Секретная должность агента Рейли

Александр Быков, 2018

Действие книги происходит в Вологде весной-летом 1918 года. Город в эти месяцы начисто утратил привычный провинциальный облик. На улицах можно было встретить послов ведущих мировых держав. Здесь находились в ссылке Великие князья Романовы. Под крышами дипломатических учреждений действовали тайные агенты, один из которых, знаменитый «Король шпионов» Сидней Рейли. Россия стояла на пороге гражданской войны и интервенции.

Глава 4

Посол Франции был весьма удивлен, когда третий секретарь посольства граф де Робиен доложил ему, что видел в городе бывшего Великого князя Николая Михайловича. Жозеф Нуланс был убежденным республиканцем, но игнорировать общество Николая Михайловича не мог.

Великий князь был действительным членом Французского Института, одной из самых уважаемых научных организаций Третьей республики, личным другом многих влиятельных людей во Франции, большим поклонником и исследователем жизни Наполеона Бонапарта. Его трудами восхищались ученые мужи в Париже, его французский мог быть признан безукоризненным.

Дамы в салонах французской столицы при упоминании имени Великого князя томно закатывали глаза и шептали «charmant»^[7] Даже половые и лакеи узнавали этого русского по его огромному росту, внушительному телосложению и великосветским привычкам.

Один из слуг, глядя на великолепного Николая Михайловича, выпившего как-то на вечеринке целый ящик шампанского и при этом не захмелевшего, сказал своему господину, что теперь понимает, почему князя Николая называют Великим, ну как Наполеона или Александра Македонского. Эта история широко разошлась по салонам Парижа, превратившись в светский анекдот.

Конечно, не посетить такого человека Нуланс не мог, и в один из дней на последней декаде апреля они с графом де Робиеном отправились по известному адресу.

На реке был ледоход, и французы не смогли перебраться на противоположный берег, хотя отлично видели дом в глубине двора, где квартировал Великий князь. Нуланс сделал на память фото этого места и разочарованный пошел назад.

Через несколько дней, когда лед прошел и вода начала спадать, они снова предприняли попытку посетить Великого князя, на сей раз отдав предпочтение обходному пути через Новый мост, находившийся в квартале ниже по течению реки.

Николай Михайлович принял господ дипломатов в домашнем халате. Он сидел в кресле за столом, накрытым простенькой скатертью в маленькой комнатке в окружении книг и газет. Они поздоровались, как старые добрые знакомые. Разговор, конечно же, шел по-французски и граф де Робиен еще раз отдал должное образованности Великого князя.

— Большевики всем надоели, это видно даже из газет, — проявил политическую осведомленность Николай Михайлович, — и уже сейчас надо думать о том, кто займет трон.

— Какие Ваши прогнозы? — спросил Нуланс, — За кем пойдут русские люди, кого следует поддержать нам и нашим правительствам?

Николай Михайлович крякнул и неожиданно для гостей категорично заявил:

— Из всех нынешних возможных претендентов на престол, находящихся в России, я решительно никого достойного не вижу.

— А Великий князь Михаил Александрович?

— Он отрекся от престола в 1917 году и потерял все шансы на царский титул.

— Великий князь Кирилл Владимирович относится к ближайшим претендентам в очереди на престол.

— Ха-ха-ха, он же весной прошлого года ходил на демонстрации с красной лентой и присягнул Временному правительству. Ни один уважающий себя человек не пойдет за Кириллом.

— Может быть, Великий князь Павел? — вступил в разговор де Робиен. — Я был у него в Царском Селе до отъезда в Вологду, он высказывает вполне здравые суждения о будущем России.

— Павел не знает России, он много лет здесь не жил и смотрит на мир глазами своей морганатической жены, как там её теперь? Княгиня Палей. Вот уж баба, так баба!

Николай Михайлович, который, как было известно всем, не любил супругу Великого князя Павла Александровича, разошелся не на шутку.

— Она себе вообразила, что ровня нам, и даже сейчас, когда на Романовых свалились все возможные неприятности, она умудряется извлекать из этого политические плюсы. Она гордится, что её сына Владимира Палей наравне с прочими Романовыми сослали на Урал!

— Я знаю этого молодого человека, он очень приличный юноша, талантливый поэт, между прочим, — заступился за семью Великого князя Павла граф де Робиен, — Я разговаривал с ним в Царском селе в тот самый приезд к Великому князю.

— И что теперь? Владимир Павлович Палей будет наследником российского престола? Это возмутительно и не требует дальнейшего обсуждения. Если так, то почему бы не пригласить на престол например Сандро Лейхтенбергского^[8]. В нем тоже течет толика царской крови. К тому же он волочился за дочкой британского посла Бьюкенена. Ай, браво, такой царь понравился бы англичанам! Я говорю вам со всей ответственностью: нет среди Романовых никого, кто бы смог сейчас возглавить борьбу против большевиков, увы, Романовы как династия кончились.

