Кожа

Александр Галиновский

Каждый читатель найдет на этих страницах, чего бояться. И лишь одного может не бояться никто: скучно точно не будет! В книгу вошло 13 рассказов.

Когда напитки разбавляют

Он был непомерно толстым, этот тип. Даже не толстым — огромным. И когда он прикладывал рюмку к своим пухлым губам, казалось, она исчезнет там без остатка как крохотный конферансье в складках театральных портер. Он хоть и пил много, но совсем не был похож на обычного пьяницу. Ничего из того, с чем ассоциируются алкоголики — ни тощей физиономии, ни дряблой кожи с припухлостями вокруг глаз, в нем не было. Наоборот, казалось, этот тип дышит и наслаждается жизнью.

Он сказал, его зовут Толя. Анатолий Подначарский. Правда, я так и не услышал, чем он занимается. Судя по манерам, это был мелкий управленец — один из тех, у которых в подчинении ходят несколько хлюпиков, которым нужно еще подтирать зад. Что-то властное в движении его рук навело меня на мысль, что я уже встречал подобный тип. Он мог бы стать дельцом, если бы не был неудачником. Слишком жестокий, слишком злой, слишком циничный. Таких интересуют не деньги и женщины, а количество власти, сосредоточенной в их портфелях.

Я должен был держаться от него подальше. Нет, я совсем не предвзято отношусь к людям, ведь известно: по внешности не судят. Но мест в баре больше не было, и мне пришлось устроиться рядом.

— У вас свободно? — Спросил я, придвигая стул. За соседним столиком веселилась какая-то компания и я, было, подумал, что толстяк не расслышал моего вопроса.

Спустя несколько секунд он кивнул, не поднимая взгляда от своей рюмки.

Я сел.

Что-то мрачное было в этом гиганте. Даже не мрачное — унылое. Словно кусок пластилина выложили на солнцепек в июле. Даже его голос — неровный и надрывный, звучал тихо и как-то по-детски обиженно.

Не помню, как мы разговорились, да это и не важно. Если перечислять имена всех, с кем мы подружились за рюмкой и с кем тут же разошлись, никакой жизни не хватит. А этот ничем не отличался от других — может только внешностью.

Мы стали пить вместе. Он — водку, постоянно подливая из полупустого графина, я — пиво. Пиво, правда, было разбавленным и на вкус отдавало шампунем.

— Я ведь не пьющий, — его голос был утробным и грустным, как рев кита, — Но иногда мне хочется набраться, до смерти хочется, — Он икнул. — Она ведь не даёт мне. Говорит «слаб ты на это дело»… Только сидит там и вышивает…

С каждым словом его речь становилась все более неразборчивой, но я понял о ком идет речь. Не так уж редко мне приходилось слышать как пропойцы всех возрастов жалуются на одно и то же: на жен, которые не дают им пить, на детей, которые их забыли, на работу, на которую надо ходить, даже на жизнь, которая не удовлетворяет их высоким требованиям.

— Она просто горгона, — простонал толстяк, — Все сидит там и вышивает… И ает ию… — Его речь перешла в бессмысленное бормотание.

Я заказал еще пива. Толстяк, правда, не совсем раскис. Когда подошла официантка, он поднял на нее осоловевшие глаза и заказал еще «двести пятьдесят». При этом он достал бумажник и, порывшись в нем, протянул девушке купюру довольно крупного номинала. Я заметил, что таких бумажек у него солидная пачка.

— Кто «горгона»? — Я не мог оторвать взгляда от денег.

— Моя жена! — Он взвыл так, что за соседним столиком сразу несколько человек повернули головы. — Вечно достает! Она у меня… — Тут он запнулся.

Официантка принесла выпивку и с невозмутимым видом удалилась.

— Понятно, — выдавил я из себя, все еще думая о деньгах.

Толстяк наклонился ко мне. При этом стол под ним жалобно застонал.

— Она ведь у меня из этих… ик! — богатеньких была, — он как-то странно усмехнулся, — Из кровососов этих, что в семнадцатом в расход пустили.

— Ясно.

— Столько крови у народа высосали. Даже теперь… Она у меня кровь пьет. Совсем уже замучила. А потом… Потом сидит себе вышивает. И Библию читает. А глаза… Глаза такие большущие… — Он опять стал бормотать, и я не разобрал ни слова. Кто-то за соседним столиком затянул песню и ее тут же подхватила вся компания.

— Я… ик! Уже не боюсь ее… Раньше боялся, а теперь нет… — Он опрокинул еще одну рюмку и наполнил следующую. — Не боюсь, и все.

Он продолжал нести что-то о «горгоне» и «кровопийце», но я уже не обращал внимания. Лишь один раз я отвлекся от своих мыслей — когда он внезапно перевернул рюмку и показал мне ее дно.

