A в чистом поле — система «Град».
Пред нами — Киев,
За нами — Сталинград…
Все события и персонажи в этой книге вымышлены от начала и до конца. Возможные совпадения случайны.
Данная книга не преследует цели разжигания ненависти между украинцами и русскими. Я просто хочу показать, к чему может привести эта война. Но в то же время каждый в такое время должен занимать какую-то позицию, опираясь на свои нравственные ценности. АТО — это либо карательная операция, либо защита территориальной целостности страны. Те, кто накрывает «Градами» Донецк, — это или герои, или убийцы. В такие времена надо делать нравственный выбор.
И я его сделал.
Ростовская область, близ Зернограда. Военный аэродром. 20 апреля 2021 года
— Так, задницы оторвали, и на выход! Живо, живо! Поживее, еще разгружаться надо! А то паллеты на горбу тягать заставлю…
Ну, заставить он, конечно, не заставит — прошли те времена. Весь груз запаллечен, к стоянке уже подогнали грузовики и погрузчики, норматив на разгрузку полностью загруженного семьдесят шестого — двадцать минут, и это по мирному времени. В военное — пятнадцать.
Но из самолета все равно надо выметаться.
Вместе со мной в самолете летели какие-то подозрительные морпехи, целая группа. Двадцать человек. Говорю — подозрительные, потому что вроде по разговорам пехи, а форма не черная, не пеховская — какой-то странный камок, похожий на A-Tacs, американский — одинаковый у всех. Скорее всего, это и есть спутники. Спецназ морской пехоты[1]. Прибыли сюда на практику…
С пехами отношения всегда были напряженные, что у десанта, что у серой махры[2], и потому в одном городе никогда не размещали пехотную и морпеховские учебки — разгромят весь город. На меня поглядывали с интересом, причем интересом конкретным и недобрым — видимо, не могли точно определить, кто я такой. Но нашим бортом с отпусков летели несколько офицеров, в том числе полковник, а за драку в самолете можно было огрести по полной, тут и до разрыва контракта недалеко. Так что не решились. И правильно. Потому что с собой у меня нож из очень твердого пластика, я его ношу везде — на всякий случай. И если в шею или в печень я бить не буду — свои все же, — то в бедро запросто могу засадить. Раны от этого ножа скверные и заживают плохо…
Нас никто не встречает — трудно было бы предполагать иное. Офицер построил этих подозрительных пехов, с кем-то переговорил по телефону, и они строем двинулись куда-то на другой конец аэродрома — видать, метла[3] за ними прибыла. А мне, скорее всего, попутку придется искать…
Ладно, все норм. Раз-два левой. Раз-два левой…
База была реновированной, еще во времена Советского Союза она принадлежала авиации ПВО, потом ее забросили. Сейчас восстановили, потому что в нескольких десятках километров на запад Украина.
Фашистская Украина…
До сих пор не верится, что есть фашизм. Вот прямо фашизм, настоящий, дистиллированный фашизм. Такой же, как в сорок первом, такой же, как тот, что пошел на нас войной. Не верится в то, что люди могут серьезно думать, что одна нация изначально выше другой. Что «рабив до раю не пущают»[4]. Но они так думают. Мы для них — рабы. А они получаются — рабовласники. Господа. Точнее — господари, как они говорят. Здесь господарь украинец… Еще один лозунг, имеющий хождение на той стороне…
Я не застал в живых своего деда — он погиб. В Афганистане. Погибший или побывавший на войне дед — снова норма для нашего поколения. Эта война, ставшая по большей части легендой, как легендой стала Великая Отечественная, до сих пор живет в нашей семье в виде портрета деда с черной, траурной каймой. Портрет не парадный — полевой, дед стоит в странного вида военной форме и шляпе у борта транспортного вертолета, с оружием. Фотографироваться перед вылетом — очень плохая примета, но он ее в этот раз нарушил. Как чувствовал, что не вернется из этой миссии живым…
Отец тоже воевал — на Кавказе. Сейчас он уже генерал-майор. В учебке из-за этого меня опасались преподаватели, а от сверстников здорово доставалось. Но я благодарен им — потому что благодаря этому я выучил одно правило: при напролом и будь готов ко всему. Тогда отстанут. Когда пришла пора разбираться с гоп-компанией местных дедов, я пронес в казарму подходящий обломок кирпича. Засунул его в карман — и получил приличное ударное оружие типа кистеня. Три сотрясения мозга, считая мое, пара переломов и несколько ранений осколками стекла — с тех пор больше ко мне никто не докапывался. От дисбата меня спас авторитет отца, а в госпитале я даже подружился с теми, кто решил «воспитать» генеральского сыночка. Как мне объяснили — мы ж не знали, что ты «ломом подпоясанный»…
Узнали. Мне всегда интересно было — неужели для того, чтобы понять, что не надо лезть к человеку, надо получить от него сотрясение мозга?
