Прийти в себя. Вторая жизнь сержанта Зверева. Книга четвертая. Пионеры против пенсионеров

Александр Воронцов, 2020

Приключения Максима Зверева и других попаданцев продолжаются. Мастер единоборств, снайпер ГРУ, экс-заместитель министра финансов, бывший рецедивист-катала и инструктор по крав-мага – все они оказываются в самом центре антибрежневского заговора. Но после устранения Брежнева заговорщики продолжают убирать и других "кремлёвских старцев". Советский Союз стремительно меняется… Максим снова попадает уже в другое прошлое – в 1984 год. Видимо, это такая точка бифуркации в истории СССР. Точка, когда страна могла пойти по одному или по другому пути. Но поскольку в далеком 1977 году благодаря Звереву и другим "попаданцам" уже произошли изменения, то попадает Максим в совершенно другую страну. Нет, это все еще СССР, но какой-то другой. Советские войска не вошли в Афганистан, но гражданская война разгорелась в Таджикистане, пылает соседний Узбекистан, неспокойно в других республиках Средней Азии и Закавказья. Надо ли было что-то менять в прошломСодержит нецензурную брань.

Глава четвертая. Прыжок в будущее и обратно

Бывает так — совершишь поступок, а потом понимаешь — всё, назад дороги нет! Исправить то, что сделал, уже нельзя. Или все же можно? Потому что на самом деле нельзя исправить только смерть. А все остальное ведь поддается корреляции, ведь так? Ан нет, не так. Не вернуть любовь. Теоретически можно, а на практике… Детей не перевоспитаешь. Если где-то не доглядел, то все, имеете то, что создали. Сами или не сами, но вот она, ваша кровиночка, какая уж уродилась. И так далее. В общем, теоретически все, кроме смерти, в жизни исправить можно. Но если бы это зависело только от тебя, то, может, и получилось бы. Только почти всегда есть еще люди, от которых что-то зависит. И вот этих людей исправить невозможно. Ну, не исправить, а хотя бы переубедить…

Человека очень сложно переубедить. Убедить — легко. Внушить какую-то идею, повести куда-то. А вот потом выбить из его головы эту идею очень трудно. Особенно, если он верит в эту идею. Вера — она базируется не на логике, не на фактах. На эмоциях она строится. И на желании самого человека верить.

Вот почему люди приходят к Богу? Потому что нету у них друга, любимого, а порой и детишек — нет никого, кто мог бы в трудную минуту хотя бы поддержать. А кто защитит? Кому пожаловаться? С кем посоветоваться? И вот здесь возникает Вера. Кто полюбит тебя просто так, за то, что ты есть? Кто поддержит слабого, кто утешит безутешного? На кого можно надеяться, кому можно верить?

Впрочем, вместо Бога может быть кто угодно. Вождь. Отец. Партия. Государство. Главное — если человек верит, что его любят, им дорожат, его защитят. И вот тогда за свою Веру он будет стоять насмерть. И, наверное, так и должно быть. Что у нас остается, если забрать все материальное? Любовь, вера и надежда.

Поэтому нельзя, нельзя пренебрегать этими важными понятиями. Потому что, потеряв веру, любовь и надежду, потеряешь все. И тогда поймешь, что назад дороги нет. А еще — любовь, вера и надежда тебя не покидают. Они в тебе умирают. А смерть — это то, что никогда уже не исправить…

Днепропетровск, год 1977, 5 февраля

Максим Зверев сидел напротив Валерия Валентиновича Кустова и Владимира Ивановича Сафонова. Сидел и не знал, что сказать. С одной стороны, он понимал, что в его последнем переходе туда-обратно что-то изменилось — ведь он не сразу вернулся в свое прошлое. Вернее, в свое далекое советское прошлое — потому что вначале он побывал в 1984 году. То есть, поменял исходные даты 1976-2016-й. Кроме того, изменились почему-то и координаты попадания — он оказался не в Днепропетровске, под Алма-Атой, в Казахстане. Получается, он действительно может перемещаться не только во времени, но и в пространстве.

А с другой стороны, он, значит, способен преодолевать время. То есть, свободно плавать во временном потоке, как в реке. Из прошлого в будущее и наоборот. Причем, судя по всему, ему удается расширять диапазон, и, вполне вероятно, каким-то способом он может выскочить в любом году. Точнее, в любом, но внутри этого промежутка — 1976-2016-й.