— Вот такие. Огромные… Смотрит на меня этими глазищами… а я не могу даже пошевелится. Аж кровь в жилах стынет.

Я начал жалеть что вообще подсел к этому типу. В глубине бара освободился столик, и я подумал, не пересесть ли мне туда. Он продолжал говорить. Что-то о своей жене — «горгоне» и «кровопийце». Спустя десять минут мне стало казаться, что я знаю их супружескую жизнь наизусть.

— Не боюсь я ее! — Его кулак опустился на стол так, что рюмка подпрыгнула, — Не боюсь и все. Не сегодня…

Неожиданно он перегнулся через стол и схватил меня за плечо. В этот момент я подносил бокал ко рту, и в итоге несколько капель пролились мне на подбородок.

— Сегодня я выпил, — он хихикнул, — А она этого не любит…

На секунду я заметил, как в его глазах промелькнуло торжество, а потом внезапно он сник. Словно передо мной был не человек из плоти и крови, а резиновая кукла, которую аккуратно прокололи иголкой. Толстяк тяжело сел и замолчал.

Признаться, мне стало его жалко. Иногда человеку нужно выговориться. Но кому, если рядом никого нету? Если оглядываешься на прошлое и видишь там лишь «горгону» и «кровопийцу»? Это как в фильме с Брюсом Уиллисом: он встречает маленького мальчика (то есть себя, только ребенком), и мальчик спрашивает: «Ты стал летчиком?» — «Нет». «А у тебя есть собака?» — «Тоже нет». «Боже, я вырос неудачником».

Последний глоток показался мне отвратительным. Если бы вдруг выяснилось, что напитки здесь разбавляют ослиной мочой, это не явилось бы новостью. Я встал. Заметив это, толстяк оживился. Он сделал попытку подняться, — еще более неудачную, чем предыдущая — и так же тяжело бухнулся на сидение.

— Надо идти домой… — простонал он. — Надо… ид…

Я подхватил его подмышки и помог встать. Кто-то за соседним столиком отколол по этому поводу шутку, но я не обратил внимания. Кое-как мы протолкались к выходу.

На улице стояла глубокая ночь. Звезд почти не было, зато луна — полная и кровавая, светила как прожектор.

— Ты где живешь? — Спросил я.

Толстяк застонал, выпрямился и разлепил наполовину прикрытые веки. Я надеялся, что свежий воздух приведет его в чувство.

— Здесь, близко… — Он опирался на меня всем своим телом. Кажется, я уже говорил, что он напомнил мне кита, только теперь было совсем другое сравнение — господи, он весил целую тонну!

Вдоль по улице стояли обыкновенные пятиэтажки. Свет горел только в некоторых окнах — вечная болезнь спальных районов. Завтра на работу и все такое. Эти дома всю жизнь напоминали мне клетки — закопченные, многолюдные и страшно сырые. Будто неумелая рука переворачивала ведерки с песком.

Все еще опираясь на мое плечо, толстяк ткнул пальцем в сторону одного из таких домов. Наверное, со стороны мы напоминали двух закадычных друзей, возвращающихся с затянувшейся пьянки.

У подъезда, доставая ключи, он вновь принялся бормотать, но я не разобрал ни слова. Мы вошли. Лифта не было и в помине, а впереди лежала темная лестница. Я глянул вверх, туда, где в пролетах между этажами должен был виднеться свет, но ничего не увидел.

Подняться на третий этаж было непростым делом. Толстяк сопел и кряхтел так, будто это он тащил меня всю дорогу, и я ровно сорок семь раз (по одному на каждую ступеньку), проклял ту минуту, когда я вообще сел с ним за один столик. На последней ступеньке я снял его руку с плеча и прислонил толстяка к стене. Прогулка на свежем воздухе и экстремальный подъем отрезвили его. Он вновь принялся бормотать…

— Она дома… Дома. Сидит там и вышивает… И читает…

Я нажал на кнопку звонка.

— Читает она Библию…

Я не сразу понял, что произошло. Дверь открылась, но света не было. Вместо этого я почувствовал как рядом возник кто-то третий. И я увидел глаза.

Огромные. Даже больше, чем донышки стакана. Словно внутрь той самой рюмки, что показывал мне толстяк, положили по светодиоду.

И, кроме того, я не просто почувствовал чье-то присутствие. Я ощутил как женские руки увлекают меня следом, а потом — дыхание и укус, чуть пониже мочки. Толстяк за моей спиной тихо захныкал: она вновь сделала это.

В этот момент я понял, почему он так усердно напивался. Ведь алкоголь всасывается в кровь, а вампиры — «кровопийцы» и вурдалаки, как впрочем, и нормальные люди, не любят, когда их напитки разбавляют…