Казарка

Александр Витальевич Бганцев, 2013

Охотник размышляет о роли и месте охоты в современной жизни. При этом он вспоминает наложившую отпечаток на его мировоззрение историю, когда на воде он с ружьем в руках долго наблюдал за сидящим рядом с ним спящим лебедем и переосмыслил своё отношение к братьям меньшим. Далее описывается случай, произошедший с этим одержимым давнишним желанием добыть казарку охотником: азартное преследование на лодке вожделенной добычи закончилось для него полной неожиданностью; казарка оказалась вовсе не казаркой… Чем все закончилось – узнаете, прочитав рассказ.

Глава I

Если последним сентябрьским днем 2012г. вам случилось плыть по верхнему бьефу Грачевского пруда от плотины метров четыреста, то на изломе фарватера меж густых зарослей камыша и рогоза вы наверняка заметили охотника с ружьем, барски развалившегося в надувной лодке.

Вокруг нежным блюзом шуршал камыш, под водой резво шныряли забияки — окуни в полосатых робах, вороны после завтрака совершали воздушную прогулку, степенно болтая на лету с соседками по эшелону на ту же тему, что и 100, и 200, и 300 лет назад: «ка-р-р!» — «к-а-ар!..»

Из-за толстой спины плотины слышалось гулкое мычание коров, запоздало кукарекали петухи, лениво блеяли козы.

Пахло тиной, полынью и древесным дымом…

Федор давно привык охотиться в этом степном оазисе среди бескрайних плантаций моркови, лука и перца.

Приезжал затемно, и, накачав лодку, спешил снова насладиться так полюбившимся ему с детства зрелищем… когда в предрассветной тишине, изредка нарушаемой всплеском играющей рыбы, усталая ночь старательно полирует черным бархатом водную гладь; сквозь сказочные кусты рогоза расплавленным серебром пролегает лунная дорожка, и легкое покрывало тумана начинает нежно заволакивать отраженные в воде звезды; где-то в зарослях жалобно цокает сонная лысуха, в ответ сердито крякает дикая утка; то тут, то там пернатые обитатели водоема с шумом и треском вываливаются на чистую воду, и, радостно хлопая затекшими крыльями, совершают короткие заплывы — пробежки; прямо над головой, будто призраки, неслышно проносятся утки — стайками и поодиночке; по курящемуся испариной зеркалу воды невозмутимые ондатры начинают волочить гигантские усы расходящегося следа; затем, путаясь в золотистых нитях солнечных лучей, пролетает полная достоинства неуклюжая цапля, — и все вокруг начинает блистать, сверкать, искриться, наполняться щебетаньем, чириканием и кваканьем — «Here Comes the Sun!..»

Федор был уже не молод — в том возрасте, когда чувства сродни созерцанию водопадов Игуасу вызовет скорее не разворот с Наоми Кэмбэлл, а падение с небес подстреленной утки. Стал замечать, что слабеет зрением (+ 1,5 на каждый глаз; но правый — чуть хуже), быстрее устает, а в левой пятке после долгого сидения беспокоит сильная ноющая боль (похоже, пяточный шип); словом, ему уже стукнуло 54.

Однако, несмотря на все изъяны жизненных коллизий, Федору удалось сохранить гармонию душевных чувств. Если что-то и могло заставить его рассердиться, так это подмеченная им особенность: когда приносишь домой пакет с 1,5-литровыми пластиковыми бутылками минеральной воды, — как ни старайся поставить аккуратно, — хоть одна, но упадет.

Многие замечали, что подобно хлысту, который никогда не упустит шанса согрешить, Федор все время искал повода в чем-нибудь усомниться; ему льстила, — а, может, просто нравилась, — крылатая фраза, что сомнение — признак ума (впрочем, в истинности этого утверждения Федор тоже сомневался).

К примеру, он, как и все нормальные люди, никак не мог взять в толк: камыш вот тут перед ним — или же тростник?.. Располагая от природы пытливым рассудком, Федор хоть и сторонился топких мест фармазонства, но не упускал из виду ни одного сколько-нибудь значимого научного изыскания, — в том числе в области ботаники: ба!.. — оказывается, то, что мы привычно именуем камышом, на самом деле — тростник (Phrágmites austrális)!; но, с другой стороны, еще ни один специалист по пестикам и тычинкам вразумительно не растолковал: где первый, а где — второй.

Словом, Федор считал себя при дверях сенсационного открытия: когда «деревья гнулись», — «шумел» — то вовсе и не «камыш»!..

— Вот, так, однажды попав в рабство к собственной наивности, мы всю жизнь и путаем «экстаз» с «Экибастузом»!.. право, забавными иной раз бывают эти ученые! — Федор ненароком поднял глаза на застрявшую в небе Луну, и тяжелый дилижанс его мыслей свернул на колдобины лингвистики.

— Особенно, языковеды: «прилунился»… умора, да и только! — смешнее не придумаешь!.. Но, упав однажды в благодатную почву конъюктурности времен ракетного бума, расцвела эта ахинея неистребимой амброзией по всем словарям и учебникам русского языка: лишь только напиши школьнику в сочинении про космонавтов, что на Луне они «приземлились» — враз схлопочешь «двойку»; и не потому, что наши хлопцы в скафандрах никогда не распрягали на ее пыльных тропинках своих железных коней, — а, потому, что писать надо, видите ли, «прилунились»…

Ну, а, если завтра отправим межпланетный корабль, скажем, на Сетебос? — усмехнулся Федор: «присетебосились»?.. на Белинду — «прибелиндились»?..

А что касается неразборчивого в космических связях Урана, так вокруг него, вообще, веками крутится одна гравитационная особа, имя которой греку, может быть, и ласкает слух, но по — русски звучит весьма неблагозвучно… да настолько, что даже разбитной поручик Ржевский, и тот посчитал бы за стыд произносить его в дамском обществе.

…Сквозь камыш (или «тростник» — будь он неладен!) было видно, как, не щадя уключин, на облезлых плоскодонках выгребала целая флотилия местных рыбаков, спешивших проверить сети, которыми они, как паук жертву, нещадно опутали многострадальный пруд вкривь и вкось, вдоль и поперек.

Конец ознакомительного фрагмента.