Все это он подробно и рассказал экстрасенсам. Сафонов и Кустов помолчали, переглянулись, потом Кустов посмотрел на Макса и сказал:

— То, что ты рассказал и то, что ты смог сделать, Максим — это очень и очень важно. Мало того, что ты и твои, так сказать, коллеги попали в наше время, так теперь выяснилось, что ты — уникум. То есть, можешь вернуться в свое время. И не просто вернуться — ты можешь путешествовать во времени. И, скорее всего, это произошло потому, что ты, здесь, в нашем времени серьезно повлиял на происходящее с нами. Я даже думаю, ты получил возможность перемещаться туда и обратно потому, что убил человека. Убийство — это своего рода выплеск энергии огромной мощности. Не зря же многие колдуны и шаманы разных племен приносили кровавые жертвы. Вспомним майя и ацтеков. Вот и твое, пусть и случайное убийство рецидивиста поменяло твой энергетический потенциал. Точнее, серьезно его усилило. Что теперь дает тебе возможность проникать обратно в свое время.

— Ну, как выяснилось, не совсем в свое, — возразил Максим.

— А это уже эффект бабочки, — вступил в беседу Сафонов. — Ты убил этого, как его… Фиксу, вместо него с будущим президентом Украины встретился другой вор, произошел конфликт, Янукович был убит, история Украины изменилась.

— Но, как я понял, мои, так сказать, товарищи-коллеги тоже кого-то убивали. Мой боевой товарищ, Кёсиро Токугава убил не одного, а больше десятка рецидивистов. Миша Филькенштейн убил, кажется, троих. И — ничего! Они не могут вернуться назад! — Зверев был в недоумении и не пытался даже это скрывать.

— Ты, Максим Викторович, не волнуйся и на наше поле, как говорится, не забегай. — Сафонов усмехнулся и похлопал Макса по плечу. — Разберемся и с ними. Мы ведь оперируем фактами. Ты — пересекал реку времени в обоих направлениях, они даже не пытались. Может, и у них получится. Со временем. Будем работать и с ними. Пока что зафиксирован факт только твоего перехода туда и обратно. Поэтому снова отправишься в будущее.

— Да, и вот теперь ты сможешь проверить экспериментальным путем, изменится ли история еще, — снова взял слово Кустов. — Мы тут с вашей помощью будем менять целое государство. Правда, постепенно. И у тебя задача огромной важности — как бы проконтролировать процесс этих изменений. То есть, проверить, туда ли мы пойдем, правильно ли все делаем?

— Это как же? Снова мне кто-то по башке даст? Или под шальной снаряд попаду? — усмехнулся Макс.

— Да нет, мы с Владимиром Ивановичем и Сергеем Алексеевичем нашли способ, как обойтись без экстремальных воздействий на твой мозг. Мы будем его обманывать — внушать тебе, что ты находишься в состоянии комы, а это заставит твой мозг сработать, как ретранслятор. Он соединит сознание маленького Максима и взрослого, который находится в будущем. То есть, ты будешь путешествовать между нашими мирами совершенно свободно. Тебе ничего не будет на самом деле угрожать. Но для твоего путешествия во времени необходимо создавать для тебя ощущение угрозы. Кома у тебя будет ложная. Тем не менее, она станет как бы включателем твоего удивительного феномена.

Кустов даже немного разволновался, произнеся эту небольшую речь. Обычно он не говорил никогда так долго, ограничиваясь максимум одной-двумя фразами.

— В будущее-то я отправлюсь, но откуда вы знаете, что я смогу вернуться назад, к вам? — внезапно спросил у Кустова Зверев.

— Да, я помню твой рассказ про 84-й год, про Алма-Ату, это, действительно, загадка, мы будем изучать… — начал было Кустов, но Макс его перебил.

— Я только что понял, почему меня выбросило в мое 18-летнее тело, в 1984-й год. И если я после того, как здесь вы устраните Брежнева от власти, перемещусь снова в будущее, то уже обратно могу и не попасть. Обратно сюда. Я не смогу прийти в себя!

— Почему ты так думаешь? — спросил его Кустов.

— Я предполагаю, что, когда в своем прошлом, сейчас, я что-то меняю или становлюсь причиной каких-то важных или, может, неважных изменений, меня, прежде чем я вернусь в самого себя маленького, перебрасывает в свои тела несколько раз. То есть, тот, кто меня вот так выбросил сюда…

–…или что-то, ¬ — вставил Сафонов.

