Вызовы Тишайшего

Александр Бубенников, 2022

Это стало настоящим шоком для всей московской знати. Скромный и вроде бы незаметный второй царь из династии Романовых, Алексей Михайлович (Тишайший), вдруг утратил доверие к некогда любимому патриарху Никону. За что? Чем проштрафился патриарх перед царем? Только ли за то, что Никон объявил террор раскольникам-староверам, крестящимися по старинке двуперстием? Над государством повисла зловещая тишина. Казалось, даже природа замерла в ожидании. Простит царь Никона, вернет его снова на патриарший престол? Или отправит в ссылку? В романе освещены знаковые исторические события правления второго царя из династии Романовых, Алексея Михайловича Тишайшего, начиная от обретения мощей святого Саввы Сторожевского и первого «Смоленского вызова» королевской Польше, до его преждевременной кончины всего в 46 лет. Особое место в романе занимают вызовы Тишайшего царя во внутренней политике государства в его взаимоотношениях с ближайшими подданными: фаворитами Морозовым, Матвеевым, дипломатами и воеводами, что позволило царю избежать ввергнуться в пучину нового Смутного времени при неудачах во внутренней и внешней политике и ужасающем до сих пор церковном расколе.

5. Начало осады Смоленской крепости

В солнечный день 5 июля царь со своим двором пришел под Смоленск и стал за две версты от стен его крепости на Девичьей горе в шатровом городке. Через три дня Тишайший послал под Оршу на гетмана Литовского Родзивилла воевод Черкасского, Одоевского и Темкина-Ростовского с 40-тысячным войском. Но 30-тысячное войско царь оставил при себе, приступив с ними к новому этапу осады Смоленской крепости, которая началась раньше ещё в июне, до подхода основных московских войск.

В один день 20 июля Тишайший получил два известия: одно радостное о сдаче его войску Мстиславля, а другое печальное из-под Орши, где его полки потерпели жестокое поражения от хитрых литовских воинов, напавших на спавших русских. Но эта неудача не могла перевесить успехи московских войск в западных землях Великого Княжества Литовского, часто занимающих города и села в этих землях не боями, а милостью и жалованью от царского имени Алексея Михайловича. Эта снисходительность царя Тишайшего приводила к тому, что сдавшаяся православная шляхта охотно присягала московскому государю. Среди присягавших много было бедной шляхты и даже служилых иноземцев, которые не могли рассчитывать на жалованье от короля Речи Посполитой, в состав которой влилось Литовское Княжество. Польские летописцы писали на этот счет в хрониках того времени: «Мужики очень нам враждебны, везде на царское имя сдаются и делают больше вреда, чем делает нам сама Москва. Это зло будет и дальше распространяться, надобно опасаться чего-нибудь вроде казацкой войны».

Положение Смоленска в это время было довольно тяжелое: город совершенно не был подготовлен к перенесению осады войсками Тишайшего царя. Крепость его, хотя построенная 52 года назад волей и усилиями Бориса Годунова, много пострадала во время осады ее Сигизмундом в 1609–1611 г. и Шеином в 1633–1634 г. Из 38 башен оставалось 34, которые делили стену на 38 участков, или «кватер». Не все участки были исправлены, а из башен в полной исправности были только 10. В стене и в башнях были трещины, гнилые полы и крыша, дырявые помосты. «Большой вал» или Королевская крепость, были либо практически уничтожены, либо требовали кардинальной громадной реставрации.

Даже на Королевском дворе (на Вознесенской улице) сгнили въездные ворота во двор, который не имел уже никакой ограды. Постройки стояли без дверей, без окон, даже без печей. Стоят две дымовые трубы, да и те полуразбиты. «Решительно все опустошено. Крайнее запустение, — писал современник-очевидец. — Эта пограничная крепость почти в течение 20 лет оставалась без всякого досмотра. Оба вала, или иначе пролома, были совершенно срыты, стена во многих местах до земли была в трещинах столь великих, что через некоторые хлоп мог свободно пролезть. Два же участка стены были забиты глиной, залеплены грязью и сверху выбелены. Замок, словом, был настолько забыт и опущен, как будто на веки вечные не имел возможности подвергаться неприятельскому штурму».

Причина такого состояния Смоленской крепости лежала в нерадении и корыстолюбии польских высших и местных властей. Еще в 1633 году, во время осады Смоленска воеводой-боярином Шеином, Ян Москоржовский, секретарь гетмана Радзивилла, изображая печальное состояние его крепости, горько жаловался на нерадение властей, которые заботились лишь о собирании себе больших доходов с волостей, вследствие чего погибли многие замки Смоленские и Северские. Но до 1633 года состояние крепости было еще сносное, даже по некоторым польским известиям: воеводой Смоленским с 1625 по 1639-й года был Гонсевский, и он поддерживал замок в порядке. После же его до 1654 г. в Смоленске сменилось два воеводы: его сын Криштоф (1639–1643) и Георгий Глебович (1643–1653). Они-то и довели его замок до полуразрушенного состояния.

