуть выгодный кому-то законопроект? — пояснял свою мысль тот учёный. — Не крысятничают ли депутаты и министры, которым органы государственного управления предлагают купить участки на морском берегу по смешной цене? А как назвать иначе главу семьи, разросшейся до полигамного неприличия и разбогатевшей на ваучеризации, инфляции, дефолтах и распродаже с молотка мощи страны? А фуфлогонов, швырнувших сверху идеи обновления, чтобы от их левых и правых соратников не успели снизу отодвинуть корыто, наполняемое из спецраспределителя? А некоторые партии, выражающие интересы давших им кормушку олигархов, ненавистных народу? И всех тех, кто из алчности, тщеславия, гордости, мести, ревности и даже любви, в угоду личным амбициям и интересам, обворовывают государство с людьми, живущими в нём? В угоду этим амбициям были начаты война в Афганистане, перестройка, вхождение в дикий рынок, траты астрономических сумм на организацию бесконечных выборов в беднеющей стране и замещение чиновниками подавляющего числа казённых кресел.

Всемирная история могла дать ответ на многие вопросы. Надо было всего лишь заглянуть в её не смытые временем и не стёртые заинтересованными лицами скрижали. Как ни прячь, как ни выворачивай её, ответ про исторические грабли, на которые уже наступали, всегда найдётся. По версии историков, Наполеону, недовольному бесплодием Жозефины, было дважды отказано в получении руки великих княгинь — сестёр императора Александра I, — в 1808 году — Екатерины, а в 1809 — Анны Павловны. Идя на поводу своей амбициозной закомплексованной натуры, плотоядный деспот, любивший унижать даже своих генералов на поле брани, потерял всё — и жену, и армию, и власть. Неудачное сватовство задело гордого корсиканца так, что он кипел от гнева, и личного оскорбления простить не мог. Оно должно было быть смыто кровью и, разумеется, чужой. В итоге, 12 июня 1812 года французская армия вторглась в Россию. Ведь его, перед которым трепетала вся Европа, унизили дважды. Уже в изгнании свергнутый император жалел не о том, что начал войну, а о том, что потерял престол, не женившись ни на одной из государевых сестёр. А это похуже, чем последний чемоданчик с баксами в метро оставить. Вот пример простого политического цинизма любовника-страдальца в романтическом ореоле. Если бы мы сами почитали, сколько преданных и брошенных им на произвол судьбы отступающих солдат осталось на обочинах смоленской и литовской дорог, а не внимали с умилением, как барышни, историям о французской любви с фиалками в голове, мы бы поняли, что политику и любовь следует держать отдельно, как пиво от мух. Но со школьной скамьи у меня остались только смутные воспоминания о народе, поднявшемся горой за своего государя-императора, и Москве, которая не пошла к супостату с повинной головою.

Обычно о крысятничестве нам сообщают несколько отстранённо и в изолированном контексте (мол, я — не я, и лошадь не моя), хотя где начинаются и где кончаются культ личности и коррупция, никто не знает. Это чтобы точное синтетическое представление обо всех царствующих особах сразу не трансформировалось в нелюбовь к истории родной отчизны. В школе было как-то не с руки на каждом уроке рассказывать детишкам об очередном запятнавшем себя негодяе, с которым связана героическая история победно шагающей страны. Вдруг они спросят у родителей: как так, о каком таком неприглядном житье-бытье в нашем славном пятом измерении нам заговорили? И пожалуются на ругливую тётеньку в синих чулках, со строгим, а потому смешным пучком на затылке, размахивающую лазерной указкой над портретом бывшей сиятельной особы как топором над лобным местом. А очередная особа опять умудрилась впасть в одновременную крамолу и сверху, и снизу, хоть тресни, повторив судьбу своих предшественников. От родной истории, изложенной «училкой» по такой методе, можно запросто перейти к родине, а от неё к государству, а последнее, никуда не деться, — это «я». А «я» диктовало учебные программы для школ, лицеев, колледжей и училищ, потому что только оно знало, кого, сколько, как и когда надо ругать. А кого хвалить, и так ясно в любую погоду. Теперь, может, никто ничего не диктует, и тогда — пиши учебники, какие попало, кому не лень (выяснилось, что не лень многим). Традиция есть традиция — сначала нельзя ничего, потом можно всё и даже то, что нельзя никому и никогда. Думаете, что историки оценивают прошлое иначе, чем народ? Разница в том, что первые догадываются о будущем второго. Задним умом у нас знаете ли… но вот соломки под зад вечно не хватает — ни историкам, ни электорату. Теперь понятно, почему даже бывших вождей на уроках не рекомендовалось ругать, на чём свет стоит? Если на экзамене все такие уроки враз без шпаргалки вспомнятся, что с экзаменаторами станет? То-то.

Все руководители министерства внутренних дел, возглавлявшие его с 1917 по 1991 год, закончили жизнь как изменники и шпионы у стенки либо за стенкой или в психушке, либо самоубийством, или уйдя в бесславное небытие. И следов не сыскать. Это вам не деревенский погост за околицей, где все закончившие земной путь, пахали, сеяли и теперь лежат вместе. И что бы изменилось, если бы меня поправили и сказали об одном-двух исключениях, что какой-нибудь Щедрин или Пугаев не умер собственной смертью… с двумя пулями в голове, а якобы дожил до разведения клубники на своих шести сотках? Читая биографии этих людей и документы об их деяниях, задаёшься вопросом, — жили ли мы в то же самое время или в параллельное? Трудненько же было отыскать доблестные традиции российского ведомства организаторам празднования двухсотлетнего существования министерства внутренних дел. Или легко? Ведь традиции представляют собой правила, а не исключения. Или празднуются уже не традиции? Тогда что мы постоянно празднуем?

Давным-давно в одной европейской стране тоже налево и направо рубили головы, правда, не кому попало, а королям, чтобы вставшие в очередь на трон, выглядывая из окна на пустующий эшафот, помнили, что подданные не слуги для битья, казна не карман, закон не дышло, а страна не приватизированный дворец. Ну, конечно, они всё равно продолжали крысятничать как рецидивисты-карманники на площадях средневековой Англии прямо во время казней. Натура, она всё равно своё возьмёт, — в этом она одинакова, что у так и не пойманного Джека-потрошителя, что у Петра, хранившего дома отрезанные головы своих врагов, или Наполеона, прозванного Нострадамусом Губителем. Но в том королевстве постепенно смикитили, что когда рубят головы королям, нищий люд тоже страдает, а надо бы, чтобы и те, и другие пребывали в здравии и, главное, — не докучали друг другу революциями. И перешли на эволюции, правильно решив, что вверенное королевство не должно походить на американские горки, русские карусели или национальное шапито. Коли уж королям вместе с народом тесно, а врозь скучно, выход у очередного Людовика или там какого-нибудь Франциска (или Луи) был один. Он должен был заменить постройку своего лобного места на обустройство парламента. Но не пальцем деланного, потому что такой от эшафота не спасёт, крысятничать не запретит и народ не успокоит. Вон наш первый царь Иван Грозный тоже дозволял созывать Земский собор и правил с участием Избранной рады, а когда его опричники вместо демонстрации «мандата» шепотком произносили: «слово и дело государево», народ пуще, чем от сотрудников НКВД в стороны шарахался, и обязан был оказывать им всяческое содействие безмерно и всесторонне. А что было бы, если б сам царь перед вашим носом палкой с набалдашником о пол долбанул? Когда Иосиф Виссарионович, простите, Иван Васильевич появлялся в таком парламенте, бояре со свиноподобными рожами скрипуче-эйфорическими голосами из довоенных хроник приветствовали и рукоплескали. Поэтому, вероятно, традиция сажать в острог тех, кто первым раньше времени прекращал аплодисменты, пришла к нам ещё из того завоевания демократии. В общем, Иван Васильевич, самодержец всея Руси, как и Иосиф Виссарионович, вождь всех времён и народов, своей профессии не поменял и до самой кончины занимался исключительно укреплением государства, личной власти и органов государственной и личной безопасности, а больше ничем. Когда Михаилу Горбачёву напомнили про общую длину колючей проволоки, вычеркнутой цензорами из всех советских словарей, разгорячённый «генеральный президент» резко одёрнул тех, для кого затеял перестройку, чтобы впредь над партией глумиться было не повадно. Понятное дело — таким макаром из разбитого корыта с мутной водой недолго и ублюдочное демократическое дитя выплеснуть.

Ну, а в том королевстве теперь такой разгул демократии, что об этом помнит каждый чужестранец, приобретающий билет туда и обратно, — из-за регулярных забастовок можно просидеть на вокзалах и в аэропортах не одни сутки, похрустывая сникерсами, пока очередные требования не будут выполнены. А чего можно добиться символическим битьём асфальта шахтёрскими касками перед зашторенными окнами или голодовкой инвалидов-чернобыльцев, встречаемых властью неустаревающим лозунгом первого наркомздрава: «Здоровье трудящихся — дело рук самих трудящихся»?

В одном архиве кинофотодокументов до сих пор пылится плёнка, которую не крутили почти за всё существование Советской Власти, — это шокирующие документальные кадры дня смерти и похорон Владимира Ульянова. В них перемешано всё: горькие слёзы, пар протяжных заводских и паровозных гудков, нескончаемые шествия, вереницы убитых горем людей, траурные митинги, бесконечность движущихся по снегу к Москве процессий, — так велика была неподдельная скорбь народа, размер которой лучше было от него же скрывать. А вдруг начнут сопоставлять, сравнивать, вспоминать аналогии? А с чем? Похоронами Сталина? Не дотягивает. Или сошедших один за другим немощных агонизирующих старцев из сказки о потерянном времени, годившихся разве что для рекламы биостимуляторов, отдыха в закрытых здравницах и качества продуктов из кремлёвского пайка? А ведь было, зачем страдающим недержанием мочи дегенератам и «верным продолжателям» ленинских идей прятать плёнку. Затем, что они хорошо знали, — даже к тиранам народ относится по-разному: к одним хорошо, а к другим, мягко говоря, не очень. А как можно относиться одинаково, когда, например, одни в XVIII веке с потом и кровью присоединяли Крымское ханство, а другие в XX по пьяной лавочке его, наоборот, — отсоединяли? У политиков, как и у писателей — выпил с утра — и весь день свободен от проблем. Зато теперь проблемы начались у трёх народов, живущих на территории бывшего ханства, не считая народов стран североатлантического альянса и длинного списка озадаченных президентов, министров иностранных дел и обороны. И, может быть, включая ООН, стены которой ещё помнят грохот о трибуну башмака того, выпившего с утра.

Вожди, в отличие от рядового народа (ну и слово), научились извлекать уроки истории. Сталин, например, учился закручивать гайки, читая с красно-синим карандашом самого Макиавелли, да так преуспел, что резьба у него, то есть у нас, «винтиков», никогда не срывалась: сначала крепко — почти до срыва, потом ослаблял. И винтику казалось, что торчать в резьбе стало «лучше» и «веселее». А если вождь каплей маслица сверху капал, винтик пуще безмасляного скрежетал от восторга: «Да будет Вам, товарищ Сталин нас, простых винтиков, баловать! По многочисленным просьбам винтиков просим Вас всё масло передать на великое дело борьбы с внутренней и мировой коррозией. Ура». Главное, чтобы не было войны, а о том, что ни будь Сталиных, могло бы не быть не только войны, но и куда более худшего, — никому и в голову не приходило. Да, так было.

Любовь к мумиям вождей неизбывна, но вот вопрос: почему не иссякает когорта Губителей и Поклонителей? Они что, и там — после земной жизни нужны друг другу? Сомневаюсь. Однако, по всему по тому наиболее жестокие кумиры по ещё никем не открытому до конца закону садомазохизма попадали кто куда, — кто в пирамиду, кто в мавзолей, кто в стену с зубцами. Ну и, конечно, в учебники для средних школ. И всё в результате написания кандидатских и докторских диссертаций, призванных освещать тёмные закоулки прошлого.

В длинной истории государства Российского не существовало ни одного более или менее оскандалившегося деятеля, с которым бы не было связано повторение историй коротких из более раннего прошлого. И неважно, кто выступал примером, — маленький кривоногий моральный урод Наполеон I, прозванный Нострадамусом, между прочим, ещё до его рождения Губителем, или огромного роста Пётр I, чья жестокость выходила далеко за грань патологии буйного сумасшедшего той же категории, или ещё кто с нормальным телосложением и остальными органами. Но эти оба прославились. Их именами называли рестораны и города, коньяки и сигареты и державно гордились. Они остались Великими, хотя истории не стоит забывать и о тех, кто поменьше. История, как и солнце, принадлежит всем, а не только мягким и улыбчивым цензорам, доводившим историков до инфаркта.

Секретарь саксонского посланника писал однажды своему королю о Екатерине I: «Она вечно пьяна, вечно пошатывается, вечно в бессознательном состоянии». Перед приездом Екатерины II (1785 год) в Москву, губернатор издал постановление — выгнать всех нищих из города, «дабы видение там такого числа нищих её не обеспокоило». Через 195 лет история повторилась там же. Царский министр путей сообщения Кривошеин строил южную железную дорогу с таким расчётом, чтобы она проходила через его имение. Последний царский министр Протопопов, желая удержать власть и влияние при дворе, сделал распоряжение по полиции посылать императрице с разных концов России телеграммы с изъявлением верноподданнических чувств. Людовик XIV для возвеличивания блеска своего царствования стал осыпать золотом и подарками художников, писателей и поэтов, которые прославляли его в произведениях, описывая благосостояние страны и высокий разум правителя. Приблизительно так, как пелось народом у нас позднее:

Прошла весна, настало лето,

И я от радости кричу:

Спасибо Партии за это

И лично Леониду Ильичу!

Путь к высокому креслу никогда не был заказан ни вору, ни развратнику, ни даже убийце. Тогда зачем эти рассуждения «для себя»? А вот зачем. В своё время в моём институте был проведён опрос об исторических фигурах прошлого. «Хитрые» вопросы анкет вывели исследовательский коллектив на субъективные представления людей о роли и оценках личности в истории. Удивительное дело — почти все опрошенные признавали тиранов и деспотов Великими и негодяями одновременно. Респонденты использовали двойные стандарты в своих оценках, очевидно, полагая, что к Великим нужно применять шкалу с такими же крупными делениями. Ан нет. Ко всем прикладывается одна и та же линейка — и к нефтеналивному и горюче-смазочному олигарху Кузькину, ежегодно грозившему устроить перед уборочной или посевной крах экономики поднятием цен на природные ископаемые из народных недр, и к плотнику Иисусу Христу, и к начальнику кочегарки, даже если она там, куда ни за какие коврижки не захотят попасть ни выжившие безбожники, ни твердолобые атеисты. У Всевышнего нет двойных стандартов и одно мерило на всех, — например, на всех взятых сидящих по струнке вдоль стола министров, от которых предотвращение экономического кризиса зависит меньше, чем от одного Кузькина, повелевшего, что в этом году свою мать показывать ещё рано, а в следующем — посмотрим. И наплевать было этому сукиному сыну, что в других нефтедобывающих странах своим гражданам бензин продавался в несколько раз дешевле, чем чужим, — пусть платят как все, — здесь он хозяин всего! И чихать ему на законодательную, исполнительную и судебную власть с высокой колокольни. Рост цен на энергоносители приводил к росту на всё остальное, зато за рубежом кем-то приобреталась недвижимость, включая бегающих по зелёному полю игроков. «Нищета закончится, когда начнётся здоровая конкуренция», — вещали с экрана дяди, принимающие серьёзное выражение лица. А кто влиял на создание здоровой конкуренции? Полуголодный народ? Дескать, наследство нам плохое оставили — нерыночное. Вот с таким наследством который век и живём.

А вот и причина двойных стандартов в оценках личности и деяний своих правителей. Исконными корнями русского народа были защита Отечества и семья, стоявшие на первом месте, а не благосостояние, не говоря уже о сегодняшнем лихорадочном обогащении.

Именно народ и никто другой создаёт славу своим вождям, — как историк, я хорошо убедился в этом. Гордость за своего тирана, а не презрение к нему, — вот высшее достижение правителя. Крысятничать и не получать при этом одобрения широких масс было «западло». Вам не приходилось слушать ностальгические откровения о своей молодости еле шаркающих гитлеристов-сталинистов? Они до сих пор уверены, что их вождей незаслуженно оболгали, и справедливее тех вождей в природе нет, и уже никогда не будет. За сим и отходят в прошлое, оставляя после себя зелёную поросль с чёрно-красной символикой.

Народ не любит карьеристов и воров, и он скорее возлюбит деспота, чем тех правителей, которые жили и правили для себя, разваливая страну и её уклад. Но здесь вряд ли можно разобраться, если не понять, что власть слаще любых денег, деньги важнее благосостояния народа, а благополучие последнего по сравнению с личной властью, вообще ничего не стоит.

Народ привык жаловаться не на жестокость, а на несправедливость. И поэтому он стерпит любую жестокость, лишь бы она казалась справедливой. «Мы ж не Франция какая, чтобы смуту подымать», — как писал Леонид Филатов. Правитель-тиран, сумевший поднять государство, несмотря на жестокость к подданным, народом не забудется спустя многие поколения, а тираны, ослабившие державу — воры или маразматики, уйдут в забвение. Но у таких правителей народ ещё никогда не жил в благополучии, ибо даже мощное государство ещё не синоним сытых подданных. Цивилизованное общество всегда отличает правильное обращение с большинством, а не мощь.

Идея государственности — укрепления державы, делала деспотов для народа ближе своей рубашки к телу, которую он всегда был готов отдать на общее благо. Жаль только, что люди иногда принимают их за мучеников, тоже готовых снять с себя последнюю рубаху. Не копайтесь зря в истории — ни одного такого случая даже в качестве исключения не найдёте. И не пытайтесь отыскать этих мучеников в подпольях, шалашах и на каторгах, — там их тоже не было. А если что и было, то только ради своей власти. Когда в одной бывшей республике, где под бренькающие мелодии пьют зелёный чай, не снимая расшитых бескозырок, однажды подсчитали голоса избирателей, счастливый избранный подпрыгнул и расцеловал милиционера, которого раньше не согласился бы облобызать ни за что на свете. А другой лидер, почувствовавший при голосовании на одном из довоенных съездов ВКП (б) тень недоверия к себе, как к генсеку, уничтожил подавляющую часть его делегатов. Физически.

Надо ли любить вождей, укрепивших державу, но проявлявших жестокость к своим подданным? Ведь историческая альтернатива ничего другого народу не предлагала. Что же предлагала та же альтернатива самим вождям?

Своему народу весьма импонировал Гитлер, ещё не до конца разогнавший машину террора и выполнивший своё обещание поднять экономику, дать работу, пиво и сосиски. И народ счёл это главной справедливостью наряду с реализацией идей «бесноватого» фюрера, накормившими этот народ.

Народ уважал Петра Великого — за евроокно, евроремонт образования, армии, флота и вертикали власти. Он тоже терпел жестокость государя, усматривая в укреплении державы высшую справедливость. Ещё раньше народ уважал Ивана IV, внутренняя политика которого тоже сопровождалась массовыми репрессиями и усилением закрепощения крестьян. Он лично сажал на кол и казнил людей как Александр Македонский и Пётр I, которых потом назвали Великими. Но уважение вызывала политика внешняя — Иван Грозный покорил Казанское и Астраханское ханства, полностью сделал Волгу русской рекой, начал освоение Сибири, и память о князе и царе осталась в веках. Сталин умел возвышать и награждать не только людей из своего окружения, но и отдельных представителей народа, и это тоже казалось великой справедливостью отца и учителя. И был построен Советский Союз. А приказы о планомерном и целенаправленном уничтожении десятков миллионов сограждан принародно не отдавались. Большинство населения в то время об этом и не догадывалось. Точно так же народу казался справедливым диктатор Бонапарт, победоносными войнами существенно расширивший границы империи, пока не поняли, что нечего ждать добра от уродов, и не сослали его на остров Святой Елены под присмотр англичан. Боялись, что он захватит власть в третий раз. Кстати, жил он там совсем неплохо: при вскрытии выяснилось, что Бонапарт имел на животе пятисантиметровый слой жира.

Мы гордимся именем Петра и его городом, построенном на костях, и незаметно замолкаем, услышав про сталинский Беломорканал, хотя это одно и то же. Неужели, надо специально доказывать, что Чингисхан, Македонский, Гитлер и Ленин со своей идеей о мировой революции, — то же самое. Одна шайка-лейка ненасытных гурманов, мечтавших покорить весь мир. Может быть, не случайно в сумасшедших домах так любят называться их именами? Мы не понимаем, что недопонятое нами прошлое, не способно увести в желаемое будущее.

Правитель — всегда продукт той же эпохи, что и народ. Его сознание зависит от самосознания народа. Осознал бы последний, что такое «ваучер» раньше того, кто его изобрёл, и мы бы никогда больше об этом новаторе не слышали. Сидел бы сейчас в какой-нибудь колхозной бухгалтерии в протёртых нарукавниках, начисляя костяшками за трудодни. А то, может быть, вы думаете, что такие изобретатели любят утруждать себя поисками исторической альтернативы? Да у них она всегда одна: пан или пропал. Однако опытные международные (и свои тоже) консультанты со слегка рыкающим английским, мягкими манерами и твёрдым характером пропасть не дали. Потому что имели два высших образования, лишь одно из которых было экономическим. В результате, народ заранее был записан в издержки захвата власти и остался «с носом».

Я понимал, что известные всем факты никому не смогут доказать новую теорему, но верил: не до конца раскрытая правда о невезении на вождей таится где-то рядом. Нам нужна не «формула власти», как называется одна из телепередач, а формула властолюбца, которого нельзя допускать во власть. И нам нужна другая теорема, о которой мало кто знает, говорит и думает. Но какая?

Если цель правителя — исключительно укрепление государства, его безопасности и незыблемость основ державы, в которой живут бедные и подавленные люди, а средством её достижения являются лишь грабёж и жестокость к своему народу, — зачем людям такое государство? Чтобы страдать не от набегов варваров, а от собственных извергов, побираясь в своей стране? Или мы ждём, что наступит очередь «доброго царя»? Или мы по-прежнему предпочитаем извергов варварам, потому что в нас сидят исконные корни о защите Отечества и семьи?

Найдя в пустом платяном шкафу одинокую вешалку с кителем генералиссимуса после его смерти, идолопоклонники десятилетиями передавали поколениям легенду о неслыханной скромности вождя всех времён и народов. О том, что когда надо, он открывал сберкнижку, никакой суммой не ограниченную, эти люди не говорили. Но крысятничество генсека совсем не в этом: во время войны всё его ближайшее окружение питалось персиками и шоколадом. Он украл жизнь нескольких поколений, продал их и купил для себя власть, сопоставимую лишь с числом умерщвлённых. А вы бы поверили схваченному на месте домушнику, что в отсутствие здравствующего министра финансов, он нашёл в его доме только тридцать тысяч деревянных? Я бы поверил, но легенду из этого складывать не стал, потому что, хотя время и другое, страна всё та же.