–…или что-то, ¬ — согласился Зверь, ¬ — это явление не сразу может соединить мое сознание с моим телом 12-летнего пацана. Вот убили из-за меня Януковича в Енакиево — не стал он президентом Украины. И развитие страны пошло по-другому. Гражданская война не произошла, а произошла обычная попытка государственного переворота, который власти Украины смогли подавить. Но в украинской новейшей истории всё равно война идет, правда, совсем другая — за отделение западных областей. То есть, чистой воды сепаратизм. Получается, если Брежнев перестанет быть Генеральным секретарем, ну, уйдет на пенсию или умрет раньше октября 1982-го года, то и развитие СССР пойдет по другому пути. А, значит, и мое будущее тоже изменится. В первый раз я вернулся в 2016 год, когда гражданская война все же шла в Украине. А сейчас что будет? Может, мировая война грянет?

— Ну, во-первых, Брежнева мы пока не устраняем, идет только подготовка. Во-вторых, уже до устранения Генсека нашего произошли некоторые весьма важные события. И вот как раз их ты сможешь проконтролировать. Если все идет нормально, то у тебя в твоем… нашем будущем ничего не изменится — по-крупному ничего. Ты останешься там же, где и был последний раз — в львовском госпитале у поляков, — возразил Максу Сафонов.

— Последний раз меня как раз у поляков отбили американцы. Точнее, один американец, который нанял наших украинцев, добробат то есть. Короче, бандитов. Так что я, скорее всего, у америкосов окажусь, — снова усмехнулся Зверь. Только на этот раз усмешка у него вышла весьма зловещей.

— Неважно, где ты окажешься. Важно, что мы втроем — Сергей Алексеевич, я и Владимир Иванович — мы все сможем объединить наши усилия и постоянно контролировать тебя. Ну, твое сознание. Твою ауру, иными словами. В общем, мы в любой момент сможем тебя выдернуть обратно, к нам, — успокоил Макса Кустов.

— А тело мое? Куда он денется? И вообще, один я попал под обстрел под Авдеевкой, второй я — уже во Львове, а третий где будет? В Магадане? — Максим шутил, но глаза его были серьезны.

— Увы, мы пока не знаем, где ты окажешься. Для того и проводим этот эксперимент. И, думаю, версия о разных мирах все же имеет место быть. Сейчас я тебе попробую объяснить. Вот возьмем, к примеру, луковицу. Начнем ее чистить. Снимем кожуру и дальше — слои самой луковицы. Но если мы будем отслаивать чешуйку за чешуйкой, луковица никуда не исчезнет. Она будет способна прорасти. А вот отдельные чешуйки — они завянут. Они не смогут развиться в новую луковицу. Понимаешь? — Сафонов посмотрел на Максима.

— Простите, пока не совсем, ¬ — признался тот.

— Ну, чешуйки луковицы — это как варианты развития нашего мира, нашего времени. Как только какой-то вариант приходит в тупик, он отмирает. Вот, ты изменил свое будущее и будущее всей страны, а тот вариант, где ты ничего не менял, он отмер. Где-то еще эта ветка есть, болтается, но вскоре она исчезнет.

— То есть, пока еще есть две Украины и два Максима Зверева? — спросил экстрасенса Макс.

— Ну, теоретически, может и больше. Помнишь, мы говорили о мотке веревки, по которому ползет жук? Так вот, он ползет не по веревке, а по электрическому кабелю, точнее, по оплетке кабеля, внутри которого целый жгут. То есть, много проводков. Какие-то включаются, а какие-то — нет. Так что есть основной провод, а есть вспомогательные. И как раз ты способен переключать эти провода и делать вспомогательный основным. От тебя, Максим, во многом зависит, куда пойдет наша история, — Сафонов с грустью посмотрел на пионера.

Максим поежился. Узнать, что ты ответственен не только за свою жизнь или жизнь своих близких, но и за судьбу целой страны — это было как-то совершенно…

— Да ты, Максим, не бойся, ты же солдат! Воевал, был ранен, контужен, чего бояться? — Сафонов неправильно истолковал настроение Зверева.