На деле, ко времени осады царским войском Смоленск оказался совершенно беззащитным. Смоленские власти не заботились о крепости, ссорились между собою, своевольничали. Более того, власти не хотели исполнять королевских указов по поддержанию крепости в надлежащем состоянии. Только 25 Сентября 1648 г. воеводою в Смоленск был назначен писарь Литовского княжества Обухович, деятель ответственный, даровитый и энергичный. Но метивший на эту должность, подвоевода Смоленский Вяжевич запер все ворота крепости, чтобы не впустить в город нового воеводу. Когда тот все-таки въехал 21-го декабря, Вяжевич отдал ключи и знамя не ему, а полковнику Смоленскому Корфу. Дворянин же скарбовый Храповицкий не хотел сдавать Обуховичу ни хозяйства замкового, ни цейхгауза. Несмотря на королевские грамоты, подчиненные Обуховича держали своего воеводу вдали от текущих хозяйственных дел и даже возбудили против него бунт среди шляхты и бедных вдов. Были даже покушения на его жизнь. К тому же гетман литовский не принял жалоб Обуховича, а поддерживал его противников-своевольников. Только во время осады гетман Радзивилл прислал приказ на имя Корфа, «чтобы то во всем подчинялся воеводе Обуховичу».

Положение Обуховича отягощалось неустройством Смоленского замка и необходимостью готовиться к осаде от царских войск. В январе 1654 года он пишет гетману, что, по всем данным, Москва собирается воевать, в Вязьму уже пушки доставлены, по дороге для царя готовят места остановок и погреба с напитками. Между тем Смоленский замок имеет много дефектов: выдачи на пехоту не было в течение 16 лет; разрушения в стене и валах не исправлены, пороху и фитилей очень мало, провианта практически нет. Гетман обещал обеспечить Смоленск всем недостающим и необходимым для обороны города. Но дело ограничилось одними обещаниями на бумаге, ибо, по его же словам, во всей Литве нет и 50 «лишних» бочек пороху, а в Виленском цейхгаузе нет совсем зерна. В июне 1654 года литовский гетман еще утешал Обуховича шутливо-злой прибауткой: «Москва едет в Смоленск на черепахе, есть надежда, что пойдёт быстрей от Смоленска по-рачьи».

Когда царь был уже под Смоленском, гетман искал его за Вязьмой и убеждал Смоленск, что «царь и не мыслит о войне с Литвой». Приходилось Обуховичу защищаться с тем, что было в крепости, а там было очень немного. По описи 1654 года в январе, на башнях и валах Смоленских стояли 41 пушка, да в цейхгаузе хранилось 14 пушек. Калибр этих пушек был самый разнообразный, только количества пороха было далеко не достаточно для защиты крепости. А между тем для Смоленского замка предписано было ежегодное заготовление пороха, для чего были устроены пороховые мельницы, которые прежними легкомысленными властителями замка обращены были на размол муки.

Съестных припасов в крепости также было мало, а скота и вовсе не было. Некоторые из обывателей привели в Смоленск для себя штук мелкую скотину, но когда важные особы уверили их, что Москва и не думает воевать в этом году с Польшей, большинство жителей тут же отпустили скот. Немецкие полки запаслись для себя только незначительным количеством провианта «на всякий случай», который вскоре после начала осады был быстро исчерпан. Что же касается польской пехоты, то для нее не было поставлено в крепость провианта. К этому нужно прибавить, что в крепость набралось много пострадавших обывателей из деревень и поместий, только они не захватили с собой никаких запасов «едва только души свои до стен унесли».

Наиболее богатые шляхтичи, получавшие со своих Смоленских земель по несколько десятков тысяч доходу, поспешили уехать на запад под защиту короля и коронного войска, оставивши для борьбы с неприятелем незначительное количество своих слуг. Сам хорунжий Смоленский, Ян Храповицкий, обязанный по закону оставаться во время осады в крепости и поднять там поветовое знамя, ничего этого не сделавши, не составивши списков обывателей и защитников города, бросил в своем доме знамя и уехал в Варшаву под тем предлогом, что ему, депутату, необходимо срочно явиться на сейм. За ним быстро тронулась из Смоленска шляхта, одни якобы для закупки на время осады скота, а другие без всякого предлога, переодевшись в сермяги, уехали тайком в закрытых экипажах. Сильно обеспокоенный тревожной ситуацией воевода Обухович написал о бегстве шляхты в Литву и Польшу гетману.