Видимо, воспитание в генеральской семье все же накладывает некий… отпечаток интеллигентности… в военном ее понимании.
Идти через здание базы мне почему-то расхотелось… Не знаю почему. Возможно, я привык ходить через забор — на крайнем курсе полковник Золотарев вообще запретил нам ходить через двери училища, говоря, что спецназовец должен и через стену пройти, если к тому будет необходимость. Так что как мы только не проникали в свою альма-матер, это надо было видеть. Аэродром охранял спецбат — специальные батальоны охраны, тренированные по нормативам спецназа — ввели после того, как неизвестные напали на аэродром в Миллерове и подорвали технику и склады с горючим. Не знаю… может, просто понтануться захотелось, а может, еще почему, но я вычислил слабое место в ограждении аэродрома — и вышел через него…
Недалеко была дорога. Я выбрался на нее и стал ловить машину…
База спецназа, на которую я должен был прибыть, была секретной. Она располагалась недалеко отсюда на территории закрытой шахтной выработки. Почему так, я понял потом: такое расположение позволяет постоянно проводить тренировки, как будто ты находишься в демилитаризованной зоне[5]…
Меня подвезла направляющаяся после войны в Крым семья[6] — солдаты были популярны, так что мне в дорогу дали баночку домашнего варенья. Клубничного. Что с ним делать — я не знал, но положил в рюкзак. С чаем съедим…
На входе меня выцепили, тут же подошли. Грамотно — трое, и еще пулемет на прикрытии. Один держится в стороне, стараясь, чтобы остальные не перекрывали ему линию огня. В пулеметном гнезде помимо пулемета еще торчит толстый ствол снайперки. Взломщик, к гадалке не ходи. БТР только так останавливает…
— Кто такой?
— Старший лейтенант Брусникин к командиру отряда[7].
— Предписание есть?
— А как же…
— Руки!
Ого. Серьезно.
— Свой я.
— Свой не свой, разберемся. Оружие есть?
— Пока нет.
— Давай, двигай. Руки на виду держи…
В караулке, под постоянным присмотром выделенного бойца, я просидел минут двадцать — потом за мной подъехали. Старлей на китайском, вымазанном камуфляжем пикапе. Проверил документы, позвонил куда-то по телефону…
— Майно свое бросай в кузов, и поехали…
Я долго уговаривать себя не заставил.
— Алексей.
— Александр.
— К нам?
— Как командиру понравлюсь.
— А сам — откуда?
— Рязань.
— Нормально…
— Еще Красногорск[8].
— Снайпер?
— Есть такое дело…
— Это хорошо…
Отвечать на это было нечего. Наш пикап маневрировал у терриконов, то тут то там попадались быстровозводимые строения, ангары, техника…
— Сам откуда?
— Казань.
— А я с Крыма…
— Ясно, — я пояснил, — про майну. Это вещи по-украински?
— Да. Знаешь мову?
— Нет.
— Придется учить. У нас все либо знают, либо учат…
Ну, здорово. Так то — по нормативам спецназа — каждый боец должен знать два иностранных языка, иначе он мало чем отличается от десантника. Раньше учили английский и немецкий, как языки потенциальных противников. Теперь учат английский и арабский. А вот теперь еще и мову придется учить…
— А что, на русском не говорят?
— На Украине — нет. За русский язык — минимум сто часов обязательных работ. Это если в нормальном городе. А могут и на подвал посадить. В ДМЗ могут убить на месте, там с ходу убивают, не разбираясь…
На подвал — еще одно зловещее слово из новояза, появившееся только после начала украинского кризиса. На подвале — держат рабов, военнопленных, заложников на обмен и продажу. На подвале их пытают, убивают, насилуют, издеваются, снимают ролики для YouTube. На подвал может попасть и украинец — за долги, например. Украина — это мини-апокалипсис, конец света в одном отдельно взятом регионе. Эта война исторгла из недр украинского общества орды фашистов, подонков, садистов, готовых на самые отвратительные и вопиющие зверства. Она поставила перед нами, русскими, вопрос — а что такое Украина? Знали ли мы ее по-настоящему когда-нибудь? Что мы знаем про украинское общество. Что за страна лежит рядом с нами?