— Я, Владимир Иванович, не за себя волнуюсь, а за страну. Туда ли она пойдет? Вот я много раз задумывался — а можно ли было сохранить Советский Союз? И нужно ли было? Куда подевались потом все те люди, которых я знал? Бескорыстные, совестливые, готовые помочь просто так, по-соседски, по-дружески. Куда исчезли совесть и доброта? Почему бывшие советские люди, которые максимум могли нахамить в трамвае, вдруг с легкостью стали желать смерти своим недавним друзьям и соседям? И даже не просто желать смерти — с легкостью стали убивать! Своих же убивать! За то, что на другом языке говорят или другую веру исповедуют! Дикость же! А куда делись те парни, которые готовы были отдать жизнь за Родину? Нет, в России на чеченских войнах, во всяких горячих точках еще были герои — но гораздо меньше, нежели во времена СССР. Вот, в моей бандеровской Украине тоже были мужики, которые, наслушавшись нацистской пропаганды, легко шли на смерть. Гибли, по сути, за интересы толстосумов, причем, даже не украинских — американских! Но гораздо больше после распада СССР появилось подонков, воров, подлецов, негодяев, всякой мрази развелось немеряно. Стало доблестью обмануть, обжулить, прожить нечестно, обокрасть ближнего, подставить, стукануть на соседа, просто оскорбить прохожего. И не только оскорбить. Откуда все это быдлячество, бескультурье поперло? Не было ведь такого в советские времена!

Максим произнес этот монолог с горечью и досадой. Ведь для него спасти СССР означало прежде всего спасти не страну, не государство — спасти народ, граждан, людей. Остановить расчеловечиванье человека. Вернуть мораль и достоинство. Не те, которыми каждый день кормит украинцев пропаганда, а настоящие. Когда человек гордится не своей национальностью, а своей страной. Своими соотечественниками! И при этом не унижает граждан других стран потому, что они живут там, а не здесь.

— Мы, Максим, понимаем твою мотивацию. Но именно с твоей помощью возможно достичь той цели, которую ты только что сформулировал. И как раз для того, чтобы не ошибиться и не сделать только хуже мы и хотим тестировать те изменения, которые комитет государственного контроля будет запускать. Он же не зря так называется. Именно контроль государства — ни больше, ни меньше. Управлять такой махиной надо уметь, а у нас в политбюро мастодонты одни остались, еще со сталинских времен. А времена поменялись, причем, давно. И на одних нефтедолларах далеко мы не уедем. Да ты сам все прекрасно знаешь. Так что, давай, готовься, сейчас начнем сеанс. Вот-вот, с минуты на минуту подойдет Вронский и будем тебя отправлять, — Кустов посмотрел на часы и пошел открывать дверь.

Москва, год 1977, 6 февраля

Воскресное февральское утро в столице начиналось обыденно и даже как-то банально — москвичи не спешили просыпаться, и только редкие любители-собачники прогуливали своих питомцев, да любители входящего в моду бега трусцой. Как раз только вышла «Полная беговая книга» Джеймса Фикса, американского популяризатора джоггинга, то есть, бега трусцой. В США мода на этот странный шаркающий бег была на самом пике, но и в СССР веяния этой беговой моды залетало через иностранные посольства и некоторых регулярно бывающих за границей чиновников. Правда, они еще не знали, да и никто в мире не знал, что Фикс умрет 20 июля 1984 года от внезапного сердечного приступа во время ежедневной пробежки. Поэтому бегали по утрам.

Но не все в этот воскресный день отдыхали — многие работали, как, впрочем, в самый обычный будний день. Понятное дело, это были врачи в больницах, дежурные смены энергетиков, атомщиков, метеорологов, а еще — милиционеры, пожарные, военные, в общем, все те, кто должен был постоянно поддерживать обороноспособность и нормальную жизнедеятельность своей страны и здоровье ее граждан. Вместе с тем была еще одна категория специалистов, которые работали независимо от дня недели и времени суток.

Вронский не вошел, а прямо-таки влетел в приемную начальника Аналитического управления КГБ СССР генерал-майора Леонова.

— Есть! Есть! Я был уверен, что наш контакт с «пионерами» будет сверхинформативным, но такого даже я не ожидал! — прямо с порога почти что прокричал Мерлин.