В ответном своем письме 21 июня гетман, выражая свое негодование по поводу поведения шляхты, сообщает, что он отказывается принимать беглецов и будет высылать против них татар. Но, несомненно, беглецы имели основание не оставаться в Смоленске, где не было никаких запасов и средств обороны, да и в будущем их не предвиделось. Тот же гетман писал Обуховичу 21 июня в ответ на его просьбу о присылке войска и запасов: «Удивляюсь, как ты это не можешь понять, что еще не придумано способа из ничего сделать что-нибудь».

Осада Смоленска началась неожиданно для его обывателей, веривших больше беспечному гетману, чем своему воеводе. За три дня до начала осады, Обухович распорядился поджечь городские посады, лежавшие вне стен. Это вызвало среди обывателей сильный ропот, и даже дерзкий бунт против него. И только тогда, когда все лично убедились в приближении к Смоленску царского войска Тишайшего, ропот утих и сменился полной покорностью городским властям.

Однажды воевода Обухович узнал от первых русских пленников, что неприятель подвел мины уже близко к стенам. В тот же вечер, собрав сколько можно было народа, воевода велел копать возле стен ров до самого фундамента, а на утро инженер Беноллиг разделил на сажени все пространство от Малого вала до Великого и распределил наблюдение за ними между городскими обывателями. Ров был выкопан до фундамента в 1,5 сажени ширины. В этой работе не различали ни возраста, ни состояния. Под самый фундамент были подкопаны ямы и там поставлены люди подслушивать, не делаются ли где неприятелем подкопы. Но и таким способом не удалось напасть на неприятельские мины, которые, по рассказам русским пленников, проведены были в разных местах. По приказанию воеводы, в семи местах, под стенами проведены были с великим трудом подкопы к неприятельским шанцам, но вследствие частой непогоды, подкопы каждый раз обрушивались.

Явилось подозрение, что неприятель ведет подкоп в ров, что был посреди замка, поэтому воевода велел наложить по берегам его бревен и приказал страже денно и нощно наблюдать за рвом, и как только неприятель покажется из подкопа, завалить его сверху бревнами. Словом, воевода старался всеми мерами предупредить замыслы неприятеля, трудясь сам до кровавого пота, собирая людей, распределяя работы, обходя ночью стены, за всем наблюдая, стараясь исправить все недочеты крепости. Но трудно было в один или два месяца исправить то, что запущено было в течение многих лет.

Артиллерийский огонь поддерживался с обеих сторон каждый день, но в некоторые дни он особенно был силен. Так 26 июля целую ночь с обеих сторон была сильная пальба из пушек и ручного оружия. В эту ночь воевода, собравши несколько сот охотников, хотел произвести вылазку на неприятельские окопы. Но перед рассветом полил такой сильный дождь, что стрельба стала невозможна, и вылазку пришлось отложить до другого раза. 28-го июля московские полки снова открыл сильную пальбу по городу. На Малом валу туры были сбиты, так что воевода должен был свезти с вала пушки и наскоро поставить на валу, на месте туров, избицы (то есть вышки, «избушки»), наполненные камнями. Днем 29-го июля была страшная пальба русских по стенам и сбиты некоторые башни.

Осажденные, ожидая штурма, стояли ночью наизготовку на стенах и валах. Штурм не состоялся, но на утро в неурочный час, неприятель снова поднял стрельбу из пушек и ружей со всех сторон, так что мушкетные пули, словно град, сыпались в крепость и редкий дом остался неповрежденным от ядер.

Особенно была сильна стрельба 7-го августа, когда московские воины попытались устроить окоп на берегу Днепра. Осажденные орудийным огнем со всех башен заставили их отступить назад. В полночь неприятель, придвинув близко к стенам полевые пушки, стал было штурмовать город, но Смоленская пехота, стоявшая наготове и подкрепленная быстро людьми со всех приднепровских кватер, сильным огнем отразила штурм, продолжавшийся около часу. После этого, разрушивши часть Днепровского моста, московские воины 10-го августа поставили новый Гуляй-город за Еленскими воротами. Целый день, с 7 часов утра до самого вечера осажденные били сюда из пушек, и все время осаждаемый неприятель отвечал им интенсивным огнём.

В следующие дни от беспрерывной пальбы по городу, одна башня была разбита ядрами, другая сама развалилась на несколько частей и в ней уже никто не осмеливался стоять, были разбиты, также две соседние кватеры пана Оникеевича, который своей храбростью воодушевлял малодушных. На других кватерах и башнях были посбиты зубцы, и разрушены стоявшие на стенах избицы. Сильна была стрельба и 7-го августа, когда московские воины попытались устроить окоп на берегу Днепра. Осажденные орудийным огнем со всех башен заставили их отступить назад. В полночь неприятель, придвинув близко к стенам полевые пушки, стал было штурмовать город, но Смоленская пехота, стоявшая наготове и подкрепленная быстро людьми со всех приднепровских кватер, сильным огнем отразила штурм, продолжавшийся около часу. После этого, разрушивши часть Днепровского моста, московские воины 10-го августа поставили новый Гуляй-город за Еленскими воротами. Целый день, с раннего утра до самого вечера осажденные били сюда из пушек, и все время неприятель им отвечал.