На самом деле жестокость никогда не может быть ни справедливой, ни оправданной. И ей всегда может быть найдена альтернатива, поскольку другой должна быть не история, а люди. И, значит, дело в чём-то ином. В чём? Пока будешь искать эту альтернативу, — потеряешь власть? Очень близко к истине.

От жестокого правителя можно ожидать тирании, от алчного — нищеты обобранных до нитки подданных, но от тщеславного властолюбца можно ожидать всего, ибо власть для него дороже денег и, тем более, человеческой жизни поколений его современников.

Главный дьявол сидит не в ощущении тяжести кейса с туго набитыми купюрами, а в том, что называют ощущением власти. Поди, поймай за хвост это рогатое ощущение, если народ слаще морковки ничего не пробовал. Народ даже поверить в то, что власть, особенно, единоличная, слаще любых денег, не может. Он думает, что целью любой партии является борьба за его благополучие, а не приход к власти. То есть, конечно, сначала чей-то приход, а потом уже борьба за своих обездоленных граждан. Например, есть партии, финансируемые олигархами и пенсионерами, которые тоже борются за своих обездоленных избирателей. Глупости всё это, так не было и не может быть. Простейшим доказательством является то, что олигарх может стать членом партии пенсионеров. Сначала бывает борьба за власть, а потом «приход» наслаждения властью. И снова борьба за постоянное укрепление мощи, неприкосновенности и концентрации власти для усиления наслаждений. Это наркотик, требующий увеличения дозы. А то вдруг наслаждения ослабнут или вовсе пропадут? Народу, вечно на что-то надеющемуся, всегда достанутся одни рожки да ножки, так как электорат нужен исключительно в день борьбы за власть и её укрепление для усиления наслаждений. Биологический закон о собственной рубахе на своём теле, получившем эту рубаху. А труды классиков, лозунги, призывы — всё это теория и практика получения личной власти чужими руками. Вы дадите незнакомцу деньги без расписки? Тогда почему без расписки вы вручаете кандидату на выборах свою судьбу и судьбы других заложников? Это ведь не ломбард, и выкупите ли вы заложенное, от вас не зависит. Или вы можете отозвать из власти избранного мошенника? Но известно, власть «за так» не отдают. Классики не любили отрицать очевидное. Можно, конечно, устроить так, чтобы не кандидат нам давал свои предвыборные обещания, а мы бы вручали ему свои требования, на которые он с радостью, как наш слуга, соглашался. И брал их под большие проценты — согласно тому биологическому закону, то есть под свою собственную рубаху вместе со шкурой, которые с него снимут, если он вздумает чего-нибудь недовыполнить. И тогда, как бы, получится, что он сам заложил свою судьбу с последующим правом выкупа. Это справедливо, и поэтому сделать ещё сложнее, чем придумать закон об отзыве мошенника или уговорить мошенников принять готовый закон.

Если бы хотя бы одно обещание было выполнено, мы бы стали жить лучше, но лучше начинают жить лишь те, кого мы выбираем. О нас забывают до новых выборов. Нам постоянно лгут сверху, а мы всё время лжём друг другу. Мы не знаем действительного положения вещей, но надеемся на то, что оно приведёт нас к лучшему завтра. Не приведёт, потому что не мы выбираем свой путь, и у нас нет никаких гарантий. Они появляются, если становится известной правда. А пока, правда такова, что люди, избранные нами, ещё ничего не изменили и ничего изменить не смогут. Но это не вся правда.

Власти, как и денег, много не бывает. И как деньгами, ею не хотят делиться. Так же, как деньги, её стремятся увеличить и защитить, чтобы никто не мог отобрать как Бастилию или Зимний. Власть, как и деньги, можно передать своему преемнику, если она становится бесполезной и даже опасной. Власть, как и деньги, можно честно заработать. Но много ли можно заработать честным путём? Большие деньги можно лишь украсть или взять силой — как и большую власть. И за то, и за другое убивают каждый день. Десятками, тысячами, миллионами.

Но самому алчному хватит и одного банка, а самому властолюбивому и одной страны будет мало, — захочется владеть миром. Ради денег можно убить несколько человек, ради власти — десятки и сотни миллионов людей. Ради денег можно проявить жестокость несколько раз. Ради власти надо оставаться жестоким всю жизнь вплоть до помещения в пирамиду, мавзолей или стену.

Тот, кто продолжает считать, что во власть идут, чтобы ещё больше иметь денег, так ничего и не понял. Правда, насколько любит деньги человек, оказавшийся на вершине власти, сказать трудно. Деньги — это эквивалент того, чего у тебя пока нет. А если есть всё, что даёт власть? Трудный вопрос, хотя, если большая власть будет потеряна в одной стране, не менее огромные деньги могут остаться в другой. Но патологическое властолюбие или алчность должны предполагать такую же патологическую жестокость, иначе ни власти, ни денег не видать. А с границами патологии своих вождей, включая и безразличное отношение, народ может разобраться и сам — он хорошо их чувствует. Только сначала народ должен понять, что если «топнет ногой», уже сейчас сможет жить лучше. И сделает это наперекор двум дядям, один из которых появляется, чтобы сообщить о скором улучшении жизни на один медяк, а другой, чтобы повелеть первому улучшить её на два. Однако, других способов изменить жизнь история не знает — или ногой во власть, или ногой о землю.

Но вот последний и единственный вопрос: до каких же границ должна простираться патология жестокости, алчности и властолюбия Чингисханов, Александров-Завоевателей, Наполеонов, Гитлеров, Петров Великих, Иванов Грозных, Ульяновых, Джугашвили и прочих, мало чем отличающихся от царя Ирода Великого или Калигулы, чтобы история, не сворачивая на обочину и не останавливаясь, могла идти вперёд, а не назад? Например, на ту обочину в несколько десятилетий существования Советской Власти, конец которой с точностью до месяца предсказывал Мишель Нострадамус? Заметьте, я не ставлю вопроса о нужности всех перечисленных и не названных лиц, — для равновесия в природе нужны даже вороны, уничтожающие крыс. Но не слишком ли много людей с патологическими отклонениями и криминальными наклонностями собирается в одном месте?

Нет, ни история, ни люди не должны допустить, чтобы последующие поколения гордились гнусными преступниками и террористами, в какое бы время те не жили. Глупость сказал тот пенсионер, не читавший библейских пророков. Потому что Природа знает, что есть добро и что есть зло. Она только хочет, чтобы мы сами делали свой выбор, а не кто-то, посчитавший себя за Всевышнего, делал его за нас. Выбор добра привёл бы нас к иной жизни, а зла — к такой, какая она есть. А та конференция началась с доклада, в котором сразу прозвучали слова о том, что новые технологии ещё не сделали счастливым никого в мире. И ни один правитель укреплением личной и государственной власти не осчастливил ни один народ.

Однажды в детстве поздним вечером выходного дня мама с отцом что-то готовили на кухне, из которой доносились кулинарные запахи. Я не слышал, о чём они говорили, и уловил лишь последнюю фразу отца: «…они все хотят быть похороненными в кремлёвской стене». Родители никогда не разговаривали при нас с братом о политике, — возможно, у старших поколений было так принято. Та фраза была сказана просто и по-военному коротко. Она была чётким обозначением тщеславия и тяготения к власти, той, которая слаще любых денег. Как же о многом мы не успеваем спросить уходящих от нас. Как-то отец сказал, что военному на могиле будет довольно и обычной металлической пирамидки со звездой. Ему поставили мраморный памятник, на котором он был изображён в форме. А на маминой могиле был поставлен дубовый крест.

Мне вспомнилось теперь уже далёкое детство, начавшееся в одном из военных городков за колючей проволокой. И хотя мне было всего семь лет, когда мы уехали из Сибири, мне и сейчас почему-то казалось, что люди там другие, не такие, как вокруг. Другой была даже погода: больше солнца, меньше дождей, и не перемешана зима с летом.

В этот момент, оказавшись на остановке, я заскочил в подошедший троллейбус, вставил в уши наушники плеера и включил его. Распутина запела «Я родилась в Сибири». Эта песня была будто о моём детстве. Может, я любил слушать Машу, потому что когда-то она жила в маленьком сибирском посёлке, а место, где служил мой отец, возможно, находилось где-то совсем недалеко. Ностальгическая песня. Годы идут. Права Галя — жениться надо. А в песне этой мне нравился не только мотив, но и каждое её слово. Наверное, меня, также как и певицу, тянуло в своё детство, в прошлое.

Я родилась в Сибири

С упрямою душой,

И там меня любили,

Я выросла большой.

Был цвет черёмух белых

И белый гул пурги,

А я всё песни пела

Под музыку тайги.

День за днём, а за зимою лето, —

Давным-давно мне надоело это.

Куда же вы, куда уходите года, —

Мои неповторимые года?

День за днём, а за зимою лето, —

Уеду я отсюда, я уеду.

Да только вот беда,

Да только в том беда, —

Не денусь от тебя я никуда!

Я родилась в Сибири,

В тайге над Ангарой,

И тяжелее гири

Была мне жизнь порой.

Не просто и не скоро

В крутом потоке дней

Попасть сумела в город

Я с песнею своей.

Я родилась в Сибири —

Там у меня друзья,

И там меня любили

За то, что я есть я.

Там тишина и горы

И звёзд полёт во тьму,

И, покидая город,

Я говорю ему:

Я родилась в Сибири

С упрямою душой,

И как меня любили,

Я выросла такой…

* * *

Троллейбус довёз меня до метро, и я спустился вниз. В центре, на одной из станций нужно было пройти по длинному переходу. Я послушно тёк в толпе людей и вдруг перед входом в тоннель снова увидел знакомую цыганку, одетую в платок и коричневую длинноватую шубу. Ей можно было дать лет тридцать или тридцать пять. В руке она держала картонку с коротким текстом: «Гадаю по руке». Мне приходилось видеть эту женщину на этом месте уже второй год, а может быть и больше. Интересно даже, она так долго стоит на одном месте и в разное время суток. Уйдёт, и больше никто и никогда её не увидит. Чаще всего приходится встречать группу навязчивых цыганок, которые, грамотно окружив прохожего, начинают свой психологический концерт. Но эта всегда стоит спокойно и молча, держа кусок небольшого картона на согнутом локте и прислонившись к стене. В другой позе я её не замечал. Но главное — она молча предлагала свою услугу, — без всякой рекламной агрессивности, изрядно поднадоевшей как раз тем, кому обычно предназначалась. Это каждый раз меня и заинтриговывало. Я решил подойти к цыганке и выбрался из потока людей.

— Вы можете мне погадать? Так просто, в общем… — неуверенно обратился я к ней.

— Дай мне обе руки, всю правду скажу, видно, ты хороший человек и не весело тебе.

Я неуверенно протянул обе ладони. Посмотрев на них, она отпустила одну руку и продолжала держать другую. Потом издала какой-то короткий возглас, от которого я поёжился. И стала быстро тараторить скороговоркой, не заботясь о соблюдении правил формальной логики и о том, запомню ли я услышанное. Но каждое слово сразу врезалось в мою память как советы инструктора по укладке парашюта.

— Кто-то будет преследовать тебя повсюду, но ты уйдёшь от них. Большое богатство и большая любовь ждут, вижу. Найдёшь далеко то, что никто никогда еще не находил и не найдёт. Ждёт скоро тебя долгая дорога, и встретишь людей разных много, но берегись одного из них. Окажешься далеко от своего дома в чужом краю, но вернёшься в свой дом, где всё любишь, и будет тебя ждать здесь счастье.

Ещё вижу — много женщин тебе помогать будут, а найдёшь ты только одну, которую ждал и хотел. Скажу тебе, что одна женщина с белыми волосами не из наших мест будет. Она сильно любить тебя станет, но не сможешь ответить ты ей, а она спасёт тебя от верной смерти.

Я, ошарашенный, смотрел на эту женщину и хотел спросить ещё что-нибудь, уточнить. Но мне стало жутко. Не слишком ли много для одного? А то добавит ещё пару слов и проведёшь бессонную ночь. А что бы вы сами подумали? Поулыбались, дали купюру и пошли дальше? Я так и сделал, но когда отошёл на несколько шагов, цыганка догнала меня ещё до того, как меня увлекла толпа.

— Эй, послушай! — она дёрнула меня за рукав куртки и доверительно, без своей скороговорки, глядя мне в глаза, сказала: «Бойся рыжего богатого человека — он везде искать тебя будет и везде найдёт. Берегись, много в нём зла очень».

Я кивнул ей и пошёл к эскалатору. Ну и дела-а-а! Триллер какой-то, мелькнуло в моём мозгу, не способном остановить эти мысли и приглушить голос гадалки, всё ещё звучавший в моих ушах. Купил билет и посмотрел кино. Только оно про меня самого оказалось. В командировки в ближайшее время я не собирался — зима, в ЗАГС тоже — идти не с кем, а врагов для себя не искал. Что всё это может значить?

Мне нужно подумать и успокоиться. Лучше всего это у меня получалось на улице. Выйду в центре города, пройдусь до следующей станции, приведу мысли в порядок, и домой. Завтра ехать на работу в один институт, проводить занятия. Я вышел из метро и глубоко вдохнул воздух. У-у-ф! Затем обошёл станцию и вместе с другими пешеходами начал переходить улицу. В ушах всё ещё был слышен голос цыганки. Её слова теперь казались и вовсе зловещими. Видимо, настроение человека нивелируется в толпе. Но если здесь применим термин «средняя результирующая», то и в итоге такого настроения врагу не пожелаешь.

Я и не заметил, как прямо передо мной резко визгнули тормоза, и идущий человек, за которым я шёл, был сбит тормозившей машиной. Но слишком поздно. Водитель «Жигулей» выскочил из кабины и бросился к сбитому. Я оказался ближе всех и вместе с другими прохожими перенес пострадавшего с проезжей части на тротуар. Мужчина стонал, его сильно поцарапанное лицо было в крови. Но самыми тяжёлыми могли быть внутренние повреждения. Я наклонился над ним и помог лечь прямо, положив под голову его шапку. Кто-то крикнул: «Скорую, быстро!», и несколько человек вытащили мобильники. Кто-то звонил, а кто-то наклонился над мужчиной и что-то у него спрашивал. Я стоял рядом и оглядывался. Если бы потерпевшего сбил «Мерседес», какая-нибудь ветхая старушка непременно назвала бы самоуверенного водилу «разъездившимся иродом». Но на растерянного водителя старых «Жигулей» никто не кричал, разве что ему ворчливо выговаривали. Поток транспорта медленно объезжал его машину. Парень стоял тут же и ждал приезда сотрудников милиции. Мужчина, лежащий на спине, уже не стонал, глаза его были закрыты. Он был довольно крепок, одет далеко не в новую и модную одежду, вещи при нём отсутствовали. Ему было на вид лет под шестьдесят, он имел бороду и скорее походил на бомжа или бродягу. Этого мужчину я про себя и назвал бродягой. Ничего обидного в виду не имелось. Не знаю почему, но кроме обычного сочувствия и сострадания, у меня к нему возникло непонятное чувство симпатии. Все мы бродяги в этом мире, а я, вообще, странствующий дервиш, — подумал я невесело. Индифферентные горожане стали постепенно расходится. Несмотря на то, что все это случилось в центре Москвы, ни бригады скорой помощи, ни ГИБДД пока не было. А может быть, прошли всего какие-то секунды? Я не знал, как помочь сбитому человеку. Мимо нас шли люди, часть из которых думали, что я такой же собутыльник, как и лежащий на асфальте пьяный, но более трезвый.

Тут с рёвом подкатила карета скорой помощи. Из неё вышли медики в униформе и подошли к нам. Женщина наклонилась над мужчиной и спросила, где он чувствует боль. Другой медицинский работник спросил меня, что случилось. Я рассказал, поскольку всё это время находился рядом. Затем медработники положили потерпевшего на носилки и стали помещать его в машину. Из-под пальто лежащего выпала на землю какая-то сложенная бумага или конверт. Я поднял бумагу, и машинально положил в карман куртки. Она была старая и грязная. Меня отвлёк разговор врачей. — «Он даже не знает, как его зовут и где живёт», — сказал один работник «скорой» другому. Ставьте оборудование, едем в Склифосовского. «Что Вы тут стоите, — обратился первый ко мне, — залезайте, едем».

Не знаю, как это произошло, возможно, от моей растерянности или оттого, что скомандовал врач, я залез в машину и устроился на боковом сиденье. Скорее всего, он подумал, что я знаком с пострадавшим. Но следовало спешить, а отключиться от этой ситуации, я уже не мог. «В Склиф», — коротко бросил шофёру врач и захлопнул дверцу. Больница находилась близко от места происшествия, и скоро мы подъехали к приёмному отделению. Но в вечерних пробках пришлось стоять дольше, чем добирались. Всю дорогу мужчина молчал, только тихо постанывал. Мне было жалко его, и я думал, что где-то живут его родные и не знают, что он попал в такую беду. Было не по себе ещё и оттого, что всё произошло на моих глазах. Как хрупка человеческая жизнь, и как легко её укоротить или оборвать. И сколько способов существует для этого — от дорожных пробок и светофоров до…

«Выгружаем», — скомандовал врач. Санитары выдернули носилки из машины и внесли пострадавшего в приёмное отделение. — «Заносите в смотровую, осторожнее». Женщина в белом халате распахнула дверь. По коридору к ним спешил дежурный врач. — «Что с ним?» — «ДТП. А этот парень сопровождал его, был с ним и всё видел. На место уже должны приехать сотрудники ГИБДД. Но у нас срочный вызов, мы поехали».

Скорая помощь отъехала. Я остался стоять в коридоре, потом сел на скамейку. Уходить пока не собирался, надо бы дождаться врача. Может быть, у него будут ко мне вопросы. Потом я достал блокнот и стал вспоминать, что же мне говорила цыганка. Попробую записать дословно. Несколько минут я составлял фразы, менял местами предложения и зачёркивал слова. Цыганка в самом конце добавила, что я должен остерегаться какого-то злого рыжего человека. И богатого. Но как гадалка смогла выяснить, что он рыжий, злой и богатый? И что за белая женщина в меня влюбится? Блондинка, которая спасет меня от смерти? Верной смерти, и…

— Молодой человек, подойдите, пожалуйста, сюда, — услышал я голос санитарки или медсестры, выглянувшей из дверного проёма.

Я зашёл в кабинет, где проводили первичный осмотр больных, и увидел стол с включённой лампой. Из кабинета можно было попасть в следующую комнату. За столом сидела женщина в белом халате, а перед ней лежал открытый служебный журнал. В журнале была сделана запись: «поступил неизвестный, назвать свои данные не может». И время — часы, минуты.

— А где пострадавший, что с ним?

— Мужчину повезли на рентген, а там решат, что нужно дальше — операция или реанимация. Одежду его заберёте или оставите? Вот, возьмите, — она сунула мне в руки квадратный листок бумаги. — Запишите фамилию врача и телефон справочной, врача зовут Соколов Зиновий Петрович.

Я машинально записал эти данные на листочке, который мне дали.

— Кто вы ему, молодой человек?

— Да я прохожий. Шёл мимо, вернее, за ним, а его сбила легковая машина. Тот шофёр остался, а я вот приехал.

— Значит, вы не знаете, кого сбило машиной?

— Нет.

— Дело в том, что он не может назвать своё имя. Это бывает. Но документов никаких нет. А я думала, что вы родственник, хотела передать вам пальто пострадавшего. Но в карманах ничего нет, а один карман совсем дырявый. Я отметила в журнале, что поступил неизвестный, но думаю, что потом он назовёт адрес своих родных. А пока, на всякий случай, я запишу, где вы живёте. Мало ли что.

Я представился и назвал свой домашний адрес и телефон. Забывшись, я опустил кусочек бумаги с записью, который до сих пор держал в руках, в карман своей куртки.

— Так я могу идти?

— Спасибо, конечно. До свидания.

— До свидания.

Я повернулся и пошёл к дверям, а затем спустился по наклонному въезду к приёмному отделению. И представить тогда не мог, что скоро произойдут события, которые навсегда и самым фантастическим образом изменят мою дальнейшую жизнь. Даже не догадывался, что в цепи загадочных событий, некоторые из них уже начали происходить, набирая постепенно силу и скорость. А пока я шагал вперёд, устало, посматривая по сторонам и вспоминая с самого утра весь этот длинный и трудный день.

Ну вот, пока всё. Мужчина в больнице, ему окажут необходимую помощь. А после этого он вспомнит, как его зовут и где живёт. Наверное, это шок из-за сильного неожиданного удара. Я поднял воротник и направился к выходу по дорожке. Уже на Садовой-Спасской мои мысли вернулись к встрече с цыганкой. Завтра же позвоню Вячеславу Петельскому. Когда-то мы закончили один институт и даже учились в одной группе. Работа на кафедре ему надоела, и он ушёл на вольные хлеба, увлекшись хиромантией. Видимо, он давно изучал её, потому что ещё на первом курсе рассказывал про неё много интересного. Конечно, всерьёз, мы, студенты, это не воспринимали, просто вежливо и со вниманием слушали, ахая и охая. Особенно, девчонки, которые быстро превратили Славу в своего любимца. Но Слава был упорен в науках, добился больших результатов и жениться не торопился. Зато романов у него всегда было достаточно. В нём я ценил то, что он оставался порядочным человеком, и ничто не изменило его. Он мой старый приятель, друг, поэтому объяснит, что к чему. Посмотрит мою руку и заявит, что всё, что меня напугало, ерунда. Вместе посмеёмся. Как говорится, личный покой — прежде всего, а кому не нужна спокойная жизнь? Но только завтра не получится, жаль. Завтра меня ждёт много разной работы и дел. Тогда послезавтра, но найти его телефон надо сегодня. А где же номер его домашнего телефона? Я всегда созванивался с ним из дома и свою старую телефонную книжку хранил где-то среди бумаг. Я дошёл до метро Сухаревская и спустился вниз. Приехал домой уже поздно и на полу у ножки кухонного стола обнаружил гороскоп, который не досмотрел утром. Продолжение недочитанного прогноза гласило: «Сегодня могут произойти необъяснимые события, которые сделают явным нечто давно назревавшее или готовившееся. Будьте осторожны на транспорте и во время занятий спортом. Из-за рассеянности можно получить серьёзную травму». Но явным для меня сегодня стало только одно — непроверенные слова цыганки относительно моего будущего. Предсказание не могло быть явным до тех пор, пока не сбудется. Так? Так. Я собрал портфель для проведения завтрашних занятий и завалился спать. Засыпая, пытался вспомнить, когда мы встречались с Петельским в последний раз, но так и не смог этого сделать. Значит, давным-давно.

* * *

— Во время сна отдыхает ли душа так же, как тело?

«Нет, Дух никогда не бывает в бездействии. Во время сна узы, связывающие его с телом, ослабляются, и так как тело не нуждается в нём, то он пробегает пространства и входит в более непосредственные сношения с другими Духами».

— Как можем мы судить о свободе Духа во время сна?