Он не сел ни на один из стульев, а закружил по большому кабинету генерала, как какой-то внезапно залетевший в него большой и растрепанный ворон. При этом Вронский потирал руки и вертел своей маленькой головой, как будто выискивал в кабинете, чем бы поживиться.

— Да ты садись, Сергей Алексеевич, не бегай, у меня уже голова кружится. Садись и толком объясни, что произошло.

Вронский наконец прекратил бегать по кабинету и с разбегу плюхнулся на один из стульев, расставленных вдоль стены. Заложив ногу за ногу и почти развалившись на стуле, он вытащил из кармана табакерку, открыл ее и с удовольствием погрузил в нее свой нос. Смачно понюхав, закрыл ее, на секунду зажмурился и неожиданно оглушительно чихнул. Потом засмеялся.

— Прямо анекдот — вот чихнула так чихнула.

— Мерлин, ты давай о деле, нюхать свою табакерку дома будешь, — Леонов прошел к своему столу и стал перебирать там какие-то бумаги.

— Дома — это где? Ты, Николай Сергеевич, забыл поди, что я дома-то своего давно не имею. То в Звездном городке жил, теперь вот в «сотке ноль третьей» прописался. Нет, там, конечно, неплохой коттеджик нам построили, но иногда этот казарменный уют просто поперек горла встает… Ладно, Сергеич, к делу — так к делу.

Вронский спрятал табакерку и подошел к столу генерала. Леонов сел за стол и выжидательно посмотрел на своего сотрудника. Экстрасенс оперся обоими руками на стол, потом оттолкнулся от него, отошел и вновь сел на один из стульев, стоящих в ряд вдоль стены кабинета. Помолчал, потом, вальяжно развалился на стуле, закинув ногу на ногу, и, наконец, произнес:

— В общем, пропустили мы наших дорогих — подчеркиваю — дорогих гостей через «сито». Ну, такой брейнсторм провели — просто любо-дорого!

Леонов покачал головой.

— Мерлин-Мерлин, ну, когда ты от своих закидонов отучишься? Как в анекдоте про штурмана и курс. Ты чего мне тут иностранные перегибы загибаешь, ты пальцем покажи. По-русски можешь без своих брейнов?

Вронский улыбнулся.

— Николай Сергеевич, а то ты не знаешь терминов. Главный аналитик КГБ, понимаешь. Я имею в виду оперативный метод решения проблемы на основе стимулирования творческой активности, при котором участникам обсуждения предлагают высказывать как можно большее количество вариантов решения, в том числе самых фантастичных. Понятное дело, мы с Кустовым и Сафоновым втроем пролезли во все извилины мозга каждого из наших гостей, так что выудили все, даже то, о чем они сами никогда бы не вспомнили.

— Слово «брейнсторм» имеет несколько значений, поэтому ты, Сергей Алексеевич, точнее обозначай, что именно ты имеешь в виду, — генерал показал Вронскому на кипу документов. ¬ — Вон, у меня на столе куча докладов, в том числе и по отделу «Омега», если каждый будет тут писать про брейнстормы и брейнсерфинги, то у меня к концу дня мозги вскипят. И значения этого слова разные.

Леонов неожиданно перешел на английский.

— I must have had a brainstorm that afternoon. Это я про мозговой штурм. Или, например, a jellyfish who was afraid to tell her boss that her latest brainstorm was just plain bad — подходит ко мне какая-то бесхарактерная мямля, боявшаяся сказать своему начальнику, что её последний гениальный план никуда не годился. Разницу ощущаешь, Мерлин?

— Да, Николай Сергеич, ты мне еще про «припадок безумия» пример приведи. Что-то ты не в духе сегодня…

— Будешь тут не в духе, мне вот до сих пор приходится отписываться за Ростов, где наши японцы вместе с «Альфой» накуролесили. Такого масштаба операция не могла пройти мимо Андропова.

— Не волнуйся, генерал, дни Андропова сочтены. Особенно в свете той информации, которую нам в процессе нашего брейнсторма удалось добыть. Так что я тебе сейчас настроение мигом подниму.

Вронский снова встал со стула и начал ходить по кабинету туда-сюда.

— Промыли мы мозги нашим гостям, точнее, не промыли, а очистили. Сведений там было столько, что пришлось привлечь дополнительные силы — один Маринкевич не справлялся. Ну, понятное дело, привлекли только наших людей, а вся звукозаписывающая техника была соответствующим образом опломбирована и занесена в картотеку. Записи еще расшифровываются, но самое главное и, так сказать, горячее я отложил отдельно. Вам принесут сейчас.