Факт остается фактом — ДМЗ сейчас пугают так же, как раньше пугали Кавказом…
— Ясно.
— Да ты не переживай. В Ростове полно дивчин из эвакуированных, они тебя быстро всему научат.
— Ясно. А как у вас с самоходом?
— Да нормально. Из Зоны несколько тачек пригнали, до соседнего села, до частного сектора пехом, а потом — с ветерком. Тачки общие. Только на бензин и ремонт там надо скидываться…
— Да без вопросов. А что за тачки?
— Нормальные. «Порш Кайенн» в основном…
Алексей усмехнулся:
— Кстати, один экзамен ты уже сдал.
–???
— Там, на аэродроме, тебя ждала военная полиция. На тебя была ориентировка.
— Нафига?!
— Понимаешь, мы работаем на грани. Надо быть готовым ко всему, и случайных людей у нас нет. Болтунам здесь не место. Если ты ничего не сказал — то сдал. Но если ты сумел их обойти — тоже сдал. Правило первое — не попадайся. Правило второе попался — молчи.
— Весело тут.
— Еще бы…
Отряд расположился на территории бывшего шахтного управления. Часть шахтных выработок стала тирами и складами. Склады на поверхности — для хранения техники. В здании бывшего шахтного управления сидел небольшой штаб и пункт боевого управления, включавший в себя, судя по антеннам, и обмен по спутникам.
Командиром отряда был полковник Лисов. Я про него слышал еще по Кавказу — тогда вроде как в одном селе старики сказали — вот, у нас тут борцы живут, а у вас слабаки, наши ваших только так заломают. На ринг, представлявший собой утоптанное место перед годеканом[9], с нашей стороны вышел Лисов, профессиональный самбист, с их стороны — здоровенный бугай, как потом оказалось, бывший чемпион России по боксу в своем весе. По итогам оба бойца попали на больничку, но с тех пор русских стали уважать по всему району…
— Ну, кто ты есть, мил человек? — Помещение, казалось, уменьшилось от густого, заполняющего собой все пространство голоса.
— Старший лейтенант Брусникин, представляюсь по случаю…
Подполковник махнул рукой.
— Рязань? Новосибирск?
— Рязань. — Я не удержался и добавил: — Еще Красногорск.
— Снайпер? На чем работаешь?
— На всем. Триста тридцать восьмой, девять миллиметров, двенадцать и семь, четырнадцать и пять[10].
— Четырнадцать и пять тоже можешь?
— Так точно.
— Книжку давай…
Подполковник полистал книжку.
— Пойдешь к Барсуку. У него снайпера нормального нет, одни маргиналы. Побегать придется…
— Барсук — это не имя, а позывной. У меня Батя, у него Барсук. Тебе позывной дадут, а пока не дали — ты Маленький. В боевых условиях — Малой.
— Так точно.
— Не так точничай. Понял, и все. У нас свои правила. Честь не отдают. Представляться не представляются, как положено. Правила ношения формы не соблюдаются, в чем нужно, в том и ходим. Знаки различия — только на построениях, и то если присутствует кто-то из командования. Понял?
— Понял.
— Теперь по залетам…
О, залеты. Это моя любимая тема — залетали мы обычно, когда опаздывали на утреннее построение. Дела в городе у нас были, понимаете. Офицеры учебного центра с пониманием относились и к дракам с гражданскими, и к самоволкам — потому что и то и другое воспитывает нужные в спецназовце качества. Выжить одному в незнакомом городе с минимумом денег — не вопрос. Снять девушку, опять-таки с минимумом денег, и раскрутить ее на приглашение на чашку чая — можно сказать, легализовался в незнакомом городе. Есть где переночевать, есть какой-никакой статус. Выжить в драках с местными, не попасться милиции и военным патрулям, которые к нашей учебке слетались как мухи на… мед, в общем — уклонение от поисковых мероприятий. И так далее. Но если кто-то попадался, дисциплинарная комиссия училища была к нему беспощадна, нередко дело заканчивалось отчислением. Урок простой — спецназовцы не попадаются. Если попался — ты не спецназ и нам не нужен.