«Ты часто говоришь: мне снился сон странный, страшный, но не правдоподобный; ошибаешься, это часто бывает воспоминание мест и предметов, виденных тобою, или которые ты увидишь в другом существовании, или в другое время. Когда тело спит, Дух старается расторгнуть свои цепи, погружаясь в прошедшее или будущее».

«Сон отчасти освобождает душу от тела. Человек, засыпая, приходит на время в состояние, сходное с тем, в каком будет постоянно находиться после смерти».

— Почему не всегда помнят сновидения?

«То, что ты называешь сном, есть только отдохновение тела, потому что Дух всегда деятелен; во время сна он получает некоторую свободу и сообщается с теми, кто дорог ему, как в этом, так и в других мирах; но так как тело состоит из материи тяжёлой, грубой, то оно с трудом сохраняет впечатления, полученные Духом, потому что он получил их не через посредство телесных органов».

— Что думать о значении, приписываемом снам?

«Сны несправедливы в том значении, какое приписывают им гадатели, потому что смешно думать, что такой-то сон предвещает то-то. Они истинны в том смысле, что составляют действительность для Духа, которая, впрочем, не имеет никакого отношения к тому, что происходит в телесной жизни; часто такой сон есть воспоминание, и, наконец, если Бог позволяет, сон может быть предчувствием будущего или сознанием того, что совершается в это время в другом месте, куда переносится душа. Не имеете ли вы примеров, что некоторые лица являются во сне и сообщают своим родным или друзьям о том, что случится с ними? Что же это такое, как не явление души или Духа этих особ, сообщающихся с вашей душой?»

Книга Духов

* * *

Следующий день сложился неудачно. Во-первых, проснувшись, я вспомнил, что, по словам цыганки, у меня должна закончиться относительно спокойная жизнь. Хорошо ещё, если наступит конец холостяцкой жизни. Тут мы совсем не против, даже наоборот. А вот если речь идёт о спокойной жизни или о жизни вообще, тут мы против и очень не согласны. Я, как и большинство хороших граждан — за мир и покой. Но хорошие люди, в отличие от плохих, намного хуже организованы. Тогда кто организует хаос, в котором нет ни мира, ни покоя? Интересно, почему такие неконструктивные решения принимает Дума? Там что, плохих людей не менее пятидесяти процентов? Опять отвлекся… В общем, у меня было плохое настроение по ряду причин. Во-вторых, я чуть не опоздал на занятия. Искал по квартире то одно, то другое, хотя портфель собрал ещё вчера вечером. Мало того, подвёл транспорт — отключение электричества, долгая проверка проездных билетов, дорожные пробки. И долго ждал свою маршрутку. В-третьих, приехав на место, я узнал, что заболел какой-то доцент Сидоркявичус, из-за которого мои занятия в расписании разорвали до такого окна, в которое поместилась бы половина семестра. Пришлось ждать почти до вечера. В-четвертых, дамская половина обучаемых, томно глядя мне в глаза, всё время норовила заострить моё внимание на исторической практике. Под этим, конечно, ими понимались разные случаи, сопутствующие истории как таковой. Например, кто с кем крутил шашни, чем это заканчивалось и почему. Но таким любопытным я ответил, что в те стародавние времена, как и сегодня, шашни заканчивались экзаменационной сессией, и красавицы поутихли. Всё это отвлекало и нервировало меня.

Освободившись, я пустился в такой же долгий обратный путь. Но на дверях моего подъезда висело объявление о том, что завтра придут работники газовой службы проверять оборудование, и, поэтому всем надлежит организовать день открытых дверей, что было уже, в-пятых. Это легко сделать одинокому пенсионеру, а как быть мне? Хорошо, что на следующий день я был свободен. Вот преимущество преподавателя-почасовика перед постоянно работающим членом кафедры. Никакой научной, методической и воспитательной и прочей работы. Зарабатываешь свои деньги сдельно в поте лица, и имеешь время их тратить. И не надо думать об участии в разных мероприятиях и дрязгах, которые иногда происходят в вузах, впрочем, как и везде. Надо бы вспомнить, где у меня лежит записная книжка с новым телефоном Вячеслава. Но сначала надо поужинать. Я поел без аппетита и пошёл в комнату. Там, в верхнем шкафу стенки, следовало поискать телефонную книжку. Я потянулся, открыл дверцу, и прямо на голову мне свалились большая общая тетрадь. Это была моя старая тетрадь со стихами, которые я написал за свою жизнь. Раньше новые стихи вписывались в неё, а их черновики, отражающие творческие муки, уничтожались. Моё вдохновение очень давно растаяло как дым, и я уже не помнил, когда написал последнее стихотворение. Очевидно, что для стихосложения требовались новые исторические предпосылки, а их всё не возникало. Напрасно кто-то сказал, что вдохновение придумали лентяи. Наверное, это был какой-нибудь большой начальник в портупее, который хотел ежедневно заставить писать стихи вверенный ему большой поэтический коллектив. Ведь начальник всегда вдохновлен громадьём своих планов и своим начальником сверху…

Отскочив от головы, по которой мне досталось твёрдым углом, тетрадь шлёпнулась о пол и распласталась. Я потёр ушибленное место и посмотрел сверху на аккуратно выведенные строфы. Они были написаны очень давно и, насколько я себя помню, никакого особого значения им никогда не придавалось. Как обычно, напишешь стишки в свой альбомчик и забудешь. А я сочинял время от времени, просто так и потому, что хотелось выразиться в художественной форме. Как пьяному дебоширу хочется выматериться в нецензурной. Извините, это я не о других поэтах, а только о себе. Да, мои стихи. Но я помнил лишь одно и только одно. Я не смог придумать им названия. Нет, вру. Еще помню, что уже окончил школу, и было мне лет семнадцать. И ещё… я тогда почти не испортил бумаги на черновик. Обычно вдохновение приходило ко мне вечером, а тут я написал всё в одно прекрасное утро на свежую голову и без особых творческих исканий рифмы. Ну-ка.

Упрямо память повторяла

Черты далёкого лица,

Воображение искало

Пути начала и конца.

Прожив не много и не мало

Секунд, минут, часов и лет,

Ты был как книга без начала,

В котором кроется ответ.

Но то, что раньше позабылось

И с днём грядущим стало врозь, —

Всё вновь опять соединилось

И зримым сделалось насквозь.

Вот потому-то день давнишний,

Истёкший столько лет назад,

Ты вспоминаешь как не лишний

И с остальными ставишь в ряд.

Пусть день, когда ты появился,

Десятки раз переживёшь, —

Ты должен помнить, что родился,

Забыть обязан, что умрёшь.

Но если предстоит, как прежде,

Искать начало тех дорог, —

Ты будешь жить и быть в надежде,

Как был и жил в последний срок.

Странные стихи, конечно. А ведь я их никому не читал. Слишком личные и не очень понятно о чём. Впрочем, я не читал никому и некоторые другие стихи. Это вам не хиромантия, этим людей и рассмешить можно. Но эти строки мне почему-то нравились, хотя я и не помнил причин для их сочинительства. Поэты — непостижимые для меня люди. Может быть, мне хотелось понять их душу и решил попробовать. Исключительно для себя, так что пародистов, редакторов и читателей просят не беспокоиться. Чтобы меня не стала мучить ностальгия по прежним временам, остальные стихи я читать не стал и захлопнул тетрадь. Я засунул её на самый верх, но она выскочила снова. Тогда я придавил ее кипой журналов, и на другой стороне полки обнаружил книжку с телефонами. Вот и телефон Петельского. Я набрал номер и услышал его голос.

— Слава, здравствуй! Узнал?

— Здорово, Саша. Куда так надолго пропал, как живёшь?

— Живу историей прошлого в эпоху перемен, как и ты. Преподаю. Ты как? Мы можем увидеться?

— Завтра же, если хочешь. Не забыл ещё, где я живу? Весь день буду дома.

— Конечно, не забыл. Извини, что я так долго не звонил. После новогодних праздников мы вообще не разговаривали. У меня есть личные дела.

— Вот и поговорим.

— Я приеду. Только завтра обещали придти проверить газовую плиту. Как уйдут, без звонка еду к тебе. Хорошо?

— Буду тебя ждать. У меня завтра будут друзья, так что познакомишься с ними.

— Ну, тогда до завтра. До свидания.

— До свидания.

Надо обязательно взять с собой листок, на котором я написал в Склифе всё, что мне было нагадано. Засунув руку в карман куртки, я сначала вытащил вместо него старый измятый конверт и листочек, на котором был записан телефон справочной больницы имени Склифосовского. «Как же я забыл его, это письмо? Завтра позвоню в больницу и узнаю о самочувствии этого мужчины, — подумал я. — Пусть пока полежит у меня под рукой, чтобы потом не забыть вернуть». А вот листок с предсказаниями. Разворачивать и читать его я не хотел и положил в свой портфель. Всё может подождать до завтра, а пока вернусь к недочитанной книге. Книга была о мрачном Средневековье, но жутко интересная. Оказывается, в XV — XVI веках позиция Церкви о семье в таких странах Европы, как Франция или Германия, излагалась следующим образом: брак не имеет никакого отношения к влюблённости и тем более к физической любви, а любое страстное чувство оскверняет брачное ложе. Тот муж, который с супругой «предаётся плотским утехам» столь неистово, что даже если она не была бы ему женой, «он хотел бы иметь с ней дело», тот «ведёт себя по отношению к своей жене не столько как муж, сколько как распутник, тот совершает прелюбодеяние». Причём брак задумали исключительно для того, чтобы «охранить себя от греха (наслаждения) и иметь потомство, которое можно воспитать в любви и страхе Божьем». Цель такого «святого брака» — иметь «потомство, которое будет вечно благословлять Господа».

Всё это очень чётко излагалось в церковных текстах того времени, а церковно-приходские книги исправно фиксировали рождаемость. И как мне показалось — не менее строго, чем современные ЗАГСы, потому что церковники изучали рождаемость и делали выводы о мере почитания Господа. Дело было в том, что низкая рождаемость указывала на использование противозачаточных средств, а значит, на распутство. «Ну и нравы, ну и времена, чёрт бы их побрал», — подумал я. Вот только было не понятно, как толковали веления Бога церковники этих веков. Получалось, что произвольно, то есть, как им захотелось в том или ином столетии. Они, конечно, тоже люди и могли ошибаться, но так перестарались, что вне семьи мужчины и женщины всё компенсировали жутким развратом. Видимо, во исполнение воли святой церкви. Я почувствовал гордость за историков, донёсших знания об универсальном законе компенсации до XXI века. «Занятное чтиво на ночь», — подумал я и заснул.

* * *

— Помнит ли Дух своё телесное существование?

«Да, то есть, живши несколько раз как человек, он помнит, чем он был, и, уверяю тебя, нередко с улыбкой сожаления вспоминает о своём прошедшем».

— Тотчас ли после смерти Дух вспоминает о телесном существовании во всей полноте своей?

«Нет, оно приходит к нему постепенно, являясь как бы из тумана, и по мере того, как он обращает на него внимание».

— Помнит ли Дух подробности всех событий своей жизни и может ли обнять всю её одним взглядом?

«Он помнит то, что имело влияние на его состояние как Духа, но ты понимаешь, что в его жизни есть обстоятельства, которым он не придаёт никакой важности и о которых не старается даже вспомнить. Он может вспоминать о всех подробностях не только событий, но даже и мыслей своих, но, если это бесполезно, то он не делает этого».

— Видит ли он цель земной жизни относительно жизни будущей?

«Разумеется, видит и понимает гораздо лучше, нежели во время телесной жизни; он понимает необходимость очищения для достижения совершенства и знает, что с каждым существованием он очищается от какого-либо несовершенства».

— Каким образом прошедшая жизнь представляется в памяти Духа? Силою его воображения или как картина, находящаяся у него перед глазами?

«И тем, и другим образом. Он очень хорошо помнит только те факты, которые содействуют его улучшению».

— Помнит ли Дух все существования, предшествующие последнему, им оставленному?

«Всё прошедшее раскрывается пред ним, как станция, пройденная путешественником».

— Сохраняют ли Духи воспоминание о страданиях, испытанных ими во время их последнего телесного существования?

«Часто сохраняют и воспоминание это заставляет их больше ценить блаженство, которым они могут наслаждаться как Духи».

Книга Духов

* * *

Утром я никуда не торопился, выспался и, не спеша, занялся завтраком. Хорошо бы газовщики пришли пораньше. По телевизору демонстрировали, как очередная звезда делилась секретами приготовления какой-то съедобной лабуды. Как-то показывали одну передачу об особенностях питания в разных странах, США и России, говорили о пользе и вреде гамбургеров. В ней выступали разные специалисты — диетологи, повара, владельцы ресторанов и кафе. Одна молодая дама, назвавшаяся в титрах «ресторанным критиком», сделала симптоматическое заявление. По тому признаку, может ли тот или иной человек ходить в ресторан за качественной пищей, он может судить о себе, состоялся ли он в этой жизни, как личность или ещё нет, потому что не в состоянии позволить себе этого. И, если не может, значит, человек пока не дорос. Да уж, господа, стыдно питаться отбросами в городе, где собрана почти вся денежная масса нищей страны. Как можно позволять себе подобные высказывания? Это же цинизм! Ну, хочешь ты ходить в ресторан трижды в день — ходи. Для таких, как ты, барышня, и крутят рекламу о таблетках от переедания — показывают свиноподобную рожу за столом, заставленным полными тарелками. И рожа явно страдает от недоедопереедания — съела меньше, чем хотела, но больше, чем смогла. Назвать неудачниками более семидесяти процентов населения страны даже перебором назвать нельзя. Как можно последовать призывам к единению общества, — рассуждал я, — если сытый голодного не разумеет? И при этом момент появления таких критиков-гурманов пришёлся на хорошо обеспеченный процесс разворовывания страны. Причем с одновременным уничтожением всяких нравственных устоев, чтобы не мешали. Ни критикам, ни гурманам. Тут раздался звонок в дверь. Было начало двенадцатого.

На пороге стояла женщина средних лет в распахнутом пальто и синем свитере.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте. Служба газа. Приготовьте документы на газовое оборудование. Где тут оно у вас?

— В спальне.

— Где?

— В кухне. Квартира однокомнатная.

— Дайте спички.

— Пожалуйста.

Женщина достала свои инструменты и стала делать профилактику технике. Что-то отвинтила и начала чистить. А потом неожиданно спросила:

— А где хозяйка?

— Весь гарем я отправил по хозяйственным делам, но скоро будут возвращаться. По очереди.

— Ну, когда вернутся, передайте своему гарему, чтобы не забывали чистить плиту ежедневно. По очереди. Тогда за неделю управятся. А то всё сильно засорилось. И пусть купят «Комет». Вы что, рекламу не смотрите?

— Смотрю, но её постоянно перебивают извне эти тлетворные американские фильмы через спутники-шпионы. Просто не успеваешь записывать, что нужно для пола, что для потолка, а что для…

— Мужчина, распишитесь. Так. Всё. Всего доброго.

— Всего доброго, женщина, приходите ещё. Я куплю и «Доместос», и «Пемолюкс».

Когда дверь захлопнулась, я с нетерпением схватил с вешалки куртку, натянул балбеску и помчался на улицу, будто неповторимые узоры на моих руках были скоропортящимися.

Дом, где жили родители Вячеслава Петельского, находился недалеко от Кропоткинских ворот. Слава открыл мне дверь с радостными возгласами о количестве прошедших лет и зим.

— Привет братьям по маразму, — приветствовал я его и, увидев кроме молодого незнакомого парня и тёмноволосую девушку, добавил — и сёстрам тоже. Да здравствуйте!

— Познакомься, Тамара — Александр. Мой товарищ по институту, однокашник, кандидат исторических наук, ба-а-альшой знаток всякой истории, — представил меня Вячеслав. Мы познакомились. Приятеля Славы звали Вадим.

— Вы, правда, кандидат наук? — спросила девушка, пристально глядя на меня.

— А как же? Человек начинается с кандидата. Так мне говорили в семье и в школе. Извините, попытка рассмешить.

— А как называлась тема Вашей диссертации?

— Э… ну… э… забыл. А, вспомнил: «Спектральный анализ остатков Римской империи в лазерном излучении квантовых полей древней Македонии». Но мне на защите сказали, что мой вклад в науку больше, чем ожидалось, и сразу присвоили степень доктора. А если бы я правильно расставил все буквы алфавита, получил бы не докторскую, а нобелевскую. Но кто меня предупредил, что надо знать все буквы? Никто. Извините, попытка рассмешить.

Всем, действительно, стало весело. Тамара сказала: «Видно, что наш человек пришёл. Давайте за гостя выпьем чаю» и пошла с Вадимом на кухню ставить чайник.

Мы остались со Славой одни, и он предложил перейти в кабинет.

— Давно ли ты был у Сергея Сергеевича? — спросил он, усаживаясь в кресло.

— Месяца два назад. Где-то в конце прошлого года. Но если я еду из дома электричкой до Белорусского, мысленно машу рукой в его окна и думаю о нём. Занавески шевелятся, значит, всё в порядке.

— Надо бы позвонить ему, просто так.

— Конечно. Хвастаться, правда, нечем. Я веду занятия в двух вузах, как почасовик. А ты не жалеешь, что ушёл с кафедры?

— Нет, у меня пока все нормально: гадаю по руке. Но историю бросать не хочу. Книжки почитываю. Возможно, и сам начну что-то писать.

— Так ты веришь в хиромантию?

— Я-то верю. Бывает так, что одни говорят, что то-то и то-то — это не факт. А другие — нет, это факт. И то, и другое не доказуемо. Но только не хиромантия. Она — факт.

— Правда?

— Да чтоб мне пожизненно всю Марью Молодцову из тюремной библиотеки перечитывать и век читального зала Ленинки не видать!

— Нет, не надо. Лучше уж ты одним кексом в мегаполисе питайся. А что можно сказать о хиромантии в целом? Я ведь к тебе, поэтому и пришёл.

— Вот, например, две книги по хиромантии — одна издана в Израиле не так давно, вторая в России в 1913 году. — Слава указал на корешки книг на полке. — Здесь говорится, что по рукам всегда точно можно определить прошедшую, настоящую и будущую судьбу каждого. В дореволюционной книге приводится много шокирующих примеров из российской практики. Хиромантия такая же древняя наука, как и астрология. Можно встретить указания на неё ещё у Анаксимена Иосифа, сына Иакова и в законах Моисея. А ещё у Анаксимандра, Моисея, Анаксагора, Артемидора, Демокрита, Калхинда, Аристотеля и многих других, в том числе, у знаменитых учёных нашего времени.

В книге Иова, глава XXXVII, стих 7-й гласит: «На руку всякого Он, Господь наложил знаки (печать) для того, чтобы все могли знать свои действия природы». А в книге Моисея говорится: «Руки есть зеркало человека, в которых обозначена вся жизнь его». Карданус и Парацельс в XVI веке связали хиромантию с принципами астрологии. Это тот Парацельс, который изобрёл мазь, заживляющую раны. Но ей мазали не рану, а острый конец клинка кинжала или меча, бинтовали их, и рана заживала.

В XVII столетии систематизация хиромантии достигла совершенства и остановилась в развитии до 1850 года. Около 1700 года в Иенском университете по хиромантии читал лекции профессор Геннер, специально назначенный на эту кафедру. В Галле профессор Адам Ниетцкий читал этот предмет в 1780 году в связи с астрологией и магией. Хиромантия была распространена и в России. Но потом пришёл гегемон, и красная профессура стала учить его научному атеизму.

— Что же произошло после революции?

— Началась вакханалия во всём. Даже в соннике того времени было такое толкование: «увидеть во сне красного агитатора — к неприятностям». И пошло-поехало — генетика — продажная девка империализма, кибернетика — та же девка. И мы стали страной самых больших компьютеров и самого прогрессивного паралича в мире.

Если бы в школе нам преподавали основы Мироздания, а не твердокаменное коммунистическое фуфло, мы бы сейчас с нашими недрами и терпеливым народом были самыми первыми в мире. Во всём, а не только в космосе и в балете.

Хиромантия, астрология, судьба, карма — очень связанные понятия, И серьёзные. Последнюю трогать опасно — попытки разгадать её могут закончиться распадом личности. Древние это понимали. Для них рука была «чёрным ящиком», заглянуть в который нет возможности, как и в потусторонний мир. Нельзя. Мы не знаем даже источников эзотерических знаний. Но кто-то преподал нам хиромантию и через тысячелетия, многие поколения донёс до нас.

Вот, например, труду по хиромантии Вальмика Махариши от четырёх с половиной до пяти тысяч лет и современные индусы не сомневаются, что текст был внушён автору свыше. 567 стихотворных строф о значении каждого признака — 567 битов информации. Есть историки цыганского народа, — они считают, что искусство чтения ладони досталось цыганам от древних египтян. Даже в наше время многие хотели бы посоветоваться с грязного вида неграмотной, но великомудрой цыганкой. К хиромантии обращаются сегодня и психологи. Например, соратник Зигмунда Фрейда Карл Густав Юнг полагал, что форма и функция руки связана с психикой. Кстати, наша Тамара по образованию психолог и тоже начала изучать хиромантию.

Тут в кабинет вошла Тамара и увидела нас сидящих в креслах.

— Well-Well-Well. Опять проявляете неудовольствие окружающим миром? Смотрите, кто ругает свою страну, тот в следующей жизни родится в ещё худшей. Надо быть оптимистом, не всё так плохо.

— А мы и так оптимисты и считаем, что всё не так уж плохо. Могло и может быть ещё хуже. Это пессимисты паникуют, что всё плохо настолько, что хуже и быть не может. Мы таким всегда отвечаем: «может-может». Не зря в военное время трусов и паникёров расстреливали на месте.

— Да ну вас. Идите мыть руки и садитесь за стол.

— Видишь, как ведут себя женщины. Они хотят, чтобы все мужчины были добродетельными, но как только они становятся хорошими, сразу перестают их любить. Хочешь, назову верный способ диагностики совместимости? Пригодится. Вы медленно сближаетесь лоб в лоб, слегка соприкоснувшись головами. Если чувствуешь в своём черепе гудение, зудение или тяжесть — это не твой случай. А если голове хорошо, легко и зуда нет — она твоя, в смысле, недостающая половина.

— Понятно. Ноу-хау. И экономично — к гадалке не ходи. А бесконтактного способа у тебя нет? Чтобы хотя бы на ближней дистанции…

— Есть. Найди гадалку, проживающую поблизости. Ладно, пошли за стол.

За столом разговор был продолжен.

— Между прочим, Саша, Тамара — психолог и рекомендует одиноким дамам привлекать в свою жизнь суженого следующим образом. Надо купить мужской халат, тапки и положить на диван. Пускай лежит и привлекает. А суженый никуда не денется, объявится.

— Главное, — ответила Тамара, — это личный настрой, мысли и ожидания человека. А мысль материальна. Так что способ научно обоснован и даёт свои результаты.

— Но Тамара у нас ещё и медиум, — сказал Вадим. — Она может общаться с духами из потустороннего мира.

— Я делала это. Особенно ясное общение происходит с возвышенными, продвинутыми духами. Но это не игрушки, и этим нельзя злоупотреблять. Да и ни к чему.