— Не тяни, что конкретно удалось выяснить? ¬ — Леонов нетерпеливо постучал пальцем по столу.

— Ну, вначале я сформировал вопросы исключительной важности ввиду минимального временного промежутка…

— Вронский, ты сейчас доиграешься! — Леонов погрозил экстрасенсу пальцем.

— Не кипятись, Сергеич. Ну не умею я по-другому выражаться, как там в фильме — «опись, прОтокол, усё по форме». В категорию срочных занесены предстоящие события, которые должны случиться уже в этом месяце. И которые мы теперь можем предотвратить, — Вронский остановился посреди кабинета и внезапно снова подошел к столу.

— В первую очередь это две авиационные катастрофы — одна крупная, вторая поменьше. 15 февраля в нашем будущем произошла катастрофа Ил-18 под Минеральными Водами, в результате которой погибли 77 человек. Самолёт выполнял рейс № 5003 Ташкент-Нукус-Минеральные Воды. Ошибка пилота. А 30 марта Як-40 с бортовым номером 87738 выполнял местный рейс Н-925 из Днепропетровска в Жданов. В результате ошибок экипажа и грубых нарушений своих обязанностей службами метеообеспечения самолет при приземлении врезался в 9-метровый железобетонный столб. После чего произошло его падение и возгорание. В катастрофе погибли 8 человек: командир, второй пилот, бортмеханик и 5 пассажиров. Стюардесса и один пассажир получили ранения. Выжили 20 человек.

— Так, по самолетам понятно, выдадим нашему министерству авиации это под видом вашего прогноза, если вовремя будут контролировать работу своих служб, ну, заменят командиров, то, думаю, катастроф не будет. Дальше что?

— Еще самая ближайшая катастрофа, которая очень сильно ударит по престижу СССР — это пожар в московской гостинице «Россия». Кстати, она в двух шагах от Кремля. Мы знаем, что вечером 25 февраля 1977 года на 13-м этаже здания гостиницы начался сильный пожар. В гостинице загорелись одновременно 5-й, 11-й и 12-й этажи северного корпуса, огонь и дым распространялись по Северной башне. Более 250 посетителей ресторанов на 17-м и 22-м этажах оказались отрезанными от выхода. Всего в пожаре погибли 42 человека, ещё 52 человека, в том числе 13 пожарных, получили различные травмы, ожоги и отравления, — Вронский сыпал цифрами, словно читал документ. Но ему ничего не надо было читать — все сведения легко умещались в его голове. Поэтому даже на докладах он никогда не пользовался напечатанным текстом.

— Причины пожара? — Леонов что-то черкнул себе в ежедневнике.

— Судя по версиям из будущего, официальной причиной признали бытовуху — то ли паяльник не выключили в радиоузле, то ли кипятильник в номере. Но, скорее всего, имел место поджог. Настораживает скорость распространения огня. Судя по рассказам пожарных, буквально за 10-15 минут пламя успело охватить 8 верхних этажей огромного корпуса. Это возможно, если из одного конца 240-метрового корпуса в другой его конец по всему коридору разложить поленья сухих дров. Но даже в этом случае пожару понадобилось бы на путешествие в несколько сот метров немало времени. А тут вспыхнуло внезапно и пламя моментально распространилось по всем верхним этажам, начиная с девятого, — Вронский докладывал сухо и коротко.

— Почему думаешь, что возгорание было спровоцировано кем-то? — спросил Леонов.

— Думаю не я, думали, точнее, будут думать специалисты. Я только ретранслятор — предоставляю краткую выжимку фактов. Расследование по этому пожару притормозили и указали виновными стрелочников — двоих работников радиоузла, пожарного инспектора, главного инженера гостиницы и её директора. Но позже журналисты проводили свое независимое расследование и спустя три года накопали массу фактов.

Вронский снял очки, протер их и снова водрузил себе на нос. Потом продолжил.

