В тот день, когда пришла война

Александр Бутенин

В книгу вошли избранные стихотворения автора, посвященные теме Великой Отечественной войны, блокаде Ленинграда и подвигам советских солдат.

И один в поле воин

Об этом подвиге писали

подробно, точно, и не раз.

Добавлю нового едва ли,

но, чтоб его не забывали,

свой поведу в стихах рассказ.

Разгар убийственного лета.

Идет великая война.

В местечке белорусском где-то,

в восьмом часу, после рассвета

прервалась гулом тишина.

Хвостом зеленого дракона,

ломая высохшую грязь,

ползет железная колонна,

угроз не чуя и урона,

рождая грохот, шум и лязг.

Уже бывавшие в атаках,

и хладнокровные, как лед,

в бронемашинах и на танках,

сосредоточенно, без страха

германцы движутся вперед.

Пересекают речку Добрость,

впадающую в реку Сож.

За ними пристально, недобро,

и не мигая, будто кобра,

следит боец, укрывшись в рожь.

Наводчик Коля Сиротинин,

двадцатилетний паренек,

один средь поля, как в пустыне,

измазанный в земле и глине,

возле орудия залег.

Глядит на мерное движение

еще невиданных фигур.

Он даже взмок от напряжения.

Но не скрывает раздражения

сержанта мстительный прищур.

Здесь был оставлен он в заслоне

колонну немцев задержать,

отвлечь на время от погони,

затормозить на этом склоне,

хоть ненадолго, вражью рать.

Пора! Раздался первый выстрел,

как только въехал танк на мост.

Попал! Ландшафт от взрыва выцвел.

Перезарядка, быстро, быстро!

Расчет сержанта очень прост:

скорей закупорить дорогу!

Наводка. Выстрел. Вновь костер!

Не промахнулся, слава богу!

В огне пылает понемногу

последний бронетранспортер.

Задача выполнена, будто,

и можно догонять своих.

Но медлит, Коля, почему-то,

идет минута за минутой,

а грохот пушки не утих.

В запасе шестьдесят снарядов,

бросать их, что ли? Это стыд.

Противник — на ладони, рядом.

Уничтожать его ведь надо,

покуда сам ты не раскрыт.

А немцы в панике и шоке

расчистить пробуют затор.

С таким впервые на востоке

в войне столкнулись эти доки,

непуганные до сих пор.

Два танка, что стащить пытались

вовсю горящий головной,

от попаданий загорались,

и там, на месте оставались,

покрывшись дыма пеленой.

Еще один в обход поехал

непроходимого моста,

и в речке замер, вот потеха!

А фрицам, право, не до смеха,

там очень топкие места.

Застрял по башню танк в трясине

и встал, и дальше не идет.

Увяз в полуболотной тине,

но тут уж Коля Сиротинин

его прямой наводкой бьет.

Бах! Новый танк уже дымится.

Бах! — Бронетранспортер.

Растерянность на лицах фрицев.

От жара пот ручьем струится,

сержант рукою лоб отер.

Стреляет метко, точно, бегло.

А немец лупит наугад.

Теперь шоссе — сплошное пекло.

От дыма, пыли все поблекло.

Еще охота? На же, гад!

Танкисты ищут батарею,

но в чистом поле — никого.

Тогда, от ярости зверея,

свои стволы стрельбою грея,

бьют в белый свет, как в молоко.

Но, обнаружив, обложили

и взяли в тесное кольцо.

Сначала сдаться предложили,

потом начальству доложили,

что грозный враг — одно лицо.

Кошмар морального урона —

ведь их противник был… один!

Погиб, не издавая стона,

и до последнего патрона

опорожнив свой карабин.

Фашисты долго обсуждали

сержанта славные дела.

Ему все почести отдали,

нуждался только в них едва ли —

обычный парень из Орла.

Вот так под Кричевым, в июле,

остановив фашистский клин,

дав немцам горькую пилюлю,

погиб от смертоносной пули

двадцатилетний исполин.