— Залетом считается отсутствие на утреннем построении без уважительных причин, нахождение на территории в состоянии опьянения, небезопасное обращение с оружием, утеря имущества, а также любые иные проступки, которые сочтет за залет дежурный офицер. При обнаружении наркотиков либо наркотического опьянения — отчисление в двадцать четыре часа с передачей дела в военную прокуратуру. Там — продолжение банкета… — Подполковник пристально смотрел на меня.
— Понял.
— Второй раз не повторяю. Даже трава под запретом, не дай бог увижу или почувствую запах. Всякая гадость типа насвая или колес — тоже.
— Понял.
Другого и быть не могло. Наркоманов на гражданке хватает, но у нас этого не было. Я знал пару парней, которые пару раз курили «бульбулятор» — бутылка-полторашка с прожженными дырками, через которые курится косяк с анашой. Но я сам этим не баловался. Никогда.
— Про… л имущество без уважительных причин — верни. Про спиртное. Даже запах — уже залет. Общим наказанием за залеты у нас бег. За первый залет на бухле — двадцать кэмэ, за второй пятьдесят, за третий отчисление — мне бухарики не нужны ни в каком виде. Кросс в полном обмундировании и с тридцатью килограммами груза. Залетные километры бегутся помимо общефизической подготовки, их можно поделить, но не более чем на три раза. Или заменить — уборкой толчка. Из расчета одна уборка толчка за пять километров бега. Это кому как…
— Так точно.
В принципе то же самое было и у нас. На полевых выходах копали яму под толчок, дежурными по толчку назначали залетчиков. До сих пор ходит анекдот, как один залетчик решил закончить с толчками побыстрее, надел ОЗК и полез прямо в яму, чтобы чистить ее. Как раз одному инструктору, в майорском, что ли, звании, приспичило подавить из тюбика. Он пошел в место задумчивости и уединения, только с комфортом разместился, как тут резиновые пальцы трогают его за… пятую точку и глухой голос произносит: «Закурить есть?»
Весело, в общем.
— За залеты, связанные с безопасностью, наказания назначаются по усмотрению, в виде заучивания наизусть уставов и боевых наставлений и сдачи внеочередного зачета по ним. Это понятно? За другие залеты — скажем, с отсутствием без уважительной причины — в зависимости от того, что соврешь и как поверят. Но не менее десяти кэмэ.
— Понял.
— С местными бабами… имей в виду, бешеные. Могут убить за измену — такое уже было. Стволов на руках полно. Если проблемы — предупреждай заранее.
Да уж понял. У нас были построения потенциальных женихов в училище, и не раз.
— Штат получил?
–???
— Положенное по штату?
— Никак нет, только прибыл.
— Нет, только приехал.
— Нет, только приехал, — послушно повторил я.
— Получи. С каптером сам разберешься если что, не маленький. Кидать себя не давай, уважать не будут. И казарму сам найдешь. Давай, двигай. Аттестат — начфину сдать не забудь.
Да уж понял, не маленький. Спецназ на то и спецназ, чтобы все и всегда находить самостоятельно. Это махра — дошли до обозначенного рубежа, встали и ждут, пока им пожрать привезут.
— Разрешите идти?
— Давай. Книжку твою я сам кому надо передам…
Два человека стояли на втором этаже здания бывшего шахтоуправления и смотрели на улицу…
–…Гвардии капитан Брусникин Александр Всеволодович. Спецназ, пятнадцатая бригада. Геройски погиб в сентябре восемьдесят седьмого года при обстоятельствах, не подлежащих оглашению. Присвоено звание «Герой Советского Союза» с вручением Золотой Звезды и Ордена Ленина… — Подполковник помолчал и жестко закончил: — Посмертно…
— Знал его? — спросил капитан, известный здесь по позывному Барсук. Как и все офицеры, к Бате он обращался на ты.
— Там, где я учился, он был навечно зачислен в штат части. Его имя объявляли на каждом построении. Гвардии капитан Брусникин погиб смертью храбрых при выполнении интернационального долга в Демократической республике Афганистан.
— Не знаю, как сейчас…
Подполковник стукнул кулаком по старому подоконнику, тот протестующе хрустнул…
— В Пакистане он погиб, — сказал он. — Вытаскивали пленных офицеров. Был специальный лагерь. Там работали и ЦРУ, и пакистанская разведка.
— Вот оно что…
— Так вот…
— И что мне с ним делать… с внуком героя-орденоносца.
Подполковник посмотрел в глаза подчиненному:
— Присмотри, ладно?