Французы подавленно молчали, пораженные откровенностью бывшего Великого князя. Особенно расстроился монархист де Робиен. Он понимал, что такая огромная крестьянская малообразованная страна, как Россия, нуждается в царе, и он все равно будет, но какой? «Красный царь» Ленин или «белый царь» из старой династии?

Еще недавно Антанта подержала бы любую кандидатуру, лишь бы претендент заявил об отмене Брестского мира и продолжении войны с Германией. Теперь ситуация изменилась.

Троцкий создает Красную Армию. Французская военная миссия ему помогает и ждет, когда красные начнут военные действия против Германии. Поэтому для поддержки кого-либо против большевиков одного желания продолжить войну мало. Необходимо нечто большее, например, идея возрождения великорусской государственности, но пока на этот счет одни разговоры.

Робиен любил это русское словечко и много раз повторял его в своем дневнике. За разговорами проходили недели, а дело, ради которого они вернулись в Россию, не двигалось.

Дипломаты раскланялись с Великим князем и поспешили домой на вокзал.

— Скажите, граф, — спросил Нуланс третьего секретаря посольства, — какое у вас сложилось впечатление от этой встречи?

— Странное впечатление, я очень уважаю Великого князя Николая, но не могу принять его политических воззрений. Сегодня всем монархистам надо сплотиться вокруг единого кандидата на престола, вместо этого, они ниспровергают друг друга. Всё это напоминает мне времена Великой французской революции: недалек тот день, когда заработает красная гильотина, и посыплются тысячи голов казненных, и это будут лучшие из лучших. Потом казнят самих палачей, потом придет русский Наполеон, и Европа ужаснется от мысли, что она сама это допустила.

— Бросьте свои монархические переживания, граф. Из всего услышанного мы должны сделать вывод, что искать оппозицию большевикам следует не в среде монархистов. Они разобщены, лишены идеи и не способны к сопротивлению. Надо обратиться к кадетам, социалистам-революционерам правого толка. Всем тем, кто был избран в Учредительное собрание, разогнанное большевиками. Эти люди еще не были у власти, у них нет политического опыта, но нет и негативного к себе отношения. Крестьянство, насколько я знаю, активно поддерживает социалистов-революционеров, в городах много сторонников у кадетов. Вот здесь и надо искать людей, способных переломить хребет большевистской гидре.

— Осмелюсь спросить, господин посол, зачем же тогда наша военная миссия так усердно помогает становлению Красной армии, которая, несомненно, будет защищать власть Советов?

Нуланс молчал, он не знал ответа на этот вопрос. Французские офицеры, увлеченные военным строительством Красной армии безусловно многое сделали для повышения её боеспособности. Сейчас получается, что они добровольно помогают вероятному противнику. Если Красная армия выступит против немцев, то их работа будет ненапрасной. Если этого не произойдет, и новая армия станет надежной опорой большевистского режима, справиться с ней будет значительно труднее.

По возвращении домой на вокзале французские дипломаты стали свидетелями забастовки. Железнодорожники задержали состав с зерном, следующий в Финляндию в расположение немецких войск в счет репараций по Брестскому договору. Они не желали отдавать хлеб немцам. Власть проявила настойчивость и разогнала толпу оружейными выстрелами. Поезд удалось отправить по назначению. Но рабочие железной дороги остались недовольны.

— Вот она, движущая сила контрреволюции, — сказал Нуланс де Робиену. Мы будем поддерживать всех, кто недоволен властью большевиков.

— Какие будут указания насчет военной миссии? Граф де Люберсак, один из наших офицеров на службе большевиков, будучи проездом в Вологде, сообщил, что Красная армия уже кое-где ведет бои против немцев. Сопротивление им будет нарастать. Он вместе с капитаном Садулем уверен в правильности этой политики. Впрочем, — де Робиен сделал паузу, — граф хитер и имеет репутацию известного лжеца. Я бы ему не доверял. Вспоминаю, как в ноябре прошлого года он докладывал о том, что на фронте благополучно, а в это время там всё уже рушилось, — заметил секретарь посольства.

— Да, да, припоминаю этот случай, и опять в центре событий капитан Жак Садуль, — недовольно сказал Нуланс, — я же просил как-то нейтрализовать его влияние.

— Как? Мы здесь, а он в Москве со всеми связями и знакомствами. Пока большевики будут обещать войну с немцами, позиции Садуля и ему подобных неуязвимы.

— Порой мне кажется, что мы рубим сук, на котором сами же сидим, — недовольно пробурчал посол Нуланс.