— «Россия» была оборудована системой автоматического обнаружения пожара. В помещениях имелись дымовые и тепловые датчики. В тот февральский вечер на пульт слежения почти одновременно поступили сигналы о срабатывании этих датчиков сразу с нескольких этажей. С нескольких! То есть, сразу на нескольких этажах забыли паяльники и кипятильники? По факту, в «России» было несколько десятков очагов пожара. Причем, между сгоревшими номерами оставались помещения, вовсе не тронутые огнем… Почти полностью уничтожены пятый и двенадцатый этажи, сильно пострадал одиннадцатый, зато соседний с ним десятый остался практически целехонек. Как такое может быть? Кроме того, начиная с открытия гостиницы в 1967 году, в ней случилось более сотни возгораний и пожаров — от утюгов, кипятильников и прочих электробытовых приборов. Но практически все они закончились лишь небольшим переполохом, в худшем случае — выгоревшей обстановкой в комнате.

Вронский многозначительно посмотрел на Леонова.

— Так что искать надо или террористов, или криминал. В этой гостинице проживают сегодня высшие партийные чиновники и всякие там коммерсанты, торговцы и просто ворье. Вот там, как мне кажется, надо пошерстить.

Леонов встал из-за стола и прошелся по кабинету. Потом внезапно обернулся.

— А, может, не надо ничего предпринимать? Это же какой удар будет сразу по Андропову и по ЦК?

Вронский удивленно взглянул на генерала КГБ. Потом, словно что-то поняв, кивнул головой.

— Я тебя понимаю, Николай Сергеевич, ты думаешь, там только ворье всякое и чинуши живут. Это не так, например, в тот день там в концертном зале гостиницы выступал Аркадий Райкин. Две тысячи зрителей, между прочим. Простые советские люди. Ну, и непростые тоже, но не ворье и не всякие там «сыны Кавказа» с московских базаров. Это раз. И второе — я тебе сейчас столько скину информации по Андропову и Комитету госбезопасности, что утопить его можно будет на ближайшем заседании Политбюро за три минуты. Так что «Россию» все-таки надо спасать, ты Тикунову дело передай на контроль, а он со Щелоковым свяжется. Ну и, понятное дело, Мазуров и силовой блок комитета государственного контроля должен быть в курсе, — Вронский устало сел на стул, как будто пять минут назад не бегал по всему кабинету.

Высказанная им информация о ближайшем будущем как будто придавила его каким-т о незримым, но очень тяжелым грузом. А, может, Вронского давили его мысли, которые возникали в его голове параллельно вытаскиванию из нее все новых и новых сведений о грядущих бедствиях.

— Мда… Ты, наверное, прав, Сергей свет Алексеевич, «Россию» будем спасать… Черт, символично прозвучало. А какая информация по Андропову? — Леонов подошел к своему столу и снова черканул что-то в своем ежедневнике.

Вронский внезапно снова оживился.

— Ты, Николай Сергеевич, присядь, а то сейчас упадешь. У вас в КГБ, как оказалось, столько шпионов и агентов иностранных спецслужб, что не исключено, что наш разговор скоро ляжет на стол главы ЦРУ, — Вронский хихикнул.

Леонов, словно получив удар в солнечное сплетение, собираясь садиться за стол, внезапно так и остался в полусогнутом положении. Затем медленно распрямился.

— Мерлин, ты с ума сошел! Ты соображаешь, что сейчас сказал? — голос генерала снизился до какого-то свистящего шепота.

— Спокойно, спокойно. Шутка. Кабинет твой никто не слушает, я же сам проверял. Любое внедрение аппаратуры я сразу бы почуял. Но информация про шпионов, точнее, предателей, верна. Один из них — целый генерал КГБ. И тащил его сюда Андропов. Так что вот сейчас зайдет твой доверенный курьер с документами, будешь сам все видеть, а не мои байки слушать.

— А ты куда? — генерал поднял трубку телефона, но крутить вертушку не стал.

— А мне срочно надо бежать назад, точнее, вылетать в Днепропетровск. Наш самый главный пионер» отправился в свое будущее и мне мои коллеги передали, что что-то там пошло не так. Так что я нужен на месте.

Вронский подошел к двери, в которую в этот момент постучали. Он открыл дверь и в нее зашел старший лейтенант из отдела спецсвязи с пакетом. Пока офицер докладывал генерал-майору Леонову о своем прибытии, экстрасенс как-то незаметно исчез. Вот только что стоял — и вот уже испарился.

Леонов крякнул и, отпустив старлея, стал вскрывать пакет. Но прочитав первый же документ, он плюхнулся на свой стул, а его глаза, что называется, полезли на лоб.