— Слово «продвинутый» принадлежит индийской культуре, философии и религии, — пояснил Слава. — Но сейчас его часто употребляют в рекламе нового сорта пива. Вот такая этимология от рекламодателей-пивососов. Да-а-а, времена наступили. Не культурной, а пивной революции.

Тут я вспомнил, что пришёл к Славе, чтобы спросить, можно ли верить цыганкам.

— Слава, что ты можешь сказать, глядя на мою руку?

— Дай взглянуть. Нет, вот эту руку. Вообще, гадают по левой, а сопоставляют с правой. Но на левой руке знаки означают одно, а на правой — другое. Некоторые хироманты говорят, что можно смотреть и одну руку. Так. О склонностях твоих я говорить не буду, иногда это портит настроение. У тебя, что сразу видно, нет чувства зависти. И ты не тщеславен.

— Я знаю. «Что слава? — яркая заплата. Мне нужно злато».

— Ещё тебе покровительствует женский пол.

— Не знаю.

— А ещё ты однажды, примерно пять лет назад, чуть не утонул.

— Точно, ребята. Я действительно тогда чуть не утонул в луже, где, что называется, и ботинки не промочить. Было это в Подмосковье.

— И ещё… знаешь, что? Давай потом поговорим. В кабинете.

— Давай. Но мне может кто-нибудь ответить, умеют ли цыганки предсказывать будущее? Я в метро уже второй год вижу одну цыганку. И всё на одном месте. Дай, думаю, спрошу…

— А почему нет, — ответил Вадим. — Цыгане имеют давнюю традицию, — это картомансия, гадание, хирология, но, как и все люди, могут мошенничать, халтурить или говорить правду, иметь талант или не иметь его. Понимаете, цыганки умеют не только читать руку, у некоторых есть дар ясновидения. Например, девица Ленорман гадала на картах, а Наполеону предсказала печальную участь очень подробно. Пушкину за двадцать лет до смерти кофейная гадальщица предсказала, что на 37-м году жизни он должен бояться белого человека с белой головой на белой лошади. А Дантес имел как раз белые волосы и белый мундир. Если поэт избежит этого, проживёт до глубокой старости. Было это прямо на Невском проспекте. Пушкин хотел в это время уехать в деревню, но из-за отсутствия средств не поехал, и дуэль состоялась. Здесь наверняка имело место ясновидение.

Я сразу же вспомнил о блондинке, про которую мне сообщила цыганка. Что же увидел Слава на моей руке, если сказал, что мы продолжим разговор в кабинете, — подумалось мне.

— Что же может хиромантия?

— Многое. Например, знаки на руке от смерти на плахе или от несчастного случая будут различны. Даже знаки смерти от топора или от молотка. Но всего можно избежать, правда, не всегда. В истории с Пушкиным — было можно, и он бы до преклонного возраста писал стихи, а вот с одним нацистским преступником, сидевшим в тюрьме, — нет. Избегнув несколько раз смерти от петли, он столкнулся с тем, что ситуация повторялась неоднократно, как и положение планет. И он умер, повесившись на проволоке в тюремном дворе. Оказалось, что в его судьбе большую роль сыграла астрология. Поэтому мне и интересно заниматься её связью с хиромантией, — закончил Вадим.

— А помните, ребята, — воскликнул Слава, обращаясь к Вадиму и Тамаре, — как мы одного жениха, студента МГУ, отговорили подавать заявление в ЗАГС? Послушай, Саша, интересная история. Этот парень попал к нам через десятых знакомых. Пришёл, и говорит, мол, хочу скоро жениться, в ЗАГС собрался, а родители — ни в какую, — не нравится им невеста. В семье возникают скандалы, родители с бабкой за одно — все против свадьбы. Парню и двадцати лет не исполнилось. Ему и говорят как ребёнку, — съешь сначала кашу, а там будет видно, пойдёшь в зоопарк или нет. То есть окончи университет, получи диплом, а может, и в армии послужи, а потом и решай. Сына это, конечно, обидело. Сказал дома, что всё равно посетит ЗАГС, а потом снимет квартиру, и будет переносить там тяготы и лишения с молодой женой. Мы любим друг друга, и всё тут. Но куда деваться бедному студенту, материально зависимому в плане питания, проживания и обучения? Пришёл сюда и просит, чтобы мы посмотрели его руку. Хочет решить, давать ли ему брачный обет.

Мы посмотрели и видим, что жизнь у него может сложиться двояко, и сказали, чтобы он пока никаких важных решений не принимал. А чтобы решить его вопрос, попросили у него оттиски ладоней его невесты. Не знаю, как он их изготовил, — гласно, негласно или зашифрованно, но через неделю принёс. Я ему сказал, чтобы за ответом явился через три дня. Но мы ему ещё кое-что об устройстве мира рассказали. После этого сообщаю ему следующее. У меня две новости — плохая и хорошая. С какой начать? Говорит — с хорошей.

— Видишь эту звёздочку на запястье? Примерно через полгода ты неожиданно получишь наследство, но не от тех людей, с которыми ты живёшь. — Парень оценил эту новость как хорошую.

— А плохая?

— Вот этот знак на ладони твоей невесты показывает, что она, выйдя замуж, будет тратить всё жалование мужа на кокетства и моды, в силу своего непостоянства будет легко влюбляться в других. И у неё будет очень несчастная старость.

— Не может быть такого, — отвечает клиент.

— Так написано в одной старинной книге. И это не раз подтверждалось. Дальше рассказывать? — Продолжаю, — эта веточка из линии Жизни идёт на бугор Венеры и означает опасную болезнь, явившуюся результатом сластолюбия. Тогда это был сифилис, а сейчас — СПИД.

Парень удивился как одна английская королева, которой показали картинки из Камасутры, и стал внимать дальше. А я продолжил.

— Если бы эта ветка пошла не к Венере, а на бугор Юпитера, — у болезни был бы благоприятный исход на всю жизнь. Но здесь — опасность для жизни. А этот знак говорит, что она проститутка. Линия Сердца дошла дальше центра бугра Юпитера — такой человек, к тому же, не может быть верным супругу. И ещё у неё есть знак на пальце Меркурия. Он указывает, что человек — лжец. Линия Жизни твоей знакомой говорит, что она будет избегать семейных радостей, а вот это кольцо, связанное линией с ладонью, — не захочет иметь детей. На твой вопрос я ответил. И ещё хочу добавить, что предсказать можно многое, даже всё, например, смерть от воды или пули. У убийц на одной из основных линий есть красные точки — сколько точек, столько раз. Есть знак бедности на всю жизнь, а есть знак огромной власти над людьми. И всегда возможно точно определить время событий — датировку. У тебя же с руками всё в порядке. Так что решай сам, кому ты подаришь своё наследство.

— И что же было дальше? — наконец, спросил я.

— Этот парень вернулся ко мне через год. У него всё наладилось, учится на последнем курсе. Видно, что стал серьёзнее и как-то постарше. Принёс бутылку коньяка с конфетами и сказал, что всё подтвердилось. Получил наследство от какого-то троюродного деда. Извини, я не разбираюсь в родстве, может быть, это был и не троюродный дед. Но его потрясло не только это. Он рассказал, что его бывшая невеста стала проституткой, он в этом сам случайно убедился. А уж как благодарил меня. Эта история его многому научила. Переживания вдохновили его на сочинительство, и он принёс мне своё стихотворение. Сейчас найду и прочитаю… — Вячеслав встал из-за стола.

–… вот оно. Немного коряво написано, некоторые трактовки принципиально не верны. Но общий смысл он смог выразить. Послушайте. Называется «Читая по руке».

Мы, безвинные, карме поручены

Как суровым рукам палача

И грехи прежних жизней отмученных

Забираем с собою, влача.

Наши души, грехи искупившие,

Настрадавшись до самого дна,

Назначенье своё позабывшие,

Не очнулись от вечного сна.

Вот калека. — В судьбе уготованной

Счастлив был, что не знал наперёд:

В прошлой жизни к постели прикованный,

В этой жизни от СПИДа умрёт.

Вот рука человека — счастливая. —

В прошлой жизни наследство пропил.

Ожидает его жизнь красивая —

Он наследство опять получил.

А вот это рука убиенного. —

Бог младенцу судьбу оборвёт.

А у этого старца почтенного

Ум и разум Господь заберёт.

Посмотрите, а этот несчастный,

Жизнь, работая в поте лица,

Сгинет в стенах тюремных, безгласный,

Путь, закончив с клеймом подлеца.

Этот нищим умрёт в изобилии,

А вот этих весёлых господ, —

В прошлой жизни богатой фамилии, —

На «Титанике» Бог соберёт.

Ну, а этот мерзавец отъявленный,

Что тиранил и грабил народ,

В мавзолее закончит, прославленный,

Окруженный толпою, урод.

Потеряв в бесконечных мирах,

Среди поступи мерной веков

Нашу память о старых грехах,

Мы — заложники этих миров.

— Да-а, господин Петельский, — протянул я. — Даже подумать не мог, что ты способен так вдохновлять человека. Занятные стишки. И мистические. Ну что, чаю выпили, может, пойдём в кабинет, я там тебе кое-что покажу.

— Пошли. Ребята, мы вас оставим. Нам надо поговорить.

— Слушай, я всё-таки подошёл к той цыганке. Не знаю, как это получилось. Я вот на этом листочке изложил по памяти то, что она наговорила мне в метро.

— Интересно, посмотрим… да, да, — он стал читать написанное. — Ты говоришь, что уже второй год видишь эту женщину на одном месте в метро? Она не похожа на приставалу, это промысел, значит, умеет что-то.

— Может, она и дольше стоит там.

— Понимаешь, твоя цыганка не просто читает руку, она ещё и видит, — что увидела, то и сказала. Домысливать и сглаживать картину как это делают обычные люди при объяснении выпавших карт, ей не надо.

— Так это всё — правда или нет?

— Хочешь, сделаем оттиск руки, и я потом его изучу? Или будешь ждать?

— Буду.

— Давай руку, — он вздохнул. — Ну, тогда слушай. Я постараюсь говорить медленно. Здесь у тебя вилка с ручейками от холма Луны к реке Жизни. Это ветры дальних странствий. Встречаются у путешественников, бродяг и жюльвернов, которые часто путешествуют, сидя в мягком кресле. Но ты привязан к дому, хотя я знаю, что не один рюкзак износил. Даже если бы ты попался цыганке с чемоданом в руке, а из кармана у тебя торчал билет, она бы тебе сказала то же самое.

А вот ещё: ответвление от верхней линии запястья в сторону Луны — раз, аналогичные полоски, соединяющие Венеру и Луну, — два. Это всё твои путешествия. А чёткая линия, идущая к Юпитеру, означает очень важное путешествие. Знаков, с которыми лучше сидеть дома, у тебя нет. Но у тебя линия Судьбы идёт с бугра Луны, — важные события в твоей жизни произойдут случайно и в то же самое время.

— Слава, ты меня пугаешь. У меня изменится жизнь?

— Вот об этом я и хотел тебе сказать. Эти отростки от линии Судьбы означают перемены. Одна-две ветви, выходящие из линии Жизни и касающиеся так называемой розетки, предсказывают важные перемены в судьбе. Но не беспокойся — они к лучшему.

— Наконец-то сказал что-то утешительное.

— Подожди, это ещё не всё о переменах. У тебя от пальца Сатурна идёт линия Судьбы, без лупы видно. И все события, которые с тобой произойдут, находятся вне твоей власти. Кстати, для сведения. То же самое, но на правой руке, предсказывало бы субъекту, что он для удовлетворения своей страсти, не побрезгует ничем. Не дай Бог тебе с таким столкнуться, потому что я знаю, что ты своё упрямство из детства прихватил. Но я вижу у тебя линии Влияния, сливающиеся с линией Судьбы. Эти ветки — разные удачи, но они явятся такими встрясками, что мало не покажется. Иначе говоря, будут иметь для тебя важные материальные и психологические последствия. О переменах я закончил.

— Славик, расскажи о личной жизни, — попросил я.

— Слушай. Ветви на линии Сатурна предвещают великое счастье…

— О-о-о!

— Но сначала должно случиться то, о чём я сказал раньше.

— У-у-у…

— Линия Сердца идёт на бугор Юпитера — ты способен к глубокой, искренней любви. Может, даже к идеальной. Так и будет, поверь. Потому что две коротких линии без вилки выходят на бугор Меркурия — счастье в брачной жизни. А вот самое интересное. Каждый приток, идущий из этого нижнего участка ладони и впадающий в линию Судьбы, означает чье-то появление в жизни человека. И кто-то сыграет в его жизни такую роль, которая отразится на его судьбе обязательно. У тебя их несколько, но есть одна-две самые заметные. Всё это уже на подходе.

Теперь знаки на линии Жизни. Я тебе должен про них сказать. Они указывают на смерть, но знаки сложные, я могу не точно…

— Какая смерть? Ты чего? — опешил я.

— В том то и дело. С тобой может произойти несчастный случай, падение с высоты, авария. Даже смерть в огне не исключается. Но если ты не будешь рисковать в течение ближайшего времени, опасность минует, и проживёшь до старости. Это я заметил, когда мы сидели за столом в зале.

— Успокоил… как Пушкин, что ли?

— Именно. Переждать 37-ой год. Надежду вселяет этот маленький треугольничек у линии Судьбы, означающий победу в борьбе с обстоятельствами или людьми. После этого.

— Если останусь жив, да?

— И линия долгой жизни, и крест на ней — естественная смерть в старости, — добавил Вячеслав, не обратив внимание на мои последние слова. — Есть ещё кое-что загадочное. Остров на линии Жизни указывает на таинственное рождение этого лица. У тебя есть тайна, связанная с рождением. Хотя ты и брачный сын родителей, состоявших в браке. Здесь что-то другое, но не могу понять, что. Видишь этот островок?

Но я уже почти не слушал, всё думал о смерти и о том, что, оказывается, нам всё дано с рождения, а мы ходим, заблудшие как овечка Долли, и не можем понять, в каком мире живём. Меня вернули в беседу последующие слова Петельского.

— Есть даже точка зрения, что на руке отражена карма — информация о прошлых жизнях человека. В общем, тайна есть, а расшифровать её не могу. Хоть в Индию на консультацию поезжай.

И последнее. Линия, выходящая из бугра Венеры и пересекающая линию Жизни и Судьбы, доходящая до бугра Марса, — верный признак получения раны.

— Это уже другая неприятность?

— Другая, может быть. Но время совпадает.

— Ясно. У меня будет не жизнь, а многосерийный триллер. Что делать-то?

— Я тебе, Саша, говорил и предлагал давно — давай посмотрю твои руки. Ты не захотел. Тогда поверь сейчас. Помни, фатальных предсказаний не существует. И если есть опасность, её можно избежать. Не надо рисковать, всё проходит, пройдёт и этот период. Даже плохие знаки на руках исчезнут.

Пройдёт, а потом вернётся, как повторилось положение планет в случае, о котором рассказывал Вадим, — подумал я уныло. Вот и будь оптимистом.

— Спасибо, за правду, друг. Я постараюсь быть осторожнее. Буду переходить улицу на зелёный свет и смотреть телевизор исключительно нетрезвым. Ух, и засиделся я у тебя, мне уже пора.

— Приходи как-нибудь ещё, посидим, услышишь, какие беседы мы тут ведём.

— Приду, если голыми при луне танцевать не будете. Пойду, попрощаюсь с Вадимом и Тамарой.

В этот момент я ещё не знал, что в следующий раз я не только приду, а прибегу сюда. У дверей в прихожей я решил уточнить, когда же мне ждать всего этого на мою голову.

— Эти события произойдут скоро.

— Как скоро, когда?

— Очень скоро. Если точнее — ещё вчера. Понял?

Выйдя от Славы, я медленно побрел по тротуару. Я чувствовал смятение и неясную тревогу. A что бы у вас творилось в душе, если бы вам сказали такое? Сначала я ещё подумывал, что всё услышанное от гадалки может оказаться неправдой. Неправда — это не обязательно ложь. Но раз тебе сказал твой приятель и друг — тут другое дело. И что бы стали делать другие люди, оказавшиеся в моём положении, — отдали последние распоряжения, заказали место на кладбище или отправились в общество весельчаков? Или вернулись к повседневным делам? Но мне не хотелось ни с кого брать пример, и я решил, что сегодня напьюсь. Я нюня, размазня и пессимист, господа. О таких не поют.

Приехав в Одинцово, я добрался до квартиры и, не раздеваясь, зашёл на кухню. Никто не встретил меня на пороге и не разогрел котлеты с гарниром. Я налил себе рюмку и выпил. Было муторно и мало. Тогда я вылил оставшуюся водку в стакан и выпил опять. Потом сбегал к киоску и купил бутылку водки. Пришлось раздеться. Эх, чему быть, того не миновать! Или миновать? Запереться изнутри, замок на собачку, ключ — в форточку. Попробуйте, возьмите меня, виртуальные гады! И дверь — на цепочку. Нет меня! Заболел, лёг спать и ушёл. Телефон отключу, но сначала позвоню на работу, — переезжаю в другой город, извините. Или, ещё лучше, в другую страну, например, во Францию. А потом закажу железные двойные двери и куплю злую рыжую собаку.

* * *

— Почему воплощённый Дух теряет воспоминание своего прошедшего?

«Человек не может и не должен знать всё: так хочет по своей премудрости Бог. Без завесы, скрывающей от нас некоторые вещи, человек был бы ослеплён подобно тому, кто переходит вдруг от мрака к свету. Забвение прошедшего делает его более самостоятельным».

— Каким образом человек может отвечать за поступки и искуплять преступления, которых не помнит? Как согласить это с правосудием Божиим?

«При каждом новом существовании человек бывает развитее и лучше может отличать добро от зла. Где же была бы заслуга, если б он помнил всё прошедшее? Когда Дух возвращается к своей первобытной жизни — жизни Духов, всё прошедшее его раскрывается перед ним; он видит проступки, совершённые им и сделавшиеся причиной его страданий, и видит всё, что могло бы помешать ему совершить их; он понимает, что настоящее положение его совершенно справедливо, и приискивает для себя существование, в котором мог бы загладить прошедшее. Он ищет испытаний, сходных с теми, которые он прошёл уже, или борьбу, которую считает способною содействовать его развитию, и просит Духов, стоящих выше него, помочь ему в новом его подвиге, зная хорошо, что Дух, который будет дан ему в руководители в этом новом существовании, будет стараться, чтобы он загладил свои проступки, для чего и будет внушать ему некоторого рода смутное о них сознание».

«Это сознание и состоит в инстинктивном вашем сопротивлении всякой преступной мысли и желанию, являющимся у вас; но вы большею частью приписываете ваше сопротивление правилам, внушённым вам родителями, между тем как это — голос совести; а этот голос совести есть нечто иное, как воспоминание прошедшего, и который предупреждает вас не впадать снова в проступки, уже совершённые вами прежде».

Книга Духов

* * *

Как и когда заснул вчера, я совершенно не помнил. Утром, посмотрев на себя в зеркало, сказал себе, что бывало и хуже. Надо было себя как-то поддержать, и я запел студенческую песню, призывающую к завтраку.

…и граф встаёт,

Ладонью бьёт в будильник,

Ерошит чуб и смотрит на дома

И безнадёжно лезет в холодильник,

А там зима, холодная зима…

Ну, правда, не совсем зима. Там еще недопитая водка осталась. Я, конечно, выпил. А жизнь, кажется, налаживается, — подумал я, — и в этот момент на меня нашло просветление. Вас бы тоже осенило. Я вспомнил и цыганку, и Петельского, и весь вчерашний день. Даже про железные двери с рыжей собакой вспомнил. Не-е-ет, я ошибся, что жизнь налаживается. И что делать? Содрать папиллярные линии на обеих руках драчёвым напильником? Но ещё ноги есть, а там тебе то же самое написали, чтобы не забыл и не убежал далеко. Уж лучше научный атеизм изучать. И научный коммунизм, как высшую стадию развитого социализма. Э-э-э-х!

Не надо себя изводить, говорят же, что всё равно будет то, что должно быть. Лучше чем-нибудь заняться, уборкой, например. При отсутствии гарема в доме на это может понадобиться дня три, но можно справиться и за один. Не идти же к Сергею Сергеевичу в таком состоянии. Значит, Петельский давно не был у него, а у меня сегодня не получится. Может завтра? Я с теплотой подумал о старике и стал вспоминать его, собираясь заняться хозяйственными делами. И постирать ещё нужно, — мелькнула у меня мысль.

Мой учитель был и моим научным руководителем. По моей шутливой студенческой классификации все учёные делились на три группы: крупных, видных и аспирантов, и он, несомненно, входил в первое звено этого деления. Родители его погибли, освобождая Западную Европу от фашизма. В июльские дни 45-го он, будучи семилетним ребёнком, из окна своей квартиры через немецкий бинокль, привезённый с фронта другом его отца, рассматривал привокзальную площадь Белорусского вокзала. В огромных толпах людей, встречающих фронтовиков, прибывающих первыми поездами с запада, Сергей Сергеич надеялся различить своих маму и папу. Когда я приезжаю из Одинцово на электричке, выйдя на открытое пространство, всегда смотрю на окна его дома, где он живет и сейчас, и мысленно здороваюсь с ним. А уезжая домой, — так же ментально желаю здравствовать.

Сергей Сергеич Кадушкин был подлинным историком и педагогом-бессребреником, которых обычно запоминает не одно поколение студенческого братства. Он терпеть не мог предэкзаменационных подношений, а когда в законе появилось указание на то, что теперь взяткой не считается мзда на сумму менее пятисот рублей, он сказал, что страна сделала ещё один шаг вперёд в борьбе с антикоррупцией. «Это же всё равно, что заявить — доктор, я слегка беременна. А что же дальше? — переходил к риторике он. — Оставим без наступления уголовно-правовых последствий ношение и хранение героина весом менее пятисот грамм? Почему страна поимённо не знает ни одного „героя“, подготовившего и „протолкнувшего“ на подпись подобный правовой акт?»

Обстановка квартиры Сергея Сергеича была обычной для тех старых московских квартир, где жизнь как бы застыла между сороковыми и пятидесятыми годами. Вот кресло-качалка с традиционным клетчатым пледом. Вот старинные шкафы, в одном из которых я, будучи первокурсником, и, придя, по поручению к нему в гости, обнаружил несколько сотен визитных карточек времен дореволюционной России — все они были с «ятями». Помню, это так поразило меня, что я с какой-то растерянностью взял одну из них в руку и стал вспоминать, зачем же я появился возле этого шкафа. «Это всё — старая Москва», — сказал Сергей Сергеич, подойдя ко мне. Оказалось, он попросил меня достать с полки какую-то книгу.

В других шкафах за стеклом и на этажерках аккуратно лежали связки старых, наверно, и фронтовых, в том числе, писем, стопки многочисленных журналов прошедших десятилетий и многое другое, что всегда завораживало меня. А особенно — редкие экземпляры книг. Наверное, здесь не хватало старинного телевизора «Рекорда» или «КВН» вместе с водяной линзой для увеличения экрана, что было неотъемлемым атрибутом интерьера на рубеже 50—60 годов. «Можно кино снимать, — подумал я тогда, — получится натуральнее, чем в павильоне Мосфильма». А ещё не хватает старой раскладной ширмы, которой обычно люди загораживались на сон грядущий.