Его политическая идея, и, самое главное, — закулисная борьба с набирающей влияние Америкой только начинали реализовываться. Он должен был сосредоточится на главном. В конце концов, что могут сделать несколько французских офицеров с этой толпой бывших военных, которые уже никогда не станут полноценной дисциплинированной армией. Разложение не имеет обратного хода. В этом он ежедневно убеждался, наблюдая русских солдат здесь, на Вологодском вокзале.

Апрель 1918 года в новой столице Российской Советской республики Москве выдался на редкость насыщенным на события. Завершился переезд из Петрограда Советского правительства, была ликвидирована боевая анархистская организация «Черная Гвардия». В страну прибыл посол Германии граф Мирбах.

Это означало начало признания власти большевиков в государствах союзных и зависимых от немцев. Произошло и еще множество разных, менее видных со стороны, но также важных для страны событий.

В суматохе первых недель после переезда, большевистское руководство как-то не сразу осознало отсутствие в столице дипломатического корпуса стран Антанты. Рядом были только консульские работники и лояльные большевизму иностранцы, с которыми, как тогда казалось большевикам, и нужно выстраивать отношения.

Британец Локкарт, американец Роббинс, француз Садуль всем видом показывали, что дело именно так и обстоит, что вопрос о замене официальных представителей в принципе решен.

Французский посол Нуланс не смог выехать из России, теперь он сломлен и вынужден идти в фарватере политики американцев.

Американец Френсис добровольно обрек себя на политическую изоляцию в Вологде, официальных английских дипломатов в стране нет. Остальные представители европейских стран в масштабах мировой политики — не в счет. Остаются только они, пока неофициальные лица, но это вопрос времени.

Нарком иностранных дел Чичерин как-то сказал Роббинсу:

Было бы желательно, чтобы полковник имел какой-то дипломатический чин, консула, например, тогда контакты между нами имели бы официальный характер.

С этого момента Роббинс только об этом и думал. Конечно, он уже давно мечтал заменить на дипломатическом посту посла Френсиса и размышлял о его скорой отставке, для чего информировал Вашингтон о недальновидной политике посольства, необходимости скорейшего фактического признания Правительства Ленина и установления с ним коммерческих отношений.

— Затем, — настаивал Роббинс, — придет время и официальному вручению верительных грамот.

Нечто подобное говорил и писал в Лондон Локкарт. Он уже видел себя первым официальным послом Соединенного королевства в Советской России.

Садуль больше увлекался строительством вооруженных сил Советского государства и на дипломатические лавры не претендовал. Но среди этой тройки, только он по-настоящему разделял идеалы коммунизма.

Локкарт, ратовавший в донесениях за признание правительства Ленина, руководствовался только прагматическими целями — стать первым Британским послом в Советской России. Большевики для него были удобными помощниками в достижении заветной мечты. Локарт, как и Роббинс, был всего лишь карьеристом, желавшим использовать подходящий момент.

Эти трое теперь уже в Москве снова собирались вместе и вели долгие разговоры о России. Основная мысль, которую отстаивал Садуль — укрепление Красной армии, возобновление военных действий с Германией и после первых побед требование признания Советского правительства.

Самым неприятным обстоятельством в этом проекте была неуступчивая позиция американского посла Френсиса. Садуль в отсутствие своего прямого начальника посла Нуланса еще в марте ездил к нему в Вологду и пытался уговорить миссурийца пересмотреть свое отношение к большевикам в случае возобновления ими военных действий против немцев. Его визит успеха не имел. Роббинс посещал Вологду с завидной регулярностью без каких-либо признаков изменения в официальной позиции Вашингтона. Френсис попросту начал отмахиваться от предложений главы Американского Красного Креста.

— Раймонд, — как-то сказал ему Садуль, — великий француз Вольтер сказал: если бы бога не было, его следовало бы выдумать.

— Это Вы о чем? — не понял Роббинс.

— Почему бы Вам де факто не стать официальным представителем Соединенных штатов, по крайней мере, в глазах большевиков?

— Как?

— Ну не знаю, — ответил Садуль, — вариантов может быть много, — например, как бы невзначай назначить себя на должность. Консул полковник Роббинс. Звучит! Или генеральный консул, а в идеале, конечно, посол Соединенных Штатов Роббинс. Это вообще звучит превосходно, — захохотал Садуль.

— Времена сейчас тревожные, с кем-то из официальных лиц может что-то случиться, и должность станет вакантна. Кому предложат завидный пост? Тому, кто рядом, а это Вы, Роббинс. Подумайте над этим, — усмехнувшись предложил Локкарт.

— Это дурно пахнет, — возразил полковник.

— Отнюдь, — сказал Локкарт, — это запах победы, но он всегда замешан на крови.

— Я подумаю, — ответил Роббинс.