Царем Тишайшим 2-го августа было получено долгожданное известие из Орши, что крепость Орши, наконец, взята, гетман Радзивилл из Орши побежал, и литовские воеводы спешно бежали за гетманом. 7-го августа пришла весть, что гетмана и его литовских людей побили и «языки многие взяли» воины боярина Василия Шереметева. Им же 9-го августа было сообщено о взятии города Глубокого. Обрадовали Тишайшего сообщения его воевод, что православная литовская шляхта сдавшихся городов была благоразумно отправляема воеводами-победителями под Смоленск к царю за «жалованьем» и принятием царской присяги. Та же часть шляхты, которая не хотела сдаваться, отпускалась беспрепятственно «на все четыре стороны, хоть к черту на куличики». Это располагало население Литвы к Москве и ее Тишайшему милостивому царю, поэтому многие литовские (белорусские) города охотно сдавались на милость царским воеводам.

До полной победы под Смоленском было ещё далеко, но 15 августа у царя был собран стол на Девичьей горе, где присутствовали духовенство и бояре московские, и наказной гетман войска Запорожского Иван Золотаренко с товарищами. Прежде чем отрядить бравого нежинского полковника в чине наказного гетмана Запорожского войска Иван Золотаренко в западные литовские (белорусские) земли Тишайший царь после знатного обеда удостоил лихого красавца-силача Ивана беседы с глазу на глаз. Начал Тишайший издалека:

— Правда ли, что сын гетмана Богдана Хмельницкого Тимош повесил в своем семейном хуторе на воротах усадьбы свою мачеху Гелену, к тому же без одежды, голой?

— Правда, государь, — потупив взор, тихо ответил Иван, — только теперь у Тимоша новая мачеха, моя сестра…

— Это я знаю… А почему Тимош повесил мачеху в таком позорном для женщины виде — голой?

— Потому что Тимош собрал доказательства, что мачеха через казначея, с которым вступила в любовную связь, украла казну казацкую…

— И это всё?.. За это не всегда казнят у нас в Москве… Чаще заставляют казнокрадов отдать украденное, и их сажают в тюрьму…

— Нет, государь, не всё… Помимо этого, были перехвачены письма к ней ее прежнего мужа Даниэля Чарплинского…

— Вот как? Послы мне не говорили об этом.

— В посланиях Чаплинского было требование, чтобы она похищенные у казначея ценности закопала в землю, а самого гетмана Богдана Хмельницкого отравила… Тогда Чаплинский мог бы снова жениться на своей возлюбленной богатой вдове Гелене, отказавшейся от православного имени Мотрона…

— Но ведь гетман Богдан Хмельницкий, насколько мне известно, расценил казнь мачехи своим сыном «излишней самовольностью».

— Многим нашим казакам тоже не понравилось, что Тимош повесил мачеху голой… Опытные старые казаки открыто намекали, что бесстыдная похотливая Гелена сама разделась перед юным Тимошем, чтобы заслужить таким образом прощение его, вступив и с пасынком в плотскую преступную связь…

Царь сокрушенно покачал головой и спросил, глядя прямо в глаза наказного гетмана Ивана:

— Кто престолонаследник гетмана Богдана на казацком троне — его сын Юрий?

— Да, Юрий. Хотя Богдан всегда видел Тимоша своим наследником, государь. Но Тимощ погиб в Молдавии при осаде города Сучава. Может, повешенная им голой Гелена-Мотрона ему с того света отмстила, кто знает…

— А кто правая рука гетмана Богдана в воинском деле?

— Наверное, пока я, государь, — выдохнул, как на духу, Иван Золотаренко, — только о гетманстве моем помышлять пока не стоит, мешает это в боях… Гетманство потом, кровью и воинскими победами заслуживают герои… Вижу, что совсем малой Юрий тебе не по душе, государь…

— Есть такое, скрывать не буду. Но разбирать право гетмана Богдана видеть преемником малого сына не дело царя. Главное, сам гетман Богдан и его правая рука, ты, Иван верны мне и данной присяге…

— Да, я верен присяге тебе, государь, в этом можешь не сомневаться, до смерти буду верен… — Пылко произнес Иван и подумал скорбно, играя желваками: «А за присягу Юрия я не ответчик… Время покажет, насколько он будет верен государю московскому».