Конечно, со временем интерьер квартиры обновлялся, но атмосфера или, как сейчас говорят, аура этого дома, не менялась. Попить чаю с сушками у хозяина квартиры было приятной традицией прошлых лет. Сергей Сергеич становился спокойнее и снисходительнее, и в этот момент ему можно было задавать любые вопросы, кроме глупых.

Нередко нам не интересно говорить с пожилыми людьми, речь которых напоминает заезженную патефонную пластинку, потому что некоторые из них уже не могут представлять современную реальность. Сродни им и «молодые старики», которые живут только памятью о прежних успехах. С такими общаться потруднее, чем с зелёной порослью фабрики звезд, невесть, зачем наплодившей столько нарциссов, через слово вставляющих слово «как бы», «на самом деле» и «wow» вместо «ой». Что можно ожидать от горланящих музыкальную лабуду типа шлягера «Нас не догонят»? Какая глупость, учреждать фабрики таланта. Но старик менее всего походил на старого брюзгу, ворчащего по подобным поводам, а кроме того, сохранил по-юношески ясное восприятие и понимающий взгляд на многие вещи. Что же касается его памяти, то склероз и рассеянность больше существуют у тех профессоров, которые являются книжными персонажами. Правда, по курсу педагогики и психологии нам однажды привели один пример. Некий профессор после того, как его жена легла в больницу или уехала на курорт, чтобы не утруждать себя походами в магазин, закупил сразу десять буханок хлеба. Но этот курьёзный случай был скорее исключением. Уверяю вас, в жизни они не такие.

Взрослые дети Сергея Сергеича — дочь и сын — завели свои семьи и жили отдельно. Большая квартира стала тяжёлой ношей, старику с женой стало трудно. Правда, он иногда читал лекции в образовательных заведениях, к тому же ему помогали дети.

Уже довольно давно руководство города сказало, что те пожилые люди, кому не по силам квартплата, могут переехать на окраину, да ещё и доплату получить за жильё. Но Сергей Сергеевич с женой уезжать не захотели и остались жить у Белорусского вокзала. Однажды он поведал мне: «Одно время, грешным делом, я думал, что ко мне явится парочка таких же швондеров персикого вида в коже, как в бельэтаж к булгаковскому профессору Преображенскому. И скажут, что их общее собрание — сходняк — решило разуплотнить, Вас, профессор, и просит добровольно отказаться от квартиры ввиду её чрезмерной площади. А потом, встретив упорное сопротивление, достанут „тэтэшники“ вместо „маузеров“. Им даже не надо будет арестовывать за нелюбовь к пролетариату. Хотя это уже не пролетарии. Ты ещё не забыл, кто такой пролетарий?»

— Ну, это тот, кто обладает лишь орудием производства потомства. Но эти-то современные швондеры — из новых русских?

— А ты знаешь, кто были до них новыми русскими?

— Кто?

— Большевики.

–…

— Ещё один виток спирали русской истории, не более того.

В другой раз он говорил мне: «Предприятия из города правильно переводят, но другим зачем переезжать? Кто же в Москве останется — чистильщики обуви и парикмахеры для обслуживания сливок общества? Есть один фильм, где наш замечательный актёр Игорь Костолевский, играет бомжа. Там один клерк валютной биржи кому-то говорит примерно так: есть бизнесмены и банкиры — все они похожи друг на друга, есть их клерки — они тоже похожи, а все остальные — бомжи. И они тоже похожи друг на друга. Я и не знал, что у нас теперь всего три сословия. В дореволюционной России было пять сословий и четырнадцать гражданских чинов.

Правда, ещё гастарбайтеры есть, потому что москвичи меньше тысячи-полутора тысяч долларов зарабатывать не хотят. Ведь мы и так самый дорогой город мира после Токио. Люди приезжают в Москву к родственникам, а те их спрашивают, что это у вас там в остальной России за зарплаты такие и пенсии, — полторы-две тысячи рублей? И как вы живете на них? А ведь в прикормленной столице всё выше. Людям говорят — зарабатывайте. А как? В одной Москве находится 80—90 процентов всей денежной массы России. Только в одном городе. Кто же её отдаст?»

Историки рассказывают, — продолжал говорить Сергей Сергеич, — что в Древнем Риме скопились огромные суммы в одно время, — был необыкновенный прилив денег. Те, кто имели деньги, захотели иметь ещё больше. Процветала спекуляция. Вдохновлённые богачи и спекулянты стали ещё больше давить на неимущий класс, и Рим стал задыхаться от денег. Для аристократов и богачей привозили изысканные предметы роскоши. Пресыщенные удовольствиями денежные аристократы устраивали неслыханные оргии и пиршества. Знаменитый римский цензор Порций Катон одной фразой определил положение государства: «Городу, в котором рыба стоит дороже упряжного вола, помочь уже ничем нельзя». И Рим потерял своё мировое значение.

А вот тебе другая история уже про деньги меценатов, которых мы считали гордостью дореволюционной России. В 1775 году первый русский драматург Сумароков задолжал богачу Демидову две тысячи рублей. Чиновники, чтобы унизить писателя, оценили выставляемый на продажу дом, который стоил 16 тысяч, в 901 рубль 16 с половиной копеек. Сегодня мы видим подобное ежедневно, и не дай Бог кому-нибудь попасть в такое положение.

— Но ведь богатые жертвовали деньги, так было в дореволюционной России, — попытался возразить я.

— Так было. Но это делали не все и не всегда искренне. Бог ставит выше бедняка, отдающего последний кусок хлеба, чем богача, отдающего свой излишек. Иисус сказал так о лепте бедной вдовы. Если добро сделано без труда, оно ничего не стоит. А мы сейчас говорим о финансовой олигархии, незаконном вывозе за границу огромных денег, нужных всей стране. Но кому-то это нужно в прикормленном городе, где каждый думает о том, как подольше высидеть и побольше, извините, хапнуть. Сколько же должна стоить нефть на мировом рынке, чтобы правительство остудило олигархов, строящих дворцы, и дало возможность накормить голодных детей и стариков?

Прошлой весной мы беседовали о вожде мирового пролетариата:

— Представляешь, Саша, опять идут споры о захоронении Владимира Ильича. Да как не поймут все эти простые и высокопосаженные спорщики, что пока тело лежит в центре Москвы, над ним висит аура, притягивая питаемые ею души людей, стоящих на поклон в очереди. Именно это не даёт оснований распрощаться окончательно с прошлым духовным наследием. А смотреть в прошлое, сказал мудрец, это значит смотреть в свою могилу.

В начале 90-х я читал в какой-то газете, что группа спиритов вызвала дух Ленина и задала ему несколько вопросов. Не знаю, — сказал Сергей Сергеич, — было ли это на самом деле, но одним из первых, был вопрос традиционно русский: «Что делать, Владимир Ильич?» И получили ответ: «Добить коммунистов». Второй русский вопрос — «Кто виноват?» — отпал сам, поэтому спросили, что он делает там и с кем? Ответ был краток: «Работаю», «Один». Вот так. Все работают и пересматривают свои взгляды, даже там. А здесь? С бараньим упрямством на каждом шагу продолжаем наступать на исторические грабли. Было это уже после отмены статьи 6 Конституции о руководящей и направляющей роли КПСС, при Ельцине уже.

Вот тебе ещё один пример того, извлекаем ли мы уроки из истории. Не так давно семнадцатилетнюю девочку-школьницу в телепрограмме спрашивают, что она знает о Ленине? Цитирую ответ: «Ну, это довольно раскрученная фигура прошлых лет». Каково? Раскрутили как какого-нибудь Бейца или Мумиё-Трейлера. Один на сцене дёргается как паралитик, другой орёт как мартовский кот.

— Да у них в голове сейчас только Интернет и бабки. Только неизвестно, какие. Но точно не рубли. Я как-то видел недалеко от Вашего дома огромный щит, на котором знаки, обозначающие доллар и евро расположены как мужчина сзади, а женщина в коленно-локтевом положении. Получилось супервыразительно. Экономика с порноуклоном. Долго щит висел, но потом сняли. Не стыд появился, а курс изменился. Молодёжь всегда в курсе. Зрелища и хлеб — с Древнего Рима ничего не изменилось. Вы нас так учили. За что же их ругать тогда? — Я старался вызвать старика на какие-нибудь серьёзные размышления, так как любил его послушать. Лекции он читал нам блестяще. — А Интернет такой же воспитатель, как дворовая шпана, хуже телевидения. К тому же, большое знание — большое зло, тем более, оставленное без оценки родителей.

— Так ведь это и есть дьяволизм, а дьяволизм есть деградация — разрушение. И Римская империя в итоге развалилась. Мы растим новое поколение мутантов-дегенератов, научившихся держать пивную банку, которую им суют прямо из телевизора во время передач о вреде подросткового алкоголизма.

Я не могу посмотреть телевизор, держа на коленях своих внуков. Неужели, чтобы рекламировать перечень туалетных принадлежностей, нужно демонстрировать перечень голых красавиц. Даже некоторые телеведущие в заставках своего канала снимаются в бикини, которые сразу и не заметишь. Кого рекламируют? Себя. Прямо в перерывах между высоконравственными передачами. Зачем делать себе дешёвый телесный пиар? Для стимулирования секс-фантазий самцов-телезрителей, подобных себе? Это же стадия раннего нарциссизма.

Что мы сегодня смотрим по телевизору? Ведь сейчас он — единственный воспитатель в стране. В некоторых передачах перед телекамерой собирают сытый и часто некомпетентный сброд, обсуждая проблемы, не стоящие ничего, — сколько давать на чай или кто хочет спать с миллионером и как выйти за него замуж. Всё в духе времени. Иногда о них и говорить неловко. Могли бы для приличия разбавлять аудиторию настоящим народом.

Телевидение ежедневно предлагает нам коктейль из крови и спермы, а на закуску — скандалы, сенсации, разоблачения и закулисные игры вплоть до самого верха. Тьфу. Не могут жить без скандалов, — снизят, например, цены на что-то и сразу объявляют — «скандально низкие цены». Стоит только сказать: скандальная выставка, концерт, интервью, книга или личность, мы все слетаемся как мухи не на мёд. И это потому, что нас уже стало привлекать всё низменное, мы стали наслаждаться им в массовом порядке, как и те, кто зарабатывает на этом.

Что видим ещё? Гипертрофированное представление о роли суперзвёзд, размножающихся простым делением в нашей жизни, даже пэтэушных. Прямо с утра показывают, что они едят, пьют, где подстригают своих собак, как развлекаются. Они так заполонили экран и новые журналы, что стали героями дня и примером для подражания. А молодёжные издания прямо призывают быть в курсе сплетен о личной жизни звёзд.

— Действительно, — сказал я, — кто-нибудь из них покрутится на экране, а через год-другой смотришь на знакомое лицо, его уже объявляют как звезду или легенду. Раньше я думал, что легендарными могут быть только Чапаев или Штирлиц. Почему же так произошло?

— Всё это амплитуда, противоположная прежнему отношению к человеку вообще, и к талантливому, в частности, как к пустому месту. Как, впрочем, и во всех иных отношениях — к алкоголю, моде, нравственности или собственности. А отклонение в отличие от разумной середины не только смешно. И не важно, что мы пока не привыкли к чему-то новому, просто мерзкое должно оставаться мерзким в любое время.

— Потому-то, наверно, талантов и поклонников и сменили кумиры с фанатами, — предположил я.

— Естественно. Но неужели, это показывать достойнее, чем рядового-минёра или старлея, раненного в Чечне? Они иногда приезжают в столицу, купив билет на свои боевые, ходят по улицам города, за который умирали их друзья. Что они видят здесь? Огни казино и ночных клубов, в которых жизнь бьёт ключом.

Кроме этого, происходит явное преувеличение роли некоторых сторон политической жизни и недооценка, умолчание о других. Ведь смешно, когда показывают встречи президента с министрами, положившими свой портфель в ногах. Для чего, например, нам знать, что кто-то принял и накормил кого-то в дружественной обстановке? Какое нам дело до интервью с депутатами, если все решения, о которых они говорят, принимаются потом с точностью до наоборот? Ничего не говорится о проблемах действительных, а если говорится, то так, будто на самом деле их нет.

— Может быть, волновать телезрителей не хотят? — спросил я, чувствуя в своих словах провокацию.

— Пусть больше волнуются те, кто смотрит на нас с экрана. Следовало бы гипотетически вообразить беседу премьера и двух-трёх его подчинённых с домохозяйкой, вернувшейся с рынка. Она бы им перед всей телезрительской аудиторией живо вправила мозги относительно низкого инфляционного роста цен на всё и неуклонного роста доходов населения. Она бы заставила их оперировать только одним термином — покупательная способность, как в нормальной и честной стране. И предложила бы лично еженедельно отчитываться перед населением об изменении этой способности всего в двух словах — улучшилась она или «обратно нет». Но сначала надо объяснить этим «несведущим», что есть два показателя инфляции и роста цен — один у них, другой у домохозяйки. Они должны говорить на её языке.

А пресса? Эти кучи жёлтого мусора, которые не успеваешь обходить, спотыкаешься на каждом углу. И везде смакуются свои или чужие испражнения. Остаётся лишь следовать совету профессора Преображенского доктору Борменталю — не читать советских газет. Зачем же нужно столько суперкроссвордов? Народу что, читать уже нечего? Конечно, к прессе раньше относились по-иному. За заворачивание селёдки в газету с портретом товарища Берия можно было уехать дальше, чем Магадан, но не приведи, Господи. А что в сегодняшние заворачивать прикажете? Жёлтого дьявола?

— Кстати, Сергей Сергеич, через несколько дней будет восемьдесят лет с написания М. А. Булгаковым повести «Собачье сердце».

— Филиппу Филипычу повезло, — восемьдесят лет назад не было телевизоров. А за десять лет до этого он мог оставлять свои колоши в парадном, и никто их не крал. Кстати, о литературе. В редакцию одной из телепрограмм житель одного города прислал три книги, которые купил прямо на улице — учебные пособия и практические руководства по сексу с животными, мёртвыми и малолетними детьми. Одну даму, ведущую нравственную передачу, телезритель по телефону спросил, когда перестанут показывать и печатать то, что вредит нравственному здоровью. Так она с металлом в голосе ответила — когда вы перестанете это смотреть и читать. Хорошо, что её не спросили про наркотики и оружие. Мне дочь рассказывала, что в одном из районов области на дверях суда видела объявление, что ввиду составления отчётов, заявления от граждан в январе не принимаются. Так давайте цеплять такие таблички, как в отелях, — Don’t disturb, — на дверях станции скорой помощи или антитеррористического комитета. Получается, почти как у Людовика XIV: «Государство это я», но после новогодних каникул занят написанием отчётов.

— «Пива нет», «ушла на базу», — констатировал я.

Когда воспоминания бесед с Сергеем Сергеичем в связи с наступлением обеда стали плавно иссякать, мне вспомнился бродяга, сбитый машиной. Думая, что надо бы позвонить в Склиф, я стал отыскивать в многочисленных карманах своей куртки записанный телефон. Но рука выудила не маленький квадратик бумаги, а что-то побольше. Это был старый затасканный конверт, помещённый в полиэтиленовый пакетик, который я подобрал у машины скорой помощи. Затем нашёлся и номер телефона справочной больницы.

— Здравствуйте, аллё. К вам несколько дней назад вечером от метро Тургеневская доставили пожилого мужчину, сбитого машиной при мне. Он не мог назваться…

— Звоните по другому номеру, в хирургию. Такой есть, запишите телефон…

— Спасибо, — я записал и опять набрал номер.

— Здравствуйте. Можно Зиновия Петровича?

— Минуту подождите…

— Да. Соколов.

— Здравствуйте, при мне сбили человека, я был с ним. Такой, знаете, с большой бородой и без памяти. При мне его доставили в больницу, и я, кажется, вас видел.

— К сожалению, память к нему не вернулась. Состояние стабильное, но тяжёлое. Вы кто ему?

— Я был прохожим…

— А, так это ваши данные были записаны в журнале? Ну что тут сказать? Это надолго. Комбинированная травма, ряд переломов, сотрясение мозга. Амнезия. Кое-что по частям пришлось собирать. В общем, нужен не один месяц, чтобы…

— А если он вспомнит, вы могли бы мне сообщить? Я бы тогда нашёл его родственников.

— Конечно, позвоним. Но больной пока даже говорить не может. До свидания.

— До свидания. — Я положил трубку и с надеждой посмотрел на конверт.

Взяв его, я стал рассматривать поверхность бумаги через лупу. Бумага была ветхой, но кое-что я смог разобрать: «Мелекесс, ул. Сударинская, 10, Борисовой Элен». Обратный адрес: «Франция», фамилия отправителя стёрлась, затем — «Шато» и следующее слово стёрлось. Видимо, Шато — это городишко. Я достал само письмо, из которого выпала газетная вырезка. Письмо было тоже написано на французском языке, и я ничего разобрать не смог. Но в самом низу страницы оно было подписано тем, кто его написал, — «Жозефина, март 1915 года».

Да, тут понадобится карта Франции. Интересно, у них города переименовываются всякий раз, как народ возьмёт Бастилию? А карту можно купить в специализированном магазине «Глобус» недалеко от Лубянки, рядом с площадью. Я вертел конверт в руках, пока не заметил на его обратной стороне запись, сделанную наискосок шариковой ручкой: «0922316514 Ник Серг», но что же это за телефон? Попробовал набрать его, но номер не набирался полностью, — его рвали на две неравные части короткие или протяжные гудки. Пришлось читать вырезку, скорее всего, из раздела происшествий какой-то местной газеты.

«Вчера ночью полностью сгорел деревянный дом по ул. Красноказарменной… В огне погибли двое местных жителей. Вероятно, пожар мог произойти ввиду неосторожного обращения с огнём или неисправности электропроводки. Причины пожара и личность погибших выясняются».

Не было ни даты, ни названия города, ни фамилии. Но главное, не было номера дома. Он не был обрезан, а просто стёрся на краешке бумаги. Тогда это мало, что даёт, и, значит, вырезка должна пока лежать в конверте, конверт в пакете, а пакет в ящике стола. Это тупик. Но почему у бродяги ничего не было, а конверт он хранил в отдельном пакете? Имеет ли это какое-либо значение?

И вдруг я замер. Мелекесс! Город, как-то связанный с родственниками по линии мамы. Мелекесс, Ульяновск, Куйбышев — всё это родные места находившиеся на Волге. Ульяновск до смерти Ленина назывался Симбирском, основанным как крепость в 1648 году. И про Сударинскую улицу я в детстве слышал. А фамилия Борисова тоже знакома. Целых три слова выплыло из моей памяти о временах детства. Надо скорее позвонить маминой сестре, которая живёт в Украине. Но сначала следует хорошо пообедать. Благо, что на работу сегодня не ходить.

Моя тётя была учителем на пенсии и жила с дочерью Аллой, моей ровесницей и двоюродной сестрой. А тётя являлась младшей сестрой мамы. Средняя покойная сестра тоже имела педагогическое образование, и работала когда-то давно секретарём горкома партии в одном из городов РСФСР. Был у них, еще и младший братик Леонид, скончавшийся двух лет от роду. Теперь мы с тётей созванивались редко, но, сколько я себя помню, всегда разговаривали на «ты». Хорошо, если она окажется дома. Зря её волновать не буду, начну с улицы Сударинской, а там найду, за что зацепиться.

Я набрал длинный номер и услышал обнадёживающие гудки. Трубку взяла Алла, и после нескольких обоюдных слов я услышал голос тёти. Мы поздоровались, и я осторожно начал разговор.

— Ты знаешь, у меня в голове второй день крутится какая-то Сударинская улица. Что-то знакомое и связано с тобой. Может, ты помнишь?

— Про эту улицу есть стихи Марии Антоновны — моей бабушки — твоей прабабушки. Может быть, ты в детстве их слышал, мы иногда дома их произносили. Они поднимают настроение. Прочесть?

— Длинные?

— Не очень, как раз, чтобы в трудную минуту прошептать их про себя. Они помогают даже найти что-нибудь потерянное в доме — тапочки, ключи… У бабы Маши была целая тетрадь стихов.

— О, вспомнил! Легендарная домашняя тетрадь, до которой всю жизнь не могу добраться. Конечно, помню, и хотел бы в этот раз почитать эти стихи.

— Ещё была французская тетрадь со стихами.

— А где она? — насторожился я.

— Не знаю, где-то во время переездов потерялась. Власть не любила ни осёдлого, ни кочевого образа жизни, а один советский.

— Угу, жизнь тогда была «фуфло-советик». А что в русской тетради?

— В основном лирика, стихи о членах семьи, погоде и природе, посвящения знакомым.

— Чем написано?

— Карандаш с твёрдым грифелем и перо-лягушка.

— Есть стихи с биографическим содержанием?

— Нет ничего такого, сам бы увидел. Это же не анкета о национальности, родственниках за границей и жизни в оккупации.

— Ты можешь мне кратко рассказать о твоей бабке?

— Она жила в Мелекессе — сейчас Димитровград, на улице Сударинской до того, как выйти замуж за твоего прадеда. Её девичья фамилия Борисова. Даже номер дома помню — десятый. Он принадлежал её дальней родственнице Борисовой Прасковье, потому что Мария Антоновна говорила, что Прасковья умерла вскоре, когда её муж ушёл на фронт, и теперь у неё никого не осталось. Так и сказала — у меня никого нет, все давно умерли, ещё во время войны 14-го года. Говорили, что бабка ездила в этот дом, но никто ничего об этом толком не знает. И дома того давно нет, ещё с довоенных времен.

— У Марии Антоновны была сестра?

— Нет, мы бы знали. Папа бы сказал. Бабушка говорила, что у неё никого нет — ни родителей, никого. Она была совсем одна. Шутила, что она француженка, но это от того только, что свои стихи на французском подписывала на французский манер — Мари. А по-русски говорила без акцента. Все её звали Машей, русской красавицей и очень любили. Больше ничего толком сказать не могу. Пробел в истории, — тётя вздохнула.

— Понятно. Очень хочу почитать её стихи. Я придумал, как можно сделать. Ты можешь завтра передать тетрадь самолётом? Может, Аллу попросишь. Иначе, не увижу тетрадь никогда.

— Попробую.

— Вылет рейса в 11—20, можно передать тетрадь члену экипажа или пассажиру. Пусть держит тетрадь в руках у справочного бюро, к нему сразу подойдут. Тетрадь вложи в открытый конверт, чтобы видели, что это не тротиловый эквивалент и не баксы. На конверте надпиши номера телефонов. Созваниваться ещё будем?

— Нет, только бы не потерялась.

— Такие рукописи не горят, не тонут и не теряются. Всё будет хорошо, я тебе потом позвоню. Целую вас.

— Целую, передай привет Алексею с Галей.

— Передам. Обязательно.