18 апреля Глава Американского Красного креста по пути из Москвы заглянул на денек в Вологду и оставил для дипломатов ящик американских мясных консервов. Для посла у него был особенный пакет — бутылка любимого Френсисом «Кентукки Бурбона». Затем Роббинс отправился в Мурманск, оттуда прибыл в Петроград.

25 апреля в редакции газеты «Новая жизнь», вытянув ноги на стуле и закурив великолепную кубинскую сигару, бывший золотоискатель рассказал корреспонденту, что он, консул Соединенных Штатов полковник Раймонд Роббинс, недавно посетил в Москве наркомат иностранных дел, имел беседу с наркомом товарищем Чичериным. Он заверил, что Америка в связи с японской интервенцией на Дальнем Востоке никаких агрессивных действий против России предпринимать не намерена и, более того, решительно осуждает японцев за вторжение.

Это была сущая правда, вот только консульского чина у полковника не было и давать такого рода интервью его никто не уполномачивал.

О реакции правительства Соединенных Штатов по поводу японской интервенции он случайно узнал в Вологде в посольстве. Визит к Чичерину полковник, разумеется, придумал, хотя кто Роббинса упрекнет, он бывал в наркомате иностранных дел много раз, в том числе и в кабинете Чичерина. Кто знает, о чем они говорили с главой наркомата!

В следующем номере петроградская газета продолжила интриговать читателей, достоверными сведениями о ближайшей отставке послов Френсиса и Нуланса, замене их представителями трудящихся и скором приезде в Россию американской рабочей миссии.

Роббинс к тому времени уже вернулся в Москву.

В Вологде в руководстве Дипломатического корпуса уже давно заметили, что несколько соотечественников фрондируют против интересов стран союзниц и, конечно, были недовольны происходящим.

Сложность ситуации заключалась в том, что формально Роббинс не подчинялся послу Соединенных Штатов, являясь руководителем общественной организации. Локкарт тоже формально руководил коммерческой миссией, а французские офицеры, помогавшие в строительстве Красной армии, выполняли приказ, отданный еще во время февральского наступления немцев. Тогда это могло хоть как-то задержать противника.

После возвращения в Россию посол Франции Нуланс потратил немало времени и сил на восстановление былого авторитета среди сотрудников военной миссии, оставшихся в России, и только благодаря ее начальнику Лаверню, получившему недавно генеральский чин, восстановил свое право отдавать приказы.

Сообщение между Москвой, где находились основные силы французской военной миссии, и Вологдой, где на вокзале проживало руководство посольства, стало регулярным. Один из офицеров военной миссии написал в те дни, что генерал Лавернь ездил к послу в Вологду решать судьбу России.

Одновременно с восстановлением политического влияния Нуланс нашел в себе одну удивительную черту. Оказывается, ему хватило каких-то девяти месяцев пребывания в России, чтобы возненавидеть все русское. Он не верил, когда ему рассказывали о героизме русских солдат на Западном фронте, сражавшихся против немцев во Франции. Нуланса раздражало все, что так или иначе именовалось русским.

Однажды он зло отчитал французского офицера, заночевавшего в пустующем купе дипломатического вагона в компании русского солдата, сопровождавшего его по делам службы. Офицеру пришлось глупо оправдываться.

Во всех неудачах посол Франции винил большевизм и страстно желал уничтожения этого зла до последнего большевика. Никто не верил, что прежде толерантный и вежливый дипломат, имеющий большой международный опыт, превратился в озлобленного зверя, которого с трудом сдерживали ближайшее окружение и мадам Нуланс.

Чего не хватало этому человеку? Самую малость: потоков крови, в которой он страстно желал утопить свое чувство унижения от пребывания в Финляндии. То, что виной неуспеха этого предприятия были финские красные, Нуланса не смущало: все они из одного теста. Задолго до того, как представители стран Антанты выработают консолидированную позицию относительно Советской власти, он уже решил для себя: Нуланс объявляет этой власти войну, ни о чем с ней не договаривается и ведет себя так, будто такой власти не существует вообще.

Большевики, разумеется, знали о недружественной позиции посла Франции и даже объявили его персоной нон-грата. Однако Нуланс это проигнорировал, а депортировать насильно посла Франции большевики не решились.

Американец Френсис так же раздражал Нуланса, и он хотел скорейшей его замены. В этом случае он становился дуайеном дипкорпуса и формально мог говорить от имени всех союзных стран и даже некоторых нейтральных, чьи интересы были близки к французским.

Но Френсис, обосновавшийся в Вологде в уютном особняке на Дворянской улице, совсем не помышлял о быстрой отставке. Оставалось надеяться на случай, и однажды он чуть было не представился.

Примечания

7

Очаровательный, обворожительный, прелестный. — фр.

8

Князь Александр Георгиевич Романовский, 7-й герцог Лейхтенбергский 1881–1942, член Российского Императорского Дома с титулом «Его Императорское Высочество».