Та-ак, теперь позвоним брату и попробуем попросить его помочь нам «втёмную». Это такой оперативный жаргончик, означающий, что человек что-то делает, но не понимает для чего и почему. Зачем волновать зря? Мало ли, как потом дело повернётся?

— Лёш, привет.

— Привет.

— Лёш, побудь два дня моим двоюродным братом.

— От родного устал или на танцы в заводской клуб собрался?

— А ты что, можешь побыть и родным? Тогда только один день, завтра.

— Давай, говори, что ты хочешь от родного. Я как раз в пробке стою.

— Да я как раз хочу, чтобы завтра пробок не было. Потому что завтра нужно съездить в аэропорт, ты там всё равно бываешь по делам. И встретить тёткин рейс, вылет в 11.20 Москвы. И у справочного бюро забрать конверт со стихами нашей прабабушки Маши. Его будут держать в руках.

— Это всё? А газетку с оторванным уголком захватить с собой?

— Нет, я буду ждать дома твоего звонка, чтобы забрать его. И заедь, пожалуйста, по дороге в специализированный магазин «Глобус» на Лубянке. Нужна самая крупная карта Франции, какой обычно пользуются командиры взводов, а у меня сейчас денег нет.

— Собрался рыть окопы на линии Мажино? Интересно, с какой стороны? А какие гранаты понадобятся — оборонительные или наступательные? Если перепутаешь, можешь пораниться.

— Да нет, не понадобятся, но карта очень нужна, даже необходима.

— Ладно, жди звонка, отбой.

* * *

— Душа после разлучения с телом тотчас же ли воплощается снова?

«Иногда тотчас, но чаще всего по истечении более или менее продолжительного времени».

— Что же делается с душою в промежутке воплощений?

«Она пребывает блуждающим Духом, который жаждет нового назначения: она ждёт».

— Как долго может продолжаться блуждающее состояние Духа?

«От нескольких часов до нескольких тысячелетий. Впрочем, собственно говоря, нет определённых пределов для блуждающего состояния; оно может продолжаться очень долго, но никогда не бывает вечно. Дух рано или поздно находит возможность снова начать существование, которое служило бы ему очищением предшествовавших существований».

— Эта продолжительность времени подчинена воле Духа или может быть назначена как искупление?

«Она зависит от его свободной воли. Духи действуют всегда сознательно, но для некоторых такая продолжительность времени может быть наказанием, назначенным самим Богом; иные просят о продлении блуждающего состояния, чтобы приобрести те познания, которые приобретаются не иначе, как в состоянии Духа».

— Знают ли Духи время, когда они перевоплотятся?

«Они предчувствуют его, как слепой чувствует огонь, когда к нему приближается. Они знают, что снова должны облечься в тело, как вы знаете, что должны когда-нибудь умереть, но не знают, когда это случится».

— Для всех ли Духов одинаково число воплощений?

«Нет. Тот, кто подвигается вперёд быстро, избавляет себя от многих испытаний. Но, во всяком случае, перевоплощения бывают многочисленны, потому что прогресс Духов почти бесконечен».

Книга Духов

* * *

На другой день я встал очень рано. Надо бы успеть доделать остальные домашние дела, а то позвонит брат, и мне сразу придётся ехать. До меня дошло, что сегодня я опять не смогу навестить Сергея Сергеича. Ну, тогда завтра, сразу после занятий — к нему, — решил я. Итак, в отсутствие гарема, перехожу к самообслуживанию.

В один из своих визитов я спросил своего учителя:

— Сергей Сергеевич, у Вас есть прогноз на развитие страны?

— Если не принимать во внимание гипотезу Запада о недалеком будущем? Но лучше сказать так: или распад, раздел и ввод международных сил, наблюдателей ООН, сужение территорий до границ древнерусского княжества. А что ещё делать со страной, из которой вывезено или продано всё, кроме ядерного оружия? Или…

— Что?

— Наедятся и поймут, что так нельзя, потому что досыта — никогда не бывает. И таблеток от такого переедания ещё не придумали. Закон возвышения потребностей не позволит. В этом случае будут тише, меньше и медленнее воровать, обеспечивая своих внуков и правнуков. Просто до некоторых постепенно дойдёт, что жизнь их потомков, которую они хотят обеспечить чуть ли не до седьмого колена, не будет иметь смысла, — у них не будет страны, да и наследники не родятся, а если родятся, то уроды. Но просто так смены идей не произойдёт. Если бы в своё время, правильно поступили с налогом на недра и не допустили других ошибок… Но безразличие и мародёрство тогда победили. Люди, от которых многое зависит, не будучи патриотами, не являются и полными космополитами, и им геополитика небезразлична. Поэтому будут сокращаться хищения, коррупция, негодяйство на вершине пирамиды. Отсюда начнёт расти промышленное производство и благосостояние. Сначала очень медленно и незаметно. Ты читал письмо Мишеля Нострадамуса к сыну Цезарю? Очень поучительно, даже в смысле предсказаний. Если «повезёт», заметное улучшение жизни сами люди почувствуют через три-четыре десятилетия. Я имею в виду реальный скачок, а не каждодневные заявления об улучшении жизни. Но только, если очень повезёт. Очень. И всё это случится не само собой. История не даёт гарантий, а всего лишь указывает путь людям, которые обязаны быть другими. Ты знаешь, в Одессе говорят, когда ругаются: чтоб век в твоей квартире капитальный ремонт был, и родственники к тебе на все лето в гости приехали. А в Древнем Китае, где сегодня наблюдается рост экономики, врагам говорили: чтобы тебе жить в эпоху перемен. А вот что они говорят про гостей на своей уже тесной территории, я не знаю…

— Когда все идут по пути безнравственности — этого никто не видит. Этой исторической аксиоме Вы нас учили, когда читали лекции о культе личности Сталина. Все хлопали, одобряя выносимые смертные приговоры.

— Дьявол делает главное, он может всем внушить, что его нет. У моей Алевтины Викторовны родственник есть. Лет восемь-десять назад он был заместителем начальника следственного управления в одной из областей и приезжал к нам в Москву. Когда мы разговорились, он спросил меня, почему все подсудимые — Зиновьев, Каменев, Рыков, Бухарин так рьяно чистосердечно признавались и раскаивались. Даже иностранные корреспонденты после суда этому удивлялись. Да потому, что в любые времена были вещи страшнее смерти, даже если кто-то из подсудимых и не рассчитывал на снисхождение. Вот как концы в воду можно спрятать. В те времена допрос начинался с опережающего вопроса, например, зачем вы сыпали гвозди в сахар? Значит, подразумевалось, что человек уже причастен к вредительству, и остаётся выяснить мотив, да это и не важно было. А вот вопрос о том, с кем вы вели контрреволюционные переговоры, подразумевал наличие групповой вражеской деятельности, и для подтверждения этого достаточно было назвать свой круг знакомств. Так брали следующего, а потом ещё столько, сколько надо. План по врагам народа выполнялся быстро, потому что любой следователь НКВД знал, что в противном случае сам окажется в той же камере. Этих работников было репрессировано двести тысяч. И всё шито-крыто. На заводе спрашивают, где Иван Петрович сегодня? Взят по линии НКВД. Это значит, что про Ивана Петровича надо поскорее забыть, потому что какой-нибудь Пётр Иванович опустит письмо в НКВД о том, что ты интересовался Иваном Петровичем. И оба окажутся скоро в одной пересыльной тюрьме. Не все в это верят сейчас, а тогда такое ежедневно происходило, по нескольку раз в день. До анекдотов доходило, правда, горьких. Один подсудимый по делу о шпионаже говорил на суде: «Я не мог быть завербован Игнатовским, потому что мне в ту пору было всего десять лет». Председательствующий отвечает: «Не клевещите на советскую разведку». Приговор — смерть.

После этого наш разговор вернулся к современности. Какая-то моя фраза обратила его к теме молодёжи.

— Акселерация впрок не пошла, — подхватил тему Сергей Сергеич. Нынешние студенты путают генеалогию с гинекологией, а голографию с порнографией. Недавно мне рассказывали, как одна студентка высказалась на экзамене: «Генерал решал вопрос о предстоящей контрацепции войск у границы, вспоминая спальню своей жены».

Мы, конечно, от души рассмеялись. Ведь все мы когда-то были студентами. Я тогда сказал: «Сергей Сергеич, но всё-таки в наши времена интереснее жить, кругом столько возможностей и соблазнов! Лучше ли теперь молодой человек разбирается в жизни?»

— Молодых людей прельщают рекламой как рыбу блесной. Иного и ждать нечего, если в метро плакаты два на два метра, — деньги, пришпиленные к бельевой верёвке. А выйдешь наверх, на улице другой плакат: кумир весёлой и находчивой молодёжи со своей цитатой: «Люблю всё крутое!» Посмотри, какие эпитеты мы встречаем в рекламе: звёздный, престижный, элитный, уникальный, легендарный, сенсационный, супер, фантастичный, культовый, грандиозный, невероятный, идеальный, революционный, безумный, эксклюзивный. Разве мы можем применить их к своей жизни? Хотя бы с одного бока? И пока эта система ценностей не изменится, Россия вперёд не шагнёт.

— Причем, от рекламы никуда не деться: даже на крышках банки с сухим молоком написано — «Супер акция — пять ложек бесплатно», — вставил я.

— Если серьёзно, как-то в одной телепередаче собрали сторонников и противников рекламы, рекламодателей и её изготовителей. Моралистов и учёных я там не заметил. Так вот, обе стороны привели длинный ряд всяких «pro» и «contra», в том числе, сказали и о том, что за рубежом рекламы значительно меньше. Всеми аргументами сторонников можно пренебречь, как мизерными. Кроме одного, с чем согласились все: во время рекламы по телевизору можно успеть справить малую и большую физиологическую нужду. И на улице реклама тоже удобна, — стоит только зайти за рекламный щит. Социологов, психологов никто и слушать не собирается. Реклама выгодна владельцу товара, в стоимость которого включены расходы на неё. И мы платим за дядину рекламу сами. Мы как коты, слизывающие горчицу со своей задницы, которую нам намазали, чтобы заставить её есть. Вывод: мы платим за рекламу рекламодателям, а те — телевидению. Оно отрабатывает деньги и выдаёт свой тошнотворный телемодифицированный продукт. В итоге, все живут хорошо, кроме телезрителей. Оправдание есть: терпя рекламу, мы имеем свободу слова. Вот и живём без цензуры в голове.

— И что же, реклама вовсе не нужна?

— Нужна. Но у неё должны быть другими форма, содержание и количество. Многое. Это будет совсем нечто иное.

— А есть ли сейчас хорошая реклама? — не унимался я.

— Существенная часть рекламы использует или низменные средства — неэтичные сцены, или низменные побуждения — жадность, тщеславие, эгоизм, зависть, даже пороки, или имеет низменную цель — предложить путём обмана дрянь. В дикой природе обман эффективен как сила и скорость, но мы же не дикари, в конце концов. И дрянь нам не нужна. Об этом пока говорить не будем.

Реклама направлена на приобретательство, привязку к материальному, она закладывается в подкорку, в само подсознание. Смотри, какой стала страна, — одни продают, другие приобретают, третьи охраняют этот процесс. Мы стали приобретателями товара и накопителями денег вместо того, чтобы довольствоваться необходимым и делать в жизни главное.

— Но ведь потребление — условие жизни…

— Опасная кармическая привязка к материи возникает там, где человек перестаёт довольствоваться необходимым, — хочется большего. Грех — не сама страсть, а превышение пределов необузданности. Усиление страсти влечёт необузданное желание больших денег, вещей, роскоши, престижа, тщеславия, власти и наслаждений. И человеку уже не хватает того, что он имеет, ему требуется больше. Вот здесь и наступает неотвратимое кармическое возмездие. Правда, не сразу — Бог долго ждёт, но больно бьёт.

Но для человека опасно не только разжигать страсть, а извращать начала, зачатки естественных страстей, отклонять их в сторону материи. И если в качестве средств рекламы использовать высокодуховные, высоконравственные категории, мы можем навсегда распрощаться со своим духовным прошлым. Эти категории самодостаточны сами по себе. Их приоритет перед материей неоспорим. Какое право мы имеем использовать возвышенную музыку, шедевры искусства, искреннюю любовь, отношения близких людей и много чего ещё в рекламе колбасы или ботинок?

— Разве искусство перестанет быть им?

— Дело в ином. Зрительный или слуховой информационный сигнал из носителя — телерекламы, вместо одного процесса возбуждения и торможения в коре головного мозга может вызвать другой процесс, — другую систему представлений человека. Сложившаяся система понятий о духовном будет замещена неодолимым стремлением ко всему материальному. Нервные импульсы в коре, вызванные сигналами, рассогласуют все прежние понятия и ассоциации. Какими они будут у того, кто закодирован классической музыкой на покупку жевательной резинки? Всё возвышенное, высокодуховное станет вторичным, останется привязка к одной материи. Духовное в человеке будет убито и напрочь вытеснено материальным. И у него, как у подопытной собаки при загорании лампочки, побежит слюна. Согласно учению о высшей нервной деятельности академика Павлова. К слову сказать, мой дед был одним из его учеников.

И чем же там, на симфоническом концерте, человек будет наслаждаться? Вкусом сосисок и мечтой об иномарке, превосходящей его ожидания? Тогда на кой ему это? Он лучше поедет на ней в ресторан, а театр купит, чтобы открыть в нём то, что даст прибыль. Что же в итоге? Эльдорадо беспредельных материальных страстей и непомерных запросов. И родина низких цен на человеческую жизнь. Разумеется, эти рассуждения не следует понимать буквально. Ты видел когда-нибудь, чтобы папа римский рекламировал нижнее бельё? Ну, то-то. Чтобы экономика функционировала нормально, необязательно рекламировать товар под жалобную музыку или голые ляжки. Я уже не говорю про откровенно криминальные сцены.

— Неужели, всё это так важно?

— В рекламе встречается даже то, на что сразу же следует обратить внимание прокуратуре. Но все проходят мимо. И из этого не следует, что эти вопросы неважны или несерьёзны.

Я когда-то заказал себе полуботинки из эластичного материала, ноги стали болеть. Реклама была с фотографией, описание изложено на двух страницах глянцевой бумаги. А по почте прислали обыкновенные резиновые калоши. В рекламе не было слов «резина» и «калоши», а мне из-за ревматизма резину носить нельзя. Мой дед тоже ходил по городу в калошах, но он тогда знал, что именно покупает. А модифицированные продукты? Ведь за одну высказанную, где надо, идею написать на товаре, что он не является натуральным, и убить могут. И это не просто слова.

Мы посмеялись над рекламой калош.

— А когда одно высокое лицо, — продолжал Сергей Сергеич, — спросили, когда прекратится рекламное безобразие, оно невпопад промямлило о том, что рекламу стараются помещать в самые культовые американские фильмы. Очевидно, по типу: я тебе покручу ручку телевизора. Никто не рассчитывает достучаться до глухих рекламодателей, но остановить вытеснение морали рекламой обязано государство, — резюмировал он.

Мне было искренне обидно, что некоторые публичные и уважаемые люди рекламировали товар, признаваемый впоследствии дрянью. Один из них даже оправдывался перед телезрительницей тем, что ему были нужны деньги, — но они нужны всегда: и когда их нет, и когда их мало, достаточно и даже много. Будь по-другому, их бы отдавали соседу. Неприятнее всего было разочарование в искренности и элементарной честности всех этих людей, называвшихся любителями кофе, чипсов или стоматологами и кардиологами.

— Зато раньше писали забавные инструкции, например, к валенкам: запрещено надевать в сырую погоду. Или на банках с растворимым кофе: запрещено лазить мокрой ложкой. Учили на примере малых запретов, чтобы не нарушались большие, — закончил я.

На этом тема рекламы была исчерпана.

Воспоминания о беседах с учителем были прерваны телефонным звонком брата. Мы поздоровались.

— Саша, конверт получен. И килограмм грецких орехов.

— Скажи, чтобы Ленка их не грызла, а училась ломать один о другой, — силу развивает. Надо, чтобы сила догнала интеллект, а то потом поздно будет.

— Ты перестанешь трепаться? Встретимся на Комсомольской площади, где обычно. Мне надо по делам в одно место, поэтому я могу задержаться.

— Газетку с оторванным уголком захватить с собой?

— До встречи, гуманитарий.

Я быстро собрался и выбежал из дома, чтобы успеть на нужную электричку.

Уф-ф. Успел, — с удовлетворением отметилось в голове, когда за мной захлопнулись двери. Надо бы сесть. Я увидел, как по проходу в мою сторону перемещается странный пассажир. Борода у него была как у Карла Маркса. Нелепо путаясь в длинном чёрном подряснике, и в зимней скуфье, нахлобученной на голову, мужчина лет сорока пяти еле тащил большую коробку из-под телевизора, перевязанную толстой верёвкой. Он добрался до меня и сел напротив, виновато глядя на потревоженный им народ и не зная, куда пристроить свой багаж. Люди тоже задевали его, морщась. «Уступить место? — подумал я. — Скажут, что сидя должны ездить люди, а не коробки. Будет неудобно».

Церковная одежда служителя была из простого материала, поверх неё надета чёрная потёртая кожаная куртка, из кармана которой торчали огромные грубо связанные варежки. Через плечо был перекинут ремень небольшой чёрной сумки. Он взглянул на меня и пояснил:

— Прихожанку одну бывшую в Можайске посещал. Ей ещё долго сидеть-держаться. Там начальник один гостинец передал, а как доставить его, не знаю, провожатых не нашлось. Всё никак не могу доехать.

После этого наш разговор сразу пошёл на «ты». Но в попутчике я почувствовал некую возвышенность и внутреннее достоинство. Фамильярности не было, а лицо казалось таким обычным, что его ни описать, ни запомнить. Глаза же его запоминались сразу. Людям вокруг нас отыскались места, и мы сели друг против друга, а коробку поставили между собой у окна.

— Какой самый характерный признак несовершенства, кроме любого заметного порока? — спросил я, чтобы скоротать полчаса.

— Эгоизм, — ответил мужчина с готовностью, будто ждал, что с ним заговорят. — В любом пороке — только он. И всегда против справедливости, потому что внутри него прячется личный интерес. Доброта как позолота с меди стирается, если человек не выдерживает. Каждое испытание проверяет истинную добродетель, когда затрагивается личный интерес, — вот и выходит на волю суть наша. Истинное бескорыстие вещь такая редкая на земле, что ей удивляются как чуду, когда встречают.

— Вы тоже?

— Нет, я лучше обрадуюсь. Только благодаря бескорыстию и живу. У меня знакомый художник был, так его жена мне операцию делала, а потом ночи сидела, пока осложнение не кончилось. Домой не уходила с работы, а жила рядом. Царствие ей Небесное. — Он перекрестился и вздохнул. — Человек была душевный. И муж её тоже…

Я молчал, а мужчина продолжил.

— Бескорыстие доказывает возвышенность над материальным, благами. А они-то и не дают нам понять назначение своё. Ну, к примеру, богатство не даётся для того, чтобы беречь его в сундуках или бросать на ветер. В нём придётся дать отчёт и ответить за добро, которое можно сделать при богатстве, но не сделано. И за все осушенные деньгами слёзы, которые не осушены.

— И за это может покарать Бог?

— Очень. Если деньги брошены тем, кто в них не нуждался, — это расточительство — противоположность бескорыстию. За это тоже.

— Да-а, кругом одни расточительные эгоисты — прошёл фэйс-контроль и бросаешь деньги налево и направо.

— Людей милосердных поболее, чем думают. Их не видят и не знают, потому что добродетель не пропуск, не пиджак, или что там носят через этот фэйс-контроль. Раз есть один бескорыстный, почему не быть десяти, а если есть десять, почему нельзя найти тысячу.

— Тогда почему так часто злые преобладают над добрыми?

— Да потому, что добрые слабы тем, чем сильны злые. Злые смелы, наглы и пронырливы. В этом смысле добрые робки, но если захотят, — победят злых. Сам не раз видел.

Если Бог дал кому силу и богатство, честный смотрит на них как на капитал для добрых дел и не тщеславится. Потому что знает, — Бог дал, и может отнять. Так и с властью — честный пользуется для возвышения человеков, а не подавления из гордости. Знает, что и ему нужно снисхождение и прощение слабостей. И эгоист будет наказан везде — и здесь, и там. Потому что радость — это любить и быть любимым, встретить сердце, которое симпатизирует. А у эгоиста этого нет, он видит, что все радуются любви и доброте, а отведать их не может.

— Что-то я мало видел эгоистов, страдающих от этого. Вот без любви страдают все.

— Было бы иначе, не творили бы столько зла.

— Может быть, вокруг столько зла, потому что перестали отличать его от добра. Разве их всегда легко различить?

— По Иисусу — поступать с другими так, как ты хочешь, чтобы поступили с тобой. Здесь не ошибёшься.

— А какая добродетель самая главная?

— Все. Она есть, когда сопротивляются дурной склонности. Высшая — жертва личным интересом для блага ближнего, если она для бескорыстного милосердия.

— Тогда кого можно назвать добродетельным человеком? Олигарх дал деньги на операцию ребёнку — его можно так назвать?

— Можно, если он всегда исполняет закон милосердия, любви и справедливости. Это один закон, а не три. И если он не сделал другим того, чего не хочет для себя. Но ещё надо, чтобы он сделал всё добро, которое мог бы сделать. Такие человеки являются добродетельными.

— А как понимать милосердие и любовь к врагам нашим?

— По Христу — доброжелательность во всём, снисхождение к несовершенству других, прощение обид. Возлюбить врага — не мстить и не творить новое зло. А надо бороться — борись, хоть бей, если надо.

— Значит, добро должно быть с кулаками? — вспомнил я школьную дискуссию на эту тему, проводимую в присутствии классного руководителя.

— Человеку Бог дал инстинкт самосохранения. Есть Закон самосохранения Божий. Как же иначе выживет добро?

Тут объявили следующую остановку — Беговую, и мы решили выходить последними.

— Вот сейчас депутаты спорят, оставить в законе одну жену или узаконить гарем. А что говорит природа, Библия, Бог?

— Что лишние законы не нужны, природа сама закон. Быть умнее природы — грех, гордость.

— А в многожёнстве есть цель?

— Нет.

— А в обычной семье?

— Соединение двух существ в любви. В многожёнстве любви нет. Многожёнство родили нравы, и его уничтожит прогресс как лишнее. Есть такой закон.

— Тогда зачем его предлагали ввести некоторые депутаты?

— У них такие нравы.

— Какие?

— Они не знают, что природа создала численное равенство полов для семьи, а не гаремов.

— Но ведь каждый выбирает религию по совести?

— Бог один, и он не мог создать для одних семью, а для других гаремы. Первобытные люди жили без семьи, все вместе.

— А если не будет семьи, отменить её, что тогда?

— Возвращение к скотской жизни. Через жизнь в гареме. Закон разрушения.

— А добровольное безбрачие?

— Неблагоугодно.

— А разводиться можно?

— Закон свободы.

Приехали на Белорусский вокзал.

— Тебе куда теперь?

— На Курский, сначала во Владимир, потом в Суздаль. Там не далеко — двадцать шесть километров. Только не знаю, как коробку в суздальский автобус занести, но выход всегда найдётся.

— Я помогу, у меня есть лишнее время. Все станции — Белорусская, Комсомольская, Курская на кольцевой, я потом вернусь на Комсомольскую, так что поехали.

Мы стали протискиваться с коробкой, задевая по пути всех, кто попадался, и вошли в зал вокзала, чтобы потом направиться в метро. Там мы прошли мимо молодого парня с крестом на шее, в чёрном одеянии с головы до ног и ящиком для пожертвований. Надпись на нём гласила, что деньги собираются на ремонт храма. «Смотри, — сказал мой спутник, — самозванец, явно. Так никто не делает. Стоит и не понимает греха. Даже не думает, что его потом ждёт. А скажешь, — обидится и не поверит, даже обругает. — Он перекрестился. — Лучше помолиться за него, чтоб образумился и сам ушёл».

— Давай, — предложил я, — постоим пока на улице, подышим, а я покурю.

Чёрт возьми, — думал я, — какие же тогда законы изобретаются в Думе, если не посчитали число людей того и другого пола? Или подсчитали? Я опять задал вопрос о полах, и наш необычный разговор продолжился.

— А как правильно понимать равноправие и эмансипацию? В земной жизни мужчина и женщина равны?

— Бог одинаково дал обоим понимание добра и зла.

— А что дал не одинаково?

— Слабость дана женщине, чтобы мужчина ей покровительствовал, а не порабощал. Слабость ей нужна для выполнения своих обязанностей, а сила мужчины нужна для его обязанностей — грубых. Оба нужны для помощи друг другу в испытаниях жизни, полной горечи.

— И чьи обязанности важнее?

— Женщины. Она даёт мужчине первые понятия о жизни.

— Какие понятия?

— Разные. Например, о любви и Боге. Мужчина находится вне дома, а женщина в доме. Это справедливо, потому что так решил Бог. А эмансипация — это, когда кто-то хочет, чтобы они поменялись местами.

— Опять хотят природу изнасиловать?

— Опять.

— А секс-шопы нужны?

— Нужны.

— Как это, зачем?

— Для наказания людей за страсти.

— Страсти — это плохо?

— Они дурны в излишестве, их начала даны для добра. Если страсть стала необузданной лошадью, тогда плохо, а сама лошадь полезна. Прошлый год осенью я вёз муку в одну обитель, лошадь взбрыкнула, и мешки упали в лужу. Зародыш страсти в чувствах и потребностях, поэтому страстью зовут преувеличение потребностей и чувств. И тогда придёт зло, а зло — излишество. Всё просто. Исайя сказал: «Горе вам, прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так, что другим не остаётся места, как будто вы одни поселены на земле». Ещё сбудется то пророчество.

— Может, люди не знают, что такое грех? Как же узнать предел необходимого?

— Умный сознаёт его сам тут, — он показал рукой на свою грудь, — но многие только из опыта. В начале природа всем дала нормальные потребности, но пороки их исказили и создали недействительные.

— Какие?

— А ты, правда, не знаешь? Зачем таблетки от чревоугодия изобрели, чтобы от переедания избавиться? Нет, чтобы его продолжать. Вы бываете больны, когда едите много, — вот и предел необходимого для всего. Всегда можно услышать внутренний голос, который скажет: хватит. Но человек ненасытен, ему уже понадобились таблетки. А что дальше? Кто имеет излишнее и продолжает собирать земные богатства в ущерб тем, у кого нет необходимого… Они за нарушение Закона Божия ответят за все лишения ближних. И за личные излишества. Я не понимаю, зачем такие люди ходят в церковь. Это бесполезно. Неужели, ещё что-то сверх просить?

А это правда, что в Думе думу думают, как гарем в природе узаконить?

— Правда, там многие высказывались, дискуссия была.

— И браки между мужчинами тоже?

— Этого не знаю, а что?

— Я к тому только, что к природе неправильно относятся.

— Почему?

— Человек пренебрегает природой-матерью. Мать всегда даст необходимое. А не хватает потому, что одни берут в излишестве то, что может быть отдано другому, как необходимое. Араб даже в пустыне найдёт средства к жизни, потому что не даёт волю потребностям. Если ребёнок возьмет у матери половину яблок по прихоти, другим братьям не останется. Вот я раньше в колхозе работал, всего хватало, хотя в магазинах были пустые полки. Сейчас есть всё, но ничего не хватает, некоторым есть нечего. Так же и с деньгами, жильём, даже с нефтью для самих себя. Крестьянам родной бензин не по карману, чтобы хлеб убрать. А если уберут, перекупщики свою прибыль получат, и хлеб будет нам не по карману. Бензин и ток подорожают — у них прибыль, а у всех — не на что купить. А ведь земля — она общая. Вышло, что государство не только от церкви отделено, хотя со священнослужителями любят встречаться. Оно от народа и даже от земли отделено — продаёт, дарит. Разве можно общее продавать? Землю-кормилицу продать — всё равно, что Родину дьяволу продать вместе с людьми. Может, в Думе что-нибудь придумают? Ведь даже волки никогда не съедают доли, предназначенной для своих детёнышей-волчат.

Мы помолчали, подхватили ношу, чтобы идти к метро. Шли, неся дурацкую коробку, как чемодан без ручки, а мне всё хотелось спрашивать и слушать моего собеседника. Иногда коробка мешала этому, потому что всё время приходилось обходить встречных людей. Мужчина вёл себя естественно, настолько просто, что я уже стал ждать, что он проявится по-иному. Этого мне не хотелось.

— А вот из двух богатых один родился в изобилии, не знал нужды, а второй всё добыл трудом. Но оба тратят всё на себя. Кто больше виноват?

— Тот, кто знал нужду, знал горе, но никому не помогал.

— А если просто копить деньги для внуков, не делая добра для других?

— Это сделка с совестью.

— Почему?

— Он оправдал свой отказ делать добро, обманул себя.

— Почему?

— Сам потом увидит.

— Но победить телесную природу и отдать хотя бы малую часть лишнего людям, невозможно, нет способа.

— Есть. Самоотверженность. Тот, кто хочет, — тот может.

— Слушай, а ты вообще всё знаешь?

— Нет.

— Есть на земле счастье?

— У вас его меньше, а в Суздале есть. Но не у всех. Вообще, человеки сами виноваты в своих бедах.

— Нет счастья, значит?

— Есть.

— Полное?

— Нет.

— Так какое есть?

— Их есть два.

— Мне бы оба.

— Земное — обладать необходимым, моральное — спокойная совесть и вера в будущее. Оба и надо.

— Каким необходимым? Всем?

— Здесь в Москве богатые люди иногда думают, что нуждаются в необходимом, а сами не видят рядом умирающих от голода и замерзающих бомжей без крыши.

— Нищих?

— А некоторые, уже имеющие необходимое, приспособили нищих для сбора милостыни, которую потом забирают. Зачем отнимать?

— Ну, они делят город и командуют нищими.

— Как делят, по округам?

— Ну, наверно, так же, как мэр с префектами, я не знаю. Сначала делят, потом перераспределяют. Переделом называют или беспределом. В зависимости от того, кто делит и отнимает. И у кого.

— Мудрено больно, сразу не понять.

— Интересно мне стало, тебя телевизор по утрам не раздражает?

— Нет. У них своя свадьба, а у меня своя. В Суздале много людей, которым не до телевизора, им помогать приходится. А телевизор — забава. Хоть реклама, хоть фильмы ихние, хоть Дума. Или игра на миллион. Мне милее с детства колокольный звон и ласточки в небе.

— Извини, а кто ты был в миру по профессии?

— Зоотехник я. После техникума работал.

— Тебе бы лекции читать для молодёжи.

— Не пробовал, да и не умею. Что я сказать могу? Пусть уж учёные люди читают, у них красиво выходит, с подходцем, но сперва ничего не поймёшь. А потом поймёшь, что зря слушал. Телевизор, бывает, смотрю, — зачем так долго говорят там, если двух слов хватит?

— Ты может, знаешь, почему иногда можно услышать, что надо порадоваться, если кто-то умер?

— Это трудный вопрос. Но вот почему. Потому что жалеть, что кто-то умер, значит жалеть, что он будет счастлив.

— Тем, что его не будет на земле?

— И да, и нет. Вот мы и пришли. Сейчас возьму билет и вернусь.

Я подождал, пока мужчина купит билет, и хотел куда-нибудь снова тащить коробку, но он меня остановил:

— Ты и так мне очень помог, даже если у тебя было время. Спасибо, и тебе воздастся когда-нибудь на дороге. Ты местный?

— Не совсем, я живу там, где ты сел в электричку.

— А я давно уже в Суздале. Бывал?

— Нет, но хотел бы съездить.

— А ты кто, мил человек?

— Я? М-м… — мне было стыдно сказать, что я историк. — Я преподаю в одном институте. Даже в двух.

— А-а.

— А ты кем?

— Помощником звонаря. Приезжай как-нибудь посмотреть, увидишь Суздаль сверху, церкви каменные, ширь вокруг. И с любого места купола видать.

— Как найти тебя?

— Спроси Михаила у кого-нибудь, тебе скажут.

— А где спросить-то?

— А везде, — и он своей задубелой ладонью сжал мою руку и посмотрел своими выразительными глазами.

Мы расстались.

К месту встречи с братом мне пришлось поторопиться, я опаздывал на полчаса. Может, он тоже опоздает, — думал я. Но брат никогда не опаздывал.

— Не пора ли тебе обрести мобильник? — начал с вопроса он.

— Денег не хватает. Я хочу такой, который носки стирает по дороге к дому.

— Смотри рекламу, там говорят, если нужны деньги, играй в «Золотой ключ».

— Лотерея — расточительство, а за него можно и ответить. Деньги лучше закапывать на поле чудес, при всех, как Буратино. Закопал раз — и свободен от страстей.

— Ты так и остался студентом, который входит в аудиторию после третьего звонка и засовывает в рот последний пирожок.

— Знаю, знаю. В военное время я угодил бы под трибунал. Но по звонку у студентов начинает выделяться слюна. Условный рефлекс.

— Торопясь, ты бы угодил под машину.

— Я предпочитаю демократичное метро, — их туда пока ещё не пускают, а то бы и там были пробки. В автоиномарках, автосервисе и автостоянках человек стал ненасытен. От этого излишества страдают безлошадные пешеходы, которым не хватает необходимого зелёного света, чтобы перейти улицу. А административные попытки уладить проблему напоминают бесполезный светофор, — все смотрят и никто не обращает внимания.

— Возьми, — протянул он полиэтиленовый пакет. — Там тетрадь и письмо. Карту Франции я купил.

— Лёш, спасибо тебе. Ты настоящий двоюродный, да что там двоюродный, — троюродный брат. Нет, лучше — шурин, деверь. Кузен. К сожалению, мы иерархию родословных не проходили, а только родословную царей. Начальство надо знать в лицо.

— Будешь звонить тёте, передай от нас привет.

— Передам и скажу, что не оказалось ни одного червивого орешка.

— И не забудь дать мне тетрадь, мы тоже хотим почитать стихи.

— Естественно, тебе же придётся отправлять её самолётом. Как только, так сразу. Как прочитаешь, так вертай обратно взад.

— Тебя подвезти?

— Второй подъезд, третий этаж.

— Не могу.

— Тогда туда, где маршрутка.

— Пристегнись.

Я развернул карту, — её масштаб меня устраивал: в сантиметре было восемь километров, а в Болгарии у меня была шестикилометровка. И сразу, как всегда, глядя на карту или глобус, я ощутил снизу сзади холодок дальних странствий.

— Лёш.

— Что?

— Спасибо тебе.

* * *

— Избыток, конечно, не необходим для счастья, но действительно ли горе тех, которые лишены необходимого?

«Человек действительно несчастлив, когда он страдает от недостатка необходимого для жизни и для телесного здоровья. Лишение это может зависеть от его личной вины, и тогда он должен обвинить самого себя. Если же в этом виновны другие, то ответственность падает на того, кто был тому причиной».

— Что думать о тех, которые с целью иметь излишнее собирают земные богатства в ущерб тем, которым недостаёт необходимого?

«Они не исполняют Закона Божия, и будут отвечать за все лишения, которым подвергли ближнего».

— Какой признак законной собственности?

«Законна только та собственность, которая приобретена без ущерба для других».

— Бывают люди, лишённые всяких средств к жизни и в перспективе имеющие одну смерть даже тогда, когда вокруг них царит изобилие, что должны они предпринять?

«В обществе, устроенном по закону Христа, никто не должен умирать с голоду».

— Как определить: в чём состоит нравственное учение?

«Нравственное учение есть правило вести себя хорошо, то есть, отличать добро от зла».

— Человек, склонный к заблуждению, не может ли ошибаться в определении добра и зла и воображать, что делает хорошо, когда действительно ведёт себя дурно?

«Иисус сказал вам: поступайте в отношении других так, как бы вы желали, чтобы другие поступали в отношении вас. Соблюдайте это правило, и вы не ошибётесь».

Книга Духов

* * *

Дома я открыл бумажный конверт, вынутый из полиэтиленового пакета, и достал толстую старую тетрадь обычного размера с коричневой обложкой. В тетради ровными строчками были написаны стихи, и заложен ещё один конверт — поменьше. В нём оказалось письмо от тёти и фотография прабабушки. Когда-то я видел её и не раз, но у нас в доме такого фото не было. Все семейные фотографии после смерти наших родителей теперь хранились у моего брата. Я бережно поставил фотокарточку Марии Антоновны на письменном столе. На вид ей можно было дать около двадцати лет. Очень красива и изящна. Красива, как бы это сказать, не по современным меркам, а по любым, вообще. Одежда старого покроя ничего не портила. Она стояла одна, фото сделано во весь рост. Внизу карточки было обозначено: «Фотомастерская Пряничникова. Город Симбирск.1916 год». Всё, конечно, с буквой «ъ». Вытащив письмо, я развернул несколько исписанных торопливым почерком листков, — у тёти было мало времени, — и пробежал глазами первые строчки:

«… назвали тебя в честь твоего прадеда Александра Петрова — по отчеству Тихоновича. Это муж твоей прабабушки и моей бабки Марии Антоновны — Машеньки. Любили они друг друга с мужем и жили душа в душу. Понимали друг друга на любом языке, потому что думали одинаково. Два благородных человека. Известно, что Мария Борисова вышла замуж за Александра Тихоновича, 1888 года рождения году в 1915, так как мой папа родился в 1916 году. Твой дед Миша был директором совхоза, окончил Куйбышевский сельхозинститут и умер в 1983 году. А его жена — моя мама — Наталья Андреевна с 1918 года рождения, ты помнишь обоих.

Был в Симбирске торговый дом Александра Петрова, который открыл его отец Тихон, — купец и промышленник. Вообще, прадед твой не был барыгой и, насколько знаю, им гордились как человеком. Челси в полуголодной стране покупать бы себе никогда не позволили. Ни отец, ни сын. Состоятельные люди были, но считали себя патриотами. А вот Тихон деньги бедным жертвовал, и не для того, чтобы ему на том свете слаще спалось. И к руководству города руку прикладывал. Тихон был купцом I гильдии и поставщиком императорского двора. Многое в городе ему принадлежало и кое-что за городом, но честность фамильная была в крови. Судьба их очень печальна из-за революции.

Александра Тихон отправил учиться в Париж счётному делу. Были они образованными людьми, и оба знали и французский, и немецкий языки. Короче говоря, Александр — экономист и, якобы, поэтому стал вредить индустриализации, которую начала советская власть. Так Александр стал «вредителем». Тогда знаешь, как было? Пукнешь, наевшись гороховой каши, — сразу приедут, заберут и обвинят в том, что репетировал срыв парада и демонстрации на Красной площади. Я не шучу, — почти такой случай был. А потом спросят, с кем в сговоре из подозреваемых, проходящих по улице за окном кабинета, ты был. И не отвертеться. Потому что всесоюзный староста любимый народом дедушка Калинин подписал Указ о расстреле детей с 14 лет. Ты это, как историк, должен знать. Так что, если не сознаешься, — говорили арестованному, — мы твоего сына шлёпнем у тебя на глазах в камере напротив. Прямо через специальную дырку в двери, а ты посмотришь через свою. Александра назвали «контрой», припомнили, что его отец Тихон был «неугодным элементом». В 1929 году за ним ночью приехали люди. Те, которые сначала носили кожу и узкополосатые футболки, а потом галстуки скромной пестроты. Всё, конечно, экспроприировали ещё раньше, до НЭПа, так что нэпманом он никогда не был. А его отец Тихон умер раньше — в 1918 году в 63 года, хотя крепок был тесть Марии. Не вынес Великого Октября.

Кто-то бросил письмо в почтовый ящик — такие письма всегда доходили быстро. В итоге Александру дали 10 лет без права переписки, — считай не лагерь, а расстрел, — так его маскировали власти, чтобы родственники зря не загружали казённую почту. С мёртвыми не разговаривают, и они писать не могут. Только Маша всё и так знала, когда её мужа убили. Твоя прабабушка знала свою судьбу, она — медиум.

Отец Петрова Александра — Тихон — родился в 1855 году и воевал на Шипке с турками в 1877—1878 годах. Это достоверно известно. У вас скоро будут показывать «Турецкий гамбит», посмотри обязательно, это про твоего прапрадеда. А если хорошо постараться, то можно обнаружить, что отец Тихона или его братья защищали Севастополь во время Крымской войны 1855—1856 годов. Есть кое-какие данные.

Мария и Тихон Петровы похоронены на старом кладбище в Симбирске — Ульяновске. Маша умерла в 1966. А Александр — неизвестно где, впрочем, это не так важно. Был ты у них ещё совсем маленьким и сейчас, наверное, ничего не помнишь. Но позже, когда ты уже учился в школе, написал вот эти стихи:

На кладбище старом стою я один

Ничто не нарушит угрюмый интим.

Послышались стоны —

Ветвями колышут

Столетние клёны,

Но кто их услышит…»

Я задумался. Смешанные чувства овладели мной. Я гордился своими предками просто потому, что независимо от своего положения, они делали то, что надо было делать в своё время. Но мне было стыдно из-за того, что ничего или почти ничего из прочитанного, я не знал. Почему так происходит? Ведь я жил с родителями, не один раз приезжал к тёте, и мы много раз разговаривали с ней обо всём. А узнаю всё это только теперь. Один раз, в летние каникулы после окончания первого курса мы даже с Петельским поехали к тёте и гостили там целый месяц. Я бывал в этом южном городе с родителями и до этого, и потом, когда закончил учёбу в институте. Неужели, столь многим из нас суждено прожить жизнь иванами, не помнящими родства?

Ну, надо же, оказывается, моя прабабушка Маша была медиумом. В жизни я видел только одного медиума в фильме «Фантомас против Скотланд-ярда» с участием Жана Марэ и Луи Де Фюнеса. И это мне показалось не более, чем чертовщиной. Правда, было очень смешно.

Я посмотрел на старинную фотографию прабабушки и принялся читать письмо дальше.

«Баба Маша романтическая была особа, писала стихи по-французски и по-русски. Чему удивляться, если её муж и тесть по два языка знали? Стишки на память в альбомчик на французском многие барышни тех лет строчили и обменивались, а она была с 1895 года. Признак времени. Она оставила целую французскую тетрадь, но найти её не смогли, хотя говорят, её видели в Ульяновске. А русскую тетрадь прочтёшь сам, у неё был хороший почерк. Талант писать стихи тебе от Марии Антоновны и передался.

Вообще, о бабушке Маше известно мало. И её мужа мы помним только благодаря его родным. Да и давно всё было. Мария Антоновна была честна, возвышенна и принципиальна. Человек с большой буквы, никогда не роптала, не жаловалась и не возмущалась. Внутри столько достоинства, что рядом с ней быть хотелось. Такой я знаю её по рассказам тех, кого уже с нами давно нет. Высокий человек с чистой душой и русским характером. Я помню, что бабушка никогда не унывала, несмотря на любые трудности, и о своих бедах не считала нужным рассказывать. По-современному — оптимист. И очень добрая, жалела даже тех, которые отняли у неё мужа. Перед смертью сказала, что с собой ничего не заберёшь, там всё есть. Только просила, чтобы её тетрадь сохранили и передавали кому нужно дальше…»

Я закончил читать письмо и опять посмотрел на старую фотокарточку Марии Антоновны, что-то вспоминая. Когда-то мой дедушка Миша пел мне в детстве колыбельную:

Ай ду-ду, ду-ду, ду-ду,

Сидит ворон на дубу,

Он играет во трубу

Во серебряную…

— Дедушка, откуда ты знаешь такую песню?

— Эту песню по вечерам пела мне моя мама. Царская песня.

— Почему царская?

— Её пели ещё при царе.

— А твою маму кто петь её научил?

— Её научила одна женщина, которая её приютила.

— А что такое «приютила»?

— Это когда человек вышел на вокзале, а ты ему помог, потому что у него нет ни дома, ни мамы, ни отца, ни брата.

— Спой мне ещё эту песню…

Я представил, как в доме на Сударинской улице, при свете керосиновой лампы, задумчиво глядя в одну точку, тихо поёт эту колыбельную себе самой солдатка Борисова. И думает про своего мужа и нелёгкую жизнь. И от моих воспоминаний и мыслей невыносимо защемило сердце, а на глазах навернулись слёзы.

Мне пришлось успокоить мысли и вновь сосредоточиться. Потом я открыл тетрадь и стал читать с самого начала. Всё это было трогательно. Даже очень интимно и сокровенно. Похожее испытываешь, держа в руках некоторые исторические документы. Но то, что вычитал я, было весьма неожиданным. Одно только общее сопоставление известных мне одному фактов без всякого анализа и синтеза привело меня почти в шок. А уж если ещё домысливать и давать волю воображению или начать мыслить дедуктивно… Впереди была бездна! Эльдорадо неизвестности и тайн. Есть люди, которым без них скучно, потому что в них много романтики и мало адреналина. И чем больше первого, тем больше хочется второго. Вот бы мне хотя бы одного такого в помощники взять. Но обстоятельства сложились так, что я был один и стоял перед выбором, — забыть всё или идти вперёд. И я не знал, что делать. Что будет, если уехать на полгода во Владивосток или на Колыму? А тетрадь передать брату. Я же не железный. А может просто неполноценный романтик с аллергией на адреналин. Говорят, раньше аллергии было мало, я о ней вообще не слышал, а теперь открылись целые аллергодома. Куй бизнес, пока есть аллергия. Пока есть переедание и ожирение — будут и таблетки от того и другого. Есть алкоголь — будет и антиполицай. Так же и с аллергией. Главное создать спрос, а потом услужливо породить предложение. Только делом некогда заниматься. Но я отвлёкся.

В общем, кошмар. Конечно, не такой, как на улице Вязов, но уж слишком далеко до комедии. Я поначалу удивился, почему никто из моих родных не обратил внимание на некоторые стихи, но потом легко догадался, почему. И вы бы сразу поняли, будь у вас линии на руках и ногах как у меня, и информация. «Право на информацию» — это звучит гордо. Только если такое право реализовать полностью и немедленно, по принципу «все — в автодор», это может причинить непоправимый вред психическому здоровью.

Надо всё делать постепенно. Стихи о Сударинской улице были первыми.

Последнее лето

На улице Сударинской

С утра весь день-деньской

У ярмарочной площади

Стоит городовой.

Там с песнею цыганскою —

Приволжские купцы,

И брызги от шампанского

Летят во все концы.

Народ гуляет радостный

Под колокольный звон,

И звук святой и благостный

Идёт со всех сторон.

1916

Трудновато писать по-русски, если ты, конечно, француженка. Очень просто и легко написано. Восторженно как-то. А чему было восторгаться? Городовому, купцам и народу, ещё не исчезнувшим в пламени революции? Писал же наш знаменитый поэт: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!» Вот и раздули. Романтики чужих дорог. Или не романтики?

Интересно, почему лето последнее? Может, стихи были написаны раньше и события, описанные в них, происходили до 1916 года? Тогда какое лето? Перед I Мировой войной или Октябрьской революцией? Вся экономическая статистика дореволюционной России для сравнения с развитым социализмом обычно бралась за 1913 год — это последний довоенный год. Или здесь скрыт другой смысл?

Семейные события начинаются в 1914 году, потому что со слов прабабушки, её родные погибают примерно в это время. Возможно, вспоминается последнее лето в Шато, но там Сударинскую улицу искать не стоит. Одно точно — фото Марии Антоновны сделано после того, как родился мой дедушка — в этом же году. И было это уже не в Мелекессе, а в Симбирске. Но с чем связано ощущение радости автора, — колокольным звоном или рождением сына?

Это небольшое стихотворение поставило передо мной с десяток вопросов, но не ответило даже на один. Из телефонного разговора я и так знал номер дома на этой улице.

Читая стихи дальше, вскоре я наткнулся на более короткое стихотворение, которое вызвало у меня ещё больше вопросов. Оно было через несколько страниц.

АЭЭЖ

Знаю я давно про это,

Духом чувствуя поэта

И душою человека,

Что не хватит и полвека

И не хватит сил на то,

Чтоб увидеть всех в Шато!

Хоть бы раз увидеть вас

В этот самый горький час!

1929

Я был поражён открытием. Каким? Аббревиатура АЭЭЖ! Может, речь идёт о Жозефине? Тогда это не аббревиатура. Почему четыре, а не три буквы, если первые происходят от ФИО? Между ними не было ни точек, ни запятых. Непонятно. Год, поставленный под строками, что-то означал. Стихотворение тоже простое, даже очень, но читать его тяжело. В его строках была горечь. Такая горечь безысходная, почти безропотная, что настроение их передалось и мне. От восторженности Сударинской улицей и следа не осталось. Но смысл понятен — разлука с кем-то, с живым или мёртвым. С кем? Выяснить бы.

И, наконец, есть указание на Шато. Chateau — название французское и, между прочим, означает замок. Его часто на этикетке винных бутылок можно встретить. Посмотрим карту, дело знакомое. Хотел посмотреть одно Шато, а нашлось второе, — в письме и в тетради. Спасибо брату за карту. Но и я тоже ничего — суперследопыт. Надо было в сыскари идти как один одноклассник брата, который в Омске знаменитую школу милиции закончил. Носил бы сейчас фонарик, наручники и пистолет. Сплошная романтика, а в адреналине утонуть можно!

Но через несколько минут меня ожидало разочарование. Этих Шато во Франции оказалось почти четыре десятка. И это были только те населённые пункты, которые писались не слитно, а с чёрточкой, и я устал их считать: Шато-аллегре, — бернар, — вале, — гонтье, — гарнье, — конти, — ландон, — ларше, — обри, — порше, — рено, — сенсо, — тьерри, — шино. Хватит на всех следопытов. Это было безнадёжное дело, городки разбросаны по всей Франции. И полвека не хватит, чтобы увидеть Шато. А почему я вдруг так сказал? Прабабушка хотела вернуться туда, она была из Шато? Не может быть!

Я продолжил чтение тетради, но больше в ней совсем старых стихов не было. Под другими стояли годы 1930, 1932, 1933, 1934. Дальше предвоенные стихи отсутствовали. Времена наступали тяжелые. Не было стихов. Кроме одного лирического и двусмысленного о погоде, написанного незадолго до кончины. Однако перед ним без указания года нашлось ещё одно, попавшее в промежуток с 1934 по 1965 год. Название было на французском. Оно было странным, это стихотворение. Какая-то мистика. По содержанию — сказка про Буратино из серии «далёко-далёко за морем», а по форме триллер. Для кого он? Это же очевидное обращение к кому-то.

A MON ARRIERE PETIT-FILS

Ты вернёшься к предкам, — ждёт тебя очаг, —

По дороге трудной встретят друг и враг.

Тот очаг у двери, а за ней проход, —

Открывай смелее, — и шагай вперёд.

В этом couloir¹ видно впереди

Узкую площадку, — ты туда иди.

Погоди немного, ниже загляни —

Семь ступеней спуска, — и по ним шагни.

Дальше ты увидишь длинный коридор, —

Двадцать метров прямо, — и стена в упор.

Тридцать метров вправо, — на полу порог, —

За порогом будет первый закуток.

Но сюда не надо, — стену не пройти, —

Лучше оглядеться в поисках пути.

Скоро ты заметишь новый закуток, —

Нужен только третий, помни этот слог.

В тупике последнем, если счёт ведёшь,

Приданое Эльзы за стеной найдёшь.

Золото, каменья — в старых сундуках —

Ждут давно решенья, в чьих же быть руках.

Найденным сокровищем не отдать долгов,

И земным могуществом не сорвать оков.

Надо не богатство предков отыскать,

А своих потомков тайну разгадать.

Только не понятно, — стоило ли ждать, —

Если вход и выход разом потерять.

Только не известно, — стоило ли жить, —

Чтобы вход и выход камнем заложить.

Если вы, прочтя такое, скажете, что в этом путеводителе немало знаков препинания или, что это полный бред, и отложите его в долгий, а ещё лучше в мусорный ящик, — вы счастливый и очень здоровый человек. Конечно, в образном смысле выбросите, то есть не саму тетрадь. Тогда я завидую вам и желал бы познакомиться, чтобы поучиться жить. Вероятно, найдутся и те, которые обрадуются свежим новостям непонятной давности.

Когда же я прочитал стих с французским названием, мне захотелось, чтобы в комнате стало светло, и кто-нибудь пришёл. Мне почудилось, что запахло плесенью старинного подземелья, а последние строчки навели на меня ужас. Мне представилось, как откуда-то сверху сыпятся огромные камни и заваливают вход. Бежишь к выходу, — там тоже падают камни. С грохотом. И неизвестно откуда слышится дикий хохот: «Ты хотел золота? Бери, оно теперь твоё, твоё». И снова хохот, долгий страшный хохот, постепенно затихающий где-то за толстыми стенами. А внутри всё леденеет. Какой кошмар! Нет, так нельзя. Впечатлительность доведёт до Сербского. Прабабка была добрым человеком и не стала бы так… Тут что-то другое, но что? Название стихотворения я перевести не мог, даты не было. Но когда бы оно ни было написано, это могло случиться задолго до моего рождения. Прабабушка умерла в 1966 году. Почему же я так испугался? И почему так выходит: чем дальше в лес, тем больше дров?

Наступил вечер, пришла пора позвонить в Украину и сказать тёте, что тетрадь у меня. Надо задать ряд уточняющих и дополняющих вопросов, и при этом не напугать и не посеять никаких сомнений. Старое следует ворошить только в исключительных случаях, потому что иногда это похоже на эксгумацию.

— Аллё, это я, добрый вечер. Спасибо тебе за тетрадь и фотокарточку. И большое спасибо за письмо. А Ленка сказала спасибо за орехи, и все шлют вам большой привет.

— Понравились стихи?

— Очень, прямо в другой мир попал. Чистые мысли и понятные каждому слова. Только не всё мне ясно.

— А что?

— Да, ладно, так. Слушай, а она, правда, была медиумом? Чародейство завоевало в Европе особую популярность с конца XVI века и за триста лет вполне могло докатиться и до нашего отечества. Но о медиумах я мало слышал.

— Маша это не подчеркивала и не злоупотребляла. Медиумы — это избранные Богом люди.

— Ага, как Аллан Чумак, что ли?

— Да нет, ты всё неправильно понимаешь. Спиритизм это не белая горячка и не чёрная магия. Это другое.

— Тогда, что?

— Ну, есть медиумы, которые иногда видят сны с того света. Это все мы. А есть те, которые разговаривают с тем миром. Это баба Маша.

— Через вертящиеся столы, что ли?

— Столы она не вертела, не беспокойся.

— Ладно, скажи, что это за стихи про богатства Эльзы, спрятанные за очагом?

— Бабу Машу нужно было знать. Она иногда могла быть Алисой в стране чудес, неимоверно романтичной. Я в детстве нашла эту тетрадь где-то у неё и стала читать это стихотворение. Но бабушка забрала, правда, не сердилась. Только сказала, что все сказки придумывались хорошими людьми, которых звали добрыми сказочниками и волшебниками. Все они жили в Зазеркалье. Мне было тогда лет десять-двенадцать. Это я запомнила навсегда.

— А другие стихи, где упоминается какое-то Шато, что это? И что за аббревиатура из букв А,Э,Э,Ж?

— Про Шато не знаю, а буквы могут обозначать её знакомых или друзей.

— А что было в 1916 году?

— Родился твой дед, отец мой и твоей мамы.

— А 1929-м?

— Репрессировали мужа Маши Александра.

— А родные у неё были? Я не понял.

— Да не было у неё никого, не было. Во время войны она была сестрой милосердия. Возможно, и стала ей, потому что все родные погибли. Твой прадед Александр встретил её в начале 1915-го, забрал её из больницы в бреду — тиф. И увёз в Симбирск, вот и всё. Ты знаешь, она была скрытной, но это не бросалось в глаза, — всегда естественно принималось за особую скромность. Качества душевные — потрясающие, но противоположные друг другу: доброта и твёрдость, нежность и мужество, любовь и непримиримость. Могла быть очень непосредственной, но была очень умной женщиной и сохранила ясность ума до старости.

— Таких людей я не встречал. Скажи, как ты думаешь, она была счастлива?

— Думаю, да. Но и горя хватало. Хотя она довольствоваться тем, что у неё есть, могла, — тётя вздохнула в трубку.

— А почему мне никто не говорил, что мои предки воевали на Шипке, это правда?

— Это правда. Ещё такие сигареты были — «Шипка», — с памятником. Я думала, ты знаешь.

— Я был в Болгарии и на Шипке. Теперь эти сигареты в пачках синего цвета. И я ничего не знал. Совсем. Слушай, а как мои предки, промышленники и купцы могли обходиться без рекламы и модифицированных продуктов? — съязвил я.

— Ну, Сашка, и язва же ты сибирская. В цивилизованной стране не доводят всё до абсурда. А насчёт продуктов… Царь не ставил цели травить своих подданных. И на всё вредное раньше клеился очень заметный ярлычок с черепом и костями. Ты ведь это хотел от меня услышать? Помнится, ты сам рассказывал, что в Средние века отравление ядами указывало на моральное разложение общества… Ты бы лучше не тратил деньги на телефонный разговор, а приехал как-нибудь. Я многое могла бы тебе рассказать.

— Я обязательно приеду. Спасибо тебе…

Но телефонная линия неожиданно разъединилась, и в ухо забили неприятные резкие гудки. «Ладно, потом перезвоню, я пока узнал всё, что мог», — подумалось мне.

Итак, я выбрал три стихотворения из тетради — радостное, грустное и страшное. Последнее стихотворение, действительно, страшное и загадочное. Но в каком из них скрыта тайна? И помогут ли они мне раскрыть тайну? Выходит, вокруг меня одни тайны. Что бы сказал брат, зная всё? Он хороший аналитик, в мышлении для него вообще не существует преград, созданных предрассудками. И он может найти почти любой выход, независимо от того, что придётся искать или зачем. Потому что мыслить он учился не как я — по одному лишь учебнику логики, сдав зачёт. Эта школьная логика не учит искать решения там, где их нет, связывать факты, которые не связываются, и находить истину в парадоксах, потому что представляет собой обыкновенный ликбез. Брат бы искал решение, даже если очевидно, что его нет, или оно может быть таким, как у Агаты Кристи в «Десяти негритятах». А что могу я? Коллежский регистратор — архивных залежей диктатор, с гражданским чином последнего, четырнадцатого класса. Но я поберегу тебя, братец, как ты оберегал меня в детстве.

У меня ничего не укладывалось в систему. Десятки вопросов роились в голове как пчёлы, и она гудела как улей. Вот простое классическое сравнение. Вдруг — в секунду — и голова стала пуста. Мы в таких случаях говорим — прояснилась. На пустом месте появилась чёткая мысль. Мысль неуловима. Это не буквы, слова и лозунги, а обособление. Просто ты имеешь его, и всё. А слова и буквы — это уже потом, когда ты возьмёшь авторучку или сядешь за компьютер. Мысль может быть неясной, но сейчас она была как апельсин на снегу. Только без цвета, вкуса и без звука: «Дно не увидишь, пока не осядет муть. Завтра». Что это, голос? Мне стало не по себе.

Наверное, психиатры задают шизофреникам дежурный вопрос, слышат ли они голоса. Но у меня был не голос, а будто кто-то вложил мне нужную мысль в голову. Она твоя, и — не твоя. Теперь и я могу явиться в районную поликлинику на приём и сказать: доктор, кто-то вкладывает мне в голову свои мысли.

В голове опять возникла мысль — «Дно не увидишь, пока не осядет муть. Завтра».

— Какие мысли? — спросит доктор.

— Нужные, — правдиво отвечу я.

— Так-так-так, — затакает доктор, наклонившись ко мне доверительно, как политрук, выслушивающий бойца, который рассказывает, что его сосед по блиндажу раздербанил свежую фронтовую газету на самокрутки. Например, «Красную звезду», да ещё с портретом Главнокомандующего. И в истории моей болезни появиться первая запись.

— А кем вы себя чувствуете?

— Я антипод Наполеона, — признаюсь я.

— Наполеона? Так, так, так. Это очень интересно. И вы добровольно сюда пришли?

— А это лечится?

— М-м-м. Не совсем. Раньше стационаров было больше, а теперь их закрыли и начались эпидемии, хотя больничный изолятор гарантирует на какое-то время… Вирус, знаете ли, очень заразный, а вакцину всё никак не изобретут. Но мы вас поставим на учёт, и вы станете полноценным членом общества как большинство, — обнадёжит он и сдует с моего плеча невидимую пылинку. — А рецепт на таблетки я вам сейчас выпишу, — они такие же, как от переедания, только не для желудка, а для пошатнувшейся психики. Правда, аппетит усилится, но вы купите какой-нибудь мезим, пензитал или что-нибудь от ожирения. У нас всё с одной централизованной базы. Там и телефончик есть. А если начнётся аллергия, тут рядом есть превосходный аллергодом со специалистами, — наши коллеги всегда помогут. Кстати, общество шагает вперёд, и по последним научным данным чревоугодие уже считается не грехом, а мощным средством от стресса.

— Минуточку, доктор…

В голову ещё раз пришла мысль, но на этот раз, немного иная: «Дно… увидишь… осядет муть. Завтра». Ну, конечно, утром мы все умнее, чем вечером. Это же сермяжная правда. Утром можно и передумать идти на приём к психиатру. Я подождал ещё, но мысль больше не возвращалась, наверно, потому, что до меня что-то дошло.

— Доктор, я передумал становиться полноценным членом общества.

— Жаль, у нас так много наполеонов, так вырос их процент среди населения, а вот с их антиподами — дефицит, — нет ни одного. И среди них много невыявленных. Пока. Но когда проведут реформу здравоохранения и социального…

— Вы уж извините. «Мы все глядим в наполеоны — двуногих тварей миллионы…». Мне так жаль.

— Ничего, заходите, мы никому не отказываем в постановке на учёт и в таблетках.

Я в сердцах мысленно хлопнул дверью, снова погрузившись в муть.

Цыганка в метро, бродяга с письмом, тетрадь прабабушки — были звеньями одной цепи, длину которой предугадать невозможно, а свернуть себе шею, уцепившись за следующее звено, — запросто. Так что не соскучишься, не успеешь, потому что согласно прогнозу Петельского, важные события должны были случиться «ещё вчера». А завтра может представиться дорога в Зазеркалье, хотя от неё можно отказаться как от любой поездки. Например, проспать или сказать тому, кто тебя тормошит, что очень занят чем-нибудь таким-этаким… зазеркальным.

Н-да. Французские стихи исчезли. А они были бы важны, ведь происходило же что-то до 1914 года. Но баба Маша перед смертью просила сохранить именно русскую тетрадь и передавать её дальше, кому надо. Таинственно звучит, хотя и естественно. Значит в ней загадка-разгадка, ключ, золотой ключик. Значит, эта тетрадь очень важна, потому что Мария Антоновна была романтичной особой, Алисой в Зазеркалье и запросто могла запрятать тайну в свои стихи. Потому что романтики всё могут по сравнению с теми, кто романтиком себя не считает. И им не обязательно гоняться за адреналином. А ещё моя прабабушка — медиум. И её тетрадь попала ко мне. Только зачем она сложила такое длинное стихотворение? Чтобы указать путь в Зазеркалье? Кому?

Иногда, принимая какое-нибудь не очень важное решение, я сам с собой играл в игру «за и против». Мой братец, знакомый с теорией принятия решений в экстремальных ситуациях даже в условиях дефицита времени, от души посмеялся бы надо мной.

Моим оппонентом для игры я всегда выбирал местного паренька Феликса Певзнера, с которым познакомился ещё в детстве, будучи у тёти на каникулах. Это был темпераментный спорщик по любому поводу, — с ним хотелось спорить только для того, чтобы послушать, как он говорит. Наверно, он заочно учился у самого Жванецкого. Это был театр, эстрадное представление. У Феликса был дедушка без ноги, который открыл мастерскую с вывеской «Евроремонт обуви». Он сидел в своём подвальчике на самом углу старинного здания в районе почтамта в рваной тельняшке и фартуке, и, отпуская свои шутки, покорно тачал всё, что ему несли. Итак…

— Что же я буду иметь со всего этого?

— А я знаю? Я что тебе, старый Моня с Ришельевской улицы? Но зато я хорошо знаю, что ты должен отправиться в Зазеркалье, — говорил Феликс, нетерпеливо размахивая худыми руками.

— Как говорят у вас, — а мне это надо?

— Тебе дали тетрадь, которую сохранили для тебя, а раз дали, — бери и будешь иметь.

— А мне это надо? — как попугай повторяю я.

— Надо, потому что ты уже взял тетрадь, значит, имеешь, будь я фрайер!

— Но я не хочу в Зазеркалье, не хочу, нет!

— Что нет-нет, когда да-да?

— Что да-да, когда нет-нет?

— Если бы ты не стоял как памятник перед лестницей, то давно бы узнал, на что там живут покойные тётя Софа с дядей Семёном, и рассказал нам.

— А мне оно надо? — не устаю повторять я.

— Ты обязан отправиться в Зазеркалье. Если бы мой дедушка не был занят евроремонтом обуви, он бы надел парадную тельняшку и сам ушёл туда, взяв костыли. Но ты имеешь тетрадь, а он нет.

— А мне туда надо? — уже тупо повторяю я.

— Надо, потому что, если отдашь тетрадь обратно, лучше бы ты всю жизнь занимался евроремонтом обуви. И я бы с тобой пошёл. Но в моём доме постоянно идёт евроремонт, и на всё лето приезжают родственники из Европы. А с ними надо каждый день ходить на рынок у вокзала, чтобы им не подсунули тюльку вместо бычков. А ты не имеешь ни евроремонта, ни еврородственников, ни бычков. Поэтому тебе надо надеть парадную тельняшку и идти. А ещё лучше — ехать утренним трамваем. Там тебе скажут то же самое. И на Молдаванке, и на Приморском бульваре, и на Привозе — везде ты услышишь только одно слово — надо! Так что послушай сюда и…

Надо, Федя, надо! — сказал я уже себе, попрощавшись с Феликсом. Потому что ты, Федя, будешь хуже Вани, если забудешь про тетрадь. Хотя бы потому, что тот не помнил родства, а ты и знать ничего не хочешь. Спасибо тебе, Феликс. И спокойной ночи.

* * *

— Знает ли Дух в блуждающем состоянии, прежде вступления в новое телесное существование, и предвидит ли то, что должно случиться с ним во время жизни?

«Он сам выбирает род испытаний, которые желает выдержать, и в этом-то и состоит его свободная воля».

— Итак, бедствия жизни нельзя считать наказаниями, налагаемыми на него самим Богом?

«Ничто не делается без позволенья Божия, потому что Им учреждены все законы, управляющие Вселенною».

— Если Дух имеет право выбирать испытания, то не следует ли из этого, что все бедствия, испытываемые нами в жизни, были избраны и предвидены нами?

«Все — нельзя сказать, потому что это не значит, что вы избрали и предвидели всё, что случится с вами в мире до малейшей подробности; вы избрали род испытаний, частности же бывают следствием положения и часто ваших собственных действий. Если Дух захотел, например, родиться между злодеями, то он знал, каким искушениям подвергнется, но не знал всех поступков, какие совершит; поступки эти будут зависеть от его свободной воли».

— Каким образом Дух может пожелать родиться между людьми дурной жизни?

«Нужно же, чтобы он послан был в среду, в которой мог бы подвергнуться испытанию, избранному им. Чтобы бороться с склонностью к грабежу, он должен жить с людьми, которые занимаются грабежом».

— Прежде чем достигнуть совершенства, должен ли Дух выдерживать всевозможного рода испытания, должен ли встретить все обстоятельства, которые могут возбудить в нём гордость, зависть, скупость, чувственность и прочее?

«Без сомнения, нет, так как вы знаете, что есть Духи, которые с самого начала избирают путь, освобождающий их от многих испытаний; но тот, кто идёт дурным путём, подвергается всем опасностям этого пути. Дух может, например, просить богатства и просьба его может быть исполнена; тогда, смотря по его характеру, он может сделаться скупым или расточительным, эгоистом или великодушным, или же предаться всевозможным чувственным наслаждениям, но это не значит, что он непременно должен иметь все эти склонности».

— Чем руководствуется Дух при выборе испытаний, которые он должен выдержать?

«Он выбирает те, которые, смотря по свойству его поступков, могут служить для него искуплением, и ускорить его развитие. Поэтому они могут избирать жизнь, исполненную бедствий и лишений, чтобы выдержать её с мужеством; другие могут желать испытать себя искушениями богатства и могущества, столь опасными для человека по дурному употреблению, которое можно из них сделать, и по страстям, развитию которых они способствуют; некоторые, наконец, хотят испытать себя в борьбе с окружающим их пороком».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

couloir (фр.) — кулуар, коридор.